Сибирцев И.. Отцовская скрипка в футляре

спросил:
- Сильно изменилось это место с тех пор?
Сержант осмотрелся и сказал рассудительно:
- Чему тут меняться-то? Пожалуй, только та перемена, что в
заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда человек в
нее свободно пролезать мог.
- Значит, вы, товарищ сержант, бывали на месте происшествия?
- Я сразу лейтенанта Сомова привез на мотоцикле. Юрий лежал вдоль
дороги, мертвый уже. А поза у него была такая, ровно бы он споткнулся
на бегу и упал. Хотя, я говорил уже, дорога была не скользкая.

2

Калитка отворилась, и Павел Антонович Селянин из-под лохматых
бровей зорко оглядел Дениса, потом его служебное удостоверение и
спросил угрюмо:
- С чем прибыли, товарищ капитан, на мое пепелище?
Щербаков, проникаясь все большим сочувствием к человеку, не по
своей вине оказавшемуся на склоне лет "на пепелище", мягко сказал:
- Приказано мне, Павел Антонович, проверить и оценить все
обстоятельства гибели вашего сына. Начальник следственного управления
УВД облисполкома отменил по вашей жалобе постановление местного
следователя о прекращении уголовного дела по факту гибели Юрия
Селянина.
- Так. Есть все-таки на земле правда, или, сказать по-старинному,
достигли мои молитвы божьих ушей... Пусть теперь капитан Стуков
постоит "смирно" перед старшим по должности да предъявит свои
умозаключения... - Тяжело вздохнул и продолжал сожалеюще: - Хотя, к
слову сказать, я тоже медленно запрягал. Первый год подкошенный бедою
был шибко: легко сказать, в один месяц остался полным бобылем... А
второй год, честно признаться, сомневался, что есть где-нибудь правда.
Думал, ежели уж сам Стуков отмахнулся, кто же на высоких-то этажах
меня услышит... Да. Ну, а тут Кузьма Яблоков, дай бог ему здоровья,
прямо-таки насел на меня: стучись, мол, в область... Словом, пожалуйте
в дом...
В небольшой опрятной комнате Павел Антонович прервал сильно
затянувшуюся паузу и спросил настороженно:
- Чего о нем говорить, о Юрке? Все, что надо, сказали при его
погребении. Даже товарищ Чумаков держал речь. - Вздохнул и пояснил: -
Это вот и есть комната покойного сына. Соблюдаю все, как было при нем,
до его последней ночи. А вернулся он уже не сюда, а в залу...
Денис обвел взглядом комнату: нельзя было поверить, что она
нежилая. Но как ни силился найти в ней нечто, свидетельствующее о
каких-то индивидуальных душевных привязанностях Юрия Селянина, не
нашел ничего. Тщательно застланная расписным покрывалом кровать. Под
ней черные чушки гантелей. Платяной шкаф с зеркалом, Небольшой
письменный стол, несколько стульев вдоль стен, на тумбочке магнитофон
и проигрыватель, над столом книжная полка. На столе фотографический
портрет Юрия. Денис сразу узнал его, хотя до этого видел лишь
приложенные к делу посмертные снимки.
А этот Юрий, живой, полный сил, весело смотрел на следователя
большими, широко открытыми глазами. Впрочем, так ли уж беспечен и
весел этот светловолосый парень? Наверное, старался предстать перед
объективом жизнерадостным. Но затаилась меж густыми бровями скорбная
бороздка. Что пропахало ее? Безответная любовь? Размолвка с другом?
Крушение романтических надежд на быстрый жизненный успех? Или у такого
открытого, обаятельного парня была какая-то очень глубокая от всех
тайна?
- Ну, нагляделись? И каков же он, по-вашему, есть? - Голос Павла
Антоновича звучал деловито и спрашивал он, как о живом.
- Что же, неплохой малый, - искренне сказал Денис. - Веселый,
должно быть, добрый. Только вот, по-моему, угнетало его что-то,
какая-то потаенная печаль. Не замечали?
Павел Антонович, как бы не слыша вопроса, обрадованно подхватил:
- Уж что хорош, то хорош, слов нет. И веселый, правильно,
компанейский. В любой компании - первый заводила. И спеть, и сплясать,
и на магнитофоне музыку запустить. И сыграть, что твоей душе угодно,
на каком хочешь инструменте.
- А выпить? - осторожно напомнил Денис.
В материалах дела о пьянстве Юрия Селянина, за исключением
описания предсмертного хмельного дебоша, не упоминалось. Только
констатация факта в акте судебно-медицинской экспертизы. И в
постановлении о прекращении уголовного дела: "Юрий Селянин, находясь в
состоянии сильного алкогольного опьянения, потерял на ходу равновесие,
упал и от удара о дорожный грунт получил смертельную травму правой
лобно-височной кости...
Павел Антонович внимательно посмотрел на портрет сына, точно
советовался с ним, как ответить, сказал недовольно:
- Ну и вцепились вы, по-бульдожьи прямо. Подавай вам признание,
что был Юрий алкашом. Так ведь не был, не пытайте. Любого в поселке
спросите, не станут возводить на него напраслину. Хотя контора-то ваша
ведь не на облаке, знаете, что по нынешней поре, ежели где компания
собралась, заделье там какое, торжественное событие или просто
молодежь сойдется потанцевать, покрутить магнитофон, как тут обойтись
без бутылки. И когда у нас сходились, мы с Фросей выставляли всегда.
Ведь не скупые и не беднее других.
- Пусть так, Павел Антонович, - прервал его Денис. - Поймите, я
не хочу набросить тень на вашего сына, но мне надо точно знать: бывало
ли так, что ваш сын терял контроль над собой?
- Перебор может быть у каждого, - философски заметил Павел
Антонович. - Но вообще-то Юрка знал меру, - задумался, поскреб рукою в
затылке и вдруг сказал: - Хотя не стану врать, товарищ областной
следователь, последний год Юрка к водочке прикладывался почаще и домой
приходил потяжелее. Теперь я так понимаю: видно, было предчувствие,
чуяло его сердце, что недолго тешиться осталось. Вот и заливал душу...
Так что вполне могло получиться, что переложил в тот вечер сверх меры.
- Стало быть, и вы, Павел Антонович, допускаете, что Юрий упал на
дорогу вследствие тяжелого опьянения? Тогда в чем же ваше несогласие с
позицией капитана Стукова?
Павел Антонович не ответил, смотрел в окно на присыпанный снегом
двор, плотно запертые ворота. Добротные, старые ворота. Которые,
однако же, не уберегли хозяина от беды. Теперь эти задраенные наглухо
доски как бы стерегли его горе, отгораживали от людей, делали
пленником прошлого.
Вот Павел Антонович зашевелился, как бы пробуждаясь ото сна, и
привел решающий аргумент в пользу Юрия:
- Был бы Юрка мой забулдыгой, разве ходил бы в таком авторитете у
Федора Иннокентьевича Чумакова?
В материалах дела Денис читал протокол допроса бывшего начальника
Таежногорской передвижной механизированной колонны "Электросетьстроя"
свидетеля Чумакова Федора Иннокентьевича, который вместе с рабочими
ночной смены ДОЗа был в тот вечер на месте происшествия и первым
вызвал по телефону милицию и врача. Щербаков понимал, что столь
значительный в масштабах небольшого района хозяйственный руководитель
пользовался всеобщим уважением, почти поклонением. Добиться его
расположения непросто. И Денис, не скрывая удивления, спросил:
- А на чем держался этот авторитет? Юрий был экспедитором в
отделе снабжения. Согласитесь, в передвижной механизированной колонне
должность не самая видная.
- А это вы уж у самого Федора Иннокентьевича спросите, - отрезал
Павел Антонович. - Он сейчас в больших чинах в областном центре. - И
засмеялся колюче: - Все вам вызнать надо: отчего да почему?.. Конечно,
каждый человек - человек. Так ведь не каждый каждому мил и угоден. С
одним всю жизнь готов идти в обнимку, а на другого и глянуть тошно.
Так вот, вошел Юрий в душу Федору Иннокентьевичу. Может, веселостью
приглянулся парень, может, сообразительностью, расторопностью. Каждому
большому начальнику приятно, чтоб у него под рукой был верный человек.
Вот и вся причина. А уж что отличал Федор Иннокентьевич Юрия, что
обласкан был им Юрка - это точно. И нам, родителям, было лестно, что
видный такой человек с нашим сыном, как с ровней...
Снова, как вчера и капитан Стуков в своих предостережениях, Павел
Антонович в отповеди Денису был житейски прав. Мы действительно не
вольны в своих симпатиях и антипатиях, влечении и неприязни.
Но неужели житейская правота всегда в таком непримиримом
конфликте с элементарной логикой? Ведь стоит отвлечься от расхожей
мудрости: "Не по-хорошему мил, а по-милу хорош..." и поискать
убедительную причину тяготения всесильного в районе хозяйственного
деятеля к заурядному, в общем-то, выпивохе парню-экспедитору, и вопрос
- почему погибший был обласкан Чумаковым? - повиснет в воздухе...
Денис вздохнул и сказал:
- Что же, будем считать, что Чумаков просто любил вашего сына,
любил - и все. И мысленно заключил: "Так сказать, влечение - род
недуга..." - И сразу предложил иную тему:
- У вас ведь есть еще сын, Павел Антонович, - и осторожно
прокинул: - Почему бы вам не поехать к нему?
- Есть старший сын, Геннадий, - сумрачно сказал Павел Антонович.
- Он от меня давно отрезанный ломоть: почитай, уж лет десять рыбак в
Находке. На берегу и не живет почти, чуть ли не целый год в океане. Ко
мне он не переедет. Куда ему от рыбалки своей и от деньжищ этаких. А я
- правильно - одинокий. Только я от могил Юрия и Фроси никуда не могу.
И права не имею такого, чтобы покинуть их, пока мои кости не лягут
рядом. Я, будет вам известно, редкий день у этих могил не сижу,
мысленно не перемолвлюсь с покойными.

3

Степан Касаткин снова крутил баранку, колесил на своем ЗиЛе по
хребтовским и шараповским дорогам. И дома вроде бы все ладно, все по
уму. Клава - нет ей цены - так старалась после его возвращения. И
приласкать по-молодому, когда ребятишек нет в избе, и накормить
повкуснее, и отбирала у мужа всякую работу по хозяйству. Можно бы и
отдохнуть, отмякнуть душой, позабыть о давних черных днях. Тем более,
что и срок-то не велик, что провел под стражей, и кончилось все -
спасибо Стукову - по-доброму. А вот остался шрам на сердце. И мысль
гложет, ночами грызет прямо: над Стуковым-то много всякого начальства.
Запустят наново грозную свою машину, и не устоит Стуков, и сметет злым
ветром и Клаву, и ребятишек, и его... Ведь многие в поселке смотрят на
него волком: убийца, автолихач, а от наказания ускользнул. Так что все
может статься: Павел Селянин грозит и Яблоков пишет...
Когда однажды застучали в дверь - Степану послышалось очень
громко и властно, - он выглянул в окно: у ворот стоял милицейский
газик. Сердце ухнуло куда-то вниз. Вот оно, сбылись страшные сны...
Степан обреченно побрел в сени, ожидая увидеть капитана Стукова.
Но на крыльце стоял не Стуков, а давний знакомый Касаткина,
райотдельский водитель сержант Родченко.
- Собирайся, Касаткин, едем. Начальство ждет.
В знакомом уже Касаткину кабинете кроме капитана Стукова сидел у
стола человек в штатском костюме и с любопытством рассматривал его
из-под узеньких стеклышек очков.
- Здравия желаю, гражданин начальник! - как только смог бодро
сказал Степан. - Доставлен, значит, по вашему приказанию.
Но капитан Стуков подошел к нему и, чего за ним отродясь не
водилось, взял за плечи и даже встряхнул:
- Степан Егорович, равные мы с вами люди. Я, как вам известно,
Василий Николаевич, а это - Денис Евгеньевич Щербаков. И не доставлены
вы к нам, а приглашены для беседы с капитаном Щербаковым.
Денис поймал себя на том, что в этот миг завидует Стукову.
Наверное, в детективных романах здорово преувеличивают радость
следователя, когда он после долгих поисков, многих ошибок настигает
матерого преступника, когда следователь, покружив по лабиринтам
хитросплетений своего противника, может сказать ему: "Вы полностью
изобличены в совершенных вами преступлениях. Мне остается лишь
напомнить вам, что чистосердечное раскаяние облегчит вам душу и участь
в суде".
Конечно же, это радость следователя. И немалая. Нельзя не
испытывать гордости за свое профессиональное умение, проницательность,
сметку. Гордости и радости от того, что не без твоих усилий в этой
разноликой жизни стало чуточку меньше зла...
И все-таки, наверное, для следователя куда большая радость
сказать, как два года назад Стуков сказал Касаткину: "Ознакомьтесь с
постановлением о прекращении в отношении вас уголовного дела. Можете
быть совершенно свободны".
Да, разорвать цепь грозных улик, вернуть человеку свободу, право
на самоуважение и уважение других - это высшая радость следователя!
А пока не только радость, но и стимул к работе. Потому что
все-таки есть некто виновный в гибели Юрия Селянина. И предстоит до
конца пройти путь до этого некто, чтобы исчерпывающе ответить на
вопрос: стал ли Селянин жертвой несчастного случая или пал от руки
убийцы?..
Значит, снова, уже в который раз, не выполнить своих обещаний
отцу и Елене! Сегодня же дать телеграмму в УВД с просьбой о продлении
командировки...
- Товарищ Касаткин, - улыбнулся штатский, - а вы в прошлый раз
сказали капитану Стукову неправду.
- Это какую же неправду? Сказал все как есть, как было...
- Где же, как было? Не такой вы человек, чтобы в подворотне
"соображать на троих" да еще не помнить: где, с кем и сколько выпили,
как доказывали тогда. Вот и скажите честно: кто, где и зачем напоил
вас в тот вечер?
- Кто?! - Касаткин помолчал, потом, набравшись решимости,
усмехнулся: - Должно быть, и верно - вы видите сквозь землю... Короче,
проклял я тот день и час, когда к нашему Бочонку согласился ехать на
именины.
- К Бочонку? - переспросил Стуков. - Это к Жадовой, что ли?
Впервые слышу от тебя...
- К ней, - замялся Касаткин. - Теперь я уж вам, как на духу...
Еще со времен службы в армии Касаткин усвоил правило: не мельтеши
перед глазами начальства, понадобишься, оно само найдет тебя,
возвысит, покарает. Так Степан и работал в своем гараже, за спины
товарищей не хоронился, но и не высовывался, дорогу не заступал
никому. А потому январским вечером два года назад, когда он
припозднился на работе и к нему вдруг подошла с тяжелой сумкой в руках
неведомо как очутившаяся в гараже Надежда Гавриловна Жадова, Степан
растерялся. Была Надежда Гавриловна, по таежногорским меркам,
начальством немалым - командовала железнодорожной станцией.
Хоть станция и не шибко велика и расположена не на магистрали, а
на тупиковой ветке, а все-таки ворота в белый свет. С этой станции,
пусть с пересадками и перевалками, в любой конец податься можно.
- Машина у тебя на ходу, Касаткин? - как всегда властно спросила
Жадова.
- Вроде тянет, - неопределенно ответил Степан и с досадой подумал
о том, что сейчас Бочонок - так звали Жадову в поселке - отправит его,
на ночь глядя, невесть куда, а Клава наказывала близнецов взять из
яслей.
Жадова так же властно распорядилась:
- Свези меня, Касаткин, домой.
Степан облегченно вздохнул: дорога не дальняя, успею за ребятами
обернуться. Он поставил сумку Жадовой в кузов, распахнул дверцу
кабины. Надежда Гавриловна грузно села рядом, искоса осмотрела
Степана, и машина тронулась. Не знал, не гадал тогда Касаткин, что
недальняя эта дорога обернется такой долгой...
Степан остановил машину у дома Жадовой и, позабыв про сумку,
совсем было собрался распроститься с пассажиркой, но Надежда
Гавриловна опять осмотрела его и сказала насмешливо:
- Может, занесешь в дом поклажу? Мужик ведь...
В доме Надежды Гавриловны прямо у порога в кухне лежала ковровая
дорожка, да такая яркая, какой Степану видеть не доводилось. Ступить
боязно - наследишь на этакой красоте.
- Ну, чего ты, Егорыч, как петух на насесте топчешься? - почти
пропела Надежда Гавриловна. И Степан подивился, каким переливчатым
стал вдруг ее басовитый, почти мужицкий голос. - Зашел, так проходи.
"Не иначе мается бабьей дурью..." - встревожился Степан.
- Спасибо за приглашение. Как-нибудь в другой раз. Дома Клава
дожидается меня, ребятишек надо взять из яслей.
- Ничего, потерпят и Клавдия твоя, и пацаны... - вроде бы
шутливо, но и начальственно отрезала Надежда Гавриловна и вдруг
призналась не без лукавства: - Именинница я сегодня, Степан Егорович.
День рождения у меня. А какой по счету - не скажу. А ты, Егорыч, в
такой день у меня дорогой гость.
От этих слов у Касаткина язык к гортани присох. С чего бы это
вдруг он стал дорогим гостем на именинах такой персоны. Однако же,
когда Надежда Гавриловна цепко взяла его за руку и потянула за собою в
глубь дома, он не посмел противиться. Ему ли противиться воле, пусть
даже прихоти такого значительного лица? Надежда-то Гавриловна Жадова
ведь не просто заблажившая невесть почему баба. Она - сила! Чуть
меньше по значимости, чем Федор Иннокентьевич Чумаков. И Степан
покорно позволил ей расстегнуть и стащить с него полушубок и, как
бычок на веревочке, послушно поплелся в парадную горницу, откуда в
кухню долетали голоса, смех и приглушенная музыка.
И опять Касаткин замешкался на пороге, жмурясь от яркого света
тяжелой люстры под потолком, блеска хрустальных ваз и салатниц,
разноцветия ковров на полу и на стенах.
- Степан Егорыч Касаткин, - будто в кинокартинах про старые
времена, объявила Надежда Гавриловна. - Мой уважаемый всеми
сослуживец...
От этих слов Степану стало вовсе неловко, и он почти не заметил,
как оказался сидящим за столом, и только потом рассмотрел своих
компаньонов.
Напротив Степана, развалясь в кресле, не то дремал, не то шибко
задумался Валентин Павлович Пряхин. Несмотря на то, что ему было уже
порядком за сорок и должность он занимал по местным меркам заметную -
состоял у Надежды Гавриловны Жадовой заместителем по вагонному
хозяйству, никто за глаза не величал его Валентином Павловичем, а все
называли Валькой Пряхиным. Причиной тому была легкость его характера,
постоянная готовность выпить, приволокнуться за любой юбкой,
потрепаться, помыть зубы, потравить похабные анекдоты. В поселке
злословят, что с хозяйкой дома Вальку крепче крепкого связывает не
только служба...
Касаткин кивнул Пряхину. А вот расположившемуся на диване Игорю
Петровичу Постникову Касаткин улыбнулся обрадованно и даже рукой
помахал приветственно. По своим шоферским делам Касаткин часто
встречался с этим автомехаником из колонны высоковольтников, искренне
уважал его: башковитый мужик, с понятием.
При виде же соседки Постникова Касаткин обмер, как давеча на
пороге при виде редкостной дорожки - рядом с Игорем Петровичем,
небрежно кинув на колени руки с унизанными перстнями пальцами и жарко
наманикюренными ногтями, беззвучно посмеиваясь чему-то, сидела сама
Лидия Ивановна Круглова.
Молодая, дородная, из тех, кого называют вальяжными, была она,
смело можно сказать, самой заметной женщиной в поселке. И собой
хороша, и первая модница, и, судя по всему, при деньгах. Словом,
завидная невеста. Да только не то Лидия Ивановна в чужих краях имела
сердечного друга - из поселка она отлучалась по делам частенько и
надолго,- не то еще какая причина была тому, только поселковых
ухажеров она не жаловала и жила на виду у всех - женщина-загадка.
Скажи кто Касаткину утром, что ему доведется вечером пировать с
самой Лидией Ивановной Кругловой, он бы посчитал за глупую шутку. Но
похоже, доведется и за одним столом сидеть, и рюмками чокнуться, а то
и перекинуться словом. Так, может быть, спасибо Надежде Гавриловне за
ее приглашение. Будет потом что рассказать мужикам в гараже.
- Здравствуйте все! - громко сказал Касаткин и вопросительно
посмотрел на Лидию Ивановну, но она и бровью не повела.
Зато Валька Пряхин, видно затосковавший по собутыльнику,
обрадованно вскинул над столом руки и крикнул:
- А... Товарищ Касаткин! Представитель, так сказать, героического
рабочего класса! Рад тебя видеть, Степан Макарыч!..
- Степан, только не Макарыч, а Егорыч, - поправила Жадова. -
Кадры изучать надо. - И, ласково коснувшись плеча Касаткина,
договорила ободряюще: - Сегодня на моих именинах, - она
предостерегающе взглянула на привставшего Пряхина. - Ты дорогой гость.
Не стесняйся, налегай, Степа, на водку и закусь. Ешь и пей в свое
удовольствие.
Поесть Степан любил и понимал в еде толк. Да и Клава умела
кухарничать. Но такие редкостные кушанья да в таком наборе, как на
этом столе, он, пожалуй, видел впервые за всю тридцатилетнюю жизнь.
Золотился на узорчатом блюде балык, в вазочке краснела икра, лежали на
тарелках ломти окороков и колбас, громоздились в вазе румяные яблоки.
"Надо как-то улучить момент да стянуть пацанам и Клаве по
яблочку", - подумал Степан, глотая голодную слюну.
И снова он был благодарен Надежде Гавриловне за ее приглашение и
не думал уже больше о том, что стоит за ним - бабья дурь, каприз или
что-то другое, - и с нетерпением смотрел, как Валька Пряхин наполнил
его стакан водкой, а хозяйка щедро накладывала закуску на тарелку.
Касаткин пригладил вихры на макушке, сдернул замасленный
пиджачишко, расправил на шее ворот заношенного свитера, поднялся со
стаканом в руке и сказал истово:
- Что же, с днем рождения, значит, вас, Надежда Гавриловна. И
всего вам, значит, хорошего в вашем труде и счастья в личной жизни!
Кабы раньше намекнули об именинах, я бы подарочек припас.
- Во-во! - Валька Пряхин поперхнулся не то смехом, не то водкой.
- Золотую рыбку ей, чтобы была у нее на посылках. Поскольку начальница
наша - владычица морская...
- И чего ты мелешь, Валентин?! - совсем зло оборвала Жадова. -
Какая там еще владычица морская? Всего лишь начальник тупиковой
станции.
- А я к тому, - Пряхин виновато замигал белесыми ресницами, - что
эти самые... именины в поселке сегодня, должно быть, не у нас одних.
Так земляки наши разной картошкой, моркошкой, сальцем домашнего засола
да еще хеком заздравные чары зажевывают. А вот этакий стол на весь
поселок один. А то и на весь район. А почему? Потому что именинница
наша - душа человек. И подруга у нее, Лидия Ивановна Круглова,
расторопная. Раздобыла нам кушанья аж в солнечной Средней Азии. Так
что давай, Степан Макарыч, за наших милых дам, за их, значит, душевное
притяжение...
Лидия Ивановна прикрикнула:
- Смотри, Пряхин, не сглазь. А то ведь, знаешь... И незаряженное
ружье раз в семь лет стреляет. - И, обернувшись к Постникову, стала
объяснять: - Мы с Надей со школьных лет - не разлей вода. А все-таки
боязно. Вдруг да между нами пробежит черная кошка. А у Валентина, как
говорят, глаз дурной...
Думая о чем-то о своем, Постников успокоил сумрачно:
- Не сглазит. Не сглазит, говорю, Пряхин никаким дурным глазом. С
такими женщинами, как ты, Лида, не порывает никто. Такие женщины
порывают сами.
Касаткин уже впал в то блаженно-размягченное состояние, какое
наступало у него всякий раз после выпитой водки. По телу разлилось
тепло, все стали милыми, даже Валька Пряхин, который отчего-то
разозлился, сидел насупясь, не то носом клевал, не то выжидал момент
для замысловатого тоста. Щечки его раскраснелись. Казалось, на дряблую
шею кто-то водрузил спелое яблоко с двумя червоточинками острых глаз.
Чудной этот Пряхин! Разоряется, несет какую-то околесицу про
рыбок. А что хек? Тоже рыба. Особенно если под маринадом...
И Касаткин, проникаясь хмельной нежностью и к рыбе хеку, и к
картошке, и к салу домашнего засола, сказал ни к кому не обращаясь:
- Такие разносолы, наверное, даже богатые купцы не едали каждый
день. - И вдруг потребовал: - Гавриловна! А не найдется ли у вас
сальца с чесночком да капустки? Очень уважаю!
Прошуршал легкий смешок Лидии Ивановны, однако же вовсе не
обидный для расхрабрившегося Касаткина. Надежда Гавриловна окинула
всех усмешливым взглядом и успокоила:
- Найдется, Степан Егорыч. Я хотя женщина и бессемейная, а держу
и капустку, и сало. Прав ты, Егорыч, такие разносолы у нас лишь про
свят день...
Она вышла на кухню. Вернулась с миской, наполненной капустой и
салом, сказала:
- Под такую любимую закусь не грех и на брудершафт...
И Касаткин, проникаясь к себе высоким почтением, - такие люди
ровней принимают его! - напыжился и дозволил:
- Можно и брудершафт!
Надежда Гавриловна под общий смех с неожиданной силой крутанула
руку Степана, в которой он держал стакан с водкой, почти насильно
влила ему в рот водку из своей рюмки, а потом обхватила его двумя
руками за шею и, притянув лицо Касаткина к своему лицу, вдавила его
губы в свои - мягкие и жадные.
От такой ласки Надежды Гавриловны Степан так разнежился, что у
него слезы выступили на глазах, и захотелось тотчас же перецеловать
всех. Но тут же ему сделалось неловко, будто нагишом выставили перед
этими малознакомыми людьми. Да и тревога мелькнула: машина! И Степан
сказал почти трезво:
- Мне все, баста! За рулем я.
Но Постников успокоил:
- Ничего, Степа, я тоже за рулем. Доберемся до дому. Какая тут
опасность? Дорога пустая. Не автострада Москва - Симферополь. В
крайности, выспимся в кювете.
- А чего ему в кювете спать? - проворковала Жадова. - Ему у меня
перина найдется...
Все, что было потом, рассыпалось, разорвалось в памяти Касаткина
на какие-то разноцветные лоскутья...
Валька Пряхин с перекошенным злостью лицом размахивает перед
хозяйкой кулаками и орет, что старый друг лучше новых двух. Потом,
сжав кулаки, рвется к нему, к Степану, и, не стесняясь женщин,
матерится и орет, чтобы Степан исчез куда-нибудь...
К Пряхину, тоже сжав кулаки, бросаются уже он, Степан, и Надежда
Гавриловна, но им решительно заступает дорогу Постников. Он хватает
Вальку за шиворот и выволакивает его на кухню.
Снова пили. Гремела заграничная магнитола. Лидия Ивановна
танцевала с Постниковым, нежно опустив ему на плечо золотоволосую