Страница:
— Из-за меня?
— Да брось ты, моя милая. Ян не имеет к этому никакого отношения.
На лице ее все же появилось сомнение.
— Хотела бы надеяться. Но от этого мальчишки всего можно ждать. — Повернувшись к двери, она напомнила: — Скоро начнется месса. Мы уже опаздываем.
Когда они вернулись из церкви Сен-Клер, их ожидала новая неприятность. Подойдя к двери, художник вставил в замочную скважину ключ и тут же убедился в тщетности своих усилий: дверь была уже открыта.
— Это еще что такое?.. — проворчал он. — Кателина забыла закрыть ее?
Он первым переступил порог, его одолевали мрачные предчувствия. Что-то необычное витало в воздухе.
— Кателина!
Зов остался без ответа.
— Кателина!
— Может, ушла на рынок? — предположила Маргарет.
Ван Эйк прибавил шагу.
— Боже!…
На полу валялись осколки светильников, горка была взломана, исчезли шесть серебряных кубков, подарок герцога. Потрясенный художник бросился в другие комнаты. Повсюду царил необычайный беспорядок, будто ураган прошелся по дому, опустошив шкафы и ящики. Из располосованных матрасов и тюфяков вывалился пух, одежда была разбросана. Но в мастерской оказалось еще хуже: красители рассыпаны, чашечки перевернуты, мольберты сломаны, панно разбиты вдребезги. В одном из углов комнаты скорчилась Кателина, ее лодыжки и запястья были связаны, а изо рта торчал клубок шерстяных нитей.
— Господи помилуй! — закричал Ван Эйк. — Спеша на помощь к служанке, он на ходу приказал Маргарет: — Уведи детей!
Ван Эйк лихорадочно вынул кляп изо рта Кателины, освободил ее от веревок и помог встать.
— Что тут произошло?
Она икала, пыталась что-то выговорить, не в силах сдержать сотрясавшую тело дрожь.
— Да успокойтесь же… Теперь все в порядке…
Застыв на пороге, Ян со страхом наблюдал за сценой, убежденный в том, что ему снится кошмар.
— Так что же произошло? — повторил Ван Эйк.
— В это трудно поверить. Трое мужчин проникли в дом сразу после вашего ухода. Я слышала шаги, но подумала, что вернулась мадам Маргарет, забыв что-нибудь. Едва я вышла из кухни, как наткнулась на них. Я не успела понять, что со мной: один из мужчин, тот, что помоложе, бросился на меня с посохом…
— Вы хотите сказать, с палкой?
— Нет, — воспротивилась Кателина, — с посохом. Знаете, это что-то вроде большой трости с набалдашником, с которой ходят зарубежные паломники…
— Продолжайте…
— Я попыталась убежать. Мужчина ударил меня по голове, и я будто провалилась в черный колодец. Очнулась здесь, в мастерской. Кто-то на плохом фламандском орал мне в ухо: «Где ключ?» Он, конечно, имел в виду ключ от…
— Проклятие! — вскричал Ван Эйк, охваченный ужасом.
Он рывком повернулся к двери «собора». Она была закрыта, но наличник находился в жалком состоянии, болтался на двери почти оторванный, сломанное лезвие кинжала торчало из щели между дверью и косяком.
— Успокойтесь, им не удалось туда войти, и из-за этого они разъярились, особенно тот, который, похоже, был у них за старшего. С ужасным акцентом он все время спрашивал у меня: «Где ключ?» Я поклялась всеми святыми, что у меня его нет — и это правда, — что вы всегда носите его с собой. Если бы он мне поверил, его гнев не был бы таким страшным. Он выхватил у своего сообщника посох и начал крушить все, что попадалось на глаза.
— Но что они искали? — воскликнул Ян. — Ведь здесь нет сокровищ!
Ван Эйк одернул его:
— Продолжайте, Кателина.
— Это все. Они связали меня и оставили в углу, где вы меня и нашли.
Она перевела дыхание и указала на место за верстаком.
— Собираясь уходить, старший подошел туда и неразборчиво написал что-то.
Ван Эйк обернулся и прочитал на стене: «Tras las angustias de la muerte, los horrores del infiemo! Volveremos!»
Он помолчал, потом негромко произнес:
— Это должно было случиться…
Изумленный Ян хотел спросить, что написано на стене, но предпочел промолчать.
Художник принялся кружить по мастерской, точно попавший в западню зверь. Никто не понимал, что замышляется в его мозгу, какие мысли сталкиваются в нем. Он наконец вышел из задумчивости и подошел к двери, чтобы осмотреть ее. Попробовал вытащить остаток лезвия, но это ему не удалось.
— Ян, — приказал мэтр, — быстро сходи за Ван Блоском, слесарем. Скажи ему, чтобы явился немедленно. Ты понял? Немедленно!
— А если он занят?
— Мне плевать! Я заплачу, сколько он запросит! Беги же, быстрей!
Оставшись один, он погрузился в горестные размышления. «После смертных мук — ужасы ада! Мы вернемся!»
Испанцы… почему? Кто им рассказал? Самое время повидаться с герцогом Филиппом. Может быть, он сумеет найти объяснение. А пока нужно принять кое-какие меры предосторожности. Ван Эйк открыл один из ящиков, вынул из него чистый веленевый лист, чернильницу, перо и стал писать…
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
— Да брось ты, моя милая. Ян не имеет к этому никакого отношения.
На лице ее все же появилось сомнение.
— Хотела бы надеяться. Но от этого мальчишки всего можно ждать. — Повернувшись к двери, она напомнила: — Скоро начнется месса. Мы уже опаздываем.
Когда они вернулись из церкви Сен-Клер, их ожидала новая неприятность. Подойдя к двери, художник вставил в замочную скважину ключ и тут же убедился в тщетности своих усилий: дверь была уже открыта.
— Это еще что такое?.. — проворчал он. — Кателина забыла закрыть ее?
Он первым переступил порог, его одолевали мрачные предчувствия. Что-то необычное витало в воздухе.
— Кателина!
Зов остался без ответа.
— Кателина!
— Может, ушла на рынок? — предположила Маргарет.
Ван Эйк прибавил шагу.
— Боже!…
На полу валялись осколки светильников, горка была взломана, исчезли шесть серебряных кубков, подарок герцога. Потрясенный художник бросился в другие комнаты. Повсюду царил необычайный беспорядок, будто ураган прошелся по дому, опустошив шкафы и ящики. Из располосованных матрасов и тюфяков вывалился пух, одежда была разбросана. Но в мастерской оказалось еще хуже: красители рассыпаны, чашечки перевернуты, мольберты сломаны, панно разбиты вдребезги. В одном из углов комнаты скорчилась Кателина, ее лодыжки и запястья были связаны, а изо рта торчал клубок шерстяных нитей.
— Господи помилуй! — закричал Ван Эйк. — Спеша на помощь к служанке, он на ходу приказал Маргарет: — Уведи детей!
Ван Эйк лихорадочно вынул кляп изо рта Кателины, освободил ее от веревок и помог встать.
— Что тут произошло?
Она икала, пыталась что-то выговорить, не в силах сдержать сотрясавшую тело дрожь.
— Да успокойтесь же… Теперь все в порядке…
Застыв на пороге, Ян со страхом наблюдал за сценой, убежденный в том, что ему снится кошмар.
— Так что же произошло? — повторил Ван Эйк.
— В это трудно поверить. Трое мужчин проникли в дом сразу после вашего ухода. Я слышала шаги, но подумала, что вернулась мадам Маргарет, забыв что-нибудь. Едва я вышла из кухни, как наткнулась на них. Я не успела понять, что со мной: один из мужчин, тот, что помоложе, бросился на меня с посохом…
— Вы хотите сказать, с палкой?
— Нет, — воспротивилась Кателина, — с посохом. Знаете, это что-то вроде большой трости с набалдашником, с которой ходят зарубежные паломники…
— Продолжайте…
— Я попыталась убежать. Мужчина ударил меня по голове, и я будто провалилась в черный колодец. Очнулась здесь, в мастерской. Кто-то на плохом фламандском орал мне в ухо: «Где ключ?» Он, конечно, имел в виду ключ от…
— Проклятие! — вскричал Ван Эйк, охваченный ужасом.
Он рывком повернулся к двери «собора». Она была закрыта, но наличник находился в жалком состоянии, болтался на двери почти оторванный, сломанное лезвие кинжала торчало из щели между дверью и косяком.
— Успокойтесь, им не удалось туда войти, и из-за этого они разъярились, особенно тот, который, похоже, был у них за старшего. С ужасным акцентом он все время спрашивал у меня: «Где ключ?» Я поклялась всеми святыми, что у меня его нет — и это правда, — что вы всегда носите его с собой. Если бы он мне поверил, его гнев не был бы таким страшным. Он выхватил у своего сообщника посох и начал крушить все, что попадалось на глаза.
— Но что они искали? — воскликнул Ян. — Ведь здесь нет сокровищ!
Ван Эйк одернул его:
— Продолжайте, Кателина.
— Это все. Они связали меня и оставили в углу, где вы меня и нашли.
Она перевела дыхание и указала на место за верстаком.
— Собираясь уходить, старший подошел туда и неразборчиво написал что-то.
Ван Эйк обернулся и прочитал на стене: «Tras las angustias de la muerte, los horrores del infiemo! Volveremos!»
Он помолчал, потом негромко произнес:
— Это должно было случиться…
Изумленный Ян хотел спросить, что написано на стене, но предпочел промолчать.
Художник принялся кружить по мастерской, точно попавший в западню зверь. Никто не понимал, что замышляется в его мозгу, какие мысли сталкиваются в нем. Он наконец вышел из задумчивости и подошел к двери, чтобы осмотреть ее. Попробовал вытащить остаток лезвия, но это ему не удалось.
— Ян, — приказал мэтр, — быстро сходи за Ван Блоском, слесарем. Скажи ему, чтобы явился немедленно. Ты понял? Немедленно!
— А если он занят?
— Мне плевать! Я заплачу, сколько он запросит! Беги же, быстрей!
Оставшись один, он погрузился в горестные размышления. «После смертных мук — ужасы ада! Мы вернемся!»
Испанцы… почему? Кто им рассказал? Самое время повидаться с герцогом Филиппом. Может быть, он сумеет найти объяснение. А пока нужно принять кое-какие меры предосторожности. Ван Эйк открыл один из ящиков, вынул из него чистый веленевый лист, чернильницу, перо и стал писать…
ГЛАВА 7
Облокотившись о парапет моста бегинок, Ян немного наклонился, чтобы лучше видеть проплывающие в обе стороны суда. Углубившийся в раздумья, он прошагал вдоль Рея до озера Амур, по которому пробегали воды, прежде чем вылиться через Гентские ворота. Одно судно проходило шлюз, другое приближалось к набережной, третье медленно скользило в тени двух башен в виде полумесяца, служивших границей озера.
Не так-то легко было вытащить Ван Блоска из его лавочки. Он ничего и слышать не хотел, пока Ян не произнес три волшебных слова: ливры, экю, золотые монеты… Вернувшись домой, Ян застал Ван Эйка склонившимся над письменной доской и понял несвоевременность своего появления. Он вышел и отдался на волю улиц. Действительно ли случай неизменно приводил его туда, где полной жизнью жили корабли и вскипала вода в шлюзах?
Какой поворот произошел в жизни Ван Эйка? Откуда пришло нечто, внесшее сумятицу в их спокойное существование?
Ян рассеянно осматривался по сторонам.
Тут-то он ее и увидел.
Она смотрела на него из окна монастыря. Ян тотчас же проникся уверенностью, что уже где-то видел ее. Сколько же ей лет? Тридцать, самое большее. Ему показалось что она с интересом рассматривает его. Неужели она тоже где-то его встречала? Ян продолжал внимательно смотреть на нее; его очаровала ее красота. Почему такая красивая женщина предпочла удалиться от мира? Ни для кого не было секретом, что бегинки посвящали свою жизнь молитвам и благим делам.
Она сделала ему знак рукой. Ян ответил ей почтительным поклоном. Она сделала то же самое, и скрывавший волосы чепчик, видимо, плохо завязанный под подбородком, сполз с ее головы. Вырвавшиеся на свободу длинные каштановые пряди золотом заблестели на солнце, вызвав в памяти Яна другое лицо: юной девушки с такими же волосами, которую когда-то Ван Эйк написал полуголой рядом с медным тазиком, ту самую, изображенную на картине, покрытой лаком несколько дней назад. Модель, конечно, была более молодой.
Он увидел руку Ван Эйка, легко пробегающую по картине, нежно касающуюся бедер, груди, ляжек, обводящую контуры модели. Нет, не может быть! Это другая девушка. Никогда бегинка не демонстрировала бы себя в неглиже. Позировать обнаженной — значит, идти против устремлений души, предназначенной Богу. Решительно, от всех этих убийств у Яна ум за разум зашел. Лучше уж вернуться домой.
Именно в этот момент он и заметил гиганта.
Идельсбад стоял в одном туазе[12] от него. Прислонившись к парапету, он равнодушно разглядывал снующие суда. Случайность?
— Как дела, мой мальчик?
Мужчина задал вопрос, не отрывая взгляда от реки.
— Но что… вы здесь делаете?
— Страсть как люблю корабли. — Он указал на один из них: — Вот все гадаю, это анвар или скута?
— Анвар, конечно.
— Как ты их распознаешь?
— По длине весел. У скуты они короче.
— Браво. Похоже, ты большой знаток.
— Я просто разделяю вашу любовь к кораблям.
— Надо же! Я думал, тебя влечет только живопись. — И сразу же продолжил: — Ваша поездка в Гент была удачной?
— Да.
— Зато возвращение вас не обрадовало.
— Откуда вам известно?
— Разве в мои обязанности не входит знать все? Впрочем, достаточно было услышать вопли мадам Ван Эйк и понять, что в доме не все в порядке.
— Они все разграбили и разгромили! Картины, панно, шкафы — все!
— Любопытно.
— Вы находите? Одни кубки стоили целое состояние.
— Нет, я думал не о кубках, а о том, как ты называешь своего отца: мэтр. Так не часто бывает,
Ян пожал плечами:
— Ну и что? — Он спохватился, добавив с гордостью: — Иногда я называю его отцом!
— Они взяли еще что-нибудь?
— Откуда мне знать? Дом был перевернут вверх дном.
— А дверь комнаты, смежной с мастерской, была взломана?
— Нет, слава Богу. С мэтром случился бы удар.
— А там хранятся сокровища? Полагаю, ты-то имеешь право туда входить.
— Только у меня одного есть второй ключ.
— Тебе следовало бы поостеречься. Вокруг нас много людей с плохими намерениями. Надеюсь, ты не носишь его с собой?
Ян хитро подмигнул ему:
— Много хотите знать…
Мимо, громко смеясь, проследовала супружеская пара. От их одежды веяло богатством и той иногда показной элегантностью, какую нередко можно встретить в Брюгге. Мужчина был в шелковой парче из Флоренции, в шляпе с закругленными полями, на каждом пальце было по перстню; молодая женщина была одета в платье, плотно пригнанное по моде шотландского двора, отделанное мехом куницы и белки. На голове искрилось некое сооружение из вуали, усеянное лесом золоченых шпилек. Ян спросил себя: как подобная конструкция могла противостоять яростным порывам ветра?
Он поднял взгляд к окну монастыря. Незнакомка все еще была там.
— Прощайте, минхеер. Мне пора возвращаться.
— Погоди! Ты, случайно, не знаешь, был ли Петрус Кристус подмастерьем у твоего отца?
Ян ответил отрицательно.
— А причину его пребывания в Брюгге?
Мальчик чуть не поделился с ним словами, брошенными молодым художником пару дней назад: «И на этот раз — человек из нашего братства…» Но подумал, что Ван Эйк не одобрил бы его.
— Этого я не знаю.
— Как долго он намеревался жить в городе?
— Сожалею, минхеер. Мне нужно идти.
Ян безразлично взглянул на своего собеседника и повернулся к нему спиной.
— На твоем месте я бы не доверял никому! — крикнул ему вдогонку гигант.
— Не доверять?
— Никому и ни за что. — Напрягая голос, он еще раз крикнул: — Смерть бродит по Брюгге! Она слепа. Мы еще увидимся, малыш!
— Это в честь чего? Где-то свадьба?
— С тех пор как я стряпаю для вас, ты должен знать, что я не жду праздников, чтобы приготовить блюдо, которое мне по нраву.
— Ты права. Надеюсь, ты положила достаточно жира?
— Не беспокойся. Я знаю, что ты без ума от него. Положено столько, сколько надо.
— А где остальные?
— Дама Маргарет с детьми ушла к Фридлендерам. Она очень разнервничалась. Думаю, они вернутся к ужину.
— А мэтр?
— Понятия не имею. После ухода Ван Блоска он вспрыгнул на свою лошадь и куда-то умчался.
Ян с удивлением посмотрел на нее:
— Отправился в дорогу? В такой час?
— Это его право, не так ли? После сегодняшних переживаний прогулка ему не помешает. Я бы тоже удрала, если бы умела ездить верхом.
— Такое с ним впервые. Обычно если он не в духе, то не выходит. Он работает.
Кателина вздохнула:
— Ян, сердце мое, когда ты прекратишь задавать тысячу вопросов?
— Понимаешь теперь, насколько утомителен этот способ при многократном использовании? Для развлечения детей он подходит. Но для того чтобы отпечатать настоящую книгу, требуется неизмеримое терпение. — Он при поднял палец и воскликнул: — Смотри. Твоя фамилия вписалась в вечность!
Петрус осмотрел бумагу. На ней печатными буквами стояло слово «Christus».
— Результат поразителен! — восхищенно воскликнул Какстон.
Едва двадцати лет от роду, небольшого роста, близорукий, с веснушчатыми щеками, англичанин, сияющий от восхищения, больше походил на юношу, чем на негоцианта, поднаторевшего в делах. В шестнадцать лет ему повезло, он поступил в обучение к богатому торговцу сукном из Кента, который двумя годами позже был назначен лорд-мэром Лондона. После смерти своего патрона, последовавшей год спустя, Какстон, унаследовавший его фирму, обосновался в Брюгге с твердой решимостью разбогатеть на торговле текстилем. Но кроме рано проявившихся способностей к коммерции, у него была одна тайная страсть: литература. Навязчивой идеей, в частности, было «искусственное письмо».
Петрус несколько охладил его пыл:
— Все это хорошо, но не так удачно, как наши гравюры на дереве или тканях. Кстати, мой друг и учитель Ван Эйк познакомил меня с очень интересной работой, «Libro dell'arte», написанной художником из Падуи, неким Сеннино Сеннини. Автор рекомендует использовать бруски из орехового или грушевого дерева, размером с кирпич. После вырезки рисунка на дереве он предлагает намазать его перчаткой, обмакнутой в черную краску, полученную из молодой виноградной лозы, предварительно истолченной и растворенной. Затем остается только прижать к бруску хорошо натянутую материю.
Лоренс пожал плечами:
— Твой итальянец не изобрел ничего нового. Исключая некоторые нюансы, ткачи всегда работали по этому методу. Но перед нами стоит вопрос чернил. Они должны быть суше и обладать вязкостью, чтобы равномерно прилипать к буквам из металла. Те, что используют копиисты или граверы, нам не подходят. И все же я не отчаиваюсь, я смогу изменить их состав, не изменив время высыхания. — Возбудившись, он продолжил: — Есть еще заковыристая проблема с буквами. До сих пор я вырезал их из буковой коры и вставлял в кусочек глины. Результат, — он потряс буквой «S», которую только что использовал, — выше среднего, можно даже сказать, что он заслуживает интереса. Только вот невозможно извлечь букву из оправки, не разбив последнюю. Более того, вынужденный вырезать буквы вручную, прежде чем утопить их в глине, я не могу получить строго идентичные формы и воспроизводить написанное так, как хотелось бы, то есть точно и в большом количестве. Дело обстояло бы по-другому, если бы мои буквы были сделаны из металла, такого, как олово или свинец. Тогда можно было бы не только использовать их бессчетное количество раз, но достаточно единожды набрать текст рукописи, чтобы получить желаемое количество экземпляров.
Какстон удивился:
— Так почему же ты так не делаешь?
Вместо ответа Лоренс раскрыл ларчик, вынул оттуда букву и протянул ее обоим мужчинам:
— Держите. Вот оно, будущее!
Художник и англичанин по очереди рассмотрели букву под всеми углами и отдали ее Лоренсу.
— Мне непонятно, — недоуменно произнес Петрус. — Она целиком из олова. А ты говорил…
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
Не так-то легко было вытащить Ван Блоска из его лавочки. Он ничего и слышать не хотел, пока Ян не произнес три волшебных слова: ливры, экю, золотые монеты… Вернувшись домой, Ян застал Ван Эйка склонившимся над письменной доской и понял несвоевременность своего появления. Он вышел и отдался на волю улиц. Действительно ли случай неизменно приводил его туда, где полной жизнью жили корабли и вскипала вода в шлюзах?
Какой поворот произошел в жизни Ван Эйка? Откуда пришло нечто, внесшее сумятицу в их спокойное существование?
Ян рассеянно осматривался по сторонам.
Тут-то он ее и увидел.
Она смотрела на него из окна монастыря. Ян тотчас же проникся уверенностью, что уже где-то видел ее. Сколько же ей лет? Тридцать, самое большее. Ему показалось что она с интересом рассматривает его. Неужели она тоже где-то его встречала? Ян продолжал внимательно смотреть на нее; его очаровала ее красота. Почему такая красивая женщина предпочла удалиться от мира? Ни для кого не было секретом, что бегинки посвящали свою жизнь молитвам и благим делам.
Она сделала ему знак рукой. Ян ответил ей почтительным поклоном. Она сделала то же самое, и скрывавший волосы чепчик, видимо, плохо завязанный под подбородком, сполз с ее головы. Вырвавшиеся на свободу длинные каштановые пряди золотом заблестели на солнце, вызвав в памяти Яна другое лицо: юной девушки с такими же волосами, которую когда-то Ван Эйк написал полуголой рядом с медным тазиком, ту самую, изображенную на картине, покрытой лаком несколько дней назад. Модель, конечно, была более молодой.
Он увидел руку Ван Эйка, легко пробегающую по картине, нежно касающуюся бедер, груди, ляжек, обводящую контуры модели. Нет, не может быть! Это другая девушка. Никогда бегинка не демонстрировала бы себя в неглиже. Позировать обнаженной — значит, идти против устремлений души, предназначенной Богу. Решительно, от всех этих убийств у Яна ум за разум зашел. Лучше уж вернуться домой.
Именно в этот момент он и заметил гиганта.
Идельсбад стоял в одном туазе[12] от него. Прислонившись к парапету, он равнодушно разглядывал снующие суда. Случайность?
— Как дела, мой мальчик?
Мужчина задал вопрос, не отрывая взгляда от реки.
— Но что… вы здесь делаете?
— Страсть как люблю корабли. — Он указал на один из них: — Вот все гадаю, это анвар или скута?
— Анвар, конечно.
— Как ты их распознаешь?
— По длине весел. У скуты они короче.
— Браво. Похоже, ты большой знаток.
— Я просто разделяю вашу любовь к кораблям.
— Надо же! Я думал, тебя влечет только живопись. — И сразу же продолжил: — Ваша поездка в Гент была удачной?
— Да.
— Зато возвращение вас не обрадовало.
— Откуда вам известно?
— Разве в мои обязанности не входит знать все? Впрочем, достаточно было услышать вопли мадам Ван Эйк и понять, что в доме не все в порядке.
— Они все разграбили и разгромили! Картины, панно, шкафы — все!
— Любопытно.
— Вы находите? Одни кубки стоили целое состояние.
— Нет, я думал не о кубках, а о том, как ты называешь своего отца: мэтр. Так не часто бывает,
Ян пожал плечами:
— Ну и что? — Он спохватился, добавив с гордостью: — Иногда я называю его отцом!
— Они взяли еще что-нибудь?
— Откуда мне знать? Дом был перевернут вверх дном.
— А дверь комнаты, смежной с мастерской, была взломана?
— Нет, слава Богу. С мэтром случился бы удар.
— А там хранятся сокровища? Полагаю, ты-то имеешь право туда входить.
— Только у меня одного есть второй ключ.
— Тебе следовало бы поостеречься. Вокруг нас много людей с плохими намерениями. Надеюсь, ты не носишь его с собой?
Ян хитро подмигнул ему:
— Много хотите знать…
Мимо, громко смеясь, проследовала супружеская пара. От их одежды веяло богатством и той иногда показной элегантностью, какую нередко можно встретить в Брюгге. Мужчина был в шелковой парче из Флоренции, в шляпе с закругленными полями, на каждом пальце было по перстню; молодая женщина была одета в платье, плотно пригнанное по моде шотландского двора, отделанное мехом куницы и белки. На голове искрилось некое сооружение из вуали, усеянное лесом золоченых шпилек. Ян спросил себя: как подобная конструкция могла противостоять яростным порывам ветра?
Он поднял взгляд к окну монастыря. Незнакомка все еще была там.
— Прощайте, минхеер. Мне пора возвращаться.
— Погоди! Ты, случайно, не знаешь, был ли Петрус Кристус подмастерьем у твоего отца?
Ян ответил отрицательно.
— А причину его пребывания в Брюгге?
Мальчик чуть не поделился с ним словами, брошенными молодым художником пару дней назад: «И на этот раз — человек из нашего братства…» Но подумал, что Ван Эйк не одобрил бы его.
— Этого я не знаю.
— Как долго он намеревался жить в городе?
— Сожалею, минхеер. Мне нужно идти.
Ян безразлично взглянул на своего собеседника и повернулся к нему спиной.
— На твоем месте я бы не доверял никому! — крикнул ему вдогонку гигант.
— Не доверять?
— Никому и ни за что. — Напрягая голос, он еще раз крикнул: — Смерть бродит по Брюгге! Она слепа. Мы еще увидимся, малыш!
* * *
Вернувшись на улицу Нёв-Сен-Жилль, Ян нашел только Кателину, которая была занята тем, что «золотила» топленым маслом «малиновую» кукушку. Он утащил со стола яблоко и наставил палец на птицу:— Это в честь чего? Где-то свадьба?
— С тех пор как я стряпаю для вас, ты должен знать, что я не жду праздников, чтобы приготовить блюдо, которое мне по нраву.
— Ты права. Надеюсь, ты положила достаточно жира?
— Не беспокойся. Я знаю, что ты без ума от него. Положено столько, сколько надо.
— А где остальные?
— Дама Маргарет с детьми ушла к Фридлендерам. Она очень разнервничалась. Думаю, они вернутся к ужину.
— А мэтр?
— Понятия не имею. После ухода Ван Блоска он вспрыгнул на свою лошадь и куда-то умчался.
Ян с удивлением посмотрел на нее:
— Отправился в дорогу? В такой час?
— Это его право, не так ли? После сегодняшних переживаний прогулка ему не помешает. Я бы тоже удрала, если бы умела ездить верхом.
— Такое с ним впервые. Обычно если он не в духе, то не выходит. Он работает.
Кателина вздохнула:
— Ян, сердце мое, когда ты прекратишь задавать тысячу вопросов?
* * *
Очень осторожно Лоренс Костер взял последнюю букву «S», вырезанную из глины. Намазав чернилами, он приложил ее к листу бумаги, в конце ряда из семи букв. Сильно нажал на нее большим пальцем, потом повернулся к Уильяму Какстону и Петрусу Кристусу, но обратился к последнему:— Понимаешь теперь, насколько утомителен этот способ при многократном использовании? Для развлечения детей он подходит. Но для того чтобы отпечатать настоящую книгу, требуется неизмеримое терпение. — Он при поднял палец и воскликнул: — Смотри. Твоя фамилия вписалась в вечность!
Петрус осмотрел бумагу. На ней печатными буквами стояло слово «Christus».
— Результат поразителен! — восхищенно воскликнул Какстон.
Едва двадцати лет от роду, небольшого роста, близорукий, с веснушчатыми щеками, англичанин, сияющий от восхищения, больше походил на юношу, чем на негоцианта, поднаторевшего в делах. В шестнадцать лет ему повезло, он поступил в обучение к богатому торговцу сукном из Кента, который двумя годами позже был назначен лорд-мэром Лондона. После смерти своего патрона, последовавшей год спустя, Какстон, унаследовавший его фирму, обосновался в Брюгге с твердой решимостью разбогатеть на торговле текстилем. Но кроме рано проявившихся способностей к коммерции, у него была одна тайная страсть: литература. Навязчивой идеей, в частности, было «искусственное письмо».
Петрус несколько охладил его пыл:
— Все это хорошо, но не так удачно, как наши гравюры на дереве или тканях. Кстати, мой друг и учитель Ван Эйк познакомил меня с очень интересной работой, «Libro dell'arte», написанной художником из Падуи, неким Сеннино Сеннини. Автор рекомендует использовать бруски из орехового или грушевого дерева, размером с кирпич. После вырезки рисунка на дереве он предлагает намазать его перчаткой, обмакнутой в черную краску, полученную из молодой виноградной лозы, предварительно истолченной и растворенной. Затем остается только прижать к бруску хорошо натянутую материю.
Лоренс пожал плечами:
— Твой итальянец не изобрел ничего нового. Исключая некоторые нюансы, ткачи всегда работали по этому методу. Но перед нами стоит вопрос чернил. Они должны быть суше и обладать вязкостью, чтобы равномерно прилипать к буквам из металла. Те, что используют копиисты или граверы, нам не подходят. И все же я не отчаиваюсь, я смогу изменить их состав, не изменив время высыхания. — Возбудившись, он продолжил: — Есть еще заковыристая проблема с буквами. До сих пор я вырезал их из буковой коры и вставлял в кусочек глины. Результат, — он потряс буквой «S», которую только что использовал, — выше среднего, можно даже сказать, что он заслуживает интереса. Только вот невозможно извлечь букву из оправки, не разбив последнюю. Более того, вынужденный вырезать буквы вручную, прежде чем утопить их в глине, я не могу получить строго идентичные формы и воспроизводить написанное так, как хотелось бы, то есть точно и в большом количестве. Дело обстояло бы по-другому, если бы мои буквы были сделаны из металла, такого, как олово или свинец. Тогда можно было бы не только использовать их бессчетное количество раз, но достаточно единожды набрать текст рукописи, чтобы получить желаемое количество экземпляров.
Какстон удивился:
— Так почему же ты так не делаешь?
Вместо ответа Лоренс раскрыл ларчик, вынул оттуда букву и протянул ее обоим мужчинам:
— Держите. Вот оно, будущее!
Художник и англичанин по очереди рассмотрели букву под всеми углами и отдали ее Лоренсу.
— Мне непонятно, — недоуменно произнес Петрус. — Она целиком из олова. А ты говорил…
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
ГЛАВА 8
Июль 1441 года
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна? Что вы делаете в таком случае?
Лицо Ван Эйка просветлело, в глазах зажглись озорные огоньки.
— Ну вот, ты уже думаешь о грандиозной картине? Будь поскромнее! Так и быть, отвечу на твой вопрос. Нужно соединить куски ткани таким образом, чтобы край одной незаметно налегал на край другой. Затем, пока клей не остыл, ты надрезаешь утолщение по всей длине. Потом надо отделить верхнюю и нижнюю ленточки и очень сильно сдвинуть края так, чтобы шов был незаметен.
Он неожиданно умолк. Его лицо вдруг стало серьезным.
— Ян, мне хотелось бы доверить тебе один секрет. Если однажды со мной что-нибудь случится, например, я исчез ну, вспомни о часослове. Ты меня хорошо понял?
Мальчик подтвердил, взволнованный необыкновенной торжественностью голоса мэтра.
— Повтори, пожалуйста.
— Вспомни о часослове.
— Прекрасно. А теперь…
Его фраза повисла в воздухе. Он весь напрягся, услышав, как зазвонили все колокола Брюгге. Комментарии были излишни: этот настойчиво повторяемый бой, узнаваемый всеми, был набатом. Он возвещал худшую из бед, обрушившихся на город: пожар! Дома, мосты, крыши, большей частью деревянные, были идеальной добычей для огня. И тридцать лет спустя вспоминали о пожаре, случившемся на улице Уиль. Он прошел по переплетениям улочек, сожрав более полутора тысяч жилищ.
— Господи, спаси нас, — пробормотал Ван Эйк. — Быстро за мной!
Им встретились Маргарет и Кателина, ринувшиеся из дома к цистерне; недавно магистратура мудро распорядилась установить их около домов под ответственность хозяина дома. Цистерны всегда были доверху заполнены водой. Сейчас вокруг них суетились люди, наполняя ведра, готовя лестницы.
Художник окликнул пробегавшего мимо него мужчину:
— Минхеер! Где горит?
— На улице Сен-Донатьен. Дом Лоренса Костера.
Ван Эйк расслабился. Улица эта находилась в северной части города. На другом конце.
— Уже лучше, — буркнул он. — Нам ничто не угрожает… пока. Эй! — крикнул он женщинам. — Хватит, идите в дом.
— Подождите! — вскричал Ян. — Костер! Эта фамилия вам ничего не говорит?
Мгновение художник колебался.
— Господи! — воскликнул он, ударяя себя по лбу.
— В чем дело? — удивилась Маргарет.
— Костер! Лоренс Костер! Это он приютил Петруса. Лишь бы с ним ничего не случилось. — Не ожидая возражений, он заявил: — Я отправляюсь на улицу Сен-Донатьен.
— Но это же на другом конце города! — попыталась протестовать Маргарет.
— Не имеет значения. Я найду лодку, меня туда доставят.
— Я иду с вами! — решительно бросил Ян.
Прежде чем художник успел возразить, он уже пристроился за ним, и они быстрым шагом двинулись в сторону канала.
Несмотря на множество бочек воды, выплеснутой пожарными, огонь побеждал. С трудом переводя дух, Ван Эйк рьяно взялся за дело, но силы были уже не те. Пару раз он пытался привлечь внимание офицера-распорядителя.
— Где жильцы? Где они?
— Отойдите! — рявкнул офицер.
— Я Ван Эйк! Мой друг жил здесь.
Услышав имя художника, тот немного смягчился:
— Сожалею, меестер. Ничего не могу вам ответить. Мы еще никого не нашли.
— Возможно ли это? Их было по меньшей мере двое.
Офицер нетерпеливо отодвинулся.
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна? Что вы делаете в таком случае?
Лицо Ван Эйка просветлело, в глазах зажглись озорные огоньки.
— Ну вот, ты уже думаешь о грандиозной картине? Будь поскромнее! Так и быть, отвечу на твой вопрос. Нужно соединить куски ткани таким образом, чтобы край одной незаметно налегал на край другой. Затем, пока клей не остыл, ты надрезаешь утолщение по всей длине. Потом надо отделить верхнюю и нижнюю ленточки и очень сильно сдвинуть края так, чтобы шов был незаметен.
Он неожиданно умолк. Его лицо вдруг стало серьезным.
— Ян, мне хотелось бы доверить тебе один секрет. Если однажды со мной что-нибудь случится, например, я исчез ну, вспомни о часослове. Ты меня хорошо понял?
Мальчик подтвердил, взволнованный необыкновенной торжественностью голоса мэтра.
— Повтори, пожалуйста.
— Вспомни о часослове.
— Прекрасно. А теперь…
Его фраза повисла в воздухе. Он весь напрягся, услышав, как зазвонили все колокола Брюгге. Комментарии были излишни: этот настойчиво повторяемый бой, узнаваемый всеми, был набатом. Он возвещал худшую из бед, обрушившихся на город: пожар! Дома, мосты, крыши, большей частью деревянные, были идеальной добычей для огня. И тридцать лет спустя вспоминали о пожаре, случившемся на улице Уиль. Он прошел по переплетениям улочек, сожрав более полутора тысяч жилищ.
— Господи, спаси нас, — пробормотал Ван Эйк. — Быстро за мной!
Им встретились Маргарет и Кателина, ринувшиеся из дома к цистерне; недавно магистратура мудро распорядилась установить их около домов под ответственность хозяина дома. Цистерны всегда были доверху заполнены водой. Сейчас вокруг них суетились люди, наполняя ведра, готовя лестницы.
Художник окликнул пробегавшего мимо него мужчину:
— Минхеер! Где горит?
— На улице Сен-Донатьен. Дом Лоренса Костера.
Ван Эйк расслабился. Улица эта находилась в северной части города. На другом конце.
— Уже лучше, — буркнул он. — Нам ничто не угрожает… пока. Эй! — крикнул он женщинам. — Хватит, идите в дом.
— Подождите! — вскричал Ян. — Костер! Эта фамилия вам ничего не говорит?
Мгновение художник колебался.
— Господи! — воскликнул он, ударяя себя по лбу.
— В чем дело? — удивилась Маргарет.
— Костер! Лоренс Костер! Это он приютил Петруса. Лишь бы с ним ничего не случилось. — Не ожидая возражений, он заявил: — Я отправляюсь на улицу Сен-Донатьен.
— Но это же на другом конце города! — попыталась протестовать Маргарет.
— Не имеет значения. Я найду лодку, меня туда доставят.
— Я иду с вами! — решительно бросил Ян.
Прежде чем художник успел возразить, он уже пристроился за ним, и они быстрым шагом двинулись в сторону канала.
* * *
Языки пламени с силой вырывались из окон, затем облизывали дымящийся фасад, спорадическим светом освещая темнеющее небо.Несмотря на множество бочек воды, выплеснутой пожарными, огонь побеждал. С трудом переводя дух, Ван Эйк рьяно взялся за дело, но силы были уже не те. Пару раз он пытался привлечь внимание офицера-распорядителя.
— Где жильцы? Где они?
— Отойдите! — рявкнул офицер.
— Я Ван Эйк! Мой друг жил здесь.
Услышав имя художника, тот немного смягчился:
— Сожалею, меестер. Ничего не могу вам ответить. Мы еще никого не нашли.
— Возможно ли это? Их было по меньшей мере двое.
Офицер нетерпеливо отодвинулся.