Страница:
— Меестер, вы соображаете?! Надо быстрее тушить! Знаете, что произойдет, если мы не справимся с пожаром?
Художник смирился:
— Я понимаю…
Отойдя от офицера, он взял Яна за руку и пошел, всматриваясь в лица зевак, проглядывавшие сквозь завесу дыма. Слышались замечания:
— Огонь быстро распространился. Костер жил в окружении бумаг…
— Свеча была плохо вставлена… или древесный уголь сильно вспыхнул в камине…
— Когда я говорил вам, что бургомистр правильно настаивал на замене деревянных и соломенных крыш черепичными…
— Вот он! — крикнул Ян, заметив Петруса, который неподвижно стоял на углу улицы, устремив взгляд на пылающий дом.
Ван Эйк бросился к нему:
— Петрус!
Молодой человек криво усмехнулся. На его закопченном лице видны были следы ожогов.
— Хвала Господу! Я ожидал худшего. Где Лоренс?
— Я все испробовал, чтобы его спасти. Балкой ему придавило ноги. Нужно было человек десять, чтобы при поднять ее. — Он повторил еле слышно: — Я все испробовал… пытался…
Ван Эйк кивнул:
— Пойдем. Я отведу тебя домой. За тобой нужен уход.
— Мэтр, извините, что не вовремя, но думаю, новость вас обрадует. Мы нашли Лоренса Костера. Он не очень пострадал.
— Да что вы говорите!
Пструс вскочил, уронив табурет, на котором сидел.
— Вы в этом уверены? — не поверил Ван Эйк.
— Да. Настоящее чудо. Нидерландца спасли три моих человека, которым удалось проникнуть в дом.
Ван Эйк обратился к Петрусу:
— Ты слышал? Это же чудесно! — И снова к офицеру: — Полагаю, он в тяжелом состоянии?
— Да. У него рана на голове, а тело обожжено в нескольких местах. Однако городской хирург не теряет надежды. Он выкарабкается.
— Куда вы его перевезли?
— В больницу Сен-Жан. — Офицер задал вопрос Петрусу: — Можете вы рассказать, что там у вас произошло?
— Ничего, увы, не знаю. Почти ничего. Я находился у Лоренса, когда вдруг начался пожар. Накануне мы проговорили допоздна, и я уснул в другой комнате. Проснулся от запаха дыма и через несколько секунд оказался в окружении огня. Я побежал в мастерскую. Лоренс без сознания лежал на полу. Дыма становилось все больше, я задыхался. У меня не было выбора. Я должен был бежать.
— Понятно… Главное — спаслись. Позвольте откланяться.
Мэтр выразил свою признательность офицеру и проводил его до выхода. Вернувшись, он застал Петруса сидящим на табурете, затылком он прислонился к стене, его лицо осунулось, было расстроенным.
— Эй, дружище! Ты что-то плохо воспринял весть о спасении друга.
Молодой человек вымученно улыбнулся:
— Слишком переволновался, наверное…
— Я понимаю. Смерть — не синекура, но умереть в аду… Сегодня вечером ты больше не будешь думать об этом. Я приготовил тебе сюрприз. Полагаю, тебе знакомы имена Рожье Ван дер Вейдена и Робера Кампена?
— Разумеется! Два мастера живописи. Самые великие! — И тут же поправился: — После вас, естественно.
— Хватит льстить… Они сейчас будут здесь. Об их прибытии меня предупредили вчера вечером.
Лицо Петруса просветлело.
— Я часто слышал об обоих. Мой отец был неистощим на похвалы, особенно в отношении Кампена. Но мне ни разу не выдался случай встретить их.
— Пройдет немного времени, и это произойдет. Они не опоздают.
— Рожье все еще исполняет в Брюсселе обязанности городского художника?
— Да. А Кампен является старшиной гильдии Сен-Люка, которая объединяет художников и золотых дел мастеров в Турне.
— Какой добрый ветер занес их в Брюгге? Может, они здесь по случаю ярмарки?
Ван Эйк пожал плечами:
— Этого я не знаю. Я только получил письмо, извещающее об их приезде.
— Рожье! Робер! Какая радость! — Он внезапно остановился и показал мальчику на новоприбывших: — Ян, представляю тебе фламандских гениев! Однажды, когда ты состаришься, сможешь сказать своим детям: я видел их, я видел Вейдена и Кампена!
Он отступил на шаг.
— Позвольте полюбоваться вами. Ты, Рожье, ни капельки не изменился, все те же элегантность и внимание к деталям, что проглядывают на твоих картинах. — С видом знатока он пощупал рукава его верхней одежды. — Сшито во Франции, сразу видно.
— Куплено по дешевке у торговца в Турне. Но можешь успокоиться, другой вещи такого качества у меня нет. Я надел это в твою честь.
Ван Эйк указал на пурпурный камень, украшавший его головной убор:
— Ну конечно! Рубин! Вижу, ты преуспеваешь в Брюс селе!
Грех жаловаться.
— Еще бы. Только одному художнику из десяти благоволит удача. Храни Господь наших меценатов! — Повернувшись к Роберу, он продолжил: — Ну а у тебя, как всегда, животик, но ни одного седого волоска. Мне кажется, мы с тобой расстались только вчера.
— Льстец! Мне уже за шестьдесят. Не доверяй внешности, я седею изнутри.
Вспомнив о присутствии Петруса, Ван Эйк воскликнул:
— Собрат Петрус Кристус! Он пока молод, но, поверьте, от него многого можно ждать.
Явно смущенный Петрус поздоровался с обоими мужчинами, а Ван Эйк крикнул в сторону:
— Маргарет! Иди-ка посмотри, кто к нам пришел! — Яну он приказал: — А теперь оставь нас. Продолжай работать над автопортретом, который еще не закончен.
Мальчик исчез, а в дверях появилась Маргарет.
— Какое счастье снова увидеть вас! — И сразу же спросила Кампена: — Как поживает дама Изабель?
— Хорошо. Только скучно ей без ребенка.
— Охотно верю. Но между нами, разве не предпочли вы бурную жизнь?
На лице турнейца появилось удивленное выражение.
— Не вижу, чем политика могла бы помешать мне быть внимательным отцом.
— Э, нет, — произнес Ван Эйк, — тебе не хватает самооценки. Трудно представить, что стало бы с твоим потомством после осуждения, которому ты подвергся за участие в мятеже против засилья аристократов. Бегство в Прованс… запрещение участвовать в общественной деятельности, изгнание на год из Турне…
— Насчет последнего ты ошибаешься. Я отделался штрафом.
Ван Эйк не очень убедительно согласился. Он знал, что не только политические злоключения отражались на жизни его друга. Последнее осуждение явилось результатом внебрачной связи с молодой француженкой Лоранс Полет.
— А вы, Рожье, — поинтересовалась Маргарет, — вы все еще живете среди «kiekenfretters» — «пожирателей цыплят»?
— Да, в Брюсселе. Уже пять лет. Но я серьезно подумываю перебраться в Италию. В Рим скорее всего.
— Бог мой! По какой причине?
— Потому что мне уже стукнуло сорок и пришло время повидать мир.
— Он прав, — одобрил Ван Эйк. — Короткие путешествия не приносят вдохновения. А в Риме делаются чудесные вещи. Во время последней поездки я встретил…
— Прости, — прервала его Маргарет. — Вы, разумеется, отужинаете с нами?
Они согласились.
— Мы даже злоупотребим вашим гостеприимством, уточнил Кампен. — Прежде чем прийти к вам, мы обегали все гостиницы и постоялые дворы и нигде не нашли ни одной свободной комнаты.
— Неудивительно. Сегодня начало ярмарки, и Брюгге захвачен торгашами, прибывшими со всей Европы. Но не беспокойтесь, мы выйдем из положения… Сейчас я вас покину: служанка ждет моих распоряжений.
Едва Маргарет вышла, Ван Эйк продолжил:
— Итак, я говорил, что встретил там весьма интересных художников. Они, конечно, еще не овладели искусством искусств, как мы. Но их успехи в работе с темперой достойны похвалы.
Странно, но восхищение художника не вызвало ответного восторга. Оба мужчины только слушали. Было заметно, что их мысли далеко отсюда. Мэтр подумал, что, вероятно, сказывается усталость от поездки, а возможно, такое демонстративное равнодушие вызвано тайным чувством соперничества, дремавшим в каждом фламандском художнике и просыпавшимся, когда при нем говорили о художниках с юга; впрочем, чувство это было взаимным. И все же перед ним сидели два великих художника. У Робера Кампена была большая мастерская, из которой вышли художники неоспоримых качеств; среди них… Рожье. Известность Кампена еще только росла, и хотя сегодня он переживал не лучшее время своей жизни, его слава среди молодых художников не уменьшалась. Что касается Рожье, то, несмотря на молодость, он был уже знаменит, богат и осыпан милостями больше, чем Кампен.
Пребывая в неведении, Ван Эйк предпочел сменить тему:
— Скажи-ка, Рожье, правду говорят, что твой старший сын стал монахом картезианского ордена в Герине?
— Да. Он сделал то, что должен был сделать я в молодые годы.
— Фландрия лишилась бы великого художника, и мы никогда бы не любовались твоим величественным «Благовещением».
Ван Эйк чуть не отпустил шутливое замечание по поводу двух деталей этого произведения, полностью «заимствованных», по его мнению, с написанной им самим картины четы Арнольфини, — в частности, пурпурный цвет кровати и чеканка на паникадиле, — но удержался, предвидя реакцию, которую вызовет такое замечание.
— Долго ли собираетесь пробыть в Брюгге? Ярмарка…
Он не закончил фразы. Рожье Ван дер Вейден быстро встал и подошел к окну, будто чего-то остерегаясь. Его движение только утвердило Ван Эйка в его опасениях.
— Что случилось? — Он повернулся к Кампену: — Вы здесь не случайно, не так ли? Не ради удовольствия?
Турнеец заморгал, словно его выдернули из сна:
— Ты не ошибаешься. Происходит нечто серьезное. Ты, очевидно, в курсе событий, потрясающих Фландрию вот уже несколько месяцев.
— Ты имеешь в виду смерть наших собратьев? Это трагедия, я знаю. Какой-нибудь сумасшедший…
— Увы, нет. Здесь видна не рука сумасшедшего, еще меньше — не отдельный случай. Дело гораздо серьезнее. Один из моих подмастерьев подвергся нападению четыре дня назад. В тот же день, что и Николас Слутер, и практически в тот же час. Он все еще находится между жизнью и смертью.
Ван Эйк изумленно уставился на него:
— Это невероятно…
— И тем не менее это правда, — подтвердил Ван дер Вейден. — Он холодно добавил: — Думаю, придет и моя очередь. — И вынул из сумочки сложенное письмо. — На, читай.
— «Мы не варвары. Отрекись, твоя душа предназначена всемогущему Богу». Но что это значит?
— Я много размышлял. Думаю, угроза связана с моим планом отъезда в Рим.
— Рим? Варварская страна?
— Другого объяснения я не вижу.
— Что-то необычное! Но почему? За что? Убийца…
— Убийцы, — уточнил Кампен. — Я не наделен сатанинской властью, поэтому не могу понять, каким образом один и тот же тип может одновременно находиться в разных местах в один день и в один час.
— В таком случае где же тут связь с Римом? С Италией?
Молчание было ему ответом.
— Месть? — предположил Петрус.
— Маловероятно! — бросил Рожье. — Между жертвами на первый взгляд нет ничего общего, кроме живописи.
День клонился к вечеру, темнело, лица просматривались лишь частично.
Кампен спросил:
— А ты, Ян, не получал угрозы?
После неуловимого колебания мэтр ответил:
— Нет. Похоже, эти преступления имеют отношение к Италии. Вы намеревались поехать туда. Может быть, это предупреждение?
— Слутер вынашивал такой план?
— Чтобы узнать, мы должны спросить его вдову. Только она может ответить. И…
— Вспомнил! Слутер был женат на флорентийке…
— Опять Италия, — заметил Рожье. — И сразу задал вопрос Кампену: — А твой подмастерье?
— Он ни разу не упомянул об этой стране. К тому же я полагаю несвоевременным уезжать за границу в начале последнего года обучения.
Ван Эйк поднял руки и устало уронил их:
— Ладно. Что вы предлагаете? Если вы проделали такой путь, значит, подумали о решении.
— Действительно, — сказал Рожье. — Он коротко вздохнул и выпалил: — Герцог!
Глаза Ван Эйка расширились.
— Разве ты еще не числишься у него оруженосцем? Не покровительствует ли он тебе вот уже пятнадцать лет? Он — покровитель искусств. Он не откажется прийти к нам на помощь, особенно если ты, его доверенное лицо, походатайствуешь за нас.
— Извини, но я плохо тебя понимаю. Каким образом он может остановить убийцу или убийц? Не воображаешь ли ты, что к каждому из нас герцог приставит отряд лучников? Или выставит вокруг наших жилищ кордон преданных сержантов?
На этот раз слово взял Кампен:
— Замок Принценхоф. Если бы он разрешил нам в нем поселиться, мы были бы в безопасности.
— Это несерьезно! — запротестовал Петрус. — Допустим, герцог благосклонно отнесется к вашей просьбе. Так вы что, собираетесь провести остаток жизни за стенами Принценхофа? С детьми? С женами?
— Он прав, — поддержал Ван Эйк. — Такое немыслимо!
— Ты предпочитаешь умереть с перерезанным горлом?
— Смерти я не боюсь. Для меня лучше сто раз умереть на свободе, чем запереться в тюрьме, даже позолоченной.
— Это твое право. А вот мы так не думаем, Ян.
— Так подумайте, черт побери! В вашем решении нет смысла. Сколько времени проживете вы за закрытыми дверями? Месяц, десять лет? Что станет с вашими мастерскими? И это не считая того, что в какой-нибудь день вам понадобится выйти из Принценхофа.
— Ты не совсем понимаешь. Нам нужно выиграть время. Рано или поздно власти схватят этих типов. Они не смогут бесконечно сеять смерть. Они уже совершили первую ошибку, не прикончив моего подмастерья. Если он выживет, то назовет нам приметы убийцы, а может, и самого убийцу. Это будет началом конца.
Хотя и неудовлетворенный ответом, Ван Эйк все же высказал свое мнение:
— Так и быть. Я сделаю, что вы хотите. В конце концов, апартаменты Принценхофа роскошны, еда там отменная, вы будете утопать в цветах, фруктах и благовониях. Встреча с герцогом у меня назначена на завтра, в полдень. Я сообщу вам о его решении. — Напряжение немного спало, и он с хитринкой добавил: — Советую держать ухо востро; есть нечто, ценимое герцогом больше искусства: женщины. Так что не спускайте глаз с ваших жен.
Он проворно поднялся.
— А теперь к столу. Ужин уже готов. Хороший глоток пива благотворно подействует на вас.
У притаившегося за дверью Яна, с наброском в руках, было бледное лицо. В его ушах колотились фразы, которые он подслушал:
« — Ты получал угрозы?
— Нет. Похоже, эти преступления связаны с Италией».
Ван Эйк солгал! Нет сомнения, что он сделал это умышленно. Зачем?
Он отошел от двери, и его взгляд устремился на стену, где еще угадывался след тех непонятных слов:
«Tras las angustias de la muerte, los horrores del infierno! Volveremos!»
ГЛАВА 9
Художник смирился:
— Я понимаю…
Отойдя от офицера, он взял Яна за руку и пошел, всматриваясь в лица зевак, проглядывавшие сквозь завесу дыма. Слышались замечания:
— Огонь быстро распространился. Костер жил в окружении бумаг…
— Свеча была плохо вставлена… или древесный уголь сильно вспыхнул в камине…
— Когда я говорил вам, что бургомистр правильно настаивал на замене деревянных и соломенных крыш черепичными…
— Вот он! — крикнул Ян, заметив Петруса, который неподвижно стоял на углу улицы, устремив взгляд на пылающий дом.
Ван Эйк бросился к нему:
— Петрус!
Молодой человек криво усмехнулся. На его закопченном лице видны были следы ожогов.
— Хвала Господу! Я ожидал худшего. Где Лоренс?
— Я все испробовал, чтобы его спасти. Балкой ему придавило ноги. Нужно было человек десять, чтобы при поднять ее. — Он повторил еле слышно: — Я все испробовал… пытался…
Ван Эйк кивнул:
— Пойдем. Я отведу тебя домой. За тобой нужен уход.
* * *
Утром следующего дня, когда оба мужчины обсуждали событие, происшедшее накануне, в дом на улице Нёв-Сен-Жилль пришел офицер-пожарный.— Мэтр, извините, что не вовремя, но думаю, новость вас обрадует. Мы нашли Лоренса Костера. Он не очень пострадал.
— Да что вы говорите!
Пструс вскочил, уронив табурет, на котором сидел.
— Вы в этом уверены? — не поверил Ван Эйк.
— Да. Настоящее чудо. Нидерландца спасли три моих человека, которым удалось проникнуть в дом.
Ван Эйк обратился к Петрусу:
— Ты слышал? Это же чудесно! — И снова к офицеру: — Полагаю, он в тяжелом состоянии?
— Да. У него рана на голове, а тело обожжено в нескольких местах. Однако городской хирург не теряет надежды. Он выкарабкается.
— Куда вы его перевезли?
— В больницу Сен-Жан. — Офицер задал вопрос Петрусу: — Можете вы рассказать, что там у вас произошло?
— Ничего, увы, не знаю. Почти ничего. Я находился у Лоренса, когда вдруг начался пожар. Накануне мы проговорили допоздна, и я уснул в другой комнате. Проснулся от запаха дыма и через несколько секунд оказался в окружении огня. Я побежал в мастерскую. Лоренс без сознания лежал на полу. Дыма становилось все больше, я задыхался. У меня не было выбора. Я должен был бежать.
— Понятно… Главное — спаслись. Позвольте откланяться.
Мэтр выразил свою признательность офицеру и проводил его до выхода. Вернувшись, он застал Петруса сидящим на табурете, затылком он прислонился к стене, его лицо осунулось, было расстроенным.
— Эй, дружище! Ты что-то плохо воспринял весть о спасении друга.
Молодой человек вымученно улыбнулся:
— Слишком переволновался, наверное…
— Я понимаю. Смерть — не синекура, но умереть в аду… Сегодня вечером ты больше не будешь думать об этом. Я приготовил тебе сюрприз. Полагаю, тебе знакомы имена Рожье Ван дер Вейдена и Робера Кампена?
— Разумеется! Два мастера живописи. Самые великие! — И тут же поправился: — После вас, естественно.
— Хватит льстить… Они сейчас будут здесь. Об их прибытии меня предупредили вчера вечером.
Лицо Петруса просветлело.
— Я часто слышал об обоих. Мой отец был неистощим на похвалы, особенно в отношении Кампена. Но мне ни разу не выдался случай встретить их.
— Пройдет немного времени, и это произойдет. Они не опоздают.
— Рожье все еще исполняет в Брюсселе обязанности городского художника?
— Да. А Кампен является старшиной гильдии Сен-Люка, которая объединяет художников и золотых дел мастеров в Турне.
— Какой добрый ветер занес их в Брюгге? Может, они здесь по случаю ярмарки?
Ван Эйк пожал плечами:
— Этого я не знаю. Я только получил письмо, извещающее об их приезде.
* * *
Робер Кампен и Рожье Ван дер Вейден прибыли на улицу Нёв-Сен-Жилль вместе со звоном колокола, отбившего полдень. Дверь им открыл Ян, он же проводил их к Ван Эйку.— Рожье! Робер! Какая радость! — Он внезапно остановился и показал мальчику на новоприбывших: — Ян, представляю тебе фламандских гениев! Однажды, когда ты состаришься, сможешь сказать своим детям: я видел их, я видел Вейдена и Кампена!
Он отступил на шаг.
— Позвольте полюбоваться вами. Ты, Рожье, ни капельки не изменился, все те же элегантность и внимание к деталям, что проглядывают на твоих картинах. — С видом знатока он пощупал рукава его верхней одежды. — Сшито во Франции, сразу видно.
— Куплено по дешевке у торговца в Турне. Но можешь успокоиться, другой вещи такого качества у меня нет. Я надел это в твою честь.
Ван Эйк указал на пурпурный камень, украшавший его головной убор:
— Ну конечно! Рубин! Вижу, ты преуспеваешь в Брюс селе!
Грех жаловаться.
— Еще бы. Только одному художнику из десяти благоволит удача. Храни Господь наших меценатов! — Повернувшись к Роберу, он продолжил: — Ну а у тебя, как всегда, животик, но ни одного седого волоска. Мне кажется, мы с тобой расстались только вчера.
— Льстец! Мне уже за шестьдесят. Не доверяй внешности, я седею изнутри.
Вспомнив о присутствии Петруса, Ван Эйк воскликнул:
— Собрат Петрус Кристус! Он пока молод, но, поверьте, от него многого можно ждать.
Явно смущенный Петрус поздоровался с обоими мужчинами, а Ван Эйк крикнул в сторону:
— Маргарет! Иди-ка посмотри, кто к нам пришел! — Яну он приказал: — А теперь оставь нас. Продолжай работать над автопортретом, который еще не закончен.
Мальчик исчез, а в дверях появилась Маргарет.
— Какое счастье снова увидеть вас! — И сразу же спросила Кампена: — Как поживает дама Изабель?
— Хорошо. Только скучно ей без ребенка.
— Охотно верю. Но между нами, разве не предпочли вы бурную жизнь?
На лице турнейца появилось удивленное выражение.
— Не вижу, чем политика могла бы помешать мне быть внимательным отцом.
— Э, нет, — произнес Ван Эйк, — тебе не хватает самооценки. Трудно представить, что стало бы с твоим потомством после осуждения, которому ты подвергся за участие в мятеже против засилья аристократов. Бегство в Прованс… запрещение участвовать в общественной деятельности, изгнание на год из Турне…
— Насчет последнего ты ошибаешься. Я отделался штрафом.
Ван Эйк не очень убедительно согласился. Он знал, что не только политические злоключения отражались на жизни его друга. Последнее осуждение явилось результатом внебрачной связи с молодой француженкой Лоранс Полет.
— А вы, Рожье, — поинтересовалась Маргарет, — вы все еще живете среди «kiekenfretters» — «пожирателей цыплят»?
— Да, в Брюсселе. Уже пять лет. Но я серьезно подумываю перебраться в Италию. В Рим скорее всего.
— Бог мой! По какой причине?
— Потому что мне уже стукнуло сорок и пришло время повидать мир.
— Он прав, — одобрил Ван Эйк. — Короткие путешествия не приносят вдохновения. А в Риме делаются чудесные вещи. Во время последней поездки я встретил…
— Прости, — прервала его Маргарет. — Вы, разумеется, отужинаете с нами?
Они согласились.
— Мы даже злоупотребим вашим гостеприимством, уточнил Кампен. — Прежде чем прийти к вам, мы обегали все гостиницы и постоялые дворы и нигде не нашли ни одной свободной комнаты.
— Неудивительно. Сегодня начало ярмарки, и Брюгге захвачен торгашами, прибывшими со всей Европы. Но не беспокойтесь, мы выйдем из положения… Сейчас я вас покину: служанка ждет моих распоряжений.
Едва Маргарет вышла, Ван Эйк продолжил:
— Итак, я говорил, что встретил там весьма интересных художников. Они, конечно, еще не овладели искусством искусств, как мы. Но их успехи в работе с темперой достойны похвалы.
Странно, но восхищение художника не вызвало ответного восторга. Оба мужчины только слушали. Было заметно, что их мысли далеко отсюда. Мэтр подумал, что, вероятно, сказывается усталость от поездки, а возможно, такое демонстративное равнодушие вызвано тайным чувством соперничества, дремавшим в каждом фламандском художнике и просыпавшимся, когда при нем говорили о художниках с юга; впрочем, чувство это было взаимным. И все же перед ним сидели два великих художника. У Робера Кампена была большая мастерская, из которой вышли художники неоспоримых качеств; среди них… Рожье. Известность Кампена еще только росла, и хотя сегодня он переживал не лучшее время своей жизни, его слава среди молодых художников не уменьшалась. Что касается Рожье, то, несмотря на молодость, он был уже знаменит, богат и осыпан милостями больше, чем Кампен.
Пребывая в неведении, Ван Эйк предпочел сменить тему:
— Скажи-ка, Рожье, правду говорят, что твой старший сын стал монахом картезианского ордена в Герине?
— Да. Он сделал то, что должен был сделать я в молодые годы.
— Фландрия лишилась бы великого художника, и мы никогда бы не любовались твоим величественным «Благовещением».
Ван Эйк чуть не отпустил шутливое замечание по поводу двух деталей этого произведения, полностью «заимствованных», по его мнению, с написанной им самим картины четы Арнольфини, — в частности, пурпурный цвет кровати и чеканка на паникадиле, — но удержался, предвидя реакцию, которую вызовет такое замечание.
— Долго ли собираетесь пробыть в Брюгге? Ярмарка…
Он не закончил фразы. Рожье Ван дер Вейден быстро встал и подошел к окну, будто чего-то остерегаясь. Его движение только утвердило Ван Эйка в его опасениях.
— Что случилось? — Он повернулся к Кампену: — Вы здесь не случайно, не так ли? Не ради удовольствия?
Турнеец заморгал, словно его выдернули из сна:
— Ты не ошибаешься. Происходит нечто серьезное. Ты, очевидно, в курсе событий, потрясающих Фландрию вот уже несколько месяцев.
— Ты имеешь в виду смерть наших собратьев? Это трагедия, я знаю. Какой-нибудь сумасшедший…
— Увы, нет. Здесь видна не рука сумасшедшего, еще меньше — не отдельный случай. Дело гораздо серьезнее. Один из моих подмастерьев подвергся нападению четыре дня назад. В тот же день, что и Николас Слутер, и практически в тот же час. Он все еще находится между жизнью и смертью.
Ван Эйк изумленно уставился на него:
— Это невероятно…
— И тем не менее это правда, — подтвердил Ван дер Вейден. — Он холодно добавил: — Думаю, придет и моя очередь. — И вынул из сумочки сложенное письмо. — На, читай.
— «Мы не варвары. Отрекись, твоя душа предназначена всемогущему Богу». Но что это значит?
— Я много размышлял. Думаю, угроза связана с моим планом отъезда в Рим.
— Рим? Варварская страна?
— Другого объяснения я не вижу.
— Что-то необычное! Но почему? За что? Убийца…
— Убийцы, — уточнил Кампен. — Я не наделен сатанинской властью, поэтому не могу понять, каким образом один и тот же тип может одновременно находиться в разных местах в один день и в один час.
— В таком случае где же тут связь с Римом? С Италией?
Молчание было ему ответом.
— Месть? — предположил Петрус.
— Маловероятно! — бросил Рожье. — Между жертвами на первый взгляд нет ничего общего, кроме живописи.
День клонился к вечеру, темнело, лица просматривались лишь частично.
Кампен спросил:
— А ты, Ян, не получал угрозы?
После неуловимого колебания мэтр ответил:
— Нет. Похоже, эти преступления имеют отношение к Италии. Вы намеревались поехать туда. Может быть, это предупреждение?
— Слутер вынашивал такой план?
— Чтобы узнать, мы должны спросить его вдову. Только она может ответить. И…
— Вспомнил! Слутер был женат на флорентийке…
— Опять Италия, — заметил Рожье. — И сразу задал вопрос Кампену: — А твой подмастерье?
— Он ни разу не упомянул об этой стране. К тому же я полагаю несвоевременным уезжать за границу в начале последнего года обучения.
Ван Эйк поднял руки и устало уронил их:
— Ладно. Что вы предлагаете? Если вы проделали такой путь, значит, подумали о решении.
— Действительно, — сказал Рожье. — Он коротко вздохнул и выпалил: — Герцог!
Глаза Ван Эйка расширились.
— Разве ты еще не числишься у него оруженосцем? Не покровительствует ли он тебе вот уже пятнадцать лет? Он — покровитель искусств. Он не откажется прийти к нам на помощь, особенно если ты, его доверенное лицо, походатайствуешь за нас.
— Извини, но я плохо тебя понимаю. Каким образом он может остановить убийцу или убийц? Не воображаешь ли ты, что к каждому из нас герцог приставит отряд лучников? Или выставит вокруг наших жилищ кордон преданных сержантов?
На этот раз слово взял Кампен:
— Замок Принценхоф. Если бы он разрешил нам в нем поселиться, мы были бы в безопасности.
— Это несерьезно! — запротестовал Петрус. — Допустим, герцог благосклонно отнесется к вашей просьбе. Так вы что, собираетесь провести остаток жизни за стенами Принценхофа? С детьми? С женами?
— Он прав, — поддержал Ван Эйк. — Такое немыслимо!
— Ты предпочитаешь умереть с перерезанным горлом?
— Смерти я не боюсь. Для меня лучше сто раз умереть на свободе, чем запереться в тюрьме, даже позолоченной.
— Это твое право. А вот мы так не думаем, Ян.
— Так подумайте, черт побери! В вашем решении нет смысла. Сколько времени проживете вы за закрытыми дверями? Месяц, десять лет? Что станет с вашими мастерскими? И это не считая того, что в какой-нибудь день вам понадобится выйти из Принценхофа.
— Ты не совсем понимаешь. Нам нужно выиграть время. Рано или поздно власти схватят этих типов. Они не смогут бесконечно сеять смерть. Они уже совершили первую ошибку, не прикончив моего подмастерья. Если он выживет, то назовет нам приметы убийцы, а может, и самого убийцу. Это будет началом конца.
Хотя и неудовлетворенный ответом, Ван Эйк все же высказал свое мнение:
— Так и быть. Я сделаю, что вы хотите. В конце концов, апартаменты Принценхофа роскошны, еда там отменная, вы будете утопать в цветах, фруктах и благовониях. Встреча с герцогом у меня назначена на завтра, в полдень. Я сообщу вам о его решении. — Напряжение немного спало, и он с хитринкой добавил: — Советую держать ухо востро; есть нечто, ценимое герцогом больше искусства: женщины. Так что не спускайте глаз с ваших жен.
Он проворно поднялся.
— А теперь к столу. Ужин уже готов. Хороший глоток пива благотворно подействует на вас.
У притаившегося за дверью Яна, с наброском в руках, было бледное лицо. В его ушах колотились фразы, которые он подслушал:
« — Ты получал угрозы?
— Нет. Похоже, эти преступления связаны с Италией».
Ван Эйк солгал! Нет сомнения, что он сделал это умышленно. Зачем?
Он отошел от двери, и его взгляд устремился на стену, где еще угадывался след тех непонятных слов:
«Tras las angustias de la muerte, los horrores del infierno! Volveremos!»
ГЛАВА 9
Вот уже несколько часов Ян вертелся в своей кровати: сон не шел. Он в ярости швырнул подушку через всю комнату. Во рту у него пересохло, подташнивало; глоток холодной воды, может быть, успокоил бы его. Ян встал с кровати, зажег свечу. В колеблющемся свете фитилька лестница, ведущая на первый этаж, казалась колодцем, полным тайн. Босиком он спустился по деревянным ступенькам; последняя приветствовала его скрипом, поздравляя с благополучным прибытием к месту назначения.
Осторожно, чтобы ничего не опрокинуть, Ян проскользнул в кухню. Там-то он и услышал глухой стук, расколовший тишину. Он застыл на месте, прислушался. Домочадцы спали без задних ног. Откуда этот стук? Ян мог поклясться, что тот донесся из мастерской. Ван Эйк, должно быть, все еще возился со своими пробирками и перегонными аппаратами. Ян колебался. А если набраться смелости, пойти и задать ему мучавшие его вопросы? Чем он рискует? Ничем. Разве что его выпроводят. Ян повернулся и стал подниматься. Подойдя к порогу мастерской, он в нерешительности остановился. За небольшой застекленной дверью призрачным пятном выделялся тополь, росший в центре садика.
В глубине, справа, через щелочку приоткрытой двери «собора» просачивался свет, но не слышно было ни позвякивания переставляемых стекляшек, ни шелеста переворачиваемых страниц.
— Отец? — шепнул Ян.
Молчание. Тревожное чувство охватило его.
— Мэтр Ван Эйк?
Опять молчание.
Ян с трудом проглотил слюну, легонько толкнул створку и заглянул в щель. Не увидев ничего — только подсвечник с коптящей свечой, стоявший рядом со стеклянным кубом, — он вошел.
Ван Эйк лежал на полу; одна рука на груди, другая вытянута вдоль тела.
Испугавшись, Ян бросился к художнику, но какая-то рука, возникшая ниоткуда, толкнула его вперед так сильно, что он не удержался на ногах. Ян попытался встать, но, хватаясь за что попало, столкнул на пол перегонный куб с жидкостью, который разбился вдребезги. Ноги скользнули по мокрому полу, и он со всего размаха ударился лбом об угол стола; ему показалось, что его череп взорвался.
— Наконец-то! Он приходит в сознание.
Голоса долетали до него будто издалека. Его окружали какие-то расплывчатые в неярком свете силуэты; он никого не узнавал. Постепенно контуры их обозначились. Ян различил гостей Ван Эйка и Кателину. Служанка прижимала к его лбу примочку.
— Он приходит в сознание, — повторил Петрус.
— Как ты себя чувствуешь? — растерянно спросила служанка.
Ян попытался подняться. Стреляющая боль пронзила голову, и его затошнило.
— Не надо шевелиться. Тебе нужно лежать.
— А что произошло?
— Ну-ну, успокойся.
Ян попробовал привести в порядок свои мысли, и сразу же в голове возник образ Ван Эйка, лежащего на полу.
— Мой отец! В мастерской!
— Не беспокойся, мы его нашли.
— Он не ранен?
Художник мгновение колебался:
— Ранен. — Он прокашлялся. — Но все в порядке.
Рожье явно говорил неправду. Слишком печально звучал его голос.
— Где он?
— Лежит в своей комнате. Дама Маргарет ухаживает за ним.
Не обращая внимания на боль, Ян приподнялся, отбросил тряпки, покрывавшие его лоб.
— Ты куда? — воскликнула Кателина.
— Я хочу его видеть!
— Ты не можешь! — Она цепко ухватила Яна за плечи и повторила: — Сейчас ты не можешь! Потом.
Руки Петруса обвились вокруг его талии.
— Нет, Ян!
— Отпустите меня!
— Ты разбудишь его. Он спит!
Детский плач раздался за дверью спальни.
— Вы лжете!
Ян еще раз сделал попытку освободиться от удерживавших его рук.
— Да отпусти ты его, Петрус! — сказал Робер Кампен. — Это бесполезно.
— Но…
— Оставь его!
Старшина гильдии Турне встал на колени перед кроватью Яна и с состраданием в голосе произнес:
— Ван Эйк мертв.
— Умер?
— Мы не знаем причину смерти. Мы вызвали доктора, он все нам объяснит.
Ван Эйк умер? Человек, который его подобрал, тринадцать лет сопровождал по жизни, никогда не вернется? Его рука больше не будет бегать по полотнам. Никогда больше она не вдохнет жизнь в безжизненные формы. Мольберты, картины, красители, кисточки, цвета Вселенной станут сиротами, как и Ян!
Мальчик поискал глазами Кателину. Служанка низко склонила голову, словно признаваясь в своем бессилии. Все вновь зашаталось вокруг Яна. Он и не подумал сопротивляться бесконечной, отхватывающей его усталости.
На мгновение мелькнула мысль, что ему что-то снилось, а испытываемая им тоска была отголоском ужасного кошмара. Ян прислушался: на нижнем этаже разговаривали. Он поднес руку ко лбу и нащупал бинт. Работа Кателины, конечно. Очень осторожно он поставил ноги на пол. Убедившись, что голове не больно и она не кружится, Ян поднялся и стал тихо спускаться на первый этаж.
Трое художников собрались в столовой. Но они были не одни. Их окружали четверо мужчин. Двое из них держали в руках жезлы графства Фландрии, третий был одет в форму капитана. Несколько в стороне находился четвертый; Ян его сразу узнал. Он раньше не видел его, но по фетровой шапочке на голове догадался, что это врач. В данном случае речь шла о докторе де Смете, который обычно лечил больных в больнице Сен-Жан. Не видно было ни Маргарет, ни детей.
— Подойди, — ободряюще произнес Петрус. — Не бойся.
Он показал на незнакомых мужчин.
— Эти люди — представители властей, а это — Мейер, капитан.
— А где остальные? — слабым голосом проговорил Ян.
— Дама Маргарет — в своей комнате, подле своего супруга. Кателина с детьми скоро вернется; мы посчитали за лучшее, чтобы они играли вне дома.
Петрус настаивал:
— Садись рядом. Думаю, капитан пожелает задать тебе несколько вопросов.
— Как ты себя чувствуешь? — осведомился доктор де Смет.
— Лучше.
— Ты голоден? Не хочешь ли перекусить?
Он подвинул ему чашу с фруктами. Ян отклонил предложение.
— Садись, мой мальчик, — любезно пригласил капитан, — знаю, ты в большом горе, но нам очень нужна твоя помощь, чтобы попытаться понять, что произошло.
Коротко Ян изложил события этой ночи до того момента, когда он потерял сознание.
— Значит, это ты уронил перегонный аппарат…
Петрус посчитал нужным уточнить:
— Звон разбитого стекла меня и разбудил. Я прибежал, но слишком поздно. Комната была…
— Минхеер, — сухо оборвал его капитан, — пожалуйста, позвольте мальчику продолжать. — И добавил, обращаясь к Яну: — Итак, ты не заметил толкнувшего тебя?
— Нет. Думаю он прятался за дверью.
— Ничего? Ни малейшей детали?
— Все произошло так быстро…
— Понимаю. Но как случилось, что ты оказался в мастерской в такой поздний час? Присутствующие здесь господа утверждают, что их беседа с мэтром затянулась за полночь.
Ян помолчал немного, будто не был уверен в правильности своих воспоминаний. Должен ли он поделиться с ними вопросами, которые атаковали его той ночью, мешая уснуть? А заодно упомянуть и о противоречивых словах Петруса? Но тут ему вспомнилась фраза, сказанная Ван Эйком несколькими месяцами раньше: «Нужно уметь молчать, особенно если что-то знаешь».
— Я хотел пить.
— Самое любопытное — ни одна дверь не была взломана, — продолжил Мейер.
— Тогда как злоумышленник мог войти? — недоумевал Ван дер Вейден.
— Не вижу объяснения. Остается лишь спросить себя, что мог делать Ван Эйк в этой комнате поздней ночью. Насколько я знаю, художнику нужен свет. А впрочем, мы не нашли там ни мольберта, ни кисти, ни одного начатого панно.
— Он часто уединялся, — сказал Ян. — И в это время мэтр не рисовал. Он читал, писал.
— Не сомневаюсь. Я обнаружил на одной из полок переплетенную рукопись под названием «Марра mundi» [13]. На форзаце стояла подпись Ван Эйка.
— Вы обыскивали комнату?
— Разумеется!
— Вы не должны были этого делать! Мой отец ни за что не позволил бы!
— Рукопись? — удивился Петрус Кристус. — О чем она?
Разочарование появилось на лице Мейера.
— К сожалению, я не владею латынью. — Он обратился к Яну: — Может быть, ты знаешь?
— Нет. Мэтр никогда не показывал мне этой рукописи.
— Если желаете, — предложил Петрус, — я мог бы просмотреть ее. Латынь мне знакома.
Не успел капитан ответить, как Ян в гневе вскочил:
— Вы не имеете права! Отец не допустил бы вмешательства в свои дела. С вашей стороны это проявление неуважения к нему!
— Опомнись, малыш! — крикнул Мейер. — Не наглей, говоря об уважении. Напоминаю, что речь идет о преступлении.
Ян покачнулся:
— Вы хотите сказать, что мэтра убили?
Вместо капитана ответил доктор де Смет:
— Сожалею, что вынужден опровергнуть слова нашего выдающегося капитана, но пока эта гипотеза не нашла подтверждения. На теле скончавшегося я не заметил ни ушибов, ни ран, никаких следов насилия.
— Заблуждение! — запротестовал Мейер. — Вы забываете про яд.
— Это всего лишь предположение. И будет трудно, если не невозможно, его доказать.
Ян широко раскрыл глаза:
— Яд? Почему?
Агент уклонился от ответа и, в свою очередь, спросил:
— Он пил?
— Да. Но пьяницей не был.
— Вино?
— В основном бордоское, когда приходило судно из Ла-Рошели. Какое это имеет отношение к яду?
— Мы нашли на столе кубок для вина. К сожалению, он оказался пустым. Розоватыми были только внутренние стенки, но не было ни капли осадка.
— Прошу прощения, — вмешался Рожье, — но будь он даже полон, как бы вы определили в нем наличие яда?
Капитан не мог сдержать усмешки:
— Вам известно, сколько бродячих собак в этом городе? Только в нынешнем году отлавливатель убил их более девятисот! Одной больше, одной меньше! Погибнуть от стакана вина менее мучительно, чем помереть с проломленным ударами дубинки черепом. Вы не находите?
— Позвольте поправить вас, — возразил де Смет. — Нигде не сказано, что один и тот же яд, убивая животное, оказывает такой же эффект на человека. Некоторые виды растительности, содержащие яды, безвредны для определенного вида животных, тогда как для человека они смертельны. Можно здесь назвать молочай, к примеру, или грибы той же разновидности. А вы, господа, знаете, что ежедневно работаете с одним из опаснейших ядов?
— Да, — согласился Робер Кампен. — Он содержится в аурипигменте, из которого мы добываем золотистую краску.
— Не потрудитесь ли просветить меня? — проявил нетерпение капитан.
Осторожно, чтобы ничего не опрокинуть, Ян проскользнул в кухню. Там-то он и услышал глухой стук, расколовший тишину. Он застыл на месте, прислушался. Домочадцы спали без задних ног. Откуда этот стук? Ян мог поклясться, что тот донесся из мастерской. Ван Эйк, должно быть, все еще возился со своими пробирками и перегонными аппаратами. Ян колебался. А если набраться смелости, пойти и задать ему мучавшие его вопросы? Чем он рискует? Ничем. Разве что его выпроводят. Ян повернулся и стал подниматься. Подойдя к порогу мастерской, он в нерешительности остановился. За небольшой застекленной дверью призрачным пятном выделялся тополь, росший в центре садика.
В глубине, справа, через щелочку приоткрытой двери «собора» просачивался свет, но не слышно было ни позвякивания переставляемых стекляшек, ни шелеста переворачиваемых страниц.
— Отец? — шепнул Ян.
Молчание. Тревожное чувство охватило его.
— Мэтр Ван Эйк?
Опять молчание.
Ян с трудом проглотил слюну, легонько толкнул створку и заглянул в щель. Не увидев ничего — только подсвечник с коптящей свечой, стоявший рядом со стеклянным кубом, — он вошел.
Ван Эйк лежал на полу; одна рука на груди, другая вытянута вдоль тела.
Испугавшись, Ян бросился к художнику, но какая-то рука, возникшая ниоткуда, толкнула его вперед так сильно, что он не удержался на ногах. Ян попытался встать, но, хватаясь за что попало, столкнул на пол перегонный куб с жидкостью, который разбился вдребезги. Ноги скользнули по мокрому полу, и он со всего размаха ударился лбом об угол стола; ему показалось, что его череп взорвался.
* * *
В желтоватом свете свечей чернота в глазах понемногу отступала. Ян моргнул.— Наконец-то! Он приходит в сознание.
Голоса долетали до него будто издалека. Его окружали какие-то расплывчатые в неярком свете силуэты; он никого не узнавал. Постепенно контуры их обозначились. Ян различил гостей Ван Эйка и Кателину. Служанка прижимала к его лбу примочку.
— Он приходит в сознание, — повторил Петрус.
— Как ты себя чувствуешь? — растерянно спросила служанка.
Ян попытался подняться. Стреляющая боль пронзила голову, и его затошнило.
— Не надо шевелиться. Тебе нужно лежать.
— А что произошло?
— Ну-ну, успокойся.
Ян попробовал привести в порядок свои мысли, и сразу же в голове возник образ Ван Эйка, лежащего на полу.
— Мой отец! В мастерской!
— Не беспокойся, мы его нашли.
— Он не ранен?
Художник мгновение колебался:
— Ранен. — Он прокашлялся. — Но все в порядке.
Рожье явно говорил неправду. Слишком печально звучал его голос.
— Где он?
— Лежит в своей комнате. Дама Маргарет ухаживает за ним.
Не обращая внимания на боль, Ян приподнялся, отбросил тряпки, покрывавшие его лоб.
— Ты куда? — воскликнула Кателина.
— Я хочу его видеть!
— Ты не можешь! — Она цепко ухватила Яна за плечи и повторила: — Сейчас ты не можешь! Потом.
Руки Петруса обвились вокруг его талии.
— Нет, Ян!
— Отпустите меня!
— Ты разбудишь его. Он спит!
Детский плач раздался за дверью спальни.
— Вы лжете!
Ян еще раз сделал попытку освободиться от удерживавших его рук.
— Да отпусти ты его, Петрус! — сказал Робер Кампен. — Это бесполезно.
— Но…
— Оставь его!
Старшина гильдии Турне встал на колени перед кроватью Яна и с состраданием в голосе произнес:
— Ван Эйк мертв.
— Умер?
— Мы не знаем причину смерти. Мы вызвали доктора, он все нам объяснит.
Ван Эйк умер? Человек, который его подобрал, тринадцать лет сопровождал по жизни, никогда не вернется? Его рука больше не будет бегать по полотнам. Никогда больше она не вдохнет жизнь в безжизненные формы. Мольберты, картины, красители, кисточки, цвета Вселенной станут сиротами, как и Ян!
Мальчик поискал глазами Кателину. Служанка низко склонила голову, словно признаваясь в своем бессилии. Все вновь зашаталось вокруг Яна. Он и не подумал сопротивляться бесконечной, отхватывающей его усталости.
* * *
Дребезжание коляски по мостовой вывело Яна из оцепенения. Сколько времени он проспал? Солнце стояло высоко, с рыночной площади доносилась разноголосица ярмарки.На мгновение мелькнула мысль, что ему что-то снилось, а испытываемая им тоска была отголоском ужасного кошмара. Ян прислушался: на нижнем этаже разговаривали. Он поднес руку ко лбу и нащупал бинт. Работа Кателины, конечно. Очень осторожно он поставил ноги на пол. Убедившись, что голове не больно и она не кружится, Ян поднялся и стал тихо спускаться на первый этаж.
Трое художников собрались в столовой. Но они были не одни. Их окружали четверо мужчин. Двое из них держали в руках жезлы графства Фландрии, третий был одет в форму капитана. Несколько в стороне находился четвертый; Ян его сразу узнал. Он раньше не видел его, но по фетровой шапочке на голове догадался, что это врач. В данном случае речь шла о докторе де Смете, который обычно лечил больных в больнице Сен-Жан. Не видно было ни Маргарет, ни детей.
— Подойди, — ободряюще произнес Петрус. — Не бойся.
Он показал на незнакомых мужчин.
— Эти люди — представители властей, а это — Мейер, капитан.
— А где остальные? — слабым голосом проговорил Ян.
— Дама Маргарет — в своей комнате, подле своего супруга. Кателина с детьми скоро вернется; мы посчитали за лучшее, чтобы они играли вне дома.
Петрус настаивал:
— Садись рядом. Думаю, капитан пожелает задать тебе несколько вопросов.
— Как ты себя чувствуешь? — осведомился доктор де Смет.
— Лучше.
— Ты голоден? Не хочешь ли перекусить?
Он подвинул ему чашу с фруктами. Ян отклонил предложение.
— Садись, мой мальчик, — любезно пригласил капитан, — знаю, ты в большом горе, но нам очень нужна твоя помощь, чтобы попытаться понять, что произошло.
Коротко Ян изложил события этой ночи до того момента, когда он потерял сознание.
— Значит, это ты уронил перегонный аппарат…
Петрус посчитал нужным уточнить:
— Звон разбитого стекла меня и разбудил. Я прибежал, но слишком поздно. Комната была…
— Минхеер, — сухо оборвал его капитан, — пожалуйста, позвольте мальчику продолжать. — И добавил, обращаясь к Яну: — Итак, ты не заметил толкнувшего тебя?
— Нет. Думаю он прятался за дверью.
— Ничего? Ни малейшей детали?
— Все произошло так быстро…
— Понимаю. Но как случилось, что ты оказался в мастерской в такой поздний час? Присутствующие здесь господа утверждают, что их беседа с мэтром затянулась за полночь.
Ян помолчал немного, будто не был уверен в правильности своих воспоминаний. Должен ли он поделиться с ними вопросами, которые атаковали его той ночью, мешая уснуть? А заодно упомянуть и о противоречивых словах Петруса? Но тут ему вспомнилась фраза, сказанная Ван Эйком несколькими месяцами раньше: «Нужно уметь молчать, особенно если что-то знаешь».
— Я хотел пить.
— Самое любопытное — ни одна дверь не была взломана, — продолжил Мейер.
— Тогда как злоумышленник мог войти? — недоумевал Ван дер Вейден.
— Не вижу объяснения. Остается лишь спросить себя, что мог делать Ван Эйк в этой комнате поздней ночью. Насколько я знаю, художнику нужен свет. А впрочем, мы не нашли там ни мольберта, ни кисти, ни одного начатого панно.
— Он часто уединялся, — сказал Ян. — И в это время мэтр не рисовал. Он читал, писал.
— Не сомневаюсь. Я обнаружил на одной из полок переплетенную рукопись под названием «Марра mundi» [13]. На форзаце стояла подпись Ван Эйка.
— Вы обыскивали комнату?
— Разумеется!
— Вы не должны были этого делать! Мой отец ни за что не позволил бы!
— Рукопись? — удивился Петрус Кристус. — О чем она?
Разочарование появилось на лице Мейера.
— К сожалению, я не владею латынью. — Он обратился к Яну: — Может быть, ты знаешь?
— Нет. Мэтр никогда не показывал мне этой рукописи.
— Если желаете, — предложил Петрус, — я мог бы просмотреть ее. Латынь мне знакома.
Не успел капитан ответить, как Ян в гневе вскочил:
— Вы не имеете права! Отец не допустил бы вмешательства в свои дела. С вашей стороны это проявление неуважения к нему!
— Опомнись, малыш! — крикнул Мейер. — Не наглей, говоря об уважении. Напоминаю, что речь идет о преступлении.
Ян покачнулся:
— Вы хотите сказать, что мэтра убили?
Вместо капитана ответил доктор де Смет:
— Сожалею, что вынужден опровергнуть слова нашего выдающегося капитана, но пока эта гипотеза не нашла подтверждения. На теле скончавшегося я не заметил ни ушибов, ни ран, никаких следов насилия.
— Заблуждение! — запротестовал Мейер. — Вы забываете про яд.
— Это всего лишь предположение. И будет трудно, если не невозможно, его доказать.
Ян широко раскрыл глаза:
— Яд? Почему?
Агент уклонился от ответа и, в свою очередь, спросил:
— Он пил?
— Да. Но пьяницей не был.
— Вино?
— В основном бордоское, когда приходило судно из Ла-Рошели. Какое это имеет отношение к яду?
— Мы нашли на столе кубок для вина. К сожалению, он оказался пустым. Розоватыми были только внутренние стенки, но не было ни капли осадка.
— Прошу прощения, — вмешался Рожье, — но будь он даже полон, как бы вы определили в нем наличие яда?
Капитан не мог сдержать усмешки:
— Вам известно, сколько бродячих собак в этом городе? Только в нынешнем году отлавливатель убил их более девятисот! Одной больше, одной меньше! Погибнуть от стакана вина менее мучительно, чем помереть с проломленным ударами дубинки черепом. Вы не находите?
— Позвольте поправить вас, — возразил де Смет. — Нигде не сказано, что один и тот же яд, убивая животное, оказывает такой же эффект на человека. Некоторые виды растительности, содержащие яды, безвредны для определенного вида животных, тогда как для человека они смертельны. Можно здесь назвать молочай, к примеру, или грибы той же разновидности. А вы, господа, знаете, что ежедневно работаете с одним из опаснейших ядов?
— Да, — согласился Робер Кампен. — Он содержится в аурипигменте, из которого мы добываем золотистую краску.
— Не потрудитесь ли просветить меня? — проявил нетерпение капитан.