Страница:
– «А брат мой давно уж в Сибири, давно кандалами гремит!»
– Искренне тебе сочувствую, зёма, – сказал я, но он уже опять повесил буйну голову. Одновременно уменьшилась и громкость звучания.
Перед дверью Матроса я просушил носовым платком руки и только потом позвонил. О, святая деревенская доверчивость! Он открыл, даже не спросив, кого принесла нелегкая в такой поздний час, в такую собачью пору. А ведь кому как не ему надо быть осмотрительным в наше неспокойное время!
Я шагнул в тесную прихожую, указательный и средний пальцы правой руки воткнул ему в ноздри, приподнял слегка и сказал приветливо:
– Салют, Джузеппе! Искал меня?
Он смешно забился, вцепившись в мое запястье обеими руками. Не то пытался провести давно забытый в отсутствие постоянных тренировок болевой прием, не то просто ослабить захват.
Я приподнял руку повыше – так, чтобы ему пришлось встать на носочки.
– Надеюсь, ты не при исполнении? Не хотелось бы вступать в конфликт с властью. Светлана дома? – спросил я и, не дожидаясь ответа, крикнул в сторону гостиной: – Светик! Золотце, ты где? Иди, поцелуй итальянского гостя, дорогого синьора Фелиппо!
– Нету ее, – прошипел Джузеппе. Он же Матрос, он же Евгений Федорович Коновалов, лейтенант милиции, петуховский участковый. – У родителей она. Отпусти, Капрал, больно же!
– Шалить не станешь?
Он простонал, что нет, мол, не станет, и я ему поверил. Матрос – парень честный.
– Идем в зал, – буркнул он.
Вытирая пальцы, я пропустил его вперед и двинулся следом. В комнате царил полумрак. Напротив телевизора, демонстрирующего многоплановый и замысловатый коитус (не прилагая усилий можно было разобрать только некоторые части обнаженных тел), разместились старенькое кресло и журнальный столик. Столик украшала наполовину опорожненная двухлитровая бутылка с пивом. Рядом стояла эмалированная мисочка с луковыми крекерами.
– Да ты, Джузеппе, устроился с комфортом! – позавидовал я. – Что, разве Светик сегодня не вернется?
– Нет. Тесть прихворнул. Говори, зачем пришел?
– Неужели еще не догадался? Порнушку, ясное дело, посмотреть. У меня, сам знаешь, родители строгие, староверы! Пивка, само собой, тоже не откажусь дернуть. Холодное? – Я приложился к бутыли. – О, в самый раз! Ты присаживайся, Матрос, чего там. Садись, смотри телевизор, расслабляйся. День у тебя был, наверное, тяжелый. Какая будет ночь – тоже пока не ясно. – Я махнул рукой в сторону экрана. – А люди-то, глянь, как активно умеют время проводить. Поневоле от зависти заплачешь! И нет им никакого дела до пьяных дебоширов, подростков-алкоголиков и беглых преступников, поднявших руку на областных законодателей. Ишь, как двигаются! Акробаты!
– Ты, Капрал, тоже можешь отсюда двигаться. Активно. В ритме «латино».
– Перке, камарадо? – спросил я, как истинный представитель означеных латиносов. – Разве нашей доблестной милиции не полагается меня арестовать? Лови момент, видишь, преступник сам тебе в руки прет!
– Не полагается. Потерпевший забрал заявление. Ты больше не в розыске. Можешь не прятаться. Ты ведь приходил об этом узнать? Ну, узнал, так вали!
– Сейчас свалю, – успокоил я его. – Только по телефону позвоню.
Он, как будто, разволновался, хотел вскочить, но сдержался.
Я поднял телефонный справочник и, перевернув корешком вверх, провел пальцем по обрезам страниц. Из справочника выпорхнул белый прямоугольник. Визитная карточка. Золото и глянец. «Аскеров Аскер Мамедович, депутат Государственной Думы». Номера телефонов, адрес электронной почты. А ниже, наспех, от руки, шариковой ручкой, еще один номер. Хорошо знакомый мне номер телефона, и пояснение: «“Булат”, частное охранное предприятие. Спросить Зайцева».
– Джузеппе, да ты хват! – сказал я, пряча визитку в карман. – Злоупотребляешь служебным положением? Как не стыдно? Сколько они тебе заплатили, вероломный? Тридцатчик?
– Тоже мне, Христос нашелся, – парировал Матрос. – Не твое дело. Ты знаешь, какая у меня зарплата?
– Не знаю, и знать не желаю. Давай обойдемся без жалоб на тяготы жизни. Через два дня я отбуду, и ты им позвонишь. Раньше не надо, даже если запомнил номер. Напоминать о юношеской дружбе не стану, зато вместе с визиткой Антоха тебе передаст сотню баксов. После моего отъезда, разумеется. Хватит сотняги? Тогда бывай!
– Забей ее себе, – напутствовал меня Матрос.
Я не стал уточнять, куда он предлагает ее забить. Знаю я его! Обязательно скажет какую-нибудь гадость. Да и чего от него ждать? Мент кондовый, провинциальный. Где ему культуры-то набраться?
Воодушевленный несомненной удачей, я спешил домой, почти не замечая дождя. Когда проходил мимо давешнего певца каторжных невзгод, он распрямился, и я наконец узнал его. Хребёт.
Во время учебы в начальных классах не было у нас, школьной мелюзги, врага страшнее. Длинный, худой, вечно грязный второгодник, он неизменно стерег нас в любых точках, где мы могли появиться с деньгами. У кинотеатра, у буфета, иной раз просто в туалете. Деньги ему следовало отдавать сразу и все, иначе ослушника ждали побои, «пытки» и прочие унижения. Он не трогал лишь тех, у кого были могучие защитники – старшие братья, приятели. Однажды мы, бедолаги, заступников не имеющие, собрались изрядной толпой, зарядились гневными речами и отправились мстить. При виде его ужасной фигуры и гнилозубой угрожающей улыбки большинство мстителей разбежалось. Остались лишь я, Матрос да Асхат. В кровавой схватке, ценой изорванной одежды и фингалов, мы купили себе независимость. Многие из бежавших платили дань до самого окончания школы…
Хребет мутно посмотрел на меня и, кажется, узнал.
– Капралов, кореш, мать-перемать, д-дай папироску!
– Не дам, – сказал я.
– Ну п-пшел тогда! Мне люди дадут. И курева дадут, и водки дадут. Уже давали, и еще дадут. А бабу я сам найду, понял?! – Он разошелся. – Сам л-любую бабу здесь возьму, если захочу, понял? Но я не хочу, понял? Я курить хочу, понял? Дай папироску, а? – Он стал затихать. – Дашь, чо-то скажу. Про тебя, Капрал, с-скажу.
Надо бы мне было прислушаться к его бормотанию. Но я побрезговал. Подвела меня гордыня.
– Я тебе, Хребтина, не Капрал. Это я для друзей Капрал. А тебе я другом никогда не был. Я тебе всегда морду бил. И сейчас бы набил за матерки твои, да мараться не хочу. А курить вредно, – сказал я, отворачиваясь.
Он засмеялся – словно больной щенок закашлялся.
К исходу второго дня, проведенного в почти абсолютном растительном безделье, я занимался тем, что рассказывал племяннице придумываемую на ходу сказку. Сказка была о смелой девочке Маше, добрых говорящих зверях, их королеве – мудрой собаке Марфе – и отвратительных ракообразных чудовищах.
Ольга с Антохой в обнимку сострадали телевизионным мытарствам американских студентов, тщетно пытавшихся спастись от неистребимого маньяка, вооруженного стальным крюком. Мама поднялась на второй этаж, в спальню, и там читала, а отец ушел кормить своих ненаглядных овец.
В окно постучали.
Я как раз добрался до прямого столкновения сказочного добра и зла, поэтому прерываться не пожелал. Кровавый крючкотворец остался один на один с главной героиней, и наблюдатели, с содроганием ожидающие развязки, не отреагировали вовсе.
Дождь все еще лил не прекращаясь, так что я вовсе не удивился, когда некоторое время спустя припозднившийся посетитель забарабанил по стеклу вновь. Уже раздраженно. Пришлось мне повесить в предгрозовом воздухе волшебной страны огнедышащего дракона, восклицающего: «Остановитесь, безумцы!» – и поглядеть, кому не сидится дома в такую слякоть.
Не сиделось Хребту. Я махнул рукой, мол, заползай во двор, извинился перед племянницей и пошел его встречать. Чтобы Марфа не порвала сердечного на фашистский знак.
– Курить не дам, – предупредил я его сразу.
– И ладно, – смиренно согласился он и тотчас заканючил: – Слушай, Филипп, ты же городской, образованный, пойдем ко мне, я тебе иконы покажу. У меня их много – матка шибко верующая была. Может, купишь которые? Матка перед смертью велела попу отдать, дак мне жалко. А ты найдешь богатого мужика в городе и тоже продашь. Подороже.
От него несло перегаром, глазенки лихорадочно поблескивали. Видно было, что мается он страшно, что держится из последних сил. Ему срочно надо было опохмелиться. А может, добавить.
– Подожди, – сказал я, – деньги возьму.
Всю дорогу Хребет возбужденно тараторил в предвкушении скорой поживы и последующего «разговения», а я пытался сообразить, обрадуется ли бабушка, если я ей презентую такой подарок? Или заставит в церковь отнести? Наконец, изрядно промокнув, мы добрались до его избы. Изба у него была хорошая – большая, обшитая лакированной рейкой, крытая оцинкованным железом. Но запущенная: после смерти родителей Хребет ни разу, наверное, даже окон не помыл.
– Вот и пришли, – сказал он и вдруг пронзительно свистнул.
Я с любопытством посмотрел на него и добродушно предостерег:
– Не свисти, зёма, – денег не будет.
Он нагловато ухмыльнулся.
В это время ворота дома распахнулись, и из них вышел Долото.
Юра Долото собственной персоной.
Следом за ним выскользнул Убеев. Инструктор по стрельбе «Булата», престарелый, но очень бойкий калмык. Он был вдесятеро опаснее Юры. Он был опаснее любого громилы из тех, что могли бы оказаться в роли моего противника. И даже всех одновременно. Потому что стрелял быстро и без промаха. На его согнутом крючком сухоньком пальчике висел спортивный малокалиберный пистолет. Оружие не слишком эффектное, но крайне эффективное. Насколько мне известно, многие из мировых спецслужб имеют штатное оружие как раз скромного двадцать второго калибра. Как и ликвидаторы-профессионалы.
Фамилия его теперь, на фоне этого пистолета, представлялась довольно двусмысленной и страшненькой.
– Руки за голову, и медленно на колени, – скомандовал Юра. – Очень медленно, братан. Очень!
Я подчинился. Хребет тем временем вихляясь, потирая ладошки и пританцовывая от нетерпения, заорал:
– Ой, мужики, не могу больше, выпить хочу! Где моя злодеечка? Чо вылупились? Обещали – наливайте.
Никто ему наливать, понятно, не бросился. Никто даже не посмотрел на него. А вылупились они на меня, не решаясь пока приблизиться. Только Убеев отмахнулся от него лениво, как от мухи.
Хребет начал закипать. Никогда он не отличался терпением и благоразумием.
– Вы чо, мужики, зажали, да? Положить решили на меня? – Он принялся с неприятным хрустом сжимать растопыренные угрожающе узловатые пальцы. – Свое требую, не чужое!
– Стой, где стоишь, ты, пьянь! – занервничал Юра. – Потерпи минуту, ну!
– Хер тебе, козел! Я уже задолбался ждать. Гони выпивку, сука, – взвыл безмозглый Хребет и бросился на обманщиков.
Щелкнул выстрел (нет, не был Убеев профессионалом, не те нервы). Хребет взвизгнул и споткнулся, а я, шлепнувшись с размаху на тротуар, пополз во всю прыть за поворот. Дом Хребта был угловым. Падающее тело бывшего школьного тирана спасло меня по меньшей мере от трех свинцовых пулек. За углом я вскочил на ноги и бросился к ближайшему забору.
Я успел сделать лишь один шаг.
Непроницаемая темнота, скрывшая дальнейший путь, плеснулась к глазным яблокам от затылка. Чем меня по нему огрели, я, естественно, не разглядел.
Очнулся я почти сразу, но все равно слишком поздно. Казалось, что на затылке тлеет, обжигая черепушку, небольшая головня. Перед потерявшими настройку резкости глазами расплывались мокрые разводы на досках, которыми был вымощен хребтовский двор. Доски были плохо оструганы, шершавая поверхность неприятно колола щеку. В завернутые за спину руки больно врезался холодный твердый металл наручников. (Как драматично прозорлив был Хребет, царство ему небесное, распевая вчерась про гром кандалов!) Сверху больше не капало – но не оттого, что дождь прекратился, а оттого, что двор был крытым.
Неярко светила грязная лампочка над входом в сени. И лиходеи в мокрой «коже» склонялись молча надо мной. Нечестные лиходеи, бессовестно нападающие на жертву со спины.
Молчали они недолго.
Судя по прорезавшимся голосам, их было трое. И были они нешуточно озабочены. Юра уныло вопрошал к Убееву, куда же теперь он, Убеев, прикажет пристроить трупака? Меткий стрелок визгливо ответствовал, что это дело не его. Он свое дело сделал. И не его, Убеева, беда, что местные пьяницы сами прыгают под пули.
– Бросить его в погреб, да и вся недолга, – посоветовал сиплым голосом незнакомый мне третий. Удачливый охотник за моей головой, по-видимому.
– А мент? – спросил его Юра. – Мент же сразу допрет, откуда у трупака свинец в башке и брюхе.
– Менту еще бабок сунуть, пускай молчит, – проявил сообразительность Убеев.
– Сколько ты ему сунешь? Жмурик – это тебе не телефонный звонок. За него сотней не расплатишься. У тебя есть лишняя штука? А две? И у меня нету. Да мент и не возьмет. Он, волчара, хоть за звонок бабки взял, а ведь не позвонил. Позвонил-то этот, которого ты грохнул. Мать-перемать-перемать! Ладно, – решил наконец Долото. – Заберем с собой, выбросим по дороге где-нибудь. А с ментом пусть шеф разбирается. Сходите в дом, найдите, во что жмура замотать.
Двое ушли, а Долото остался. Запиликал мобильником.
– Подъезжай, – сказал он кому-то. – Какое, в задницу, «нормально»! Калмык, урод, мужика подстрелил. Нет, не Капрала. Ну, давай по-быстрому. Ага, ждем.
– Юра, – позвал я, пытаясь приподняться (при этом головня на затылке весело разгорелась костерком боли). – Блин, Юра, вы взбесились, что ли? Зачем стреляли-то?
– Оклемался? Быстро ты. Не сердись, Капралов, я к тебе ничего личного не имею. Работа, понимаешь? Велено тебя взять, и все тут. Кровь из носу. Желательно, из твоего. А с калмыка еще спросят. Ему надо было только пугалом поработать. А он сорвался, маразматик. Теперь, если не выкрутимся, придется ему крайним быть. Сдадут его, как пить дать.
– Это уж как водится, – согласился я. – Мертвяку от этого, само собой, полегчает.
– Тебе-то что за забота? Он, кстати, и вложил тебя. За пять пузырей всего. Собаке – собачья смерть. Ты еще благодарить калмыка должен.
– В другой раз, если не возражаешь. Заодно и того поблагодарю, кто мне по башке врезал. Если шанс представится.
Я повернул голову, положив на доски другую щеку.
– Юра, а что вы, собственно, так преданно шестерите на Аскера? Сам он, понятно, восточный человек, ему по закону гор мстить положено. «Булат» тут каким боком замазан?
– Как – каким? – изумился Юра. – «Булат» частное предприятие. У всякой частной собственности есть хозяин. В нашем случае это – ветеран войны в Афганистане, депутат и известный предприниматель господин Аскеров. Неужели ты не знал?
Мне оставалось только вздохнуть. Не знал, дурак.
На улице зашуршали шины, мяукнул сигнал. Юра распахнул дверь. Вплотную к воротам стояла синяя «Газель». Бесшумно отъехала в сторону мокро поблескивающая дверца, и из машины послышался приглушенный голос:
– Заноси!
– Вставай, – сказал Долото. – И не дергайся, ради бога. Просто влезай и садись, куда велят.
Я медленно подтянул колени к груди и попытался встать. Голова закружилась, и я снова чуть не потерял сознание.
– Помоги, – попросил я.
Юра сгреб меня за шкирку, довольно легко поставил на ноги. Не отпуская, проводил до автобуса и подсадил в темный салон. Навстречу протянулись руки, меня втащили внутрь, дверца скользнула, закрываясь, и машина тронулась, быстро набирая скорость.
Что за притча? Я пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед. Нога наткнулась на мягкое. Тело? Чье?
– Вы в порядке, Фил? – раздался над ухом знакомый оперный бас. – Мы немного опоздали, простите.
– Игорь Игоревич? – неуверенно спросил я. – Это вы?.. Это действительно вы?
– Это действительно я.
Он расстегнул наручники.
– Черт, то-то я никак не мог толком Италию вспомнить. Халтурно работаете, господа гипнотизеры! Куда это годится?
– Да, вы правы. Поверхностная гипноиндукция качеством не отличается, – согласился Игорь Игоревич. – И наше безыскусное мошенничество с итальянскими воспоминаниями, увы, не вполне удалось. Но вы не расстраивайтесь, в следующий раз копнем пашню глубже, засеем качественнее, без спешки, – сообщил он доверительно. – А вы? Мы же предупреждали вас, Фил, о возможных проблемах. Предлагали ехать на курорт. Ваш приятель Генрик, не зная забот, плещется сейчас в теплом океане, пьет ледяной дайкири и ласкает знойных мулаток. Вы же не только успели заработать здоровенную шишку, но и послужили причиной человеческой смерти. И это всего за несколько часов. У вас своеобразный талант, Фил!
Он был прав. Но не это меня беспокоило сейчас больше всего.
– Куда мы едем?
– На базу Легиона, естественно. Или вы предпочитаете резиденцию Аскерова?
– Поворачивайте. Да побыстрее, черт вас дери! Эти молодцы, не исключаю, со злости помчатся ко мне домой.
Когда микроавтобус вдруг сорвался с места и скрылся из виду, Долото испытал чувство, родственное страху. И было от чего! В тылу у Капрала, оказывается, имелись сообщники. Хорошо, если всего лишь местная рисковая шпана. Но исходить в таких делах всегда следует из худшего.
Долото, опасливо озираясь, попятился в глубину двора, где и присел на корточки в тени поленницы. «А что в нашем случае худшее? – размышлял он. – То, что Аскер, по слухам, встал на скользкую тропу противостояния с гормашевскими. Открытых столкновений пока не было, но с чего-то ведь партии начинаются? Е2-Е4. И надеяться, что именно ты пробьешься в дамки или ферзи – по меньшей мере глупо. А, скорее всего, смертельно опасно. От пешек ничего не зависит, чего бы они о себе не думали. И даже от королей. Особенно, когда игроки режутся «в Чапаева». И если Капрал – фигура гормашевская, причем осознающая расстановку сил (в отличие от меня, используемого Аскером «в темную»), то немедленно рвать когти – самое умное. Рвать когти, увольняться из «Булата» и, желательно, «теряться». Надолго».
И Юра тихонько, ничего не говоря напарникам, выскользнул из двора, обтерши на прощание платочком кованое кольцо, заменявшее покойнику дверную ручку. Зачем оставлять свои «пальчики» судэкспертам, которые, надо полагать, скоро подъедут? Не спеша, но ходко он направился к автобусной остановке. Если расписание не изменилось, то через полчаса будет последний рейсовый на Сарацын. (Юра всегда старался разузнать побольше о месте проведения охранных мероприятий. Привычка и на этот раз оказалась нелишней.)
На его беду, остановка лежала в той же части поселка, что и мой дом. Как раз напротив, через дорогу.
А Убеев и Третий (я так и не узнал, кто именно) в это время занимались откровенным мародерством. Хребет не соврал об иконах. Забывшие и думать о поисках дерюжки, «булатовцы» шумно ссорясь, делили бесценные, восемнадцатого века сокровища хребтовской фамилии. Кое-как разобравшись, они стянули грязное покрывало с составленных горкой сундуков и, радостно переговариваясь, вывалились во двор.
Двор встретил их тишиной и безлюдьем. Не считать же труп за человека, а шуршание дождя по крыше – шумом? Третий, как более осторожный, хоть и молодой, скоренько «захотел в сортир» и юркнул в сторону огорода. Убеев, подняв пистолет стволом вверх, выглянул на улицу. Стремительный рубящий удар, нанесенный Паоло по его запястью, мгновенно переломил плечелучевую кость. Широкая ладонь закрыла Убееву рот, не давая завизжать от боли, а в лицо брызнула струйка легко испаряющейся жидкости со слабым ароматом ландышей.
Старый снайпер погрузился в беспамятство.
Третий прошмыгнул мимо сортира и открыл низенькую дверцу в огород. Темнота… Он выдохнул и, половчее ухватив продолговатый кожаный мешочек с песком, вышел под дождь. Именно этим путем он проник давеча за угол, где и притаился на завалинке, страхуя операцию от возможного побега прыткого Филипка. В тот раз все прошло гладко. Филипок получил мешком по темечку, гарантируя Третьему премию. Плюс две иконы.
Третий улыбнулся. И вдруг неведомая сила развернула его, поставив лицом к здоровенному мужику в дорогом плаще. Мужик наклонил породистый лоб и резко дернул Третьего на себя. Крякнули хрящи в носу, Третий осел на раскисшую грядку. Глаза у него закатились, а из-за пазухи вывалились две потемневшие доски с изображениями христианских святых. Святые угодники укоризненно смотрели на мародера, но тому было уже все равно. Сознание его раздробилось на мелкие, не связанные между собой кусочки.
Игорь Игоревич занес Третьего под крышу, рокотнул что-то водителю. Тот выволок из «Газели» благоухающего ландышем и абсолютно индифферентного к происходящему Никиту Кожемяку, пристроил в непринужденной позе рядом со скрюченным Хребтом. Игорь Игоревич достал из внутреннего кармана крошечную мобилу, набрал номер, спросил: «Лейтенант Коновалов?» Удовлетворенный положительным ответом, сказал: «Будьте любезны, подойдите к дому такому-то по улице такой-то. Здесь у вас вооруженное нападение с целью грабежа. Имеется труп хозяина. К счастью, грабители не поделили добро, и в драке получили тяжелые травмы. Сейчас они, некоторым образом, в обмороке. Поспешите, пожалуйста!»
На закономерный вопрос «кто говорит?» Игорь Игоревич скромно ответил: «Прохожий».
Но прежде, чем десант Больших Братьев занялся работой по пресечению противоправной деятельности банды охотников за культурными ценностями, я был высажен у родного порога. Шишка уже перестала пламенно напоминать о себе, и я чувствовал, что способен на многое. Многого, однако, пока не требовалось. Судя по спокойствию Марфы, чужих в доме не было.
– Если не возражаете, мы посмотрим, что к чему во вражьем стане, – сказал Игорь Игоревич. – Постараемся исправить ваши ошибки или хотя бы ликвидировать нежелательные последствия. А вы оставайтесь здесь. Успокойте родителей, скажите, что вынуждены сократить отпуск…
– Это известие их, конечно, успокоит, – согласился я. – Игорь Игоревич, скажите, разве вмешательство в земные дела вас не пугает?
– Волков бояться… Да и помощь местному правосудию, без сомнения, явится благородным жестом с нашей стороны. Не волнуйтесь, Фил, не в первый раз нам приходится совать нос (и руки тоже) в ваши выгребные ямы. Занимайтесь спокойно семьей, а нам предоставьте остальное. Будьте уверены, наши головы не пострадают. Держите на всякий случай. – Он протянул мне свою «Беретту». – Постарайтесь быть благоразумным.
«Газель» сорвалась с места, а я прислонился к толстому резному столбу отеческих ворот. Ждать пришлось недолго. Долото вывернул из-за угла, покрутил головой и уверенным шагом направился к автобусной остановке. Он был один.
«Какой умненький Юра, – подумал я, – и как быстро соображает! И никаких тебе принципов. Никаких тебе: «Сам погибай, а товарища выручай!» Запахло жареным – пора драпать. Безупречный ход мыслей! Почти».
Беспринципный умник Юра достиг, между тем, стилизованной под старину хоромины и, обогнув, скрылся за ней. Осторожный, змей! Только бы не вляпался там во что. Я перехватил пистолет в левую руку, сунул в карман и поспешил на теплую встречу с недавним коллегой. В целях маскировки я пристроился к шумной компании подвыпивших петуховцев, провожающих нагруженного сумками потомка на учебу в город. Выходные для него закончились.
Для меня, увы, тоже.
– Пожурчать есть желающие? – громко осведомился я у новых друзей, едва добравшись до остановки. – Нету? Жалко. Ну, тогда я один.
Долото в предвкушении встречи с аборигеном пытался изобразить из себя такого же страдальца мочевыводящих путей. Стоял, повернувшись лицом к стене, и совершал руками некие движения в области гульфика.
– Сколько не тряси, последняя все равно в трусы, – огорчил я его и навел «Беретту» на обслуживаемый орган. – Давно не виделись. Успел уже, наверное, соскучиться? Хватит копошиться, потом застегнешь. Положи руки на стену. Молодец.
Я подошел и пинком заставил его раздвинуть ноги пошире.
Он молчал. Соображал, стану ли я его «мочить» прямо сейчас, при свидетелях.
– А если это мои сообщники? – припугнул я.
Они очень кстати грянули в этот момент с веселым остервенением: «Охуе… Ох, уехал мой любимый…» – под аккомпанемент двух звонких, но расстроенных гитар. И никого, надо думать, кроме себя уже не слышали. И было это мне, конечно, на руку.
Я мотнул головой:
– Слышишь? Шумовая завеса – что надо! Эх, Юра, забрался ты сдуру, можно сказать, в самый серпентарий. И выбраться из него живым будет теперь для тебя оч-чень проблематично. Ты не думай, против тебя лично я тоже ничего не имею. Ровным счетом. Но отпустить после всего, что произошло, просто не вправе. По закону жанра. И первым делом ты, котик, схлопочешь по башке. Долг, знаешь ли, платежом красен. Потом – отправишься в участок. Ну а дальше, как повезет. Сколько годков за разбой положено, не помнишь?
– Кончай болтать, – окрысился он. – Лучше уж бей скорее.
– Как скажешь. – Я коротко замахнулся.
– Погодите, Фил, – раздался голос Игоря Игоревича. – Мне, кажется, найдется, что предложить Юрию.
Я облегченно вздохнул. Признаться, рука моя на поверженного антагониста подымалась с трудом, а опуститься – смогла бы? Не уверен.
ЧАСТЬ 2
– Искренне тебе сочувствую, зёма, – сказал я, но он уже опять повесил буйну голову. Одновременно уменьшилась и громкость звучания.
Перед дверью Матроса я просушил носовым платком руки и только потом позвонил. О, святая деревенская доверчивость! Он открыл, даже не спросив, кого принесла нелегкая в такой поздний час, в такую собачью пору. А ведь кому как не ему надо быть осмотрительным в наше неспокойное время!
Я шагнул в тесную прихожую, указательный и средний пальцы правой руки воткнул ему в ноздри, приподнял слегка и сказал приветливо:
– Салют, Джузеппе! Искал меня?
Он смешно забился, вцепившись в мое запястье обеими руками. Не то пытался провести давно забытый в отсутствие постоянных тренировок болевой прием, не то просто ослабить захват.
Я приподнял руку повыше – так, чтобы ему пришлось встать на носочки.
– Надеюсь, ты не при исполнении? Не хотелось бы вступать в конфликт с властью. Светлана дома? – спросил я и, не дожидаясь ответа, крикнул в сторону гостиной: – Светик! Золотце, ты где? Иди, поцелуй итальянского гостя, дорогого синьора Фелиппо!
– Нету ее, – прошипел Джузеппе. Он же Матрос, он же Евгений Федорович Коновалов, лейтенант милиции, петуховский участковый. – У родителей она. Отпусти, Капрал, больно же!
– Шалить не станешь?
Он простонал, что нет, мол, не станет, и я ему поверил. Матрос – парень честный.
– Идем в зал, – буркнул он.
Вытирая пальцы, я пропустил его вперед и двинулся следом. В комнате царил полумрак. Напротив телевизора, демонстрирующего многоплановый и замысловатый коитус (не прилагая усилий можно было разобрать только некоторые части обнаженных тел), разместились старенькое кресло и журнальный столик. Столик украшала наполовину опорожненная двухлитровая бутылка с пивом. Рядом стояла эмалированная мисочка с луковыми крекерами.
– Да ты, Джузеппе, устроился с комфортом! – позавидовал я. – Что, разве Светик сегодня не вернется?
– Нет. Тесть прихворнул. Говори, зачем пришел?
– Неужели еще не догадался? Порнушку, ясное дело, посмотреть. У меня, сам знаешь, родители строгие, староверы! Пивка, само собой, тоже не откажусь дернуть. Холодное? – Я приложился к бутыли. – О, в самый раз! Ты присаживайся, Матрос, чего там. Садись, смотри телевизор, расслабляйся. День у тебя был, наверное, тяжелый. Какая будет ночь – тоже пока не ясно. – Я махнул рукой в сторону экрана. – А люди-то, глянь, как активно умеют время проводить. Поневоле от зависти заплачешь! И нет им никакого дела до пьяных дебоширов, подростков-алкоголиков и беглых преступников, поднявших руку на областных законодателей. Ишь, как двигаются! Акробаты!
– Ты, Капрал, тоже можешь отсюда двигаться. Активно. В ритме «латино».
– Перке, камарадо? – спросил я, как истинный представитель означеных латиносов. – Разве нашей доблестной милиции не полагается меня арестовать? Лови момент, видишь, преступник сам тебе в руки прет!
– Не полагается. Потерпевший забрал заявление. Ты больше не в розыске. Можешь не прятаться. Ты ведь приходил об этом узнать? Ну, узнал, так вали!
– Сейчас свалю, – успокоил я его. – Только по телефону позвоню.
Он, как будто, разволновался, хотел вскочить, но сдержался.
Я поднял телефонный справочник и, перевернув корешком вверх, провел пальцем по обрезам страниц. Из справочника выпорхнул белый прямоугольник. Визитная карточка. Золото и глянец. «Аскеров Аскер Мамедович, депутат Государственной Думы». Номера телефонов, адрес электронной почты. А ниже, наспех, от руки, шариковой ручкой, еще один номер. Хорошо знакомый мне номер телефона, и пояснение: «“Булат”, частное охранное предприятие. Спросить Зайцева».
– Джузеппе, да ты хват! – сказал я, пряча визитку в карман. – Злоупотребляешь служебным положением? Как не стыдно? Сколько они тебе заплатили, вероломный? Тридцатчик?
– Тоже мне, Христос нашелся, – парировал Матрос. – Не твое дело. Ты знаешь, какая у меня зарплата?
– Не знаю, и знать не желаю. Давай обойдемся без жалоб на тяготы жизни. Через два дня я отбуду, и ты им позвонишь. Раньше не надо, даже если запомнил номер. Напоминать о юношеской дружбе не стану, зато вместе с визиткой Антоха тебе передаст сотню баксов. После моего отъезда, разумеется. Хватит сотняги? Тогда бывай!
– Забей ее себе, – напутствовал меня Матрос.
Я не стал уточнять, куда он предлагает ее забить. Знаю я его! Обязательно скажет какую-нибудь гадость. Да и чего от него ждать? Мент кондовый, провинциальный. Где ему культуры-то набраться?
Воодушевленный несомненной удачей, я спешил домой, почти не замечая дождя. Когда проходил мимо давешнего певца каторжных невзгод, он распрямился, и я наконец узнал его. Хребёт.
Во время учебы в начальных классах не было у нас, школьной мелюзги, врага страшнее. Длинный, худой, вечно грязный второгодник, он неизменно стерег нас в любых точках, где мы могли появиться с деньгами. У кинотеатра, у буфета, иной раз просто в туалете. Деньги ему следовало отдавать сразу и все, иначе ослушника ждали побои, «пытки» и прочие унижения. Он не трогал лишь тех, у кого были могучие защитники – старшие братья, приятели. Однажды мы, бедолаги, заступников не имеющие, собрались изрядной толпой, зарядились гневными речами и отправились мстить. При виде его ужасной фигуры и гнилозубой угрожающей улыбки большинство мстителей разбежалось. Остались лишь я, Матрос да Асхат. В кровавой схватке, ценой изорванной одежды и фингалов, мы купили себе независимость. Многие из бежавших платили дань до самого окончания школы…
Хребет мутно посмотрел на меня и, кажется, узнал.
– Капралов, кореш, мать-перемать, д-дай папироску!
– Не дам, – сказал я.
– Ну п-пшел тогда! Мне люди дадут. И курева дадут, и водки дадут. Уже давали, и еще дадут. А бабу я сам найду, понял?! – Он разошелся. – Сам л-любую бабу здесь возьму, если захочу, понял? Но я не хочу, понял? Я курить хочу, понял? Дай папироску, а? – Он стал затихать. – Дашь, чо-то скажу. Про тебя, Капрал, с-скажу.
Надо бы мне было прислушаться к его бормотанию. Но я побрезговал. Подвела меня гордыня.
– Я тебе, Хребтина, не Капрал. Это я для друзей Капрал. А тебе я другом никогда не был. Я тебе всегда морду бил. И сейчас бы набил за матерки твои, да мараться не хочу. А курить вредно, – сказал я, отворачиваясь.
Он засмеялся – словно больной щенок закашлялся.
К исходу второго дня, проведенного в почти абсолютном растительном безделье, я занимался тем, что рассказывал племяннице придумываемую на ходу сказку. Сказка была о смелой девочке Маше, добрых говорящих зверях, их королеве – мудрой собаке Марфе – и отвратительных ракообразных чудовищах.
Ольга с Антохой в обнимку сострадали телевизионным мытарствам американских студентов, тщетно пытавшихся спастись от неистребимого маньяка, вооруженного стальным крюком. Мама поднялась на второй этаж, в спальню, и там читала, а отец ушел кормить своих ненаглядных овец.
В окно постучали.
Я как раз добрался до прямого столкновения сказочного добра и зла, поэтому прерываться не пожелал. Кровавый крючкотворец остался один на один с главной героиней, и наблюдатели, с содроганием ожидающие развязки, не отреагировали вовсе.
Дождь все еще лил не прекращаясь, так что я вовсе не удивился, когда некоторое время спустя припозднившийся посетитель забарабанил по стеклу вновь. Уже раздраженно. Пришлось мне повесить в предгрозовом воздухе волшебной страны огнедышащего дракона, восклицающего: «Остановитесь, безумцы!» – и поглядеть, кому не сидится дома в такую слякоть.
Не сиделось Хребту. Я махнул рукой, мол, заползай во двор, извинился перед племянницей и пошел его встречать. Чтобы Марфа не порвала сердечного на фашистский знак.
– Курить не дам, – предупредил я его сразу.
– И ладно, – смиренно согласился он и тотчас заканючил: – Слушай, Филипп, ты же городской, образованный, пойдем ко мне, я тебе иконы покажу. У меня их много – матка шибко верующая была. Может, купишь которые? Матка перед смертью велела попу отдать, дак мне жалко. А ты найдешь богатого мужика в городе и тоже продашь. Подороже.
От него несло перегаром, глазенки лихорадочно поблескивали. Видно было, что мается он страшно, что держится из последних сил. Ему срочно надо было опохмелиться. А может, добавить.
– Подожди, – сказал я, – деньги возьму.
Всю дорогу Хребет возбужденно тараторил в предвкушении скорой поживы и последующего «разговения», а я пытался сообразить, обрадуется ли бабушка, если я ей презентую такой подарок? Или заставит в церковь отнести? Наконец, изрядно промокнув, мы добрались до его избы. Изба у него была хорошая – большая, обшитая лакированной рейкой, крытая оцинкованным железом. Но запущенная: после смерти родителей Хребет ни разу, наверное, даже окон не помыл.
– Вот и пришли, – сказал он и вдруг пронзительно свистнул.
Я с любопытством посмотрел на него и добродушно предостерег:
– Не свисти, зёма, – денег не будет.
Он нагловато ухмыльнулся.
В это время ворота дома распахнулись, и из них вышел Долото.
Юра Долото собственной персоной.
Следом за ним выскользнул Убеев. Инструктор по стрельбе «Булата», престарелый, но очень бойкий калмык. Он был вдесятеро опаснее Юры. Он был опаснее любого громилы из тех, что могли бы оказаться в роли моего противника. И даже всех одновременно. Потому что стрелял быстро и без промаха. На его согнутом крючком сухоньком пальчике висел спортивный малокалиберный пистолет. Оружие не слишком эффектное, но крайне эффективное. Насколько мне известно, многие из мировых спецслужб имеют штатное оружие как раз скромного двадцать второго калибра. Как и ликвидаторы-профессионалы.
Фамилия его теперь, на фоне этого пистолета, представлялась довольно двусмысленной и страшненькой.
– Руки за голову, и медленно на колени, – скомандовал Юра. – Очень медленно, братан. Очень!
Я подчинился. Хребет тем временем вихляясь, потирая ладошки и пританцовывая от нетерпения, заорал:
– Ой, мужики, не могу больше, выпить хочу! Где моя злодеечка? Чо вылупились? Обещали – наливайте.
Никто ему наливать, понятно, не бросился. Никто даже не посмотрел на него. А вылупились они на меня, не решаясь пока приблизиться. Только Убеев отмахнулся от него лениво, как от мухи.
Хребет начал закипать. Никогда он не отличался терпением и благоразумием.
– Вы чо, мужики, зажали, да? Положить решили на меня? – Он принялся с неприятным хрустом сжимать растопыренные угрожающе узловатые пальцы. – Свое требую, не чужое!
– Стой, где стоишь, ты, пьянь! – занервничал Юра. – Потерпи минуту, ну!
– Хер тебе, козел! Я уже задолбался ждать. Гони выпивку, сука, – взвыл безмозглый Хребет и бросился на обманщиков.
Щелкнул выстрел (нет, не был Убеев профессионалом, не те нервы). Хребет взвизгнул и споткнулся, а я, шлепнувшись с размаху на тротуар, пополз во всю прыть за поворот. Дом Хребта был угловым. Падающее тело бывшего школьного тирана спасло меня по меньшей мере от трех свинцовых пулек. За углом я вскочил на ноги и бросился к ближайшему забору.
Я успел сделать лишь один шаг.
Непроницаемая темнота, скрывшая дальнейший путь, плеснулась к глазным яблокам от затылка. Чем меня по нему огрели, я, естественно, не разглядел.
Очнулся я почти сразу, но все равно слишком поздно. Казалось, что на затылке тлеет, обжигая черепушку, небольшая головня. Перед потерявшими настройку резкости глазами расплывались мокрые разводы на досках, которыми был вымощен хребтовский двор. Доски были плохо оструганы, шершавая поверхность неприятно колола щеку. В завернутые за спину руки больно врезался холодный твердый металл наручников. (Как драматично прозорлив был Хребет, царство ему небесное, распевая вчерась про гром кандалов!) Сверху больше не капало – но не оттого, что дождь прекратился, а оттого, что двор был крытым.
Неярко светила грязная лампочка над входом в сени. И лиходеи в мокрой «коже» склонялись молча надо мной. Нечестные лиходеи, бессовестно нападающие на жертву со спины.
Молчали они недолго.
Судя по прорезавшимся голосам, их было трое. И были они нешуточно озабочены. Юра уныло вопрошал к Убееву, куда же теперь он, Убеев, прикажет пристроить трупака? Меткий стрелок визгливо ответствовал, что это дело не его. Он свое дело сделал. И не его, Убеева, беда, что местные пьяницы сами прыгают под пули.
– Бросить его в погреб, да и вся недолга, – посоветовал сиплым голосом незнакомый мне третий. Удачливый охотник за моей головой, по-видимому.
– А мент? – спросил его Юра. – Мент же сразу допрет, откуда у трупака свинец в башке и брюхе.
– Менту еще бабок сунуть, пускай молчит, – проявил сообразительность Убеев.
– Сколько ты ему сунешь? Жмурик – это тебе не телефонный звонок. За него сотней не расплатишься. У тебя есть лишняя штука? А две? И у меня нету. Да мент и не возьмет. Он, волчара, хоть за звонок бабки взял, а ведь не позвонил. Позвонил-то этот, которого ты грохнул. Мать-перемать-перемать! Ладно, – решил наконец Долото. – Заберем с собой, выбросим по дороге где-нибудь. А с ментом пусть шеф разбирается. Сходите в дом, найдите, во что жмура замотать.
Двое ушли, а Долото остался. Запиликал мобильником.
– Подъезжай, – сказал он кому-то. – Какое, в задницу, «нормально»! Калмык, урод, мужика подстрелил. Нет, не Капрала. Ну, давай по-быстрому. Ага, ждем.
– Юра, – позвал я, пытаясь приподняться (при этом головня на затылке весело разгорелась костерком боли). – Блин, Юра, вы взбесились, что ли? Зачем стреляли-то?
– Оклемался? Быстро ты. Не сердись, Капралов, я к тебе ничего личного не имею. Работа, понимаешь? Велено тебя взять, и все тут. Кровь из носу. Желательно, из твоего. А с калмыка еще спросят. Ему надо было только пугалом поработать. А он сорвался, маразматик. Теперь, если не выкрутимся, придется ему крайним быть. Сдадут его, как пить дать.
– Это уж как водится, – согласился я. – Мертвяку от этого, само собой, полегчает.
– Тебе-то что за забота? Он, кстати, и вложил тебя. За пять пузырей всего. Собаке – собачья смерть. Ты еще благодарить калмыка должен.
– В другой раз, если не возражаешь. Заодно и того поблагодарю, кто мне по башке врезал. Если шанс представится.
Я повернул голову, положив на доски другую щеку.
– Юра, а что вы, собственно, так преданно шестерите на Аскера? Сам он, понятно, восточный человек, ему по закону гор мстить положено. «Булат» тут каким боком замазан?
– Как – каким? – изумился Юра. – «Булат» частное предприятие. У всякой частной собственности есть хозяин. В нашем случае это – ветеран войны в Афганистане, депутат и известный предприниматель господин Аскеров. Неужели ты не знал?
Мне оставалось только вздохнуть. Не знал, дурак.
На улице зашуршали шины, мяукнул сигнал. Юра распахнул дверь. Вплотную к воротам стояла синяя «Газель». Бесшумно отъехала в сторону мокро поблескивающая дверца, и из машины послышался приглушенный голос:
– Заноси!
– Вставай, – сказал Долото. – И не дергайся, ради бога. Просто влезай и садись, куда велят.
Я медленно подтянул колени к груди и попытался встать. Голова закружилась, и я снова чуть не потерял сознание.
– Помоги, – попросил я.
Юра сгреб меня за шкирку, довольно легко поставил на ноги. Не отпуская, проводил до автобуса и подсадил в темный салон. Навстречу протянулись руки, меня втащили внутрь, дверца скользнула, закрываясь, и машина тронулась, быстро набирая скорость.
Что за притча? Я пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед. Нога наткнулась на мягкое. Тело? Чье?
– Вы в порядке, Фил? – раздался над ухом знакомый оперный бас. – Мы немного опоздали, простите.
– Игорь Игоревич? – неуверенно спросил я. – Это вы?.. Это действительно вы?
– Это действительно я.
Он расстегнул наручники.
– Черт, то-то я никак не мог толком Италию вспомнить. Халтурно работаете, господа гипнотизеры! Куда это годится?
– Да, вы правы. Поверхностная гипноиндукция качеством не отличается, – согласился Игорь Игоревич. – И наше безыскусное мошенничество с итальянскими воспоминаниями, увы, не вполне удалось. Но вы не расстраивайтесь, в следующий раз копнем пашню глубже, засеем качественнее, без спешки, – сообщил он доверительно. – А вы? Мы же предупреждали вас, Фил, о возможных проблемах. Предлагали ехать на курорт. Ваш приятель Генрик, не зная забот, плещется сейчас в теплом океане, пьет ледяной дайкири и ласкает знойных мулаток. Вы же не только успели заработать здоровенную шишку, но и послужили причиной человеческой смерти. И это всего за несколько часов. У вас своеобразный талант, Фил!
Он был прав. Но не это меня беспокоило сейчас больше всего.
– Куда мы едем?
– На базу Легиона, естественно. Или вы предпочитаете резиденцию Аскерова?
– Поворачивайте. Да побыстрее, черт вас дери! Эти молодцы, не исключаю, со злости помчатся ко мне домой.
Когда микроавтобус вдруг сорвался с места и скрылся из виду, Долото испытал чувство, родственное страху. И было от чего! В тылу у Капрала, оказывается, имелись сообщники. Хорошо, если всего лишь местная рисковая шпана. Но исходить в таких делах всегда следует из худшего.
Долото, опасливо озираясь, попятился в глубину двора, где и присел на корточки в тени поленницы. «А что в нашем случае худшее? – размышлял он. – То, что Аскер, по слухам, встал на скользкую тропу противостояния с гормашевскими. Открытых столкновений пока не было, но с чего-то ведь партии начинаются? Е2-Е4. И надеяться, что именно ты пробьешься в дамки или ферзи – по меньшей мере глупо. А, скорее всего, смертельно опасно. От пешек ничего не зависит, чего бы они о себе не думали. И даже от королей. Особенно, когда игроки режутся «в Чапаева». И если Капрал – фигура гормашевская, причем осознающая расстановку сил (в отличие от меня, используемого Аскером «в темную»), то немедленно рвать когти – самое умное. Рвать когти, увольняться из «Булата» и, желательно, «теряться». Надолго».
И Юра тихонько, ничего не говоря напарникам, выскользнул из двора, обтерши на прощание платочком кованое кольцо, заменявшее покойнику дверную ручку. Зачем оставлять свои «пальчики» судэкспертам, которые, надо полагать, скоро подъедут? Не спеша, но ходко он направился к автобусной остановке. Если расписание не изменилось, то через полчаса будет последний рейсовый на Сарацын. (Юра всегда старался разузнать побольше о месте проведения охранных мероприятий. Привычка и на этот раз оказалась нелишней.)
На его беду, остановка лежала в той же части поселка, что и мой дом. Как раз напротив, через дорогу.
А Убеев и Третий (я так и не узнал, кто именно) в это время занимались откровенным мародерством. Хребет не соврал об иконах. Забывшие и думать о поисках дерюжки, «булатовцы» шумно ссорясь, делили бесценные, восемнадцатого века сокровища хребтовской фамилии. Кое-как разобравшись, они стянули грязное покрывало с составленных горкой сундуков и, радостно переговариваясь, вывалились во двор.
Двор встретил их тишиной и безлюдьем. Не считать же труп за человека, а шуршание дождя по крыше – шумом? Третий, как более осторожный, хоть и молодой, скоренько «захотел в сортир» и юркнул в сторону огорода. Убеев, подняв пистолет стволом вверх, выглянул на улицу. Стремительный рубящий удар, нанесенный Паоло по его запястью, мгновенно переломил плечелучевую кость. Широкая ладонь закрыла Убееву рот, не давая завизжать от боли, а в лицо брызнула струйка легко испаряющейся жидкости со слабым ароматом ландышей.
Старый снайпер погрузился в беспамятство.
Третий прошмыгнул мимо сортира и открыл низенькую дверцу в огород. Темнота… Он выдохнул и, половчее ухватив продолговатый кожаный мешочек с песком, вышел под дождь. Именно этим путем он проник давеча за угол, где и притаился на завалинке, страхуя операцию от возможного побега прыткого Филипка. В тот раз все прошло гладко. Филипок получил мешком по темечку, гарантируя Третьему премию. Плюс две иконы.
Третий улыбнулся. И вдруг неведомая сила развернула его, поставив лицом к здоровенному мужику в дорогом плаще. Мужик наклонил породистый лоб и резко дернул Третьего на себя. Крякнули хрящи в носу, Третий осел на раскисшую грядку. Глаза у него закатились, а из-за пазухи вывалились две потемневшие доски с изображениями христианских святых. Святые угодники укоризненно смотрели на мародера, но тому было уже все равно. Сознание его раздробилось на мелкие, не связанные между собой кусочки.
Игорь Игоревич занес Третьего под крышу, рокотнул что-то водителю. Тот выволок из «Газели» благоухающего ландышем и абсолютно индифферентного к происходящему Никиту Кожемяку, пристроил в непринужденной позе рядом со скрюченным Хребтом. Игорь Игоревич достал из внутреннего кармана крошечную мобилу, набрал номер, спросил: «Лейтенант Коновалов?» Удовлетворенный положительным ответом, сказал: «Будьте любезны, подойдите к дому такому-то по улице такой-то. Здесь у вас вооруженное нападение с целью грабежа. Имеется труп хозяина. К счастью, грабители не поделили добро, и в драке получили тяжелые травмы. Сейчас они, некоторым образом, в обмороке. Поспешите, пожалуйста!»
На закономерный вопрос «кто говорит?» Игорь Игоревич скромно ответил: «Прохожий».
Но прежде, чем десант Больших Братьев занялся работой по пресечению противоправной деятельности банды охотников за культурными ценностями, я был высажен у родного порога. Шишка уже перестала пламенно напоминать о себе, и я чувствовал, что способен на многое. Многого, однако, пока не требовалось. Судя по спокойствию Марфы, чужих в доме не было.
– Если не возражаете, мы посмотрим, что к чему во вражьем стане, – сказал Игорь Игоревич. – Постараемся исправить ваши ошибки или хотя бы ликвидировать нежелательные последствия. А вы оставайтесь здесь. Успокойте родителей, скажите, что вынуждены сократить отпуск…
– Это известие их, конечно, успокоит, – согласился я. – Игорь Игоревич, скажите, разве вмешательство в земные дела вас не пугает?
– Волков бояться… Да и помощь местному правосудию, без сомнения, явится благородным жестом с нашей стороны. Не волнуйтесь, Фил, не в первый раз нам приходится совать нос (и руки тоже) в ваши выгребные ямы. Занимайтесь спокойно семьей, а нам предоставьте остальное. Будьте уверены, наши головы не пострадают. Держите на всякий случай. – Он протянул мне свою «Беретту». – Постарайтесь быть благоразумным.
«Газель» сорвалась с места, а я прислонился к толстому резному столбу отеческих ворот. Ждать пришлось недолго. Долото вывернул из-за угла, покрутил головой и уверенным шагом направился к автобусной остановке. Он был один.
«Какой умненький Юра, – подумал я, – и как быстро соображает! И никаких тебе принципов. Никаких тебе: «Сам погибай, а товарища выручай!» Запахло жареным – пора драпать. Безупречный ход мыслей! Почти».
Беспринципный умник Юра достиг, между тем, стилизованной под старину хоромины и, обогнув, скрылся за ней. Осторожный, змей! Только бы не вляпался там во что. Я перехватил пистолет в левую руку, сунул в карман и поспешил на теплую встречу с недавним коллегой. В целях маскировки я пристроился к шумной компании подвыпивших петуховцев, провожающих нагруженного сумками потомка на учебу в город. Выходные для него закончились.
Для меня, увы, тоже.
– Пожурчать есть желающие? – громко осведомился я у новых друзей, едва добравшись до остановки. – Нету? Жалко. Ну, тогда я один.
Долото в предвкушении встречи с аборигеном пытался изобразить из себя такого же страдальца мочевыводящих путей. Стоял, повернувшись лицом к стене, и совершал руками некие движения в области гульфика.
– Сколько не тряси, последняя все равно в трусы, – огорчил я его и навел «Беретту» на обслуживаемый орган. – Давно не виделись. Успел уже, наверное, соскучиться? Хватит копошиться, потом застегнешь. Положи руки на стену. Молодец.
Я подошел и пинком заставил его раздвинуть ноги пошире.
Он молчал. Соображал, стану ли я его «мочить» прямо сейчас, при свидетелях.
– А если это мои сообщники? – припугнул я.
Они очень кстати грянули в этот момент с веселым остервенением: «Охуе… Ох, уехал мой любимый…» – под аккомпанемент двух звонких, но расстроенных гитар. И никого, надо думать, кроме себя уже не слышали. И было это мне, конечно, на руку.
Я мотнул головой:
– Слышишь? Шумовая завеса – что надо! Эх, Юра, забрался ты сдуру, можно сказать, в самый серпентарий. И выбраться из него живым будет теперь для тебя оч-чень проблематично. Ты не думай, против тебя лично я тоже ничего не имею. Ровным счетом. Но отпустить после всего, что произошло, просто не вправе. По закону жанра. И первым делом ты, котик, схлопочешь по башке. Долг, знаешь ли, платежом красен. Потом – отправишься в участок. Ну а дальше, как повезет. Сколько годков за разбой положено, не помнишь?
– Кончай болтать, – окрысился он. – Лучше уж бей скорее.
– Как скажешь. – Я коротко замахнулся.
– Погодите, Фил, – раздался голос Игоря Игоревича. – Мне, кажется, найдется, что предложить Юрию.
Я облегченно вздохнул. Признаться, рука моя на поверженного антагониста подымалась с трудом, а опуститься – смогла бы? Не уверен.