Страница:
С транспортеров ударили плазменные пушки. Деревня вспыхнула – сразу в десятке мест.
Онзаны, не ожидавшие подобного оборота дел, заметались. Часть неудачников бросилась назад, к входу в червоточину. Однако допрыгнуть до ее близкого, казалось бы, жерла стало вдруг проблемой. Онзаны остервенело пихались, без разбору орудуя клешнями. В панике карабкались друг на друга, палили из пищалей в товарищей, ставших внезапно главной преградой к спасению – но гибли один за другим, не успев нырнуть в спасительный позолоченный мрак. Для снайперов восемнадцатой базы, вооруженных дальнобойными «Драконами» не могло отыскаться более легкой добычи.
Главная масса онзанов бросилась прочь из деревни. Вперед, вперед – на оперативный простор! Уж там-то покажем мягкотелым, почем фунт лиха! Однако и этим смельчакам не слишком везло: куда ни сунься, натыкались они на жгуты плазменных разрядов да на страшное зрелище свинцовых вод безбрежной, как само небытие, реки.
Наконец кто-то из онзанов, не потерявших остатков самообладания, обнаружил выход на «большую землю». Остатки сил вторжения бросились на первую линию окопов Легиона, топча тела рухнувших товарищей.
Окопы встретили их менее наглядной, чем ревущие струи плазмы, но от этого ничуть не менее страшной смертью. Хлопанье «Драконов», выплевывающих килограммы металла, слилось в хриплый клекот.
Транспортеры продолжали методичный обстрел деревни.
Количество онзанов, мчащихся на передовые позиции легионеров, стремительно уменьшалось. Всего несколько десятков, возможно, до сотни бегунов поравнялось с окопами. И лишь считанные единицы преодолели укрепленную полосу. Часть наиболее отчаянных головорезов спрыгнула на плечи легионеров, намереваясь подороже продать жизнь. В окопах тут же закипели ожесточенные схватки. Часть полегла от выстрелов в упор.
Преодолевшие фортификационную полосу членистоногие воины, крайне немногие, устремились в сторону хоть и не близкого, но сулящего спасение леса.
Прямиком в лапы к четвертому взводу.
Филипп сразу выбрал для себя двоих. У одного на спине болтались гранатомет и сумка с боеприпасами. Другой размахивал двумя пузатыми бутылками с «молотовским коктейлем», только чудом не уничтожившими хозяина в аду горящей деревни. Возможно, он вылупился в рубашке. Филипп собирался это проверить.
Он тщательно прицелился и мягко нажал спуск.
Счастливчик кувыркнулся, пробороздил по жесткой стерне и затих. И то сказать, какая рубашка в яйце? Филипп перевел прицел на следующего. Но, оказывается, кто-то из ребят его уже опередил. Гранатометчик бился, уткнувшись передней частью корпуса в муравейник. Сумка отлетела в сторону и раскрылась, демонстрируя матовые цилиндры запасных гранат. Закопченная труба фаустпатрона торчала из-под агонизирующего тела.
Парочка последних живых онзанов дергалась в сетке, сброшенной на них с вернувшейся «четверки». Сеть неумолимо сжималась, упаковывая пленников в бесформенный кокон. Кокон вознесся на оранжевом канате в воздух и повис, раскачиваясь, под брюхом транспортера. Пленённым врагам предстояло бесславное возвращение на родину. Именно они должны были известить главное рачье командование: увы, мы вновь разбиты, притом наголову.
Операция продолжалась не более пятнадцати минут и завершилась плановым успехом, еще раз продемонстрировав полнейшее военное превосходство Легиона над отсталым во всех смыслах супостатом.
Бойцы покидали окопы, перешучиваясь и хвастливо подсчитывая количество застреленных тварей. Рукопашная схватка также не принесла онзанам успеха. Не было даже сколько-нибудь серьезно раненных.
Деревня догорала.
Филипп одним махом выпрыгнул на бруствер и потянулся. Присел несколько раз, разгоняя кровь, забросил привычным движением карабин за спину и двинулся к взводному транспортеру.
Лейтенант Василиса стояла около сетки с онзанами и мелодично курлыкала на их языке. Объясняла, что если кто к нам с мечом – тому по зубам. Однозначно. Попомните, мол, и детям своим завещайте! Подавленные молниеносным разгромом, неприятельские солдаты безмолвствовали. Василиса на прощание свистнула с переливом и махнула Петрухе рукой.
Транспортер поднялся над полем боя и, заложив красивый пируэт, направился к входу в канал. Пожар там уже потушили. Строители, предусмотрительно скрывавшиеся во время операции поодаль, быстрыми темпами сооружали вокруг входа в канал внушительный саркофаг, призванный навсегда отсечь онзанам доступ в Онуиса Дабаг.
По-видимому, уродливая гора пластокерамики послужит также и многим поколениям аборигенов. Например, как предмет поклонения. Их-то дорогие идолы сгорели вместе с деревней, не оставив после себя и головешек.
«Любопытно, – думал Филипп, – как поступят Братья с жилищами дабагцев? Будут воссоздавать с точностью до молекулы? Вряд ли… Поставят палатки? Тоже маловероятно. И захотят ли еще местные жители вернуться на родное пепелище, носящее явные следы сражения сверхъестественных существ?»
Между тем транспортер с болтающимися в сетке онзанами вернулся назад.
«Должно быть, что-то не готово», – решил Филипп.
Меньшиков, развлекаясь, кружил над позициями четвертого взвода. Пленникам от этого было сильно не по себе – они протяжно выли, замолкая каждый раз, когда стремительно надвигающаяся земля или достаточно толстые ветви деревьев грозили оборвать ниточку счастливо и неожиданно спасенной жизни.
Василиса прижала пальцами лепестки лорингафона к лебединой шее и сказала:
– Достаточно, Меньшиков.
– Есть, мастер лейтенант, – отозвался веселый голос, и транспортер сразу остановился.
В ту же секунду громко рвануло. К транспортеру устремился нещадно дымящий пороховым двигателем снаряд. Подстреленный гранатометчик – тот, что лежал возле муравейника и был всеми наивно принят за убитого – дождался звездного часа. Он не рискнул извлечь фаустпатрон из-под своего тела, опасаясь обнаружить намерения раньше времени. И произвел последний в жизни выстрел отлично сознавая, что обрекает себя на страшную смерть. Закрученный бешеным штопором выхлоп разорвал героя пополам. Но жертвенность его была напрасна. Меньшиков лишь едва-едва сдал транспортер вбок, и ракета ушла в крону близкого дерева. Ударившись об одну из ветвей, ракета взорвалась. Осколки хлестнули по листьям, пробарабанили по корпусу транспортера и распороли сетку с онзанами.
Неизвестно, сколько осколков досталось пленникам. Вывалившись из тесного узилища, они отнюдь не оцепенели в растерянности, а бросились со всех ног в лес.
Филипп тотчас помчался вдогонку. Скоро с ним поравнялась Василиса.
– Где они?
Вопрос насущный – на четырех ногах онзаны двигались по меньшей мере в полтора раза быстрее людей. А по смешанному лесу с густым подлеском и грудами валежника, пожалуй, вдвое. Обтекаемые формы рачьих тел и низкий «клиренс» тоже лили водицу вовсе не на легионерскую мельницу. Словом, беглецы пропали.
– Там, – твердо сказал Филипп и показал рукой. – Там, точно.
– Видел?
– Нет. Для того чтобы знать, видеть не обязательно. Кто-то из них ранен. Может и оба. Глядите, кровь.
Крови было много. К темно-красным каплям примешивались зеленоватые включения.
– Наверное, в желудок попало, – со знанием дела сказал Филипп.
– Это для них не смертельно, – с сожалением в голосе покачала головой Василиса.
– Тем не менее. Вряд ли осколок в брюхе придаст раненому сил. Возможно, второй его вообще бросит. Или добьет. Эх, собаку бы! Марфа, где ты? Ау!
– Обойдемся без Марфы. Сканер нюхом обладает ничуть не худшим.
– Хотелось бы надеяться.
Их нагнали Генрик и Долото.
– Облаву разворачивают. Над лесом пошли транспортеры. Пока ничего.
– Ерунда, найдем, – сказал Филипп. – Мы с вами и найдем.
Василиса посмотрела на него с интересом.
– Ну, значит, ты и веди, следопыт. Раз так в себе уверен. Найдешь беглецов первый – заработаешь поощрение.
– А если не найду?
– Ремня получишь, – оскалился Генрик.
– Точно, – подтвердила Василиса, – ремня. Пряжкой по гузну, чтобы не хвалился понапрасну.
– Пряжкой… что ж, хорошо, я согласен.
Количество крови на траве и листьях увеличивалось. Хороший признак. Значит, ранение даже опаснее, чем считал Филипп. Кроме того, появились и другие кровавые отметины: более яркие, с пузырьками, словно от слюны. Похоже, у кого-то из преследуемых открылась новая рана. И похоже на сей раз задето легкое.
Скоро легионеры наткнулись на след недавней лежки. Да, силы онзанов катастрофически таяли.
– Не пойму, – сказала Василиса, – почему они побежали? Я же им вполне доходчиво объяснила, что гарантирую возвращение домой. И что насилия над ними никто творить не будет. Контузило их, что ли? Или настолько тупы? Или не поверили?
Филипп улыбнулся.
– А они как раз поверили. И ничуть они не тупы. Генрик, дружище, ты историю лучше знаешь. Напомни мастеру лейтенанту, что там полагалось в средние века для гонца, принесшего плохую весть? Расставание с башкой или напротив, встреча с колом?
– Это уж как повезет. Могли и свинца в глотку залить.
– Вот как? Действительно тогда непонятно, чего бы им домой не поспешить?
– Эрудиты. Остроумцы. Содрогаюсь от смеха, – сухо сказала Василиса.
– И я, – подхватил подхалимски Долото, но осекся под ее гневным взглядом.
Лес, по которому двигались легионеры, был практически неотличим от того, что окружал Петуховку. Филипп чувствовал себя в нем превосходно. Те же деревья, те же травы, кусты, папоротники. Та же сырость. Как в августе.
Он вдыхал знакомые запахи, нежно прикасался пальцами к деревьям, ловко уклонялся от многочисленных паучьих тенет, залепивших лица его спутников, и вообще – наслаждался. Вместо обременительного для его чувства справедливости уничтожения беззащитных онзанов (допотопное оружие – не в счет) он получил настоящую охоту. А когда преследование закончится, самому можно ведь и не стрелять. Желающие найдутся. Вон, как горят азартом глазищи Василисы! И штатный кураторский пистолет не раз уже перекочевывал из кобуры в ее ладонь и обратно. Интересно, разрешит она Генрику воспользоваться метателем сети? Или нет?
Инстинктом прирожденного охотника, отточенным почти двумя десятилетиями практики, Филипп чувствовал, что дичь где-то рядом. Дело даже не в том, что анализатор сканера начал выдавать проценты, весьма близкие к единице. И не в том, что пятна, почти уже лужицы крови на ощупь стали почти горячими. Нет, совсем не в том. Он просто знал. И еще – ему казалось почему-то, что их могут опередить. Только кто?
Скоро он узнал и это…
До слуха легионеров донесся вдруг пронзительный человеческий крик, сменившийся гневным ревом и серией глухих ударов.
– Быстрее!
Василиса помчалась, почти не разбирая дороги, но тут же споткнулась и полетела в высокий папоротник. Ее подняли. Она яростно вырвалась.
– Не быстрее, а осторожнее, – рискуя нарваться на затрещину, поправил Филипп. – Там не наши!Аборигены.
Легионеры подобрались к большому кусту малинника, скрывающему от их глаз картину происходящего. С максимальной осторожностью углубились в густые заросли. Ползком преодолели и увидели…
Два кряжистых мужика в долгополых рубахах, подпоясанных лыком, в высоких меховых колпаках и в лаптях, проворно рубили неподвижную темную тушу. Широкие топоры на длинных топорищах так и мелькали в умелых руках, с мокрым хрустом превращая труп онзана в нечто невообразимое. Третий мужик, бледный, в окровавленной одежде, сосредоточенно обматывал тряпицей руку, помогая себе зубами.
– «Идут мужики и несут топоры, что-то страшное будет», – процитировал шепотом Филипп. – Вострые у них, однако, топорики! Неужели медными или даже бронзовыми можно так онзана искрошить? Чудеса!
– Второй где? – прошипела Василиса. – Ты мне второго найди, Капралов, или задницей ты не отделаешься!
– Он здесь. Спрятался. Погодим, пока лесорубы натешатся. А там и спеленаем его, сердечного.
– Где здесь?
– Не скажу. А то вы, мастер лейтенант, устроите, не дай бог, сеанс показательных стрельб. Мужичков напугаете или, чего хуже, вынудите их и за нас взяться. А я не тороплюсь превратиться в кусок сочной вырезки. Лучше уж пусть коснется моей задницы ваш ремень…
– Заткнись, – погрозил ему кулаком Генрик. – Простите его, мастер лейтенант, на него опять болтливость нашла. Такой человек.
– Ботало я, – подтвердил Филипп. – Так меня мама называет.
Юра Долото, лежащий рядом с Филиппом, повинуясь жесту сержанта, врезал Капралову локтем в бок. Филипп охнул и заткнулся.
Наконец мужички притомились тяпать. Тот, что постарше, имеющий клочковатую бородищу до середины груди, что-то сказал, и экзекуция прекратилась. Аборигены обтерли лезвия травой, заткнули топоры за пояс. Подошли к товарищу, старший спросил его о самочувствии (о чем же еще?). Молодой побежал в лес и скоро вернулся, ведя безрогого быка, впряженного в волокушу. Бык был широкогруд и крепконог, поджар как мраморный дог и столь же изысканно пятнист. Его длинная горбоносая морда с отвисшими складчатыми брылами казалась бы печальной. Если бы не полыхающие из-под костистых надбровных дуг глубоко-черные глаза. Нет, этот одр был вовсе не так прост, каким казался с первого взгляда. На волокуше было нагружено изрядно дровишек, порубленных на метровые чурбаки.
Дрова столкнули. На их место навалили веток, затащили расчлененное тело онзана и предложили прилечь раненому. Тот отрицательно помотал головой. Молодой абориген собрал в платок остатки снеди (видать, лесорубы как раз кушали, когда на них вылетело неизвестное чудовище) и подхватил топор искалеченного. Троица неторопливо удалилась, погоняя быка тяжелыми тумаками. Бык шагал гордо, лишь изредка всхрапывал. За все время лесорубами было сказано не более десятка слов.
«Молчаливый народец, – подумал с одобрением Филипп, – и крайне психически устойчивый. Словно каждый день с монстрами сражаются».
Игнорируя гневные взгляды кураторши, он выждал достаточно времени, чтобы быть уверенным, что лесорубы больше не вернутся, и показал:
– Там.
«Там» оказалось в аккурат за спиной. На самой границе малинника.
Возмущению не было предела. «И ты молчал? А если бы он нам пятки подрезал?!» И даже: «Говнюк ты после этого, Капрал!» Филипп скромно улыбался. Все было под контролем.
Устав ругаться, Генрик сверился с показаниями сканера, кивнул и навел на неприметный холмик метатель сети. Василиса встала на одно колено, оперлась на другое локтем руки, держащей пистолет, трижды выстрелила. Пули легли вплотную к холмику.
Затаившийся онзан не выдержал.
В стороны полетели мелкие сучки и комки дерна. Взвилась увлекаемая четырьмя грузилами сеть. Накрыла беглеца прочной, хоть и тонкой паутиной. Онзана выволокли на полянку, служившую недавно плахой для его собрата. Василиса вызвала транспортер.
– Как насчет поощрения мастер лейтенант? – поинтересовался Филипп. – Все-таки будет? Или нет?
Василиса призадумалась, нахмурив брови. Каждый истолковал ее молчание по-своему.
– Будит, будит! Шашлик ис типе будит! – зловеще заржал Генрик.
Долото, подтверждая слова сержанта, провел большим пальцем по горлу. Выпучил глаза, вывалил изо рта язык и захрипел.
– На себе-то бы не показывал, – предостерег его Филипп. – Плохая примета.
Долото тотчас поперхнулся слюной и закашлялся.
– Вот-вот! – расцвел Филипп. – Что я говорил!
Наконец Василиса приняла решение.
– Слушай, Капралов, ты же нас, по сути, под удар подставлял. Не западло еще и поощрения за это требовать? Нет?!! У тебя вообще совесть на плечах есть?
– Откуда? – удивился Филипп. – У меня там волосы лежат.
Василиса, прищурившись, оглядела его с ног до головы и под возмущенный вой Саркисяна и Долота вынесла окончательный вердикт:
– Увольнение на сутки к Рождеству. И стандартные командировочные сверху.
Филипп довольно улыбнулся и прищелкнул пальцами.
Вскоре над их головами, тихонечко подвывая турбинами, завис вызванный транспортер. Василиса щелчком ногтя по мочке включила клипсу-наушник, прижала бобышки ларингофона к шее и принялась командовать. Транспортер спикировал, пандус откинулся. Следопыты поволокли тяжелый сверток с онзаном внутрь. Василиса поторапливала, подталкивала и, похоже, едва сдерживалась, чтобы не отвесить кому-нибудь пинка.
– Что за спешка, мастер лейтенант? – спросил ее Филипп.
– У соседей что-то неладно, – бросила она. – Кажется, часть онзанов прорвалась сквозь оцепление и скрылась в лесах. А там оказался не эвакуированный хутор. Люди.
– Ого, – сказал Филипп.
ГЛАВА 5
Хутор освобождали не мы, а настоящие мастаки ножа и пистолета с глушителем, чья антитеррористическая квалификация более подходила к возникшей ситуации. Французы, а может быть, израильтяне. В общем, там проблем было не так уж и много. Братья мигом приволокли свою химическую станцию и принялись обдувать аборигенские избенки газом, даже не разбираясь, есть ли там онзаны на самом деле. Ну, а нас развернутой цепью двинули прочесывать сырые леса Онуиса Дабаг.
В целях безопасности звенья цепи были двойными.
– Между прочим, – сказал я Генке, когда первый час бесплодной пока операции “Трал” перевалил за середину, – онзаны не так уж и велики по сравнению с земными ракообразными. Размах клешней паучьего краба, выловленного у берегов Японии, достигал трех тысяч шестисот девяноста миллиметров. Что в переводе на общеупотребительный язык значит три метра семьдесят сантиметров без малого. Но самым кровожадным хищником мирового океана является вовсе не он. И даже не белая акула, чья злобность и человеконенавистничество сильно преувеличены, а синеперый тунец. С неистовой яростью набрасываются синеперые тунцы на косяки рыб и разрывают на части в десятки раз больше рыб, чем могут съесть. В свою очередь мясо тунца по причине низкой жирности и высокого содержания белка – ценный диетический продукт. Излюбленная пища заграничных культуристов в период “сушки” мускулатуры перед соревнованиями.
– Общение с тобой всегда было полезным в познавательном плане, – похвалил меня Саркисян. – Ты что, волнуешься, любимчик начальственный? Ишь, языком-то зачесал.
Я не стал отпираться. Волнуюсь… Да я вообще боялся, честно признаться! Не онзанов, нет. Аборигенов с топорами. Выскочит такой удалец, тяпнет по шее, и вся недолга. Не станешь же от них отстреливаться. Я очень живо представил эту картину, с окровавленным топором и отъятой головой, и спросил:
– Гена, как думаешь – ты сам, без оглядки на бытующие суеверия, – после смерти будет чего-нибудь?
– Нет, – сказал он, – ничего не будет. По крайней мере, для тебя сегодняшнего. А тот, кто после тебя останется, не будет иметь с тобой ничего общего. Ты для него – только оболочка, скорлупа. Может, тюрьма, а может забытый сон о тюрьме. Он о тебе и знать не будет.
– А память, духовный опыт, знания, наконец? Закон сохранения информации никто не отменял! – страстно возразил я. Очень уж мне не хотелось становиться сброшенной кучкой изношенной одежды для какого-то грядущего существа. Я даже почувствовал, что начинаю испытывать к нему что-то вроде неприязни.
– Информация говоришь? Возможно, она и сохранится. Но уже в совершенно другом виде. Скажем, трансформируется в физическое тело пост-Филиппа. Много ты помнишь о себе – внутриутробном? И даже так: о себе – как части матери? Отца? Ни хрена! А ведь в момент зачатия тоже был, по большому счету, не существом еще – концентрированной информацией… Тот, кто вылупится из тебя, вообще будет принадлежать другому миру, если хочешь знать.
– Ага, у него будут крылышки и лютня, он будет порхать среди облаков и петь псалмы, – съязвил я. – Нету, Генка, конструктивности в твоем ответе, зря спросил.
– Зря, – легко согласился он. – Я всякую мистику посмертную на дух не переношу. И тебе забивать ею голову годков этак до семидесяти не советовал бы. Вот врежем дуба, тогда и узнаем все в лучшем виде. А чтобы не обрести этот последний опыт раньше времени, ты не в высь горнюю взор пытливый устремляй, но в юдоль земную. Вон там, возле сухого дерева, что видишь?
– Труп, – сказал я.
Мы подскочили к телу одновременно с соседним звеном. Наум в поисках пульса пробежался по окровавленной шее аборигена пальцами и сказал ошеломленно:
– Да он живой!
Главной неожиданностью, которую преподнес нам туземец, оказалась вовсе не его феноменальная живучесть. Он был, по всей видимости, воином! Не пахарем, охотником или кузнецом, взявшимся за оружие по необходимости, а профессионалом. Это в примитивном-то обществе! Поверить было трудно, однако пришлось. Аргументы оказались весомыми. Доспехи из толстой кожи на упругом каркасе из материала вроде китового уса, густо усеянные чеканными металлическими бляхами. Обнаруженное неподалеку верховое животное, знакомый нам пятнистый бык с бешеным взглядом, под броней из костяных пластин. И, наконец, оружие.
Оружие вызвало у нас тихий восторг и шумное недоумение. Большие Братья что-то проглядели, – сообщало оно всем своим совершенным видом. Это было что-то вроде кайла или ледоруба на метровой рукоятке, обмотанной сыромятным ремешком. Более длинный клинок кайла – трехгранный как стилет, несколько искривленный и очень острый – походил на хищный птичий клюв. Другой – с плоским, закругленным словно у пешни концом, тоже бритвенно-острым, идеально подошел бы для вскрытия онзанских броневых макушек. Бело-голубой материал, из которого было сделано боевое навершие секиры, не носил следов механической обработки. Скорее всего, его изготовили методом прессования из металлического (а то и сверхпрочного керамического) порошка.
Налицо было вмешательство сторонних, высокотехнологических сил, неизвестных Терре.
Прибывшая на наш зов Василиса первым делом разогнала всех, за исключением Березовского, оказывающего первую доврачебную помощь, и принялась наговаривать в ларингофон, попутно обшаривая раненого дабагца. Найденные анахронизмы (или, если угодно, артефакты) она складывала в свой ранец.
Четвертый взвод, руководствуясь ее приказом, отставил на время прочесывание и бродил окрест. Судя по вопросам, которыми нас забросали по линии связи соседи слева и справа, их тоже тормознули, не объяснив толком причин.
Первым заголосил Павлуша Мелкий, потом подхватили близнецы, а потом взревели и мы с Генриком. Да уж, дабагский ратник, прежде чем свалиться под дерево, успел потешить удаль молодецкую, ничего не скажешь. Всего мы насчитали шесть дохлых онзанов, а один был еще частично жив, и Бородач добил его из карабина.
У всех трупов в качестве смертельной раны присутствовала всего одна небольшая, но глубокая дырочка от трехгранного острия кайла. Входное отверстие находилось ровнехонько между панцирем и броневой «шапочкой».
У каждого, повторяю, одна!
Р-раз – и каюк! Высший пилотаж! И, по-видимому, огромный опыт. Нижние части тел онзанов, изуродованные до крайности, определенно побывали в контакте со страшными копытами быка. Подкованными, кстати, тоже отнюдь не в доисторической деревенской кузне.
Сопоставив факты, даже ваш покорный слуга оказался способен прийти к выводу, что онзаны и дабагцы – давнишние знакомцы. Причем у туземцев имеются могущественные, хоть и не слишком афиширующие себя союзники.
То же, очевидно, пришло в голову Веронике. Она приказала собрать трупы в кучу, выставить возле них пост; остальным перекуривать и ждать дальнейших указаний. Сама вела радиопереговоры на все более высоких тонах. И, кажется, даже грязно ругалась по-своему. Тон был именно такой, не ошибешься.
А у меня, видимо, сгорел последний адреналин, потому что начался крутейший отходняк. Мышцы ослабли, на душе сделалось муторно.
– Между прочим, – сказал я, взирая на растерзанные останки онзанов, – цветок раффлезия, самый крупный цветок в мире, достигающий метра в диаметре и выглядящий как куча разлагающегося мяса, пахнет падалью. Запах привлекает к нему насекомых-опылителей. Или вот еще о падали… – Мне показалось, что к рукам пристали ошметки окровавленной рачьей плоти. Я принялся тереть их травой, поливая из фляги. – Послушай, Генка: «Кончилось побоище, падаль – пища воронам; тыщи гениталиев, орды рук и ног. Поглядел на мерзость я, что гниёт по сторонам, окатил бензинчиком, плюнул – и поджёг…»
Заслышав довольно громкую декламацию, начал подтягиваться личный состав. Окончила ругаться и подошла Василиса. Весьма кстати, промелькнула у меня злорадная мыслишка. Богатырь из стихотворения, победивший иноземную рать привычным для русских витязей оружием, как раз собрался предаться релаксации: «Приустал я, молодец (дуб, чай, не пушиночка), пал в траву душистую, в сладкие овсы. Глядь, ко мне лебёдушкой – давняя блондиночка. Улыбнулась скромненько… и сняла трусы. Опустился занавес. Неча пялить зеночки, как пыхтит-старается бойкий молодец между разведённыя девичьи коленочки. Трах пошёл нешуточный. Сказочке конец…»
Давняя блондиночка вспыхнула как маков цвет. Вот уж, кажется, от кого не ожидал. Я сделал вид, что ничего не заметил, и спросил заржавшую публику:
Онзаны, не ожидавшие подобного оборота дел, заметались. Часть неудачников бросилась назад, к входу в червоточину. Однако допрыгнуть до ее близкого, казалось бы, жерла стало вдруг проблемой. Онзаны остервенело пихались, без разбору орудуя клешнями. В панике карабкались друг на друга, палили из пищалей в товарищей, ставших внезапно главной преградой к спасению – но гибли один за другим, не успев нырнуть в спасительный позолоченный мрак. Для снайперов восемнадцатой базы, вооруженных дальнобойными «Драконами» не могло отыскаться более легкой добычи.
Главная масса онзанов бросилась прочь из деревни. Вперед, вперед – на оперативный простор! Уж там-то покажем мягкотелым, почем фунт лиха! Однако и этим смельчакам не слишком везло: куда ни сунься, натыкались они на жгуты плазменных разрядов да на страшное зрелище свинцовых вод безбрежной, как само небытие, реки.
Наконец кто-то из онзанов, не потерявших остатков самообладания, обнаружил выход на «большую землю». Остатки сил вторжения бросились на первую линию окопов Легиона, топча тела рухнувших товарищей.
Окопы встретили их менее наглядной, чем ревущие струи плазмы, но от этого ничуть не менее страшной смертью. Хлопанье «Драконов», выплевывающих килограммы металла, слилось в хриплый клекот.
Транспортеры продолжали методичный обстрел деревни.
Количество онзанов, мчащихся на передовые позиции легионеров, стремительно уменьшалось. Всего несколько десятков, возможно, до сотни бегунов поравнялось с окопами. И лишь считанные единицы преодолели укрепленную полосу. Часть наиболее отчаянных головорезов спрыгнула на плечи легионеров, намереваясь подороже продать жизнь. В окопах тут же закипели ожесточенные схватки. Часть полегла от выстрелов в упор.
Преодолевшие фортификационную полосу членистоногие воины, крайне немногие, устремились в сторону хоть и не близкого, но сулящего спасение леса.
Прямиком в лапы к четвертому взводу.
Филипп сразу выбрал для себя двоих. У одного на спине болтались гранатомет и сумка с боеприпасами. Другой размахивал двумя пузатыми бутылками с «молотовским коктейлем», только чудом не уничтожившими хозяина в аду горящей деревни. Возможно, он вылупился в рубашке. Филипп собирался это проверить.
Он тщательно прицелился и мягко нажал спуск.
Счастливчик кувыркнулся, пробороздил по жесткой стерне и затих. И то сказать, какая рубашка в яйце? Филипп перевел прицел на следующего. Но, оказывается, кто-то из ребят его уже опередил. Гранатометчик бился, уткнувшись передней частью корпуса в муравейник. Сумка отлетела в сторону и раскрылась, демонстрируя матовые цилиндры запасных гранат. Закопченная труба фаустпатрона торчала из-под агонизирующего тела.
Парочка последних живых онзанов дергалась в сетке, сброшенной на них с вернувшейся «четверки». Сеть неумолимо сжималась, упаковывая пленников в бесформенный кокон. Кокон вознесся на оранжевом канате в воздух и повис, раскачиваясь, под брюхом транспортера. Пленённым врагам предстояло бесславное возвращение на родину. Именно они должны были известить главное рачье командование: увы, мы вновь разбиты, притом наголову.
Операция продолжалась не более пятнадцати минут и завершилась плановым успехом, еще раз продемонстрировав полнейшее военное превосходство Легиона над отсталым во всех смыслах супостатом.
Бойцы покидали окопы, перешучиваясь и хвастливо подсчитывая количество застреленных тварей. Рукопашная схватка также не принесла онзанам успеха. Не было даже сколько-нибудь серьезно раненных.
Деревня догорала.
Филипп одним махом выпрыгнул на бруствер и потянулся. Присел несколько раз, разгоняя кровь, забросил привычным движением карабин за спину и двинулся к взводному транспортеру.
Лейтенант Василиса стояла около сетки с онзанами и мелодично курлыкала на их языке. Объясняла, что если кто к нам с мечом – тому по зубам. Однозначно. Попомните, мол, и детям своим завещайте! Подавленные молниеносным разгромом, неприятельские солдаты безмолвствовали. Василиса на прощание свистнула с переливом и махнула Петрухе рукой.
Транспортер поднялся над полем боя и, заложив красивый пируэт, направился к входу в канал. Пожар там уже потушили. Строители, предусмотрительно скрывавшиеся во время операции поодаль, быстрыми темпами сооружали вокруг входа в канал внушительный саркофаг, призванный навсегда отсечь онзанам доступ в Онуиса Дабаг.
По-видимому, уродливая гора пластокерамики послужит также и многим поколениям аборигенов. Например, как предмет поклонения. Их-то дорогие идолы сгорели вместе с деревней, не оставив после себя и головешек.
«Любопытно, – думал Филипп, – как поступят Братья с жилищами дабагцев? Будут воссоздавать с точностью до молекулы? Вряд ли… Поставят палатки? Тоже маловероятно. И захотят ли еще местные жители вернуться на родное пепелище, носящее явные следы сражения сверхъестественных существ?»
Между тем транспортер с болтающимися в сетке онзанами вернулся назад.
«Должно быть, что-то не готово», – решил Филипп.
Меньшиков, развлекаясь, кружил над позициями четвертого взвода. Пленникам от этого было сильно не по себе – они протяжно выли, замолкая каждый раз, когда стремительно надвигающаяся земля или достаточно толстые ветви деревьев грозили оборвать ниточку счастливо и неожиданно спасенной жизни.
Василиса прижала пальцами лепестки лорингафона к лебединой шее и сказала:
– Достаточно, Меньшиков.
– Есть, мастер лейтенант, – отозвался веселый голос, и транспортер сразу остановился.
В ту же секунду громко рвануло. К транспортеру устремился нещадно дымящий пороховым двигателем снаряд. Подстреленный гранатометчик – тот, что лежал возле муравейника и был всеми наивно принят за убитого – дождался звездного часа. Он не рискнул извлечь фаустпатрон из-под своего тела, опасаясь обнаружить намерения раньше времени. И произвел последний в жизни выстрел отлично сознавая, что обрекает себя на страшную смерть. Закрученный бешеным штопором выхлоп разорвал героя пополам. Но жертвенность его была напрасна. Меньшиков лишь едва-едва сдал транспортер вбок, и ракета ушла в крону близкого дерева. Ударившись об одну из ветвей, ракета взорвалась. Осколки хлестнули по листьям, пробарабанили по корпусу транспортера и распороли сетку с онзанами.
Неизвестно, сколько осколков досталось пленникам. Вывалившись из тесного узилища, они отнюдь не оцепенели в растерянности, а бросились со всех ног в лес.
Филипп тотчас помчался вдогонку. Скоро с ним поравнялась Василиса.
– Где они?
Вопрос насущный – на четырех ногах онзаны двигались по меньшей мере в полтора раза быстрее людей. А по смешанному лесу с густым подлеском и грудами валежника, пожалуй, вдвое. Обтекаемые формы рачьих тел и низкий «клиренс» тоже лили водицу вовсе не на легионерскую мельницу. Словом, беглецы пропали.
– Там, – твердо сказал Филипп и показал рукой. – Там, точно.
– Видел?
– Нет. Для того чтобы знать, видеть не обязательно. Кто-то из них ранен. Может и оба. Глядите, кровь.
Крови было много. К темно-красным каплям примешивались зеленоватые включения.
– Наверное, в желудок попало, – со знанием дела сказал Филипп.
– Это для них не смертельно, – с сожалением в голосе покачала головой Василиса.
– Тем не менее. Вряд ли осколок в брюхе придаст раненому сил. Возможно, второй его вообще бросит. Или добьет. Эх, собаку бы! Марфа, где ты? Ау!
– Обойдемся без Марфы. Сканер нюхом обладает ничуть не худшим.
– Хотелось бы надеяться.
Их нагнали Генрик и Долото.
– Облаву разворачивают. Над лесом пошли транспортеры. Пока ничего.
– Ерунда, найдем, – сказал Филипп. – Мы с вами и найдем.
Василиса посмотрела на него с интересом.
– Ну, значит, ты и веди, следопыт. Раз так в себе уверен. Найдешь беглецов первый – заработаешь поощрение.
– А если не найду?
– Ремня получишь, – оскалился Генрик.
– Точно, – подтвердила Василиса, – ремня. Пряжкой по гузну, чтобы не хвалился понапрасну.
– Пряжкой… что ж, хорошо, я согласен.
Количество крови на траве и листьях увеличивалось. Хороший признак. Значит, ранение даже опаснее, чем считал Филипп. Кроме того, появились и другие кровавые отметины: более яркие, с пузырьками, словно от слюны. Похоже, у кого-то из преследуемых открылась новая рана. И похоже на сей раз задето легкое.
Скоро легионеры наткнулись на след недавней лежки. Да, силы онзанов катастрофически таяли.
– Не пойму, – сказала Василиса, – почему они побежали? Я же им вполне доходчиво объяснила, что гарантирую возвращение домой. И что насилия над ними никто творить не будет. Контузило их, что ли? Или настолько тупы? Или не поверили?
Филипп улыбнулся.
– А они как раз поверили. И ничуть они не тупы. Генрик, дружище, ты историю лучше знаешь. Напомни мастеру лейтенанту, что там полагалось в средние века для гонца, принесшего плохую весть? Расставание с башкой или напротив, встреча с колом?
– Это уж как повезет. Могли и свинца в глотку залить.
– Вот как? Действительно тогда непонятно, чего бы им домой не поспешить?
– Эрудиты. Остроумцы. Содрогаюсь от смеха, – сухо сказала Василиса.
– И я, – подхватил подхалимски Долото, но осекся под ее гневным взглядом.
Лес, по которому двигались легионеры, был практически неотличим от того, что окружал Петуховку. Филипп чувствовал себя в нем превосходно. Те же деревья, те же травы, кусты, папоротники. Та же сырость. Как в августе.
Он вдыхал знакомые запахи, нежно прикасался пальцами к деревьям, ловко уклонялся от многочисленных паучьих тенет, залепивших лица его спутников, и вообще – наслаждался. Вместо обременительного для его чувства справедливости уничтожения беззащитных онзанов (допотопное оружие – не в счет) он получил настоящую охоту. А когда преследование закончится, самому можно ведь и не стрелять. Желающие найдутся. Вон, как горят азартом глазищи Василисы! И штатный кураторский пистолет не раз уже перекочевывал из кобуры в ее ладонь и обратно. Интересно, разрешит она Генрику воспользоваться метателем сети? Или нет?
Инстинктом прирожденного охотника, отточенным почти двумя десятилетиями практики, Филипп чувствовал, что дичь где-то рядом. Дело даже не в том, что анализатор сканера начал выдавать проценты, весьма близкие к единице. И не в том, что пятна, почти уже лужицы крови на ощупь стали почти горячими. Нет, совсем не в том. Он просто знал. И еще – ему казалось почему-то, что их могут опередить. Только кто?
Скоро он узнал и это…
До слуха легионеров донесся вдруг пронзительный человеческий крик, сменившийся гневным ревом и серией глухих ударов.
– Быстрее!
Василиса помчалась, почти не разбирая дороги, но тут же споткнулась и полетела в высокий папоротник. Ее подняли. Она яростно вырвалась.
– Не быстрее, а осторожнее, – рискуя нарваться на затрещину, поправил Филипп. – Там не наши!Аборигены.
Легионеры подобрались к большому кусту малинника, скрывающему от их глаз картину происходящего. С максимальной осторожностью углубились в густые заросли. Ползком преодолели и увидели…
Два кряжистых мужика в долгополых рубахах, подпоясанных лыком, в высоких меховых колпаках и в лаптях, проворно рубили неподвижную темную тушу. Широкие топоры на длинных топорищах так и мелькали в умелых руках, с мокрым хрустом превращая труп онзана в нечто невообразимое. Третий мужик, бледный, в окровавленной одежде, сосредоточенно обматывал тряпицей руку, помогая себе зубами.
– «Идут мужики и несут топоры, что-то страшное будет», – процитировал шепотом Филипп. – Вострые у них, однако, топорики! Неужели медными или даже бронзовыми можно так онзана искрошить? Чудеса!
– Второй где? – прошипела Василиса. – Ты мне второго найди, Капралов, или задницей ты не отделаешься!
– Он здесь. Спрятался. Погодим, пока лесорубы натешатся. А там и спеленаем его, сердечного.
– Где здесь?
– Не скажу. А то вы, мастер лейтенант, устроите, не дай бог, сеанс показательных стрельб. Мужичков напугаете или, чего хуже, вынудите их и за нас взяться. А я не тороплюсь превратиться в кусок сочной вырезки. Лучше уж пусть коснется моей задницы ваш ремень…
– Заткнись, – погрозил ему кулаком Генрик. – Простите его, мастер лейтенант, на него опять болтливость нашла. Такой человек.
– Ботало я, – подтвердил Филипп. – Так меня мама называет.
Юра Долото, лежащий рядом с Филиппом, повинуясь жесту сержанта, врезал Капралову локтем в бок. Филипп охнул и заткнулся.
Наконец мужички притомились тяпать. Тот, что постарше, имеющий клочковатую бородищу до середины груди, что-то сказал, и экзекуция прекратилась. Аборигены обтерли лезвия травой, заткнули топоры за пояс. Подошли к товарищу, старший спросил его о самочувствии (о чем же еще?). Молодой побежал в лес и скоро вернулся, ведя безрогого быка, впряженного в волокушу. Бык был широкогруд и крепконог, поджар как мраморный дог и столь же изысканно пятнист. Его длинная горбоносая морда с отвисшими складчатыми брылами казалась бы печальной. Если бы не полыхающие из-под костистых надбровных дуг глубоко-черные глаза. Нет, этот одр был вовсе не так прост, каким казался с первого взгляда. На волокуше было нагружено изрядно дровишек, порубленных на метровые чурбаки.
Дрова столкнули. На их место навалили веток, затащили расчлененное тело онзана и предложили прилечь раненому. Тот отрицательно помотал головой. Молодой абориген собрал в платок остатки снеди (видать, лесорубы как раз кушали, когда на них вылетело неизвестное чудовище) и подхватил топор искалеченного. Троица неторопливо удалилась, погоняя быка тяжелыми тумаками. Бык шагал гордо, лишь изредка всхрапывал. За все время лесорубами было сказано не более десятка слов.
«Молчаливый народец, – подумал с одобрением Филипп, – и крайне психически устойчивый. Словно каждый день с монстрами сражаются».
Игнорируя гневные взгляды кураторши, он выждал достаточно времени, чтобы быть уверенным, что лесорубы больше не вернутся, и показал:
– Там.
«Там» оказалось в аккурат за спиной. На самой границе малинника.
Возмущению не было предела. «И ты молчал? А если бы он нам пятки подрезал?!» И даже: «Говнюк ты после этого, Капрал!» Филипп скромно улыбался. Все было под контролем.
Устав ругаться, Генрик сверился с показаниями сканера, кивнул и навел на неприметный холмик метатель сети. Василиса встала на одно колено, оперлась на другое локтем руки, держащей пистолет, трижды выстрелила. Пули легли вплотную к холмику.
Затаившийся онзан не выдержал.
В стороны полетели мелкие сучки и комки дерна. Взвилась увлекаемая четырьмя грузилами сеть. Накрыла беглеца прочной, хоть и тонкой паутиной. Онзана выволокли на полянку, служившую недавно плахой для его собрата. Василиса вызвала транспортер.
– Как насчет поощрения мастер лейтенант? – поинтересовался Филипп. – Все-таки будет? Или нет?
Василиса призадумалась, нахмурив брови. Каждый истолковал ее молчание по-своему.
– Будит, будит! Шашлик ис типе будит! – зловеще заржал Генрик.
Долото, подтверждая слова сержанта, провел большим пальцем по горлу. Выпучил глаза, вывалил изо рта язык и захрипел.
– На себе-то бы не показывал, – предостерег его Филипп. – Плохая примета.
Долото тотчас поперхнулся слюной и закашлялся.
– Вот-вот! – расцвел Филипп. – Что я говорил!
Наконец Василиса приняла решение.
– Слушай, Капралов, ты же нас, по сути, под удар подставлял. Не западло еще и поощрения за это требовать? Нет?!! У тебя вообще совесть на плечах есть?
– Откуда? – удивился Филипп. – У меня там волосы лежат.
Василиса, прищурившись, оглядела его с ног до головы и под возмущенный вой Саркисяна и Долота вынесла окончательный вердикт:
– Увольнение на сутки к Рождеству. И стандартные командировочные сверху.
Филипп довольно улыбнулся и прищелкнул пальцами.
Вскоре над их головами, тихонечко подвывая турбинами, завис вызванный транспортер. Василиса щелчком ногтя по мочке включила клипсу-наушник, прижала бобышки ларингофона к шее и принялась командовать. Транспортер спикировал, пандус откинулся. Следопыты поволокли тяжелый сверток с онзаном внутрь. Василиса поторапливала, подталкивала и, похоже, едва сдерживалась, чтобы не отвесить кому-нибудь пинка.
– Что за спешка, мастер лейтенант? – спросил ее Филипп.
– У соседей что-то неладно, – бросила она. – Кажется, часть онзанов прорвалась сквозь оцепление и скрылась в лесах. А там оказался не эвакуированный хутор. Люди.
– Ого, – сказал Филипп.
ГЛАВА 5
Думы мои – сумерки,
Думы – пролет окна.
Душу мою мутную
Вылакали почти до дна.
Что ж, пейте, гуляйте, вороны,
Нынче ваш день…
Константин Кинчев
Хутор освобождали не мы, а настоящие мастаки ножа и пистолета с глушителем, чья антитеррористическая квалификация более подходила к возникшей ситуации. Французы, а может быть, израильтяне. В общем, там проблем было не так уж и много. Братья мигом приволокли свою химическую станцию и принялись обдувать аборигенские избенки газом, даже не разбираясь, есть ли там онзаны на самом деле. Ну, а нас развернутой цепью двинули прочесывать сырые леса Онуиса Дабаг.
В целях безопасности звенья цепи были двойными.
– Между прочим, – сказал я Генке, когда первый час бесплодной пока операции “Трал” перевалил за середину, – онзаны не так уж и велики по сравнению с земными ракообразными. Размах клешней паучьего краба, выловленного у берегов Японии, достигал трех тысяч шестисот девяноста миллиметров. Что в переводе на общеупотребительный язык значит три метра семьдесят сантиметров без малого. Но самым кровожадным хищником мирового океана является вовсе не он. И даже не белая акула, чья злобность и человеконенавистничество сильно преувеличены, а синеперый тунец. С неистовой яростью набрасываются синеперые тунцы на косяки рыб и разрывают на части в десятки раз больше рыб, чем могут съесть. В свою очередь мясо тунца по причине низкой жирности и высокого содержания белка – ценный диетический продукт. Излюбленная пища заграничных культуристов в период “сушки” мускулатуры перед соревнованиями.
– Общение с тобой всегда было полезным в познавательном плане, – похвалил меня Саркисян. – Ты что, волнуешься, любимчик начальственный? Ишь, языком-то зачесал.
Я не стал отпираться. Волнуюсь… Да я вообще боялся, честно признаться! Не онзанов, нет. Аборигенов с топорами. Выскочит такой удалец, тяпнет по шее, и вся недолга. Не станешь же от них отстреливаться. Я очень живо представил эту картину, с окровавленным топором и отъятой головой, и спросил:
– Гена, как думаешь – ты сам, без оглядки на бытующие суеверия, – после смерти будет чего-нибудь?
– Нет, – сказал он, – ничего не будет. По крайней мере, для тебя сегодняшнего. А тот, кто после тебя останется, не будет иметь с тобой ничего общего. Ты для него – только оболочка, скорлупа. Может, тюрьма, а может забытый сон о тюрьме. Он о тебе и знать не будет.
– А память, духовный опыт, знания, наконец? Закон сохранения информации никто не отменял! – страстно возразил я. Очень уж мне не хотелось становиться сброшенной кучкой изношенной одежды для какого-то грядущего существа. Я даже почувствовал, что начинаю испытывать к нему что-то вроде неприязни.
– Информация говоришь? Возможно, она и сохранится. Но уже в совершенно другом виде. Скажем, трансформируется в физическое тело пост-Филиппа. Много ты помнишь о себе – внутриутробном? И даже так: о себе – как части матери? Отца? Ни хрена! А ведь в момент зачатия тоже был, по большому счету, не существом еще – концентрированной информацией… Тот, кто вылупится из тебя, вообще будет принадлежать другому миру, если хочешь знать.
– Ага, у него будут крылышки и лютня, он будет порхать среди облаков и петь псалмы, – съязвил я. – Нету, Генка, конструктивности в твоем ответе, зря спросил.
– Зря, – легко согласился он. – Я всякую мистику посмертную на дух не переношу. И тебе забивать ею голову годков этак до семидесяти не советовал бы. Вот врежем дуба, тогда и узнаем все в лучшем виде. А чтобы не обрести этот последний опыт раньше времени, ты не в высь горнюю взор пытливый устремляй, но в юдоль земную. Вон там, возле сухого дерева, что видишь?
– Труп, – сказал я.
Мы подскочили к телу одновременно с соседним звеном. Наум в поисках пульса пробежался по окровавленной шее аборигена пальцами и сказал ошеломленно:
– Да он живой!
Главной неожиданностью, которую преподнес нам туземец, оказалась вовсе не его феноменальная живучесть. Он был, по всей видимости, воином! Не пахарем, охотником или кузнецом, взявшимся за оружие по необходимости, а профессионалом. Это в примитивном-то обществе! Поверить было трудно, однако пришлось. Аргументы оказались весомыми. Доспехи из толстой кожи на упругом каркасе из материала вроде китового уса, густо усеянные чеканными металлическими бляхами. Обнаруженное неподалеку верховое животное, знакомый нам пятнистый бык с бешеным взглядом, под броней из костяных пластин. И, наконец, оружие.
Оружие вызвало у нас тихий восторг и шумное недоумение. Большие Братья что-то проглядели, – сообщало оно всем своим совершенным видом. Это было что-то вроде кайла или ледоруба на метровой рукоятке, обмотанной сыромятным ремешком. Более длинный клинок кайла – трехгранный как стилет, несколько искривленный и очень острый – походил на хищный птичий клюв. Другой – с плоским, закругленным словно у пешни концом, тоже бритвенно-острым, идеально подошел бы для вскрытия онзанских броневых макушек. Бело-голубой материал, из которого было сделано боевое навершие секиры, не носил следов механической обработки. Скорее всего, его изготовили методом прессования из металлического (а то и сверхпрочного керамического) порошка.
Налицо было вмешательство сторонних, высокотехнологических сил, неизвестных Терре.
Прибывшая на наш зов Василиса первым делом разогнала всех, за исключением Березовского, оказывающего первую доврачебную помощь, и принялась наговаривать в ларингофон, попутно обшаривая раненого дабагца. Найденные анахронизмы (или, если угодно, артефакты) она складывала в свой ранец.
Четвертый взвод, руководствуясь ее приказом, отставил на время прочесывание и бродил окрест. Судя по вопросам, которыми нас забросали по линии связи соседи слева и справа, их тоже тормознули, не объяснив толком причин.
Первым заголосил Павлуша Мелкий, потом подхватили близнецы, а потом взревели и мы с Генриком. Да уж, дабагский ратник, прежде чем свалиться под дерево, успел потешить удаль молодецкую, ничего не скажешь. Всего мы насчитали шесть дохлых онзанов, а один был еще частично жив, и Бородач добил его из карабина.
У всех трупов в качестве смертельной раны присутствовала всего одна небольшая, но глубокая дырочка от трехгранного острия кайла. Входное отверстие находилось ровнехонько между панцирем и броневой «шапочкой».
У каждого, повторяю, одна!
Р-раз – и каюк! Высший пилотаж! И, по-видимому, огромный опыт. Нижние части тел онзанов, изуродованные до крайности, определенно побывали в контакте со страшными копытами быка. Подкованными, кстати, тоже отнюдь не в доисторической деревенской кузне.
Сопоставив факты, даже ваш покорный слуга оказался способен прийти к выводу, что онзаны и дабагцы – давнишние знакомцы. Причем у туземцев имеются могущественные, хоть и не слишком афиширующие себя союзники.
То же, очевидно, пришло в голову Веронике. Она приказала собрать трупы в кучу, выставить возле них пост; остальным перекуривать и ждать дальнейших указаний. Сама вела радиопереговоры на все более высоких тонах. И, кажется, даже грязно ругалась по-своему. Тон был именно такой, не ошибешься.
А у меня, видимо, сгорел последний адреналин, потому что начался крутейший отходняк. Мышцы ослабли, на душе сделалось муторно.
– Между прочим, – сказал я, взирая на растерзанные останки онзанов, – цветок раффлезия, самый крупный цветок в мире, достигающий метра в диаметре и выглядящий как куча разлагающегося мяса, пахнет падалью. Запах привлекает к нему насекомых-опылителей. Или вот еще о падали… – Мне показалось, что к рукам пристали ошметки окровавленной рачьей плоти. Я принялся тереть их травой, поливая из фляги. – Послушай, Генка: «Кончилось побоище, падаль – пища воронам; тыщи гениталиев, орды рук и ног. Поглядел на мерзость я, что гниёт по сторонам, окатил бензинчиком, плюнул – и поджёг…»
Заслышав довольно громкую декламацию, начал подтягиваться личный состав. Окончила ругаться и подошла Василиса. Весьма кстати, промелькнула у меня злорадная мыслишка. Богатырь из стихотворения, победивший иноземную рать привычным для русских витязей оружием, как раз собрался предаться релаксации: «Приустал я, молодец (дуб, чай, не пушиночка), пал в траву душистую, в сладкие овсы. Глядь, ко мне лебёдушкой – давняя блондиночка. Улыбнулась скромненько… и сняла трусы. Опустился занавес. Неча пялить зеночки, как пыхтит-старается бойкий молодец между разведённыя девичьи коленочки. Трах пошёл нешуточный. Сказочке конец…»
Давняя блондиночка вспыхнула как маков цвет. Вот уж, кажется, от кого не ожидал. Я сделал вид, что ничего не заметил, и спросил заржавшую публику: