Сивинских Александр. Имя нам – Легион

   Скалы приближались. Через «ночную» оптику шлема они выглядели густо-зелеными. Чуть более яркие пятна показывали не остывшие до сих пор (днем, наверное, было солнце) участки выступающих камней, а почти черные – прохладные в любое время расщелины и впадины. Вход в искомую пещеру зиял чернотой Марракотовой бездны.
   Мои полномочия, как впередсмотрящего, на этом заканчивались. Менее других нагруженный Бородач, имеющий, кроме того, некоторый опыт горного туризма, обязан был проверить безопасность доступа в «бутылочное горлышко».
   – Иду, – донесся из наушников его шепот, и мимо меня прошмыгнула гибкая фигура.
   Генрика я не видел – он прикрывал тыл. Пригнувшись, я юркнул за Бородачом.
   Все было спокойно. Слишком спокойно. Мне нестерпимо захотелось чихнуть: аллергия на опасность, не проявившуюся пока, но более чем вероятную. Я сжал нос пальцами, но не удержался и фыркнул. Бородач обернулся, гневно сверкая глянцем забрала, и тут за его спиной вздыбился, щелкая клешнями, огромный онзан.
   – Сзади!
   Я бросился на выручку, нож уже был в руке, но я не успевал. Не успевал!.. Мне оставалось сделать еще несколько шагов, а клешни уже рушились на Бородача, неотвратимые, как божья кара.
   Но не таков наш Бородач, чтобы безропотно встретить гибель. К тому же он был атеистом и не верил ни в Бога, ни в его кары. Неуловимым движением он ушел вниз, круговым ударом приклада, точно по волшебству оказавшегося в его руках, подрубил все четыре ноги противника. Онзан тяжело осел на хвост, медленно кренясь вбок.
   Я был уже рядом.
   С маху вогнал клинок в зазор между панцирем и бугорком макушки, повернул острием к центру и резко двинул по дуге, как бы вскрывая консервную банку. Онзан переливчато свистнул, хлестнул меня по забралу жестким хлыстом одного из усов и уронил бессильно верхние конечности. Я отскочил, выдирая нож из содрогающегося тела. Мягко сдвинул рычажок предохранителя карабина, готовый уничтожать напарников зарезанного врага пусть более шумным, но зато более надежным, чем рукопашная схватка способом.
   «Неужели влипли?» – пульсировала нервная мысль.
   Из темноты вынырнул Генрик.
   – Что у вас здесь?.. – рявкнул он и тут же охнул, заметив розовый, в коричневато-серых разводах и пятнах, труп. – Быстро уходим!
   Мы ввалились в пещеру, рассредоточились, ощетинившись стволами в трех направлениях. Минут десять мы были молчаливы и неподвижны, как окружающие камни. Ничего, однако, не произошло. Ни облавы, ни даже бегства напуганных гибелью товарища дезертиров. Ни звука. Ни движения.
   – Я впереди, Капрал второй, Бородач – замыкающим. Ходу! – скомандовал Гена, и мы углубились в недра горы.
   Впереди маячила широкая фигура Гены. Сзади раздавался мерный топот Бородача, ежесекундно, наверное, ожидающего, что в спину вцепятся и не отпустят больше вражеские клешни. И предстояло еще ползти по «кишке». Своды неуклонно понижались, прижимая нас к полу. Прохватывало сырым сквозняком, ползущим со стороны прожженного в прошлый раз невидимого «донышка».
   И дьявольски першило в носу.
   Я едва сдерживал несвоевременное чихание.
   До слез.
 
   Пыхтя и почесываясь, я выбрался из отвратительной дыры, отбежал подальше. Меня трясло. Гадость! Гадость, гадость! Вот дыра-то ничуть не изменилась с прошлого раза и все так же напоминала готовый к испражнению анус.
   Генрик, согнувшись, к чему-то прислушивался. Подойдя и встав рядом, я заглянул ему в лицо. Лица за щитком не было видно.
   – Бородач где-то застрял, – сказал я. На меня снова напала нервная трескотня. – Ненавижу эту дыру! Чистенькая, гладенькая, а ползешь – как в дерьме по уши. Глаза бы мои на нее не глядели. У-у, сволочь!
   Генрик раздраженно отмахнулся. Ну, и ладно. Мне постепенно становилось легче. Черт, ботинок развязался. Я присел и принялся стягивать болтающиеся концы шнурков двойным бантом с перехлестом. В этот момент послышался мокрый чавкающий хруст.
   Я мгновенно обернулся, вскидывая «Дракона». Как раз для того, чтобы поспеть к финалу жуткой картины, развернувшейся в нескольких метрах от нас. Главным трагическим героем вынужден был стать Бородач. Его руки – одна, сжимающая карабин, другая – мешок со жратвой, – сея кровавые капли, похожие в «ночном» изображении шлема на зеленых светлячков, разлетались в стороны, откушенные и отшвырнутые клешнями стоящего на задних конечностях онзана. Сам Бородач, находящийся в состоянии, называемом военной медициной «боевым шоком», сделал по инерции еще шаг. Потом громко всхлипнул и крутнулся, нанеся беспощадный удар подкованным ботинком в высунутую башку членистоногого палача. Башка слетела как яйцо, выплескивая на стены полужидкое содержимое. Инерция пронесла Бородача дальше, и он не смог с нею совладать, лишенный возможности балансировать: культи рук были слишком коротки… Противники рухнули друг на друга.
   Не прошло и секунды, как из дыры высунулась следующая тварюга. Я нажал на спусковой крючок.
   Промазать на таком расстоянии невозможно. Скорлупа онзана содрогнулась, и он вывалился из лаза, сухо гремя клешнями. За ним тут же появился следующий, потом еще и еще… Я едва успевал отстреливать свою половину врагов. Четыре ноги позволяли им двигаться удивительно проворно, и не знаю, чем бы закончилась схватка, будь дыра пошире. На такой малой арене, при достаточном численном превосходстве онзанов, победа нашей стороны была бы проблематичной.
   Один из противников метнулся мне в ноги, метя превратить в подобие Стража Врат Сильвера. Я отмахнулся прикладом, отскочил назад и выстрелил, вернее, попытался выстрелить, но попытка не удалась. В магазине «Дракона» не осталось зарядов. Не теряя времени на перезарядку, я швырнул карабин в сторону и с двух рук принялся садить пули – по три в каждую тварь – из пистолета. Навязчивый онзан, охотник за моими ногами, получил аж четыре и больше не нападал. Скреб короткими ручками по месту, где привык иметь голову, а ногами – по скользкому от собственной крови полу. Вместо головы ему попадались лишь бесформенные куски разнесенной моими пулями плоти. Я неистово расхохотался и зафутболил агонизирующие останки в сторону, откуда слышалось чудесное пение его сородичей, идущих в атаку. Кроме ангельских голосов онзанов я еще слышал, как рядом громогласно лязгает демонический АГБ Гены, и от этого становилось немного спокойнее.
   Пистолет защелкал затвором впустую – кончился боезапас. Никто больше не пер на меня, и Генка не стрелял уже, но я продолжал нажимать и нажимать спусковой крючок, и не мог остановиться.
   Саркисян сжал мое плечо и, сильно тряхнув, гаркнул:
   – Хватит, все уже! Нет никого! Хватит, говорю…
   Я обессилено пал на колени; из глаз хлынули слезы. Генрик, более психически устойчивый, чем я, крадучись двинулся к куче тел. Посмотреть, что с Бородачом. Ему оставалась какая-то пара метров, когда куча с глухим вздохом приподнялась, встряхнулась и осела, намного более низкая, чем прежде. Бородач, пришедший в сознание, но не ведающий об исходе схватки, привел в действие самоликвидатор.
   Я заколотил кулаками по подвернувшемуся карабину и зарыдал уже в голос, а Гена, подняв руки к потолку, страшным голосом зарычал армянские богохульства в адрес бесстрастно взирающего на нас сквозь все времена и пространства всевышнего…
 
   Я отыскал обе отрезанные руки Бородача и, попросив у его безбожной души прощения, вытащил из мертвых пальцев карабин и мешок. Снял с левого запястья личный браслет. Собственно, карабин нам был не нужен. Более того, был он нам совершенно бесполезен, верный лишь своему погибшему хозяину. Я забрал только обойму.
   Генрик в это время стаскивал трупы онзанов в кучу. Я стал помогать. По моим подсчетам, мы угрохали около двух десятков тварей. При той плотности огня, что была нами создана, каждый из членистоногих мертвецов получил никак не меньше трех зарядов. Чрезвычайно расточительно.
   Груда тел вышла внушительная. Наверх я поместил бренные останки нашего товарища, а под основание сунул пиропатрон с замедлителем, установленным на самый максимум – тридцать секунд. Мы постояли молча минуту, и я нажал кнопку активатора.
   Отключив на время системы ночного видения, чтоб не повредила вспышка пиропатрона, подсвечивая путь фонарем, мы быстрым шагом двинулись вперед. За спиной беззвучно полыхнуло. Фонарь можно было гасить. Пиропатрон минут пять будет старательно и ярко гореть. Света, отраженного от гладких стен пещеры, нам вполне хватит.
 
   Последние отблески пламени, сравнимого со звездным, угасли, и мы вновь включили «совиные глаза».
   – Ген, – негромко позвал я, – а ты заметил, что у онзанов не было оружия? И у того, возле входа, которого мы с Бородачом как свинью разделали, тоже ведь не было. Гражданские?
   Генрик пробурчал:
   – Не мое дело!
   Молчание продолжалось недолго.
   – Нам только на руку, что онзаны все еще не пронюхали, откуда явились к ним Братья, – сказал он. – Безоружные твари, угробившие Бородача, не в счет. Они и сами, похоже, не ждали встречи с нами. Наткнулись случайно. Хотели взять живьем, наверное. Не учли, скоты, что я в ферментационный чан пока не собираюсь.
   Он с чувством выматерился.
   Я подумал, что и Бородач не собирался, а вышло-то вон как. Гена, наверное, подумал о том же, и мы вновь замолчали. Я время от времени озирался, хоть и знал, что через ту лужу расплавленного камня, в которую пиропатрон превратил скальную породу, не перебраться еще долго. Никому.
 
   Выход приближался. Сквозняк усиливался. Что ждало нас за пределами пещеры? Будет ли кому подсунуть под наши трупы пиропатрон, если… Нет, об этом лучше не думать. Сейчас уныние может стать главным врагом, пострашней онзанов.
   Генрик тоже знал это. Он с размаху хлопнул меня по спине:
   – Выше нос, солдат. Жизнь не закончилась. Бородач погиб именно так, как хотел. Помнишь его пояс из тротила, о котором я тебе рассказывал? И еще – его никто нигде не ждал. А мы… мы просто обязаны вернуться. Хотя бы, потому что тебя ждет Василиса. И родные. И меня ждут. Хотя бы для того, чтобы вручить командованию опознавательный браслет Бородача. И мы вернемся, обещаю. И вытащим тех, за кем идем.
   Он подставил мне сжатый кулак, и я ударил по нему своим.
   – Вернемся.
 
   Извиваясь ужом, я полз вдоль левой стены пещеры. Сзади громоздился редут из мешков, за которым притаился Генрик, а я был налегке. Только пистолет да наручный нож. Наконец шлем уперся в преграду. Я сперва присел на корточки, а затем поднялся во весь рост. Пробоина находилась где-то правее, и мне ничего не угрожало. Я прислонился всем телом к «донышку» и принялся размахивать руками, привлекая внимание возможных наблюдателей. Затем врубил внешние динамики шлема на полную громкость и заорал надсадно какую-то откровенную чепуху. Кажется, из Чуковского, про раков пучеглазых, что по земле во мраке лазают и про волков, которые бешеные, отчего и воют; или что-то не менее бестолковое.
   Никто меня, кажется, не слышал. Я нарочито медленно двинулся к отверстию, насвистывая и готовясь к рывку. Когда до отверстия оставалось около полуметра, я ускорился. Бросок получился великолепно. Такого скока я даже не ожидал от себя. Физиологические жидкости, отравленные сомой, только что не вскипели, пропуская нервные импульсы с рекордной скоростью.
   Опомнился я от потрясающего ощущения бега-полета уже в кустах. Площадку перед пещерой – семидесятиметровую площадку, никак не подходящую на роль беговой дорожки стадиона, я преодолел не более чем за две с половиной – три секунды.
   И легкость в теле не проходила.
   Пользуясь ею, я прочесал близлежащую территорию, без труда перепрыгивая огромные валуны, вырывая с корнем подозрительные кусты, и ни на миг не останавливаясь. Сердце колотилось все быстрее и быстрее, движения становились все стремительнее. Эйфория всемогущества накатывала искрящимися волнами, и волны эти раз за разом становились все выше.
   Кажется, я запел.
   Кажется, я решил сделать все в одиночку.
   Кажется, я отбросил в сторону ненужный пистолет.
   Кажется, я отбросил в сторону ненужный шлем.
   Зачем они мне? Я вижу сквозь ночь. Я слышу сквозь ночь. Ночь окончилась для меня. Для меня настал день. День моего триумфа. Я пройду сейчас семимильными шагами до рачьего штаба. Раздавлю к такой-то матери весь их поганый выводок. Спасу из рабства терран, «синих балахонов», и рвану дальше – непобедимый, как Ахилл. И пусть не попадаются мне на пути те, кто хочет жить. Пусть бегут. В спину я не бью.
   Только кто это зовет меня, не переставая? Отстаньте, черти, я сегодня – супергерой! А, это он, мой славный Генрик! Отдыхай, дружище, Капрал справится и без тебя. Что со мной? Господи, какой глупый вопрос. Да ничего, дружище, просто я в ударе. У меня все получается, я познал свою истинную силу. Зачем, зачем он протягивает мне инъектор? Я здоровее здорового! Ах, витамины… Что ж, приличная порция витаминов мне, пожалуй, не помешает.
   Инъектор кашлянул.
   Тело обмякло, только лицо все еще мяли судороги. Руки, кажется, растянулись до щиколоток и, наверное, останутся таковыми навсегда. Зачем я вырывал из земли кусты и камни? Язык опух и не помещался во рту. Вероятно, я его немного покусал. Еще болела шея. И очень болела поясница.
   – Я что, не мог выйти из транса? – спросил я у Генрика, сжимающего инъектор, и поморщился. Искусанный язык неприятно мотался, цепляясь за ноющие зубы.
   – Ты меня об этом спрашиваешь? – удивился он. – Да, дядька, ты классно вошел в транс, только не пойму, в какой. Ничего общего с обычным рапидом. И выйти из него не мог. Я уж решил, что ты спятил. Особенно, когда ты принялся орать, будто ты Супермен. Рад, что все обошлось.
   – Конгруэнтно, – сказал я и, постанывая, отправился искать разбросанные в беспамятстве вещи.
   Генрик поспешил на помощь.
   Вообще-то, временный боевой транс или рапид, вызываемый искусственно, не является для нашего брата легионера ничем из ряда вон выходящим. Перестройка физиологии, совершаемая сомой, позволяет творить с собой удивительные вещи. Раз в неделю в специальном ангаре каждый из нас тренируется максимально эффективно использовать организм, находясь в «состоянии берсерка». Я, к примеру, без каких-либо неприятных последствий могу за считанные секунды войти в транс, отработать в нем четыре минуты и без посторонней помощи легко выйти из него.
   Ветераны без проблем гоняют в трансе до четверти часа.
   Со стороны зрелище, конечно, жутковатое. Представьте живого человека, который движется, почти «размазываясь» по немалому объему спецангара, да еще при этом производит сотни разнообразных действий. Начиная от безупречно точной стрельбы из «Дракона» и заканчивая незаметным изъятием купюр из ваших карманов и акробатическими номерами, которые сделали бы честь любому циркачу. Или словно бумагу рвет и гнет миллиметровое листовое железо голыми пальцами, сооружая фигурки из учебника оригами. Или стальные балки корежит. Или… Да мало ли что еще. Всего не перечислишь.
   Братья, приобщая меня к тайнам транса впервые, вогнали мне для разгона полтора кубика катализатора и одурманили гипноиндуктором. А выводили, поймав в полимерную сеть и опять же подколов, только уже релаксантом. За те первые десять секунд «сверхчувствия» и «сверхдействия» я понял, что такое быть по-настоящему крутым. И мне это жутко понравилось.
   Одного раза оказалось достаточно, чтобы сознание научилось включать и выключать транс самостоятельно. Срок пребывания в рапиде еженедельно и достаточно постепенно увеличивали, одновременно повышая загруженность.
   Так вот, сегодня у меня и в мыслях не было «трансовать». По крайней мере, до такой степени. И никогда еще, сколь ни велика была трансовая нагрузка, я не чувствовал себя при выходе из рапида так погано. И ни разу у меня в нем не «ехала башня».
   Возможно, я слишком психанул из-за гибели Бородача. Возможно, это была месть обиженного на Генины выражения местного Творца. Как бы то ни было, нужно принять к сведению – во мне что-то разладилось.
   Шлем обнаружился сразу. Его система «свой-чужой» оповещала «я здесь», и Генрик не замедлил этим воспользоваться. Пистолет пришлось извлекать из-под груды вывороченной смородины. Сваленные в довольно аккуратную кучу, кусты были густо заплетены неприятного вида паутиной. Грязно-серые, комковатые, липкие, мокрые лохмотья паутины приставали к рукам и одежде, приводя меня в ярость.
   Генрик задумчиво мял в пальцах обрывок кокона, свисающий с паутины, пока я взгромождал на плечи причитающуюся мне половину груза. Он молчал. Я повесил карабин на грудь, подпрыгнул, подвигал ноющей шеей, и мы тронулись в путь.
 
   Лес умер. Паутина превратила его в декорацию к фильму ужасов. Коконы, коконы, коконы. Миллионы, миллиарды покинутых созревшими хозяевами оболочек. Рваная марля, закутанные в нее скрюченные скелеты деревьев, тишина. Я перестал обращать внимание на облепившую меня гадость. Меня поглотила монотонность движения. Я почти дремал на ходу. Силы, выпитые безумием транса, восстанавливались крайне медленно.
   Но нельзя было ждать.
   И нельзя было терять времени.
   Времени, которого было в обрез.
   Времени, которое все более приближалось к полуночи, пока мы все более приближались к огороженному «колючкой» котловану. К месту, где ждала нас странная работа – искать черную кошку в незнакомом темном доме. И неизвестно было, присутствовала ли она в нем вообще. Зато превосходно было известно – в доме жили хозяева, на гостеприимство которых ночным воришкам рассчитывать не приходилось.
   Наконец попискивание вешек в наушниках сменилось басовитой музыкальной фразой маяка. Мы пришли. Генрик повернулся ко мне и сказал, прищурившись и поглаживая «Дракона» по стволу:
   – В цехах искать пока не станем. Не думаю, что это лучшее место для содержания пленников. Сперва проверим бараки «синих», после – штаб.
   Я кивнул.
   – Шмотки тут оставляем?
   Он призадумался. Бросить палатки и транспортные платформы, чтобы проникнуть в лагерь налегке, было крайне заманчиво. Но сможем ли мы вернуться за ними? А вдруг придется поспешно рвать когти? И все-таки я бы от лишнего груза избавился. Он решил так же.
   – Оставляем. Если наследим, один черт не до вещичек будет. Бери только аптечки.
 
   Проволока, изготовленная из низкокачественного металла, лопнула под кусачками, практически не сопротивляясь. Я расширил дыру, отогнув концы перерезанных шипастых нитей в стороны, обмотал вокруг столбов. Натянута проволока была еле-еле, ветви бессильно болтались между покосившимися столбами. Для чего вообще существовала эта преграда? От кого могла защитить? Я бы, признаться, перемахнул через нее, совершенно не задумываясь. Но следовало позаботиться о возможных раненых или обессиленных мучительным пленом Братьях.
   Генрик скатился под горку бесшумным гигантским перекати-полем. Я заскользил следом.
   Охрана либо сладко спала, либо не была выставлена вовсе. По крайней мере, мы не заметили ни одного движущегося объекта на всем пространстве лагеря. Только со стороны заводика доносилось шипение пара, стравливаемого дырявыми котлами. Да время от времени принимался стучать от ветра плохо прикрепленный железный лист. Кажется, кто-то еще ходил внутри цехов, наверное, ночной дежурный, но наружу он не показывался. А мы пока не спешили с ним познакомиться.
   Над лагерем висел кислый дух плесени и дрожжей.
   Первый же домишко преподнес неприятный сюрприз: двери оказались накрепко запертыми изнутри. Прижимаясь к стене, я прокрался к окну. Заглянул. Все-таки замечательная штука – система ночного видения! Мне открылась довольно уютная комнатка с низкими лежанками, на которых безмятежно посапывали трое «синих». Балахоны аккуратно висели на рогатой вешалке, сооруженной из ошкуренного деревца.
   Я с любопытством вгляделся в физиономии спящих. Лица туземцев чисто человеческими, пожалуй, не назвал бы никто. Скошенный лоб, украшенный двумя круглыми шишками, полное отсутствие подбородка, вытянутые вперед узкие челюсти, тонкогубый рот на пол-лица, крошечный треугольный нос. Про глаза сказать что-либо определенное не представлялось возможным – они были плотно закрыты. Но, кажется, раскосые, среднего размера, с редкими ресницами. Растительность на лицах спящих отсутствовала. Возможно, это был женский барак. Короче говоря, морды как морды, ничего особенного. Таких видишь за день не один десяток. Умные собачьи морды. Только бритые.
   Дверь в соседнее помещение домика напоминала низкую и широкую арку, вплотную прижатую к одной из стен. Странное представление о симметрии…
   «Однако, – отметил я, вспомнив обмазанные дерьмом подземелья онзанов, в которых мне довелось побывать, – рабы живут значительно комфортнее хозяев».
   Второй, третий, четвертый и пятый бараки ничем не отличались от первого. Так же намертво запечатаны были их двери, и так же мирно спали в них тщедушные человечки, умаявшиеся за день. Лишь в шестом наблюдалось некое копошение. Присмотревшись, я порозовел. Парочка туземцев совершенно по-человечески и весьма энергично занималась продолжением рода. Больше в гнездышке любови никого не было.
 
   Ряд бараков заканчивался. Я начал нервничать. Неужто придется лезть в самый муравейник? Тут-то и скрипнула дверь. Мы молча повалились наземь. Полуголый гуманоид, сомнамбулически пошатываясь, брел к дощатой кабинке, без слов признанной нами за нужник. Это был шанс.
   – Возьмем тепленьким, – азартно шепнул я.
   – Придется, – согласился Генрик.
   Мы, хоть и не знали речи аборигенов, надеялись на понятный для всех язык страха. Напуганный в достаточной мере (главное, без перебора) человек почти телепатически угадывает, что от него требуют. А уж пугать-то мы, думается, умели.
   Облегчившись, «синий балахон» поспешил к теплой постельке. Он и пикнуть не успел, как я сгреб его сзади. Одной рукой обхватил поперек торса, припечатав к костлявым туземным бокам верхние конечности, а ладонью другой прикрыл рот. В два прыжка очутился за сортиром и остановился. Человечек был невысок, и ноги его быстро-быстро сучили в воздухе. Словно он был маленьким Муком, бегущим на своих волшебных антигравитационных туфлях. И еще он был горяч и знакомо мягок в некоторых местах. Меня вдруг посетило сомнение относительно мужественности его пола. Но тут остренькие зубки, числом никак не меньше полусотни, разом впились в мою ладонь и пальцы. Я сдавленно охнул и встряхнул вероломного пленника, не желающего вести себя, как воспитанная дама. Он притих.
   Генрик, похожий на разгневанного Бармалея, скорчив ужасную гримасу, поднес к носу гуманоида душегубно выглядящий тесак и грозно прошептал:
   – Ты, козел! Будешь запираться, башку отрублю.
   – Гена, – приподнял я брови, – кажись, это баба!
   – По барабану, – отмахнулся он, – не до этикетов. – И для наглядности провел пилой тесака в непосредственной близости от расширенных глаз «языка»: – Чик! И на хрен! Поняла, коза?
   Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она придушенно замычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его, как однозначную готовность к сотрудничеству.
   – Умница, – похвалил «синюю» тетку Генрик. – А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! – он похлопал себя по груди. – Как он? – Волосатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. – Где?
   Генрик повел рукой вокруг. Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?
   Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею, и не освобождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и устояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.
 
   Мы остановились перед задней дверью цеха, – дверью-коротышкой, рассчитанной на низеньких туземцев. Дверь была металлической и даже окрашенной. Тетка решительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.
   – Не балуй, – пригрозил я, подхватывая ее под мышку.
   В цехе послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала открываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.
   Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.
   – Лбом треснулся, – с сожалением сказал Генрик. – До крови. Как думаешь, выживет?
   Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая?
   Поставленная на ноги провожатая увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в топке огня.
   – Их там что, пытают? – спросил я у нее.
   Она, понятно, не ответила.
   Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье. Третий сидел на кипе дров, задумчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После темного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специально заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались круглоголовых существ без лиц.
   Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми онзанами в кочегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.
   – Быстро буди остальных, – сказал ему Генрик. – Пора домой.
   Кочегар, кивнув, принялся торопливо расталкивать спящих товарищей. Просыпались они неохотно. Однако, поняв в чем дело, широко заулыбались, зарокотали радостно и бросились к нам обниматься. Один тут же споткнулся и присел с гримасой боли на чумазом лице. Я оттолкнул проводницу и опустился возле него на колени. Кажется, у него была сломана голень. Я ободряюще похлопал терранина по спине. Достал аптечку, наложил на распухшую ногу шину и вколол болеутоляющее.