Страница:
Откуда-то явились сотни голодных кровососущих и принялись искать местечко, где бы подкрепиться. Филипп поспешно опустил забрало шлема и включил принудительный обдув, случайно запустив еще и сканер. По прозрачному щитку тут же заметались оранжевые контуры засеченных движущихся объектов: птиц, мелких зверьков и все тех же комаров. Настройкой сканера на минимальный размер целей, похоже, никто до Филиппа не занимался. Он попытался выключить умный прибор. Контуры, увы, лишь вспыхнули ярче, зато обдув полностью прекратился. Пот тут же выступил по всему лицу, будто ждал. Филипп, гнусно ругаясь, откинул забрало.
Комарики возликовали.
Каменистый проселок пошел под уклон. Посеяло мелким дождичком. Вот, значит, почему гнус лютует! К счастью, впереди, на самом пределе видимости, показались человеческие существа.
Четвертый взвод в полном составе, за исключением малохольного, тихобеглого новобранца, валялся на травке, под прозрачным пологом, растянутом между трех сосен. Филипп прибавил ходу.
Наконец открылось долгожданное второе дыхание, жаль поздновато. Перед самым финишем, отмеченным лежащими по сторонам дороги булыжниками, под ногу ему попался вертлявый и скользкий камешек. Филипп активно замахал руками, но не удержался-таки – и воспарил. В этот стремительный миг полета перед его взором промелькнули отнюдь не главные моменты короткой, но бурной биографии, а изумленные лица сослуживцев, вскочивших с земли приветствовать криками и свистом его финишный спурт. Филипп грустно улыбнулся и вернулся с небес на землю, грохоча снаряжением и сдирая кожу на ладонях.
Подбежал Генрик.
– Как ты, жив?
Филипп с сомнением вздохнул и простонал:
– Там он умер, бедный Филя, совершенно обессиля, где обрыв над бездной крут; там его и закопали, и на камне написали, что ему ботинки жали, но теперь уже не жмут.
– Совершенно обессиля… Грандиозно! Надо обязательно запомнить! – улыбка не в меру литературно образованного армянина показалась Филиппу блудливой и издевательской.
– Критиковать легко, – заявил он. – Критики, между прочим, поголовно неудавшиеся писатели и поэты. Вы компенсируете творческую импотенцию своеобразным суррогатом насилия над более одаренными личностями.
– Эк ты завернул! Сразил наповал. Значит, ни Мережковским, ни Писаревым мне уже не быть. – Генрик огорченно махнул рукой. – Ладно, переживу. Не жмут, говоришь, ботинки-то?
– Пока лежу, нет. Но вставать страшно!.. Надеюсь, за нами прибудет машина?
– Увы тебе, мой бедный одаренный друг! Обратно – тоже бегом. Отдыхай! Пять минут мы еще подождем, так и быть.
– Эй, эй, постой, как бегом? – Голос Филиппа враз окреп и приобрел возмущенные интонации. – Мне Волк сказал «на десять километров», не на двадцать!
– Тебя же предупреждали, Волк – страшный человек. Особенно для новичков. А как он бегать любит!.. Ладно, черт с тобой, подождем… ну, восемь минут. Пожуй пока!
Генрик бросил на грудь Капралову твердый брусочек в яркой упаковке.
– Шоколадка?
– Прессованные сухофрукты, обогащенные витаминами и аминокислотами. Вода-то есть?
– Угум.
Филипп уже набил рот, и разговаривать внятно не мог.
ГЛАВА 6
Как я дотащился обратно – это для отдельного рассказа тема. Рассказа трагического, унылого, постыдного и смешного одновременно. Ребята сначала почти несли меня на себе. «Лучше здесь пристрелите!» – хотелось вскричать истерично, с грохотом падая в пыль. Я хромал, сжав зубы, и молчал.
Километра через два такого вот мучительного, грешно сказать, бега разглядел я впереди нечто, матушке-природе откровенно чужеродное. Урбанизмус какой-то. Предмет отдаленно напоминал одну из половинок рассеченной надвое – с вершины до основания – восьмигранной пирамиды. Удивительный агрегат был довольно крупен и раскрашен в маскировочные цвета. Он висел невысоко над дорогой, обратив к земле слегка отвислое серебристо-голубое пузо, а к небу – четыре бугристые грани. Вместо острой вершины пирамида имела округлую кабину недвусмысленно фаллической формы. Изумительно похожую на прототип даже цветом.
Рядом с машиной сидел на корточках небритый мужичок с ноготок и смолил цигарку.
Четвертый взвод радостно загомонил: «Петруха, избавитель ты наш!» – и взапуски помчался к средству передвижения. Ничем иным удивительный предмет быть, по-моему, не мог.
Петруха, не выпуская цигарку изо рта, улыбался, морща маленькое, сплюснутое в горизонтальной плоскости личико, и смешной скороговоркой отвечал:
– С вас компот, лоботрясы! Я сегодня на целых четыреста метров дистанцию вашу хренову сократил. Только куратору ни гу-гу, добро?!
– Добро! – орали довольные солдатики и взбегали по широкому пандусу в недра чрезвычайно кстати объявившегося транспорта.
– Признавайся, дядька, ты знал, что он будет здесь? – гневно возвысив голос, спросил я Генрика.
– Точно, – осклабился сержант-инсинуатор. – Знал. Петруха всегда транспортер загодя подгоняет. Ни разу еще ждать не пришлось.
Я схватил его за плечо, повернул к себе и от всей души гаркнул в радостную усатую харю… Н-да, вспоминать совестно, что я тогда гаркнул.
Он перестал улыбаться, свирепо взглянул на меня, вырвал руку и пошел быстрым шагом к транспортеру.
Потом я, конечно, попросил у него прощения. Он попыхтел-попыхтел, да и простил. Доброй он все-таки души человек, мой Генка, – отходчивой души, незлобивой.
«Фаллоплан» домчался до базы минут за пять.
Водитель, Петруха Меньшиков, балагурил всю дорогу, то и дело отрываясь от штурвала и поглядывая на нас. Мне все время подмигивал. А я сидел, прижатый страховочным корсетом к удобному сиденью, тупо изучал пачку запасных обойм для карабина, которая терла мне спину во время марш-броска, и страдал. Мало мне испытанного унижения, так еще и жрать хотелось, как проклятому, свеженькие мозоли болели, а мозги неотвязно терзала мысль:
«Почему, почему, скажите на милость, ребята так конкретно меня «сделали»? Как ребенка малолетнего. Как древнего хрыча, затесавшегося в компанию олимпийских чемпионов. Почему?»
Ответа не было.
Пришвартовав транспортер прямо к порогу казармы, Петруха ещё раз напомнил про компот, и машина бесшумно отплыла прочь.
– Сперва в столовую или в санчасть? – поинтересовался ехидно Генрик, когда я закончил плескаться под душем и выполз в коридор.
– Жрать! Жрать, хавать, рубать, метать… ну, и так далее! – стреляя голодными глазами в поисках чего-либо съедобного (хотя бы Бобика) воскликнул я. – Мозоли подождут.
– А Вероника?
– Надеюсь, подождет и она, – сказал я. – Если не хочет быть съеденной заживо.
После завтрака Генрик торжественно преподнес мне маленькую бесцветную пастилку:
– Загружайся, братишка!
– Хотелось бы прежде узнать, братишка, какова природа сего замечательного продукта, – спросил я, с подозрением изучая грушевидную капсулу.
– «Полижинакс» это, – пошловато сострил Мелкий.
– Гормоны?.. – воспротивился я, глядя, с каким азартом сгреб этот подопытный кролик биохимии свою порцию дьявольского зелья. – В задницу их!
– Не, «Полижинакс» не в задницу, – снова пошутил Мелкий, топорща бороду в непристойной ухмылке.
– Даже не предлагай, – отгораживаясь от подозрительной фармакопеи растопыренной пятерней, сказал я Саркисяну. – В моем нежном возрасте травиться всяческой гадостью совсем не годится. Да и для импотенции я еще слишком молод.
– Помилуй, Капрал, какие такие гормоны-мормоны? – вполне искренне удивился Генрик. – Павлуша, а ты помолчи ты, охальник!
Мелкий, приготовившийся сказать еще какую-то пакость, загоготал, щедро брызжа отравленной «Полижинаксом» слюной.
Генка тем временем разводил передо мною пропаганду, живописуя, какая замечательная штука эта «сома».
– Сома, ага, – буркнул я. – Должно быть, прямые поставки из Валгаллы.
Генка на мой сарказм не обратил внимания. Он токовал. И адаптогеном, дескать, является сома и стимулятором. И метаболизм ускоряет, и шлаки выводит, и даже раны врачует. Неделька приема – глядь, ты уж супермен: химизм обменных процессов изменится кардинально. Нервные сигналы вдвое мощнее станут и впятеро быстрее по нейронам побегут. Реакция, следовательно, возрастет и выносливость тоже. А еще сила, и способность организма к регенерации. Совершенно безопасная штука и крайне полезная для выживания в бою. Глотай ее, значит, любой и всякий без боязни! А что скопцом в итоге не станешь и рак не заработаешь, так это он, Генка, клятвенно обещает и даже божится. Землю горстями есть готов – вот как о моем благе печется!
– Благими пожеланиями вымощена дорога в ад, – срезонерствовал я и сунул пастилку за отворот рукава, решив вначале справиться у Вероники, насколько безопасен этот «адаптоген».
– Ну, а теперь пора лечить раны.
Я поднялся из-за стола, с сожалением поглядывая на десерт из взбитых сливок и черешни, к которому как раз приступали счастливые обладатели безразмерных желудков.
– Полчаса тебе сроку. Потом подбегай к арсеналу, – посоветовал мне мастер сержант, облизывая ложку.
«Фужер» возле офицерского корпуса гудел и содрогался, точно работающий на полных оборотах гусеничный трактор. Я с опаской обошел его стороной. Черт знает, что за штука такая и чего от нее можно ждать?
Вероника прилаживала к лохматой шее Бобика-первого пышный розовый бант. Увидев мое лицо, исполненное невыносимого страдания, она хлопнула пса по спине, отгоняя, и испуганно спросила:
– Что с тобой?
– Рана, – простонал я, валясь ей под ноги. – Боюсь, смертельная. Вероника, помни: я… я обожал тебя!
Она, конечно же, сразу раскусила безыскусную игру и ухватила меня за ушко:
– Перестань сейчас же! Я, между прочим, на службе. Да и ты тоже. Выкладывай, что случилось?
С таинственным видом я прошептал:
– Меня хотят отравить! Подсунули яд под видом витаминов. Но мне удалось перехитрить злодеев. – Я показал ей капсулу. – Возьмешь на экспертизу? Мы вместе раскроем заговор и получим по ордену!
– Филипп! Прошу тебя еще раз, перестань дурачиться! Это действительно своеобразный стимулятор. Причем не только безопасный, но и крайне полезный. Знаешь, у меня есть небольшой запас… – Вероника выдвинула ящик стола и достала картонную коробку без надписи, – …похожего снадобья. Только это изготовлено по особой рецептуре, специально для офицеров. «Сома активированная». Тебе я, пожалуй, дам упаковку. За красивые глаза. Пользуйся! Принимай каждый раз по капсуле после еды и об усталости забудешь навсегда. Может быть, тебя даже назовут Филиппом Неутомимым!
– И в любви? – тихо спросил я, посмотрев ей в глаза.
– В любви особенно, – ответила она, ничуть не смутившись прямолинейного намека.
С некоторым даже вызовом ответила.
На каждую из моих отвратительного вида сорванных мозолей она выдавила по облачку пены из флакона, усеянного непонятными надписями. Ранки сначала защипало, потом пена опала и покрыла кожу блестящей пленкой.
– К вечеру заживет, – пообещала Вероника. – Можешь обуваться.
– Как же обуваться? Вдруг снова сорву? – забеспокоился я.
– И не пытайся, ничего не выйдет. Ну, беги.
Она запустила пальцы мне в волосы и ласково их взъерошила.
– Вечером увидимся, – почти утвердительно сказал я.
– Увидимся. Непременно.
Я спустился почти до первого этажа, когда вспомнил о трясущемся «фужере». Быстро взбежал обратно и спросил:
– Вероника, радость моя, будь любезна, развей сомнения. Чего там эта беда стеклянная вибрирует? Ну, та, которая вроде рюмки?
Она нахмурилась, соображая, что я имею в виду под названием «эта беда вроде рюмки», потом просветлела лицом и сообщила:
– Опять кто-то ассенизационную систему в аварийном режиме гоняет. Боб, наверное. Все волнуется, потянет ли канализация увеличение загрузки, если штат базы вдруг вырастет. Смешной он!..
Все развлекались в тире, а я сидел в учебном классе и под руководством Наума Березовского изучал устройство шлема. «Наумко научит», – утверждает старорусская присказка, указывающая на широкую просветительскую работу, проводимую посланниками Хазарского каганата в древней Руси. Как говорится, минули века… Что изменилось?
Наум больше показывал, чем рассказывал. Моторная, якобы, память важнее. Может оно и так.
Сканер мы совместными усилиями откалибровали, частоту связи настроили, микрофон и наушники по голове моей подогнали. На микрофон (венчающая пружинный усик матово-черная горошина на уровне рта) я косился с опаской. Если его скусить, немедленно сработает взрывной заряд самоликвидатора, эквивалентный десяти унциям пластита. Хватит не только на то, чтобы владельцу череп разнесло, но и на то, чтобы он при этом нескольких врагов с собой прихватил.
– Наум, – спросил я, заранее вибрируя, – а бывали случаи, когда взрыв происходил непреднамеренно?
– Нет, – сказал он, потом выдержал многозначительную длинную паузу и добавил: – Но будут.
– Шуточки у вас, мастер инструктор… – вздрогнул я. – Страшноватые какие-то шуточки.
– Зато долго не забываются, – добродушно улыбнулся он.
Когда Наум решил, что я могу обращаться со шлемом не хуже прочих, мы отправились в столовую. По обоюдному согласию. Сома взялась за мой организм, ускоряя, как обещано, течение обменных процессов до космических скоростей – и я проникся безусловной важностью многоразового питания.
Предсказание Генрика начало сбываться: я почувствовал себя Проглотом.
Именно так, с заглавной буквы.
– Сегодня у взвода запланированы тактические учения с боевой стрельбой, – сказал мне после обеда Саркисян, – но я могу тебе предложить кое-что поинтереснее. И поопасней. Хочешь?
– Конечно, хочу! – воскликнул я. – Мы пойдем в разведку?
– Откуда ты это узнал? – Генрик покосился на меня с подозрением. – Я же никому еще не говорил.
– Телепатия, – веско сказал я. – Телепатия и прямая связь с мировым биоинформационным полем, дарованная мне, как будущему мессии, свыше! Армагеддон грядет! Вставай же под мои знамена, человечек!
– Трепло! – сказал облегченно Генрик. – Слушай вводную. Братья собираются снова засылать дипломатов к онзанам. Вроде, нашли ставку рачьего главнокомандующего. Так, по крайней мере, они думают. Делегация будет мирная. Поэтому желательно, чтобы она миновала охранные кордоны и разъезды онзанов стороной, прямиком выйдя к начальству. База начальства расположена в долине, окруженной сложным для преодоления горным кольцом. Скалы, ледники, оползни, ветры – все тридцать три удовольствия. Вдобавок онзаны стерегут немногочисленные проходы в этой гряде с большим старанием. Так вот, есть там какая-то странная пещера, пронизывающая горы насквозь. И не охраняется она почему-то. «Шмель», летающий миниробот с видеокамерой, нашел эту пещеру, пролетел почти до конца, передал изображение выхода и пропал. И второй пропал. И третий тоже. Больше «Шмелей» не посылали, но заинтересованность Братьев в этом пути осталась. Сейчас предложили мне наведаться туда и посмотреть, что к чему. На абсолютно добровольных началах. За вознаграждение, разумеется. Я согласился. Составишь компанию?
– С превеликим удовольствием, – сказал я.
– Вот и славненько, – обрадовался Генрик. – Тогда прямо сейчас – отбой. Пошли отсыпаться. Вечером разбужу.
Прежде, чем улечься, я мельком просмотрел библиотеку в кабинете. Выбор книг мне, признаться, не понравился. Первую половину изданий составляли многочисленные «Боевые роботы» и прочий «Battle Тech». Вторую – грандиозная подборка современных российских детективов. «Крутой пацан против ментов». Так. «Очень крутой пацан против ментов, козлов, мафии и просто крутого пацана в придачу». Так-так. «Пацан, гораздо более крутой, чем прочие, против всех-всех-всех, но исключительно за правое дело»…
Я вздрогнул и, прихватив чудом заплывшую в этот омут экстремального милитаризма «Войну миров», с позором бежал.
В спину мне хохотали, лязгая гусеницами, не знающие пощады стальные бойцы будущего и значительно переплюнувшие их по части непобедимости современные отечественные ратоборцы.
Любопытно, кто здесь жил до меня? И еще, куда он делся, этот бывший жилец? Дембельнулся? Или гробанулся? Жуть! А вдруг я сплю в кровати покойничка? Ма-мо-чки родныя! Караул!
Заснул я, разумеется, легко и беззаботно.
Разбудил меня какой-то шум, шуршание какое-то, пыхтение и бормотание. Я с трудом продрал глаза. Голова была – как ватой набита. Вот так всегда! Лучше днем и не спать вовсе.
А шум, между прочим, исходил от каптенармуса, копающегося в моем ранце.
– Ну, как, – спросил я его вполголоса, – недозволенные вложения присутствуют?
Он вздрогнул от неожиданности и вдруг пошутил:
– Присутствуют, ядрена! Я сам их только что туда вложил.
– И что именно? Наркотики? Валюту? Произведения искусства, составляющие национальное достояние? – заинтересовался я.
– Сам потом узнаешь.
– Потом – это при обыске, что ли?
– Ну да, ядрена, при обыске. Онзаны его тебе устроят на границе, когда контрабанду выискивать начнут. Так что будь осторожен, шпиён! Не попадайся! – Он расчувствовался и хлопнул меня по плечу.
– Постараюсь, – пообещал я.
– До входа в канал вас доставит транспортер, – напутствовал нас черноусый красавец Семен Семенович. Начальник штаба базы, чем-то неуловимо похожий на моего старого знакомца Игоря Игоревича. – Дальше придется поработать ножками. Ворошить раньше времени тамошний муравейник не след, так что постарайтесь обойтись без стрельбы. Вешки бросайте метров через двадцать. Когда увидите лагерь, ставьте маяк и сразу назад. Никакой самодеятельности. Запомните, ваша сегодняшняя операция к задачам Легиона не имеет ни малейшего отношения. Работаете на гражданскую контору. Но план, тем не менее, разработан нами, и с дипкорпусом заранее согласован. Отступите от него, гражданские предъявят Легиону иск. Возможно, часть его придется возмещать вам, из собственных гонораров. Выполните в точности – получите премию и увольнение на сорок восемь часов. Желаю удачи!
Я на минутку забежал в санчасть и с грустью поведал Веронике о изменении планов и невозможности встретиться, как хотелось, вечером. Служба!
– Я принесу тебе тамошних цветов, – пообещал я. – Самых красивых и душистых!
– Цветов?
Она отвернулась. («Уж не слезы ли прячет?» – заподозрил я.)
– Не нужны мне цветы, – сказала она вполголоса. – Сам вернись!
– Транспортер подгоню через двенадцать часов, – пообещал Меньшиков. – Вернетесь раньше, можете подождать. Не успеете, подожду я.
– За двенадцать можем и не успеть, – с сомнением сказал Генрик. – Но ты все равно жди. Мы и без того набегаемся, чтобы потом еще до базы пешком топать.
Все это я слышал краем уха, пока разглядывал устье межпространственного канала. Или штольни. Или червоточины. Оказывается, если смотреть на него невооруженным взглядом, то не видишь ничего, кроме сгустка тумана. Если же запустить с наручного пульта программу, зашитую в биоэлектронные мозги шлема, то на щитке обрисуется прелюбопытная картинка.
Я откинул бронированную крышку, защищающую пульт управления, и набрал нужную комбинацию. По забралу точно кто-то влажной тряпочкой провел. Вечерний серенький полумрак рассеялся, а на месте клочка тумана возникла глянцевая смолисто-черная капля, окантованная золотым абрисом. Она словно стекала с распушенной верхушки перфоратора, – клонящегося к земле телескопического шеста – никак не умея сорваться и даже коснуться земли. Только пульсировала еле заметно да окутывалась время от времени иглистой бахромой энергетических разрядов. Размером капля была с хорошие гаражные ворота, и от нее пахло. Не скажу, что пахло противно, но – неприятно.
Смертного ужаса перед ней я не ощущал. От инфразвука меня надежно защищала униформа со шлемом.
Генрик вошел в червоточину первым, вызвав целый взрыв черных брызг, почти сразу упавших обратно на ее поверхность. И это – параллельно земле, вопреки закону тяготения! Я зажмурился и, опасливо вытянув руки вперед, шагнул тоже. Сделал вслепую два шага, потом меня встряхнуло – так, что зубы клацнули… а потом кто-то бесцеремонно ухватился за мои запястья и дернул вперед.
Я открыл глаза.
Это был Генрик. Он улыбнулся и сказал:
– Слезай, барин! Приехали!
Было еще темно – последние предутренние часы. Штольня вывела нас в глубокий и сырой овраг, утопающий в зарослях высокорослого лабазника. Густой медовый дух пробудил воспоминания о родных лесах, сенокосе и сладком травяном чае. Я сглотнул слюну и скользнул между стеблей. Стебли качнулись, крошечные белые лепестки осыпали мою голову и плечи ароматной порошей…
Овраг спускался к неширокой речушке, почти ручью. Противоположный берег, насколько хватало глаз, был ровным, точно стол. Редкие и низкие кусты едва выступали над богатым разнотравьем.
Генрик осторожно ступил в воду. Перебрался, покрутил головой и показал рукой «теперь ты». Я без единого всплеска форсировал сравнительно глубокий, до середины бедра, и довольно холодный (это чувствовалось даже через комбинезон) ручей, вскарабкался на глинистый берег, и мы двинулись дальше.
Начальник штаба говорил, что до горной гряды, скрывающей в недрах лаз, придется идти километров семь-восемь. Местность открытая, но пустынная. Опасность быть обнаруженными мала, но присутствует. Онзаны, как сторожа, достаточно беспечны, но целиком полагаться на это не стоит. Слишком много было «но»…
По всему пути Генрик ронял сантиметровые дротики радиовешек, а я вдавливал их в землю каблуком. Когда подобрались к скалам вплотную, рассвет даже не думал заниматься. В свете луны и звезд скалы казались темно-фиолетовыми, заляпанными черными пятнами вьющейся растительности. Поплутав немного, наконец-то обнаружили искомую пещеру. Жутковатый черный провал, отмеченный низким каменным козырьком, так и дышал холодом.
Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.
Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.
Ход постепенно сужался.
Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто выдумка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляного червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».
Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.
Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым оканчивался лаз.
Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вернуться, чтобы «попресмыкаться» еще?
Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно заткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем временем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же молча двинулся вперед.
Я напоследок обернулся.
Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.
Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.
Полость медленно, но постоянно расширялась.
Генрик дернул меня за рукав:
– Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!
Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»
Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:
– Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.
– «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».
– Что это ты несешь? – удивился Генрик. – От темноты крыша поехала?
Комарики возликовали.
Каменистый проселок пошел под уклон. Посеяло мелким дождичком. Вот, значит, почему гнус лютует! К счастью, впереди, на самом пределе видимости, показались человеческие существа.
Четвертый взвод в полном составе, за исключением малохольного, тихобеглого новобранца, валялся на травке, под прозрачным пологом, растянутом между трех сосен. Филипп прибавил ходу.
Наконец открылось долгожданное второе дыхание, жаль поздновато. Перед самым финишем, отмеченным лежащими по сторонам дороги булыжниками, под ногу ему попался вертлявый и скользкий камешек. Филипп активно замахал руками, но не удержался-таки – и воспарил. В этот стремительный миг полета перед его взором промелькнули отнюдь не главные моменты короткой, но бурной биографии, а изумленные лица сослуживцев, вскочивших с земли приветствовать криками и свистом его финишный спурт. Филипп грустно улыбнулся и вернулся с небес на землю, грохоча снаряжением и сдирая кожу на ладонях.
Подбежал Генрик.
– Как ты, жив?
Филипп с сомнением вздохнул и простонал:
– Там он умер, бедный Филя, совершенно обессиля, где обрыв над бездной крут; там его и закопали, и на камне написали, что ему ботинки жали, но теперь уже не жмут.
– Совершенно обессиля… Грандиозно! Надо обязательно запомнить! – улыбка не в меру литературно образованного армянина показалась Филиппу блудливой и издевательской.
– Критиковать легко, – заявил он. – Критики, между прочим, поголовно неудавшиеся писатели и поэты. Вы компенсируете творческую импотенцию своеобразным суррогатом насилия над более одаренными личностями.
– Эк ты завернул! Сразил наповал. Значит, ни Мережковским, ни Писаревым мне уже не быть. – Генрик огорченно махнул рукой. – Ладно, переживу. Не жмут, говоришь, ботинки-то?
– Пока лежу, нет. Но вставать страшно!.. Надеюсь, за нами прибудет машина?
– Увы тебе, мой бедный одаренный друг! Обратно – тоже бегом. Отдыхай! Пять минут мы еще подождем, так и быть.
– Эй, эй, постой, как бегом? – Голос Филиппа враз окреп и приобрел возмущенные интонации. – Мне Волк сказал «на десять километров», не на двадцать!
– Тебя же предупреждали, Волк – страшный человек. Особенно для новичков. А как он бегать любит!.. Ладно, черт с тобой, подождем… ну, восемь минут. Пожуй пока!
Генрик бросил на грудь Капралову твердый брусочек в яркой упаковке.
– Шоколадка?
– Прессованные сухофрукты, обогащенные витаминами и аминокислотами. Вода-то есть?
– Угум.
Филипп уже набил рот, и разговаривать внятно не мог.
ГЛАВА 6
Фиолетовая кошка
Фиолетовую мышку
Посадила спозаранку
В фиолетовую банку.
Лора Майуайф
Как я дотащился обратно – это для отдельного рассказа тема. Рассказа трагического, унылого, постыдного и смешного одновременно. Ребята сначала почти несли меня на себе. «Лучше здесь пристрелите!» – хотелось вскричать истерично, с грохотом падая в пыль. Я хромал, сжав зубы, и молчал.
Километра через два такого вот мучительного, грешно сказать, бега разглядел я впереди нечто, матушке-природе откровенно чужеродное. Урбанизмус какой-то. Предмет отдаленно напоминал одну из половинок рассеченной надвое – с вершины до основания – восьмигранной пирамиды. Удивительный агрегат был довольно крупен и раскрашен в маскировочные цвета. Он висел невысоко над дорогой, обратив к земле слегка отвислое серебристо-голубое пузо, а к небу – четыре бугристые грани. Вместо острой вершины пирамида имела округлую кабину недвусмысленно фаллической формы. Изумительно похожую на прототип даже цветом.
Рядом с машиной сидел на корточках небритый мужичок с ноготок и смолил цигарку.
Четвертый взвод радостно загомонил: «Петруха, избавитель ты наш!» – и взапуски помчался к средству передвижения. Ничем иным удивительный предмет быть, по-моему, не мог.
Петруха, не выпуская цигарку изо рта, улыбался, морща маленькое, сплюснутое в горизонтальной плоскости личико, и смешной скороговоркой отвечал:
– С вас компот, лоботрясы! Я сегодня на целых четыреста метров дистанцию вашу хренову сократил. Только куратору ни гу-гу, добро?!
– Добро! – орали довольные солдатики и взбегали по широкому пандусу в недра чрезвычайно кстати объявившегося транспорта.
– Признавайся, дядька, ты знал, что он будет здесь? – гневно возвысив голос, спросил я Генрика.
– Точно, – осклабился сержант-инсинуатор. – Знал. Петруха всегда транспортер загодя подгоняет. Ни разу еще ждать не пришлось.
Я схватил его за плечо, повернул к себе и от всей души гаркнул в радостную усатую харю… Н-да, вспоминать совестно, что я тогда гаркнул.
Он перестал улыбаться, свирепо взглянул на меня, вырвал руку и пошел быстрым шагом к транспортеру.
Потом я, конечно, попросил у него прощения. Он попыхтел-попыхтел, да и простил. Доброй он все-таки души человек, мой Генка, – отходчивой души, незлобивой.
«Фаллоплан» домчался до базы минут за пять.
Водитель, Петруха Меньшиков, балагурил всю дорогу, то и дело отрываясь от штурвала и поглядывая на нас. Мне все время подмигивал. А я сидел, прижатый страховочным корсетом к удобному сиденью, тупо изучал пачку запасных обойм для карабина, которая терла мне спину во время марш-броска, и страдал. Мало мне испытанного унижения, так еще и жрать хотелось, как проклятому, свеженькие мозоли болели, а мозги неотвязно терзала мысль:
«Почему, почему, скажите на милость, ребята так конкретно меня «сделали»? Как ребенка малолетнего. Как древнего хрыча, затесавшегося в компанию олимпийских чемпионов. Почему?»
Ответа не было.
Пришвартовав транспортер прямо к порогу казармы, Петруха ещё раз напомнил про компот, и машина бесшумно отплыла прочь.
– Сперва в столовую или в санчасть? – поинтересовался ехидно Генрик, когда я закончил плескаться под душем и выполз в коридор.
– Жрать! Жрать, хавать, рубать, метать… ну, и так далее! – стреляя голодными глазами в поисках чего-либо съедобного (хотя бы Бобика) воскликнул я. – Мозоли подождут.
– А Вероника?
– Надеюсь, подождет и она, – сказал я. – Если не хочет быть съеденной заживо.
После завтрака Генрик торжественно преподнес мне маленькую бесцветную пастилку:
– Загружайся, братишка!
– Хотелось бы прежде узнать, братишка, какова природа сего замечательного продукта, – спросил я, с подозрением изучая грушевидную капсулу.
– «Полижинакс» это, – пошловато сострил Мелкий.
– Гормоны?.. – воспротивился я, глядя, с каким азартом сгреб этот подопытный кролик биохимии свою порцию дьявольского зелья. – В задницу их!
– Не, «Полижинакс» не в задницу, – снова пошутил Мелкий, топорща бороду в непристойной ухмылке.
– Даже не предлагай, – отгораживаясь от подозрительной фармакопеи растопыренной пятерней, сказал я Саркисяну. – В моем нежном возрасте травиться всяческой гадостью совсем не годится. Да и для импотенции я еще слишком молод.
– Помилуй, Капрал, какие такие гормоны-мормоны? – вполне искренне удивился Генрик. – Павлуша, а ты помолчи ты, охальник!
Мелкий, приготовившийся сказать еще какую-то пакость, загоготал, щедро брызжа отравленной «Полижинаксом» слюной.
Генка тем временем разводил передо мною пропаганду, живописуя, какая замечательная штука эта «сома».
– Сома, ага, – буркнул я. – Должно быть, прямые поставки из Валгаллы.
Генка на мой сарказм не обратил внимания. Он токовал. И адаптогеном, дескать, является сома и стимулятором. И метаболизм ускоряет, и шлаки выводит, и даже раны врачует. Неделька приема – глядь, ты уж супермен: химизм обменных процессов изменится кардинально. Нервные сигналы вдвое мощнее станут и впятеро быстрее по нейронам побегут. Реакция, следовательно, возрастет и выносливость тоже. А еще сила, и способность организма к регенерации. Совершенно безопасная штука и крайне полезная для выживания в бою. Глотай ее, значит, любой и всякий без боязни! А что скопцом в итоге не станешь и рак не заработаешь, так это он, Генка, клятвенно обещает и даже божится. Землю горстями есть готов – вот как о моем благе печется!
– Благими пожеланиями вымощена дорога в ад, – срезонерствовал я и сунул пастилку за отворот рукава, решив вначале справиться у Вероники, насколько безопасен этот «адаптоген».
– Ну, а теперь пора лечить раны.
Я поднялся из-за стола, с сожалением поглядывая на десерт из взбитых сливок и черешни, к которому как раз приступали счастливые обладатели безразмерных желудков.
– Полчаса тебе сроку. Потом подбегай к арсеналу, – посоветовал мне мастер сержант, облизывая ложку.
«Фужер» возле офицерского корпуса гудел и содрогался, точно работающий на полных оборотах гусеничный трактор. Я с опаской обошел его стороной. Черт знает, что за штука такая и чего от нее можно ждать?
Вероника прилаживала к лохматой шее Бобика-первого пышный розовый бант. Увидев мое лицо, исполненное невыносимого страдания, она хлопнула пса по спине, отгоняя, и испуганно спросила:
– Что с тобой?
– Рана, – простонал я, валясь ей под ноги. – Боюсь, смертельная. Вероника, помни: я… я обожал тебя!
Она, конечно же, сразу раскусила безыскусную игру и ухватила меня за ушко:
– Перестань сейчас же! Я, между прочим, на службе. Да и ты тоже. Выкладывай, что случилось?
С таинственным видом я прошептал:
– Меня хотят отравить! Подсунули яд под видом витаминов. Но мне удалось перехитрить злодеев. – Я показал ей капсулу. – Возьмешь на экспертизу? Мы вместе раскроем заговор и получим по ордену!
– Филипп! Прошу тебя еще раз, перестань дурачиться! Это действительно своеобразный стимулятор. Причем не только безопасный, но и крайне полезный. Знаешь, у меня есть небольшой запас… – Вероника выдвинула ящик стола и достала картонную коробку без надписи, – …похожего снадобья. Только это изготовлено по особой рецептуре, специально для офицеров. «Сома активированная». Тебе я, пожалуй, дам упаковку. За красивые глаза. Пользуйся! Принимай каждый раз по капсуле после еды и об усталости забудешь навсегда. Может быть, тебя даже назовут Филиппом Неутомимым!
– И в любви? – тихо спросил я, посмотрев ей в глаза.
– В любви особенно, – ответила она, ничуть не смутившись прямолинейного намека.
С некоторым даже вызовом ответила.
На каждую из моих отвратительного вида сорванных мозолей она выдавила по облачку пены из флакона, усеянного непонятными надписями. Ранки сначала защипало, потом пена опала и покрыла кожу блестящей пленкой.
– К вечеру заживет, – пообещала Вероника. – Можешь обуваться.
– Как же обуваться? Вдруг снова сорву? – забеспокоился я.
– И не пытайся, ничего не выйдет. Ну, беги.
Она запустила пальцы мне в волосы и ласково их взъерошила.
– Вечером увидимся, – почти утвердительно сказал я.
– Увидимся. Непременно.
Я спустился почти до первого этажа, когда вспомнил о трясущемся «фужере». Быстро взбежал обратно и спросил:
– Вероника, радость моя, будь любезна, развей сомнения. Чего там эта беда стеклянная вибрирует? Ну, та, которая вроде рюмки?
Она нахмурилась, соображая, что я имею в виду под названием «эта беда вроде рюмки», потом просветлела лицом и сообщила:
– Опять кто-то ассенизационную систему в аварийном режиме гоняет. Боб, наверное. Все волнуется, потянет ли канализация увеличение загрузки, если штат базы вдруг вырастет. Смешной он!..
Все развлекались в тире, а я сидел в учебном классе и под руководством Наума Березовского изучал устройство шлема. «Наумко научит», – утверждает старорусская присказка, указывающая на широкую просветительскую работу, проводимую посланниками Хазарского каганата в древней Руси. Как говорится, минули века… Что изменилось?
Наум больше показывал, чем рассказывал. Моторная, якобы, память важнее. Может оно и так.
Сканер мы совместными усилиями откалибровали, частоту связи настроили, микрофон и наушники по голове моей подогнали. На микрофон (венчающая пружинный усик матово-черная горошина на уровне рта) я косился с опаской. Если его скусить, немедленно сработает взрывной заряд самоликвидатора, эквивалентный десяти унциям пластита. Хватит не только на то, чтобы владельцу череп разнесло, но и на то, чтобы он при этом нескольких врагов с собой прихватил.
– Наум, – спросил я, заранее вибрируя, – а бывали случаи, когда взрыв происходил непреднамеренно?
– Нет, – сказал он, потом выдержал многозначительную длинную паузу и добавил: – Но будут.
– Шуточки у вас, мастер инструктор… – вздрогнул я. – Страшноватые какие-то шуточки.
– Зато долго не забываются, – добродушно улыбнулся он.
Когда Наум решил, что я могу обращаться со шлемом не хуже прочих, мы отправились в столовую. По обоюдному согласию. Сома взялась за мой организм, ускоряя, как обещано, течение обменных процессов до космических скоростей – и я проникся безусловной важностью многоразового питания.
Предсказание Генрика начало сбываться: я почувствовал себя Проглотом.
Именно так, с заглавной буквы.
– Сегодня у взвода запланированы тактические учения с боевой стрельбой, – сказал мне после обеда Саркисян, – но я могу тебе предложить кое-что поинтереснее. И поопасней. Хочешь?
– Конечно, хочу! – воскликнул я. – Мы пойдем в разведку?
– Откуда ты это узнал? – Генрик покосился на меня с подозрением. – Я же никому еще не говорил.
– Телепатия, – веско сказал я. – Телепатия и прямая связь с мировым биоинформационным полем, дарованная мне, как будущему мессии, свыше! Армагеддон грядет! Вставай же под мои знамена, человечек!
– Трепло! – сказал облегченно Генрик. – Слушай вводную. Братья собираются снова засылать дипломатов к онзанам. Вроде, нашли ставку рачьего главнокомандующего. Так, по крайней мере, они думают. Делегация будет мирная. Поэтому желательно, чтобы она миновала охранные кордоны и разъезды онзанов стороной, прямиком выйдя к начальству. База начальства расположена в долине, окруженной сложным для преодоления горным кольцом. Скалы, ледники, оползни, ветры – все тридцать три удовольствия. Вдобавок онзаны стерегут немногочисленные проходы в этой гряде с большим старанием. Так вот, есть там какая-то странная пещера, пронизывающая горы насквозь. И не охраняется она почему-то. «Шмель», летающий миниробот с видеокамерой, нашел эту пещеру, пролетел почти до конца, передал изображение выхода и пропал. И второй пропал. И третий тоже. Больше «Шмелей» не посылали, но заинтересованность Братьев в этом пути осталась. Сейчас предложили мне наведаться туда и посмотреть, что к чему. На абсолютно добровольных началах. За вознаграждение, разумеется. Я согласился. Составишь компанию?
– С превеликим удовольствием, – сказал я.
– Вот и славненько, – обрадовался Генрик. – Тогда прямо сейчас – отбой. Пошли отсыпаться. Вечером разбужу.
Прежде, чем улечься, я мельком просмотрел библиотеку в кабинете. Выбор книг мне, признаться, не понравился. Первую половину изданий составляли многочисленные «Боевые роботы» и прочий «Battle Тech». Вторую – грандиозная подборка современных российских детективов. «Крутой пацан против ментов». Так. «Очень крутой пацан против ментов, козлов, мафии и просто крутого пацана в придачу». Так-так. «Пацан, гораздо более крутой, чем прочие, против всех-всех-всех, но исключительно за правое дело»…
Я вздрогнул и, прихватив чудом заплывшую в этот омут экстремального милитаризма «Войну миров», с позором бежал.
В спину мне хохотали, лязгая гусеницами, не знающие пощады стальные бойцы будущего и значительно переплюнувшие их по части непобедимости современные отечественные ратоборцы.
Любопытно, кто здесь жил до меня? И еще, куда он делся, этот бывший жилец? Дембельнулся? Или гробанулся? Жуть! А вдруг я сплю в кровати покойничка? Ма-мо-чки родныя! Караул!
Заснул я, разумеется, легко и беззаботно.
Разбудил меня какой-то шум, шуршание какое-то, пыхтение и бормотание. Я с трудом продрал глаза. Голова была – как ватой набита. Вот так всегда! Лучше днем и не спать вовсе.
А шум, между прочим, исходил от каптенармуса, копающегося в моем ранце.
– Ну, как, – спросил я его вполголоса, – недозволенные вложения присутствуют?
Он вздрогнул от неожиданности и вдруг пошутил:
– Присутствуют, ядрена! Я сам их только что туда вложил.
– И что именно? Наркотики? Валюту? Произведения искусства, составляющие национальное достояние? – заинтересовался я.
– Сам потом узнаешь.
– Потом – это при обыске, что ли?
– Ну да, ядрена, при обыске. Онзаны его тебе устроят на границе, когда контрабанду выискивать начнут. Так что будь осторожен, шпиён! Не попадайся! – Он расчувствовался и хлопнул меня по плечу.
– Постараюсь, – пообещал я.
– До входа в канал вас доставит транспортер, – напутствовал нас черноусый красавец Семен Семенович. Начальник штаба базы, чем-то неуловимо похожий на моего старого знакомца Игоря Игоревича. – Дальше придется поработать ножками. Ворошить раньше времени тамошний муравейник не след, так что постарайтесь обойтись без стрельбы. Вешки бросайте метров через двадцать. Когда увидите лагерь, ставьте маяк и сразу назад. Никакой самодеятельности. Запомните, ваша сегодняшняя операция к задачам Легиона не имеет ни малейшего отношения. Работаете на гражданскую контору. Но план, тем не менее, разработан нами, и с дипкорпусом заранее согласован. Отступите от него, гражданские предъявят Легиону иск. Возможно, часть его придется возмещать вам, из собственных гонораров. Выполните в точности – получите премию и увольнение на сорок восемь часов. Желаю удачи!
Я на минутку забежал в санчасть и с грустью поведал Веронике о изменении планов и невозможности встретиться, как хотелось, вечером. Служба!
– Я принесу тебе тамошних цветов, – пообещал я. – Самых красивых и душистых!
– Цветов?
Она отвернулась. («Уж не слезы ли прячет?» – заподозрил я.)
– Не нужны мне цветы, – сказала она вполголоса. – Сам вернись!
– Транспортер подгоню через двенадцать часов, – пообещал Меньшиков. – Вернетесь раньше, можете подождать. Не успеете, подожду я.
– За двенадцать можем и не успеть, – с сомнением сказал Генрик. – Но ты все равно жди. Мы и без того набегаемся, чтобы потом еще до базы пешком топать.
Все это я слышал краем уха, пока разглядывал устье межпространственного канала. Или штольни. Или червоточины. Оказывается, если смотреть на него невооруженным взглядом, то не видишь ничего, кроме сгустка тумана. Если же запустить с наручного пульта программу, зашитую в биоэлектронные мозги шлема, то на щитке обрисуется прелюбопытная картинка.
Я откинул бронированную крышку, защищающую пульт управления, и набрал нужную комбинацию. По забралу точно кто-то влажной тряпочкой провел. Вечерний серенький полумрак рассеялся, а на месте клочка тумана возникла глянцевая смолисто-черная капля, окантованная золотым абрисом. Она словно стекала с распушенной верхушки перфоратора, – клонящегося к земле телескопического шеста – никак не умея сорваться и даже коснуться земли. Только пульсировала еле заметно да окутывалась время от времени иглистой бахромой энергетических разрядов. Размером капля была с хорошие гаражные ворота, и от нее пахло. Не скажу, что пахло противно, но – неприятно.
Смертного ужаса перед ней я не ощущал. От инфразвука меня надежно защищала униформа со шлемом.
Генрик вошел в червоточину первым, вызвав целый взрыв черных брызг, почти сразу упавших обратно на ее поверхность. И это – параллельно земле, вопреки закону тяготения! Я зажмурился и, опасливо вытянув руки вперед, шагнул тоже. Сделал вслепую два шага, потом меня встряхнуло – так, что зубы клацнули… а потом кто-то бесцеремонно ухватился за мои запястья и дернул вперед.
Я открыл глаза.
Это был Генрик. Он улыбнулся и сказал:
– Слезай, барин! Приехали!
Было еще темно – последние предутренние часы. Штольня вывела нас в глубокий и сырой овраг, утопающий в зарослях высокорослого лабазника. Густой медовый дух пробудил воспоминания о родных лесах, сенокосе и сладком травяном чае. Я сглотнул слюну и скользнул между стеблей. Стебли качнулись, крошечные белые лепестки осыпали мою голову и плечи ароматной порошей…
Овраг спускался к неширокой речушке, почти ручью. Противоположный берег, насколько хватало глаз, был ровным, точно стол. Редкие и низкие кусты едва выступали над богатым разнотравьем.
Генрик осторожно ступил в воду. Перебрался, покрутил головой и показал рукой «теперь ты». Я без единого всплеска форсировал сравнительно глубокий, до середины бедра, и довольно холодный (это чувствовалось даже через комбинезон) ручей, вскарабкался на глинистый берег, и мы двинулись дальше.
Начальник штаба говорил, что до горной гряды, скрывающей в недрах лаз, придется идти километров семь-восемь. Местность открытая, но пустынная. Опасность быть обнаруженными мала, но присутствует. Онзаны, как сторожа, достаточно беспечны, но целиком полагаться на это не стоит. Слишком много было «но»…
По всему пути Генрик ронял сантиметровые дротики радиовешек, а я вдавливал их в землю каблуком. Когда подобрались к скалам вплотную, рассвет даже не думал заниматься. В свете луны и звезд скалы казались темно-фиолетовыми, заляпанными черными пятнами вьющейся растительности. Поплутав немного, наконец-то обнаружили искомую пещеру. Жутковатый черный провал, отмеченный низким каменным козырьком, так и дышал холодом.
Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.
Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.
Ход постепенно сужался.
Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто выдумка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляного червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».
Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.
Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым оканчивался лаз.
Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вернуться, чтобы «попресмыкаться» еще?
Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно заткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем временем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же молча двинулся вперед.
Я напоследок обернулся.
Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.
Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.
Полость медленно, но постоянно расширялась.
Генрик дернул меня за рукав:
– Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!
Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»
Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:
– Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.
– «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».
– Что это ты несешь? – удивился Генрик. – От темноты крыша поехала?