Страница:
Проснулся я внезапно. Было еще темно. Светлана тихо посапывала. Одна ее нога лежала поверх моего живота, волосы широко разметались по подушке. Она была прекрасна.
Я настороженно прислушался. Не зря же мой сон, обычно богатырский, прервался так внезапно. На самом интересном месте. Меня, варвара-гладиатора, вооруженного только стареньким топором, как раз бросили на арену, где уже находилось полдюжины кривоногих узкоглазых дикарей-каннибалов с широкими серпообразными ножами. Дикари выли. Они жаждали моей крови и моего мяса. Я перебрасывал топор с руки на руку и хохотал. «Вон того, нервного, со шрамом на плече, я убью первым, – думал я. – А того вон, с ритуально выбитыми верхними резцами и отвисшим пузом, столь плотоядно изучающего мои окорока, последним».
Разбудил меня нюх на опасность. Тот, что не подводил никогда. Я осторожно выбрался из-под очаровательного теплого груза и быстро оделся. Выглянул в коридор. Врагов, желающих выпустить мне кишки наяву, в коридоре не было. Я присел на краешек кровати. Сонливость как рукой сняло. Я чувствовал странную агрессивную взвинченность, вызванную недавним сновидением. Мне хотелось действия. Я не отказался бы дать сейчас кому-нибудь в рыло. От души дать. Или хотя бы излить кому-нибудь душу.
Однако Светлану будить, пожалуй, не стоило. Разыскать среди ночи старуху Кииррей тоже казалось проблематичным. Черт! Что же делать?
Вдобавок мне опять показалось, что в доме есть кто-то еще.
«Гадство, все оружие наверху», – подумал я, цепляя ножны на руку.
– Девочка, – потряс я плечо Светланы. – Ну-ка, вставай быстренько!
– Отстань, Капралов, – пробормотала она, натягивая одеяло. – Ошалел? Ночь на дворе.
– Вставай! – Я звонко хлопнул ее по обнаженной ягодице.
Она взвизгнула и сонно отмахнулась.
– Дурак!
Дверь с грохотом распахнулась. В тот же миг с сухим хрустом обрушилось водопадом осколков окно. В комнату полезли какие-то хари. Хари были потными и перекошенными, с выпученными глазами, с разинутыми черными пастями и всклоченными волосами. Харь было множество. Принадлежали они голым человекоподобным существам.
Светлана в ужасе закричала.
Я швырнул в нападающих одеяло, схватил женщину за руку и бросился к двери. Одеяло было большим, бросил я его очень удачно, и оно накрыло сразу нескольких налетчиков. Те, сдавленно ворча и путаясь в тяжелой ткани, принялись выбираться.
Я поймал первого из освободившихся злодеев за тощую глотку. Под рукой в два толчка дернулся острый кадык. Я с силой толкнул обладателя кадыка на топочущую и вздрагивающую кучу. Куча взвыла и повалилась.
Выход из комнаты загораживала особь явно женского пола. У нее были объемистые молочные железы и слюнявая перекошенная образина. Руки она держала угрожающе растопыренными. Мощным ударом футбольного вратаря, выбивающего с рук мяч, я лягнул ее в подреберье. Зловещую бабу единым махом вынесло из дверного проема.
Я толкнул в освободившийся проход Светлану, отмахнулся от чьих-то рук и выбежал в коридор сам. Под ногами, тоненько поскуливая, копошилась жестоко ушибленная тетка. Кажется, я сломал ей несколько ребер. Светлана, широко раскрыв глаза, со страхом смотрела в сторону гостиной. Я повернулся. На нас неслось нечто бледное, широкое и ощутимо злобное. Я встретил врага локтем снизу, в челюсть. Голова его мотнулась назад, шея хрустнула, и он мешком осел на пол. Я крякнул и потянул Светлану за собой – на второй этаж.
Лестница, к счастью, была свободна. Мы вихрем пронеслись по ней и устремились в кабинет, к оружию. Наперерез бросилась еще одна тварь, но я ловко пропустил ее под рукой и подтолкнул, направляя вниз. Хрупкие перила сломались, тварь кувырком полетела мимо лестницы.
Первое, что бросилось мне в глаза в кабинете, было отсутствие гранатомета. Таким образом, где-то поблизости разгуливал враг, вооруженный чрезвычайно мощным автоматическим оружием. Плохо, очень плохо. Я кинулся к шкафам. Пистолет лежал на месте, за Бремом. Я передернул затвор, щелкнул предохранителем, затем торопливо обернул липучими ремнями кобуры правую ляжку. Сунув в карман запасные обоймы, принялся надевать на окостеневшую Светлану легионерскую броню. В окне замаячила чья-то фигура. Сдвинув предохранитель в боевое положение, я выстрелил, почти не целясь. Фигура сгинула.
– За мной! – приказал я и быстрым шагом направился к балконной двери.
Светлана не двигалась. Она вцепилась в поясную пряжку брони и пыталась ее расцепить, что-то неразборчиво шепча. Судя по всему, назревала истерика.
– Этого только не хватало!
Подбежав к ней, я хлестко смазал раскрытой ладонью по щеке. Щека тут же запылала отпечатком пятерни, а Светлана всхлипнула. Я намотал на левую руку ее волосы, дернул.
– Возиться тут с тобой. Пошли, живо! Разведчица хренова…
Балкон был пуст. Под окном раскорячился труп с простреленной головой. Мы двинулись к лестницам, ведущим на крышу и в сад. Я решил укрыть пока Светлану на верху. Она стала мало-помалу приходить в себя.
– Лезь! – приказал я, отпуская волосы. – Шевелись!
– Нельзя, – начала было она, – нельзя их убивать… Филипп, ты не понимаешь!
– Все понимаю, – отрезал я. – Лезь, сказано!
«Ага, – думал я, напряженно всматриваясь в сад. – Заведи мне еще сейчас базары о ценности человеческой жизни, а я послушаю. А пока слушаю, меня, ухая, будут рвать на лоскутки эти самые «ценные». Ну-ка, ну-ка… Эт-то еще кто там такой бойкий? Никак с пушкой?»
Я выстрелил два раза подряд. Человек в саду повалился, роняя из рук что-то удлиненное и металлически блестящее. Светлана, подстегнутая грохотом выстрелов, наконец полезла куда было велено. Я вскарабкался следом.
– Ложись. Надень. – Я бросил ей шлем.
– Не убивай их, Капралов, – снова завела она свою бодягу; торопливо, скороговоркой, видя, что я уже ухожу. – Не надо, не убивай! Здесь какая-то ошибка, Капралов…
– Врагов убивают, девочка. Это необходимо. Я солдат, я знаю. Либо мы их прищучим, либо наоборот. Наоборот меня не устраивает.
– Капралов, они не враги. Этого просто не может быть. Не может! Откуда им взяться?
– Мне без разницы, – сказал я, стреляя по кронштейнам, крепящим лестницу к карнизу. – Пусть потом прозекторы разбираются, откуда эти твари взялись и кто они такие. Мое дело обеспечить морг работой. Чем я и намерен заняться.
Я оттолкнул лестницу, проводил ее полет взглядом, потом вернулся к Светлане и крепко поцеловал женщину в соленые губы.
– Не плачь, славная, не нужно их жалеть. Они начали первые, а я не из тех, кто прощает обиды. Ты, главное, не высовывайся, а сюда им не забраться.
Я подмигнул ей и шагнул к краю крыши.
Соскочив на балкон, огляделся. Слева ко мне крался небольшой человечек с быстрыми движениями хищного зверька. Я прыгнул ему навстречу, замахиваясь пистолетом. Он ловко увернулся; вместо его темени рукоятка рассекла воздух. Он тут же вгрызся зубами в мой бок, одновременно шаря цепкими пальцами в паху. Я заорал. От бесконечной жути и боли меня продрал мороз. Позволить противнику лишить себя одной из важнейших частей организма я не имел права. Да и ребра мне могли еще пригодиться.
На сей раз рукоятка пистолета нашла его макушку без труда. Кость мокро хрупнула. Он сразу же отвалился, и я внезапно понял, почему он был таким маленьким и юрким. Передо мною с раскроенным черепом лежал подросток – мальчишка, почти ребенок. Я тронул его за шею, пошарил вздрагивающими пальцами по тонкой коже. Пульс отсутствовал.
– Так, – сказал я. – Понятно. Дело дрянь, Капрал. Куда же ты смотрел, сука такой, когда его мочил?
Продолжить обвинительную речь не получилось, потому что какой-то чрезвычайно сообразительный разбойник послал в меня очередь из моего же АГБ.
Разрывы разбросало широко, да все мимо. Ближайшая граната шарахнула в стену примерно в метре над головой. Пробила, ушла внутрь и рванула где-то в доме. Какое счастье, что Генрик, светлая ему память, предпочитал для своей базуки бронебойные боеприпасы! Прилети сюда осколочный снаряд, моя башка, фаршированная сталью, уже валилась бы в сад вслед за остальным телом. Может быть, вместе, а может и раздельно.
Однако щепками меня все-таки посекло. Одна впилась в бровь, пробив мягкие ткани насквозь, и я весьма правдоподобно повалился на пол балкончика, живописно обливаясь кровью. Рядом с убитым подростком.
Пока я выдирал из кожи здоровенную шершавую занозу, стрелок освоился с доставшейся ему смертоносной машинкой, перевел огонь на одиночный и принялся гвоздить по дому в непосредственной близости от меня.
Пристрелить душегуба не было ни малейшей возможности. Балкон был обнесен по всему периметру сплошным волнообразным бортиком, из которого красиво вырастали легкие резные перильца. Бортик, очень удачно для меня вспучившийся полуметровым возвышением, служил, конечно, укрытием от головореза, но высунуть сейчас из-за него свой античный нос я не согласился бы ни за какие коврижки.
Мерзавец продолжал обстрел. Дом содрогался.
Рухнуло целое прясло перил. В полу, почти перед самым лицом, как по злому волшебству возникла чудовищная дымящаяся дыра. Увы, не настолько большая, чтобы в нее мог нырнуть плечистый мужик вроде меня. Осколки свистели все гуще. «Еще несколько секунд, – заметалась паническая мысль, – и этот гад размажет меня по стенке. Похоже, не поверил в мою кончину. Как бы его обдурить?»
В безумной надежде отвлечь внимание стрелка от своей особы я ухватил тельце пацана под мышки, перевернулся на спину, поджал ноги к груди и резким согласованным движением всех четырех конечностей вытолкнул труп вдоль стены.
Дуракам точно везет. Стрелок купился! Огонь перешел в менее опасную для меня вертикаль. Я перекатился через бок, встал на четвереньки и опрометью бросился вперед.
Опомнившийся злодей саданул вдогонку, но было уже поздно. Я кувырком ссыпался по лестнице и шмыгнул в кусты. Там вооружился пистолетом и пополз к гранатометчику. Он прекратил стрелять, затаился и ждал. Когда, по моим расчетам, до него остались считанные метры, я вскочил и понесся зигзагами вперед, выставив руку с пистолетом и наугад паля.
Грохотание «Хеклера» слилось в один оглушительный рев. Кровь из разодранной брови заливала мне глаз. Я мчался, ломая кусты и вопил, как сумасшедший: «На, на, на, сука! На, жри, пидар! На, падаль долбаная!»
Он не отвечал. Лежал мордой вниз и скреб волосатыми ручищами по траве. Мясистые ноги, торчащие из сбившихся трусов, расписанных овощами да фруктами, подергивались.
Я как коршун налетел на простреленное во многих местах жирное тело и начал с остервенением пинать, грязно ругаясь. Душу отводил. Остановился лишь тогда, когда пребольно звезданул ногой по гранатомету, торчащему из-под его складчатого брюха. На душе чуток полегчало. Не без труда вытащив гранатомет, я проверил магазин. Стало понятно, почему он не выстрелил ни разу мне навстречу. Магазин был пуст.
Отбросив бесполезный гранатомет в сторону, я заменил опустевшую пистолетную обойму и двинулся к дому. Завершать начатое. Под корень изведу, сучье семя! Попомните русский гнев! Если будет чем.
В гостиной было темно и дымно. Система пожаротушения сипела и плевалась хлопьями пены. В дыму двигалось несколько заляпанных пеной погромщиков. Молча и бессмысленно они крушили, что под руку попадет.
Давешняя тетка – та, что получила от меня в дверях спальни пинок – оклемалась и ковыряла перочинным ножиком последнее из уцелевших кресел. Коренастый паренек с чудовищными бицепсами и не менее чудовищными дельтами прямо пальцами без малейшего усилия отдирал от стен узорчатые панели. (Эльфы на панелях не обращали на это внимания и продолжали увлеченно демонстрировать картины свального греха.) Третий бандюга, высоченный длинноволосый детина с сонными движениями сомнамбулы, монотонно колошматил столиком об пол. В тот момент, когда я появился в комнате, столешница треснула и развалилась на десяток остроугольных осколков.
На мое появление они отреагировали на удивление быстро. Разом, всей кодлой, троица бросилась на меня, размахивая подручными средствами. Демонстрировать мастерство в рукопашной схватке я не стал, а попросту, без затей, расстрелял им колени. Стеная, они повалились на пол подобно сбитым кеглям. Но радоваться было рано. Несмотря на жестокие страдания, разбойники агрессивности не утратили и продолжали активно стремиться к уничтожению врага. Меня то есть.
Мускулистый крепыш приподнялся на одной руке, а другой, могучей и умелой, послал в мою сторону одну из оборванных загодя панелей. Для того, видать, и старался, гвоздодер хренов. Бешено вращаясь в горизонтальной плоскости и едва не завывая, снаряд стремительно летел мне в голову. Я быстро присел и отклонился в сторону. Панель, продемонстрировав принцип «сухого листа», изменила траекторию и спланировала точнехонько в мою многострадальную бровь. У злодейской компании попадание вызвало взрыв восторга. Подсохшая было юшка хлынула с новой силой. Я ойкнул и инстинктивно схватился за глаз.
Крепыш, воодушевленный успехом, потянулся к треугольному осколку разбитой столешницы. Я поднял пистолет и с яростным криком прострелил ему руку. Потом вспомнил, что аборигены преимущественно левши, и прострелил другую. Новоиспеченный калека завертелся ужом, сотрясая дом проклятиями. Тетка неуклюже поползла ко мне, зажав по-пиратски складень в зубах. Я подскочил к ней и пнул ее вторично за эту ночь. На сей раз по отвратной ее злобной физиономии. Сапожок мой был мягок, да нога была тверда. Ножичек отлетел в сторону вместе с обломками зубов. Жало было вырвано. Змея потеряла сознание.
Ждать, какую гнусность выкинет долговязый лунатик, я не стал и огрел его дважды пистолетом по волосатой башке, огромной, как пресловутый пивной котел. Оставив поле боя за собой, отправился обследовать остальные помещения.
В спальне, где нам пришлось принять первый вражеский удар, никого не было. Виной тому явилась, видимо, граната пузатого стрелка. В стене зияла дыра, а под одеялом, так ловко наброшенном мною на наступательные порядки налетчиков, под изорванным до неузнаваемости первичного облика лазоревым атласным одеялом вздымалось два невысоких бугорка. Ткань поверх бугорков пропиталась кровью. На кровати валялась оторванная по плечо рука.
Я сглотнул подступивший к горлу комок и спешно покинул страшную комнату.
В другой спальне, свернувшись калачиком на полу, покойно спал старый человек. Руки его, сложенные корабликом, были засунуты между костлявых коленок, острые лопатки топориками проглядывали сквозь тонкую кожу, седые волосы были редки, а обращенная ко мне обширная плешь слегка поблескивала. Осторожно, стараясь не разбудить дедульку, я запер дверь. Не просыпайся, старый, авось уцелеешь.
Плешивого мафусаила разбудили, должно быть, мои мысли. Поступить он, разумеется, решил по-своему. Я как раз сунулся с ревизией в темный, как клоака доисторического пресмыкающегося, сортир, когда старичина обрушил на мою спину шикарные каминные часы в тяжелом хрустальном корпусе. Насколько я помнил, часы изображали зубра, роющего бронзовым копытом землю. Оба корпуса выдержали соударение с честью, но мой пострадал, конечно же, значительно сильнее.
Я брыкнул ногой, словно пугливый конь от укуса шершня.
Удар пришелся старикашке в промежность. Он согнулся и выронил часы, что уже вдругорядь заносил над головой для нанесения увечий моему израненному организму. Часы врезались ему пиками бычьих рогов в самую середину плеши.
Он упал.
Часы упали.
Один я удержался на ногах. Хоть и не без труда.
В сортире задвигались.
После многократного получения травм от развязавших вдруг охоту на меня фэйрцев (или не фэйрцев?) я был сильно не в духе. Чертовы штафирки, практически невооруженные и не имеющие не малейшего представления о воинских искусствах, дубасили меня – легионера, участника двух войн и почти орденоносца, – как сопливого салажонка! Побитая хрустальным зубром спина болела не дай бог, как; покусанный сбрендившим тинэйджером бок болел тоже сильно; бровь, которую насиловали все, кому не лень, болела не просто сильно, а нестерпимо, да вдобавок обильно кровоточила. Я был в ярости.
В сортире все еще двигались. Я выстрелил в сторону движения. Пули с отвратительным звуком, отчетливо услышанным мною сквозь грохот выстрелов, шлепнулись в мягкое и сочное. Пинком я распахнул двери ванной и влепил направляющемуся ко мне человеку пулю в левое плечо и пулю в правую ляжку. Его бросило, развернув, на раковину, и он выронил из рук длинный металлический штырь. Тот еще оказался молодчик. Поделом, значит.
– Лежи тут, – сказал я ему, забирая штырь, – и не вздумай выходить. Выйдешь – убью.
Штырем я заблокировал дверь.
По лестнице на второй этаж я взбирался почти на корточках, приставным гусиным шагом, запрокинув голову и подняв над нею сцепленные руки с пистолетом. Поэтому летящий в меня внушительный кусок одежного агрегата расстрелял еще в воздухе. Метатель, которому никак не удавалось оторвать от гардероба другую подходящую для броска деталь, понял тщетность потуг и прыгнул на меня сверху, как охотящаяся рысь. Я прянул вниз. Он не сумел изменить траекторию полета и растянулся передо мною, предварительно пересчитав телом несколько ступенек. Удар о ребра ступеней, похоже, не способствовал повышению его мышечного тонуса. Он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно. Голова глухо стукнула о лестницу. Мордой. Так с собою мог поступить только человек, находящийся в глубочайшем нокауте.
– То-то же, козел, – сказал я мстительно и переступил через него. – Кузнечик, мать твою. Сдохнешь – жалеть не буду.
Второй этаж пострадал от обстрела гораздо сильнее, чем первый. Огнетушители изрыгали пену уже не скудными клочками, как внизу, а обильным потоком, заливая пол почти по щиколотки. Развороченный кухонный комбайн плевался кипятком и паром. Стену и окна, выходящие в сад, уродовали пробоины. Прочие стены, пол и потолок были выщерблены и перепачканы копотью. Налетчиков тут или не было вообще, или они очень хорошо прятались. Но прятаться, судя по повадкам тех, с кем я уже успел познакомиться, было у них не в моде.
Кто они, интересно, все-таки такие? Расисты? Религиозные экстремисты? Буйно помешанные? Ума не приложу…
Я заглянул в кабинет. Шкафы были опрокинуты, книги жестоко растерзаны и разбросаны по комнате. «Словно резвилась стая бешеных павианов», – вспомнил я прочитанную где-то фразу. Точно так. Где-то тут мои вещички валялись – спальник, рюкзачок. Целы ли? Я шагнул через порог.
Из-за крайнего шкафа, лежащего не на фронтоне, как прочие, а на боку, вынырнула, словно выброшенная пружиной, проворная личность в серо-голубом камуфляже. Камуфлированный вскинул к плечу приклад двуствольного охотничьего ружья. Глубоко-черные даже в темноте едва нарождающегося утра, смертоносные кружочки смотрели прямо мне в глаза. Я прижал подбородок к груди и нырнул на пол. Ружье гавкнуло. Я вскинул над затылком пистолет, еще не зная, сумею ли выстрелить или выроню его, убитый наповал. Боли я пока не чувствовал. Пистолет дважды дернулся, честно выполняя предназначение почти без моего участия. Я колбаской откатился вбок и замер, лежа на спине и направляя зажатое в обеих руках оружие в сторону камуфлированного.
Тот безуспешно пытался поднять поникшие стволы бескурковки. Сил у него на это не хватало. Его покачивало. Наконец пальцы его разжались, ружье выпало. Он медленно прижал руки к солнечному сплетению и повалился за шкаф.
Я опустил пистолет на пол за головой, расслабил руки и закрыл глаза.
Саднило содранные локти и, кажется, что-то твердое и колючее застряло в трапециевидной мышце. «Наверное, дробина, – подумал я безучастно, – а то и картечина». Меня начало знобить. «А ведь чуть не грохнул меня охотничек-то. Маленько же ему не хватило для этого». Я хрипло вздохнул и закашлялся.
В переносицу мне уперлось нечто железное и холодное, почти ледяное. Формой, кажется, точно такое же, какое я видел вот только что. Восьмерочка. Значок бесконечности. Той, что ждала меня, притаившись, на другом конце стальных стволов. Видимо, мертвец воскрес.
Кашель мой как отрезало.
Я открыл глаза.
Ружье было другое, и человек был другой.
Она зашла ко мне со стороны головы и стояла сейчас, широко расставив ноги. Один из шнурованных ботиночков рубчатой подошвой надежно прижимал к полу «Хеклера». Эффектная шатенка в годах, близких к возрасту «ягодка опять». Визаж, макияж, камуфляж. Патронташ. Газыри. Стрижка «под мальчика». Серьги капельками – как светящиеся алые запятые. Один глаз прищурен. Другой перечеркнут прицельной планкой великолепного двуствольного штуцера. Нарезного. Калибр миллиметров восемь. Куркового. Курки взведены. Знаменитые фирмы «Перде» или «Голланд-Голланд» по праву гордились бы таким оружием, и, разумеется, заламывали бы за него крутые бабки с немногочисленных клиентов-миллионеров. И были бы совершенно правы. А клиенты терпеливо стояли бы по несколько лет в очереди, дожидаясь изготовления вожделенного предмета, и не кудахтали. Слонов таким валить и носорогов. Мне бы такой штуцер.
«Зачем она целится, дура, когда стволы упираются добыче в лоб?» – подумал я.
Стареющая Артемида зловеще улыбнулась. Холеный пальчик нежно поглаживал спусковой крючок. Если бы я чуть раньше догадался перейти на рапид, то сейчас элегантно отвел бы стволы в сторону и насладился замедленным зрелищем выстрела ценой не менее чем полсотни баксов.
Но я не догадался.
И уже не успеть.
Жаль.
Система, любовно сотворенная золотыми ручками Сергея Даниловича для моего «Рэндола», сработала безукоризненно. Нож глубоко вошел дамочке в ямку за коленом. Я рисковал, конечно, – она могла от боли дернуть пальчиком и тогда… Да она просто-напросто обязана была дернуться! Однако у меня не было другого выхода.
Глаза дамочки широко открылись. Курки понеслись на встречу с капсюлями. Но она, шокированная болью, потеряла-таки одно крошечное мгновение.
Одно-единственное.
То, которое было так мне необходимо.
Траектории движения пули и моей головы разошлись навсегда. Пуля надорвала мне ухо, вылетевшие следом за ней газы опалили кожу, но это были мелочи. Я ковырнул ножиком вбок, и дамочка перекосилась, дергая порезанной ногой и голося совсем по-заячьи. Поднявшись на ноги, я отобрал у нее ружье и врезал ей по почкам прикладом. Она сомлела. Я снял с нее ремень, связал руки, заломив предварительно за спину, и уложил ее лицом вниз. Чтобы не захлебнулась в пене, подложил под щечку стопку книг.
– Охотиться на зверей омерзительно, – напомнил я ей одно из основных этических убеждений Фэйра. – На людей тем паче. Поэтому штуцер я реквизирую. Адье!
Дядька за шкафом был дохлее дохлого, и ружье у него было похуже, чем у коллеги по живодерскому пороку. И зарядов не осталось. Засовывая в карман длинные, едва не в четверть, патроны для штуцера, что реквизировал из патронташа и газырей у дамочки, я вышел из кабинета.
Дом был сравнительно чист от вредителей.
Пора было браться за сад.
– Кто мне скажет, скоро ли сюда нагрянут тревожные и аварийные службы? – размышлял я вслух, выглядывая из окна. – Жандармерия, пожарные, служба спасения… кто еще? МЧС? Никакой расторопности. Как у нас, блин. Тормоза…
На улице к тому времени почти совсем рассвело. Колыхался слоистый туман. Редкие пробудившиеся пташки прочищали глотки и едва-едва лишь начинали чирикать.
Простреленная холка отчаянно зудела. И ухо. И спина, которую пободал стеклянный зверь, и бок… Впрочем, я, кажется, повторяюсь.
Отчаянно вскрикнула Светлана. Я вылетел на балкон, забросил штуцер за плечо, а пистолет в кобуру, вскочил на уцелевшие перила и прыгнул вверх. Уцепился за карниз, подтянулся, забросил на крышу ногу и выбрался сам.
Перед Светланой стоял широкоплечий узкобедрый мужчина в облегающей черной форме и поигрывал моим же тесаком. (Как же я о нем забыл-то? О тесаке.) Светлана прижимала к щеке руку, из-под которой сочилась кровь. Эх, говорил я глупой бабе: не снимай шлем, дуреха!
– Эй ты, ниндзя, – позвал я бандита, доставая пистолет. – Ком цумир! Сюда смотреть! Ваша муттер пришла, звездюлей принесла. Не хотеть ли отведать?
Он словно не слышал.
– Брось ножик, гандон! – разозлился я и ткнул стволом в основание крепкого шишковатого затылка.
Он стремительно, совсем не по-человечески оборотился, и я узнал его. Это был один из тех кулакастых брюнетов, что сопровождали приснопамятным днем моего прибытия в Фэйр доходяг-золотопогонников. В прошлую нашу встречу я был скромен и миролюбив, и для него не нашлось иной работы, кроме партнерства в сексуальной оргии. Не то было сегодня…
В глазах его читалась твердая решимость беспощадно покончить с неожиданной помехой, а в движениях чувствовалась молниеносность рапида. Я поспешно спустил курок. Его разлетевшиеся мозги могли бы значительно преобразить эстетику пляжного убранства крыши – если бы у меня не кончились патроны.
Отработанным движением профессионала он выломал из моих пальцев пистолет и отшвырнул его подальше. Хватил мне по лбу «пяткой» рукояти тесака. Я «поплыл». Он содрал с меня штуцер, который последовал за пистолетом, и двинул коленом между ног. Безрезультатно пытаясь втянуть ртом воздух, которого вдруг стало катастрофически не хватать, я погрузился в боль и сумерки. Он схватил меня одной рукой за расшитый пояс, другой – за шкирку, подтащил к краю крыши и швырнул вниз.