Страница:
– Вот мы и пришли. Первое время, пока не освоитесь, вам придется пожить у меня. У нас вообще-то нет ограничений на место проживания, но думаю, так будет лучше в первую очередь для вас. Не возражаете?
Я отрицательно помотал головой, потом спохватился, вспомнив, что жесты отнюдь не всегда выражают одно и то же для разных народов, и сказал:
– Нет, не возражаю. Но как же вы? Чужак в доме да еще с оружием…
Про то, что чужак, кстати, не только здоровенный мужик при всех своих мужицких интересах, но вдобавок и не совсем приятный ей тип, я предпочел благоразумно умолчать.
– Оружие вы уберете подальше, и палить из него, надеюсь, не станете. А комнат в доме предостаточно. Входите. Да входите же, не бойтесь.
Агрессивно модернистское снаружи, изнутри ее жилище выглядело вполне классически. Правда, для моего взгляда, мало привычного к роскоши королевских апартаментов, и оно не показалось таким уж обычным.
Стены первой комнаты были отделаны прямоугольными панелями. Каждая обрамлена резной рамкой темного дерева и обита шелковистой тканью с затейливым цветочным узором. Мебель, состоящая из низенького столика и четырех просторных кресел – исчерна-синих, полупрозрачных и мягко подсвеченных снизу, – занимала не менее половины площади.
Среди тисненых по шелку цветочков я заметил краем глаза некое скрытое движение и с изумлением признал, что создается оно вышитыми крошечными эльфами, резво порхающими с лепестка на лепесток, стоит только отвести от них прямой взгляд. И, кажется, беспечные малютки занимались не только сбором воображаемого шелкового нектара, но и легкомысленно предавались кое-каким, вполне «взрослым» забавам. Я стыдливо сменил объект наблюдения.
Окна и видеоэкраны, если они и были в комнате, скрывались за тяжелыми портьерами. На портьерах, по счастью, узор сохранял пристойность. Редкие шевеления растительного орнамента в расчет можно было не принимать.
– Здесь вечерняя гостиная, – объяснила Светлана, минуя комнату и устремляясь через массивную дверь в широкий коридор. – Там и там – спальни. Там – ванная и прочие удобства. Дневная часть дома на втором этаже. Прошу сюда.
Мы стояли перед закрученной винтом лестницей. Снова темное дерево да еще темный металл благородного красноватого оттенка. Кажется, бронза.
– Я предлагаю в ваше распоряжение именно второй этаж. Там вы сможете чувствовать себя увереннее, не обременяясь случайными контактами со мной и моими гостями. У вас также будет возможность покидать дом и возвращаться, когда захотите. На дневной половине имеется отдельный вход, ведущий на балкон и далее в сад. Оттуда же любитель натуральных солнечных ванн может попасть на крышу. Ну как, Капралов, согласны остаться?
– Еще бы, – сказал я.
– Замечательно, – сказала она таким искренне веселым тоном, словно обрадовалась моему согласию на самом деле. – Поднимайтесь, я научу вас пользоваться пищевым блоком, гардеробом и устройствами индивидуальной гигиены.
Вот так я и оказался в объемистой теплой ванне, доверху наполненной душистой голубой водой «с пузырькям», как выражается мой дядька Прохор. Тот самый, у которого я собирался укрыться от гнева Аскера. (Господи, как давно это было-то…) Правда, говорит он так не о джакузи, а о недозрелой браге, которую рьяно ненавидит за омерзительный вкус, но которую почему-то продолжает по временам не менее рьяно употреблять. Разумеется, когда его возлюбленные пчелы достаточно далеко. Пчелы спиртного не любят. Вообще, он мужик с воображением и даже, возможно, по-своему талантливый. Но о его талантах мало кто догадывается за пределами узкого круга друзей и родственников. Впрочем, ни сам он, ни его пчелы не имеют больше ни малейшего отношения ни к моей эпопее, ни даже к волшебным «пузырькям».
Я немного побаловался водоносным краном. Нажмешь рычажок влево – вода бежит теплая, нажмешь вправо – холодная. И чем сильнее жмешь, тем выше или ниже температура воды. Жаль, но как я не бился, особо контрастного обливания не смог достичь в принципе. «Вилка» температурного перепада была жестко ограничена примерно сорока градусами «сверху» и пятнадцатью «снизу». Плюс пятнадцатью, разумеется. И, тем не менее, ванна мне понравилась.
А еще мне понравился гардероб. Основу его составлял компьютер. Сперва я был отсканирован в жутком темном сундуке, поставленном на попа, а уж потом допущен к процессу моделирования одежды. В какие только наряды я не облачал своего голографического – в полный рост, один к одному – двойника! Конструировать одежду и обувь оказалось донельзя просто, база заготовок была обширнейшей, и я попроказничал от души. Начал с концертного фрака, а закончил плохо выделанными шкурами пятнистой гиены, топорно скрепленными в некоторых местах сухожильями и наброшенными манекену на одно плечо. К сожалению, я не сумел нарисовать на голографическом Филиппе ритуальных татуировок и безобразных шрамов, полученных в борьбе за эти самые шкуры и сухожилья. Для повседневной носки я заказал малый хулиганский набор: широченные, в черно-белую клетку холщовые штаны до середины икр, белую майку-безрукавку с надписью «Пошли вы лугом!» на груди и спине, а еще белые гольфы и полукеды.
Одежный агрегат все еще ворчал, перерабатывая заказ, когда я, неся в одной руке большую кружку яблочного сока, а в другой – бутерброд с сыром, отправился отмывать дорожную грязь.
Пищевой блок мне, кстати, не понравился.
Он просто привел меня в полнейший восторг! Одного я не мог понять: где же каталог мясных и рыбных блюд?
Когда ласковая водица разморила меня до полудремы, я неимоверным напряжением воли заставил себя встряхнуться и, моргая, полез из ванны. Обтершись лохматым полотенцем, без следа поглощающим малейшие частицы влаги, прошлепал по тесовому полу к огромному окну и выглянул наружу.
Там все было распрекрасно.
Неистребимый дух райской идиллии и прочее благорастворение воздухов сочились ко мне прямо сквозь стекло. Круглощекие, ясноглазые, кудрявые и шумливые ребятишки гоняли веселой сворой по кустам малую собачонку, похожую на пекинеса. Их моложавый наставник мило ворковал с улыбчивой дылдой-старухой, похлопывающей по длинному и неплохо сохранившемуся бедру собачьим поводком. Когда я выглядывал в окно в прошлый раз, старуха, забросив ногу на ногу, сидела на скамеечке и поглаживала по ухоженной шерстке свою шавку, развалившуюся рядом. А дядя-воспитатель учил детей ходить на руках.
Старуха, видимо, почувствовала мой взгляд и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и поспешно ретировался, стесняясь своей распаренной розовой наготы.
Ухватив из фарфоровой вазы, стоящей на шестке пищеблока, румяный плод вроде персика и натянув старые, земные еще трусы, я отправился обследовать свои владения.
Кроме огромного зала с окнами в сад – на детей, старуху и пекинеса, в моем распоряжении оказались: бывший кабинет Светланы (ныне – моя спальня); комната психологической разгрузки (где имелись ванна плюс невообразимый аппарат, считающийся комплексным спортивным тренажером); кухня-столовая, гардероб и сортир. Все это опоясывалось узким кольцевым балконом, с которого начинались две легкие лестницы – одна в сад, другая на крышу. На крыше стоял шезлонг под зеленоватым кисейным тентом и шипел почти туманный – до того мелкодисперсный, – фонтанчик-шар.
Отделка дневных помещений была чуть проще, чем ночных. По крайней мере, здесь не блудили на светло-голубых стенах насекомоподобные создания, а занавесок с оживающими растениями не было вовсе. Их заменяли жалюзи из колотого бамбука. В кабинете возвышалось несколько асимметричных резных шкафов с земными книгами. Главенствовала классика – литература, философия. С огромной радостью я обнаружил среди Гегелей и Джойсов великолепное издание «Жизни животных» Брема на русском языке. Точно такое, за хищение которого из школьной библиотеки (а что делать, если официально даже просто прикасаться к нему ученикам запрещалось?) меня жестоко распяли на открытом педсовете лет так двенадцать-пятнадцать тому назад. Мне лишь показалось странным, что Светлана удовлетворилась переводным вариантом – ведь, судя по разноязыким корешкам, она знала не только русский…
Вообще-то, странностей накопилось немало. Например, меня почему-то до сих пор не посетили представители власти. А ведь уже почти целый день прошел. Затем, как же так получилось, что в этом, не таком уж великом городишке (судя по застройке и площади, виденной мною извне, жителей в нем могло быть от силы тысяч двадцать-тридцать) благополучно жил-поживал и меня поджидал крупный специалист по земной культуре? И, наконец, главное, что меня ждет? Или я так и останусь до скончания дней экземпляром для научного любопытства? Пора бы разобраться, наконец. И чем раньше, тем лучше.
Я отправился вниз.
Первый этаж встретил меня интимным полумраком и страстным копошением псевдожизни на драпировках. Светланы нигде не было, зато в подсвеченных креслах восседала парочка худощавых мужчин. Каждый обряжен в просторную белую рубаху с открытым воротом и с легкими золотыми эполетами. Тонковатые ляжки франтов обтягивали синие бархатные штаны. На синих замшевых туфлях золотились строгие квадратные пряжки; тонюсенькие золотистые цепочки несколькими слоями обвивались вокруг длинных шей и тонких запястий. Они были похожи не то на циркачей, не то на голубых.
Разодетые красавцы вполголоса о чем-то переговаривались – речь их показалась мне крайне похожей на терранскую – и на меня взглянули лишь мельком. Галантно раскланявшись с ними и сложив ручки на коленях, я присел рядышком, готовый к немедленному заполнению вороха анкет и таможенных деклараций. Я принял мужчин за долгожданных иммиграционных чиновников.
Они, впрочем, никак не отреагировали на мое появление.
Я терпеливо ждал. Долго ждал. Потом ждать мне надоело, и я принялся насвистывать и водить пальцем по столешнице. Раздался противный скрип. Дядьки начали проявлять признаки беспокойства. Я заскрипел громче, потом резко встал и, близко наклонившись к лицу одного из них, напористо спросил:
– Ну, и долго мы еще собираемся сопли жевать? Или я должен представиться? Извольте. Капралов Филипп Артамонович, двадцать пять лет, русский. Образование высшее техническое. В последние месяцы, впрочем, работал не по профилю. Солдатствовал, так сказать, понемногу. Легионерствовал, так сказать. Здесь временно, проездом. Еще вопросы будут?
Кажется, я их напугал. Они вскочили и быстро пошли прочь из дому.
– Эй, – крикнул я, – мужики! Вы куда? Вернитесь! Я же еще оружие и наркотики не сдал…
Они припустили бежать.
Скоро пришла Светлана. На мой рассказ о пугливых посетителях она отреагировала веселым смехом и сообщила, что это были ее бывшие коллеги, заглянувшие на огонек. Видимо, они смирно поджидали появления хозяйки, а не странного мальчугана со странными манерами.
– За кого же они меня приняли? – подумал я вслух.
– За моего друга, очевидно, – просто сказала она, чем поставила меня в весьма затруднительное положение.
Что она имела в виду под словом друг?
– Пойдемте, Филипп, я вас угощу чем-нибудь этаким, – неожиданно пригласила Светлана. – Знаете, у меня сегодня настроение, подходящее для кулинарного творчества. Рискнете отведать его плодов?
– Только приоденусь, – сказал я.
Плоды кулинарного творчества имели непривычный вкус и вид, но мне понравились.
– А как насчет вина? – спросил я. – Стакан белого сейчас не помешал бы.
– Никак, – ответила она. – У нас не принято пить вино.
– Знакомое табу, – сказал я. – Где-то мне такое уже встречалось.
– Ничего удивительного, – сказала Светлана. – Ваши бывшие работодатели состоят с нами в близком родстве.
– Вот как? – Не очень-то я и удивился, сказать по правде. – Так значит, это отсюда поперли Легион за избыточную кровожадность?
– Нет, не отсюда. Здесь всего лишь одна из старейших и богатейших колоний тех, кого вы зовете?.. – она вопросительно посмотрела на меня.
– Большими Братьями, – отрапортовал я, – или терранами.
– Ага, попытаюсь запомнить. Так вот, несколько лет назад, когда метрополия не сумела удержать своих экстремистов от развязывания войны, наши пути разошлись. И, надеюсь, никогда больше не пересекутся. Так что, можете быть покойны, выдача дезертиров не состоится.
– Вряд ли меня можно обвинить в дезертирстве, – покачал я головой. – Я не покидал поля боя самовольно и выполнил свой долг до конца. Не моя вина, что он оказался невостребованным.
– Ну-ну, не обижайтесь, Филипп, – сказала она и потрепала меня по руке. – Я не совсем точно знаю военную терминологию. И заодно уж простите за достаточно грубую отповедь на ваше признание симпатии ко мне. Помните, когда мы шли сюда? На самом деле вы мне вполне приятны. Правда-правда.
– Никаких обид нет и в помине, – заверил я. – Сам виноват. Стоило, понимаешь, девушке слегка прикоснуться ко мне губами, как я сразу возомнил невесть что. Вот ведь дикарский пережиток какой… Н-но все-таки, Светлана, признайтесь, что вас подвигло на тот поцелуй?
– Как что? – удивилась она. – Это же национальный русский обычай – целоваться при встрече. Или я что-то перепутала?
– Пожалуй, нет, – хмыкнул я. – Действительно, обычай же…
Вечер вдвоем закончился довольно неприятно для меня. К Светлане заявились гости – те самые бывшие коллеги в бархатных штанах. И не только. На сей раз они привели с собой еще двоих молодчиков мужского пола – крепкого телосложения, кулакастых и быстроглазых. Удальцы эти, скорее всего, прихвачены были золотопогонниками для защиты от чудаковатого «друга», склонного к прогулкам перед приличной компанией в одном исподнем. И вдобавок – немотивированно агрессивного.
Светлана убежала с ними, а я остался одиноко куковать над объедками.
В компанию меня не пригласили. Да я не очень-то и рвался.
Увы, Светлана вдребезги разбила мои надежды на скорое возвращение домой. Перфораторы в Фэйре были запрещены законом. Природных штолен, ведущих куда мне надо, не имелось вообще. А те, что имелись (куда бы ни вели), были замурованы много прочнее, чем четвертый реактор Чернобыля.
На мой вопрос, откуда же тогда ее знание земных языков и явно земные книги у нее в доме, она ответила, что моя наблюдательность поразительна. И что лучше бы было, если бы столь же поразительным было мое благоразумие. Поскольку существуют темы, о которых лучше не только не говорить, но и не знать вовсе.
– Как же мне об этом не говорить, если это касается меня больше, чем кого бы то ни было на вашей планетке? – начиная раздражаться, спросил я.
Она посоветовала мне угомониться. Ее несколько удивляло, что я, человек с земным прошлым, совершенно забыл о таких понятиях, как разведка, контрразведка и государственная тайна. И ей было бы весьма любопытно услышать мое мнение о сроке, в течение которого будет существовать государство, позволяющее разным подозрительным субъектам совать нос в вотчину институтов, отстаивающих государственную целостность и суверенитет. Особенно, если государство это обрело самостийность совсем недавно, а процесс протекал не так чтобы гладко. Особенно, если любопытный субъект – пришелец. И стоило бы еще мне запомнить, что тонкая лоботомия здесь, у них, хоть и не приветствуется, но иногда применяется по отношению к особо опасным преступникам. В число которых я вполне могу попасть, если начну шпионить напропалую.
Ну, а вообще-то, мой вопрос рассматривается, идут споры… Да-да, и не нужно кривиться. Вопрос, действительно, рассматривается, и споры, действительно, идут. Это, между прочим, подтверждается тем, что она (разумеется, с санкции той самой могучей организации, в которой, оказывается, служит), говорит сейчас со мной на эту тему. Вполне откровенно говорит. Но это – первый и последний раз. А я, если хочу мирно дожить до старости, должен забыть, что штольни и множественность миров вообще существуют в природе. Забыть навсегда. Ну а если мне все-таки повезет, и мой вопрос решится положительно, то меня, разумеется,вызовут …
Зато я, по ее словам, уже сейчас являюсь полноправным гражданином их страны. Сыном, так сказать, полка. Мне осталось лишь выучить язык и определиться с работой, если я работать захочу. А если не захочу – тоже не беда. Прокормят одного-то лодыря. Глядишь, и перевоспитают. Ну, а если я буду нуждаться в сексуальных контактах, то, пожалуйста – она, Светлана, в полном моем распоряжении. Если же у меня другие предпочтения, то нужно просто сказать об этом ей, и мне быстро подыщут требуемого партнера. У них тут с этим просто.
– Спасибо, пока не требуется, – промямлил я.
– Дело ваше, – сказала она.
Оружие, как оказалось, я могу оставить себе. Гражданам Фэйра приобретать и хранить его не возбраняется. Другое дело, что никто этим правом давным-давно не пользуется, потому что незачем. Преступность изжита, внешних врагов нет. Охота на животных омерзительна. За тем, чтобы любые эксцессы между людьми умирали еще до зачатия, не перерастая в пальбу, следит Служба этического контроля. И в руках ее такие рычаги, рядом с которыми любое оружие – цветочная пыльца (которая не способна, как известно, вызвать ничего, кроме легкой аллергии).
Она говорила еще о многом – хвалила социальную и физическую безопасность своего общества; убеждала меня, что здесь я проживу жизнь, гораздо более яркую и полнокровную, чем на Земле; обещала долголетие и идеальное здоровье. Предрекала радость отцовства, что-то еще и еще; а я горевал… Я уже тосковал по дому, которого больше никогда не увижу.
Чтобы не слышать раздражающих взрывов хохота, доносящихся с первого этажа, я отправился в сад.
Вечерело. Детишек не было видно, наверное, отправились по домам. А вот долговязая старуха сидела на своей скамеечке и при виде меня замахала рукой: сюда, дескать. Я подошел и, вытянувшись перед нею во фрунт, уронил подбородок на грудь:
– Филипп.
Старуха растянула тонкие бледно-розовые губы в приветливую улыбку. Лицо ее, довольно приятное, имело черты преимущественно вертикальные; кожу, хоть и в морщинах, но не дряблую, а глаза – большие, зелено-коричневые, слегка раскосые и удивительно ясные. Она отработанным жестом опытной светской львицы протянула мне левую руку, украшенную одиноким малахитовым перстнем с крошечным треугольным рубином и, дождавшись, когда я осторожно пожму ее, сказала раскатисто:
– Кииррей.
– Весьма рад, – проговорил я.
Она тоже сказала что-то и согнала пекинеса со скамейки. Намек был вполне понятен, и я сел рядом с ней – на расстоянии, которое посчитал достаточным для соблюдения приличия. Она меня о чем-то спросила, но я развел руками:
– Увы, бабуся, но я нихт ферштеен по-вашему.
Бабуся, так и не дождавшись от меня слов более вразумительных, чем эта абракадабра, надолго замолчала. Кобелек, покрутившись немного под ногами, полез ко мне на колени. Знакомиться. Я не так чтобы очень обрадовался. Мне больше нравятся серьезные собаки – пусть не волкодавы, но и не повесы, что шастают по рукам.
Бабка Кирея, кажется, уловила мое настроение и забрала пекинеса себе.
– Бууссе, – сказала она, любовно гладя псину по голове. – Бууссе, пам-пам, па-ра-пам.
Хороший, мол, ты мальчик, Бууссе.
Ага, значит, так его зовут. Обрастаю знакомствами.
Опять воцарилось молчание. Я смотрел в небо, ожидая фейерверков, а старуха смотрела на меня. Что ж, я не возражал. Пускай полюбуется. Небось, редко встречала в жизни таких симпатичных дикарей. Кобель ее, кажется, задремал, да и я начал клевать носом. Темнота сгущалась. Наконец я встрепенулся: над головой расцвел первый огненный цветок.
Из дома Светланы со смехом выбежали люди. Голые. Дамочек стало уже двое, а вот кавалеров так и осталось четверо.
Меня передернуло. Я зашипел и отвернулся. Признаться, не ожидал, что сексуальная жизнь Фэйра так насыщенна и безусловна. Наверное, гнев мой был слишком откровенен, потому что бабка Кирея с изумлением воззрилась на меня. Странный молодой человек, подумала, должно быть, она. Вместо того чтобы разделить веселье со сверстниками, плюется на них и сердится. Откуда занесло к нам такого анахорета, хотелось бы знать?
Она проводила умильным взглядом участников оргии, опять скрывшихся в доме, и поднялась со скамейки. Погладила меня по голове – совсем, как своего Бууссе, и летящей походкой действующей спортсменки удалилась.
А я, не желая слушать страстные вздохи разгулявшихся любовников, заночевал на скамейке. Вдруг еще ко мне с ласками полезут?
Под утро я здорово закоченел. Все тело затекло. Махнув рукой на брезгливость, помчался в дом. Кажется, прелюбодеи спали. Я набрал в ванну горячей воды и бухнулся в нее, не снимая трусов. Отогревшись, обтерся полотенцем и забрался в легионерский спальный кокон, который развернул прямо на полу кабинета.
Поворочавшись несколько минут, понял, что заснуть будет не просто. Картина, на которой разгоряченная голая Светлана веселилась в окружении возбужденных мужиков, не шла у меня из головы. Вот тебе и богиня! Вот тебе и коммунизм. Мало того, что прекрасная девушка-мечта оказалась подсадкой местной контрразведки, так она еще и в моральном плане стояла ой как далеко от идеала, который я начал было звать ее именем. И какое мне дело до того, что у них свальный грех в порядке вещей? Я сам, разумеется, далеко не святой, но… черт, да я же не смогу так жить. И они мне еще предлагают остаться здесь навсегда, стать отцом! Чьим, простите?
– Господи, ты-то куда смотришь? – возопил я.
Ответа с небес не донеслось, зато, спустя несколько минут, на пороге комнаты возникла серебристо-коричневая фигура. Я без труда узнал Светлану. На ней были коротенькие трусики-панталончики с кружевными оборочками и едва прикрывающий грудь прозрачный пеньюар. Волосы ее были растрепаны, а в руке бледно светился ночник в форме слоненка.
– Что случилось? – с беспокойством спросила она.
– Кошмар приснился, – буркнул я, изучая ее лицо.
Удивительно, что вчера, при ярком солнечном свете, я так плохо ее разглядел. Никакая она, оказывается, не девушка. Далеко не девушка. Если бы здесь можно было оперировать земными категориями возраста, я бы дал ей сейчас никак не меньше сорока. Ну, крепко за тридцать-то, точно. Ухоженная, это да. Тщательно следящая за собой, потрясающе выглядящая даже после бурной ночи, но – не девушка. Женщина. Вполне зрелая. Мадам Мата Хари.
– Зря вы пришли, Светлана, – сказал я. – Зря. Спокойной ночи.
И отвернулся к стене.
ГЛАВА 4
Филипп чувствовал себя изгоем. Парией. Рабом-варваром среди римских патрициев и всадников. Преступником из рассказа Силверберга, на лбу у которого горела, пугая граждан, отметина невидимости. Для жителей Фэйра его как будто не существовало. В лучшем случае на него просто не обращали внимания. Ловко огибали, если он попадался на пути, или с изумлением вглядывались в лицо, если столкновения миновать не удавалось. В худшем – от него бежали.
Постепенно он свыкся с этим и больше не отчаивался, когда только что хохотавшие нимфетки-купальщицы с ужасом кидались врассыпную из хрустальных фонтанов, едва завидев его. А молодые мамочки превращались в рассерженных кошек, прикрывающих грудью своих малышей и сверкающих на него налившимися первобытной злобой глазами.
Разумеется, сначала он пытался сделаться своим для них – здоровался, раскланивался, лучезарно улыбался, предлагал помощь или общество. Однако в его обществе и помощи никто не нуждался. Никого не радовали его улыбки. Не было человека, пожелавшего ему хотя бы раз доброго утра. Слава богу, его хотя бы не пытались линчевать или побить камнями.
Будущее просто не приняло его. Вытолкнуло из себя, словно Филипп имел меньшую плотность, чем оно. Словно он – то-что-никогда-не-тонет.
На вопрос, почему никто с ним не дружит, Светлана пожимала плечами. Не хотят, должно быть – почему же еще?
Собственно, она да еще бабка Кирея со своим Бууссе оставались единственными его собеседниками. Светлана – та, вероятно, в силу профессиональной необходимости. А Кииррей… Кто ж ее, старую, разберет? С нею Филипп, в общем, и не разговаривал – он прекратил учить язык, как только понял, что общаться ему здесь не с кем, – просто приходил и садился рядышком на все ту же садовую скамейку, согреваясь бескорыстным старухиным дружелюбием. Она же гладила кобелька и дремала. А Филипп, послав к черту весь Фэйр вместе с его утопическими чудесами и высокомерием жителей, «дышал воздухом» и придумывал кабацкие стишки да частушки, полные ненормативной лексики.
Он вообразил, что быть вольным поэтом – его призвание, которое он почему-то совершенно игнорировал раньше. Но ведь лучше поздно, чем никогда. Тем более что ковыряться всю жизнь в земле, по примеру рядовых фэйрцев, он не собирался.
Главным занятием горожан была добыча полезных ископаемых. В основном, редкоземельных элементов. Фэйр, являясь одним из крайних форпостов цивилизации на севере планеты, был городом шахтеров. Скоростные экспрессы периодически уносили партии трудящихся в промзону, расположенную сотней километров севернее. Там героические покорители недр, преодолевая страшные лишения, ковали Фэйру процветание с помощью тяжелых роботов и автоматизированных роторных комплексов по двенадцать дней кряду. Затем их ждало тридцать суток релаксации под сенью отеческих лар и пенат. По прошествии четырех периодов труда и отдыха труженики с полным правом получали полугодовой отпуск, проводимый обычно в райских кущах здешней Океании.
Я отрицательно помотал головой, потом спохватился, вспомнив, что жесты отнюдь не всегда выражают одно и то же для разных народов, и сказал:
– Нет, не возражаю. Но как же вы? Чужак в доме да еще с оружием…
Про то, что чужак, кстати, не только здоровенный мужик при всех своих мужицких интересах, но вдобавок и не совсем приятный ей тип, я предпочел благоразумно умолчать.
– Оружие вы уберете подальше, и палить из него, надеюсь, не станете. А комнат в доме предостаточно. Входите. Да входите же, не бойтесь.
Агрессивно модернистское снаружи, изнутри ее жилище выглядело вполне классически. Правда, для моего взгляда, мало привычного к роскоши королевских апартаментов, и оно не показалось таким уж обычным.
Стены первой комнаты были отделаны прямоугольными панелями. Каждая обрамлена резной рамкой темного дерева и обита шелковистой тканью с затейливым цветочным узором. Мебель, состоящая из низенького столика и четырех просторных кресел – исчерна-синих, полупрозрачных и мягко подсвеченных снизу, – занимала не менее половины площади.
Среди тисненых по шелку цветочков я заметил краем глаза некое скрытое движение и с изумлением признал, что создается оно вышитыми крошечными эльфами, резво порхающими с лепестка на лепесток, стоит только отвести от них прямой взгляд. И, кажется, беспечные малютки занимались не только сбором воображаемого шелкового нектара, но и легкомысленно предавались кое-каким, вполне «взрослым» забавам. Я стыдливо сменил объект наблюдения.
Окна и видеоэкраны, если они и были в комнате, скрывались за тяжелыми портьерами. На портьерах, по счастью, узор сохранял пристойность. Редкие шевеления растительного орнамента в расчет можно было не принимать.
– Здесь вечерняя гостиная, – объяснила Светлана, минуя комнату и устремляясь через массивную дверь в широкий коридор. – Там и там – спальни. Там – ванная и прочие удобства. Дневная часть дома на втором этаже. Прошу сюда.
Мы стояли перед закрученной винтом лестницей. Снова темное дерево да еще темный металл благородного красноватого оттенка. Кажется, бронза.
– Я предлагаю в ваше распоряжение именно второй этаж. Там вы сможете чувствовать себя увереннее, не обременяясь случайными контактами со мной и моими гостями. У вас также будет возможность покидать дом и возвращаться, когда захотите. На дневной половине имеется отдельный вход, ведущий на балкон и далее в сад. Оттуда же любитель натуральных солнечных ванн может попасть на крышу. Ну как, Капралов, согласны остаться?
– Еще бы, – сказал я.
– Замечательно, – сказала она таким искренне веселым тоном, словно обрадовалась моему согласию на самом деле. – Поднимайтесь, я научу вас пользоваться пищевым блоком, гардеробом и устройствами индивидуальной гигиены.
Вот так я и оказался в объемистой теплой ванне, доверху наполненной душистой голубой водой «с пузырькям», как выражается мой дядька Прохор. Тот самый, у которого я собирался укрыться от гнева Аскера. (Господи, как давно это было-то…) Правда, говорит он так не о джакузи, а о недозрелой браге, которую рьяно ненавидит за омерзительный вкус, но которую почему-то продолжает по временам не менее рьяно употреблять. Разумеется, когда его возлюбленные пчелы достаточно далеко. Пчелы спиртного не любят. Вообще, он мужик с воображением и даже, возможно, по-своему талантливый. Но о его талантах мало кто догадывается за пределами узкого круга друзей и родственников. Впрочем, ни сам он, ни его пчелы не имеют больше ни малейшего отношения ни к моей эпопее, ни даже к волшебным «пузырькям».
Я немного побаловался водоносным краном. Нажмешь рычажок влево – вода бежит теплая, нажмешь вправо – холодная. И чем сильнее жмешь, тем выше или ниже температура воды. Жаль, но как я не бился, особо контрастного обливания не смог достичь в принципе. «Вилка» температурного перепада была жестко ограничена примерно сорока градусами «сверху» и пятнадцатью «снизу». Плюс пятнадцатью, разумеется. И, тем не менее, ванна мне понравилась.
А еще мне понравился гардероб. Основу его составлял компьютер. Сперва я был отсканирован в жутком темном сундуке, поставленном на попа, а уж потом допущен к процессу моделирования одежды. В какие только наряды я не облачал своего голографического – в полный рост, один к одному – двойника! Конструировать одежду и обувь оказалось донельзя просто, база заготовок была обширнейшей, и я попроказничал от души. Начал с концертного фрака, а закончил плохо выделанными шкурами пятнистой гиены, топорно скрепленными в некоторых местах сухожильями и наброшенными манекену на одно плечо. К сожалению, я не сумел нарисовать на голографическом Филиппе ритуальных татуировок и безобразных шрамов, полученных в борьбе за эти самые шкуры и сухожилья. Для повседневной носки я заказал малый хулиганский набор: широченные, в черно-белую клетку холщовые штаны до середины икр, белую майку-безрукавку с надписью «Пошли вы лугом!» на груди и спине, а еще белые гольфы и полукеды.
Одежный агрегат все еще ворчал, перерабатывая заказ, когда я, неся в одной руке большую кружку яблочного сока, а в другой – бутерброд с сыром, отправился отмывать дорожную грязь.
Пищевой блок мне, кстати, не понравился.
Он просто привел меня в полнейший восторг! Одного я не мог понять: где же каталог мясных и рыбных блюд?
Когда ласковая водица разморила меня до полудремы, я неимоверным напряжением воли заставил себя встряхнуться и, моргая, полез из ванны. Обтершись лохматым полотенцем, без следа поглощающим малейшие частицы влаги, прошлепал по тесовому полу к огромному окну и выглянул наружу.
Там все было распрекрасно.
Неистребимый дух райской идиллии и прочее благорастворение воздухов сочились ко мне прямо сквозь стекло. Круглощекие, ясноглазые, кудрявые и шумливые ребятишки гоняли веселой сворой по кустам малую собачонку, похожую на пекинеса. Их моложавый наставник мило ворковал с улыбчивой дылдой-старухой, похлопывающей по длинному и неплохо сохранившемуся бедру собачьим поводком. Когда я выглядывал в окно в прошлый раз, старуха, забросив ногу на ногу, сидела на скамеечке и поглаживала по ухоженной шерстке свою шавку, развалившуюся рядом. А дядя-воспитатель учил детей ходить на руках.
Старуха, видимо, почувствовала мой взгляд и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и поспешно ретировался, стесняясь своей распаренной розовой наготы.
Ухватив из фарфоровой вазы, стоящей на шестке пищеблока, румяный плод вроде персика и натянув старые, земные еще трусы, я отправился обследовать свои владения.
Кроме огромного зала с окнами в сад – на детей, старуху и пекинеса, в моем распоряжении оказались: бывший кабинет Светланы (ныне – моя спальня); комната психологической разгрузки (где имелись ванна плюс невообразимый аппарат, считающийся комплексным спортивным тренажером); кухня-столовая, гардероб и сортир. Все это опоясывалось узким кольцевым балконом, с которого начинались две легкие лестницы – одна в сад, другая на крышу. На крыше стоял шезлонг под зеленоватым кисейным тентом и шипел почти туманный – до того мелкодисперсный, – фонтанчик-шар.
Отделка дневных помещений была чуть проще, чем ночных. По крайней мере, здесь не блудили на светло-голубых стенах насекомоподобные создания, а занавесок с оживающими растениями не было вовсе. Их заменяли жалюзи из колотого бамбука. В кабинете возвышалось несколько асимметричных резных шкафов с земными книгами. Главенствовала классика – литература, философия. С огромной радостью я обнаружил среди Гегелей и Джойсов великолепное издание «Жизни животных» Брема на русском языке. Точно такое, за хищение которого из школьной библиотеки (а что делать, если официально даже просто прикасаться к нему ученикам запрещалось?) меня жестоко распяли на открытом педсовете лет так двенадцать-пятнадцать тому назад. Мне лишь показалось странным, что Светлана удовлетворилась переводным вариантом – ведь, судя по разноязыким корешкам, она знала не только русский…
Вообще-то, странностей накопилось немало. Например, меня почему-то до сих пор не посетили представители власти. А ведь уже почти целый день прошел. Затем, как же так получилось, что в этом, не таком уж великом городишке (судя по застройке и площади, виденной мною извне, жителей в нем могло быть от силы тысяч двадцать-тридцать) благополучно жил-поживал и меня поджидал крупный специалист по земной культуре? И, наконец, главное, что меня ждет? Или я так и останусь до скончания дней экземпляром для научного любопытства? Пора бы разобраться, наконец. И чем раньше, тем лучше.
Я отправился вниз.
Первый этаж встретил меня интимным полумраком и страстным копошением псевдожизни на драпировках. Светланы нигде не было, зато в подсвеченных креслах восседала парочка худощавых мужчин. Каждый обряжен в просторную белую рубаху с открытым воротом и с легкими золотыми эполетами. Тонковатые ляжки франтов обтягивали синие бархатные штаны. На синих замшевых туфлях золотились строгие квадратные пряжки; тонюсенькие золотистые цепочки несколькими слоями обвивались вокруг длинных шей и тонких запястий. Они были похожи не то на циркачей, не то на голубых.
Разодетые красавцы вполголоса о чем-то переговаривались – речь их показалась мне крайне похожей на терранскую – и на меня взглянули лишь мельком. Галантно раскланявшись с ними и сложив ручки на коленях, я присел рядышком, готовый к немедленному заполнению вороха анкет и таможенных деклараций. Я принял мужчин за долгожданных иммиграционных чиновников.
Они, впрочем, никак не отреагировали на мое появление.
Я терпеливо ждал. Долго ждал. Потом ждать мне надоело, и я принялся насвистывать и водить пальцем по столешнице. Раздался противный скрип. Дядьки начали проявлять признаки беспокойства. Я заскрипел громче, потом резко встал и, близко наклонившись к лицу одного из них, напористо спросил:
– Ну, и долго мы еще собираемся сопли жевать? Или я должен представиться? Извольте. Капралов Филипп Артамонович, двадцать пять лет, русский. Образование высшее техническое. В последние месяцы, впрочем, работал не по профилю. Солдатствовал, так сказать, понемногу. Легионерствовал, так сказать. Здесь временно, проездом. Еще вопросы будут?
Кажется, я их напугал. Они вскочили и быстро пошли прочь из дому.
– Эй, – крикнул я, – мужики! Вы куда? Вернитесь! Я же еще оружие и наркотики не сдал…
Они припустили бежать.
Скоро пришла Светлана. На мой рассказ о пугливых посетителях она отреагировала веселым смехом и сообщила, что это были ее бывшие коллеги, заглянувшие на огонек. Видимо, они смирно поджидали появления хозяйки, а не странного мальчугана со странными манерами.
– За кого же они меня приняли? – подумал я вслух.
– За моего друга, очевидно, – просто сказала она, чем поставила меня в весьма затруднительное положение.
Что она имела в виду под словом друг?
– Пойдемте, Филипп, я вас угощу чем-нибудь этаким, – неожиданно пригласила Светлана. – Знаете, у меня сегодня настроение, подходящее для кулинарного творчества. Рискнете отведать его плодов?
– Только приоденусь, – сказал я.
Плоды кулинарного творчества имели непривычный вкус и вид, но мне понравились.
– А как насчет вина? – спросил я. – Стакан белого сейчас не помешал бы.
– Никак, – ответила она. – У нас не принято пить вино.
– Знакомое табу, – сказал я. – Где-то мне такое уже встречалось.
– Ничего удивительного, – сказала Светлана. – Ваши бывшие работодатели состоят с нами в близком родстве.
– Вот как? – Не очень-то я и удивился, сказать по правде. – Так значит, это отсюда поперли Легион за избыточную кровожадность?
– Нет, не отсюда. Здесь всего лишь одна из старейших и богатейших колоний тех, кого вы зовете?.. – она вопросительно посмотрела на меня.
– Большими Братьями, – отрапортовал я, – или терранами.
– Ага, попытаюсь запомнить. Так вот, несколько лет назад, когда метрополия не сумела удержать своих экстремистов от развязывания войны, наши пути разошлись. И, надеюсь, никогда больше не пересекутся. Так что, можете быть покойны, выдача дезертиров не состоится.
– Вряд ли меня можно обвинить в дезертирстве, – покачал я головой. – Я не покидал поля боя самовольно и выполнил свой долг до конца. Не моя вина, что он оказался невостребованным.
– Ну-ну, не обижайтесь, Филипп, – сказала она и потрепала меня по руке. – Я не совсем точно знаю военную терминологию. И заодно уж простите за достаточно грубую отповедь на ваше признание симпатии ко мне. Помните, когда мы шли сюда? На самом деле вы мне вполне приятны. Правда-правда.
– Никаких обид нет и в помине, – заверил я. – Сам виноват. Стоило, понимаешь, девушке слегка прикоснуться ко мне губами, как я сразу возомнил невесть что. Вот ведь дикарский пережиток какой… Н-но все-таки, Светлана, признайтесь, что вас подвигло на тот поцелуй?
– Как что? – удивилась она. – Это же национальный русский обычай – целоваться при встрече. Или я что-то перепутала?
– Пожалуй, нет, – хмыкнул я. – Действительно, обычай же…
Вечер вдвоем закончился довольно неприятно для меня. К Светлане заявились гости – те самые бывшие коллеги в бархатных штанах. И не только. На сей раз они привели с собой еще двоих молодчиков мужского пола – крепкого телосложения, кулакастых и быстроглазых. Удальцы эти, скорее всего, прихвачены были золотопогонниками для защиты от чудаковатого «друга», склонного к прогулкам перед приличной компанией в одном исподнем. И вдобавок – немотивированно агрессивного.
Светлана убежала с ними, а я остался одиноко куковать над объедками.
В компанию меня не пригласили. Да я не очень-то и рвался.
Увы, Светлана вдребезги разбила мои надежды на скорое возвращение домой. Перфораторы в Фэйре были запрещены законом. Природных штолен, ведущих куда мне надо, не имелось вообще. А те, что имелись (куда бы ни вели), были замурованы много прочнее, чем четвертый реактор Чернобыля.
На мой вопрос, откуда же тогда ее знание земных языков и явно земные книги у нее в доме, она ответила, что моя наблюдательность поразительна. И что лучше бы было, если бы столь же поразительным было мое благоразумие. Поскольку существуют темы, о которых лучше не только не говорить, но и не знать вовсе.
– Как же мне об этом не говорить, если это касается меня больше, чем кого бы то ни было на вашей планетке? – начиная раздражаться, спросил я.
Она посоветовала мне угомониться. Ее несколько удивляло, что я, человек с земным прошлым, совершенно забыл о таких понятиях, как разведка, контрразведка и государственная тайна. И ей было бы весьма любопытно услышать мое мнение о сроке, в течение которого будет существовать государство, позволяющее разным подозрительным субъектам совать нос в вотчину институтов, отстаивающих государственную целостность и суверенитет. Особенно, если государство это обрело самостийность совсем недавно, а процесс протекал не так чтобы гладко. Особенно, если любопытный субъект – пришелец. И стоило бы еще мне запомнить, что тонкая лоботомия здесь, у них, хоть и не приветствуется, но иногда применяется по отношению к особо опасным преступникам. В число которых я вполне могу попасть, если начну шпионить напропалую.
Ну, а вообще-то, мой вопрос рассматривается, идут споры… Да-да, и не нужно кривиться. Вопрос, действительно, рассматривается, и споры, действительно, идут. Это, между прочим, подтверждается тем, что она (разумеется, с санкции той самой могучей организации, в которой, оказывается, служит), говорит сейчас со мной на эту тему. Вполне откровенно говорит. Но это – первый и последний раз. А я, если хочу мирно дожить до старости, должен забыть, что штольни и множественность миров вообще существуют в природе. Забыть навсегда. Ну а если мне все-таки повезет, и мой вопрос решится положительно, то меня, разумеется,вызовут …
Зато я, по ее словам, уже сейчас являюсь полноправным гражданином их страны. Сыном, так сказать, полка. Мне осталось лишь выучить язык и определиться с работой, если я работать захочу. А если не захочу – тоже не беда. Прокормят одного-то лодыря. Глядишь, и перевоспитают. Ну, а если я буду нуждаться в сексуальных контактах, то, пожалуйста – она, Светлана, в полном моем распоряжении. Если же у меня другие предпочтения, то нужно просто сказать об этом ей, и мне быстро подыщут требуемого партнера. У них тут с этим просто.
– Спасибо, пока не требуется, – промямлил я.
– Дело ваше, – сказала она.
Оружие, как оказалось, я могу оставить себе. Гражданам Фэйра приобретать и хранить его не возбраняется. Другое дело, что никто этим правом давным-давно не пользуется, потому что незачем. Преступность изжита, внешних врагов нет. Охота на животных омерзительна. За тем, чтобы любые эксцессы между людьми умирали еще до зачатия, не перерастая в пальбу, следит Служба этического контроля. И в руках ее такие рычаги, рядом с которыми любое оружие – цветочная пыльца (которая не способна, как известно, вызвать ничего, кроме легкой аллергии).
Она говорила еще о многом – хвалила социальную и физическую безопасность своего общества; убеждала меня, что здесь я проживу жизнь, гораздо более яркую и полнокровную, чем на Земле; обещала долголетие и идеальное здоровье. Предрекала радость отцовства, что-то еще и еще; а я горевал… Я уже тосковал по дому, которого больше никогда не увижу.
Чтобы не слышать раздражающих взрывов хохота, доносящихся с первого этажа, я отправился в сад.
Вечерело. Детишек не было видно, наверное, отправились по домам. А вот долговязая старуха сидела на своей скамеечке и при виде меня замахала рукой: сюда, дескать. Я подошел и, вытянувшись перед нею во фрунт, уронил подбородок на грудь:
– Филипп.
Старуха растянула тонкие бледно-розовые губы в приветливую улыбку. Лицо ее, довольно приятное, имело черты преимущественно вертикальные; кожу, хоть и в морщинах, но не дряблую, а глаза – большие, зелено-коричневые, слегка раскосые и удивительно ясные. Она отработанным жестом опытной светской львицы протянула мне левую руку, украшенную одиноким малахитовым перстнем с крошечным треугольным рубином и, дождавшись, когда я осторожно пожму ее, сказала раскатисто:
– Кииррей.
– Весьма рад, – проговорил я.
Она тоже сказала что-то и согнала пекинеса со скамейки. Намек был вполне понятен, и я сел рядом с ней – на расстоянии, которое посчитал достаточным для соблюдения приличия. Она меня о чем-то спросила, но я развел руками:
– Увы, бабуся, но я нихт ферштеен по-вашему.
Бабуся, так и не дождавшись от меня слов более вразумительных, чем эта абракадабра, надолго замолчала. Кобелек, покрутившись немного под ногами, полез ко мне на колени. Знакомиться. Я не так чтобы очень обрадовался. Мне больше нравятся серьезные собаки – пусть не волкодавы, но и не повесы, что шастают по рукам.
Бабка Кирея, кажется, уловила мое настроение и забрала пекинеса себе.
– Бууссе, – сказала она, любовно гладя псину по голове. – Бууссе, пам-пам, па-ра-пам.
Хороший, мол, ты мальчик, Бууссе.
Ага, значит, так его зовут. Обрастаю знакомствами.
Опять воцарилось молчание. Я смотрел в небо, ожидая фейерверков, а старуха смотрела на меня. Что ж, я не возражал. Пускай полюбуется. Небось, редко встречала в жизни таких симпатичных дикарей. Кобель ее, кажется, задремал, да и я начал клевать носом. Темнота сгущалась. Наконец я встрепенулся: над головой расцвел первый огненный цветок.
Из дома Светланы со смехом выбежали люди. Голые. Дамочек стало уже двое, а вот кавалеров так и осталось четверо.
Меня передернуло. Я зашипел и отвернулся. Признаться, не ожидал, что сексуальная жизнь Фэйра так насыщенна и безусловна. Наверное, гнев мой был слишком откровенен, потому что бабка Кирея с изумлением воззрилась на меня. Странный молодой человек, подумала, должно быть, она. Вместо того чтобы разделить веселье со сверстниками, плюется на них и сердится. Откуда занесло к нам такого анахорета, хотелось бы знать?
Она проводила умильным взглядом участников оргии, опять скрывшихся в доме, и поднялась со скамейки. Погладила меня по голове – совсем, как своего Бууссе, и летящей походкой действующей спортсменки удалилась.
А я, не желая слушать страстные вздохи разгулявшихся любовников, заночевал на скамейке. Вдруг еще ко мне с ласками полезут?
Под утро я здорово закоченел. Все тело затекло. Махнув рукой на брезгливость, помчался в дом. Кажется, прелюбодеи спали. Я набрал в ванну горячей воды и бухнулся в нее, не снимая трусов. Отогревшись, обтерся полотенцем и забрался в легионерский спальный кокон, который развернул прямо на полу кабинета.
Поворочавшись несколько минут, понял, что заснуть будет не просто. Картина, на которой разгоряченная голая Светлана веселилась в окружении возбужденных мужиков, не шла у меня из головы. Вот тебе и богиня! Вот тебе и коммунизм. Мало того, что прекрасная девушка-мечта оказалась подсадкой местной контрразведки, так она еще и в моральном плане стояла ой как далеко от идеала, который я начал было звать ее именем. И какое мне дело до того, что у них свальный грех в порядке вещей? Я сам, разумеется, далеко не святой, но… черт, да я же не смогу так жить. И они мне еще предлагают остаться здесь навсегда, стать отцом! Чьим, простите?
– Господи, ты-то куда смотришь? – возопил я.
Ответа с небес не донеслось, зато, спустя несколько минут, на пороге комнаты возникла серебристо-коричневая фигура. Я без труда узнал Светлану. На ней были коротенькие трусики-панталончики с кружевными оборочками и едва прикрывающий грудь прозрачный пеньюар. Волосы ее были растрепаны, а в руке бледно светился ночник в форме слоненка.
– Что случилось? – с беспокойством спросила она.
– Кошмар приснился, – буркнул я, изучая ее лицо.
Удивительно, что вчера, при ярком солнечном свете, я так плохо ее разглядел. Никакая она, оказывается, не девушка. Далеко не девушка. Если бы здесь можно было оперировать земными категориями возраста, я бы дал ей сейчас никак не меньше сорока. Ну, крепко за тридцать-то, точно. Ухоженная, это да. Тщательно следящая за собой, потрясающе выглядящая даже после бурной ночи, но – не девушка. Женщина. Вполне зрелая. Мадам Мата Хари.
– Зря вы пришли, Светлана, – сказал я. – Зря. Спокойной ночи.
И отвернулся к стене.
ГЛАВА 4
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Михаил Лермонтов
Филипп чувствовал себя изгоем. Парией. Рабом-варваром среди римских патрициев и всадников. Преступником из рассказа Силверберга, на лбу у которого горела, пугая граждан, отметина невидимости. Для жителей Фэйра его как будто не существовало. В лучшем случае на него просто не обращали внимания. Ловко огибали, если он попадался на пути, или с изумлением вглядывались в лицо, если столкновения миновать не удавалось. В худшем – от него бежали.
Постепенно он свыкся с этим и больше не отчаивался, когда только что хохотавшие нимфетки-купальщицы с ужасом кидались врассыпную из хрустальных фонтанов, едва завидев его. А молодые мамочки превращались в рассерженных кошек, прикрывающих грудью своих малышей и сверкающих на него налившимися первобытной злобой глазами.
Разумеется, сначала он пытался сделаться своим для них – здоровался, раскланивался, лучезарно улыбался, предлагал помощь или общество. Однако в его обществе и помощи никто не нуждался. Никого не радовали его улыбки. Не было человека, пожелавшего ему хотя бы раз доброго утра. Слава богу, его хотя бы не пытались линчевать или побить камнями.
Будущее просто не приняло его. Вытолкнуло из себя, словно Филипп имел меньшую плотность, чем оно. Словно он – то-что-никогда-не-тонет.
На вопрос, почему никто с ним не дружит, Светлана пожимала плечами. Не хотят, должно быть – почему же еще?
Собственно, она да еще бабка Кирея со своим Бууссе оставались единственными его собеседниками. Светлана – та, вероятно, в силу профессиональной необходимости. А Кииррей… Кто ж ее, старую, разберет? С нею Филипп, в общем, и не разговаривал – он прекратил учить язык, как только понял, что общаться ему здесь не с кем, – просто приходил и садился рядышком на все ту же садовую скамейку, согреваясь бескорыстным старухиным дружелюбием. Она же гладила кобелька и дремала. А Филипп, послав к черту весь Фэйр вместе с его утопическими чудесами и высокомерием жителей, «дышал воздухом» и придумывал кабацкие стишки да частушки, полные ненормативной лексики.
Он вообразил, что быть вольным поэтом – его призвание, которое он почему-то совершенно игнорировал раньше. Но ведь лучше поздно, чем никогда. Тем более что ковыряться всю жизнь в земле, по примеру рядовых фэйрцев, он не собирался.
Главным занятием горожан была добыча полезных ископаемых. В основном, редкоземельных элементов. Фэйр, являясь одним из крайних форпостов цивилизации на севере планеты, был городом шахтеров. Скоростные экспрессы периодически уносили партии трудящихся в промзону, расположенную сотней километров севернее. Там героические покорители недр, преодолевая страшные лишения, ковали Фэйру процветание с помощью тяжелых роботов и автоматизированных роторных комплексов по двенадцать дней кряду. Затем их ждало тридцать суток релаксации под сенью отеческих лар и пенат. По прошествии четырех периодов труда и отдыха труженики с полным правом получали полугодовой отпуск, проводимый обычно в райских кущах здешней Океании.