Ленка держала в руке третью по счету бутылку, рука у нее дрожала, и фанта выплескивалась на грудь, и на мою ковбойку, и на джинсы, и кто-то из нас вспомнил «золотой дождь» Пьетро Меннеа на московской Олимпиаде, и мы принялись поливать друг друга фантой, и это сумасшествие, это бесшабашное веселье казалось верхом счастья.
Никогда после я не испытывал ничего подобного.
А потом мы вымылись, прилично оделись и спустились в ресторан. И там, за столиком в углу сидел Угрюмый и деловито ел яичницу. Когда мы вошли, он как-то странно посмотрел на меня. Так странно, что мурашки по спине пробежали. И хотя потом мы еще почти полчаса сидели вчетвером посреди зала, так же беззаботно шутили и хохотали, пили крепкий до кислоты кофе, ели какие-то восхитительные, тающие во рту пирожные, то есть хотя мы по-прежнему звонко радовались жизни и старались ни о чем плохом не думать, все же именно тот странный взгляд Угрюмого положил начало новому – вечному периоду моей жизни.
И было так: Угрюмый подошел к нашему столику, пододвинул стул и сел.
– Есть мнение, ребята, – сказал он тихо и просто, – что вы бессмертны.
Я почувствовал, как у меня сразу пересохло во рту, и сумел только выдавить сипло:
– Это… твое… мнение?
– В том числе и мое, – подтвердил Угрюмый.
И в тот же момент словно бесшумно опустился стеклянный колпак. Все звуки ресторанного зала исчезли, а все жующие человечки за столиками стали как будто игрушечными.
«Вот оно, – подумал я, – вот оно», – глядя на круглые, как блюдца, Ленкины глаза, на приоткрытый рот Алены, на мятую салфетку в руках Альтера.
А что, собственно, оно? Разве я ждал этого? Да, ждал. Я ждал расплаты. Настоящей расплаты. И она пришла. Бессмертие.
Бессмертие, которое было смешным в рассказах Шекли и дьявольски заманчивым в романах Саймака. Бессмертие оказалось страшным.
Исключительность. Одиночество. Бесконечные смерти друзей. Холодная бездна будущего. Желание умереть и удвоенный, утроенный страх смерти. Необъятный поток информации. Безумие.
«Спасибо, Апельсинчик, – думал я, – спасибо, родной».
А Альтер проговорил с усилием:
– Ка… конь… коньяка…
И Угрюмый потребовал громко, на весь зал:
– Коньяка для великой четверки!
Я был благодарен ему за то, что он не крикнул «для четверки бессмертных», хотя, наверно, он просто не имел права крикнуть такое.
Лариса
… Сделали очень странный вывод. Они решили, что интимная близость с вечными сделает бессмертными их самих.
А. Азимов
Когда Угрюмый вызвал меня к себе, я сразу почуял неладное. И, как бы защищаясь, начал с шутки:
– Что, удалось доказать, что палец Брусилова, будучи сглодан собакой, на выходе из нее вновь превращается в палец Брусилова?
– Садись, – сказал угрюмый, – разговор долгий.
Я сел.
– Когда ты обнаружил свои регенеративные свойства?
– Через два дня после контакта.
– Плохо. Как ты объясняешь возникновение этих свойств?
– Апельсин сделал меня бессмертным, чтобы я всегда управлял им.
– Очаровательно. А Лену зачем? Шутки ради?
– Ну, как тебе сказать, чтобы я не скучал, наверно…
– Изумительная мотивировка! А знаком ли ты с гипотезой передачи регенеративных свойств половым путем?
– Не согласен с этой гипотезой. Грубовато для Апельсина, полагаю, что меня и жену он сделал бессмертными одновременно.
– Но это же все лирика. Необходим эксперимент.
– Какой эксперимент?
– Эксперимент по передаче регенеративных свойств половым путем, – терпеливо повторил Угрюмый свою формулировку.
– Кому? – глупо спросил я.
– А это имеет значение? Вообще есть кандидатура.
– По-моему, не стоит, – сказал я.
– Почему не стоит?
– Ну, просто не стоит – и все.
– Детский сад, – пробурчал Угрюмый. – Ты пойми, я должен полностью восстановить картину происшедшего.
– Ты ничего не восстановишь. Идея ахинейная. Может быть, я смогу передать бессмертие мысленно.
– Попробуй, – предложил Угрюмый.
Он швырнул мне оранжевый шар, лежащий на столе.
– А ты хочешь стать бессмертным? – спросил я.
– Я хочу узнать истину, – ответил он, и в его устах слова эти не звучали высокопарно, а были просто объяснением.
– Хорошо, – сказал я, держа шар в руках, – положи ладонь сверху.
Вот так.
Я старался, но это было глупо, особенно глупо, потому что благодаря Светке я уже познакомился с другим методом. И было противно врать. Но я не мог иначе и изо всех сил упрашивал Апельсин сделать Угрюмого, если не бессмертным, то хотя бы просто монстром.
– Все? – спросил он.
– Все, – сказал я, и он порезал палец.
– Блестящий метод, – съязвил Угрюмый, беря пузырек с БФ-ом.
Палец непрерывно кровоточил.
– А ты случайно гемофилией не страдаешь? – пошутил я на закуску.
– Нет, – серьезно ответил Угрюмый. – Но ты понял, наконец, что эксперимент нужен.
– Но ведь и ты меня пойми! – взорвался я. – Да, я монстр. Я соглашаюсь тут черт знает на какую вивисекцию и прочие измывательства. Но спаривать меня, как какое-нибудь животное, как распоследнего хряка, это уж, извини, слишком!
– А почему «как»? Мы все животные. Человек – это животное, ты плохо учил биологию в школе. А хряков, между прочим, сейчас не спаривают, а на бревно гонят, а потом свиноматок искусственно осеменяют.
– А ты не можешь свою свиноматку искусственно?
– Могу. Я уже пробовал.
– Пробовал?!
– Разумеется. Что, мы твою сперму, что ли, не исследовали.
– Так значит, не вышло?
– Представь себе.
– Забавно.
Признаться, я был озадачен.
– Очень забавно, – согласился Угрюмый. – А с Леной вышло.
– Я же говорю, половой акт не при чем.
– А я этого не знаю, – Угрюмый начал кипятиться. – Искусственное оплодотворение – это не чистый эксперимент. Понимаешь? Думаешь, я что, эротоман какой-нибудь? Набиваюсь в соглядатаи и буду слюни пускать? Да я бы и рад начать с внутривенного вливания или пересадки кожи, но это все опасно, смертельно опасно! Не знаю я, как твои жуткие клетки будут действовать на клетки нормальных людей. А половой акт… Да что тебе объяснять! Мальчишка ты и в медицине профан.
Он помолчал, остывая, потом спросил:
– Лену предупредить?
– Сам предупрежу. И вообще я еще согласия не давал, – но это я уже так поворчал для порядка.
– Жду через полчаса в лаборатории. Лене могу разрешить поприсутствовать, чтобы не ревновала, – добавил он совершенно серьезно.
– Спасибо, – сказал я, – это очень любезно с твоей стороны. Я просто чувствую себя должником. Поэтому, когда я буду спать с твоей женой, я разрешу тебе поприсутствовать. И Васю приглашу, чтобы ты не очень ревновал.
С этими словами я вышел и закрыл дверь.
А Ленка потом сказала:
– Передай своему Угрюмому, что он дурак.
Но это было уже в конце разговора, а начать его было ой как нелегко! Мы вышли в парк, и я попросил Васю не ходить за нами по пятам. Вася согласился и маячил все время в отдалении.
– Малышка, – сказал я очень тихо, – в ту ночь, когда у нас была Светка… Ты помнишь ту ночь? Мы с ней…
– А ты думаешь, я не догадывалась? – это был вопрос-пощечина.
– Догадывалась, но не верила, – предположил я.
Ленка ничего не сказала. Она смотрела мимо меня и нервно щурилась.
– И ты простила меня?
– Нет. А что?
Я растерялся. Я бормотал что-то совсем уже невразумительное. И Ленка сказала еще резче:
– К чему вообще этот разговор? Я не понимаю.
– Угрюмый… – проговорил я.
– Теперь у тебя новая любовь – Угрюмый, – огрызнулась Ленка.
– Нет, – сказал я. – Угрюмый подыскал мне кого-то для эксперимента.
– Какого эксперимента?
– Передача регенеративных свойств половым путем, – отрапортовал я.
Ленка сверкнула глазами в мою сторону:
– А что, эксперимента со Светкой не достаточно?
– Глупенькая, – сказал я, – да разве я могу о ней говорить?
– А почему бы и нет? Нас тут гоняют как бобиков, а она там резвится с очередным приятелем!
– Ты что? – опешил я. – Ты забыла, что ли, что Светка наш запасной вариант? Ты что, всерьез хочешь, чтобы ее тоже притащили сюда? Да они же тогда перестанут нам верить. Да я вообще не знаю, что тогда будет!
– Не заводись, – сказала Ленка. – Это я так, сболтнула. Извини.
И вдруг она словно проснулась:
– Слушай! А что же Светка? Стала монстром?
Я рассказал, и пока рассказывал, я вдруг понял, что Ленка простила меня. Больше того, я понял, что она всегда будет прощать меня. А я ее. У нас просто не будет выбора. А поводов будет много.
Бесконечно много. У нас теперь всего будет бесконечно много.
Друзей. Любовников, потерь. Открытий. И мы научимся не ревновать друг друга к смертным и не грустить о преходящем. Мы научимся…
Вот только Светка! Вдруг она тоже бессмертна?
– Слушай, – сказал я вновь помрачневшей Ленке, – ну, хочешь, тоже переспи с кем-нибудь, чтобы не так обидно было.
– Дурак, – сказала она. – Знаешь, кого ты мне напомнил? Президента одной африканской страны, где людоеды слопали одного посла.
Помнишь эту историю? Тогда еще ходил анекдот, выдававшийся за правду, будто президент предложил в порядке компенсации слопать ихнего посла. Вот и ты также. Людоед.
Мы помолчали.
– Ну что ж, – проговорила Ленка, – скажи Угрюмому, что я не возражаю. Мне действительно все равно. Уж если мы подопытные кролики, то нечего и корчить из себя. Шагай, бессмертничек. Не оплошай, смотри. И знаешь что, покажи мне потом эту мымру.
Мымра оказалась кандидатом медицинских наук тридцати трехлетней Ларисой Крестовской. Вот это был экземпляр! Пышная крашеная блондинка с грубым лицом продавщицы мясного магазина, с сипловатым голосом и деловой, абсолютно невозмутимой манерой держаться. Из минутного разговора у меня сложилось впечатление, что ей совершенно безразлично, делать ли уколы больным, поднимать ли гантели, съесть ли подряд два обеда или переспать подряд с двумя мужчинами – надо, значит надо. Я не спросил, есть ли у нее муж.
Вопрос показался мне неуместным. Лариса была при исполнении.
И этой женщине я должен был подарить бессмертие! Точнее, нечто пока неизвестное и условно называемое мною бессмертием в разбавленном виде.
Угрюмый выдал последние инструкции и удалился в соседнюю комнату.
Нам постелили в экспо-камере огромного сибра, гивер которого находился как раз там, где был Угрюмый. Он хотел постичь в подробностях процесс превращения нормальной клетки в клетку монстра, и потому сибр был снабжен автоматикой, выдававшей каждые пять секунд – только успевай трупы оттаскивать. Я знал, что Угрюмого ждут интересные результаты, и утешал себя этой мыслью.
А Лариса разделась, и, хотя объективно я оценил ее формы, ну, скажем так, на четверку, в процессе этом было столько же эротики, сколько можно ее увидеть и в очистке капустного кочна. Раздевшись, она легла и добила меня фразой:
– Приступайте, Брусилов.
Именно в этот момент я испугался, что ничего не выйдет, но сказал себе: «Ты не имеешь права подвести Угрюмого». Впрочем, Лариса оказалась женщиной умелой, и первый барьер был преодолен, ну, а когда она вдруг закричала, это было вообще как гром среди ясного неба…
Потом я вышел на лужайку перед зданием, завалился нахально на клумбу с анютиными глазками и долго лежал, глядя в голубую бездну и считая пролетавших птиц. И было у меня пакостно на душе, как бывает иногда по утрам, если высосешь с вечера бутылки две мутного дешевого портвейна.
Належавшись, я пошел в сауну. Там-то, уже в душе, меня и нашел Угрюмый. Угрюмый улыбался. От изумления я даже выключил воду, чтобы получше рассмотреть это диво.
– Радуйся, дурень! – закричал он. – Тебе больше не грозит судьба племенного хряка. Мы будем плодить монстров, просто переливая людям твою кровь, а у тебя еще – как специально! – первая группа.
– И все будут бессмертными? – спросил я в ужасе.
– Нет, бессмертными они не будут.
– А сколько, сколько они будут жить?!
Я почти кричал. Я думал о Светке.
– Не знаю, – сказал Угрюмый. – Может, пятьсот лет, а может, всего пять.
– То есть как это пять?!
– Сказал же: не знаю пока. И не зови меня убийцей. Я уже ввел себе твою кровь. Так что помирать будем вместе с Ларисой.
– Когда же ты все это успел? – я был просто ошарашен.
– Вполне хватило одного часа. Дурень ты этакий. Я же ломаю себе голову над проблемой сиброклетки уже три недели. Мне не хватало одного ма-а-аленького результатика. Сегодня я его получил.
Понимаешь… Впрочем, ничерта ты не понимаешь все равно. Чайник ты бессмертный!
Я снова включил душ и вежливо поинтересовался:
– Ну а как Лариса? Как она пережила свое превращение?
– Счастлива, разумеется. Она у меня молодчага!
И так он это странно произнес, что я не удержался:
– Что значит «у меня»?
– А то и значит. Лариса – моя жена, – сказал Угрюмый и улыбнулся второй раз за день.
Конец света
Этого следовало ожидать. Бессмертному существу размножения не нужно. Оно теряет свой смысл. Вид может сохраниться уже сам по себе, без эстафеты поколений.
М. Емцов, Е. Парнов
Кто бы мог предположить, что именно у бессмертных меньше всего свободного времени. А ведь как раз с того момента, когда мы узнали, что являемся не столько монстрами, сколько богами, началась такая свистопляска, что уже некогда было даже задуматься над происходящим. Угрюмый помимо своего диковатого эксперимента обрушил на нас целый водопад новых данных и новых гипотез, новых требований и новых предложений, новых выводов и новых просьб.
Вообще медики и биологи испытывали новый прилив энтузиазма и накинулись на нас, как свора истосковавшихся по охоте гончих.
Остальная шатия-братия пришла в состояние оцепенения, хотя казалось, что в Пансионате уже никого и ничем удивить нельзя.
Юристы объявили забастовку. Кибернетики ходили как пьяные.
Астрофизики смотрели на нас, как смотрят в телескоп на небесные тела. Видный экономист, опережая события, сформулировал нечто вроде афоризма: «Бессмертное человечество – один из вариантов конца света». Химики официально заявили, что бессмертие невозможно как таковое ввиду принципиальной необратимости химических процессов. Политики насторожились.
А мы в тот же день напились, чтобы на другой сесть вместе и призадуматься. Но Угрюмый со своей Ларисой совершенно выбил нас из колеи. И мы снова напились. Третий же день объявленного бессмертия начался для нас ночью.
Я проснулся внезапно. Но не так, как просыпаются от испуга или по заранее заданной себе установке. Я проснулся, потому что кто-то говорил:
– Вставай, ну, вставай же. Не за чем тебе спать…
Голос был мой, и я решил, что это Альтер. Но Альтера в комнате не было. Была только привставшая с постели и испуганно молчащая Ленка. Часы показывали 2.48. (7.48 Иркутска, вспомнилось вдруг. Но это звучало нелепо. Это было из какой-то другой жизни. Забытой. Давно прошедшей.)
Спать не хотелось совершенно.
Я зажег свет и посмотрел на Ленку. А Ленка на меня. Мы ничего друг другу не сказали. Мы уже давно поняли, что расплата – она же награда, она же еще черт знает что – приходит постепенно, в рассрочку, что организмы наши продолжают меняться, и оставалось только понять, к чему это все приведет. Угрюмый считал, что страшного ничего не будет.
– У вас переходной период, – говорил он, – перестройка организма для перехода на бесконечные рельсы. И тут неизбежны всякие колебания…
А колебания были будь здоров. От обостренного чувства боли до полной невосприимчивости к ней. От сильного опьянения с первой же рюмки до абсолютно нейтральной реакции на любые дозы алкоголя.
Были колебания и посерьезнее. Приливы бодрости чередовались с апатией, невероятная сила в мышцах сменялась пугающей слабостью, а приступы сладкой сонливости – мучительной бессонницей.
Мы с Ленкой еще не встали, когда вошел Альтер и следом за ним Алена.
– Ну, и как это все понимать? – Альтер, как всегда пытался взять быка за рога.
– Полагаю, что отныне, – сказал я, – мы сможем обходиться без сна.
– Блеск! – высказался Альтер.
– Кошмар, – возразила Алена.
– Отсутствие необходимости еще не означает отсутствие возможности, – философски заметил я.
– Поживем – увидим, – бодро сказала Ленка. – Пошли купаться.
– Купаться? – удивился Альтер. – А что, отличная идея!
Купаться решили в бассейне. Зачем идти по ночному лесу к реке и осложнять жизнь нашей охране? Да и вода в бассейне потеплее.
Однако нагрев оказался отключен, и, когда Ленка, раздевшись первой, прыгнула в воду и черное зеркало с белым светящимся кругом луны посередине разлетелось в мелкие сверкающие дребезги, над бассейном раздался визг. Конечно, холодной мы не боялись, конечно, простуда нам не грозила – хоть спи в проруби, – но ощущения при погружении в ледяную купель раннего октября были у нас в ту пору точно такие же, как у любого обычного человека.
Барахтанье в бассейне настраивало на озорной лад, и, выбравшись из воды, мы с Альтером дружно крикнули:
– Ва-ся!
– Меня зовут Леван, – с легким акцентом сказали из темноты.
– Поди сюда, Леван.
От ближайшего дерева отделился силуэт Васиного дублера и медленно двинулся в нашу сторону. Голые и мокрые, мы стояли возле самого края бассейна.
Васины уроки не прошли даром. Разумеется, не обошлось без нескольких пренеприятных тычков в нервные центры, но все-таки мы его одолели. Вероятнее всего потому, что он ждал чего-то совсем другого: ударов, обезоруживания, выкручивания рук. А мы просто спихнули его в воду, и Ленка с Аленой, мигом включившись в игру, подплыли к Левану и, хихикая, изобразили сцену соблазнения русалками тонущего моряка. Леван смешно отбивался.
– Эх, жаль, фотокамеры нету! – вырвалось у меня.
И почти в тот же момент яркая вспышка осветила возню в бассейне – это товарищ Левана, прибежавший было на помощь, не терял времени зря. (На следующий день фоторепортаж о нашем веселом купании имел большой успех у всего Пансионата.)
А когда мы вернулись в номер, мечтая о кружке доброго грога и горячем омлете, Альтер, шедший первым, вдруг остановился на пороге и, сделав знак рукой, задержал нас…
За два дня до описываемых событий в меня и Ленку, ни разу не попав, стрелял помутившийся рассудком сотрудник охраны, и мы были теперь пуганые. Угрюмый еще не знал, справится ли наш организм с пулей, угодившей, скажем, в мозг, и от экспериментов таких до поры воздержался.
И вот теперь был просто страх, абстрактный страх, передавшийся мне через прикосновение пальцев Альтера, а уже потом я разглядел слабые рыжие сполохи на стенах комнаты. Неужели поджог?
Все оказалось гораздо проще. И гораздо страшнее.
На журнальном столике стояла свеча. В кресле сидел Угрюмый.
– Садитесь, дети мои, – сказал.
– И покайтесь, – подхватил Альтер. – Для четырех утра довольно глупый спектакль.
– Это не спектакль. Просто я не мог ждать, а вы все равно не спите. И не надо зажигать свет. Я люблю свечи.
По тому, как обтекла свечка, похоже было, что он ждал нас уже не меньше получаса. Из форточки тянуло холодом. Язычок пламени подрагивал. Угрюмый зябко поводил плечами. Сделалось тревожно.
– Выпить дайте чего-нибудь, – попросил он.
Это было ново. Угрюмый не пил. Совсем не пил. Жалел время.
Посветив себе фонариком, Ленка нашла сибр с нашлепкой «грог» и водрузила его на стол. Алена налила в воронку воды из чайника. Мы любили делать именно так – превращать воду в вино.
Грог оказался кстати. В бассейне-то мы не замерзли, но от сообщения Угрюмого всем стало зябко.
– Есть мнение, друзья мои, что вы абсолютно и необратимо стерильны.
Первыми среагировали женщины. Даже при свече было заметно, как обе они побледнели. Потом Алена закрыла лицо руками, а из Ленкиных широко раскрытых глаз быстро и страшно покатились обильные слезы.
Мы с Альтером отнеслись к новой информации спокойнее. Грустно, конечно, но пережить можно. Миллионы людей во все времена оказывались бездетными – и ничего. А уж нам-то – богам сибрового мира – можно ли грустить о такой мелочи? В конце концов, в действиях Апельсина видна вполне определенная логика. Он творит новую цивилизацию на Земле строго по Шопенгауэру: обществу бессмертных не нужны дети… И тут до меня дошло, что бессмертных-то всего четверо на целой планете. А остальные?
– Так значит все, кому введут кровь Брусилова… – начал я.
– Да, – сказал Угрюмый, – очень может быть.
– Что значит «очень может быть»?! – закричал я, выведенный из себя дурацкой манерой Угрюмого подавать любую информацию в форме гипотезы.
– Дело в том, – спокойно пояснил Угрюмый, – что ваша стерильность обусловлена наличием оранжита в половых клетках, а моя и Ларисы – обычными, известными медицине причинами.
– Так, может быть, это не связано с введением моей крови?
– Связано.
– Но ты сумеешь это вылечить?
– До сих пор такое бесплодие не излечивалось.
– Но ты сумеешь? Ты научишься?!
Угрюмый молчал. А Ленка проговорила сквозь слезы:
– Что ты орешь, Виктор?
Она переживала свое горе и, кажется, совершенно не понимала, о чем идет речь. А речь шла ни много, ни мало о конце света.
Я и Альтер говорили одновременно, перебивая друг друга. Угрюмый молчал.
– Значит, конец идее продленной молодости…
– Всему конец…
– Да нет же, можно дать мою кровь избранным…
– Желающим, желающим, а не избранным…
– Глупость. Это конец света…
– Все захотят жить молодыми двести лет, или сколько там, вместо того, чтобы возиться с детьми…
– Ну, положим, не все…
– Может быть, не все сразу, но вообще все.
– А забота о будущем?
– Нет никакой заботы о будущем, есть только забота о себе…
– Значит Апельсин хотел…
– Апельсин – не человек, он ничего не хотел…
– Но это же вторжение… геноцид…
– Ловко они нас!
– На очищенную от человечества планету прилетает много-много Апельсинов…
– Целый вагон. По два рубля килограмм, – встрял Угрюмый.
Но шутку никто не принял.
– Не может быть! – свистящим шепотом сказала Ленка. – Не верю.
Апельсин не мог!
– Какая наивность, Малышка! – я вскочил и заходил по комнате. – Откуда нам знать, что он мог, а чего не мог. Это сибр не враждебен человеку, потому что его изобрел я. А Апельсина я не изобретал. Он сам прилетел. Он сам прилетел! Я не звал его!! … Или звал? Ведь тогда я величайший убийца в истории человечества… Но я не звал его!!! ОН САМ ПРИЛЕТЕЛ!!!
Наверно, в этот момент Угрюмый испугался за мой рассудок.
– Хватит орать, – сказал он. – Вы можете выслушать меня спокойно?
Вопрос подействовал отрезвляюще. Я вдруг понял, что информация еще не вся.
– Никакой это не конец света, – отчеканил Угрюмый. – Вы что, совсем отупели с вашими оранжевыми мозгами? Вакцинацию-то имеет смысл делать лет в тридцать, а до тридцати, представляете, сколько можно нарожать? Пятерых безо всякого труда. Где же тут конец света? Тоже мне, могильщики человечества!
Доходило медленно. Я просто боялся поверить, что все так хорошо. У меня было ощущение, словно я только что своими глазами видел дрожащую костлявую руку, тянущуюся к пресловутой кнопке, и ничего уже нельзя было сделать, а потом вдруг, неизвестно как некий безымянный, но славный агент специальной службы перерубил в самый последний момент силовой кабель, и мир был спасен.
Однако радость улетучилась быстро. В том, что мы сделались жертвами нелепого заблуждения, а потом все прояснилось, ничего хорошего, в сущности не было. Теперь предстояло осмыслить действительное положение вещей, и Ленка первая спросила о главном:
– А сколько же все-таки будут жить эти стерильные люди?
– Сколько? – академик выдержал театральную паузу и сообщил: – Лет около ста. Независимо от возраста, в котором произведена вакцинация.
– Мало, – сказал Альтер.
– Нахал, – возмутилась Алена. – Сотня лет в молодом теле!
– Я не нахал, я бессмертный. Для бессмертного любая цифра мала.
– А от чего будет наступать смерть? – спросил я.
– От старости, – сказал Угрюмый. – Удивляетесь? От мгновенной старости. Понимаете, в ваших головах стоят регуляторы из оранжита как бы неограниченной емкости. Как они устроены, я не знаю.
Причем, пересадить их никому нельзя – каждый регулятор сугубо индивидуален. А в наших головах емкость регуляторов ограничена.
Оранжит берет на себя все ошибки в работе генетического аппарата, но, к сожалению, накапливает их. Этот регулятор представляет собой как бы портрет Дориана Грэя, только уничтожается он сам, автоматически. Ну, и конечно, внешнего старения, как в романе Уайлда, мы наблюдать не будем. Будет что-то вроде обширного инсульта.
– Страшно, – сказала Ленка.
– Да, – согласился Угрюмый, – это высокая цена за долгую молодость. Но, по-моему, можно заплатить и побольше.
– А мы и платим побольше, – сердито заметила Алена.
– Верно, девочки, – не спорил Угрюмый, – стерильность – вторая плата, и тоже высокая, но это – регулятор рождаемости. Иначе за восемьдесят с лишним лет половой зрелости мы расплодимся, как тараканы. А перенаселение, братцы, проблема непростая даже при полном изобилии.
– А у тебя дети есть? – вдруг агрессивно осведомилась Ленка.
– Сын, – сказал Угрюмый.
– Легко тебе рассуждать о всяких там платах-зарплатах! А у меня никогда не будет ребенка. Никогда! – крикнула она со слезами.
– Малышка! Но при чем здесь Иван? Не он же придумал Апельсин, – Альтер был, как всегда, рассудителен.
Но и Алена тоже плакала и тоже вопреки всякой логике ругала Угрюмого. Вот уж никогда бы не подумал, что для моей Малышки так важно иметь ребенка – нам с ней раньше и в голову не приходило такое.