Страница:
* * *
Кехейк с Бригиттой — причем первый рыцарь полуострова Арморики называл ее уже чуть ли не своею суженой — прибыли ко двору Марка как дорогие гости. Прибыли на большой праздник. Шла пасхальная неделя. Народ уже третий день гулял. Все были пьяные, сытые, благостные, все поминутно целовались взасос, пели нестройными голосами псалмы, скальдические песни и рыцарские баллады вперемежку, отплясывали немыслимые танцы, устраивали соревнования по метанию каменных дисков и по прыжкам во все стороны. В общем, весело до опупения. Да и нищих, блаженных, юродивых и прочих попрошаек хватало на этом торжестве. Как-то удивительно пестро перемешаны они были с баронами в сверкающих доспехах или кафтанах, расшитых золотом, с разноцветными яркими дамочками в тончайших китайских шелках, с капелланами в темных рясах. Каждому, даже самому убогому, была в эти дни везде дорога. Мирная, никого не трогающая стража болталась у ворот, у моста и у всех дверей без дела. Здоровяки солдаты с длинными копьями лениво жевали крашеные яйца и рассыпчатые куски кулича, запивали все это пивом или сладким вином, кому как нравилось, а люд городской ходил туда-сюда по замку. И даже в королевские покои забредали порою совершенно случайные прохожие. Где уж в этой кутерьме разобрать, какой из них настоящий нищий, а какой Тристан в карнавальном костюме?Изольду вдруг охватила легкая паника, когда она обменялась с Бригиттой всеми последними новостями и поняла, что любимый ее либо уже во дворце, либо с минуты на минуту будет здесь. Неужели так и не увидит его? Неужели глупостью несусветной окажется вся эта затея?
Знать корнуоллская рассаживалась за длинным праздничным столом, готовясь к очередному обильному ужину. Было шумно, чадно и душно. Неожиданно появился с давних пор популярный в Корнуолле уэльский жонглер по имени Варли. Давненько не бывал он здесь, люди даже не слышали о нем, а ведь раньше по праздникам менестрель, как правило, радовал короля Марка своими песнями.
— Есть что-нибудь новенькое? — поинтересовался Марк.
— А у меня и старенькое неплохо идет! — отшутился поначалу Варли, самодовольно демонстрируя всем, как запросто, почти по-хамски, может он разговаривать с грозным владыкой Корнуолла, но потом, не злоупотребляя более положением любимчика, добавил: — Есть одна замечательная сага. Одно великое пророчество переложил я на стихи и написал к ним музыку. Мудрейший друид рассказал мне зимою о судьбе моих далеких потомков. Это достойная история, поверьте, мой король.
И Варли затянул минут на двадцать — двадцать пять весьма заунывную в музыкальном отношении и уж совсем бесталанную в поэтическом сагу не сагу, балладу не балладу, так, руну какую-то о том, как веков через десять далекие потомки его станут знаменитыми коневодами и будут продавать лошадей во все страны мира, и однажды занесет их судьба в заморскую восточную страну с названием Русь, и там останутся они, и забудут родной язык, и дети их станут русскими, и внуки, и правнуки, но одна из правнучек сохранит родовое имя Варли и сделает его однажды вновь знаменитым, потому что будет она великой артисткой, известной на весь мир, но судьба ее сложится в итоге как-то неправильно и печально… Слово «артистка» в древневаллийском языке напрочь отсутствовало, поэтому жонглер использовал латинский термин, и для объяснения его смысла потребовался в силу бестолковости автора длиннейший пассаж, целое лирическое отступление об эллинском театре, так что после этой корявой искусствоведческой лекции, кажется, уже никто в зале не в силах был ни восхищаться грядущей знаменитостью — русской артисткой Варли, ни сочувствовать ей.
И вот когда все присутствующие наелись досыта заупокойных пророчеств Варли (никто, кстати, так и не понял, в чем же величие этой истории), от самой двери поднялся нищий старик с выцветшими, мутными глазами и пошел прямо к трону.
— Однажды я уже прерывал тебя, менестрель Варли, — проскрипел он громким противным голосом, — но это было в другое время и в другом месте. Позволь, я прерву тебя здесь и сейчас. Дай мне твою арфу.
— Да кто ты, юродивый, откуда ты?! — воскликнул король Марк.
— Верно, властитель Корнуолла, сегодня я просто юродивый, но раньше был знаменитым менестрелем. Как звали меня? Ах, зачем вам мое имя сегодня! У меня уж и голоса не осталось… Вот только руки-то помнят, руки все помнят. Я могу сыграть. О мой король, вели ему дать мне арфу. Совсем ненадолго, и я не обману ваших ожиданий. Я вам сыграю ту самую мелодию, с которой через тысячу лет русская артистка по имени Варли объедет весь свет и станет знаменитой. Дай мне арфу, менестрель.
И король Марк кивнул, а уэльский жонглер дал юродивому арфу, И тогда старик заиграл. Это была «Песенка о медведях». И в зале сделалось так тихо, бароны как будто даже жевать перестали, вслушиваясь и пытаясь понять, в чем дело. Ведь однажды звонкая легкая мелодия середины двадцатого века уже звучала под этими сводами, лет восемь назад. И возможно, многие, кто пережил эти годы, вспоминали сейчас свои тогдашние ощущения, свои прежние мысли. Во всяком случае, король Марк определенно узнал очаровавшую его когда-то песенку. Смежив веки, он притопывал легонько носком правой ноги, и тихая улыбка блуждала по его лицу.
А Изольда поняла враз: это Тристан. Но в ту лее секунду и усомнилась: не может быть! Страшен, как смертный грех, и стар до безумия. То ли гримерное искусство Будинаса — само совершенство, то ли песни Александра Зацепина умеют теперь исполнять уже едва ли не все менестрели Уэльса, Корнуолла и Альбы. Не бред ли это?
А потом мелодия смолкла. И юродивый проскрипел:
— Я вижу, вам понравилась моя музыка.
— О да, — не возражал король.
— А тебе, прекрасная королева Изольда?
— О, безусловно, игра твоя великолепна, менестрель!
— Спасибо, миледи. Тогда из уважения к моему мастерству выслушайте меня, пожалуйста, о славные правители Корнуолла.
— Говори, юродивый, говори.
— О мудрейший и добрейший из мужей Логрии, о прекраснейшая и милосерднейшая из жен Британии и Ирландии, никого и никогда не любил я сильнее, чем вас двоих. И это истинная правда, а не заученный комплимент верноподданного корнуоллца. И вы питали ко мне нежные чувства раньше, да вот забыли об этом. Не беда, король, не беда, королева. Сегодня я напомню вам все. Я ведь пришел именно за этим. Собственно, я пришел к тебе, Марк.
— С чем же ты пожаловал, дружок? — поинтересовался Марк ласково.
— С предложением. Давай меняться. У меня есть сестра. Не Бог весть что, конечно, но молодая здоровая девка, она там сейчас внизу с солдатами воркует. Хочешь, кликну? А у тебя есть жена — твоя Изольда. Она уж, поди, надоела тебе. Так и отдай королеву мне, а взамен бери сеструху мою. Попробуешь — может, и понравится.
Шутка была очень грубая, но королю почему-то пришлась по вкусу, и он спросил со смехом:
— Куда же поведешь ты королеву, помешанный старик, если я соглашусь и отдам ее тебе?
— О мой король, если бы ты только знал! Я уведу ее в далекую и прекрасную страну, на остров вечно живых, что находится между землею и небом, я уведу ее в высокий дворец из белого мрамора, который всегда подсвечен розовато-золотистыми лучами восходящего солнца, и волшебная, чарующая музыка будет вечно звучать для нас…
— А этот полоумный складно поет! — выкрикнул кто-то из баронов. — Прислушайтесь! Он же просто мастер на красивые слова. Пусть дальше рассказывает!
Но король остановил юродивого жестом:
— Скажи-ка, дружок, а с чего это ты решил, будто королева согласится пойти с тобою вместе? Неужели надеешься, что полюбит тебя, такого старого и безобразного? Она ведь королева, дружок, она и отказать может.
— Нет, мой король, она не сумеет мне отказать. Потому что меня зовут Тристаном. Мы любили друг друга и будем любить всегда. Изольда и я — Тристан Лотианский, Тристан Исключительный. Запомни это, Марк.
Новая шутка юродивого оказалась еще более дурацкой и грубой, но король был как будто готов к таким словам. Он только голову набок наклонил и поднял руку, прося тишины, ведь по залу в ответ на дерзость прокатился нерешительный смех пополам с гулом недовольства.
И тогда неожиданно закричала Изольда:
— Прочь отсюда, мерзкий старикашка! Как ты смеешь произносить такие бесстыдные речи в моем присутствии? Это низко и подло — пересказывать гадкие и давно забытые всеми сплетни.
А помешанный не унимался:
— Ох, неправда твоя, королева Изольда! Какие же это сплетни? Это все быль. Разве не помнишь ты великий тот день, когда, израненный в жестоком бою с дядей твоим Моральтом, отравленный смертельным ядом его меча, пристал я случайно к берегам острова Эрин? Ты исцелила меня тогда! Разве не так?
— Вон отсюда, безумец! — повторила Изольда бледнея.
— Нет, я все-таки договорю. Вы же сами позволили мне. Успокойся, королева. Неужели не помнишь ты, как убил я дракона в твоей стране с помощью силы собственной и силы магии, как опять лежал я, умирающий, в замке твоем. И ты хотела убить меня. Я понимал это, я сидел в бочке во время купания и ждал смерти. Но ты снова исцелила меня. Неужели не помнишь?
— Замолчи, дурак! Будь проклят тот корабль, который привез тебя сюда, а моряки с этого корабля пусть никогда больше не выйдут в море, пусть они сопьются где-нибудь в ближайшем кабаке!
Юродивый несколько растерялся от такого оригинального проклятия и даже сделал паузу, собираясь с мыслями, но остановиться он явно уже не мог.
— А помнишь ли ты, Изольда, как мы согрешили с тобой на корабле, потому что любовное зелье, предназначенное для тебя и Марка, служанка твоя Бригитта…
— Что ты несешь, придурок! — Изольда перебила его, чуть ли не завизжав, но тут же осеклась, потому что до нее дошло: кричала-то она по-русски.
А Тристан истолковал это по-своему. Они оба так вошли в роль, что перестали понимать происходящее. Маше начинало казаться, что перед ней не Иван, что это какой-то выдающийся местный лицедей, тщательно проинструктированный и натасканный Иваном. А у Ивана, в свою очередь, тоже не было уверенности, что Маша узнала его. Уж больно истово гнала она вон из залы вконец зарвавшегося и завравшегося старика.
От русской фразы Тристан вздрогнул и выдал достойный ответ (преимущественно, за исключением отдельных слов, по-корнски):
— Ужели не помнишь ты, что вместо любовного напитка пили мы прекраснейшее виски «Джонни Уокер», голубой лейбл, номерная бутылка, из Новоарбатского гастронома? Двадцать четыре года выдержки в дубовой бочке и столько же — на полке в магазинеиз-за несусветной цены. С этого-то все и началось! А, Изольда?
Актеры нервничали, несли ахинею, отсебятину, и это грозило срывом всего спектакля. Последовала немая сцена. Поскольку король Марк и его бароны упустили нить повествования, а чужеземные, зловеще непонятные слова наводили на мысль о колдовстве или реальном безумии гостя, хватило бы одного, самого коротенького и тихого вскрика королевы, чтобы Тристана-юродивого просто-напросто вытолкали из замка раз и навсегда. Но Изольда теперь молчала, а молодые люди, самовольно ринувшиеся вперед от ближайшего края стола, были остановлены злобным окриком помешанного рассказчика. У него и голос вдруг прочистился:
— Убью, мерзавцы! Всех убью!!!
Нищий, больной и юродивый вдруг выпрямился, расправил плечи, поднял над головой двумя руками свой корявый посох, оказавшийся на поверку тяжеленной дубиной, и все вдруг увидели, как огромен и силен этот загадочный старик. Растрепанный, свирепый, с лохматой бородою, с огненными искрами в глазах, он был похож сейчас на великана Органона из Африки, побежденного некогда королем Артуром. И молодые бароны дрогнули. И все как-то сразу успокоились, а королева Изольда прикрыла лицо руками и шепнула Марку:
— Можно я пойду? Мне что-то нехорошо. Здесь душно очень.
— Скоро пойдешь, — мягко возразил король, — посиди пока. Я хочу, чтобы ты дослушала до конца этого дурня.
И повернувшись к Тристану, добавил громко:
— Говори, говори, помешанный!
— Да я уж вроде… — Тристан мялся, с трудом возвращаясь к прежнему скрипучему голосу, — я уж вроде все и рассказал.
— Да не может быть! — не поверил Марк. — Что ж, расскажи нам тогда о своих искусствах. Чему обучен ты? Умеешь ли, например, охотиться с собаками и птицами?
— Конечно, умею! — обрадовался Тристан удачному вопросу, как студент на экзамене. — Если мне вдруг взбредет в голову поохотиться в лесу, в речной пойме или на болоте, я умею ловить с моими борзыми — журавлей, а с ищейками, ну, хотя бы с пятнистой Лушей — лебедей и диких гусей, хотя вообще-то моя далматская сучка голубей предпочитает. Ну а со своим луком «Без промаха» хожу я на нырков и выпей.
Это место из «домашнего задания» Тристан почему-то особенно хорошо выучил и шпарил сейчас почти точно по позднейшему французскому тексту Жозефа Бедье. Изольда даже заулыбалась от умиления. И как это он изящно про Лушу ввернул!
— С ястребами ловлю лесных волков и больших медведей, — продолжал Тристан увлеченно, — с кречетами — кабанов, с соколами — серн и ланей, с коршунами — лисиц, с кобчиками — зайцев.
Очевидно, либо Ваня Горюнов, либо старик Бедье что-то перепутал, потому что Марк и бароны вдруг рассмеялись весело и беззлобно. А Тристана этот смех раззадорил, и он опять незаметно, но явно перешел к махровой отсебятине:
— А еще, когда меня хорошо принимают в доме, я умею готовить диковинные блюда и выращивать необычные плоды, я владею в совершенстве мечом и легко, одним взмахом, отрубаю головы людям, похожим на козлов, и козлам, похожим на людей. Я умею любить королев и их камеристок, я умею бросать в ручей легкие щепки, а на дорогу — бастуй, который сам выстругиваю и сам надписываю огамом, я умею играть на роте и на гитаре (если бы только вы, несчастные, еще знали, что такое гитара!), я умею петь птичьими голосами, да так, что птицы признают меня за своего, и умею наряжаться нищим столь искусно что каждый прохожий обязательно подает мне хотя бы медное денье, а некоторые бросают серебряные безанты и даже золотые гинеи. Впрочем, с гинеями я, кажется, соврал. Их тут у вас пока еще не чеканят. Верно? Ну и ладно. Заканчиваю. Я умею служить верой и правдой моему сюзерену, будь он герцог или король, но только до тех пор, пока я уважаю его. И лишь одного, лишь одного, сеньоры, я не умею и теперь уже никогда не научусь этому — я не способен разлюбить. Вот так, мой король. Вот так, моя королева.
— У меня больше нет сил слушать его, Марк, мой господин! — взмолилась Изольда.
И король еле заметным жестом разрешил ей покинуть праздничную залу. А сам вдруг вскинулся, развеселился, разохотился, велел подать еще вина, залпом осушил кубок и попросил Тристана:
— А ну-ка, безумный менестрель, сыграй нам теперь что-нибудь веселое!
И Тристан, окончательно забыв о конспирации, своим собственным чистым и сильным голосом исполнил знаменитую во времена короля Артура песню «Черный рыцарь взял мое сердце в полон». Все почтенное собрание пришло в полнейший восторг, и Тристан только теперь заметил, как крепко нагрузились бароны, пока он произносил свои пламенные речи. Так что уход юродивого уже решительно никого не волновал, разве только сам Марк смотрел ему вслед с грустной улыбкой, и взгляд несчастного старого короля, как показалось Тристану, был отечески добрым и все понимающим.
* * *
Изольда ждала его по традиции в бане, где вместе с Бригиттой они в четыре руки отмыли юродивого заранее приготовленной горячей водой, одели в нормальную скромную, ничем не выделяющуюся одежду и под конец нацепили на голову шляпу, а на лицо маску. Но перед этим долго хохотали над его крестообразной прической. Больше всех хохотал сам автор модельной стрижки. Друг Будинас тоже сидел с ними в бане и был крайне весел, разгоряченный вином и удачным спектаклем. Литанский барон без ложной скромности мог считать себя главным художником этого действа. А кроме вышепоименованных граждан, Тристана и Изольду поздравляли с успешной аферой Курнебрал, Перинис и Кехейк. Словом, все друзья собрались вместе. Будинас даже с невестой пришел. И Тристан все никак не мог взять в толк, когда же их с Изольдой оставят, черт возьми, вдвоем, ведь не для того он сюда ехал и жизнью рисковал, чтобы теперь с друзьями пьянствовать, хотя и это тоже дело доброе. Меж тем никто не собирался покидать баню, слуги приносили все новые и новые бочонки вина, все новые и новые факелы и плошки с салом для празднично яркого освещения, уже закуска расставлялась переполненными подносами чуть ли не прямо на пол. И наконец Курнебрал сунул хозяину в руки любимую самодельную гитару, которую, оказывается, в очередной раз взял с собою, и пришлось, разумеется, по просьбам трудящихся исполнить пару песен из старого и нового репертуара. В общем, все это было очень похоже на студенческую вечеринку, этакий легкий сейшн по поводу успешно законченного семестра, и пора было линять отсюда, просто чтобы элементарно не нажраться в лучших традициях молодежи всех времен и народов, а тем более ночь уже близилась и, по понятиям Тристана, они с Изольдой могли элементарно не успеть пообщаться до того момента, когда Марк хватится своей законной жены.— Мы запремся в твоих покоях? — полюбопытствовал Тристан, когда они наконец-то улучили момент и потихонечку, никем не замеченные, выскочили в коридор.
— Нет, мы пойдем на улицу, за ворота.
— А там не холодно? Ночью-то?
— Дурик! Мы не в Москве, забыл, что ли? Здесь и сейчас совсем другой климат. Апрель в Корнуолле десятого века почти летний месяц. Мы пойдем под Большую Сосну. Помнишь, как там было здорово?
— Помню. Но ты же излагала мне в письме схему действий, и там говорилось, что мы проведем ночь в замке. Ибо так и только так описывали нашу последнюю встречу все древние поэты.
— А мне плевать на древних поэтов! — улыбнулась Маша.
— Батюшки! От кого я это слышу? Что случилось, Машуня?
— Да ничего не случилось, просто надоело все. Бригитта же передала тебе мой рассказ про странствующего рыцаря. Может, это был Голоход, а может, и Мордред, мне наплевать, я специально не спросила его имени. И теперь мне нужен только ты. Я хочу только тебя, одного тебя, и никаких легенд, никаких королевств, никаких авалонов и анионов мне не надо. Я хочу тебя, и под Большой Сосной. Понимаешь? И вообще хочу на свежий воздух! Душно мне здесь. Понимаешь?
— Понимаю, Машка! Побежали скорей.
И никто не обратил внимания на двух молодых людей — красивых, стройных, благородных и почему-то в карнавальных масках, — никто не обратил внимания, потому что все были пьяными в тот вечер, даже стража у ворот города.
* * *
И они провели вдвоем восхитительную ночь. Быть может, самую прекрасную в своей жизни. И под звездами той ночи все у них было как впервые, все — новое, все — особенное. Но вот незадача: никогда и никто из поэтов и романистов не описывал эту ночь в подробностях, ни Беруль, ни Готфрид Страсбургский, ни Тома, ни Эйльхарт, ни монах Роберт, хотя все они были не дураки посмаковать пикантные подробности, несмотря на средневековые запреты Святой церкви. А раз они не описывали, так и мы от греха подальше не станем.Но вот ночь закончилась, и наступило утро. И Изольда сказала Тристану в точности так, как много лет назад:
— Оглянись.
И он оглянулся туда, где вечером высились величественные стены и башни древнего замка Тинтайоль. И увидал: не было замка. Так им довелось еще раз встретиться с этим чудом.
«Ах, вот почему Изольда так рвалась за ворота! — подумал Тристан. — Душно ей, душно, на свежий воздух хочется, под Большую Сосну! Может, все-таки знала. Не зря же у себя в Ирландии колдуньей слыла».
Но он не стал ничего спрашивать. Он просто любовался теплым оранжевым восходом над тихим морем.
И опять посетила Ивана все та же давняя догадка, вернее предположение: что, если исчезающий замок всякий раз образует провал во времени и сейчас через эту трещину они вернулись в свою эпоху? И он проговорил тихо:
— Маша, а вдруг мы уже умерли? Может такое быть, Маша? Это случайно не двадцатый век?
А было вокруг тихо-тихо, насекомые еще не кружили в воздухе над свежими зелеными лугами, и птицы еще не проснулись, только морской прибой еле различимым шелестом нарушал торжественное утреннее безмолвие.
И вдруг — словно крик в больничном покое, словно грохот взрыва в ватном молчании радиостудии — раздался отчетливый, пронзительный, сипловатый сигнал, а за ним нарастающий электрический вой и мерное постукивание железных колес на стыках рельсов.
Где-то за ближайшим лесом от станции отошла электричка.
Иван вскочил и побежал в ту сторону как безумный.
— Ваня, сто-о-о-ой! Нельзя-а-а!
Машин крик был отчаянным, долгим, жутким.
И он вернулся.
— Ты слышала? — спросил задыхаясь. — Мы в двадцатом веке.
— Я слышала, но мы не в двадцатом веке. Ваня. — Она чуть не плакала. — Я это знаю, Ваня.
— Но ведь там станция! Там поезд проехал…
— Нет, Ваня, оглянись.
И он еще раз оглянулся.
Ну конечно, так и есть: тинтайольский замок уже начал проявляться сквозь редеющий розоватый туман.
— Но как же так, Маша? Что это было?
— Ничего, — сказала она как-то потерянно и грустно. — Просто мы с тобой фантастики перечитали, Рея Брэдбери, например. Помнишь, был такой рассказ, как два рыцаря на паровоз нападают.
— Помню, но при чем здесь это? Разве от нас с тобой как-то зависят местные чудеса?
— Возможно.
— А я сомневаюсь, — упорствовал Иван. — По-моему, это все-таки Мырддин для нас инсценировки устраивает.
— Может, и Мырддин, — откликнулась Маша равнодушно. — Пошли домой.
Она так и сказала: домой. Замок Тинтайоль был домом для нее. И Тристан, глубоко вздохнув, спросил:
— По очереди?
— Да нет, чего комедию ломать, сегодня можно хоть под руку.
* * *
Под руку они не пошли, и, наверное, это было правильно. К чему дразнить гусей? Тем более что гусь им навстречу вышел — ого-го! Стражи перед входом не оказалось, зато когда ворота подняли, перед любовникам нос к носу стоял король Марк собственной персоной и без свиты.— Славное утро, — произнес он с неопределенной интонацией, то ли приветствуя их таким образом, то ли действительно интересуясь мнением Изольды и Тристана относительно погоды.
— Да, просто великолепное утро! — с неумеренным энтузиазмом выпалил Тристан, изо всех сил старясь держаться как ни в чем не бывало.
— Хорошо погуляли?
Двусмысленный вопрос короля прозвучал достаточно невинно, и Тристан небрежно кивнул:
— Ага.
— Значит, не выспались. Изольда, иди ложись, у нас там постелено. Вечером и ночью опять будет сплошная гульба. Хоть утречком отдохни немного. А мы с Тристаном поговорим пока по душам. Ладно? Давненько я не виделся с любимым племянником!
Изольда мирно улыбнулась им обоим, и Тристан перестал нервничать. Прощаясь, он церемонно поцеловал королеве ручку, впрочем, чуточку дольше, чем надо, задержав ее ладонь в своей. Почему-то он был просто не в силах оторвать губы от руки Изольды, почудилось вдруг, что, отпуская любимую, он бросает ее навсегда. Он словно видел, внутренним зрением видел, как эта бледная, тонкая, обессилено повисающая рука увлекает за собою все тело, а потом и мощенную широкими плитами дорогу, и замок, и весь мир, и они падают, падают куда-то в бесконечность…
— Не намиловались, голубки? — раздался рядом голос Марка.
Тристан быстро поднял голову.
Да нет, очередное наваждение. Король стоял, плотно сжав губы, смотрел в другую сторону и пребывал в глубокой задумчивости. А Изольда даже не вздрогнула (значит, не было ничего!), просто еще раз улыбнулась, теперь уже по-королевски надменно, и быстрыми легкими шагами ушла в замок.
— Выйдем за ворота, сын, — сегодня я хочу называть тебя сыном. Не возражаешь?
— Конечно, нет, отец!
— Спасибо, Тристан. Так вот. Я хочу, чтобы ты знал. Я любил тебя всегда. Даже тогда, когда искренне хотел умертвить. А в какой-то момент — было такое время — я любил Изольду сильнее тебя, но теперь опять именно ты дороже мне всех на свете. Хотя и девочку мою златокудрую я обожал и обожаю, я боготворю ее сегодня, она и жена мне, и дочь, и сестра — одновременно. Потому что она — святая. Можно ли ревновать святых? Вот я больше и не ревную ее к тебе, скорее уж тебя к ней.
Он помолчал, оглаживая бороду и глядя мимо Тристана вдаль.
— Я знаю почти все о ваших отношениях. И специально не мешал вам этой ночью. А вчера… Разумеется, я очень быстро узнал тебя, сын. О, ты был по-настоящему великолепен в роли этого нищего старика! Я получил истинное удовольствие. Как мог я после этого причинить тебе зло? Как мог я помешать вашей близости?.. Но мне очень больно, сын. Очень больно. Вы — молодые, вам проще. А я уже не способен себя переделать. Мне было тяжело и будет еще тяжелее впредь. Я просто не могу вообразить, как это — делить свою женщину с кем-то, даже с любимым сыном. Тем более с любимым сыном. Поэтому, Тристан, уезжай. Уезжай прямо сегодня. Я сделал для тебя все что сумел, на большее меня не хватит. Я просто сойду с ума, и тогда…