Страница:
Старый король недоговорил и смахнул со щеки предательски выкатившуюся слезу.
— Уходи, Тристан.
— Да, отец, я и сам бы решил точно так же, — проговорил Тристан тихо. — Я уйду прямо сейчас, позову с собой верного Курнебрала и уйду. Как только он подготовит лошадей, мы не задержимся ни на секунду, мы тотчас же покинем Тинтайоль. А мой корабль ждет меня в гавани. Прощай, Марк.
Он порывисто обнял старика и поцеловал в мокрую щеку.
— Прощай.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
— Уходи, Тристан.
— Да, отец, я и сам бы решил точно так же, — проговорил Тристан тихо. — Я уйду прямо сейчас, позову с собой верного Курнебрала и уйду. Как только он подготовит лошадей, мы не задержимся ни на секунду, мы тотчас же покинем Тинтайоль. А мой корабль ждет меня в гавани. Прощай, Марк.
Он порывисто обнял старика и поцеловал в мокрую щеку.
— Прощай.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
посвященная последней битве Тристана и последним его встречам с друзьями, последнему посланию к Изольде… Ах, как много всего последнего ожидает читателя в этой действительно последней главе!
По прибытии в Карэ узнал Тристан о новой беде. Ну, беда — не беда, это, пожалуй, слишком сильно сказано, но очередная мелкая неприятность ждала нашего героя. Согласитесь, радости мало, когда в твое отсутствие нападают коварные враги на ставший уже почти родным город. Для Арморики-то подобный набег — вообще не событие, так, рутина, текучка.
Хавалин обо всем этом рассказывал зятю, позевывая, и по-настоящему грустил лишь оттого, что опять прекратились регулярные поставки деликатесов ко двору, поскольку единственный порт города Карэ, разумеется, контролировал неприятель.
— Живем, понимаешь, впроголодь, — ворчал старый герцог, с трудом прожевывая большой кусок нежнейшей телятины и уже прицеливаясь в индюшку с орехами, свеклой и грибами, этакое своеобразное сациви. — Жрать, понимаешь, стало совершенно нечего. Одолели, проклятые.
— Да что же это за враги-то, батя? — интересовался Тристан.
— Ой, имена-то у них, прости Господи, и не произнесешь. Сейчас вспомню. Войско небольшое, но возглавляют его три брата-великана Гог, Магог и Молдагог. Кажись, правильно вспомнил. Осадили они вначале Нант, потом до самого Ренна добрались, а теперь окопались вот тут, неподалеку от Карэ. Представляешь, среди высоких скал за одну зиму новый замок выстроили! Никто и не знает, как называть его, величают просто Черным замком, а сами братья-великаны каким-то богомерзким словом его зовут. И вот теперь настал роковой час, не дают они мне житья. А без Кехейка, сынули моего, я куда же? Да без тебя, Тристан…
— Понимаю, батя, — отвечал Тристан. — Откуда же взялись эти исчадия ада, эти изверги рода человеческого?
— Да кто как считает. Одни говорят, будто пришли великаны из Кордовского Халифата, другие брешут, что из Земли Русской, а третьи и вовсе про Палестину и Египет рассказывают.
— Ну что ж, все понятно, — подытожил Тристан. — Буду собирать отряд, человек десять, не больше, и двину прямо на Черный замок. Кехейка, батя, дожидаться бесполезно. Он позже приплывет, у него в Корнуолле помолвка состоялась.
— Это с кем же?
— Да с нашей Бригиттой рыжей, камеристкой, помнишь такую?
— Как не помнить! Мировая девка! — обрадовался старый герцог. — И главное, в еде толк понимает. Я успел заметить. А это для семейной жизни ох как важно!
— Ну вот и жди, батя, молодоженов, а я уж быстренько сгоняю в поход.
Одним словом, прибыла Тристанова дружина под стены Черного замка и встала перед воротами, мол, открывайте, сволочи, если не трусите!
Но подошел сзади тихо и незаметно странного вида дед — древний, как египетские пирамиды, а борода черная, и одет во все черное, и даже лицо — темнее тучи грозовой.
— Замок этот зовется Йаджудж-и-Маджудж, — сообщил черный старец. — Заколдован он великими и могучими чарами. А потому хозяев этого замка победить невозможно. Ты — доблестный воин, Тристан, но сегодня я не советую тебе вступать в бой.
Вот так и сказал.
И в другой раз Тристан, возможно, призадумался бы, возможно, поворотил бы коня обратно. Но сейчас-то зачем? Ведь он же смерти искал. Разве не так?
— Спасибо, дедушка, за совет, — отвечал Тристан. — А теперь иди. Мы сражаться будем.
И в тот же миг ворота поднялись и вражеская черная дружина ринулась на Тристаново войско с криками и улюлюканьем, с копьями наперевес и с мечами наголо. Долго бились они. По нескольку рыцарей с каждой стороны погибло, но все же явное преимущество обнаружилось в итоге на стороне добрых молодцев из Карэ. Потому уже ближе к вечеру все три брата вышли на стену и сказали: «Стойте!» И предложили Тристану сразиться один на один.
— Один на один — это значит трое на одного? — решил уточнить дотошный корнуоллский герой.
— Ага, — невозмутимо кивнул один из братьев. — По очереди.
— Годится, — согласился Тристан. — Вы даете мне три шанса. И я их все три использую.
Первым вышел Гог, и Тристан нанес ему удар такой сокрушительной силы, что выпустил на землю все его внутренности.
Вторым был Магог, и Тристан проткнул его насквозь вместе с доспехами, а потом для убедительности еще и голову отхватил.
Но самым здоровущим оказался третий брат, младший, по имени Молдагог. Тристан сразу догадался, что с этим будет тяжелее всего, да и устал он уже, поэтому решил для начала пустить в ход психологическое оружие.
— Слышь, Молдагог, — вступил он в разговор с чудовищем. — Я убил твоих братьев и по существующим законам, прежде чем приступить к бою, должен уплатить тебе виру. А то ведь если ты убьешь меня, некому будет потом рассчитаться. От оруженосца моего Курнебрала медного гроша не допросишься. Это я точно знаю. Так ты согласен принять деньги?
Косматый, сутулый, сдвинувший брови и угрюмо нахохлившийся Молдагог переваривал эту информацию минут пять. Наконец проворчал:
— Плати.
И тогда Тристан достал из кожаного кошелька на поясе бережно хранимую все эти годы маленькую золотую коробочку, куда еще давно засунул, чтобы не таскать с собою бумажник, ту самую многократно сложенную купюру в десять тысяч рублей. Эта залетевшая из прошлого (Или из будущего? Как правильно?) ассигнация была его талисманом, и сегодня он решил расстаться с ней. Он чувствовал: так надо, и плевать хотел на рекомендацию Мырддина не разбрасывать повсюду анахронизмы. От одной бумажки ничего с этим миром не случится!
Молдагог погрузился в глубочайший транс еще минут на десять, в течение которых у Тристана полностью унялась дрожь в мышцах и восстановилось дыхание, даже пот обсохнуть успел.
— Что ты даешь мне? — вопросил наконец урод. — Разве деньги бывают из пергамента?
— Бывают, — заверил его Тристан. — Ты только приглядись, какой тонкий рисунок на этом пергаменте. Он обладает величайшей ценностью. Такие деньги рисуют в далекой стране Будетляндии, и знающие купцы охотно меняют их на золото.
Почему-то Молдагог поверил, во всяком случае, так Тристану показалось. Тщательно упрятал билет Банка России с видом на Московский Кремль под доспехи и скучным голосом объявил:
— Все. Давай биться теперь.
И они начали. Молдагог оказался крепким орешком. Тристану все никак не удавалось подыскать ключик к его хитрой манере боя, а уж о габаритах неприятеля и говорить не стоило — великаном он был вполне натуральным. Про то, чтоб голову срубить подобному чудищу, Тристан и не мечтал, все больше по конечностям прицеливался. А Молдагог неутомимо тыкал своими мечами во все стороны, да с такой скоростью, будто у него не две руки было, а восемь, как у паука. И пару раз Тристан таки наткнулся на острые клинки, болезненно наткнулся, хотя и не слишком серьезно. Ну а в итоге подловил момент, да и отсек великану левую ногу. Великан тогда бросил мечи, сел на камень, взял свою ногу обеими руками и заплакал.
— У меня ж в этой ноге вся сила была, — скулил огромный Молдагог. — Как же ты догадался, хитрец?
— Как-как! — передразнил Тристан, решивший не выдавать случайности своего успеха. — Побеждать не ногами надо, а головой.
— Не погуби! — взмолился Молдагог. — Все для тебя сделаю, век служить буду, клянусь!
И Тристан, памятуя о том, что здесь, в Арморике, один такой уже клялся и слово свое сдержал, решил еще раз довериться человеку, хотя и страшен тот был, как питекантроп.
— Не хочу я тебя убивать, приятель, да боюсь, ты теперь сам помрешь. Чем же помочь тебе?
— Очень просто, — объяснил Молдагог, — возьми свежее дерево, лучше всего осину, и вырежи из нее деревянную ногу для меня.
— Нет проблем, — ответил Тристан.
И воины его мигом сгоняли в ближайший лес, откуда приволокли отличное свежесрубленное осиновое полено. Ну а про то, как Тристан по дереву работать умел, известно было каждому в Логрии. Нога для Молдагога получилась — прямо загляденье, не протез, а как настоящая. Взял ее великан, приладил к культе, бормоча себе под нос одному ему понятные слова, и вот уже шагает он бодро к своему замку и кричит оглядываясь:
— Спасибо, Тристан! Помни, если что — я всегда теперь к твоим услугам.
Он и забыл про этот случай уже на следующий день. Но всю дорогу до замка на душе у Тристана было неспокойно.
«До чего же нелепо все!»
Он и самому себе объяснить не мог, что именно нелепо, но змея — это был явно дурной знак. И приросшая деревянная нога Молдагога черной магией попахивала, и вся эта Пиррова победа (трое погибших рыцарей из Карэ, четверо раненых) не радовала совершенно. Была победа над Черным замком какой-то абсолютно лишней, словно из другого романа, из другой легенды залетела в повесть о Тристане, как если бы, например, переписчик напился пьян и новую страницу не в том старинном фолианте открыл. А Тристан, признаться, так и забыл спросить у Изольды, что же конкретно ждет его в Арморике, если следовать строгим канонам. Поначалу, под Большой Сосной, им слишком хорошо было, а потом — слишком некогда. Расставание-то скомканным получилось.
В общем, ехал Тристан домой и мысленно напевал одну из самых любимых им песен Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята!..»
Кехейк до сих пор не возвращался, и тогда верный друг его корнуоллский, обеспокоившись, надумал поторопить события. Нет, не на праздник победы над великанами решил он пригласить первого рыцаря Арморики, просто хотел видеть его, потому что смутная тревога одолевала все сильнее. И призвал Тристан Молдагога, и велел ему как можно скорее отправить письмо Кехейку в Корнуолл с просьбой возвращаться немедленно и венчаться во храме Карэ, если, конечно, сын Хавалина еще не обвенчан с прекрасной рыжей Бригиттой. Просьбу эту высказывали все вместе: Тристан, Хавалин и Изольда Белорукая.
Изольда, кстати, вела себя тихонько. Обидных слов Тристану не говорила, провокационных вопросов не задавала, смотрела на него почти ласково, а на предложения позабавиться перед сном и даже на мимолетные ласки отвечала кокетливым хихиканьем и неизменным отказом от взаимных нежностей. Хитрая оказалась девица, ни разу не сказала ничего прямо, вела себя просто как внезапно повзрослевшая девушка: мол, я этими глупостями уже не интересуюсь. Что ты, Тристан? Поищи себе для подобных забав какую-нибудь юную потаскушку из простых крестьян.
А Молдагог не обманул надежд. Черный маг — он и есть черный маг. Отправил к Кехейку почтового голубя. Птица меньше чем за сутки долетела до берегов Корнуолла и на третий день уже вернулась назад с ответом от Кехейка. Первый рыцарь полуострова Арморики обещал выдвигаться немедленно и готовился к свадьбе на родной земле. Бригитте-то все равно было где венчаться — не в Ирландию же ехать обратно! По каким только странам ее не мотало! И что теперь родиной считать?
Приплыли ребята вовремя, свадьба состоялась, погуляли отлично. Тут бы и успокоиться всем и зажить по-людски. Да разве Тристан мог без Изольды? Страдал он еще сильнее прежнего, а пути к любимой больше не было — только смерть. Он это безо всяких подсказок из древних легенд понимал.
Потому, когда в злополучном колене проснулась давешняя боль, он не столько опечалился, сколько обрадовался: «Ну наконец-то! Вот оно и пришло. Теперь все сходится».
А что, что сходится-то? Чушь собачья.
Кстати о собаке. Луша теперь часто и подолгу выла, подходя к окну, смотрящему на море, и ничем невозможно было ее успокоить. Белорукая страшно раздражалась от этого тоскливого воя и иногда цедила сквозь зубы:
— Ох, отравлю когда-нибудь эту тварь пятнистую!
— Не посмеешь! — шипел Тристан.
И едва сдерживался, чтоб не добавить: «Я тогда тебя отравлю».
Но Изольда и сама понимала, что собаку свою муж любит сильнее, чем жену, а потому угрозы ее оставались обычной пустой болтовней.
Меж тем гадючий яд оказался крайне хитрым. Прибывший по случаю ирландский лекарь свидетельствовал: если укус так долго не давал о себе знать, значит, дело плохо, ибо яд уже распространился по всему телу, а свойства он имеет коварные и даже непредсказуемые.
— Может, это и не гадюка была, — предположил ирландский лекарь, — a serpenta victoria, то есть змея-победа. Так римляне звали крошечную черную гадину, от яда которой не спасался еще ни один человек. Правда, королева Айсидора знавала одно могучее средство от этой нечисти, так ведь месяц назад отдала несчастная Богу душу, других лечила, а себя не уберегла. Разве что дочь ее, королева корнуоллская, хранит семейный секрет.
Таким советом и завершил мудрый эринский медик свой печальный диагноз.
«Вот оно!» — еще раз воскликнул Тристан про себя.
Круг жизни его действительно замыкался. Логично, просто и страшно.
Но помирать вдруг совершенно расхотелось.
Снова призвал он Молдагога. И велел отправить весточку теперь уже Изольде. Но Молдагог расстроил своего патрона: нет у него больше почтового голубя.
— Как нет? Куда подевал?
— Вот так. Скушал я его. Вкусная птица голубь. Вот и собака твоя не даст соврать.
— Да ты с ума сошел, Молдагог, разве можно почтовых голубей жрать? Хоть бы меня спросил для начала. Этак ты скоро лучших жеребцов зажаривать начнешь.
— Боги прикажут — и начну, — невозмутимо ответил Молдагог. — А с голубями — это точно, полагается. После удачного полета голубя обязательно надо съесть, чтобы не искушать судьбу, а потом сразу выращивать нового.
— И сколько же времени его выращивают? — полюбопытствовал Тристан.
— Месяца три, не меньше.
— Это много, — пригорюнился наш рыцарь. — Тогда ты сам поедешь в Корнуолл.
— Поеду, нет вопросов, — безропотно согласился великан.
— Вот и славно, — сказал Тристан, — сам-то я уже ни на что не годен. Еле ноги переставляю. А у тебя, хоть одна деревянная, а скачешь ты — дай Боже. Слушай теперь внимательно. Приедешь в Тинтайоль, назовешься шведским купцом, разыщешь барона Будинаса из Литана и передашь ему для королевы вот этот перстень, а на словах скажешь: мол, умирает Тристан, и только Изольда Белокурая может помочь ему. Слова наизусть выучи, но главное — перстень. Без него ничего не получится, так что береги, брат, как зеницу ока. Может, и к лучшему вышло, что голубя ты зажарил. Разве можно было птице такой ценный перстень доверить? Ну все. Поезжай. И последнее: если вернешься с Изольдой вместе, то, подплывая к берегам Арморики, поднимешь белый парус, а если не выйдет почему-нибудь, а не выйти может лишь по одной причине — если умрет она раньше меня, — так вот, если вернешься один, тогда поднимай над ладьею парус черного цвета. Я хочу знать о печальном исходе как можно раньше. Жить мне и так уже нелегко, а без Изольды и лишней минуты на этом свете мучиться не желаю.
И зачем он этот цирк с парусами придумал? Глупость ужасная! Хотя и красиво. Откуда он это взял? Ведь не сам же придумал. Точно вспомнить не удавалось, но, кажется, из Гомеровской «Одиссеи», что-то там у эллинского героя похожее было с Пенелопой. Ну да и пес с ними.
Болело теперь уже действительно не только колено, и вообще не колено. Болело все. Ему с каждым днем становилось труднее и труднее подниматься с постели. Тристан лежал, считал дни и все прикидывал, насколько быстро Молдагог сможет обернуться туда-сюда. Ведь еще Будинаса надо разыскать. Обязательно надо, кто же без Будинаса такую обезьяну ко двору пустит. И он все лежал и думал об этом, а дни проходили один за одним и уносили с собою здоровье.
Тристан лежал, считал дни и порою начинал бредить. Заходивший к нему Кехейк слышал, например, такие речи:
— Запомните! Ашамаз, сын Аша, отомстит убийце отца своего — Малому Тлябице, что означает по-нашему «лохмоногий», и похитит у него прекрасную Бедыху.
Кехейк иногда спрашивал:
— Про кого это ты? Какую такую бедыху?
И тогда Тристан еще невнятнее начинал объяснять, переходя порою на русский, чеченский и прочие совершенно незнакомые Кехейку наречия:
— Так ведь Бедыху же — вещунья, Бедыху — владычица подземного царства. Разве ты не знаешь? Но у чеченов она становится женою Созыроко… Или это, наоборот, у овсов — Созыроко, а у кабардинов — Сосруко, и это для него добывает жену Ецимей, сын Ецея, а Сосруко вместе с Несранжаке идет войною на Тлябицу… Вот шайтан! Ничего не помню. А какие красивые легенды!
Кехейк прикладывал ему ко лбу холодный платок, смоченный уксусом, и Тристан постепенно возвращался к реальности.
И вот однажды, это случилось утром, Изольда Белорукая сказала ему сердито:
— Плывет твой Молдагог, вижу в окошко.
— А ты откуда знаешь вообще про Молдагога?
— Я все знаю, дорогой мой, — с гордостью объявила обиженная жизнью жена. — Я подслушала тогда ваш разговор. И теперь про тебя знаю все.
— Ну и под каким же парусом плывет сюда ладья Молдагога? — спросил Тристан совершенно бесцветным голосом.
— Под черным, Тристан. Твоя любовь не пришла к тебе на помощь. Такова жизнь.
Вот зараза. Она еще философствовала!
— Дура! — сказал Тристан громко. — Кого ты хочешь обмануть. Тристана Лотианского?
И он злобно захохотал.
— Но как ты можешь видеть?! — сразу заплакала глупенькая Изольда по принципу «на воре шапка горит».
И Тристан откликнулся еще злее:
— А у меня глаза на жопе, а жопа в окошко смотрит. Я же колдун, дура ты стоеросовая!
— Господи Боже мой, и за что же ты так не любишь меня, Тристан?!
— А за что мне любить тебя, если ты только что собиралась меня прикончить? Ты же знала, что я не хочу больше жить без моей Изольды, ты специально говорила про черный парус! За что же мне любить тебя, дура?
В третий раз обозвал он ее дурой — ядовито, обидно, зло. И Белорукая не выдержала. Кинулась к двери, закричала:
— Стража! Никого не пускать сюда и никого отсюда не выпускать. Завалите дверь всем, чем только сможете! Поняли?
И тогда Тристан медленно и страшно приподнялся на постели.
Изольда Белорукая в панике бросилась в угол, понимая, что и себя обрекла на верную гибель, заточив в одной комнате с нелюбимым и нелюбящим мужем. Быть может, сознательно?
— Не бойся, дурашка, я не хочу тебя убивать, я не мстительный, и ты мне не нужна ни живая, ни мертвая, мне нужна только та Изольда.
Он уже не говорил, а хрипел и, сидя на постели, непонятно зачем яростно рвал в клочья простыню. Нет, не в клочья, он рвал ее на длинные полосы и связывал крепкими узлами. И в какой-то момент даже глупенькая Белорукая Изольда поняла, для чего он это делает, но было уже поздно. Тристан почти на четвереньках рванулся к окну (откуда только силы взялись?), дважды отпихнул причитающую супругу, пока привязывал самодельную веревку к ножке тяжелого стола у самой стены. Выбросив свое нехитрое приспособление наружу, он отметил, что длины все-таки чуточку не хватило, однако начал спускаться вниз, медленно, постепенно, находя ногами уступы меж грубо обработанных камней и стараясь не переносить вес всего тела на хлипкую простынную ткань.
А корабль Молдагога под белым — белым! — парусом уже входил в гавань Карэ.
— Сэр, — обратился он к Будинасу, — вас просят выйти за ворота на минутку по очень важному делу.
Будинас посмотрел в глаза загадочного гонца, не сказавшего, кем он послан, и какое-то шестое чувство подсказало барону: дело действительно важное. Он извинился перед дамой и исчез минут на пятнадцать. Изольда не то чтобы заскучала, а уже начала волноваться, когда Будинас наконец вернулся, молча сел и вместо хорошо обдуманного хода снял с доски своего белого короля, а на освободившуюся темную клетку положил маленькое золотое колечко с зеленым гранатитом. Из «Малахитовой шкатулки». За сто двадцать рублей. Пятьсот восемьдесят третья проба.
Екнуло сердце королевы, остановилось на мгновение и рухнуло куда-то вниз.
«Свершилось!» — подумала она с ужасом и восторгом.
А Будинас сказал:
— Тристан тяжело болен. Только ты одна и можешь спасти его. Вот и все, что он велел передать.
А больше и не надо было ничего говорить. Изольда помнила данную ею клятву: прийти к любимому через любые преграды, чего бы это ни стоило ей, хотя бы и самой жизни.
— Человек, который прибыл из Арморики, готов отплыть тотчас же? — спросила королева.
— Да, — сказал благородный рыцарь из Литана.
— Тогда прощай, Будинас. Спасибо тебе за все, что ты сделал. А ведь, наверное, никто другой не сделал для нас столько хорошего, сколько ты. Прощай. Я уже не вернусь сюда. Не смогу вернуться, даже если останусь жива. Прощай. И постарайся устроить так, чтобы никто не заметил моего исчезновения. А я не стану даже заходить в замок. Как зовут этого человека из Арморики?
— Его зовут Молдагог. Ты узнаешь его сразу. Это… не совсем человек — это великан. И сам он обязательно узнает тебя.
— Хорошо. Так ты выполнишь мою последнюю просьбу? Ты постараешься прикрыть мой уход?
— Да, моя королева, — ответил благородный рыцарь из Литана. — Но только помни: на все воля Божья, а я просто человек и могу чего-то не суметь. Если Марк отправит за тобой в погоню целый флот, я буду не силах остановить его.
— И не надо, Будинас. Ты только задержи их, на сколько сможешь.
И она порывисто поднялась, а благородный рыцарь припал на одно колено и нежно поцеловал руку прекрасной королеве Корнуолла Изольде Белокурой.
Он-то понимал, что Изольда нужна не Молдагогу, а Тристану, он-то хотел просто увидеть их обоих вместе еще раз и, может быть, после этого умереть.
Для капитана все было проще. Бойцы его изготовились к бою, подняли луки и ждали, когда свирепый и наглый великан, похитивший королеву Корнуолла, сойдет на берег. Они смотрели только на корабль, который до этого яростно преследовали семь дней и семь ночей, а потому и не сразу заметили Тристана, спускавшегося по веревке из окна башни над морем.
Господи! Когда и где он это слышал? На каком таком собачьем языке? И почему в женском роде: «…не могу жива быти»?
Он сам не понимал, из каких глубин памяти выплывали эти странные строки, но продолжал бубнить текст, наполовину не разбирая смысла, бормотал, как таинственное заклинание: «И Трыщан от великого смутку и от ран сомлел, занюж было дивно, як мог терпети таковые раны, бо кров с него велми шла. И отправил до короля Марка (ни фига себе!) с тым: „Пане дядко, не могу ехати а не стерпети, штоб мя несли; если-м вам добре послужыл, еще може мене вам потреба быти, пошли ми кролеву Ижоту, ачей бы мя злечыла, иж она лекаръство добре умеет, а я лежу в Пазарейской Земли под градом Барохом“. Корол Марко отпустил Ижоту вдячне (да не может такого быть!), и она пошла велми с веселым серцэм, а прышодшы почала его лечыти, што могучы. И не вем, если с тых ран выздоровел або так вмер. Потуль о нем писано».
Хавалин обо всем этом рассказывал зятю, позевывая, и по-настоящему грустил лишь оттого, что опять прекратились регулярные поставки деликатесов ко двору, поскольку единственный порт города Карэ, разумеется, контролировал неприятель.
— Живем, понимаешь, впроголодь, — ворчал старый герцог, с трудом прожевывая большой кусок нежнейшей телятины и уже прицеливаясь в индюшку с орехами, свеклой и грибами, этакое своеобразное сациви. — Жрать, понимаешь, стало совершенно нечего. Одолели, проклятые.
— Да что же это за враги-то, батя? — интересовался Тристан.
— Ой, имена-то у них, прости Господи, и не произнесешь. Сейчас вспомню. Войско небольшое, но возглавляют его три брата-великана Гог, Магог и Молдагог. Кажись, правильно вспомнил. Осадили они вначале Нант, потом до самого Ренна добрались, а теперь окопались вот тут, неподалеку от Карэ. Представляешь, среди высоких скал за одну зиму новый замок выстроили! Никто и не знает, как называть его, величают просто Черным замком, а сами братья-великаны каким-то богомерзким словом его зовут. И вот теперь настал роковой час, не дают они мне житья. А без Кехейка, сынули моего, я куда же? Да без тебя, Тристан…
— Понимаю, батя, — отвечал Тристан. — Откуда же взялись эти исчадия ада, эти изверги рода человеческого?
— Да кто как считает. Одни говорят, будто пришли великаны из Кордовского Халифата, другие брешут, что из Земли Русской, а третьи и вовсе про Палестину и Египет рассказывают.
— Ну что ж, все понятно, — подытожил Тристан. — Буду собирать отряд, человек десять, не больше, и двину прямо на Черный замок. Кехейка, батя, дожидаться бесполезно. Он позже приплывет, у него в Корнуолле помолвка состоялась.
— Это с кем же?
— Да с нашей Бригиттой рыжей, камеристкой, помнишь такую?
— Как не помнить! Мировая девка! — обрадовался старый герцог. — И главное, в еде толк понимает. Я успел заметить. А это для семейной жизни ох как важно!
— Ну вот и жди, батя, молодоженов, а я уж быстренько сгоняю в поход.
* * *
Сгонял Тристан и вправду быстренько. Только не самым удачным образом. Победить-то он, конечно, победил, но без того удовольствия, какое умел испытывать прежде. А когда дело делаешь без удовольствия, без души то есть, оно и получается так-сяк.Одним словом, прибыла Тристанова дружина под стены Черного замка и встала перед воротами, мол, открывайте, сволочи, если не трусите!
Но подошел сзади тихо и незаметно странного вида дед — древний, как египетские пирамиды, а борода черная, и одет во все черное, и даже лицо — темнее тучи грозовой.
— Замок этот зовется Йаджудж-и-Маджудж, — сообщил черный старец. — Заколдован он великими и могучими чарами. А потому хозяев этого замка победить невозможно. Ты — доблестный воин, Тристан, но сегодня я не советую тебе вступать в бой.
Вот так и сказал.
И в другой раз Тристан, возможно, призадумался бы, возможно, поворотил бы коня обратно. Но сейчас-то зачем? Ведь он же смерти искал. Разве не так?
— Спасибо, дедушка, за совет, — отвечал Тристан. — А теперь иди. Мы сражаться будем.
И в тот же миг ворота поднялись и вражеская черная дружина ринулась на Тристаново войско с криками и улюлюканьем, с копьями наперевес и с мечами наголо. Долго бились они. По нескольку рыцарей с каждой стороны погибло, но все же явное преимущество обнаружилось в итоге на стороне добрых молодцев из Карэ. Потому уже ближе к вечеру все три брата вышли на стену и сказали: «Стойте!» И предложили Тристану сразиться один на один.
— Один на один — это значит трое на одного? — решил уточнить дотошный корнуоллский герой.
— Ага, — невозмутимо кивнул один из братьев. — По очереди.
— Годится, — согласился Тристан. — Вы даете мне три шанса. И я их все три использую.
Первым вышел Гог, и Тристан нанес ему удар такой сокрушительной силы, что выпустил на землю все его внутренности.
Вторым был Магог, и Тристан проткнул его насквозь вместе с доспехами, а потом для убедительности еще и голову отхватил.
Но самым здоровущим оказался третий брат, младший, по имени Молдагог. Тристан сразу догадался, что с этим будет тяжелее всего, да и устал он уже, поэтому решил для начала пустить в ход психологическое оружие.
— Слышь, Молдагог, — вступил он в разговор с чудовищем. — Я убил твоих братьев и по существующим законам, прежде чем приступить к бою, должен уплатить тебе виру. А то ведь если ты убьешь меня, некому будет потом рассчитаться. От оруженосца моего Курнебрала медного гроша не допросишься. Это я точно знаю. Так ты согласен принять деньги?
Косматый, сутулый, сдвинувший брови и угрюмо нахохлившийся Молдагог переваривал эту информацию минут пять. Наконец проворчал:
— Плати.
И тогда Тристан достал из кожаного кошелька на поясе бережно хранимую все эти годы маленькую золотую коробочку, куда еще давно засунул, чтобы не таскать с собою бумажник, ту самую многократно сложенную купюру в десять тысяч рублей. Эта залетевшая из прошлого (Или из будущего? Как правильно?) ассигнация была его талисманом, и сегодня он решил расстаться с ней. Он чувствовал: так надо, и плевать хотел на рекомендацию Мырддина не разбрасывать повсюду анахронизмы. От одной бумажки ничего с этим миром не случится!
Молдагог погрузился в глубочайший транс еще минут на десять, в течение которых у Тристана полностью унялась дрожь в мышцах и восстановилось дыхание, даже пот обсохнуть успел.
— Что ты даешь мне? — вопросил наконец урод. — Разве деньги бывают из пергамента?
— Бывают, — заверил его Тристан. — Ты только приглядись, какой тонкий рисунок на этом пергаменте. Он обладает величайшей ценностью. Такие деньги рисуют в далекой стране Будетляндии, и знающие купцы охотно меняют их на золото.
Почему-то Молдагог поверил, во всяком случае, так Тристану показалось. Тщательно упрятал билет Банка России с видом на Московский Кремль под доспехи и скучным голосом объявил:
— Все. Давай биться теперь.
И они начали. Молдагог оказался крепким орешком. Тристану все никак не удавалось подыскать ключик к его хитрой манере боя, а уж о габаритах неприятеля и говорить не стоило — великаном он был вполне натуральным. Про то, чтоб голову срубить подобному чудищу, Тристан и не мечтал, все больше по конечностям прицеливался. А Молдагог неутомимо тыкал своими мечами во все стороны, да с такой скоростью, будто у него не две руки было, а восемь, как у паука. И пару раз Тристан таки наткнулся на острые клинки, болезненно наткнулся, хотя и не слишком серьезно. Ну а в итоге подловил момент, да и отсек великану левую ногу. Великан тогда бросил мечи, сел на камень, взял свою ногу обеими руками и заплакал.
— У меня ж в этой ноге вся сила была, — скулил огромный Молдагог. — Как же ты догадался, хитрец?
— Как-как! — передразнил Тристан, решивший не выдавать случайности своего успеха. — Побеждать не ногами надо, а головой.
— Не погуби! — взмолился Молдагог. — Все для тебя сделаю, век служить буду, клянусь!
И Тристан, памятуя о том, что здесь, в Арморике, один такой уже клялся и слово свое сдержал, решил еще раз довериться человеку, хотя и страшен тот был, как питекантроп.
— Не хочу я тебя убивать, приятель, да боюсь, ты теперь сам помрешь. Чем же помочь тебе?
— Очень просто, — объяснил Молдагог, — возьми свежее дерево, лучше всего осину, и вырежи из нее деревянную ногу для меня.
— Нет проблем, — ответил Тристан.
И воины его мигом сгоняли в ближайший лес, откуда приволокли отличное свежесрубленное осиновое полено. Ну а про то, как Тристан по дереву работать умел, известно было каждому в Логрии. Нога для Молдагога получилась — прямо загляденье, не протез, а как настоящая. Взял ее великан, приладил к культе, бормоча себе под нос одному ему понятные слова, и вот уже шагает он бодро к своему замку и кричит оглядываясь:
— Спасибо, Тристан! Помни, если что — я всегда теперь к твоим услугам.
* * *
«До чего же нелепо все!» — думал Тристан, возвращаясь в Карэ. А путь был неблизкий, и заночевали они в лесу. Раны у Тристана случились мелкие. Он их и не перевязывал даже, так, листочки целебные приложил — подорожник там и прочую траву — все, как Изольда учила в свое время. Так и спал. А на рассвете проснулся от дикой боли в ноге. Открыл глаза, глянул, а на коленке его свернулась колечком маленькая гадюка и к ранке открытой зубами-то и припала. Тристан вскочил, змею с себя скинул, разрубил сгоряча рептилию тяжелым кинжалом пополам, а уж потом стал рану промывать. Промыл, свежий подорожник приложил снова, и боль унялась.Он и забыл про этот случай уже на следующий день. Но всю дорогу до замка на душе у Тристана было неспокойно.
«До чего же нелепо все!»
Он и самому себе объяснить не мог, что именно нелепо, но змея — это был явно дурной знак. И приросшая деревянная нога Молдагога черной магией попахивала, и вся эта Пиррова победа (трое погибших рыцарей из Карэ, четверо раненых) не радовала совершенно. Была победа над Черным замком какой-то абсолютно лишней, словно из другого романа, из другой легенды залетела в повесть о Тристане, как если бы, например, переписчик напился пьян и новую страницу не в том старинном фолианте открыл. А Тристан, признаться, так и забыл спросить у Изольды, что же конкретно ждет его в Арморике, если следовать строгим канонам. Поначалу, под Большой Сосной, им слишком хорошо было, а потом — слишком некогда. Расставание-то скомканным получилось.
В общем, ехал Тристан домой и мысленно напевал одну из самых любимых им песен Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята!..»
Кехейк до сих пор не возвращался, и тогда верный друг его корнуоллский, обеспокоившись, надумал поторопить события. Нет, не на праздник победы над великанами решил он пригласить первого рыцаря Арморики, просто хотел видеть его, потому что смутная тревога одолевала все сильнее. И призвал Тристан Молдагога, и велел ему как можно скорее отправить письмо Кехейку в Корнуолл с просьбой возвращаться немедленно и венчаться во храме Карэ, если, конечно, сын Хавалина еще не обвенчан с прекрасной рыжей Бригиттой. Просьбу эту высказывали все вместе: Тристан, Хавалин и Изольда Белорукая.
Изольда, кстати, вела себя тихонько. Обидных слов Тристану не говорила, провокационных вопросов не задавала, смотрела на него почти ласково, а на предложения позабавиться перед сном и даже на мимолетные ласки отвечала кокетливым хихиканьем и неизменным отказом от взаимных нежностей. Хитрая оказалась девица, ни разу не сказала ничего прямо, вела себя просто как внезапно повзрослевшая девушка: мол, я этими глупостями уже не интересуюсь. Что ты, Тристан? Поищи себе для подобных забав какую-нибудь юную потаскушку из простых крестьян.
А Молдагог не обманул надежд. Черный маг — он и есть черный маг. Отправил к Кехейку почтового голубя. Птица меньше чем за сутки долетела до берегов Корнуолла и на третий день уже вернулась назад с ответом от Кехейка. Первый рыцарь полуострова Арморики обещал выдвигаться немедленно и готовился к свадьбе на родной земле. Бригитте-то все равно было где венчаться — не в Ирландию же ехать обратно! По каким только странам ее не мотало! И что теперь родиной считать?
Приплыли ребята вовремя, свадьба состоялась, погуляли отлично. Тут бы и успокоиться всем и зажить по-людски. Да разве Тристан мог без Изольды? Страдал он еще сильнее прежнего, а пути к любимой больше не было — только смерть. Он это безо всяких подсказок из древних легенд понимал.
Потому, когда в злополучном колене проснулась давешняя боль, он не столько опечалился, сколько обрадовался: «Ну наконец-то! Вот оно и пришло. Теперь все сходится».
А что, что сходится-то? Чушь собачья.
Кстати о собаке. Луша теперь часто и подолгу выла, подходя к окну, смотрящему на море, и ничем невозможно было ее успокоить. Белорукая страшно раздражалась от этого тоскливого воя и иногда цедила сквозь зубы:
— Ох, отравлю когда-нибудь эту тварь пятнистую!
— Не посмеешь! — шипел Тристан.
И едва сдерживался, чтоб не добавить: «Я тогда тебя отравлю».
Но Изольда и сама понимала, что собаку свою муж любит сильнее, чем жену, а потому угрозы ее оставались обычной пустой болтовней.
Меж тем гадючий яд оказался крайне хитрым. Прибывший по случаю ирландский лекарь свидетельствовал: если укус так долго не давал о себе знать, значит, дело плохо, ибо яд уже распространился по всему телу, а свойства он имеет коварные и даже непредсказуемые.
— Может, это и не гадюка была, — предположил ирландский лекарь, — a serpenta victoria, то есть змея-победа. Так римляне звали крошечную черную гадину, от яда которой не спасался еще ни один человек. Правда, королева Айсидора знавала одно могучее средство от этой нечисти, так ведь месяц назад отдала несчастная Богу душу, других лечила, а себя не уберегла. Разве что дочь ее, королева корнуоллская, хранит семейный секрет.
Таким советом и завершил мудрый эринский медик свой печальный диагноз.
«Вот оно!» — еще раз воскликнул Тристан про себя.
Круг жизни его действительно замыкался. Логично, просто и страшно.
Но помирать вдруг совершенно расхотелось.
Снова призвал он Молдагога. И велел отправить весточку теперь уже Изольде. Но Молдагог расстроил своего патрона: нет у него больше почтового голубя.
— Как нет? Куда подевал?
— Вот так. Скушал я его. Вкусная птица голубь. Вот и собака твоя не даст соврать.
— Да ты с ума сошел, Молдагог, разве можно почтовых голубей жрать? Хоть бы меня спросил для начала. Этак ты скоро лучших жеребцов зажаривать начнешь.
— Боги прикажут — и начну, — невозмутимо ответил Молдагог. — А с голубями — это точно, полагается. После удачного полета голубя обязательно надо съесть, чтобы не искушать судьбу, а потом сразу выращивать нового.
— И сколько же времени его выращивают? — полюбопытствовал Тристан.
— Месяца три, не меньше.
— Это много, — пригорюнился наш рыцарь. — Тогда ты сам поедешь в Корнуолл.
— Поеду, нет вопросов, — безропотно согласился великан.
— Вот и славно, — сказал Тристан, — сам-то я уже ни на что не годен. Еле ноги переставляю. А у тебя, хоть одна деревянная, а скачешь ты — дай Боже. Слушай теперь внимательно. Приедешь в Тинтайоль, назовешься шведским купцом, разыщешь барона Будинаса из Литана и передашь ему для королевы вот этот перстень, а на словах скажешь: мол, умирает Тристан, и только Изольда Белокурая может помочь ему. Слова наизусть выучи, но главное — перстень. Без него ничего не получится, так что береги, брат, как зеницу ока. Может, и к лучшему вышло, что голубя ты зажарил. Разве можно было птице такой ценный перстень доверить? Ну все. Поезжай. И последнее: если вернешься с Изольдой вместе, то, подплывая к берегам Арморики, поднимешь белый парус, а если не выйдет почему-нибудь, а не выйти может лишь по одной причине — если умрет она раньше меня, — так вот, если вернешься один, тогда поднимай над ладьею парус черного цвета. Я хочу знать о печальном исходе как можно раньше. Жить мне и так уже нелегко, а без Изольды и лишней минуты на этом свете мучиться не желаю.
И зачем он этот цирк с парусами придумал? Глупость ужасная! Хотя и красиво. Откуда он это взял? Ведь не сам же придумал. Точно вспомнить не удавалось, но, кажется, из Гомеровской «Одиссеи», что-то там у эллинского героя похожее было с Пенелопой. Ну да и пес с ними.
Болело теперь уже действительно не только колено, и вообще не колено. Болело все. Ему с каждым днем становилось труднее и труднее подниматься с постели. Тристан лежал, считал дни и все прикидывал, насколько быстро Молдагог сможет обернуться туда-сюда. Ведь еще Будинаса надо разыскать. Обязательно надо, кто же без Будинаса такую обезьяну ко двору пустит. И он все лежал и думал об этом, а дни проходили один за одним и уносили с собою здоровье.
Тристан лежал, считал дни и порою начинал бредить. Заходивший к нему Кехейк слышал, например, такие речи:
— Запомните! Ашамаз, сын Аша, отомстит убийце отца своего — Малому Тлябице, что означает по-нашему «лохмоногий», и похитит у него прекрасную Бедыху.
Кехейк иногда спрашивал:
— Про кого это ты? Какую такую бедыху?
И тогда Тристан еще невнятнее начинал объяснять, переходя порою на русский, чеченский и прочие совершенно незнакомые Кехейку наречия:
— Так ведь Бедыху же — вещунья, Бедыху — владычица подземного царства. Разве ты не знаешь? Но у чеченов она становится женою Созыроко… Или это, наоборот, у овсов — Созыроко, а у кабардинов — Сосруко, и это для него добывает жену Ецимей, сын Ецея, а Сосруко вместе с Несранжаке идет войною на Тлябицу… Вот шайтан! Ничего не помню. А какие красивые легенды!
Кехейк прикладывал ему ко лбу холодный платок, смоченный уксусом, и Тристан постепенно возвращался к реальности.
И вот однажды, это случилось утром, Изольда Белорукая сказала ему сердито:
— Плывет твой Молдагог, вижу в окошко.
— А ты откуда знаешь вообще про Молдагога?
— Я все знаю, дорогой мой, — с гордостью объявила обиженная жизнью жена. — Я подслушала тогда ваш разговор. И теперь про тебя знаю все.
— Ну и под каким же парусом плывет сюда ладья Молдагога? — спросил Тристан совершенно бесцветным голосом.
— Под черным, Тристан. Твоя любовь не пришла к тебе на помощь. Такова жизнь.
Вот зараза. Она еще философствовала!
— Дура! — сказал Тристан громко. — Кого ты хочешь обмануть. Тристана Лотианского?
И он злобно захохотал.
— Но как ты можешь видеть?! — сразу заплакала глупенькая Изольда по принципу «на воре шапка горит».
И Тристан откликнулся еще злее:
— А у меня глаза на жопе, а жопа в окошко смотрит. Я же колдун, дура ты стоеросовая!
— Господи Боже мой, и за что же ты так не любишь меня, Тристан?!
— А за что мне любить тебя, если ты только что собиралась меня прикончить? Ты же знала, что я не хочу больше жить без моей Изольды, ты специально говорила про черный парус! За что же мне любить тебя, дура?
В третий раз обозвал он ее дурой — ядовито, обидно, зло. И Белорукая не выдержала. Кинулась к двери, закричала:
— Стража! Никого не пускать сюда и никого отсюда не выпускать. Завалите дверь всем, чем только сможете! Поняли?
И тогда Тристан медленно и страшно приподнялся на постели.
Изольда Белорукая в панике бросилась в угол, понимая, что и себя обрекла на верную гибель, заточив в одной комнате с нелюбимым и нелюбящим мужем. Быть может, сознательно?
— Не бойся, дурашка, я не хочу тебя убивать, я не мстительный, и ты мне не нужна ни живая, ни мертвая, мне нужна только та Изольда.
Он уже не говорил, а хрипел и, сидя на постели, непонятно зачем яростно рвал в клочья простыню. Нет, не в клочья, он рвал ее на длинные полосы и связывал крепкими узлами. И в какой-то момент даже глупенькая Белорукая Изольда поняла, для чего он это делает, но было уже поздно. Тристан почти на четвереньках рванулся к окну (откуда только силы взялись?), дважды отпихнул причитающую супругу, пока привязывал самодельную веревку к ножке тяжелого стола у самой стены. Выбросив свое нехитрое приспособление наружу, он отметил, что длины все-таки чуточку не хватило, однако начал спускаться вниз, медленно, постепенно, находя ногами уступы меж грубо обработанных камней и стараясь не переносить вес всего тела на хлипкую простынную ткань.
А корабль Молдагога под белым — белым! — парусом уже входил в гавань Карэ.
* * *
Был тихий теплый вечер, когда Изольда Белокурая Корнуоллская сидела в саду за красивым шахматным столиком, тем самым, что сделал еще Тристан в светлые дни их совместного житья-бытья в Тинтайоле, и заканчивала увлекательную партию с бароном Будинасом. Литанский рыцарь надолго задумался после очередного хода королевы. На доске оставалось уже совсем немного фигур, и ошибиться он не хотел. Тогда-то и появился за спиною Изольды незнакомый человек, весь в черном.— Сэр, — обратился он к Будинасу, — вас просят выйти за ворота на минутку по очень важному делу.
Будинас посмотрел в глаза загадочного гонца, не сказавшего, кем он послан, и какое-то шестое чувство подсказало барону: дело действительно важное. Он извинился перед дамой и исчез минут на пятнадцать. Изольда не то чтобы заскучала, а уже начала волноваться, когда Будинас наконец вернулся, молча сел и вместо хорошо обдуманного хода снял с доски своего белого короля, а на освободившуюся темную клетку положил маленькое золотое колечко с зеленым гранатитом. Из «Малахитовой шкатулки». За сто двадцать рублей. Пятьсот восемьдесят третья проба.
Екнуло сердце королевы, остановилось на мгновение и рухнуло куда-то вниз.
«Свершилось!» — подумала она с ужасом и восторгом.
А Будинас сказал:
— Тристан тяжело болен. Только ты одна и можешь спасти его. Вот и все, что он велел передать.
А больше и не надо было ничего говорить. Изольда помнила данную ею клятву: прийти к любимому через любые преграды, чего бы это ни стоило ей, хотя бы и самой жизни.
— Человек, который прибыл из Арморики, готов отплыть тотчас же? — спросила королева.
— Да, — сказал благородный рыцарь из Литана.
— Тогда прощай, Будинас. Спасибо тебе за все, что ты сделал. А ведь, наверное, никто другой не сделал для нас столько хорошего, сколько ты. Прощай. Я уже не вернусь сюда. Не смогу вернуться, даже если останусь жива. Прощай. И постарайся устроить так, чтобы никто не заметил моего исчезновения. А я не стану даже заходить в замок. Как зовут этого человека из Арморики?
— Его зовут Молдагог. Ты узнаешь его сразу. Это… не совсем человек — это великан. И сам он обязательно узнает тебя.
— Хорошо. Так ты выполнишь мою последнюю просьбу? Ты постараешься прикрыть мой уход?
— Да, моя королева, — ответил благородный рыцарь из Литана. — Но только помни: на все воля Божья, а я просто человек и могу чего-то не суметь. Если Марк отправит за тобой в погоню целый флот, я буду не силах остановить его.
— И не надо, Будинас. Ты только задержи их, на сколько сможешь.
И она порывисто поднялась, а благородный рыцарь припал на одно колено и нежно поцеловал руку прекрасной королеве Корнуолла Изольде Белокурой.
* * *
Меж тем король Марк действительно снарядил в погоню за любимой женой целую армаду и сам отправился на одном из кораблей в Арморику. Но четыре дня из семи бушевала непогода, и корабли разбросало по морю, и два корнуоллских судна затонули, разбившись о подводные камни, еще три и с ними королевский корабль безнадежно отстали, только одна ладья, которую вел самый опытный капитан Логрии, сумела догнать Молдагога и вошла в гавань Карэ почти одновременно с судном великана. Капитан был уверен, что спасает королеву из хищных лап страшилища и людоеда, о котором поведали ему тинтайольские моряки, ведь Марк никому не сказал ни слова о собственной догадке.Он-то понимал, что Изольда нужна не Молдагогу, а Тристану, он-то хотел просто увидеть их обоих вместе еще раз и, может быть, после этого умереть.
Для капитана все было проще. Бойцы его изготовились к бою, подняли луки и ждали, когда свирепый и наглый великан, похитивший королеву Корнуолла, сойдет на берег. Они смотрели только на корабль, который до этого яростно преследовали семь дней и семь ночей, а потому и не сразу заметили Тристана, спускавшегося по веревке из окна башни над морем.
* * *
Тристан почувствовал ногами землю, и в тот же миг силы покинули его. Слишком много энергии потратил он на этот отчаянный рывок к свободе, к счастью, к любви. Колени его подломились, он упал на острые камни, обдирая кожу, прикрытую лишь тонкой тканью ночного платья. И старые раны его внезапно тоже открылись, но он поднял голову и пополз, пополз вперед, бормоча: «Пане, як рыба без воды не може быти жыва, так я без тебя не могу жыва быти».Господи! Когда и где он это слышал? На каком таком собачьем языке? И почему в женском роде: «…не могу жива быти»?
Он сам не понимал, из каких глубин памяти выплывали эти странные строки, но продолжал бубнить текст, наполовину не разбирая смысла, бормотал, как таинственное заклинание: «И Трыщан от великого смутку и от ран сомлел, занюж было дивно, як мог терпети таковые раны, бо кров с него велми шла. И отправил до короля Марка (ни фига себе!) с тым: „Пане дядко, не могу ехати а не стерпети, штоб мя несли; если-м вам добре послужыл, еще може мене вам потреба быти, пошли ми кролеву Ижоту, ачей бы мя злечыла, иж она лекаръство добре умеет, а я лежу в Пазарейской Земли под градом Барохом“. Корол Марко отпустил Ижоту вдячне (да не может такого быть!), и она пошла велми с веселым серцэм, а прышодшы почала его лечыти, што могучы. И не вем, если с тых ран выздоровел або так вмер. Потуль о нем писано».