Глубоко законспирированная команда итальянских "чекистов" прибыла в Советский Союз, абсолютно не имея намерения как-то ущемить интересы великой страны и вообще вмешиваться во внутренние дела СССР. Цель приезда была одна: захват скрывающегося здесь под именем Бернардо Фелоцци неаполитанского мафиози по кличке Джинго. В "Интуристе" Джинго почувствовал за собой слежку и собирался, очевидно, прикрываться мною, выбирая момент для отрыва. Скорее всего, по ходу разговора он догадался, кто я, и специально, при том очень изящно, заманивал меня в свои сети, так заманивал, чтобы мне казалось, будто все наоборот. Очевидно он рассчитывал на поддержку КГБ в ответственный и опасный для него момент. Когда же вопреки всем расчетам, появился Малин и девушку увел, Джинго мигом сообразил, что линять надо немедленно. Думаю, мы еще разговаривали с Сергеем в фойе, а мафиози уже не было в зале. Следившие за Джинго, никак не ожидали такого поворота событий, и упустили парня. Поэтому единственной зацепкой для них осталась я. Вот, собственно, и все.
Дальнейшие поиски Джинго ни меня, ни Сергея уже не интересовали, хотя Комитет активно включился в эту игру. Что ж, сами помешали, сами теперь и поможем поймать вашего бандита. Трегубов даже пожурил итальянцев за то, что они не обратились за помощью сразу. И правильно, между прочим, пожурил. Если бы не совместный проект по борьбе с мафией, сидеть бы этим "карбонариям" в простой советской тюрьме на общих основаниях. Ведь по нашим законам они обыкновенными преступниками получались. Но где ж им, итальянцам, понять наши порядки. А может быть, наоборот – они слишком хорошо знали ситуацию, вот и обнаглели. Но это опять же было совсем не наше дело.
Уезжали мы на рассвете. Первые пешеходы, первые машины, милиционеры, дворники… Город просыпался к новому рабочему дню. А мы, словно какой-нибудь загулявший Евгений Онегин, ехали домой спать.
– А куда мы, собственно, едем? – спросил вдруг Сергей.
– Не знаю. Ты же едешь. Домой, наверное.
– Домой-то домой, – не возражал Сергей, – спать хочется ужасно. Но к кому домой? К тебе или ко мне?
– Ко мне, разумеется, ближе, – рассудила я, – но, с другой стороны, нелогично. Ты что, меня оставить там хочешь? Мне будет грустно. А тебе наверняка надо быть у телефона.
– Ну уж нет, – злорадно сказал Сергей, – никаких телефонов. Хватит с меня на сегодня. И на вчера хватит. И на завтра, – добавил он. – Поставлю на автоответчик. Пошли все в баню. Горячий душ и в постель! Разве что выпить еще по рюмке.
– Согласна, – сказала я, – только, Сереж, давай сейчас без всякого секса.
– Ты меня сильно переоцениваешь, девочка. После этой ночки не очень-то и захочется. А коньяк в таких случаях действует не как возбуждающее, а как снотворное.
Я потом вспоминала и думала, какой же удивительный получался у нас разговор. Словно мы давно уже муж и жена. И нет у нас никаких проблем интимных или бытовых – только по работе, и от работы мы ужасно устали, как всегда, и едем в свое привычное уютное гнездышко – спать, просто спать, обнявшись мирно под одеялом.
И мы действительно так все и сделали: разделись, помылись, махнули по рюмке "Хэннеси" и провалились в сон. Ночной рубашки у меня с собой, конечно, не было, поэтому я спала нагишом, но и это не помешало. Мы уснули, уснули как сурки. Правда, ненадолго.
Часа через четыре, наверно, при ярком свете солнца, мы вернулись в мир уже разнополыми существами. Первым проснулся он, а точнее, поначалу лишь одна, но очень существенная часть его, и эта часть толкнула меня в бок. И разбудила. И по всему телу разлилось мягкое ласковое тепло, словно я растворялась в потоках полуденного солнца. И уже не надо было никаких слов, ничего уже было не надо, кроме любимого, родного, прекрасного, горячего тела, обнимающего, притягивающего, входящего в меня…
Я закрыла глаза, и мир закачался, опрокидываясь, и мы были уже не здесь, мы летели по воздуху, и перед нами распахивались двери в незнакомые роскошные залы, протянувшиеся немыслимой анфиладой в бесконечность, и вдруг последняя дверь открылась в южную ночь, утопающую в сладком дурмане весеннего цветения, и потом накатил густой запах июльских луговых трав, а за ним терпкий, горьковатый аромат прелой листвы и мокрых осенних деревьев, а потом пахнуло пронзительной свежестью студеного моря и сосен, и ледяные волны накатывали на берег, поднимались в неистовом, каждый раз последнем порыве и падали, разбиваясь о камни на мириады сверкающих звезд, а звезды гасли и загорались вновь, галактики закручивались в спирали, рождались и гибли целые миры, Вселенная вспухала и вновь ужималась в точку, и это длилось, длилось, длилось, и было так невыносимо прекрасно, так немыслимо жарко среди льда и звезд, что мне захотелось кричать, чтобы все, все слышали, как мне хорошо, и я закричала, но не услышала собственного крика, ничего не услышала, просто вдруг откуда-то сверху упала огромная темнота и тишина…
Сергей сидел рядом, курил и блаженно улыбался.
– Что со мной было? – спросила я испуганно. – Я потеряла сознание?
– Да, – сказал он. – Ненадолго. А ты всегда так кричишь?
– Как?
– Очень громко.
– Не знаю, я не слышала.
– Понятно, что не слышала, – сказал Сергей. – А я даже испугался, пытался закрыть тебе рот поцелуем.
– Слушай, но это вообще… – я тяжело дышала, как после хорошего бега. – У меня так еще ни разу не было. Правда.
– У меня – тоже. Просто мы нашли друг друга. Вот и все.
– Значит, ты первый у меня настоящий, – сказала я шепотом, а потом еще тише, но старательно, четко, как фразу из букваря: – Я тебя люблю.
– Татьяна, – он тоже перешел на шепот, – ты знаешь… мне кажется… Я чувствую, правда. Ты не поверишь, но это… это больше, чем любовь.
– Что ты хочешь сказать?
– Не знаю, я только чувствую пока. Сказать трудно. Понимаешь, вот я сливаюсь с тобой, и мне кажется, я сливаюсь со всей Вселенной. Бред, я знаю, что бред, но так я чувствую: дыхание природы, океан, звезды, галактики, я улетаю с тобой в вечность…
Я ошарашенно молчала. Чудо свершилось. Мы видели одни и те же образы. Мы читали мысли друг друга.
– Нет, – проговорила я, – это как раз и есть любовь. Я тоже все это сейчас видела: море, звезды, Вселенная. Это любовь, Сережа. Нету ничего больше и выше любви. Не-ту.
– Есть, – сказал он упрямо. – И я докажу тебе. Только не сейчас.
– Хорошо, – улыбнулась я. – Дай мне зажигалку. Знаешь, что отвечает французская женщина на вопрос о трех самых приятных вещах на свете? Коньяк – до, сигарета – после. Ну, так ты дашь мне, наконец, зажигалку?
Весь тот день мы провели в полной прострации, фланируя из душа в койку и обратно. Два раза завтракали (может быть, один из них был обедом), два раза включали телевизор ("А вдруг мы сидим здесь уже много дней? Ты ощущаешь время?" "Нет. Я даже готова поверить, что прошло уже много лет…"), один раз включали видюшник (какую-то эротику смотрели), много раз включали и выключали музыку. И ни разу не включали телефон. До семи вечера, примерно. Потом Сергей прослушал десяток записей на автоответчике, выбрал из них две, которые требовали отзвониться срочно, но не успел набрать номер, как телефон зазвонил сам. Праздник кончился, начались будни.
Мне тоже надо было позвонить, пока лишь одному человеку – Юре. Сам-то он был теперь решительно не нужен, но встреча с мэтром… не хотелось забывать о ней совсем. И в то же время трудно было представить себе, как я снова появлюсь в Полиграфе, на лекциях и семинарах, ведь это какая-то совсем другая жизнь. А та жизнь, из которой возник Сергей, теперь бесповоротно кончилась.
Неужели мне больше не нужно будет спать с потными похотливыми толстяками из Кувейта и Ирака, с хамами-европейцами, считающими меня человеком второго сорта, с туповатыми офицерами всех дружественных и недружественных армий? Неужели не надо будет строчить доносов гнусному бледному Куницину и мечтать о новых звездочках на погонах для более свободного доступа к заветной информации? Неужели это ушло навсегда? Свыкнуться с такой мыслью было непросто. А про новую свою жизнь, какую-то уже совсем третью, я пока могла только догадываться. Сергей не успел рассказать ничего, и теперь, когда уже через час он должен был встречаться с кем-то на Октябрьской, затевать разговор на серьезную тему казалось неуместно. Он просто попросил:
– Посиди дома.
И уехал. А я просто легла спать, потому что опять ощутила жуткую усталость и страшное нежелание что ли бы делать и о чем бы то ни было думать.
На следующий день я перевезла к нему с Академической на "семерке" все самые необходимые свои вещи. Через неделю на "ниссане" мы вывезли остальное и я вернула хозяевам ключи, рассчитавшись с ними по конец месяца. А еще через неделю мы с Сережей отправились в ЗАГС. Свадьбу закатили в "Праге". Но народу было немного. С моей стороны вообще всех гостей удалось бы пересчитать по пальцам: подруга Лизка – свидетельница, Машкин брат Стас с девушкой Аней, Юрка с женой, из бывшей сборной – Ленка Метелица, да последний мой партнер Славик Грачев, конечно, великий Крайнов и чудом оказавшаяся в Москве Эмма Борисовна. Сергей позвал человек двадцать, причем восемь из них были иностранцами: три американца, два итальянца, француз с женой и один португалец – доктор Гомеш – из Анголы. С родней у него ситуация была чуточку получше, чем у меня: присутствовали сестра с приятелем, два дяди и две тети. А свидетелем был Сашка Курганов – боевой друг по Африке. Вот такая получилась свадьба. Странная. Но веселая. Мы были счастливы тогда. Безумно счастливы. Двое моральных уродов, переживших лишения, кровь и ужас, двое причастных, нашедших друг друга, как платоновские половинки. Мы были безумно счастливы тогда.
В первые месяцы моя работа в службе ИКС была никакой: как бы просто вторая учеба. Ознакомившись с историей создания, современной структурой и основными задачами организации, я принялась за планомерное освоение теоретических основ диверсионно-разведывательной службы с индивидуальным преподавателем. Одновременно с этим я изучала языки: французский, итальянский и арабский, а также не меньше часа в день обязана была знакомиться с оперативной информацией, как правило, на английском, поступавшей от самых разных спецслужб мира на Центральный компьютер Службы ИКС в Колорадо, а оттуда по спутниковой связи передаваемой к нам в Москву. Для этой информационной накачки мы использовали тихий офис в одном из очень закрытых оборонных "ящиков" на Варшавском шоссе. По два часа через день мы с Сергеем проводили в спортивном зале, работая в спарринге (вот это был секс, доложу я вам, господа!) и раз в две недели выезжали на стрельбы – на полигон дивизии Дзержинского на Горьковском шоссе. Когда я все это успевала? Поразительно. А ведь к тому же мы читали "Детей Арбата" и все остальное, что начало тогда выходить и чего не читать было просто невозможно, и ходили в кино на "Покаяние", вообще ходили в кино и даже в театр (когда?!!), выезжали на природу на пикники, завели собаку – прекрасную немецкую овчарку Астру… Господи, вот это было время!
А все, чем занимался Сергей, перечислить было бы просто немыслимо. Перед ним, как всегда, стояла одна главная задача – удержать этот мир от гибели. И он воспринимал эту задачу без лишней романтики, не как мультяшный супергерой, а буднично, деловито, как простой пожарник или горный спасатель. Он выполнял работу на своем участке и, похоже, справлялся с ней. Как – я еще не совсем понимала, это было самое сложное.
Моя же практическая задача, помимо учебы, состояла пока лишь в одном – искать людей. Эта задача неизменна и постоянна для любого сотрудника Службы ИКС. Потому что достойных людей на свете мало, но мир держится только на том, что иногда им удается объединиться. Довольно мощная инфраструктура советского филиала службы ИКС уже действовала по всей территории страны, созданная Малиным и благословленная властями, но все в ней, даже самые отборные старшие офицеры были исполнителями, более или менее высокого ранга. Руководящий состав, так называемых Причастных, то есть людей полностью понимающих свои задачи и лично знакомых с Дедушкой представляли по-прежнему только двое: Малин и я.
Он оформил мне нормальный синий загранпаспорт уже в начале октября. Это было необходимо. Девочкой по всем загранкам я летала по какой-то общей бумажке, которую никогда в глаза не видела, а для поездки в Афган, сам понимаешь, загранпаспорт не требовался, даже общегражданский был не нужен, хватало военного билета. Теперь – я это узнала чуть позже – у меня имелась возможность лететь в любую (ну, почти в любую страну мира), вообще без документов – просто по паролям, но это годилось в экстренном случае, потому что требовалось задействовать целую систему: военно-воздушные силы нескольких государств, диспетчерские службы, специальные наблюдательные посты, агентуру нескольких разведок, черт знает кого! Но это было дорого, и для рутинных поездок по планете сотрудники службы ИКС предпочитали самые обычные рейсы, оформление легальных паспортов и даже проставление туда виз. В общем легендированные путешествия.
Первое такое путешествие состоялось у меня десятого октября. И сразу в Майами, в штаб-квартиру службы Базотти. В аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке, куда мы прилетели из Москвы, шел дождь, и мы примерно полчаса грустно смотрели через огромное стекло на мокрое летное поле и красивые белые лайнеры. Идти было никуда нельзя – рейс во Флориду должны были объявить вот-вот. Второй перелет показался ужасно утомительным, все время хотелось спать, но спать не получалось: уши как заложило в Нью-Йорке, так они и оставались забиты невидимой ватой до самой посадки – ужасно противное ощущение. И Сергей сидел какой-то молчаливый, смурной. Я спросила, и он пожаловался на зубную боль. Потом я узнала: это его индивидуальная особенность – в самолете почти всегда начинали болеть зубы. Зато в Майами у нас сразу все прошло. Там было пронзительно синее глубокое небо, солнце, которое требовало тут же, в аэропорту покупать темные очки, если ты по серости своей не взял их в дорогу, приятно обволакивающая жара, тропические запахи и пальмы, пальмы, пальмы. В общем я почувствовала себя простой девчонкой, прилетевшей на черноморский курорт, чтобы купаться, загорать, лопать фрукты и клеить мальчиков. Но эйфория быстро улетучилась, когда нам подали огромный черный "форд-бронко", похожий на катафалк и посадили назад, в пассажирский отсек с дымчатыми непрозрачными стеклами, то есть свет через них проходил, но ничего не было видно, и к тому же нас отделяла от водительской кабины, очевидно, не только глухая, но и пуленепробиваемая стенка. Если бы не Сергей, в такой ситуации я бы уже начала бить стекла, отнимать оружие у охраны и делать ноги, но сейчас старшим был он, поэтому я спросила:
– Что, к Дедушке всегда так ездят?
– Нет, – сказал Ясень. – Я хорошо знаю, где находится главный офис Фонда Би-би-эс. Но, видимо, сейчас нас везут не туда, а на какую-то конспиративную квартиру. Честно говоря, мне тоже не нравятся такие меры безопасности. Не то чтобы даже не нравятся – настораживают. Но очень может быть, это делается именно в наших интересах.
Я не поняла тогда, что он имел ввиду, а Сергей больше ничего не сказал, не мог говорить (вот это я как раз поняла), и добрых минут сорок мы ехали молча. Но в итоге он оказался прав. Двумя днями раньше у Дедушки случилось ЧП. Один из его охранников оказался агентом кубинской "секуритады". Из него быстро вытрясли все, что могли, и поменяли на цээрушника, попавшегося в Гуантанамо. Парень работал по прямому заданию Москвы, но был почему-то уверен, что внедрился в спецподразделение ЦРУ, спрятавшееся под крышей благопристойного Фонда Базотти. Сама по себе эта информация Дедушку порадовала (во, какой он хитрый, даже КГБ запутал!), но несогласованность действий стратегов из ПГУ и новорожденного малинского главка, разумеется, расстроила. В общем я поняла, что этой ерундой Сергею еще придется заниматься по возвращении в Москву. А пока по всей службе ИКС шли тотальные проверки по принципу "подозревается каждый", и потому двум угрюмым здоровякам, встретившим нас в аэропорту, не было сказано, кто мы такие, и высоких гостей транспортировали "втемную", как просто каких-нибудь связных.
Дедушка принял нас в кабинете размером со стадион. Своей любовью к просторным помещениям Базотти славился еще в довоенной Италии. Так что вначале я даже не сразу увидела небольшого сухощавого человека в роскошном старинном кресле с высокой спинкой. А когда мы подошли ближе, и он поднялся из-за стола, чтобы пожать нам руки, я внутренне ахнула: невозможно было поверить, что этому человеку семьдесят девять лет. Подвижный, стройный, подтянутый, он был похож на футбольного тренера или инструктора по горным лыжам. Пышная почти черная шевелюра, смуглое, обветренное, изборожденное благородными морщинами лицо, белозубая улыбка, крепкая рука с гладкой кожей, четкий, уверенный голос, но главное – глаза. Раньше я только читала о таком – молодые глаза на старом лице. Весь его облик в целом тянул лет на шестьдесят, а глаза были как у двадцатилетнего мальчишки, ну, от силы этим ярко-голубым озорным огонькам было двадцать пять.
– Фернандо Базотти, – представился он.
Я представилась в ответ, и он заговорил со мной по-русски. На удивленный взгляд Малина объяснил:
– Вот захотелось на старости лет выучить великий и могучий. А то помрешь и не успеешь всех, кого следует, грамотно послать по матушке.
На это Сергей даже рот открыл от неожиданности, не сразу сообразив, что можно сказать.
– Тургенева цитируете, Дедушка? Ну и ну!
– Кого цитирую, не знаю, – честно признался Базотти. – Просто небольшая домашняя заготовка. Консультанты помогли. А ты уж, поди успел подумать, что детство мое прошло в Одессе или в Архангельске, а я это ото всех скрывал. Не надо, Ясень, не напрягайся так. Все в порядке.
Это он говорил уже по-итальянски. И тогда Сергей произнес торжественно:
– Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!
Дедушка понял, улыбнулся, призадумался, наклонив голову набок и сделался чем-то неуловимо похож на Ильича.
– Вот как ты меня заклеймил, Ясень!
– Да нет, – сказал Сергей, – это просто Маяковский, был у нас такой очень хороший поэт в начале века.
– Ладно, – Дедушка словно подвел черту под этой темой. – В шахматишки сыграем?
– Давайте, – тут же согласился Сергей.
Обстановка была крайне эксцентрической. По незамеченному мной сигналу в кабинет вошла благообразная пожилая секретарша с очень южной внешностью, возможно, итальянка (Дедушка назвал ее Лаурой), и внесла старинную шахматную доску ручной работы с уже расставленными на ней фигурами. И Дедушка с Ясенем на самом деле начали играть. Причем это удивительным образом не мешало нашему весьма серьезному разговору втроем. Дела по просьбе Малина стали обсуждать на английском, чтобы всем троим полегче было. Подвели итог прошедшего месяца, наметили основные задачи на ближайшее будущее, при этом обменялись мнениями о политической ситуации у нас и вообще в мире, поспорили немного. Потом Дедушка как бы невзначай вспомнил, как придумал вместе с Балашем свою спецслужбу, как познакомился с Малиным, и после этого начал задавать вопросы мне. Почти все, что я рассказывала ему о себе, он должен был уже знать от Сергея, но, очевидно, ему хотелось послушать меня лично, как врачу или адвокату. В общем этот тест и был, наверное, главным, ради чего мы приехали. Специального обряда посвящения не существовало, торжественных клятв – тоже, "корочек" сотрудникам службы ИКС по определению не дают, даже протокол исторического совещания не велся, так что никакого итогового документа или последнего аккорда не было, но я поняла, точнее, почувствовала: испытание пройдено успешно, я принята в Причастные на самом высоком уровне.
Потом мы обедали в другом огромном кабинете (или зале?). Там можно было с комфортом покормить батальон, но мы сидели все так же втроем и говорили теперь уже о каких-то пустяках. Это был еще один (не слишком оригинальный) принцип Дедушки: за едой ни слова о делах. Потом нас отвезли в аэропорт на том же "катафалке". Теперь мы доехали раза в три быстрее. Понятно: по дороге туда выявляли хвост, теперь же это было излишним. Я чувствовала себя какой-то пришибленной и только у сверкающих дверей аэропорта, в зеркальной чистоте которых отражались все те же пальмы, встрепенулась:
– Ой, Сереж, а разве мы на пляж не мотанемся?
– Сейчас некогда, – тон его не допускал возражений. – Может быть, в Нью-Йорке, не знаю.
Разумеется, ни на какой пляж мы и в Нью-Йорке не поехали. У нас там было часа два свободных. Дождь давно прошел, но и день прошел тоже – солнце садилось над Большим Яблоком, и мы просто прогулялись по Бродвею, наблюдая, как одна за другой включаются рекламы, начинают светиться и мигать витрины, вывески и тихо расцветают фонари. Вспомнилось тогда, как в первый раз я попала в Америку. Сделалось грустно и хорошо.
– Ну, и как тебе Дедушка? – спросил Сергей.
– Нормально, – сказала я. – Теперь я понимаю, почему ему все верят, почему все на него молятся. Он действительно похож на Бога. Но глаза-то у него дьявольские.
– То есть? Ты не веришь ему?
– Конечно, нет. Я вообще никому не верю.
– И мне? – он остановился и пристально посмотрел мне в глаза.
– Дурачок! Ну, при чем здесь ты? Тебе я, конечно, верю.
– Ладно. Вернемся к Дедушке. Ты же понимаешь, без него мы пока никто.
– Мне очень нравится это твое "пока", Сережа. Это должно стать самым главным для нас. Дедушка помог нам родиться. Большое спасибо ему, но мы не можем быть вечно при нем.
– Да он и не будет жить вечно, – заметил Сергей.
– Безусловно, – согласилась я, – но он может пережить нас всех. Разве нет? Это же не человек, во всяком случае, не просто человек. Представляешь, я чуть не влюбилась в него. И уж, конечно, в прежней жизни я могла бы трахнуть его: как мужчина он еще очень-очень привлекателен.
– Танюха, ты неисправима! А вот его… боюсь, уже давно подобные вещи не интересуют. Хотя, как знать… После встречи с гуру…
– Каким гуру?
– Ну, это нам с тобой еще предстоит. Дедушка просил не торопить события и не посвящать тебя в некоторые тайны раньше времени.
– Ах, Дедушка просил… – обиженно протянула я.
– Но так действительно нужно, – уверенно сказал Сергей. – Ты поймешь после, что я был прав. Наша смешная организация из двух человек просто обязана соблюдать правила той огромной и могучей структуры, в которую она пока входит. Я снова подчеркиваю: пока. Кстати Дедушка как-то сказал мне, что ему уже не под силу контролировать Советский Союз, он был бы счастлив, если бы мы полностью взяли эту задачу на себя. Ему ведь не нужны подчиненные повсюду, ему нужны союзники, коалиция, некий всемирный совет, куда я и он войдем равноправными членами, понимаешь?
– Понимаю, только верится с трудом.
– Что ж, скептики – самые ценные люди в коллективе, – философски оценил Сергей мою реплику.
Потом вдруг спросил:
– Слушай, но ты вообще-то довольна, что мы слетали сюда.
– Ага, – сказала я. – Правда, довольна. Я детство вспомнила. Полмира тогда объездили, а что видели? Лед, бортики, разрисованные рекламой, шумящие трибуны и табло. Иногда даже не успевали понять на каком языке местные жители говорят. В автобусе кемаришь, за окнами огни, огни, и не разберешь, где это: в Литве, в Канаде, в Австрии, в Армении? Здорово было… И сейчас здорово, Сережка! Поехали домой коньяк пить!
И, наконец, пришел день, когда я решилась подключить Ясеня к достижению своей Цели. Не сразу, ох как не сразу я на это решилась. Только уже в ноябре, когда прошел наш медовый месяц. Я попросила его выслушать меня и рассказала о Машке и о Седом. Он понял все, и, конечно, мои проблемы сразу сделались нашими. Он даже на какое-то время впал в отчаяние от того, как безнадежно упущено время. Потом кинулся раскапывать это дело всерьез, не посвящая меня в детали по только ему ведомым причинам.
Конечно, он быстро выяснил, что несчастный случай с Машкой был вполне целенаправленным убийством, и расстрел Чистяковых в Бразилии тоже оказался не ошибочным, а запланированным. Вот только следы этих преступлений терялись за последовательными смертями исполнителей и методичным уничтожением архивов не только спецслужб, но и простых официальных учреждений.
Лишь в декабре Сергей добрался, наконец, до большого человека на Лубянке, который мог что-то знать об этой давней истории. Человек (некто Трофимов в звании генерал-майора) сказал с прямотой полевого командира, что нет повести печальнее на свете, чем повесть об убийстве Чистяковых. То есть более темной истории КГБ на сегодняшний день не знает. Ясень обалдел, заинтригованный. Потребовал доступа ко всем архивам Лубянки у высшего политического руководства страны. Ему дали такой доступ. Но в архивах КГБ не было ничего(!) о смерти полковника Чистякова, его жены и, тем более, о смерти дочки, не было даже следов уничтожения. Ясень окончательно озверел и потребовал архивы соответствующего отдела ЦК КПСС. Ему сказали: остынь. Он позвонил Дедушке. Дедушка обещал разобраться. Возникла пауза, в ходе которой другой большой человек с Лубянки (генерал-лейтенант Имя рек), доверительно поведал Ясеню, что давешний Трофимов, очевидно, просто невростеник, или что-то лично связывает его с Чистяковым, потому что историй, подобных той, в архивах КГБ можно грести огромной лопатой и, более того, немало известно случаев, когда уничтожались не только документы, но и следы уничтожения, включая живых и мертвых свидетелей (уничтожением мертвого свидетеля называется уничтожение могилы, всех документов о существовании человека и всех людей, которые его хорошо знали). Так что психовать бессмысленно – это болото никому уже осушить не удастся.