А сколько бессонных ночей провели мы, изучая все твои напечатанные и даже не напечатанные, по редакциям найденные произведения, сколько времени потратили на прослушивание телефонных разговоров и анализ твоей жизненной ситуации, твоей психологии, твоих возможностей. Были у нас горячие головы – настаивали на немедленной вербовке, но Ясень все выжидал, выжидал, и Дедушка поддерживал такое осторожное решение.
Помню влетает на конспиративную квартиру Осокорь, Петя Глызин, классный опер с Петровки, лучший наш специалист по уголовщине. Мы сидим вчетвером: я, Кедр, Ясень и Пальма.
– Дамы и мужики, – начинает он, передразнивая Кедра с его любимым обращением, – у меня срочное внедрение на "крытой" в Воркуте. Там сейчас сидит Дато, а он лично знает Ясеня. Двойник нужен – во! – и он хватает себя рукой за горло с такой энергичностью, что кажется, у него сейчас глаза из орбит полезут.
Все молча смотрят на Петю и думают.
– Нет, – говорит, наконец, Ясень. – Пока не надо.
И так было несколько раз. А ведь могло, могло получиться совсем иначе.
Апрель. Девяносто пятый год. Позвонил художник Юрка, тот самый, что был у меня непосредственно перед Ясенем.А я сидела дома одна и сказала ему: приезжай. Поболтали, предались воспоминаниям, вина попили. Он вяло клеился, я вяло отказывала. Потом я проводила его, вернулась в комнату, открыла еще бутылку вина и задумалась, откинувшись на подушки дивана.
И чего он приезжал? Потрахаться? Да вроде не в этом дело. Стареем, наверно. Начинаем жить прошлым.
И вдруг я очень ярко вспомнила тот давний декабрьский вернисаж в Домжуре. И выплыло из глубин памяти незнакомое, но очень четко прорисовавшееся лицо. Среди белых стен, безумных картин, расфуфыренных дамочек и длинных бокалов с шампанским – грубое, мужественное, твердое лицо, рассеченное глубоким шрамом. И погоны с черными просветами. И золотые танкеточки в петлицах. Ага, майор танковых войск. Да, это с ним я собиралась пойти в тот вечер, если бы не Юрка. Мало того, и он собирался пойти со мной. Точно помню. Он так пристально смотрел на меня. Почему? Что ж, я узнала бы это. Если б не Юрка… А годом позже я пошла бы с Бернардо. Если б не Малин. И Бернардо пошел бы со мной. Если б не Малин… Бернардо… Вот оно!
Я уронила стакан. Он упал на ковер и не разбился, но все вино выплеснулось напрочь.
Вот оно – то самое последнее звено.
Я должна найти майора танковых войск с большим шрамом на лице. Реально это? В общем реально. Если его еще не убили. Господи! Сколько лет прошло! Сколько лет…
– И все-таки это чушь собачья, – еще раз повторил Ясень.
По моей просьбе мы доехали до Измайлова и, бросив "ниссан" возле дороги, углубились в парк. Я хотела знать наверняка, что нас не слушают.
– Чушь собачья. Майор смотрел на тебя как на фигуристку Лозову, майор смотрел на тебя как на красивую бабу, майор смотрел на тебя как на проститутку – допустим, видел раньше у "Националя", наконец он просто мог тебя с кем-то перепутать. Вариантов – тьма, не допускаю только одного. Что майор был агентом Седого. Ведь в этом случае майор обязан был вернуться. Посуди сама: от Бернардо увел тебя я – полковник ГБ и сотрудник ИКС, а здесь – подумаешь, какой-то художник! Убрали бы его – и точка. Разве не так?
– Не так. Ты просто не хочешь понять. У Седого сложные и странные цели. У Седого ко мне совершенно необычное отношение. Собственно, он такой же шиз, как и я, только еще посерьезнее.
– А-а-а, – протянул Ясень. – Ну, тогда это тяжелый случай. Для чего здесь моя помощь? Я же не врач.
– Врач, – возразила я. – Ты для меня в одном лице все: и муж, и любовник, и врач, и друг и начальник. Помнишь этот замечательный анекдот? У каждой женщины должно быть пять мужчин…
– Не помню. Расскажи.
– Ну, мужу надо кое-что рассказывать и кое-что показывать. Любовнику – все показывать и ничего не рассказывать. Другу – все рассказывать и ничего не показывать. Врачу – все рассказывать и все показывать. А начальнику – как прикажет. А ты у меня действительно един в пяти лицах.
– Врешь ты все, Верба, – улыбнулся Сергей. – У тебя, например, есть еще Анжей.
– Анжей? – задумалась я. – Да, конечно, Анжей – врач… Но разве можно вас сравнивать? Ясень, мы отвлеклись от темы. Скажи мне прямо: я снова буду копаться в этом дерьме одна? Ты не поможешь мне искать майора?
– Нет, отчего же? Дурацкое дело не хитрое. Составим фоторобот, копнем архивы Минобороны, найдем твоего майора. Ты вот лучше послушай, что я нашел. Был такой вор в законе – Седой. На самом деле под этой кличкой проходило в разное время человек пятнадцать. Но был один Седой – всем седым седой – Иван Николаевич Сидоров. И как раз время его "правления" приходится на конец семидесятых – начало восьмидесятых.
– Ну и что, – ухмыльнулась я, – этот твой Сидоров-кассир, а на самом деле убийца, мог при Андропове крутить госбезопасностью? Не поверю.
– Сам не верил, – сказал Ясень, – а теперь вот знаю, что и такое возможно.
– Ну, ладно, допустим. И где же он теперь?
– Теперь уже в мире ином. Порешила его братва из новых в восемьдесят девятом.
– Весело. И ГБ не спасло?
– И ГБ не спасло.
– А как же самолет? – быстро спросила я.
– Какой самолет? Ах, катастрофа! Бермудский треугольник. Послушай, я же ничего, ничего не знаю о той катастрофе.
– Вот это и плохо, – подытожила я. – Поехали. Работать надо.
На деревьях набухали почки, чирикали воробьи, пели еще какие-то птички, лезла из-под влажной земли молодая трава. И очень, очень хотелось жить.
Каждый из нас остался при своем.
В картотеке министерства обороны удалось найти двух более или менее похожих на моего майоров, которые в тот день могли быть на вернисаже. Один ушел в отставку полковником, жил теперь в Волгограде и никогда не принимал участия в боевых действиях, не имел ранений и не выезжал за границу. Второй заинтересовал меня гораздо больше. Игнат Андреевич Никулин. Лейтенантом участвовал в боях на Доманском, март шестьдесят девятого. Сложное ранение, чудом спасся из горящего танка. Вернулся в строй. Командовал танковой ротой. География службы весьма широкая. С восемьдесят седьмого по восемьдесят девятый – комбат в Афганистане. Погиб. Награжден посмертно. По фотографии, даже без шрама, я поняла, что это он, и впала в уныние. Копать его прошлое с помощью оставшихся в живых родственников? Интуиция подсказывала, что это бесполезно.
Что знают родственники настоящих агентов? Либо ничего, либо одну из тщательно подготовленных легенд. Обстоятельства его гибели по документам сомнений не вызывали. Почему-то я не стала искать живых свидетелей того январского боя на Южном Саланге. Почему? Не хотелось ворошить собственное прошлое? Или я просто безумно устала от этой "асимптотической" погони?
А вор в законе Седой лично встречался в восемьдесят первом с кем-то из помощников Андропова. Эту информацию с высокой степенью достоверности получил Ясень примерно через месяц после нашего разговора в Измайлове. Все окончательно запуталось.
Наступило лето.
Почти сразу после Буденновска, где наш вариант решения проблемы, разработанный Тополем, тоже не был принят Ясеня пригласили в Завидово вместе со мной. Речь шла об объединении усилий разрастающейся структуры Службы безопасности президента и наших спецподразделений. Объединять усилия мы никогда не отказывались, но тут слушали, слушали, и вдруг поняли, что нам ненавязчиво так, полунамеком предлагают уйти в подчинение к президенту. Ясень ничего конкретно не ответил, но на обратной дороге загрустил. Молчаливый был, задумчивый и курил непрерывно.
У метро "Аэропорт" я попросила его свернуть на улицу Острякова и там остановиться. Он даже не спросил, зачем, и это было хорошо, потому что внятно ответить я бы не сумела.
– Видишь, вот это моя школа, – показала я.
– Знаю, – откликнулся Сергей.
– Я подойду, ладно? А ты можешь посидеть в машине.
Он понял, что не может, а должен посидеть в машине.
Возле школы никого не было. Лето. Помню, мне всегда было грустно приходить в школу летом: пустота, тишина, гулкие коридоры, непременно раскрытые двери классов и ремонтный мусор.
Я обошла здание слева и обалдела: прохода к главному подъезду не было, перпендикулярно старому корпусу тянулась какая-то дикая пристройка, низкая длинная, с глухими стенами и с небольшими окошками под самой крышей. Что это верхушка бункера, склад готовой продукции, бассейн с финской баней? Что они сделали с моей школой? И сколько же лет я здесь не была? Да разве лет? Сколько жизней я здесь не была? Сколько жизней… Я все-таки обошла уродливую пристройку и центральный вход оказался почти нетронутым, разве что некогда облупленные бетонные колонны были теперь тщательно оштукатурены и свежепокрашены, да дверь сверкала новой бесстыже-желтой облицовочной доской. А справа на чистой только что побеленной стене красовалась сакраментальная надпись: "ЦСКА – кони". Один в один, как пятнадцать лет назад. Даже почерк был узнаваем, словно все тот же человек десятилетиями пишет и пишет эти лозунги на заборах.
На душе у меня оттаяло. Я села на спиленное дерево (много их теперь по Москве пилят!), закурила и, прикрыв глаза, подставила лицо ласковому вечернему солнцу.
И вот дверь школы распахивается с шумом и вылетает Машка, она смеется, кричит какие-то глупости, размахивает сумкой, на ней черные вельветовые брючки, серый свитер и расстегнутая блестящая красная куртка с гербом СССР на груди. За Машкой высыпается из дверей вся толпа наших гавриков…
Я открыла глаза. Передо мной стоял Ясень.
– Хороший вечер, – сказал он вдруг.
– Очень хороший, – согласилась я, и мы помолчали, снова каждый уйдя в свои мысли.
– А вот скажи мне, Сережка, тебе никогда не хочется снова стать маленьким?
– Нет, – ответил он, подумав всего какую-нибудь секунду.
– А мне иногда очень, очень хочется.
– Тебе хочется вернуться в твое собственное детство? – удивился он.
– Не знаю, далекое прошлое не бывает плохим. Там все так здорово! И маленьким быть гораздо лучше.
– Я не согласен, Верба, поехали. Все еще будет хорошо. Вот увидишь.
– Нет, – сказала я, – хорошо уже было.
Сколько нам оставалось тогда быть вместе? Пять или шесть недель? Не больше.
Вдруг отчего-то еще, от чего-то совсем другого ностальгически защемило сердце. Запах горячего асфальта. Почему он всегда ассоциировался у меня с детством?
Вдоль самого края Ленинградки в клубах синеватого дыма ползал тяжелый, шумный, грязно-оранжевый каток.
Глава дополнительная
– Ну, что, новый роман скоро писать начнешь? – спросила Верба.
– Ага, – ответил я. – Прямо сейчас и начну. По-моему, самое время.
Мы снова сидели вдвоем в нашей квартире, как неделю назад, только теперь антураж несколько отличался от прежнего: кровать аккуратно застелена, на столе пакет сока и пара недоеденных бутербродов. И ни капли алкоголя, потому как несовместим он с какой-то немецкой дрянью, в четыре раза повышающей реакцию и способность резкого сокращения мышц, а на теле, точнее, на обоих телах – спецназовское обмундирование по полной форме. Шел уже второй час с того момента, как мы позволили арестовать нашу охрану во главе с Лешкой Ивлевым. Так велел Тополь. А потом позвонил он же и дал команду: готовность номер один. Вот почему теперь приходилось сидеть в глубине комнаты при погашенном свете с автоматами наготове и ждать неизвестно чего: может, стука в дверь, а может, очередной гранаты в форточку, может быть, нового телефонного звонка, а может быть, ракетного удара.
– Ты верующий? – вдруг спросила Татьяна, как будто не знала.
– Нет.
– Я тоже. Я даже молиться не умею.
Мне сделалось страшно. Верба явно не понимала, что происходит. Тополь ведь ничего не успел объяснить. И час назад в полуистерическом состоянии мы бегали по квартире, собирая в большую сумку ценности, деньги, документы, часть из которых готовили к мгновенному уничтожению, закладывали окна диванными подушками и книгами, натягивали на ходу спецкостюмы, снаряжали магазины патронами и едва не начали баррикадировать железную дверь.
Потом первый приступ паники прошел и подкатило спокойное отупение, безразличие. Снова пошел разговор о том, о сем.
– Таня, расскажи все-таки, что было этой осенью, пока вы мотали меня по всей планете.
– А ты думаешь, это важно? – несколько странно отреагировала она.
– Конечно. Я теперь знаю все-все о Ясене и почти все о тебе, но я по-прежнему очень мало знаю о себе. И совершенно не представляю, что должен делать по большому счету, что вообще происходит в этой непутевой стране, кроме кадровых перестановок, бесконечных катастроф и непрерывной войны.
– Красиво говоришь, прозаик, – похвалила Верба. – А в этой стране больше и не происходит ничего. А еще ты, кажется, спросил, что делать. Для России это всегда вопрос номер один. А ответ прежний: ни-че-го.
– Теперь ты красиво говоришь. Только непонятно. Мы что, отсюда не выберемся?
Боже, как спокойно я спрашивал об этом!
– Скорее всего, если честно, нас тут передавят всех по очереди.
– А чего ж мы сидим тогда?
– Ждем.
– Пока нас передавят?
– Не обязательно. Тополь обещал помочь.
– А может, все-таки ноги надо делать? – робко предложил я.
– Готовность номер один, – напомнила Верба. – Значит, без специального сигнала бежать некуда. Можно прорываться, но это – когда откроют стрельбу.
– А-а-а, – только и сказал я.
Под окнами, натужно урча, поползло какое-то чудовище, аж стекла задрожали.
– Бэтээр. Или танк, – попытался угадать я. – За нами, что ли?
– Нет, – уверенно сказала Верба. – Это "КамАЗ". За помойкой, наверно, приехал.
Мы помолчали.
– Татьяна, – спросил я. – Что же все-таки случилось со службой ИКС? Почему мы, два главных в стране руководителя, сидим здесь, как мыши, как жуки в банке?
– А Бог его знает, почему, – проговорила она рассеянно. – Вообще-то я думаю, тут все просто: РИСК начал контролировать практически ситуацию в России, даже без помощи агентов Базотти. Они должны были готовиться к этому, наверно, и готовились, но среагировали все равно болезненно. Почти девять лет Сергей накапливал информацию обо всем, что здесь делается, обобщал, анализировал. Вмешивался редко и всегда аккуратно, ювелирно, методом точечного воздействия, иглоукалывания, можно сказать. И вот к середине прошлого года объем информации, накопившейся у РИСКа, сделался критическим. Мы сами не заметили, как получили в руки реальные рычаги управления. А они заметили.
– Они – это кто? – не выдержал, наконец, я.
– Видишь ли, ну, как нас учат в последнее время? – в каждом обществе есть три официальных ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. Правильно?
– Правильно. И четвертой властью в шутку называют прессу.
– Очень хорошо. Пусть четвертой считается пресса. Не такая уж это и шутка. Но есть еще пятая власть. Есть всегда и везде. Власть тайной полиции. В некоторых странах, например, в нашей, она зачастую становилась первой. Но самое удивительное, что Россия породила феномен: шестую власть. Знаешь какую?
– Бюрократию, – предположил я.
– Нет, ну что ты! Во-первых, это не власть, а как бы способ управления. Во-вторых, бюрократия есть повсюду, не только у нас. А Россия породила власть уголовную.
– Разве не Италия? – робко спросил я.
– Не Италия, не Америка и не Япония. Европейская и штатовская коррупция любых масштабов остается вне закона, даже якудза при самом тесном сотрудничестве с полицией и службой безопасности остается вне закона – и только в России существует понятие "вор в законе", только в России вор, о котором знают, что он вор, может быть членом правительства, депутатом парламента, судьей или сотрудником охранки.
– Понятно, – кивнул я. – И Малин наступил на хвост этой шестой власти?
– Не только. Малин наступил на хвост всем властям сразу, когда обнаружил, отследил и доказал их полное слияние. Они слились в экстазе!.. А тут им Малин кайф-то и поломал.
– Понятно, – сказал я еще раз. – Значит, тогда, в августе, они начали давить нас.
Я сказал "нас" и сам удивился. Да, четыре месяца в службе ИКС – это много.
– Почему же до сих пор всех не передавили?
– Видать, слабо, – вполне серьезно ответила Верба. – И потом, помнишь, Дедушкину шифровку, которую еще в твою деревню доставили? "Имитируйте свертывание деятельности". А мы до того хитрые стали, что уже не имитируем, а натурально сворачиваем дела. И со всеми дружим. Вот нас и не трогали больше. А теперь, похоже, опять не угодили кому-то.
– Я только никак не въеду, что они хотят с нами делать. Убить? Давно бы уже убили. Арестовать? Тогда надо, как минимум, начать переговоры по телефону.
– Сними-ка трубку, – вдруг попросила Верба.
Я сидел ближе к аппарату и, даже не вставая, нажал кнопку селекторного режима. Гудка не было.
– Ну, вот и все! – как-то даже радостно сообщила Верба. – Долго бы мы тут ждали звонка от Тополя.
– Хрущев в Пицунде, Горбачев в Форосе, Разгонов – возле Курского вокзала, – пробормотал я. – Красота!
Быстро поднявшись, Верба скользнула к окну, держа автомат в правой руке стволом вверх.
С улицы снова послышался рев мощных двигателей.
"Неужели здесь так много мусора, что помойные "КамАЗы" приезжают целыми стадами среди ночи?" – успел еще подумать я, прежде чем она сказала:
– А вот это уже действительно бэтер!
Я подкрался к окну с другой стороны и осторожненько глянул. Грязно-зеленая махина остановилась у самого нашего подъезда. Из люка быстро вылез человек в камуфляжной форме, с "калашниковым" и в маске. Но не высунувшись из окна по пояс, трудно было видеть, скрылся ли он в нашем подъезде. Очевидно, это было именно так. Я услышал тихий щелчок предохранителя на Татьянином "узи", а когда повернул голову, ее уже не было возле окна. Словно тень, мелькнула Верба в дверном проеме. Я и не знал, что можно перемещаться до такой степени неслышно. Возле входной двери (а она у Ясеня была специальной, не прошивалась даже из "калаша") мы снова затаились.
Тишина. Потом шаги на лестнице. И наконец, отвратительно резкий и громкий голос звонка. Мы даже не шелохнулись. А звонок продолжал звенеть, то замолкая, то вновь наяривая длинно или коротко. Я не сразу понял, что это морзянка, а Верба уже внимательно вслушивалась и шевелила губами, переводя буквы пароля.
– Свои, – шепнула она, наконец, и открыла дверь.
И все же я держал автомат наизготовку.
На площадке стоял Лешка Ивлев. Маску он уже снял и улыбался.
– Значит, все-таки выпустили? – спросила Верба.
Лешка только кивнул и, буквально подталкивая нас в спины, сказал:
– Быстро, быстро, двери я сам закрою. А вещи забирайте.
И показал стволом в сторону лестницы. Повторного приглашения не требовалось. Ведь в наших делах случайной торопливости не бывает.
От двери подъезда до брони – метра три, не больше, но на этих трех метрах стояли шесть человек спинами внутрь, в полном обмундировании, в таких же как у нас, касках с прозрачными щитками и, образуя этот крохотный плотный коридор, водили по сторонам стволами. Еще двое сидели возле открытого люка. Такое я видел только в кино.
Верба первая нырнула внутрь. Я чуть-чуть замешкался: уж больно впечатляющий был момент, душа моя, жадная до авантюр буквально кричала: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!"
И мгновенье остановилось.
Жахнуло так, будто над самой головой треснуло небо. И на пару секунд сделалось светло, как днем, точнее, как ночью во время грозы. Гром и молния в декабре – это сильно. И дождь не замедлил хлынуть – мелкое стеклянное крошево от бывших наших окон.
Я выпустил из руки огромную сумку, вжался в броню и только испуганно поглядывал направо из-под щитка своего шлема. Наверно, было бы правильнее в такой ситуации падать на землю, но никакой стрельбы не началось, вопреки ожиданиям. Охранники даже не шелохнулись и все так же меланхолично водили по сторонам стволами.
– Вперед, вперед, – торопил меня Лешка, хлопая по плечу.
– Ну, а теперь-то куда спешить? – грустно спросил я, отлипая от бэтээра и оглядываясь на полыхающие окна.
– Товарищ генерал, – взмолился Ивлев, – вам все объяснят. Полезайте!
Лешка и двое возле люка прыгнули следом за мной, а те шестеро, как выяснилось после, ехали на броне. Красиво мы прокатились по ночной столице!
– Пожарных вызвали? – спросила Верба по-итальянски, и я понял, что в машине есть чужие.
– Пожарных я заранее вызвал. Я же знал, что мы все равно раньше приедем. А вот и они, кстати.
Тополь пригнулся, заглядывая в триплекс. Четыре машины проехали мимо, почему-то без сирены, но синие отблески мигалок мелькнули во чреве нашей боевой машины, а потом снова сделалось совсем темно.
– Стало быть, ты знал, что мы должны взлететь на воздух? – сказал я Тополю старательно вспоминая итальянские слова для этой нехитрой фразы.
– Не вы, а ваша квартира, – поправил он.
– Квартиру тоже жалко, – заметила Верба невозмутимо. – Опять ремонт делать… Господи, в который раз!
– Возможно, уже и не придется, – невинно сообщил Тополь.
– Это еще почему? – мы спросили чуть ли не одновременно.
– А никто не знает, суждено ли вам сюда вернуться.
– Вот как, – сказал я. – Значит, сейчас в аэропорт и куда-нибудь очень далеко?
– Очень далеко. Ты угадал, Ясень. И я улетаю с вами. Эндшпиль будут доигрывать Клен и Платан. А Кедр, Пальма, Рябина, Самшит, Пихта, Каштан, Вяз, Бук – все уже не здесь.
Клички он произносил, слава Богу, по-русски, иначе я бы совсем запутался.
В темной глубине машины за моей спиной кто-то отчетливо мяукнул, весьма талантливо изображая голос солидного сиамского кота. Я решил, что мне почудилось. Переходить с итальянского на кошачий – это было уж слишком, даже в условиях, приближенных к боевым.
– И что же будет дальше с этой страной? – спросил я, немного подумав. – Если мы выпускаем ее из-под контроля.
– Все будет нормально, голубчик, не беспокойся. Пусть они думают, что мы выпускаем что-то из-под контроля. На самом деле просто все Причастные оказались засвечены, а КГБ неожиданно отказало нам в "крыше".
– То есть как это "неожиданно"? – удивилась Верба. – Вы что там, сидели ушами обмахивались, пока они принимали решение?
– А вот это уже совершенно отдельная песня.
Последнюю фразу Тополь сказал по-русски, и я подумал, что разговор окончен. Но дело было в другом.
Тополь очень скоро нарушил молчание. И опять на родном языке:
– В этой консервной банке темновато, конечно, но я все равно хочу представить всем присутствующим нового человека. Ольга Разгонова – вдова писателя-фантаста Михаила Разгонова, автора романа "Подземная империя".
Тополь был абсолютно прав в выборе момента для знакомства. Ведь даже после долгих интенсивных тренировок и тщательного перевоплощения в образ моего двойника, я вряд ли сумел бы скрыть от Белки все чувства, нахлынувшие на меня в ту секунду. Хитрюга Тополь дал мне возможность подготовиться к возможной сцене.
– Все присутствующие в курсе, – продолжал Тополь. – Разгонов был удивительно похож на Малина, и убили его в августе по ошибке. Мы с самого начала считали своим долгом помогать семье Разгонова, но Ольга неожиданно для нас начала расследовать убийство мужа, и ей удалось узнать больше, чем нам. Трудно поверить, но это так. В общем дело кончилось тем, что именно Ольга и предупредила нас об опасности. Только благодаря ей мы и переиграли сегодня врагов.
– Оля, – спросила Верба, – а где ваш ребенок и ваши родители?
– Дети со мной, – сказала Белка.
Кота Степана она всегда называла вторым ребенком, а про родителей ответил Тополь:
– Зою Васильну и Марка Львовича мы отправляем пока в Швейцарию. В надежное место.
"Боже! Почему в Швейцарию? Почему Белка с нами? Почему сорванец Андрюшка сидит там тихо, как мышь? Неужели и теперь они устраивают очередное испытание для меня? – выловил я вдруг одну самую назойливую из потока путаных мыслей. – Да нет, вряд ли…"
И быстро спросил:
– Ольга, вы знаете кто мы?
– Да, конечно, – ответила моя Белка.
– И вы хотите с нами работать?
– Мне казалось, я уже с вами работаю. Разве нет, Леонид Андреевич?
– Разумеется, Ольга, разумеется, – подтвердил Тополь.
А я слушал голос брошеной моей жены, и он казался до жути незнакомым. Почему? Ее-то никто не учил разговаривать с чужими интонациями. Почему? Может быть, просто очень много времени прошло? Четыре месяца… Или четыре года?
Верба сидела со мною рядом, я взял ее руку в свои и нежно погладил. Кажется, она поняла меня.
В аэропорту Тополь разрешил не одевать шлемы, после чего полностью передал руководство мне. Я вышел третьим после Лешки и одного из охранников. Им оказался Марат, которого я уже достаточно хорошо знал. Группа прикрытия работала в своем обычном режиме, но чувствовалось, что здесь нас уже никто не преследует. Правда, ни я, ни Верба, вдруг начавшая дрожать от холода и прижавшаяся ко мне, не расставались со своими "узи", но держали их уже вполне расслабленно: трудно было представить, что бой начнется прямо здесь и сейчас. Мы стояли на летном поле, у самого трапа специально поданного самолета, а в обозримом пространстве не видно было не только чужих бойцов, но и вообще никаких подозрительных субъектов.