– Я открываю окно, – объявила Верба. – Лучше умереть от мороза, чем от удушья.
– Ты не ответила на вопрос, – напомнил Тополь.
– Честно? – спросила Верба. – Сама не знаю. Это вы все, даже Пальма, действуете на основании логики, а я доверяю только собственной интуиции.
– Красивый способ, – похвалил Тополь. – Два месяца отслеживать все перемещения какого-то инженера в отставке, чтобы потом, случайно заглянув в личное дело его тестя, обнаружить знакомую рожу!
– А сам-то! – обиделась Верба. – Снять наблюдение за Ольгой Разгоновой аккурат накануне поездки Зарайского в Старицу на ее машине, накануне убийства Шайтана. И потом те же два месяца робко наблюдать со стороны за службой безопасности господина Кузьмина, которого в итоге преспокойненько укокошивают, не спросив у нас разрешения. Спасибо еще Ольги с ним вместе не было.
– А кстати, – спросил Кедр. – Клен не звонил? Что там новенького, по делу Кузьмина?
– Звонил, – сказал Тополь, – пока немного. Убили его ребята из "девятки". Сама по себе забавная тенденция. Это уже не в первый раз идет отстрел бандитов под видом охраны важных лиц. Но самого Кузьмина! Это уже лихо. И неспроста. Платан внедрил нашего человека в фирму Кузьмина еще в ноябре, так что полная информация будет буквально на днях.
– Эх, Леня, Леня, – вздохнул Кедр, – ты как был совком, так совком и остался. "Полная информация", "буквально на днях"… Ты бы еще сказал, что вы "работаете над этим вопросом".
– Вот! – радостно подхватила Верба. – Женька на моей стороне. Ты старый совковый бюрократ, Горбовский, а еще других критикуешь.
– Ладно, дамы и мужики, – Кедр поднялся. – С вами хорошо, но мне пора. Держите в курсе. Надо еще до дома доехать, мальчику обещал сказку перед сном рассказать.
– Мне бы ваши проблемы, господин учитель, – прокомментировал Тополь. – Помнишь старый еврейский анекдот?
– Ага, – отозвался Кедр уже из прихожей, – если учесть, что именно мой наряд дежурит сегодня на Старой площади, проблемы у меня совсем смешные.
– Кедр, – крикнула Верба на прощание, – хочешь сюжет для сказки подброшу?
– Спасибо, не надо. Твои сказки, Танечка, мы оставим для контролера Семеныча.
В прихожей хлопнула дверь.
– Какого контролера Семеныча? – обалдела Верба.
– Веничка Ерофеев. "Москва – Петушки", – пояснил Тополь. – Классику помнить надо. Контролер Семеныч очень любил эротические истории, вроде сказок Шахерезады… Еще по чашечке кофе? Смотри, он даже не остыл.
Они посидели молча. Потом Верба спросила:
– Тебе не кажется, что мы слишком надолго ушли на дно?
– Кажется. Но ты знаешь, вдруг обнаружилось, что со дна все детали просматриваются ничуть не хуже, чем с высоты птичьего полета.
– Точно, – согласилась Верба. – только в ушах шумит, а потом от кессонной болезни глюки начинаются.
Тополь даже не улыбнулся.
– Скажи мне лучше, Татьяна, честно скажи, что ты сделала с Базотти? Старик третий месяц в себя прийти не может. Дела забросил, чужих не принимает. Даже нас! И на связь не выходит.
– Что я сделала с Базотти?! Да это он хотел меня трахнуть, только здоровьишка не хватило. По-моему об этом знает уже вся желтая пресса Америки. Его там называют столетним председателем фонда Би-би-эс, а меня юной фигуристкой из России. Жутко душещипательная история!
– Ты полагаешь, его "кондратий" хватил на сексуальной почве или от воспоминаний о Седом? Мы ни разу с тобой про это не говорили.
– Я думаю, – сказала Верба, – тут все сразу. Но к нему летал Анжей и потом мне по секрету сообщил, что Дедушка больше прикидывается больным. Тоже решил уйти на дно. Устал от нас ото всех и отдыхает.
– Нашел время, – буркнул Тополь. – Ну, ладно. Ты же собиралась про своего Редькина рассказать.
– Правильно, – вспомнила Татьяна. – Так слушай, что учинил этот Редькин. Я ведь распорядилась сначала в камеру его отвести, чтоб посидел там часочка полтора без всяких объяснений. А уж потом ко мне на допрос.
– Ах ты зараза, – укоризненно улыбнулся Тополь.
– Послушай, моралист, а кто Разгонова вызывал по поводу романа? Думаешь, у него поджилки не тряслись?
– С Разгоновым – это была работа.
– Спасибо. А я, значит, развлекаюсь? – начала закипать Верба.
– Ну, не совсем развлекаешься. Как бы это поточнее? При советской власти говорили "использовать служебное положение в личных целях".
– Ах, так!? Получается, я одна такая нехорошая: транжирю деньги налогоплательщиков на личные удовольствия, в угоду собственному любопытству. А все остальные у нас самоотверженные борцы за дело коммунизма, то есть демократизма и альтруизма.
– Ясень был альтруистом, – откликнулся Тополь, нарочито сохраняя спокойствие и серьезность.
– Ясень был, – согласилась Верба, – но даже он при этом думал о себе. Вы же ничего, ничего не понимаете. Вы нащупали следы страшного заговора, вы копаете под бандитов, а их отстреливают одного за другим. Наших, между прочим, тоже отстреливают. Вы копаете под Григорьева, копаете под правительство, скоро начнете копать под Президента, но ясности по-прежнему нет – кто же главный злодей? А я уже восемь лет – нет, тринадцать! – копаю только под Седого, знай долблю в одну точку с упорством идиотки – и поверь мне, этот заговор раскрою именно я.
– А-а-а, – протянул Тополь, – тогда надо быстрее раскрывать. Переворот-то, по оценкам Самшита и Клена, дня через три случится.
Конечно, он ей не верил. Ведь даже Ясень относился странно к проблеме Седого, чего уж ждать от такого старого и рассудочного Тополя?
– Успею, – злобно сказала Верба. – За три дня успею. Однако вернемся к нашим баранам.
– Да, извини, – Тополь встряхнулся, и как ни в чем не бывало приготовился слушать.
– Вот что учудил Редькин. Он разболтал своему тестю всю историю с матрасом. По пьянке. И обрати внимание, разболтал вчера. В общем он был в таком шоке от молниеносного вызова на Лубянку, что говорил правду, только правду и ничего, кроме правды. И у меня теперь нет сомнений: полковник ГРУ Петр Васильевич Чуханов и майор танковых войск Игнат Андреевич Никулин – это один и тот же человек.
– А как же шрам через все лицо?
– Ну, знаешь, "при современном развитии печатного дела на Западе"…
– А почему не полное изменение внешности?
– Так тебе все сразу и расскажи! Дай срок. А пока ясно одно: Чуханова этого готовили настоящие профессионалы.
– Еще бы, – усмехнулся Тополь. – На ГРУ в последнее время много дерьма вылили, но в одном их пока никто не упрекал – в непрофессионализме.
– Да тут, похоже, не только ГРУ, – сказала Верба. – Я уже получила справку с Ходынки. Настоящий Чуханов расстрелян, как предатель в девяностом году в марте. Семьи у него не было. А Игнат Никулин (по документам) убит в Афганистане в январе восемьдесят девятого. Две половинки разрезанной купюры не сходятся. Уже интересно, правда? Но самое интересное дальше: Чуханов работал нелегалом в Италии и был внедрен в Красные бригады. А Красные бригады, ты должен помнить, Леня, – это наш любимый на глазах расстрелянный Огурцов-Четриоло, это Джулио Пассотти, и убийство Гусева в Занзибаре, и наконец, Джинго, он же Бернардо, он же Паоло. То есть Паоло Ферито и Игнат Никулин – одного поля ягоды.
– Ну, положим, это еще не доказано, ты слишком торопишься, Верба.
– Извини, ты мне сам велел поторапливаться. Новый год настает, вместе с ним переворот! Хорошие стихи?
– Замечательные. Только я все равно не понимаю, причем здесь Седой, то есть тот человек, который убил Машу Чистякову и ее родителей. Ведь больше мы ничего достоверного о Седом не знаем. Причем здесь он?
– О, мон женераль! Этого вам, я боюсь, не понять никогда! Правда, Тополь, я вполне серьезно. Мне ведь уже не нужны никакие доказательства. Я их для вас теперь буду собирать. А сама я поняла еще весной в каком-то смысле с подачи Анжея, что Никулин был подослан ко мне Седым, точно так же, как через год был подослан Паоло под видом Бернардо. Понимаешь, за всю мою жизнь у меня было только два настоящих мужчины, которые любили меня, которых я любила – Юрка и Малин. Оба они появлялись в самый последний момент, чтобы спасти меня… нет, не от смерти – от Седого. А Седой не желает мне смерти. Он желает чего-то другого. Если бы я была верующим человеком, я бы сказала, что он охотится за моей душой, потому что он – дьявол. Но так уж вышло, не верю я ни в Бога, ни в Князя Тьмы.
Тополь смотрел на нее сочувственно и печально.
– Слушай, Леня, только не надо звонить Пальме, – попросила Верба. – Оставь мое здоровье и мою психику на совести доктора Ковальского. Подумай лучше об итальянском нюансе в судьбе Игната Никулина.
– Как раз о нем я и думаю, – неожиданно сказал Тополь. – Все-таки очень интересно, что по этому поводу думает Дедушка.
– Мне тоже интересно. Но Дедушка не выходит на связь. И потом, последний всплеск его откровенности увял вместе с последним же всплеском сексуальной активности. А как он любит помолчать о некоторых вещах, мы знаем. Конечно, я еще доберусь до Дедушки, обязательно доберусь. Что ты, меня не знаешь? Но только вначале я должна поговорить с Никулиным.
– А потом с Вициным и Моргуновым, – задумчиво проговорил Тополь.
– И с псом Барбосом, – добавила Верба. – Ты уже понял, наверно, мне хотелось выманить его на Лубянку как бы по поводу зятя. Он приходит, и тут появляюсь я – вся в белом. Но болтливый алкоголик Редькин все испортил. Никулин теперь знает, что я ищу его. И как поведет себя этот старый матерый волк – одному Богу известно.
– Он еще не удрал? – встрепенулся Тополь.
– Нет. И не проглотил яд. И покушений на него не было. Я разрешила вечером Редькину позвонить домой жене, успокоить. Тесчим, так он зовет своего тестя, ведет себя тихо-мирно. О том же сообщает и Меньшиков.
– Ага, – сказал Тополь, – там уже и Кирилл. А я как раз хотел тебе посоветовать направить туда его группу. Что ж, в сложившейся ситуации, думаю, надо ехать к этому итальянцу Никулину прямо завтра.
– Что это ты вдруг так переменил свое отношение к моим личным проблемам? – поддела его Верба. – Почуял серьезную угрозу национальной безопасности?
– Да нет, – не растерялся Тополь, – просто, пока твоих детских капризов не выполнишь, ты же все равно никому работать не дашь. А работать надо – через три дня переворот, п-понимаешь.
– Скотина ты, Горбовский, – сказала Верба, вставая. – Ладно, поеду я.
– Забыл рассказать, – поведал Тополь уже в прихожей. – Последняя хохма из коридоров Лубянки. Оказывается, Григорьев интересовался аж у самого Скуратова, нельзя ли тебя привлечь к уголовной ответственности за превышение пределов необходимой самообороны шестнадцатого октября на Рижском шоссе.
– Этот Григорьев, скоро у меня допрыгается, – улыбнулась Верба. – Помнишь, что я обещала с ним сделать?
– Помню, – сказал Тополь.
25
За стеклянными стенами зимнего сада бушевала настоящая пурга, а по эту сторону среди олеандров и глициний было тепло, тихо и уютно. Восемь главных фигур будущего переворота сидели в мягких креслах с бокалами горячего вина, а сам Ларионов сидеть уже не мог. Он бродил меж экзотических деревьев, как тигр в Уссурийской тайге, почуявший приближение человека. Потом, наконец, остановился и начал яростно рубить воздух ладонью:
– Я уже не понимаю, кто кому дышит в затылок. Я выслушал вас всех, и я не понимаю! С августа месяца мы планомерно давим этот проклятый РИСК, добиваемся значительного свертывания их операций и уменьшения их влияния во всех сферах. И вдруг в конце декабря в Москве появляется Малин, как ни в чем не бывало занимает свой кабинет на Лубянке…
– Двойник Малина, – робко поправил представитель ФСБ, условное имя – Резидент.
– А какая разница? Вы мне скажите, какая разница?! – кипел Ларионов. – Если он за два дня накатал пять приказов и девять инструкций по Двадцать первому главку, из которых половину я даже не смог получить в виде копий! Но уже из той информации, которой мы располагаем, вполне очевидно следует: наши планы под угрозой. А мы должны брать власть в ночь на первое января, иначе момент будет упущен.
– В семнадцатом году это называлось "промедление в выступлении смерти подобно", – проворчал член правительства (условное имя – Министр), не слишком рассчитывая быть услышанным.
А Маршал, на самом деле генерал Генштаба, шепнул Комиссару, генералу МВД:
– То же мне Фидель Кастро нашелся!
– В своей любви к новогодним представлениям Фидель не одинок, – поддел его милицейский начальник. – Кажется, в вашем ведомстве тоже любят под бой курантов брать мятежные города силами одного парашютно-десантного батальона.
– Кто, черт возьми, мог сообщить Кузьмину о моем участии в заговоре? – продолжал бушевать Ларионов. – Кроме агентов РИСКа – некому.
– Альберт Михалыч, но я же докладывал, – обиженно напомнил Резидент, – в Двадцать первом главке ничего о вас не знают.
– А, бросьте! Я уже не верю в это.
– И напрасно, – гнул свое Резидент. – Кузьмин был очень информированным человеком, он мог и сам догадаться о вашем участии, элементарно вычислить его.
– Ладно, – процедил Ларионов, – за догадливость тоже расплачиваться надо. А вот что делает на фирме Кузьмина эта… "вдова" Разгонова? Она никак не связана с РИСКом?
– Исключено, – откликнулся Инструктор, представитель службы безопасности президента. – Исключено по определению. Но мы на всякий случай и это проверяли.
– Тогда, может быть, просто закрыть фирму Кузьмина, если все равно ни одна сволочь не может понять, как происходит утечка информации? Закрыть и точка.
– Господь с вами, шеф, – ужаснулся вор в законе по кличке Банкир и действительно президент крупного банка. – Это же основной канал поступления финансов на весь проект. Или вы уже придумали, как вернуть обратно в Москву все чеченские деньги?
Ларионову очень не нравилось, как они все разговаривают с ним. Пожалуй, только Депутат, бывший председатель одного из думских комитетов вел себя прилично: сидел молчаливо, почтительно и ждал указаний. Да еще верный его помощник Горец не вызывал сомнений, в отсутствии ребят из "девятки" на особо секретных совещаниях именно ему доверял Высокий Шеф роль "прикрепленного".
На кого опереться, на кого? Умные предают продуманно, дураки подставляют по глупости. Проверку временем не выдерживают ни те, ни другие. А делиться деньгами и властью не хочет никто и никогда. Выход один: все делать быстро. Люди поддержат, люди устали ждать.
Если правильно говорят, что чем больше актер, тем длиннее пауза, то Альберт Ларионов был великим актером. После риторического вопроса Банкира он молчал минут пять. И все молчали.
– Выход один, – сообщил, наконец, Высокий Шеф, – изменить дату на более раннюю. В ночь на тридцать первое все должно быть кончено. Вопрос ко всем: как вы оцениваете нашу готовность? Говорят только те, кто считает, что мы не готовы. И конкретно, по существу – что необходимо сделать.
– Обналичить деньги, – сказал Банкир.
– Это плановое мероприятие, – кивнул Ларионов. – Дальше.
– Уничтожить архивы, – напомнил Комиссар.
– Успеваем. Еще?
– Организовать пресс-центр, – сказал Депутат.
– Правильно. Еще!
– Арестовать охрану всего высшего руководства службы РИСК, – поднял голову Резидент.
– Вот! – воскликнул Ларионов. – Я ждал этого предложения. Намекните Григорьеву, что Горбовский собирается расформировать госбезопасность. Григорьев поверит и пойдет наверх. Для ареста всей охраны будет достаточно санкции директора ФСБ и визы начальника президентской охраны, а Борис Николаевич после летнего разговора с Малиным, уверяю вас, возражать не станет.
Инструктор согласно кивнул.
– Когда охрану снимут, – продолжал Ларионов, – мы пустим штурмовиков Саркиева для физического уничтожения этих злосчастных деревьев. А отвечать за все буду я и только я.
"Говорит, прямо как Гитлер", – подумал Банкир и удивился собственной эрудиции.
– Нас здесь с вами девять человек, – заканчивал Ларионов. – Запись не ведется и прослушка не работает. Так что… при любом исходе дела терять мне будет, сами понимаете, нечего.
Этого он мог бы и не говорить. Люди, собравшиеся в ту ночь на даче в Успенском, были все очень опытные и очень понятливые.
26
– Ну, здравствуй, Игнат Андреевич, – сказала Верба с порога, потому что дверь ей открыл сам Чуханов.
– Здравствуй, Рыжая, – не растерялся отставной полковник. – Проходи.
Зато оказавшаяся тут же Марина Редькина растерялась так, что уронила на пол тарелку, которую вытирала, идя с кухни и торопясь на звонок. Жена Тимофея не просто растерялась – она испугалась до икоты, увидев знакомое лицо суровой гэбэшницы, испугалась так, что даже не обратила внимание на странное обращение к отчиму.
– Посуда бьется – жди удачи, – прокомментировала Верба добродушно и стала вежливо снимать сапоги – все-таки не с обыском пришла.
– Вера, это ко мне! – крикнул Чуханов в глубину квартиры. – Мы посидим в маленькой комнате?
Потом обернулся к дочке и попросил:
– Сделай нам кофе, пожалуйста.
Вот так. Внизу в "патроле", конечно, сидели Разгонов, Леша и Марат. На лестничной площадке, у подъезда, под окнами и даже на крыше дежурили ребята из группы Меньшикова. Одно нажатие на маленькую кнопочку – сигнал тревоги – и меньше, чем через десять секунд ее сотрудники были бы уже во всех комнатах. Но в квартиру для первого знакомства Верба все-таки пошла одна. Не такой это был для нее разговор, чтобы сразу у всех дверей автоматчиков ставить и заламывать руки поверженному противнику. Да и не верила она, что матерый агент многих разведок будет устраивать пошлую стрельбу или мордобой в присутствии жены, дочки, беременной внучки с мужем и двух пуделей. Даже обыскивать Никулина-Чуханова не захотелось. Предстал он перед ней в спортивном костюме без карманов, и было немыслимо предположить, что и в этой домашней обстановке не расстается он с прикрепленным где-нибудь под мышкой или под коленом пружинным ножом или стреляющей авторучкой "Стингер".
Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен.
– Что ты хочешь знать в первую очередь? – спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор.
– Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на "ты"?
Никулин улыбнулся.
– Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: "Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?"
– Кстати, – теперь улыбнулась Верба, – где тут у вас пепельница, господин Джаннини?
Никулин встал, поплотнее прикрыл дверь в прихожую и они закурили.
"Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке", – подумалось Татьяне.
– Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы?
– Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку, или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек – Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, сколько их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: "Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет.
Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал все эти мистические навороты. А Верба только кивнула молча, затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос:
– Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого?
– Да.
– Какое было задание?
– Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: "Иностранцам?" Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. "Нет, – сказал Седой, – любым мужчинам". Появился этот твой Юрка, и я вновь перешел к простому наблюдению.
– А если бы контакт состоялся?
– Мы бы предложили тебе другую работу.
– В КГБ?
– На том этапе – да. В управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.
– Чтобы в итоге убить? – быстро спросила Верба.
– Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это – его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!
– Глупостей?! – воскликнула Верба. – Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной – убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?
– Не все так просто, Рыжая, – сказал Никулин. – Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из Красных бригад, убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда Педро помутился рассудком.
В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием: осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день, как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега. Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней – я.
Четриоло знал меньше других, потому и прожил подольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много, и отправился сразу следом за Малиным. Не многим меньше было известно Джефу Кауэну…
– Стоп, стоп, стоп, – перебила Верба. – Так не годится, что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового. Все-таки лучше по-другому: вопрос – ответ.
– Пожалуйста, – согласился он равнодушно.
И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не будет зависеть от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой – осужденному уже все равно.
"Господи! – подумала Верба. – Да ведь это же я, я – его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда".
"Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет. И ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его – задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред.
Дверь внезапно открылась, и Марина принесла им кофе.
Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.
– Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италию, но практически по всему миру, – с неопределенной интонацией сказала она.
– Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.
– Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?
– Раньше кого? – не понял Никулин.
Но Верба уже разговаривала сама с собой:
– Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой – это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро. Троих Фернандо убил, а о четвертом – близнеце – просто не знал. "Железная маска-2". Я правильно догадалась?
– Потрясающе! – выдохнул Игнат Андреевич. – Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь – двоемыслие. Ну, не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну, не совмещаются – и все тут! Какая, к черту, "Железная маска"? Это же совсем другое литературное произведение – доктор Джекил и мистер Хайд!..
***
Вся ненависть копившаяся в ней тринадцать лет была теперь сконцентрирована в одну точку – точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой ненависти своей она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд нерастраченной еще злобы был направлен теперь на одного единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой – собственной персоной…