Страница:
— А теперь на желтый — вперед. И как можно резче. Педаль в пол, — скомандовал Малин.
На столь мощной машине, как «Ниссан-Патроль», я никогда раньше не ездила, и ощущение было такое, будто мы взлетаем. «Волга», разумеется, перестав идиотически подмигивать, ворвалась на Петровский бульвар уже на красный.
Малин, довольный, рассмеялся.
— Кто они? — спросила я.
— Не знаю пока, до дома доедем — будем разбираться. И мы доехали до его дома. Остановив машину в чудесном тихом переулке у Покровских ворот возле шестиэтажного здания начала века, вошли в роскошный прохладный подъезд и пешком поднялись на второй этаж. Малин открыл дверь ключом и пропустил меня вперед.
— Прошу. Располагайся. Гостиная налево. А я сейчас.
Ничего особенного в доме Малина я не отметила — обычная пижонская хата в центре, с четырехметровыми потолками и прекрасным паркетом. Бывшая коммуналка, перепланированная под отдельную после капремонта. Красивая мебель, японский «ящик», видюшник, музыкальный центр, радиотелефон «Панасоник» с автоответчиком — нормальный уровень для полковника ГБ или крупного авантюриста.
Он вошел и спросил:
— Что будешь пить?
— «Мартини бьянко», — сказала я нагло.
— Недопила с иностранцем? Понятно, — проговорил Малин, и я с известной долей восхищения отметила его профессиональную наблюдательность. — Бьянко нет — есть россо. Сойдет?
— Сойдет, — улыбнулась я.
— Ну и прекрасно. А я предпочту «Хэннеси».
— Это еще что такое?
— Лучший французский коньяк. Для меня, во всяком случае.
— Неужели лучший? — усомнилась я. — Почему я про него никогда не слыхала?
— А ты еще много о чем не слыхала, — резонно заметил он и, подойдя к окну (не вплотную), осторожно поглядел на улицу сквозь тюлевые занавески. — Хочешь посмотреть?
Я поднялась из кресла, пересекла комнату и проследила за взглядом Малина, спрятавшись за его спиной, словно опасалась выстрела.
По ту сторону переулка припарковалась давешняя «Волга», а возле нее у открытой дверцы стоял, покуривая, молодой человек кавказского вида в хорошем костюме. Время от времени он обводил взглядом окна нашего дома, а правую руку постоянно держал в кармане.
— Да, — сказал Малин глубокомысленно, — пить придется немножко позже. Сначала решим формальные вопросы.
Он взял трубку «Панасоника», нажал на аппарате подряд несколько кнопок непонятного мне назначения, после чего непрерывный гудок стал очень громким, и набрал номер.
— Дежурный лейтенант Шурша слушает, — провозгласил телефон, и я догадалась, что это Малин включил селекгорный режим. Специально для меня?
— Лейтенант Шурша, с вами говорит полковник Малин. Соедините меня, пожалуйста, с майором Еремеевым.
После недолгого гудения и щелчков раздался новый голос:
— Майор Еремеев на проводе.
— Привет, Петр, есть интересная работа для твоих ребят. У меня перед подъездом маячат какие-то типы на черной «Волге». Записывай номер… Они меня вели от самого «Интуриста», но я их не знаю, не жду, и вообще они мне даром не нужны, однако очень интересно узнать, откуда такие идиоты берутся. Все. Действуй, Петр. Только еще одна маленькая просьба. Соедини меня сейчас с руководством ПГУ.
— Вопрос какой?
— Вопрос кадровый.
— Хорошо. Подожди, сейчас будешь говорить с полковником Ивановским Алексеем Власовичем. А я полетел.
— Счастливо, Петр… Але! Алексей Власович?
—Товарищ полковник, Иваневский на совещании. Что ему передать?
— Ничего. Соедините меня тогда с Трегубовым. Он у себя?
— Да, но…
— Никаких «но». Передайте, что это срочно.
— Малин? — ворвался в комнату голос генерал-лейтенанта Трегубова, и я почувствовала себя героиней детективного фильма. Я никогда не видела Трегубова и даже голоса его не слышала, но слишком хорошо знала, кто это такой. Это был заместитель начальника нашего Первого главного управления КГБ СССР, действительно главного, действительно первого, самого большого по численности и самого престижного.
— Малин! — прогремел Трегубов. — Что у тебя там сегодня на ночь глядя?
— Иван Николаевич, мне нужно срочно перевести одного человечка из вашего управления в мое. Оформить можно завтра, но в известность я вас ставлю именно сегодня, сейчас, потому что я снял сотрудника с задания и перебросил в силу необходимости и под свою ответственность на другой объект.
— Фамилия? — осведомился Трегубов.
— Лозова Татьяна…
— Вячеславовна, — подсказала я быстро и шепотом.
— …Вячеславовна.
— Минуточку.
Возникла пауза. Боже! Трегубов лично наводил обо мне справки.
— Забирай, — сказал он наконец. — Я у себя пометил. Проблем не будет. Это все?
— Пока да, — многозначительно ответил Малин и отключился.
Смотал пленку на автоответчике, вынул кассету, убрал в коробочку и, сделав наклейку, аккуратно надписал. Положил в ящик стола. И только после этого повернулся ко мне и сказал:
— Ну?
— Ну и ну, — откликнулась я растерянно и, честно говоря, еле переводя дух от всего услышанного. — Ты кто такой, Малин?
— Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее узнать, кто ты такая. Давай наконец выпьем. Кажется, рабочий день все-таки кончился.
— А эти? — кивнула я в сторону улицы.
— А это уже не наша работа.
— Правда? — переспросила я с сомнением. И тут за окном послышался шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и, кажется, даже щелканье затворов.
Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:
— Вот так надо работать! — Потом добавил: — К окну не подходи. Чуть позже. Я, правда, думаю, стрельбы не будет, но Бог их знает, что это за птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.
И, махнув рукой, он сам подошел к окну. Смотреть там было уже особо не на что. Пресловутых кавказцев растаскивали по двум прибывшим машинам завернув за спины руки, а их арестованную «Волгу» споро обыскивали еще двое из группы быстрого реагирования очевидно на предмет поисков оружия. Потом все уехали.
— Почему ты не вышел туда? — спросила я.
— Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский сад. А главное — никогда не надо лишний раз светиться. Что, если они вообще преследовали не меня?
— А кого же? — не поняла я.
— Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с которым меня спутали, тебя, наконец.
— Да брось ты! Меня-то зачем?
— Ах, девочка!..
Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно приятно почувствовать себя не младшим лейтенантом, не шлюхой, даже не мастером спорта, а девочкой, просто девочкой.
— И ты работаешь в ПГУ! Да уж, не зря я тебя оттуда уволил. Тебе учиться надо. (Господи, опять учиться. В который раз мне это говорят?) Ну ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.
— А почему, собственно, я должна рассказывать о себе? — поинтересовалась я, когда мы уже сделали по глоточку и я оценила тонкий и терпкий вкус красного мартини.
— А потому, девочка, что я беру тебя на работу.
— В другое управление КГБ?
— Да.
— В какое?
— В Двадцать первое главное управление. Для штатного офицера КГБ в восемьдесят седьмом году это звучало примерно как выражение «на кудыкину гору».
— Такого нет, — сказала я жестко.
— Какая осведомленность!
— Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.
— Ну вот что, нешкольница, слушай меня внимательно. Даже самую малую толику закрытой информации ть сможешь получить лишь после того, как вопрос о твоем приеме на работу будет решен окончательно и положительным образом.
— Понятно, — процедила я, закипая. — Анкету я уже дала. Теперь надо душу вывернуть. А если я не хочу? Если я откажусь работать в вашем управлении и вообще в сраном КГБ?!
— Нет. — сказал полковник Малин холодно и властно. — Отказаться в этой ситуации можем только мы.
— Да?! — язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну из стоек карате. — Да? Ты так считаешь? Ты, кажется, звал меня девочкой. Так послушай, мальчик, послушай, Сергунчик, на что способна эта, с позволения сказать, девочка. Знаешь, что я сказала полковнику Генштаба Челобитникову, когда он в восемьдесят пятом в Термезе поздравил нас с победой на Саланге и добавил несколько дежурных фраз из газеты «Правда»? «В рот он ебись, ваш интернациональный долг, — сказала я. — Можете у себя в Москве отдавать долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я ничего не должна. Я просто их всех ненавижу. За то и воюю». Я никого и никогда не боялась, Сергунчик. И вашего ГБ, от которого весь мир содрогается, я тоже не боюсь. Вы считаете, что можете любого заставить работать на вас. Нет, на вас работают только законченные сволочи и трусы. Ваша сила, ваша власть держится на страхе. А с теми, кто не боится, с такими, как Новодворская и Щаранский, вы ничего не можете сделать. Меня вы можете убить. Но я не боюсь мерти. Давно уже не боюсь. Что еще? Тюрьма, зона? Зону я тоже не боюсь, хоть и не была там. Я найду общий язык с ворами, и мы еще такое устроим, что от вашего живого места не останется. Так что это вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик…
Я села и залпом выпила полстакана вермута. Малин, опустив голову, смотрел в стол — явно прятал от меня глаза тогда и я не понимала, зачем наговорила ему это действительно потеряла контроль над собой? Или в их традициях сознательно нарывалась на, что Малин не тот, за кого себя выдает? Наверно, было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же он меня удивил.
— Отлично! — произнес Малин, поднимая чуть ли не смеющиеся глаза. — Отлично, девочка!
— Что отлично? — не поняла я.
Все-таки это было чересчур — такая реакция. То ли пора вызывать автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.
— Это был психологический тест, — пояснил Малин. — Конечно, ты можешь отказаться от работы с нами. Но будет жаль: ты нам подходишь идеально.
— Вот как?.. — несколько растерялась я от такого поворота. — Зачем же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?
— Многое, — поправил Малин, — но не все.
— Ну и с чего же начать?
— А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты дошла до жизни такой.
— Понятно. Можно я выпью коньяку?
— Можно, — сказал Малин.
И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.
— Еще один вопросик, прежде чем я начну свой духовный стриптиз. Это очень важно. Правда. Как ты вышел на меня? Почему?
— Ну, это очень просто. Я сейчас набираю людей преимущественно из бывших профессиональных спортсменов — такова специфика работы. А среди спортсменов меня интересуют люди с высоким уровнем интеллекта, эрудиции или с какими-то иными выдающимися способностями: уникальная память, редкая профессия, владение языками, мастерство в одном из видов искусства. Сама понимаешь, такое среди спортсменов, даже бывших, встречается не часто.
— Ну и что же, — усмехнулась я, — в ежегодном справочнике Всесоюзной федерации фигурного катания за восемьдесят третий год была пометка о моем выдающемся интеллекте?
— Нет, — ответил Малин серьезно, — там-то как раз была пометка: «Дура». И подпись: «В.И.Крайнов».
— Правда?
— Не знаю, правда ли, но на словах он мне так и сказал. Поведал про все твои успехи, про все фокусы. И вообще, когда я объяснил, кого ищу, он сразу назвал мне двоих.
— Двоих? — удивилась я.
— Да. Тебя и Чистякову. Чистякову даже в первую очередь. Она бы, сказал Крайнев, вам еще лучше подошла, вот была бестия талантливая, все могла, все умела, а знала больше, чем академик. Да жаль, не уберегли девку! Так примерно и сказал. И тогда я решил найти тебя. Вот и вся история.
Теперь, когда полковник Малин произнес такие слова о Машке, мне захотелось расцеловать его. И это была уже не влюбленность — это была эйфория и экзальтация, я смотрела на него, как на любимого киноартиста, как на сверхпопулярную рок-звезду… Нет, даже не так. Я смотрела на него, как смотрит католический фанатик на Папу Римского.
Теперь я знала, с чего начинать — конечно, с Машки. Нет, я не доверила ему своей главной тайны, и в некоторых местах моей исповеди пришлось хитрить, но в остальном рассказ получился предельно откровенным.
А потом наступила очередь Сергея. Его история еще больше напоминала авантюрный роман. Но я поверила, несмотря на весь свой скепсис, озлобленность и нелюбовь к людям. Ледяная корка внутри меня треснула и начала оттаивать. Медленно, очень медленно, но уже заметно. Я почувствовала приятную теплоту, зародившуюся где-то глубоко-глубоко, и заплакала. А он утешал меня. Потом мы опять вспоминали Машку, и я снова плакала, и он снова утешал меня. Мы говорили, и говорили, и говорили, и ничего нам было не надо больше, и целовал он меня в лоб, и в щеки, и в шею, но не так, как целуют до, а так, как целуют после. Как целуют, утешая, давно знакомую женщину, с которой прожито много-много дней и ночей. А я прижималась к его груди, обнимала его, но лишь потому, что искала тепла, защиты, ласки. Может, мы слишком много выпили, может, уже наступило утро и усталость брала свое, а может, мы не были в тот момент мужчиной и женщиной — мы были просто человеками, гражданами вселенной, причастными к ее великим тайнам. Наверно, тогда и придумалось это слово — приметные. Помню, как мы стояли обнявшись в темноте, и я спросила:
— Сергей, и многих ты успел найти среди бывших спортсменов, готовых пойти вместе с тобой?
— Пока только одного, — ответил он задумчиво и печально.
— И кто же это? — спросила я с любопытством.
— Это ты.
В ту же секунду теплота, копившаяся внутри меня, хлынула могучим потоком, размывая, растапливая напрочь остатки взломанного льда. И я задохнулась от жгучей любви и страсти, а еще от нестерпимого желания поведать ему свою страшную тайну, чтобы больше уже ничего и никогда не скрывать от этого человека.
Конечно, я рассказала бы ему все, но тут внезапно зазвонил телефон. В половине пятого утра. Вряд ли это был закадычный приятель, решивший узнать, как поживает старина Малин. Вряд ли.
Глава четвертая
На столь мощной машине, как «Ниссан-Патроль», я никогда раньше не ездила, и ощущение было такое, будто мы взлетаем. «Волга», разумеется, перестав идиотически подмигивать, ворвалась на Петровский бульвар уже на красный.
Малин, довольный, рассмеялся.
— Кто они? — спросила я.
— Не знаю пока, до дома доедем — будем разбираться. И мы доехали до его дома. Остановив машину в чудесном тихом переулке у Покровских ворот возле шестиэтажного здания начала века, вошли в роскошный прохладный подъезд и пешком поднялись на второй этаж. Малин открыл дверь ключом и пропустил меня вперед.
— Прошу. Располагайся. Гостиная налево. А я сейчас.
Ничего особенного в доме Малина я не отметила — обычная пижонская хата в центре, с четырехметровыми потолками и прекрасным паркетом. Бывшая коммуналка, перепланированная под отдельную после капремонта. Красивая мебель, японский «ящик», видюшник, музыкальный центр, радиотелефон «Панасоник» с автоответчиком — нормальный уровень для полковника ГБ или крупного авантюриста.
Он вошел и спросил:
— Что будешь пить?
— «Мартини бьянко», — сказала я нагло.
— Недопила с иностранцем? Понятно, — проговорил Малин, и я с известной долей восхищения отметила его профессиональную наблюдательность. — Бьянко нет — есть россо. Сойдет?
— Сойдет, — улыбнулась я.
— Ну и прекрасно. А я предпочту «Хэннеси».
— Это еще что такое?
— Лучший французский коньяк. Для меня, во всяком случае.
— Неужели лучший? — усомнилась я. — Почему я про него никогда не слыхала?
— А ты еще много о чем не слыхала, — резонно заметил он и, подойдя к окну (не вплотную), осторожно поглядел на улицу сквозь тюлевые занавески. — Хочешь посмотреть?
Я поднялась из кресла, пересекла комнату и проследила за взглядом Малина, спрятавшись за его спиной, словно опасалась выстрела.
По ту сторону переулка припарковалась давешняя «Волга», а возле нее у открытой дверцы стоял, покуривая, молодой человек кавказского вида в хорошем костюме. Время от времени он обводил взглядом окна нашего дома, а правую руку постоянно держал в кармане.
— Да, — сказал Малин глубокомысленно, — пить придется немножко позже. Сначала решим формальные вопросы.
Он взял трубку «Панасоника», нажал на аппарате подряд несколько кнопок непонятного мне назначения, после чего непрерывный гудок стал очень громким, и набрал номер.
— Дежурный лейтенант Шурша слушает, — провозгласил телефон, и я догадалась, что это Малин включил селекгорный режим. Специально для меня?
— Лейтенант Шурша, с вами говорит полковник Малин. Соедините меня, пожалуйста, с майором Еремеевым.
После недолгого гудения и щелчков раздался новый голос:
— Майор Еремеев на проводе.
— Привет, Петр, есть интересная работа для твоих ребят. У меня перед подъездом маячат какие-то типы на черной «Волге». Записывай номер… Они меня вели от самого «Интуриста», но я их не знаю, не жду, и вообще они мне даром не нужны, однако очень интересно узнать, откуда такие идиоты берутся. Все. Действуй, Петр. Только еще одна маленькая просьба. Соедини меня сейчас с руководством ПГУ.
— Вопрос какой?
— Вопрос кадровый.
— Хорошо. Подожди, сейчас будешь говорить с полковником Ивановским Алексеем Власовичем. А я полетел.
— Счастливо, Петр… Але! Алексей Власович?
—Товарищ полковник, Иваневский на совещании. Что ему передать?
— Ничего. Соедините меня тогда с Трегубовым. Он у себя?
— Да, но…
— Никаких «но». Передайте, что это срочно.
— Малин? — ворвался в комнату голос генерал-лейтенанта Трегубова, и я почувствовала себя героиней детективного фильма. Я никогда не видела Трегубова и даже голоса его не слышала, но слишком хорошо знала, кто это такой. Это был заместитель начальника нашего Первого главного управления КГБ СССР, действительно главного, действительно первого, самого большого по численности и самого престижного.
— Малин! — прогремел Трегубов. — Что у тебя там сегодня на ночь глядя?
— Иван Николаевич, мне нужно срочно перевести одного человечка из вашего управления в мое. Оформить можно завтра, но в известность я вас ставлю именно сегодня, сейчас, потому что я снял сотрудника с задания и перебросил в силу необходимости и под свою ответственность на другой объект.
— Фамилия? — осведомился Трегубов.
— Лозова Татьяна…
— Вячеславовна, — подсказала я быстро и шепотом.
— …Вячеславовна.
— Минуточку.
Возникла пауза. Боже! Трегубов лично наводил обо мне справки.
— Забирай, — сказал он наконец. — Я у себя пометил. Проблем не будет. Это все?
— Пока да, — многозначительно ответил Малин и отключился.
Смотал пленку на автоответчике, вынул кассету, убрал в коробочку и, сделав наклейку, аккуратно надписал. Положил в ящик стола. И только после этого повернулся ко мне и сказал:
— Ну?
— Ну и ну, — откликнулась я растерянно и, честно говоря, еле переводя дух от всего услышанного. — Ты кто такой, Малин?
— Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее узнать, кто ты такая. Давай наконец выпьем. Кажется, рабочий день все-таки кончился.
— А эти? — кивнула я в сторону улицы.
— А это уже не наша работа.
— Правда? — переспросила я с сомнением. И тут за окном послышался шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и, кажется, даже щелканье затворов.
Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:
— Вот так надо работать! — Потом добавил: — К окну не подходи. Чуть позже. Я, правда, думаю, стрельбы не будет, но Бог их знает, что это за птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.
И, махнув рукой, он сам подошел к окну. Смотреть там было уже особо не на что. Пресловутых кавказцев растаскивали по двум прибывшим машинам завернув за спины руки, а их арестованную «Волгу» споро обыскивали еще двое из группы быстрого реагирования очевидно на предмет поисков оружия. Потом все уехали.
— Почему ты не вышел туда? — спросила я.
— Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский сад. А главное — никогда не надо лишний раз светиться. Что, если они вообще преследовали не меня?
— А кого же? — не поняла я.
— Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с которым меня спутали, тебя, наконец.
— Да брось ты! Меня-то зачем?
— Ах, девочка!..
Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно приятно почувствовать себя не младшим лейтенантом, не шлюхой, даже не мастером спорта, а девочкой, просто девочкой.
— И ты работаешь в ПГУ! Да уж, не зря я тебя оттуда уволил. Тебе учиться надо. (Господи, опять учиться. В который раз мне это говорят?) Ну ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.
— А почему, собственно, я должна рассказывать о себе? — поинтересовалась я, когда мы уже сделали по глоточку и я оценила тонкий и терпкий вкус красного мартини.
— А потому, девочка, что я беру тебя на работу.
— В другое управление КГБ?
— Да.
— В какое?
— В Двадцать первое главное управление. Для штатного офицера КГБ в восемьдесят седьмом году это звучало примерно как выражение «на кудыкину гору».
— Такого нет, — сказала я жестко.
— Какая осведомленность!
— Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.
— Ну вот что, нешкольница, слушай меня внимательно. Даже самую малую толику закрытой информации ть сможешь получить лишь после того, как вопрос о твоем приеме на работу будет решен окончательно и положительным образом.
— Понятно, — процедила я, закипая. — Анкету я уже дала. Теперь надо душу вывернуть. А если я не хочу? Если я откажусь работать в вашем управлении и вообще в сраном КГБ?!
— Нет. — сказал полковник Малин холодно и властно. — Отказаться в этой ситуации можем только мы.
— Да?! — язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну из стоек карате. — Да? Ты так считаешь? Ты, кажется, звал меня девочкой. Так послушай, мальчик, послушай, Сергунчик, на что способна эта, с позволения сказать, девочка. Знаешь, что я сказала полковнику Генштаба Челобитникову, когда он в восемьдесят пятом в Термезе поздравил нас с победой на Саланге и добавил несколько дежурных фраз из газеты «Правда»? «В рот он ебись, ваш интернациональный долг, — сказала я. — Можете у себя в Москве отдавать долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я ничего не должна. Я просто их всех ненавижу. За то и воюю». Я никого и никогда не боялась, Сергунчик. И вашего ГБ, от которого весь мир содрогается, я тоже не боюсь. Вы считаете, что можете любого заставить работать на вас. Нет, на вас работают только законченные сволочи и трусы. Ваша сила, ваша власть держится на страхе. А с теми, кто не боится, с такими, как Новодворская и Щаранский, вы ничего не можете сделать. Меня вы можете убить. Но я не боюсь мерти. Давно уже не боюсь. Что еще? Тюрьма, зона? Зону я тоже не боюсь, хоть и не была там. Я найду общий язык с ворами, и мы еще такое устроим, что от вашего живого места не останется. Так что это вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик…
Я села и залпом выпила полстакана вермута. Малин, опустив голову, смотрел в стол — явно прятал от меня глаза тогда и я не понимала, зачем наговорила ему это действительно потеряла контроль над собой? Или в их традициях сознательно нарывалась на, что Малин не тот, за кого себя выдает? Наверно, было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же он меня удивил.
— Отлично! — произнес Малин, поднимая чуть ли не смеющиеся глаза. — Отлично, девочка!
— Что отлично? — не поняла я.
Все-таки это было чересчур — такая реакция. То ли пора вызывать автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.
— Это был психологический тест, — пояснил Малин. — Конечно, ты можешь отказаться от работы с нами. Но будет жаль: ты нам подходишь идеально.
— Вот как?.. — несколько растерялась я от такого поворота. — Зачем же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?
— Многое, — поправил Малин, — но не все.
— Ну и с чего же начать?
— А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты дошла до жизни такой.
— Понятно. Можно я выпью коньяку?
— Можно, — сказал Малин.
И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.
— Еще один вопросик, прежде чем я начну свой духовный стриптиз. Это очень важно. Правда. Как ты вышел на меня? Почему?
— Ну, это очень просто. Я сейчас набираю людей преимущественно из бывших профессиональных спортсменов — такова специфика работы. А среди спортсменов меня интересуют люди с высоким уровнем интеллекта, эрудиции или с какими-то иными выдающимися способностями: уникальная память, редкая профессия, владение языками, мастерство в одном из видов искусства. Сама понимаешь, такое среди спортсменов, даже бывших, встречается не часто.
— Ну и что же, — усмехнулась я, — в ежегодном справочнике Всесоюзной федерации фигурного катания за восемьдесят третий год была пометка о моем выдающемся интеллекте?
— Нет, — ответил Малин серьезно, — там-то как раз была пометка: «Дура». И подпись: «В.И.Крайнов».
— Правда?
— Не знаю, правда ли, но на словах он мне так и сказал. Поведал про все твои успехи, про все фокусы. И вообще, когда я объяснил, кого ищу, он сразу назвал мне двоих.
— Двоих? — удивилась я.
— Да. Тебя и Чистякову. Чистякову даже в первую очередь. Она бы, сказал Крайнев, вам еще лучше подошла, вот была бестия талантливая, все могла, все умела, а знала больше, чем академик. Да жаль, не уберегли девку! Так примерно и сказал. И тогда я решил найти тебя. Вот и вся история.
Теперь, когда полковник Малин произнес такие слова о Машке, мне захотелось расцеловать его. И это была уже не влюбленность — это была эйфория и экзальтация, я смотрела на него, как на любимого киноартиста, как на сверхпопулярную рок-звезду… Нет, даже не так. Я смотрела на него, как смотрит католический фанатик на Папу Римского.
Теперь я знала, с чего начинать — конечно, с Машки. Нет, я не доверила ему своей главной тайны, и в некоторых местах моей исповеди пришлось хитрить, но в остальном рассказ получился предельно откровенным.
А потом наступила очередь Сергея. Его история еще больше напоминала авантюрный роман. Но я поверила, несмотря на весь свой скепсис, озлобленность и нелюбовь к людям. Ледяная корка внутри меня треснула и начала оттаивать. Медленно, очень медленно, но уже заметно. Я почувствовала приятную теплоту, зародившуюся где-то глубоко-глубоко, и заплакала. А он утешал меня. Потом мы опять вспоминали Машку, и я снова плакала, и он снова утешал меня. Мы говорили, и говорили, и говорили, и ничего нам было не надо больше, и целовал он меня в лоб, и в щеки, и в шею, но не так, как целуют до, а так, как целуют после. Как целуют, утешая, давно знакомую женщину, с которой прожито много-много дней и ночей. А я прижималась к его груди, обнимала его, но лишь потому, что искала тепла, защиты, ласки. Может, мы слишком много выпили, может, уже наступило утро и усталость брала свое, а может, мы не были в тот момент мужчиной и женщиной — мы были просто человеками, гражданами вселенной, причастными к ее великим тайнам. Наверно, тогда и придумалось это слово — приметные. Помню, как мы стояли обнявшись в темноте, и я спросила:
— Сергей, и многих ты успел найти среди бывших спортсменов, готовых пойти вместе с тобой?
— Пока только одного, — ответил он задумчиво и печально.
— И кто же это? — спросила я с любопытством.
— Это ты.
В ту же секунду теплота, копившаяся внутри меня, хлынула могучим потоком, размывая, растапливая напрочь остатки взломанного льда. И я задохнулась от жгучей любви и страсти, а еще от нестерпимого желания поведать ему свою страшную тайну, чтобы больше уже ничего и никогда не скрывать от этого человека.
Конечно, я рассказала бы ему все, но тут внезапно зазвонил телефон. В половине пятого утра. Вряд ли это был закадычный приятель, решивший узнать, как поживает старина Малин. Вряд ли.
Глава четвертая
— Что же ты не звонишь, Малин? — загремел в тишине голос Трегубова.
— Изволю почивать, Иван Николаевич, — соврал Сергей. — Что-нибудь случилось?
— Да не то чтобы случилось, — как-то странно замялся Трегубов. — Просто… Где сейчас эта Лозова, которую ты просил перевести?
— А почему вы спрашиваете? — ревниво спросил Сергей.
— А потому, друг мой, что люди, маячившие перед твоими окнами, знать не знают, кто ты такой, нужен ты им как прошлогодний снег. И вели они не тебя, а Лозову.
— Вот как, — только и сказал Сергей, потом, повернувшись ко мне, сделал выразительное движение головой, одновременно поднял брови и округлил глаза, как бы говоря: «Вот видишь».
— Ты слушай дальше, — гремел Трегубов. — Эти «кавказцы» оказались сотрудниками итальянской спецслужбы. Но мы не сможем долго задерживать их, будет международный скандал. В общем, мне срочно нужны твои каналы за рубежом. Но это уже во-вторых, а во-первых, где все-таки Лозова?
— Лозова здесь, рядом со мной.
— Очень хорошо. Что она знает об этих итальянцах?
— Она знает только об одном. По имени Бернардо, а фамилия… Иван Николаевич, да она вам сама расскажет.
— Естественно. Только не по телефону, пусть сюда приедет.
— Вместе со мной, — быстро сказал Малин.
— Натурально вместе с тобой. Я же сказал, что ты мне сейчас нужен.
— Вы на работе? — спросил на всякий случай Сергей.
— Да, — сказал Трегубов и перед тем, как повесить трубку, еще пробормотал: — Нету среди них никакого Бернардо.
Машину Сергей повел сам. То ли не болела уже нога, то ли он умел не обращать внимания на такие мелочи. До Ясенева, конечно, расстояние приличное, но по ночному городу правил мы почти никаких не соблюдали, и получилось всей езды не больше получаса. Но езды все-таки напряженной. Поэтому обсудить успели только самое главное.
— Что они так переполошились, как ты думаешь?
— А что тут думать? — сказал Сергей с уверенностью всезнающего человека. — Сейчас Одиннадцатый главк (по борьбе с терроризмом) совместно с итальянцами начал работу над программой борьбы с мафией. Итальянским спецам мы очень многим обязаны. А программа жуть какая серьезная, курирует ее фактически лично Генсек. Так что на карту поставлено многое. Кстати, итальянские шпионы у нас — это вообще экзотика. А сегодня только конфликта с Италией нам и не хватало.
— Ну и что же, ты будешь звонить Дедушке, чтобы все уладить?
— Зачем Дедушке? Зачем старика беспокоить из-за ерунды. Буду звонить шефу итальянского ИКСа. Этого вполне достаточно.
А уже перед самыми дверьми Сергей вдруг остановился и сказал:
— Татьяна, извини ради Бога, но я должен тебя спросить. Ты уверена, что рассказала мне все об этом итальянце и вообще обо всех итальянцах, с которыми когда-либо виделась?
— Уверена, Сергей. И не бойся, я не обижаюсь. Я уже достаточно в этом дерьме покрутилась, чтобы ни на что не обижаться. Никаких итальянцев у меня раньше не было. Будем говорить: явных итальянцев. Но ведь все мои контакты, без исключения все, подшиты в восьмом отделе у Куницина, и Трегубов наверняка уже их проверил.
— Да, ты права, — сказал Малин, и мы пошли.
— Иди первой, — предложил он, — тебе будет приятнее.
Я не сразу поняла, но мне действительно было приятно, когда дежурные на всех дверях, на всех этажах, прочитав в пропуске мою фамилию, козыряли и не задавали больше никаких вопросов. Малину такое удовольствие, очевидно, уже приелось. А я вот, между прочим, до сих пор балдею от этой «зеленой улицы» для красной книжечки.
Выяснилось все довольно быстро. Трегубов сразу сменил гнев на милость и откровенно заигрывал со мной, шутил, что, если б мы встретились раньше, никогда бы он меня не отпустил из ПГУ, потому что такие миниатюрные красавицы с языками да еще с карате позарез нужны ему для работы «на холоде». Малин непрерывно звонил по телефону. Долго говорил по-итальянски с Римом. Большинство присутствующих, разумеется, ни черта не понимали. Потом был разговор с Неаполем почему-то по-французски. Тут уже у Трегубова появилось осмысленное выражение на лице, но я-то все равно сидела как дура. Потом парой слов Сергей перемолвился с кем-то по-английски:
— Привет, старик, где бы мне сейчас найти Пьетро? Или Роберто.
А потом снова Неаполь, и Сергей уже не говорил, а ругался самыми черными итальянскими словами, и это можно было понять без всякого знания языка. Запомнилось часто повторяемое «соно фотгуто!» — с такой интонацией, ну прямо как наше «твою мать!». Я не ошиблась: по смыслу это было почти то же самое.
В огромный кабинет Трегубова то и дело заходили разной комплекции и разной степени интеллигентности майоры и полковники, сообщали свежую информацию. Пять телефонов на столе и один на маленьком столике трещали друг за другом почти не переставая, адъютантик-старлей только и успевал трубки сдергивать. В общем, было такое ощущение, что пять утра — самый разгар рабочего дня у разведчиков.
В результате всей этой чехарды выяснилось следующее.
Глубоко законспирированная команда итальянских «чекистов» прибыла в Советский Союз, абсолютно не имея намерения как-то ущемить интересы великой страны и вообще вмешиваться во внутренние дела СССР. Цель их приезда была одна: захват скрывающегося здесь под именем Бернардо Фелоцци неаполитанского мафиози по кличке Джинго. В «Интуристе» Джинго почувствовал за собой слежку и собирался, очевидно, прикрываться мною, выбирая момент для отрыва. Скорее всего он догадался, кто я, и специально, причем очень изящно, заманивал меня в свои сети, так заманивал, чтобы мне казалось, будто все наоборот. Очевидно, он рассчитывал на поддержку КГБ в ответственный и опасный для него момент. Когда же, вопреки всем расчетам, появился Малин и увел девушку, Джинго мигом сообразил, что линять надо немедленно. Думаю, мы еще разговаривали с Сергеем в фойе, а мафиози уже не было в зале. Следившие за Джинго никак не ожидали такого поворота событий и упустили парня. Поэтому единственной зацепкой для них осталась я. Вот, собственно, и все.
Дальнейшие поиски Джинго ни меня, ни Сергея уже не интересовали, хотя комитет активно включился в эту игру. Что ж, сами помешали, сами теперь и поможем поймать вашего бандита. Трегубов даже пожурил итальянцев за то, что они не обратились за помощью сразу. И правильно, между прочим, пожурил. Если бы не совместный Проект по борьбе с мафией, сидеть бы этим «карбонариям» в простой советской тюрьме на общих основаниях.
Ведь по нашим законам они обыкновенными преступниками получались. Но где ж им, итальянцам, понять наши порядки. А может быть, наоборот, они слишком хорошо знали ситуацию, вот и обнаглели. Но это опять же было совсем не наше дело.
Уезжали мы на рассвете. Первые пешеходы, первые машины, милиционеры, дворники… Город просыпался к новому рабочему дню. А мы, словно какой-нибудь загулявший Евгений Онегин, ехали домой спать.
— А куда мы, собственно, едем? — спросил вдруг Сергей.
— Не знаю. Ты же едешь. Домой, наверное.
— Домой-то домой, — не возражал Сергей, — спать хочется ужасно. Но к кому домой? К тебе или ко мне?
— Ко мне, разумеется, ближе, — рассудила я, — но, с другой стороны, нелогично. Ты что, меня оставить там хочешь? Мне будет грустно. А тебе наверняка надо быть у телефона.
— Ну уж нет, — злорадно сказал Сергей, — никаких телефонов. Хватит с меня на сегодня. И на вчера хватит, и на завтра, — добавил он. — Поставлю на автоответчик, пошли все в баню. Горячий душ и в постель! Разве что выпить еще по рюмке.
— Согласна, — сказала я, — только, Сереж, давай сейчас без всякого секса.
— Ты меня сильно переоцениваешь, девочка. После этой ночки не очень-то и захочется. А коньяк в таких случаях действует не как возбуждающее, а как снотворное.
Я потом вспоминала и думала, какой удивительный получился у нас разговор. Словно мы давно уже муж и жена. И нет у нас никаких проблем интимных или бытовых — только по работе, и от работы мы ужасно устали, как всегда, и едем в свое привычное уютное гнездышко — спать, просто спать, мирно обнявшись под одеялом.
Мы действительно так все и сделали: разделись, помылись, махнули по рюмке «Хэннеси» и провалились в сон. Ночной рубашки у меня с собой, конечно, не было, поэтому я спала нагишом, но и это не помешало. Мы уснули, как сурки. Правда, ненадолго.
Часа через четыре, наверно, при ярком свете солнца мы вернулись в мир уже разнополыми существами. Первым проснулся он, а точнее, поначалу лишь одна, но очень существенная часть его, и эта часть толкнула меня в бок. Тут же по всему моему телу разлилось мягкое ласковое тепло, словно я растворялась в потоках полуденного солнца. И не надо было никаких слов, ничего уже было не надо, кроме любимого, родного, прекрасного, горячего тела, обнимающего, притягивающего, входящего в меня…
Я закрыла глаза, и мир закачался, опрокидываясь, и мы были уже не здесь, мы летели по воздуху, и перед нами распахивались двери в незнакомые роскошные залы, протянувшиеся немыслимой анфиладой в бесконечность, и вдруг последняя дверь открылась в южную ночь, утопающую в сладком дурмане весеннего цветения, потом накатил густой запах июльских луговых трав, а за ним терпкий, горьковатый аромат прелой листвы и мокрых осенних деревьев, потом пахнуло пронзительной свежестью студеного моря и сосен, и ледяные волны накатывали на берег, поднимались в неистовом, каждый раз последнем порыве и падали, разбиваясь о камни на мириады сверкающих звезд, а звезды гасли и загорались вновь, галактики закручивались в спирали, рождались и гибли целые миры, Вселенная вспухала и вновь ужималась в точку, и это длилось, длилось, длилось, и было так невыносимо прекрасно, так немыслимо жарко среди льда и звезд, что мне захотелось кричать, чтобы все, все слышали, как мне хорошо, и я закричала, но не услышала собственного крика, ничего не услышала, просто вдруг откуда-то сверху упала огромная темнота и тишина…
Сергей сидел рядом, курил и блаженно улыбался.
— Что со мной было? — спросила я испуганно. — Я потеряла сознание?
— Да, — сказал он. — Ненадолго. А ты всегда так кричишь?
— Как?
— Очень громко.
— Не знаю, я не слышала.
— Понятно, что не слышала, — сказал Сергей. — А я даже испугался, пытался закрыть тебе рот поцелуем.
— Слушай, но это вообще… — Я тяжело дышала, как после хорошего бега.
— У меня так еще ни разу не было. Правда.
— У меня тоже. Просто мы нашли друг друга. Вот и все.
— Значит, ты первый у меня настоящий, — сказала я шепотом, а потом еще тише, но старательно, четко, как фразу из букваря: — Я тебя люблю.
— Татьяна, — он тоже перешел на шепот, — ты знаешь… мне кажется… Я чувствую, правда. Ты не поверишь, но это… это больше, чем любовь.
— Что ты хочешь сказать?
— Не знаю, я только чувствую пока. Сказать трудно. Понимаешь, вот я сливаюсь с тобой, и мне кажется, я сливаюсь со всей Вселенной. Бред, я знаю, что бред, но так я чувствую: дыхание природы, океан, звезды, галактики, я улетаю с тобой в вечность…
Я ошарашенно молчала. Чудо свершилось. Мы видели одни и те же образы. Мы читали мысли друг друга.
— Изволю почивать, Иван Николаевич, — соврал Сергей. — Что-нибудь случилось?
— Да не то чтобы случилось, — как-то странно замялся Трегубов. — Просто… Где сейчас эта Лозова, которую ты просил перевести?
— А почему вы спрашиваете? — ревниво спросил Сергей.
— А потому, друг мой, что люди, маячившие перед твоими окнами, знать не знают, кто ты такой, нужен ты им как прошлогодний снег. И вели они не тебя, а Лозову.
— Вот как, — только и сказал Сергей, потом, повернувшись ко мне, сделал выразительное движение головой, одновременно поднял брови и округлил глаза, как бы говоря: «Вот видишь».
— Ты слушай дальше, — гремел Трегубов. — Эти «кавказцы» оказались сотрудниками итальянской спецслужбы. Но мы не сможем долго задерживать их, будет международный скандал. В общем, мне срочно нужны твои каналы за рубежом. Но это уже во-вторых, а во-первых, где все-таки Лозова?
— Лозова здесь, рядом со мной.
— Очень хорошо. Что она знает об этих итальянцах?
— Она знает только об одном. По имени Бернардо, а фамилия… Иван Николаевич, да она вам сама расскажет.
— Естественно. Только не по телефону, пусть сюда приедет.
— Вместе со мной, — быстро сказал Малин.
— Натурально вместе с тобой. Я же сказал, что ты мне сейчас нужен.
— Вы на работе? — спросил на всякий случай Сергей.
— Да, — сказал Трегубов и перед тем, как повесить трубку, еще пробормотал: — Нету среди них никакого Бернардо.
Машину Сергей повел сам. То ли не болела уже нога, то ли он умел не обращать внимания на такие мелочи. До Ясенева, конечно, расстояние приличное, но по ночному городу правил мы почти никаких не соблюдали, и получилось всей езды не больше получаса. Но езды все-таки напряженной. Поэтому обсудить успели только самое главное.
— Что они так переполошились, как ты думаешь?
— А что тут думать? — сказал Сергей с уверенностью всезнающего человека. — Сейчас Одиннадцатый главк (по борьбе с терроризмом) совместно с итальянцами начал работу над программой борьбы с мафией. Итальянским спецам мы очень многим обязаны. А программа жуть какая серьезная, курирует ее фактически лично Генсек. Так что на карту поставлено многое. Кстати, итальянские шпионы у нас — это вообще экзотика. А сегодня только конфликта с Италией нам и не хватало.
— Ну и что же, ты будешь звонить Дедушке, чтобы все уладить?
— Зачем Дедушке? Зачем старика беспокоить из-за ерунды. Буду звонить шефу итальянского ИКСа. Этого вполне достаточно.
А уже перед самыми дверьми Сергей вдруг остановился и сказал:
— Татьяна, извини ради Бога, но я должен тебя спросить. Ты уверена, что рассказала мне все об этом итальянце и вообще обо всех итальянцах, с которыми когда-либо виделась?
— Уверена, Сергей. И не бойся, я не обижаюсь. Я уже достаточно в этом дерьме покрутилась, чтобы ни на что не обижаться. Никаких итальянцев у меня раньше не было. Будем говорить: явных итальянцев. Но ведь все мои контакты, без исключения все, подшиты в восьмом отделе у Куницина, и Трегубов наверняка уже их проверил.
— Да, ты права, — сказал Малин, и мы пошли.
— Иди первой, — предложил он, — тебе будет приятнее.
Я не сразу поняла, но мне действительно было приятно, когда дежурные на всех дверях, на всех этажах, прочитав в пропуске мою фамилию, козыряли и не задавали больше никаких вопросов. Малину такое удовольствие, очевидно, уже приелось. А я вот, между прочим, до сих пор балдею от этой «зеленой улицы» для красной книжечки.
Выяснилось все довольно быстро. Трегубов сразу сменил гнев на милость и откровенно заигрывал со мной, шутил, что, если б мы встретились раньше, никогда бы он меня не отпустил из ПГУ, потому что такие миниатюрные красавицы с языками да еще с карате позарез нужны ему для работы «на холоде». Малин непрерывно звонил по телефону. Долго говорил по-итальянски с Римом. Большинство присутствующих, разумеется, ни черта не понимали. Потом был разговор с Неаполем почему-то по-французски. Тут уже у Трегубова появилось осмысленное выражение на лице, но я-то все равно сидела как дура. Потом парой слов Сергей перемолвился с кем-то по-английски:
— Привет, старик, где бы мне сейчас найти Пьетро? Или Роберто.
А потом снова Неаполь, и Сергей уже не говорил, а ругался самыми черными итальянскими словами, и это можно было понять без всякого знания языка. Запомнилось часто повторяемое «соно фотгуто!» — с такой интонацией, ну прямо как наше «твою мать!». Я не ошиблась: по смыслу это было почти то же самое.
В огромный кабинет Трегубова то и дело заходили разной комплекции и разной степени интеллигентности майоры и полковники, сообщали свежую информацию. Пять телефонов на столе и один на маленьком столике трещали друг за другом почти не переставая, адъютантик-старлей только и успевал трубки сдергивать. В общем, было такое ощущение, что пять утра — самый разгар рабочего дня у разведчиков.
В результате всей этой чехарды выяснилось следующее.
Глубоко законспирированная команда итальянских «чекистов» прибыла в Советский Союз, абсолютно не имея намерения как-то ущемить интересы великой страны и вообще вмешиваться во внутренние дела СССР. Цель их приезда была одна: захват скрывающегося здесь под именем Бернардо Фелоцци неаполитанского мафиози по кличке Джинго. В «Интуристе» Джинго почувствовал за собой слежку и собирался, очевидно, прикрываться мною, выбирая момент для отрыва. Скорее всего он догадался, кто я, и специально, причем очень изящно, заманивал меня в свои сети, так заманивал, чтобы мне казалось, будто все наоборот. Очевидно, он рассчитывал на поддержку КГБ в ответственный и опасный для него момент. Когда же, вопреки всем расчетам, появился Малин и увел девушку, Джинго мигом сообразил, что линять надо немедленно. Думаю, мы еще разговаривали с Сергеем в фойе, а мафиози уже не было в зале. Следившие за Джинго никак не ожидали такого поворота событий и упустили парня. Поэтому единственной зацепкой для них осталась я. Вот, собственно, и все.
Дальнейшие поиски Джинго ни меня, ни Сергея уже не интересовали, хотя комитет активно включился в эту игру. Что ж, сами помешали, сами теперь и поможем поймать вашего бандита. Трегубов даже пожурил итальянцев за то, что они не обратились за помощью сразу. И правильно, между прочим, пожурил. Если бы не совместный Проект по борьбе с мафией, сидеть бы этим «карбонариям» в простой советской тюрьме на общих основаниях.
Ведь по нашим законам они обыкновенными преступниками получались. Но где ж им, итальянцам, понять наши порядки. А может быть, наоборот, они слишком хорошо знали ситуацию, вот и обнаглели. Но это опять же было совсем не наше дело.
Уезжали мы на рассвете. Первые пешеходы, первые машины, милиционеры, дворники… Город просыпался к новому рабочему дню. А мы, словно какой-нибудь загулявший Евгений Онегин, ехали домой спать.
— А куда мы, собственно, едем? — спросил вдруг Сергей.
— Не знаю. Ты же едешь. Домой, наверное.
— Домой-то домой, — не возражал Сергей, — спать хочется ужасно. Но к кому домой? К тебе или ко мне?
— Ко мне, разумеется, ближе, — рассудила я, — но, с другой стороны, нелогично. Ты что, меня оставить там хочешь? Мне будет грустно. А тебе наверняка надо быть у телефона.
— Ну уж нет, — злорадно сказал Сергей, — никаких телефонов. Хватит с меня на сегодня. И на вчера хватит, и на завтра, — добавил он. — Поставлю на автоответчик, пошли все в баню. Горячий душ и в постель! Разве что выпить еще по рюмке.
— Согласна, — сказала я, — только, Сереж, давай сейчас без всякого секса.
— Ты меня сильно переоцениваешь, девочка. После этой ночки не очень-то и захочется. А коньяк в таких случаях действует не как возбуждающее, а как снотворное.
Я потом вспоминала и думала, какой удивительный получился у нас разговор. Словно мы давно уже муж и жена. И нет у нас никаких проблем интимных или бытовых — только по работе, и от работы мы ужасно устали, как всегда, и едем в свое привычное уютное гнездышко — спать, просто спать, мирно обнявшись под одеялом.
Мы действительно так все и сделали: разделись, помылись, махнули по рюмке «Хэннеси» и провалились в сон. Ночной рубашки у меня с собой, конечно, не было, поэтому я спала нагишом, но и это не помешало. Мы уснули, как сурки. Правда, ненадолго.
Часа через четыре, наверно, при ярком свете солнца мы вернулись в мир уже разнополыми существами. Первым проснулся он, а точнее, поначалу лишь одна, но очень существенная часть его, и эта часть толкнула меня в бок. Тут же по всему моему телу разлилось мягкое ласковое тепло, словно я растворялась в потоках полуденного солнца. И не надо было никаких слов, ничего уже было не надо, кроме любимого, родного, прекрасного, горячего тела, обнимающего, притягивающего, входящего в меня…
Я закрыла глаза, и мир закачался, опрокидываясь, и мы были уже не здесь, мы летели по воздуху, и перед нами распахивались двери в незнакомые роскошные залы, протянувшиеся немыслимой анфиладой в бесконечность, и вдруг последняя дверь открылась в южную ночь, утопающую в сладком дурмане весеннего цветения, потом накатил густой запах июльских луговых трав, а за ним терпкий, горьковатый аромат прелой листвы и мокрых осенних деревьев, потом пахнуло пронзительной свежестью студеного моря и сосен, и ледяные волны накатывали на берег, поднимались в неистовом, каждый раз последнем порыве и падали, разбиваясь о камни на мириады сверкающих звезд, а звезды гасли и загорались вновь, галактики закручивались в спирали, рождались и гибли целые миры, Вселенная вспухала и вновь ужималась в точку, и это длилось, длилось, длилось, и было так невыносимо прекрасно, так немыслимо жарко среди льда и звезд, что мне захотелось кричать, чтобы все, все слышали, как мне хорошо, и я закричала, но не услышала собственного крика, ничего не услышала, просто вдруг откуда-то сверху упала огромная темнота и тишина…
Сергей сидел рядом, курил и блаженно улыбался.
— Что со мной было? — спросила я испуганно. — Я потеряла сознание?
— Да, — сказал он. — Ненадолго. А ты всегда так кричишь?
— Как?
— Очень громко.
— Не знаю, я не слышала.
— Понятно, что не слышала, — сказал Сергей. — А я даже испугался, пытался закрыть тебе рот поцелуем.
— Слушай, но это вообще… — Я тяжело дышала, как после хорошего бега.
— У меня так еще ни разу не было. Правда.
— У меня тоже. Просто мы нашли друг друга. Вот и все.
— Значит, ты первый у меня настоящий, — сказала я шепотом, а потом еще тише, но старательно, четко, как фразу из букваря: — Я тебя люблю.
— Татьяна, — он тоже перешел на шепот, — ты знаешь… мне кажется… Я чувствую, правда. Ты не поверишь, но это… это больше, чем любовь.
— Что ты хочешь сказать?
— Не знаю, я только чувствую пока. Сказать трудно. Понимаешь, вот я сливаюсь с тобой, и мне кажется, я сливаюсь со всей Вселенной. Бред, я знаю, что бред, но так я чувствую: дыхание природы, океан, звезды, галактики, я улетаю с тобой в вечность…
Я ошарашенно молчала. Чудо свершилось. Мы видели одни и те же образы. Мы читали мысли друг друга.