Страница:
Случайно прочитав это интервью, Фернандо пригласил Балаша к себе. Они нашли общий язык довольно быстро. Наконец Базотти спросил:
— Ты знаешь, как бороться со спецслужбами?
— Знаю. Для этого нужно создать еще одну спецслужбу. Но совершенно новую. Единственную в своем роде. Абсолютно секретную. С жесткой структурой и единым центром. С огромным опережением в технике и информационном обеспечении. С полномочиями больше, чем у любого президента, больше, чем у всех международных советов, организаций, сообществ, включая ООН. Примерно так.
— Спецслужба с полномочиями Господа Бога, — улыбнулся Базотги. И грустно добавил, пробормотав себе под нос: — Международное гестапо… А эта спецслужба сможет заодно покончить с мафией и коррупцией?
— Разумеется! — обрадовался Балаш хорошему вопроcy — Борьба с коррупцией, с организованной преступностью и контроль за спецслужбами — просто неразрывно связанные задачи. Все это мы будем осуществлять одновременно… Только, простите, для организации такой спецслужбы потребуются огромные деньги.
— Деньги у меня есть, — сказал Базотти уверенно.
— Вы, наверно, не понимаете, о каких деньгах идет речь, — усомнился Балаш.
— Хорошо, уточните порядок величины.
— Это будут ежегодные расходы, сопоставимые с бюджетом крупной европейской державы. Единовременные расходы окажутся еще больше. — Балаш задумался боясь ошибиться. — Раза в четыре.
— Для меня вполне доступно, — спокойно произнес Базотти. — Правда, из политических соображений имеет смысл подключить к нашей программе федеральные средства некоторых передовых стран, таких, как США, Великобритания, Франция. Но вообще, друг мой, вам надлежит беспокоиться не о деньгах, а о самой идее.
Мафиози не обманывал правозащитника. В его распоряжении действительно были уже триллионы долларов, анонимно вложенные в крупнейшие торговые, промышленные, финансовые, страховые компании всего мира. Многие очень знаменитые фирмы, процветающие, дающие шумную рекламу в десятках стран, реально принадлежали Базотти целиком. Зачастую об этом знали даже не все фиктивные совладельцы предприятий. Да им и не надо было это знать. Базотти их не обижал при распределении прибыли. Он вообще старался никого не обижать. Пока не обижали его.
Балаш загорелся. Через несколько дней был готов черновой, но весьма подробный проект создания международной спецслужбы. Проект был, разумеется, сверхсекретным, для официальных лиц написали второй вариант, а на поверхность выплыл и вовсе усеченный, подготовленный для прессы документ об учреждении фонда Базотти — Международного фонда по контролю за спецслужбами и борьбе с организованной преступностью и коррупцией. Вот такое длинное название. Коротко его называли обычно Фонд Би-Би-Эс. По именам трех главных учредителей — Базотти, Балаша и Спрингера. Тимоти Спрингер, один из лучших физиков-эксперименталыциков того времени, англичанин по происхождению, ставший доктором в двадцать четыре года, а в двадцать восемь — участником Манхэттенского проекта, теперь должен был возглавить суперсекретную лабораторию фонда Базотти, призванную обеспечить постоянное и подавляющее техническое превосходство новой международной спецслужбы над всеми спецслужбами мира. Был у фонда и четвертый учредитель, вошедший отдельной буквой в аббревиатуру названия — госдепартамент США. Такой учредитель был удобен Базотти и для комфортного размещения штаб-квартиры Интернэшнл Контрол Сервис в Майами, и для строительства секретной лаборатории в Колорадо, и для базирования спецподразделений и технических объектов службы ИКС: на всей огромной территории планеты, в значительной своей части контролируемой Соединенными Штатами.
Где-то при посредничестве американской администрации, где-то пользуясь иными каналами и связями, Базотти заручился поддержкой президентов и правительств большинства стран мира, гарантировавших ему беспрекословное подчинение своих национальных спецслужб сотрудникам службы ИКС. Точно так же Базотти сумел поставить себя над Интерполом и несколькими другими аналогичными международными организациями. Он согласился отчитываться лишь перед специальной комиссией ООН (не просто специальной, а специально созданной для этого) да еще из чувства уважения и благодарности — лично перед президентом США.
Легко догадаться, что в пятьдесят девятом году всевластие Базотти не могло быть абсолютным. Оставался совершенно неподконтрольный и чудовищно сильный Советский Союз, а вместе с ним так называемый социалистический лагерь, где особенно неприятной для глаза огромной кляксой выделялся Китай. Ну и, конечно, не все в порядке было на Ближнем Востоке. Причем в равной мере непокорными оказались и неистовые в своем религиозном фанатизме мусульмане, размахивающие зелеными знамени, и рафинированные, блестяще образованные профессионалы из израильской разведки Моссад.
Тем не менее Базотти верил, что еще успеет подчинить себе всех, что oни будут под его официальным и неофициальным контролем: самые дикие арабы, и подавляющие своей миллионной численностью агенты МГБ и волки ГРУ. Базотти верил в успех своего великoго начинания и веру эту подкреплял делами.
Все новые и новые страны охватывал он своим контролем, а там, где контроль был в принципе невозможен (в СССР, например), агенты Базотти просто наводили мосты, готовили почву для будущего, устанавливали горизонтальные связи, в частности для перекрестного контроля тех государств, где их позиции были не слишком сильны. Конечно, с Политбюро ЦК КПСС Базотти разговаривать было не о чем, но с советскими резидентами и даже с их начальством диалог получался зачастую весьма продуктивным. Ведь на каком-то уровне профессионализма именно профессиональная общность оказывается превыше всего: исчезают не только языковые и культурные барьеры — стираются национальные, религиозные, классовые, идеологические противоречия. Грушнику гораздо легче понять цэрэушника, чем американскому журналисту — американского же полицейского или итальянскому священнику — итальянского же бандита с католическим крестиком на груди. В общем, о чем-то они там договорились — служба ИКС и советские бойцы невидимого фронта — еще в шестидесятых, при Хрущеве, но главные события были, конечно, впереди.
Чем, собственно, занималась служба ИКС (или для непосвященных Фонд Би-Би-Эс)? Да, ничем. Самосозиданием, расширением своей агентурной сети, укреплением собственной власти, научными разработками, статистическими и социологическими исследованиями. Занимался ли фонд собственно контролем, собственно борьбой со злоупотреблениями властью, с неогестаповским беспределом спецслужб, с коррупцией, с массовым бандитизмом? Нет. Во всяком случае, в первые десять лет было явно не до этого.
Балаш периодически начинал чувствовать себя попавшим в ловушку. «Боже! — восклицал он патетически. — Известный правозащитник и гуманист опутывает мир какой-то фашистско-бандитской сетью! До чего я докатился!» Базотти успокаивал его, объясняя, что приступать к серьезной работе можно лишь тогда, когда ты уверен в своих, силах. «Нас еще слишком мало, — убеждал он Балаша, — что мы еще слишком молоды как организация. Знаешь, почему наши „подконтрольные“, а на самом деле наши конкуренты и даже злейшие враги не трогают нас? Да потому, что не принимают всерьез. Мы им не мешаем. Любая организация предпочитает, чтобы ее контролировали, не вмешиваясь в ее дела. А мы так и поступаем. Такой контроль все любят и уважают. Им выгодно иметь такой, и только такой контроль. Пусть думают, что мы всегда будем вести себя именно по-сегодняшнему. Тогда они помогут нам набрать полную силу. Тут-то мы и остановим всех одновременно, весь чудовищный процесс разрушения нашей планеты, остановим одним точным ударом, с легким, едва заметным поворотом корпуса в сторону противника и упором на толчковую ногу! Ты понимаешь, Дьоро, что я хочу сказать?»
Так на итальянский манер произносил он имя Балаша, когда начинал нервничать.
Балаш понимал, но не очень-то верил в эту грядущую победу. А вести свою игру он бы, может, и рад был, но чувствовал, что не по силам ему тягаться с Базотти. Теперь-то он уже хорошо знал, с кем вместе учредил величайший в истории благотворительный фонд. Базотти был циничен, он особо и не скрывал своего бандитского прошлого. Если портрет откровенного фашиста Франко чеканят на монетах вполне демократической теперь Испании, которой он по-прежнему благополучно управляет, почему бы откровенному мафиози Фернандо Базотти не возглавить международный гуманистический фонд?
Бывшие подельники и конкуренты, увидев до боли знакомую фамилию на первых полосах крупнейших газет, должны были проникнуться священным трепетом или животным страхом перед могуществом хозяина. Интерполовцы и прочая полицейская шелупонь, естественно, уже смекнули, что им до Базотги теперь не дотянуться. Спецслужбы всех стран по определению должны уважать учредителя Фонда Би-Би-Эс. А остальные… Остальные ничего не знали о прошлом Базотти. Узнавали по слухам, по скандальным публикациям, а это лишь добавляло дутой славы в массах и грозного авторитета у посвященных.
Шли годы, сменялись президенты и правительства где мирным, а где и не очень мирным путем, начинались и заканчивались войны, перекраивалась помаленьку политическая карта мира, мигрировали народы, делались эпохальные открытия, неуклонно возрастал жизненный уровень, осваивался космос — людьми и глобальными ракетами, медленно, но верно гибла природа, американцы испытывали новейшее химическое оружие на вьетнамцах, а русские, как всегда, издевались над своими: плодили уродов в районе Семипалатинского ядерного полигона, жгли в адском пламени неудачных запусков космонавтов и обслуживающий персонал Байконура, пытали инакомыслящих в казанской спецпсихушке и принудительно кормили всемирно известного академика в Горьком. Весь мир куда-то стремительно катился, сходя с ума, изламываясь, взрываясь, треща по всем швам, меняясь с привычной, ошеломляющей быстротой. И только Фернандо Базотти со своей службой ИКС, со своим пресловутым фондом оставался все тем же — холоден, спокоен и неколебим как скала, он взирал на кошмар и хаос цивилизации с отрешенностью буддийского монаха. А щупальца его меж тем вытягивались, ветвились и проникали все глубже, глубже, глубже…
Балаш устал от этого процесса. Собственно, он давно отошел от активных дел к был не очень в курсе последних акций службы ИКС. Сам иногда, пользуясь положением, помогал братьям-диссидентам в коммунистических странах и прочим порядочным людям, а в большую политику лезть остерегался. Несколько раз он подкатывался к Базотти с просьбой предотвратить ту или иную войну, приход к власти той или иной жестокой хунты, но Базотти только отмахивался: «Я же объяснял: нельзя историю по-топорному исправлять. Войну не остановишь, только отодвинешь чуть-чуть, а службу нашу погубим».
Дьордь Балаш умер в конце восьмидесятого. От сердечного приступа. Тяжелый выдался год: Афганистан, Польша…
А в восемьдесят втором, по слухам, Базотти встречался с Андроповым. Ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию до сих пор не удалось. Фернандо — человек скрытный, и есть вещи, о которых он не рассказывает никому. Однако важнее другое. В том же восемьдесят втором Базотти познакомился с Малиным, от которого и получил прозвище Дедушка. Но только это уже совсем другая история.
Вот такой краткий курс истории партии, то бишь спецслужбы Базотти, изложил мне Тополь солнечным утром двадцать первого августа в дороге, по ходу тренировки на спецбазе, во время обеда и после, в перерывах между инструктажем и многократными проверками моих физических возможностей. Уровень мастера по самбо, бросившего активные занятия семь лет назад, оказался, конечно, низковат рядом с его блестящим владением конфу и двухлетним опытом службы в отдельном батальоне спецназа. Даже разница в годах не выручала. И все-таки Тополь меня похвалил.
— Думаю, — сказал он, — месяца три плотных занятий с тренером — и тебя можно будет отправлять на серьезную операцию. Остальное придет с опытом.
Беда заключалась в том, что на операцию, причем весьма серьезную, меня отправляли не через три месяца, а прямо нынче же вечером. Они не могли отменить эту операцию и не могли взять никого вместо меня. Это была какая-то очередная подставка. Или очередной психологический тест. Мне уже было все равно. Для родных и друзей я умер. Оставалось умереть для Вербы и Тополя. Что ж, я был готов. Но, если честно, не хотелось.
Ближе к вечеру приехал гример и долго делал что-то с моим лицом и прической. С прической было особенно интересно, потому что под занавес мне хорошенько попрыскали голову из спрея. Я думал, это лак для волос, а оказалось — зеленая нитрокраска.
— Так страшнее, — загадочно пояснил Тополь в ответ на мой недоуменный вопрос.
Потом появился психолог Кедр — тот самый мужичина из «Жигулей» с большой дороги. Было довольно трудно привыкать к его новой роли. Но я все-таки смирился с тем, что этот боксер-тяжеловес дает мне советы, внимательно выслушал все рекомендации и даже вполне сносно научился воспроизводить характерные жесты и типичную мимику Сергея Малина. Потом мне подробно объяснили, как управляться с тяжеленным четырехствольным «браунингом», заряженным какой-то усыпляющей химией, и на этом экспресс-подготовка закончилась.
Пора было выдвигаться в район проведения операции.
Уже стемнело, и начал накрапывать дождь.
Глава седьмая
— Ты знаешь, как бороться со спецслужбами?
— Знаю. Для этого нужно создать еще одну спецслужбу. Но совершенно новую. Единственную в своем роде. Абсолютно секретную. С жесткой структурой и единым центром. С огромным опережением в технике и информационном обеспечении. С полномочиями больше, чем у любого президента, больше, чем у всех международных советов, организаций, сообществ, включая ООН. Примерно так.
— Спецслужба с полномочиями Господа Бога, — улыбнулся Базотги. И грустно добавил, пробормотав себе под нос: — Международное гестапо… А эта спецслужба сможет заодно покончить с мафией и коррупцией?
— Разумеется! — обрадовался Балаш хорошему вопроcy — Борьба с коррупцией, с организованной преступностью и контроль за спецслужбами — просто неразрывно связанные задачи. Все это мы будем осуществлять одновременно… Только, простите, для организации такой спецслужбы потребуются огромные деньги.
— Деньги у меня есть, — сказал Базотти уверенно.
— Вы, наверно, не понимаете, о каких деньгах идет речь, — усомнился Балаш.
— Хорошо, уточните порядок величины.
— Это будут ежегодные расходы, сопоставимые с бюджетом крупной европейской державы. Единовременные расходы окажутся еще больше. — Балаш задумался боясь ошибиться. — Раза в четыре.
— Для меня вполне доступно, — спокойно произнес Базотти. — Правда, из политических соображений имеет смысл подключить к нашей программе федеральные средства некоторых передовых стран, таких, как США, Великобритания, Франция. Но вообще, друг мой, вам надлежит беспокоиться не о деньгах, а о самой идее.
Мафиози не обманывал правозащитника. В его распоряжении действительно были уже триллионы долларов, анонимно вложенные в крупнейшие торговые, промышленные, финансовые, страховые компании всего мира. Многие очень знаменитые фирмы, процветающие, дающие шумную рекламу в десятках стран, реально принадлежали Базотти целиком. Зачастую об этом знали даже не все фиктивные совладельцы предприятий. Да им и не надо было это знать. Базотти их не обижал при распределении прибыли. Он вообще старался никого не обижать. Пока не обижали его.
Балаш загорелся. Через несколько дней был готов черновой, но весьма подробный проект создания международной спецслужбы. Проект был, разумеется, сверхсекретным, для официальных лиц написали второй вариант, а на поверхность выплыл и вовсе усеченный, подготовленный для прессы документ об учреждении фонда Базотти — Международного фонда по контролю за спецслужбами и борьбе с организованной преступностью и коррупцией. Вот такое длинное название. Коротко его называли обычно Фонд Би-Би-Эс. По именам трех главных учредителей — Базотти, Балаша и Спрингера. Тимоти Спрингер, один из лучших физиков-эксперименталыциков того времени, англичанин по происхождению, ставший доктором в двадцать четыре года, а в двадцать восемь — участником Манхэттенского проекта, теперь должен был возглавить суперсекретную лабораторию фонда Базотти, призванную обеспечить постоянное и подавляющее техническое превосходство новой международной спецслужбы над всеми спецслужбами мира. Был у фонда и четвертый учредитель, вошедший отдельной буквой в аббревиатуру названия — госдепартамент США. Такой учредитель был удобен Базотти и для комфортного размещения штаб-квартиры Интернэшнл Контрол Сервис в Майами, и для строительства секретной лаборатории в Колорадо, и для базирования спецподразделений и технических объектов службы ИКС: на всей огромной территории планеты, в значительной своей части контролируемой Соединенными Штатами.
Где-то при посредничестве американской администрации, где-то пользуясь иными каналами и связями, Базотти заручился поддержкой президентов и правительств большинства стран мира, гарантировавших ему беспрекословное подчинение своих национальных спецслужб сотрудникам службы ИКС. Точно так же Базотти сумел поставить себя над Интерполом и несколькими другими аналогичными международными организациями. Он согласился отчитываться лишь перед специальной комиссией ООН (не просто специальной, а специально созданной для этого) да еще из чувства уважения и благодарности — лично перед президентом США.
Легко догадаться, что в пятьдесят девятом году всевластие Базотти не могло быть абсолютным. Оставался совершенно неподконтрольный и чудовищно сильный Советский Союз, а вместе с ним так называемый социалистический лагерь, где особенно неприятной для глаза огромной кляксой выделялся Китай. Ну и, конечно, не все в порядке было на Ближнем Востоке. Причем в равной мере непокорными оказались и неистовые в своем религиозном фанатизме мусульмане, размахивающие зелеными знамени, и рафинированные, блестяще образованные профессионалы из израильской разведки Моссад.
Тем не менее Базотти верил, что еще успеет подчинить себе всех, что oни будут под его официальным и неофициальным контролем: самые дикие арабы, и подавляющие своей миллионной численностью агенты МГБ и волки ГРУ. Базотти верил в успех своего великoго начинания и веру эту подкреплял делами.
Все новые и новые страны охватывал он своим контролем, а там, где контроль был в принципе невозможен (в СССР, например), агенты Базотти просто наводили мосты, готовили почву для будущего, устанавливали горизонтальные связи, в частности для перекрестного контроля тех государств, где их позиции были не слишком сильны. Конечно, с Политбюро ЦК КПСС Базотти разговаривать было не о чем, но с советскими резидентами и даже с их начальством диалог получался зачастую весьма продуктивным. Ведь на каком-то уровне профессионализма именно профессиональная общность оказывается превыше всего: исчезают не только языковые и культурные барьеры — стираются национальные, религиозные, классовые, идеологические противоречия. Грушнику гораздо легче понять цэрэушника, чем американскому журналисту — американского же полицейского или итальянскому священнику — итальянского же бандита с католическим крестиком на груди. В общем, о чем-то они там договорились — служба ИКС и советские бойцы невидимого фронта — еще в шестидесятых, при Хрущеве, но главные события были, конечно, впереди.
Чем, собственно, занималась служба ИКС (или для непосвященных Фонд Би-Би-Эс)? Да, ничем. Самосозиданием, расширением своей агентурной сети, укреплением собственной власти, научными разработками, статистическими и социологическими исследованиями. Занимался ли фонд собственно контролем, собственно борьбой со злоупотреблениями властью, с неогестаповским беспределом спецслужб, с коррупцией, с массовым бандитизмом? Нет. Во всяком случае, в первые десять лет было явно не до этого.
Балаш периодически начинал чувствовать себя попавшим в ловушку. «Боже! — восклицал он патетически. — Известный правозащитник и гуманист опутывает мир какой-то фашистско-бандитской сетью! До чего я докатился!» Базотти успокаивал его, объясняя, что приступать к серьезной работе можно лишь тогда, когда ты уверен в своих, силах. «Нас еще слишком мало, — убеждал он Балаша, — что мы еще слишком молоды как организация. Знаешь, почему наши „подконтрольные“, а на самом деле наши конкуренты и даже злейшие враги не трогают нас? Да потому, что не принимают всерьез. Мы им не мешаем. Любая организация предпочитает, чтобы ее контролировали, не вмешиваясь в ее дела. А мы так и поступаем. Такой контроль все любят и уважают. Им выгодно иметь такой, и только такой контроль. Пусть думают, что мы всегда будем вести себя именно по-сегодняшнему. Тогда они помогут нам набрать полную силу. Тут-то мы и остановим всех одновременно, весь чудовищный процесс разрушения нашей планеты, остановим одним точным ударом, с легким, едва заметным поворотом корпуса в сторону противника и упором на толчковую ногу! Ты понимаешь, Дьоро, что я хочу сказать?»
Так на итальянский манер произносил он имя Балаша, когда начинал нервничать.
Балаш понимал, но не очень-то верил в эту грядущую победу. А вести свою игру он бы, может, и рад был, но чувствовал, что не по силам ему тягаться с Базотти. Теперь-то он уже хорошо знал, с кем вместе учредил величайший в истории благотворительный фонд. Базотти был циничен, он особо и не скрывал своего бандитского прошлого. Если портрет откровенного фашиста Франко чеканят на монетах вполне демократической теперь Испании, которой он по-прежнему благополучно управляет, почему бы откровенному мафиози Фернандо Базотти не возглавить международный гуманистический фонд?
Бывшие подельники и конкуренты, увидев до боли знакомую фамилию на первых полосах крупнейших газет, должны были проникнуться священным трепетом или животным страхом перед могуществом хозяина. Интерполовцы и прочая полицейская шелупонь, естественно, уже смекнули, что им до Базотги теперь не дотянуться. Спецслужбы всех стран по определению должны уважать учредителя Фонда Би-Би-Эс. А остальные… Остальные ничего не знали о прошлом Базотти. Узнавали по слухам, по скандальным публикациям, а это лишь добавляло дутой славы в массах и грозного авторитета у посвященных.
Шли годы, сменялись президенты и правительства где мирным, а где и не очень мирным путем, начинались и заканчивались войны, перекраивалась помаленьку политическая карта мира, мигрировали народы, делались эпохальные открытия, неуклонно возрастал жизненный уровень, осваивался космос — людьми и глобальными ракетами, медленно, но верно гибла природа, американцы испытывали новейшее химическое оружие на вьетнамцах, а русские, как всегда, издевались над своими: плодили уродов в районе Семипалатинского ядерного полигона, жгли в адском пламени неудачных запусков космонавтов и обслуживающий персонал Байконура, пытали инакомыслящих в казанской спецпсихушке и принудительно кормили всемирно известного академика в Горьком. Весь мир куда-то стремительно катился, сходя с ума, изламываясь, взрываясь, треща по всем швам, меняясь с привычной, ошеломляющей быстротой. И только Фернандо Базотти со своей службой ИКС, со своим пресловутым фондом оставался все тем же — холоден, спокоен и неколебим как скала, он взирал на кошмар и хаос цивилизации с отрешенностью буддийского монаха. А щупальца его меж тем вытягивались, ветвились и проникали все глубже, глубже, глубже…
Балаш устал от этого процесса. Собственно, он давно отошел от активных дел к был не очень в курсе последних акций службы ИКС. Сам иногда, пользуясь положением, помогал братьям-диссидентам в коммунистических странах и прочим порядочным людям, а в большую политику лезть остерегался. Несколько раз он подкатывался к Базотти с просьбой предотвратить ту или иную войну, приход к власти той или иной жестокой хунты, но Базотти только отмахивался: «Я же объяснял: нельзя историю по-топорному исправлять. Войну не остановишь, только отодвинешь чуть-чуть, а службу нашу погубим».
Дьордь Балаш умер в конце восьмидесятого. От сердечного приступа. Тяжелый выдался год: Афганистан, Польша…
А в восемьдесят втором, по слухам, Базотти встречался с Андроповым. Ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию до сих пор не удалось. Фернандо — человек скрытный, и есть вещи, о которых он не рассказывает никому. Однако важнее другое. В том же восемьдесят втором Базотти познакомился с Малиным, от которого и получил прозвище Дедушка. Но только это уже совсем другая история.
Вот такой краткий курс истории партии, то бишь спецслужбы Базотти, изложил мне Тополь солнечным утром двадцать первого августа в дороге, по ходу тренировки на спецбазе, во время обеда и после, в перерывах между инструктажем и многократными проверками моих физических возможностей. Уровень мастера по самбо, бросившего активные занятия семь лет назад, оказался, конечно, низковат рядом с его блестящим владением конфу и двухлетним опытом службы в отдельном батальоне спецназа. Даже разница в годах не выручала. И все-таки Тополь меня похвалил.
— Думаю, — сказал он, — месяца три плотных занятий с тренером — и тебя можно будет отправлять на серьезную операцию. Остальное придет с опытом.
Беда заключалась в том, что на операцию, причем весьма серьезную, меня отправляли не через три месяца, а прямо нынче же вечером. Они не могли отменить эту операцию и не могли взять никого вместо меня. Это была какая-то очередная подставка. Или очередной психологический тест. Мне уже было все равно. Для родных и друзей я умер. Оставалось умереть для Вербы и Тополя. Что ж, я был готов. Но, если честно, не хотелось.
Ближе к вечеру приехал гример и долго делал что-то с моим лицом и прической. С прической было особенно интересно, потому что под занавес мне хорошенько попрыскали голову из спрея. Я думал, это лак для волос, а оказалось — зеленая нитрокраска.
— Так страшнее, — загадочно пояснил Тополь в ответ на мой недоуменный вопрос.
Потом появился психолог Кедр — тот самый мужичина из «Жигулей» с большой дороги. Было довольно трудно привыкать к его новой роли. Но я все-таки смирился с тем, что этот боксер-тяжеловес дает мне советы, внимательно выслушал все рекомендации и даже вполне сносно научился воспроизводить характерные жесты и типичную мимику Сергея Малина. Потом мне подробно объяснили, как управляться с тяжеленным четырехствольным «браунингом», заряженным какой-то усыпляющей химией, и на этом экспресс-подготовка закончилась.
Пора было выдвигаться в район проведения операции.
Уже стемнело, и начал накрапывать дождь.
Глава седьмая
ОПЕРАЦИЯ «ЗОЛТАН»
В мокрых после дождя кустах было не то чтобы холодно а как-то очень неуютно, и когда Кирилл из бригады наружного наблюдения наконец позволил нам с Тополем перейти в машину, я облегченно вздохнул.
— Мы только что получили подтверждение, — сказал Кирилл. — Он уже двадцать минут торчит на восемьдесят девятом километре. Похоже, ждет кого-то.
— А может, с машиной что? — предположил я.
— У Золтана? — хмыкнул Кирилл. — Вряд ли. Он же не на «Москвиче» ездит.
— На самом деле может быть все, что угодно, — раздумчиво проговорил Тополь. — Допустим, он сидит там сейчас и решает, ехать ему сюда или нет.
— А если не приедет? — поинтересовался я.
— Не приедет — значит, перенесем встречу в другое место. Куда он от нас денется? Но вообще-то у этого парня удивительное чутье на ловушки. Потому он и жив до сих пор.
Мы уже сидели в «Ниссане», где на заднем сиденье, уютно свернувшись, дремала Татьяна.
— Что, поймали? — спросила она, едва приоткрыв глаза.
— Угу, — сказал Тополь. — Восемь комаров и одну чудовищного вида жабу, бородавчатую, как смертный грех.
— А-а-а, — сонно протянула Татьяна.
— Показать? — спросил Тополь.
— Кого?
— Ну, жабу, конечно, комаров-то я уже по щекам размазал.
— Не надо, — сказала Татьяна. — Я их не боюсь.
— А кого ты боишься, Танюшка? — это уже я спросил. Она призадумалась и ответила как-то очень серьезно:
— На этом свете я боюсь только одного человека — Седого.
— А кто такой Седов?
— А значит, я тебе еще не рассказывала. Ну, во-первых, он не Седов, а Седой.
— А во-вторых, — перебил Тополь, — голова у него вообще лысая, как коленка. Ребята, о чем вы говорите? Нет на свете никакого Седого. Ерунда это все.
— Вот мы и говорим о ерунде, — поймал я его на словe. — Согласно пункту шесть инструкции Горбовского для сотрудников службы ИКС полагается: «Во время выполнения задания разговаривать между собой только о ничего не значащих вещах, шутить, рассказывать анекдоты»!
— Курсант Разгонов! Объявляю вам благодарность за примерное знание устава. А ты, Вербочка, нарушаешь!
— А я, Тополечек мой, нарушаю. — Она зевнула и снова легла.
До меня не совсем дошел смысл этого короткого диалога, и мы помолчали, слушая, как барабанят по крыше «Ниссана» капли дождя, срывающиеся с деревьев.
— Тополь, — предложил я, — а давай ты тоже нарушишь?
— В каком смысле?
— Расскажи о себе. Как дошел до жизни такой и вообще выдай краткую биографическую справку. Ну, типа информации к размышлению. Ладно? А то сегодня утром не успел, хоть и обещал. Это будет не слишком серьезный разговор?
— Да ну, что ты! Это будет ужасно смешная история, почти анекдот — обхохочешься. О том, как еврей стал генералом КГБ, молодой перспективный ученый отказался защищать готовую докторскую диссертацию, а освобожденный от армии по состоянию здоровья командовал батальоном спецназа… Короче, слушай.
Вайсберг Леонид Андреевич, 1946 года рождения, уроженец Москвы. Мать — еврейка, отец — юрист. Или наобoрот. Потому что оба они евреи и юристы. Отец — член Московской коллегии адвокатов, мать — следователь райoннои прокуратуры. Сын по стопам родителей не пошел. 3доровье с детства имел слабое, а интеллект выдающийся. Поэтому рано начал заниматься спортом, а в школе училcя неплохo, постyпл в физтех и с успехом его окончил, неcмотря на занятия футболом (первый разряд), боксом (кандидат в мастера) и дзюдо (мастер). Совокупность травм, полученных во всех этих видах спорта, позволяла уже не служить в армии. По жизни такая справка не понадобилась, но родители, панически боявшиеся армии и не понаслышке знавшие изобретательность наших законотворцев, считали, что береженого Бог бережет. В общем освобождение от армии у меня имелось, но в восемьдесят первом, сам понимаешь, куда я его засунул. Матери уже не было в живых. Отец понимал меня прекрасно. А с женой я развелся. Однако не буду забегать вперед.
Распределили меня на жутко секретный оборонный ящик. И пятнадцать лучших лет жизни занимался я системами связи. Напоминаю: интеллект у меня выдающийся. Отсюда двадцать восемь изобретений, защищенных авторскими свидетельствами, и кандидатская диссертация в двадцать пять лет. А еще через три года была готова докторская. Но тут-то и появились симпатичные такие и очень таинственные граждане с неординарными предложениями. Тематика была моя, и они переманили меня в другой институт не столько деньгами, сколько этими увлекательными инженерными задачами. Я просто балдел от таких неразрешимых задач. И разрешал их в итоге и балдел еще сильнее. Я так увлекся самим процессом, что поначалу даже и не понял: уплыла навсегда моя докторская, а работаю я теперь в «восьмерке» — в Главном техническом управлении КГБ СССР.
Параллельно продолжалась спортивная жизнь. Я забыл рассказать об одном значительном персонаже в моей биографии. Университетский друг Чжоу Цзе Линь (звал я его, конечно, просто Линь, а иногда просто Карась). Линь остался в Союзе после событий шестидесятых. Это он приобщил меня к конфу. Именно конфу помогло мне вылечить все мои травмы и по сей день сохранить отличную форму.
Наверно, до какого-то момента я был очень правильным человеком: спортом занимался не для рекордов, а для здоровья, науку двигал из чистого энтузиазма, женился, только защитив диссертацию, а ребенка мы позволили себе лишь с моим переходом на новую хорошо оплачиваемую работу. Костик родился в семьдесят пятом. А уже в вocьмидесятом я перестал быть правильным мужем и отцом, бабником я никогда не считался, и адюльтер у меня был только с работой, но она становилась все более своенравной, а, по понятиям Вали, так просто гнусной. Валя вышла из типичной диссидентской среды: врачи, литературоведы, физики-лирики, в общем, любители поэзии гитары у костра и самиздата. Я это тоже все любил, а на работу угодил известно куда. Противоречие это не могло не выстрелить рано или поздно. Восьмидесятый год стал решающим. Уж больно все обострилось: Польша, Афган, Иран, бойкот Олимпиады, стрельба по Папе Римскому, интеллигенция валом повалила за океан. В общем, Валя заявила, что не хочет больше жить с кагэбистом под одной крышей. Я вяло отбивался, объясняя, что политическим сыском не занимаюсь и в покушении на Папу лично участия не принимал, напомнил, что деньги в семью приношу. Деньги ее еще больше разозлили. Привязанности между нами тогда уже не было, сына я любил, конечно, но устраивать из-за него спор считал безнравственным. Граждане судьи удовлетворились формулировкой «не сошлись характерами», а в действительности расторжение брака получилось все-таки политическим, хоть это и может показаться смешным.
Развод подействовал на меня сильнее, чем я думал. Жить было где и было чем заниматься, но я утратил самоуважение. Вот что удручало. И тут предлагают командировку в Афган. Никто, разумеется, не рвется. Все просто хотят остаться живыми и уклоняются под любым предлогом. А я уклоняться не стал. Личная жизнь не сложилась — значит, надо делать карьеру, ну а гэбэшную — значит, гэбэшную. Гадостей я никому не подстраивал, доносов не писал, а система — она везде система, только здесь я непонятно чем занимаюсь, а там, на войне, хоть кому-нибудь нужен буду, да и звания на фронте быстрее идут, ну и поехал. Больше двух лет проектировал линии связи, oсваивал новую аппаратуру, руководил радиоперехватом, конечно, пули свистели, и снаряды рвались, и живых духов видел, как тебя сейчас, и на поле боя оказывался не два. Однажды во время страшной мясорубки под Эдобадом, когда уже никто не понимал, в Пакистане мы или все-таки в Афганистане и чья авиация ревет над нашими головами так низко, да, в общем-то, это было и неважно, ракеты и бомбы убивают без разбору своих и чужих, а так хотелось выжить, — так вот, в той мясорубке на границе я, связист, вдруг оказался единственным офицером в отдельной роте спецназа. Пришлось принять командование на себя. Никто не верил, что можно стать боевым офицером без специальной подготовки в тридцать семь лет, а я стал. И даже научился командовать батальоном. Чудес тут никаких: просто почти два года я наблюдал, как это делают другие, а такая, брат, школа похлеще всяких «академиев».
И еще один опыт дал мне Афган. Я лишь там, вдали от Москвы, где принято безумно тосковать по родине (а я, кстати, и тосковал по ней), — я лишь там, лишь тогда словно проснулся и понял, в какой ужасной стране мы живем. В общем, из спецназа Леня Вайсберг вернулся законченным антисоветчиком. И с удивлением обнаружил, что в теперешнем КГБ через одного такие люди. Открытие это настолько потрясло меня, что я фактически не хотел и не мог больше работать по специальности. Да, в общем-то, было уже и не надо.
Меня перевели во Второе главное управление (контрразведка и все такое прочее) на подполковничью должность, и фамилию я получил новую — Горбовский, а подчиненных было видимо-невидимо, вот только на кого и зачем работать сделалось окончательно непонятным.
Так завершилась моя научная карьера и началась карьера политическая. И тут на сцене появился Ясень. Ясень всегда и всюду появлялся вовремя. Был уже 1988 год. И познакомились мы на XIX партконференции. Смехота. Я там за всю технику отвечал, а он уже был начальником сверхсекретного Двадцать первого главка, о котором мы даже и не слыхивали. Представился же мне Малин личным референтом Генсека по вопросам безопасности — этакая странная новая должность. Но при Горби много новых должностей появилось, так что удивляться было нечему. Ну мы и разговорились. Будущие сотрудники службы ИКС узнавали друг друга всегда безошибочно. Если речь шла о высшей категории причастности. Потому что высшая категория — это уже нечто мистическое. Это как те самые браки, кoторые совершаются на небесах. Мы чувствуем предопределенность. Тревожный, холодноватый ветерок судьбы. Мгновение вечности. Ты понимаешь, о чем я говорю, Разгонов? Ты нечто подобное чувствуешь?
— Я?..
В этот момент в полумраке за стеклом замаячила фигура Кирилла.
— Я чувствую, что пора заканчивать разговоры, даже самые смешные, и приступать к действию.
Тополь посмотрел на меня долгим грустным взглядом, потом произнес загадочно:
— Наверно, юмор в чем-то выше поэзии. И это правильно…
— Готовность номер два, товарищ генерал, — сообщил нам Кирилл, наклонившись к приоткрытому окошку и обращаясь персонально ко мне, — объект выдвинулся в направлении цели. В машине он один. В доме двое. Скорость движения объекта позволяет предложить его прибытие через шесть-семь минут.
— Вас понял, лейтенант, мы заступаем, — откликнулся я, входя в роль, и добавил, повернувшись к Тополю: — Вставай, Леонид, пора.
Мы снова затаились в уже изрядно поднадоевших мокрых кустах жасмина. Ах, каким долгим было это ожидание! И, ах, какой скоротечной получилась операция 3олтан»!
Личная охрана киллера нас не заметила — это представлялось однозначным. Двое головорезов не обучались хитростям — они просто стреляли без предупреждения при малейшей опасности. А точка наблюдения в кустах подобрана была с умом: максимально далеко от главной входной двери и максимально близко к окну в спальне Золтана. Оставалось только надеяться, что окно это окажется не бронированным, потому что мой путь к победе пролегал именно через стекло.
— Пора, — одними губами шепнул мне Тополь, когда нa часах мигнула крошечная красная точка светодиодa. Сигнал, означающий, что Золтан прошел в дом, поздорoвался с обоими охранниками и теперь остался один, во смыслах один — и в комнате, и в доме. Охранников «сняли» ребята Тополя. Не насмерть, но никакой роли в дальнейшей операции они уже играть не могли.
— Пора, — сказал я сам себе и, сделав три широких шага, нырнул в окно как в омут, выбросив вперед сжатые в кулаки руки в перчатках.
— Мы только что получили подтверждение, — сказал Кирилл. — Он уже двадцать минут торчит на восемьдесят девятом километре. Похоже, ждет кого-то.
— А может, с машиной что? — предположил я.
— У Золтана? — хмыкнул Кирилл. — Вряд ли. Он же не на «Москвиче» ездит.
— На самом деле может быть все, что угодно, — раздумчиво проговорил Тополь. — Допустим, он сидит там сейчас и решает, ехать ему сюда или нет.
— А если не приедет? — поинтересовался я.
— Не приедет — значит, перенесем встречу в другое место. Куда он от нас денется? Но вообще-то у этого парня удивительное чутье на ловушки. Потому он и жив до сих пор.
Мы уже сидели в «Ниссане», где на заднем сиденье, уютно свернувшись, дремала Татьяна.
— Что, поймали? — спросила она, едва приоткрыв глаза.
— Угу, — сказал Тополь. — Восемь комаров и одну чудовищного вида жабу, бородавчатую, как смертный грех.
— А-а-а, — сонно протянула Татьяна.
— Показать? — спросил Тополь.
— Кого?
— Ну, жабу, конечно, комаров-то я уже по щекам размазал.
— Не надо, — сказала Татьяна. — Я их не боюсь.
— А кого ты боишься, Танюшка? — это уже я спросил. Она призадумалась и ответила как-то очень серьезно:
— На этом свете я боюсь только одного человека — Седого.
— А кто такой Седов?
— А значит, я тебе еще не рассказывала. Ну, во-первых, он не Седов, а Седой.
— А во-вторых, — перебил Тополь, — голова у него вообще лысая, как коленка. Ребята, о чем вы говорите? Нет на свете никакого Седого. Ерунда это все.
— Вот мы и говорим о ерунде, — поймал я его на словe. — Согласно пункту шесть инструкции Горбовского для сотрудников службы ИКС полагается: «Во время выполнения задания разговаривать между собой только о ничего не значащих вещах, шутить, рассказывать анекдоты»!
— Курсант Разгонов! Объявляю вам благодарность за примерное знание устава. А ты, Вербочка, нарушаешь!
— А я, Тополечек мой, нарушаю. — Она зевнула и снова легла.
До меня не совсем дошел смысл этого короткого диалога, и мы помолчали, слушая, как барабанят по крыше «Ниссана» капли дождя, срывающиеся с деревьев.
— Тополь, — предложил я, — а давай ты тоже нарушишь?
— В каком смысле?
— Расскажи о себе. Как дошел до жизни такой и вообще выдай краткую биографическую справку. Ну, типа информации к размышлению. Ладно? А то сегодня утром не успел, хоть и обещал. Это будет не слишком серьезный разговор?
— Да ну, что ты! Это будет ужасно смешная история, почти анекдот — обхохочешься. О том, как еврей стал генералом КГБ, молодой перспективный ученый отказался защищать готовую докторскую диссертацию, а освобожденный от армии по состоянию здоровья командовал батальоном спецназа… Короче, слушай.
Вайсберг Леонид Андреевич, 1946 года рождения, уроженец Москвы. Мать — еврейка, отец — юрист. Или наобoрот. Потому что оба они евреи и юристы. Отец — член Московской коллегии адвокатов, мать — следователь райoннои прокуратуры. Сын по стопам родителей не пошел. 3доровье с детства имел слабое, а интеллект выдающийся. Поэтому рано начал заниматься спортом, а в школе училcя неплохo, постyпл в физтех и с успехом его окончил, неcмотря на занятия футболом (первый разряд), боксом (кандидат в мастера) и дзюдо (мастер). Совокупность травм, полученных во всех этих видах спорта, позволяла уже не служить в армии. По жизни такая справка не понадобилась, но родители, панически боявшиеся армии и не понаслышке знавшие изобретательность наших законотворцев, считали, что береженого Бог бережет. В общем освобождение от армии у меня имелось, но в восемьдесят первом, сам понимаешь, куда я его засунул. Матери уже не было в живых. Отец понимал меня прекрасно. А с женой я развелся. Однако не буду забегать вперед.
Распределили меня на жутко секретный оборонный ящик. И пятнадцать лучших лет жизни занимался я системами связи. Напоминаю: интеллект у меня выдающийся. Отсюда двадцать восемь изобретений, защищенных авторскими свидетельствами, и кандидатская диссертация в двадцать пять лет. А еще через три года была готова докторская. Но тут-то и появились симпатичные такие и очень таинственные граждане с неординарными предложениями. Тематика была моя, и они переманили меня в другой институт не столько деньгами, сколько этими увлекательными инженерными задачами. Я просто балдел от таких неразрешимых задач. И разрешал их в итоге и балдел еще сильнее. Я так увлекся самим процессом, что поначалу даже и не понял: уплыла навсегда моя докторская, а работаю я теперь в «восьмерке» — в Главном техническом управлении КГБ СССР.
Параллельно продолжалась спортивная жизнь. Я забыл рассказать об одном значительном персонаже в моей биографии. Университетский друг Чжоу Цзе Линь (звал я его, конечно, просто Линь, а иногда просто Карась). Линь остался в Союзе после событий шестидесятых. Это он приобщил меня к конфу. Именно конфу помогло мне вылечить все мои травмы и по сей день сохранить отличную форму.
Наверно, до какого-то момента я был очень правильным человеком: спортом занимался не для рекордов, а для здоровья, науку двигал из чистого энтузиазма, женился, только защитив диссертацию, а ребенка мы позволили себе лишь с моим переходом на новую хорошо оплачиваемую работу. Костик родился в семьдесят пятом. А уже в вocьмидесятом я перестал быть правильным мужем и отцом, бабником я никогда не считался, и адюльтер у меня был только с работой, но она становилась все более своенравной, а, по понятиям Вали, так просто гнусной. Валя вышла из типичной диссидентской среды: врачи, литературоведы, физики-лирики, в общем, любители поэзии гитары у костра и самиздата. Я это тоже все любил, а на работу угодил известно куда. Противоречие это не могло не выстрелить рано или поздно. Восьмидесятый год стал решающим. Уж больно все обострилось: Польша, Афган, Иран, бойкот Олимпиады, стрельба по Папе Римскому, интеллигенция валом повалила за океан. В общем, Валя заявила, что не хочет больше жить с кагэбистом под одной крышей. Я вяло отбивался, объясняя, что политическим сыском не занимаюсь и в покушении на Папу лично участия не принимал, напомнил, что деньги в семью приношу. Деньги ее еще больше разозлили. Привязанности между нами тогда уже не было, сына я любил, конечно, но устраивать из-за него спор считал безнравственным. Граждане судьи удовлетворились формулировкой «не сошлись характерами», а в действительности расторжение брака получилось все-таки политическим, хоть это и может показаться смешным.
Развод подействовал на меня сильнее, чем я думал. Жить было где и было чем заниматься, но я утратил самоуважение. Вот что удручало. И тут предлагают командировку в Афган. Никто, разумеется, не рвется. Все просто хотят остаться живыми и уклоняются под любым предлогом. А я уклоняться не стал. Личная жизнь не сложилась — значит, надо делать карьеру, ну а гэбэшную — значит, гэбэшную. Гадостей я никому не подстраивал, доносов не писал, а система — она везде система, только здесь я непонятно чем занимаюсь, а там, на войне, хоть кому-нибудь нужен буду, да и звания на фронте быстрее идут, ну и поехал. Больше двух лет проектировал линии связи, oсваивал новую аппаратуру, руководил радиоперехватом, конечно, пули свистели, и снаряды рвались, и живых духов видел, как тебя сейчас, и на поле боя оказывался не два. Однажды во время страшной мясорубки под Эдобадом, когда уже никто не понимал, в Пакистане мы или все-таки в Афганистане и чья авиация ревет над нашими головами так низко, да, в общем-то, это было и неважно, ракеты и бомбы убивают без разбору своих и чужих, а так хотелось выжить, — так вот, в той мясорубке на границе я, связист, вдруг оказался единственным офицером в отдельной роте спецназа. Пришлось принять командование на себя. Никто не верил, что можно стать боевым офицером без специальной подготовки в тридцать семь лет, а я стал. И даже научился командовать батальоном. Чудес тут никаких: просто почти два года я наблюдал, как это делают другие, а такая, брат, школа похлеще всяких «академиев».
И еще один опыт дал мне Афган. Я лишь там, вдали от Москвы, где принято безумно тосковать по родине (а я, кстати, и тосковал по ней), — я лишь там, лишь тогда словно проснулся и понял, в какой ужасной стране мы живем. В общем, из спецназа Леня Вайсберг вернулся законченным антисоветчиком. И с удивлением обнаружил, что в теперешнем КГБ через одного такие люди. Открытие это настолько потрясло меня, что я фактически не хотел и не мог больше работать по специальности. Да, в общем-то, было уже и не надо.
Меня перевели во Второе главное управление (контрразведка и все такое прочее) на подполковничью должность, и фамилию я получил новую — Горбовский, а подчиненных было видимо-невидимо, вот только на кого и зачем работать сделалось окончательно непонятным.
Так завершилась моя научная карьера и началась карьера политическая. И тут на сцене появился Ясень. Ясень всегда и всюду появлялся вовремя. Был уже 1988 год. И познакомились мы на XIX партконференции. Смехота. Я там за всю технику отвечал, а он уже был начальником сверхсекретного Двадцать первого главка, о котором мы даже и не слыхивали. Представился же мне Малин личным референтом Генсека по вопросам безопасности — этакая странная новая должность. Но при Горби много новых должностей появилось, так что удивляться было нечему. Ну мы и разговорились. Будущие сотрудники службы ИКС узнавали друг друга всегда безошибочно. Если речь шла о высшей категории причастности. Потому что высшая категория — это уже нечто мистическое. Это как те самые браки, кoторые совершаются на небесах. Мы чувствуем предопределенность. Тревожный, холодноватый ветерок судьбы. Мгновение вечности. Ты понимаешь, о чем я говорю, Разгонов? Ты нечто подобное чувствуешь?
— Я?..
В этот момент в полумраке за стеклом замаячила фигура Кирилла.
— Я чувствую, что пора заканчивать разговоры, даже самые смешные, и приступать к действию.
Тополь посмотрел на меня долгим грустным взглядом, потом произнес загадочно:
— Наверно, юмор в чем-то выше поэзии. И это правильно…
— Готовность номер два, товарищ генерал, — сообщил нам Кирилл, наклонившись к приоткрытому окошку и обращаясь персонально ко мне, — объект выдвинулся в направлении цели. В машине он один. В доме двое. Скорость движения объекта позволяет предложить его прибытие через шесть-семь минут.
— Вас понял, лейтенант, мы заступаем, — откликнулся я, входя в роль, и добавил, повернувшись к Тополю: — Вставай, Леонид, пора.
Мы снова затаились в уже изрядно поднадоевших мокрых кустах жасмина. Ах, каким долгим было это ожидание! И, ах, какой скоротечной получилась операция 3олтан»!
Личная охрана киллера нас не заметила — это представлялось однозначным. Двое головорезов не обучались хитростям — они просто стреляли без предупреждения при малейшей опасности. А точка наблюдения в кустах подобрана была с умом: максимально далеко от главной входной двери и максимально близко к окну в спальне Золтана. Оставалось только надеяться, что окно это окажется не бронированным, потому что мой путь к победе пролегал именно через стекло.
— Пора, — одними губами шепнул мне Тополь, когда нa часах мигнула крошечная красная точка светодиодa. Сигнал, означающий, что Золтан прошел в дом, поздорoвался с обоими охранниками и теперь остался один, во смыслах один — и в комнате, и в доме. Охранников «сняли» ребята Тополя. Не насмерть, но никакой роли в дальнейшей операции они уже играть не могли.
— Пора, — сказал я сам себе и, сделав три широких шага, нырнул в окно как в омут, выбросив вперед сжатые в кулаки руки в перчатках.