Страница:
Это был лучший вариант. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Журналист обещал появиться вновь. Шайтан ждал его.
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава четырнадцатая
Вечерело, когда они добрались до Льгова. Зарайский специально поехал на ночь глядя. Днем тракториста Малахова искать можно только в поле, а это неудобно и хлопотно. Да и Шайтана легче найти вечером. А если не захочется ехать назад по темноте, переночевать в деревне — не проблема.
Белка не считала себя опытным водителем и была рада пустить за руль Олега. По дороге не раз и не два возникала у нее иллюзия, что никакой это не Олег сидит рядом, и не к, бандитам они едут кошмары всякие распутывать, а просто вдвоем с Михой к себе в деревню огород копать. И, глядя на знакомые пейзажи за окном, несколько раз Белка начинала плакать. Зарайский видел, но утешать не пытался. Отвлечь разговором — да, а утешать… Чем тут утешишь?
Он съехал с дороги и поставил машину за кустами. Метров двести до автобусной остановки прошли пешком.
— Стоп, — вдруг решил Зарайский. — Не надо тебе туда ходить. Лучше было остаться в машине. А впрочем, еще лучше — посиди на остановке. Примерно через… — он поглядел на часы, — через сорок минут пойдет последний автобус. С понтом ты его ждешь.
— Ты так хорошо изучил местное расписание?
— Я репортер уголовной хроники, — с гордостью заявил Зарайский, — а это уже наполовину сыщик. Так посидишь, ладно? Надеюсь, я недолго. А к Шайтану, разумеется, вместе пойдем.
Белка кивнула. Закуталась поплотнее в куртку, присела на жесткий, неудобный каркас, оставшийся от скамеечки, и сквозь проржавевшую в стальном листе дырку долго смотрела на Олега, уверенно шагавшего в сторону ближайших домов.
К Шайтану ехать не пришлось. Он вышел из калитки малаховского дома навстречу Олегу.
— Ну, привет, журналист. Садись, поговорим. Олег огляделся. Между штакетником и недавно оставленным трактором, от которого еще исходил теплый запах солярки и масла, возвышалась груда напиленных и пока не поколотых чурбаков. Зарайский подкатил к себе ногой массивную березовую колоду, поставил на попа и присел. Шайтан сделал то же самое.
— У тебя диктофон есть с собой, журналист?
Олег задумался на секунду, тут же понял, что врать бесполезно, и ответил:
— Натурально. Но я его не включал.
— Так доставай и включай, — распорядился Шайтан. — Буду показания давать.
Еще не поняв точно, не шутка ли это, Олег вынул из сумки любимый миниатюрный «Панасоник» и подумал:
«Ну, отнимет — и черт с ним. Невелика потеря. Пятьдесят долларов он стоит».
— Включил? — поинтересовался Шайтан. — Я начинаю.
Теперь, когда стало ясно, что действительно придется записывать разговор, Олег для удобства и для конспирации — все-таки сидят они посреди улицы — бросил диктофон в сумку и переключил его на выносной микрофон, закрепленный под воротником куртки.
— Малахова не ищи. Нету его больше, — спокойно, по-деловому сообщил Шайтан. — Все, что знал тракторист, — вот здесь. — Он протянул Олегу пачку «Мальборо». Пачка была тяжелой, словно ее набили мокрыми сигаретами. — Это такая же игрушка, как у тебя, только разгром меньше. Многовато знал этот тракторист. Ну да Бог с ним. На кассете не только признания Малахова. Там есть еще и признания другого человека. Очень известного. Твоей газете любопытно будет. Домой приедешь — послушаешь. Но больше — никому. Ты понял? Никому. Пока я сигнал не дам. Сделаешь по-своему, журналист, — сам понимаешь, я сразу узнаю. Лучше не экспериментируй. И еще. Если меня убьют, все это должно как можно скорее попасть в газеты… Впрочем, не мне тебя учить, журналист. Ты все понял?
Зарайский сумел лишь кивнуть — так он был ошарашен новым поворотом событий.
— Ну а теперь у нас есть несколько минут. Можешь задавать вопросы.
Олег растерялся. О чем спросить, о чем? Эх, если б сначала послушать, а потом разговаривать! Но так не бывает, это понятно…
— На этой кассете я найду ответ, кто и кого убил в этих краях девятнадцатого августа?
— Грамотно спрашиваешь, журналист, конкретно, — удивился Шайтан. — Полный ответ будет, если соединить то, что знаю я, с тем, что знают менты и гэбисты. Но из моей информации четко следует, что убили не здесь, не девятнадцатого и не того, чье убийство расследуют. И еще. Кассету послушать, может, и не доведется — всяко бывает, — так ты запомни главное: труп, который здесь нашли, — дело рук Золтана. Привезли его сюда гэбисты, а руководит всем этим делом Альберт Ларионов.
Зарайский поморщился. Фамилия Ларионова вогнала его в тоску. Это раньше было бы забавно услышать ее в подобном контексте, когда пошла мода на обвинения в коррупции всех подряд. В связях с мафией подозревали и Лужкова, и Шумейко, и Лобова. Теперь о таком уже никто читать не хочет. Ну что ж, Шайтан, послушаем твои кассеты, подождем сигнала…
С шоссе свернул старенький «газон», крытый брезентом, и двинулся по проселку в их направлении. Зарайский автоматически отметил, что ехал он с другой стороны, значит, Белку на остановке водитель не видел. Это могло быть важно, тем более что Шайтан как-то слишком пристально следил за грузовиком.
Потом бандит неожиданно свистнул громко и коротко. Из-за угла вынырнул здоровенный детина, и Шайтан распорядился:
— Шкаф, поди глянь, кого это несет.
Шкаф пошел, тормознул машину метрах в пятидесяти от них, перемолвился с водилой, обошел фургон вокруг, очевидно, даже слазил в кузов. Наконец еще издалека показал шефу жестом: все в порядке. И не торопясь, вразвалочку двинулся обратно. Машина меж тем развернулась и стала медленно подавать задом к сваленным кучей чурбакам. Шайтан встал и громко спросил:
— Кто это?
— Местные, — сказал Шкаф. — За дровами приехали.
И вдруг с неожиданным для своего веса проворством метнулся влево, к дому.
Шайтан и Зарайский невольно повернули головы в противоположную сторону. Но было поздно. Из фургона ударили две или три очереди сразу. Потом подошел Шкаф и, аккуратно приставляя пистолет, выстрелил в голову каждому. Оружие тут же бросил.
Белка наблюдала за этой сценой, припав глазом к отверстию с рваными краями, и, судорожно ломая ногти, обколупывала последнюю краску с обшарпанной железной стены. В сгущающихся сумерках с каждой минутой становилось все хуже видно, но она все-таки разглядела, как верзила после контрольных выстрелов пошел к машине и тоже был сражен автоматной очередью. После чего грузовик быстро развернулся и стал выезжать на асфальт. В деревне отчаянно лаяли собаки, громко и тоскливо замычала корова, но ни один человек не вышел на улицу.
Фургон свернул в ее сторону, и в первый момент Белке захотелось бежать, бежать, петляя, как заяц. Но то ли она успела сообразить, то ли просто страх парализовал волю, во всяком случае, она лишь забилась в угол, вжалась в железную стенку остановки и замерла. Грузовик взревел за ее спиной и, затихая, скрылся за поворотом.
Выскочив из своего укрытия, Белка ринулась туда, где лежали Олег и двое других. Зачем? Она не знала. У нее отчаянно кружилась голова, и на каких-нибудь ста пятидесяти метрах она дважды падала. Здесь не осталось живых.
Что она хочет сделать? Здесь никому нельзя помочь. Она хочет, пока ее застанут возле трупов? Нет! У Олега был диктофон. Он мог что-то записать. Он мог записать все вплоть до выстрелов. Какие силы, какие знания, какой опыт двигали ею в те минуты? По натянувшемуся проводку Белка догадалась, что диктофон лежит в сумке, вытащила, взглянула, пленка еще крутилась, выдернула из воротника микрофон, куртка была в крови, сумка была в крови, руки ее тоже сделались липкими, надо брать всю сумку, мало ли что там, милиции все это ни к чему… И еще — пистолет. Ба, да здесь два пистолета! Ага… вот из этого стрелял громила, убитый последним, а этот был в руке у второго, и он, похоже, выстрелить не успел — такой пистолет гораздо лучше. Белка швырнула в сумку пистолет Шайтана и, не оглядываясь, бегом, скачками понеслась к своей машине.
Она долго не могла повернуть ключ в замке зажигания, собственно, поначалу она не могла его вставить в замок — так тряслись руки. Она выкурила подряд две сигареты, доехала до ближайшей речушки, вымыла руки, протерла от крови все, что было испачкано в машине, выбросила Олегову сумку, вынув из нее нужное, еще раз вымыла руки, потом вернулась в машину, села за руль и вдруг в одно мгновение поняла, что нужно делать. Может, было еще не поздно. Вряд ли в этих краях так быстро приезжает милиция. Скорее всего ее еще даже не вызвали.
Страшно, ох как страшно ехать назад! Но уезжать в Москву — просто губительно. Она остановила машину точно в том же месте, где пару часов назад ставил ее Олег, тщательно протерла сухой тряпкой баранку, ручку двери и ручку скоростей. Велико было искушение оставить ключи в замке зажигания — вот такой рассеянный великий журналист! — но в деревне Льгово точно вымерли все, и стоило использовать шанс, стоило… Белка стиснула зубы и пошла.
Раньше она бы никогда не поверила, что способна на такое — расстегнуть «молнию» на кармане промокшей от крови куртки и бросить туда ключи. Она плохо помнила, как вышла на дорогу и долгие девять километров шагала в кромешной темноте, чтобы, выйдя на Старицкое шоссе, ловить редкие ночные машины, рискуя попасть в еще более страшную историю. Только ей уже было все равно. Она обязана приехать в Москву еще ночью и ради этого готова отдать все взятые с собой деньги — триста долларов и какие-то мелкие тыщи. А если и это не поможет, Белка будет стрелять…
Стрелять не пришлось. И вполне хватило сотни долларов, чтобы в пятом часу утра переступить порог своей квартиры.
Белка не считала себя опытным водителем и была рада пустить за руль Олега. По дороге не раз и не два возникала у нее иллюзия, что никакой это не Олег сидит рядом, и не к, бандитам они едут кошмары всякие распутывать, а просто вдвоем с Михой к себе в деревню огород копать. И, глядя на знакомые пейзажи за окном, несколько раз Белка начинала плакать. Зарайский видел, но утешать не пытался. Отвлечь разговором — да, а утешать… Чем тут утешишь?
Он съехал с дороги и поставил машину за кустами. Метров двести до автобусной остановки прошли пешком.
— Стоп, — вдруг решил Зарайский. — Не надо тебе туда ходить. Лучше было остаться в машине. А впрочем, еще лучше — посиди на остановке. Примерно через… — он поглядел на часы, — через сорок минут пойдет последний автобус. С понтом ты его ждешь.
— Ты так хорошо изучил местное расписание?
— Я репортер уголовной хроники, — с гордостью заявил Зарайский, — а это уже наполовину сыщик. Так посидишь, ладно? Надеюсь, я недолго. А к Шайтану, разумеется, вместе пойдем.
Белка кивнула. Закуталась поплотнее в куртку, присела на жесткий, неудобный каркас, оставшийся от скамеечки, и сквозь проржавевшую в стальном листе дырку долго смотрела на Олега, уверенно шагавшего в сторону ближайших домов.
К Шайтану ехать не пришлось. Он вышел из калитки малаховского дома навстречу Олегу.
— Ну, привет, журналист. Садись, поговорим. Олег огляделся. Между штакетником и недавно оставленным трактором, от которого еще исходил теплый запах солярки и масла, возвышалась груда напиленных и пока не поколотых чурбаков. Зарайский подкатил к себе ногой массивную березовую колоду, поставил на попа и присел. Шайтан сделал то же самое.
— У тебя диктофон есть с собой, журналист?
Олег задумался на секунду, тут же понял, что врать бесполезно, и ответил:
— Натурально. Но я его не включал.
— Так доставай и включай, — распорядился Шайтан. — Буду показания давать.
Еще не поняв точно, не шутка ли это, Олег вынул из сумки любимый миниатюрный «Панасоник» и подумал:
«Ну, отнимет — и черт с ним. Невелика потеря. Пятьдесят долларов он стоит».
— Включил? — поинтересовался Шайтан. — Я начинаю.
Теперь, когда стало ясно, что действительно придется записывать разговор, Олег для удобства и для конспирации — все-таки сидят они посреди улицы — бросил диктофон в сумку и переключил его на выносной микрофон, закрепленный под воротником куртки.
— Малахова не ищи. Нету его больше, — спокойно, по-деловому сообщил Шайтан. — Все, что знал тракторист, — вот здесь. — Он протянул Олегу пачку «Мальборо». Пачка была тяжелой, словно ее набили мокрыми сигаретами. — Это такая же игрушка, как у тебя, только разгром меньше. Многовато знал этот тракторист. Ну да Бог с ним. На кассете не только признания Малахова. Там есть еще и признания другого человека. Очень известного. Твоей газете любопытно будет. Домой приедешь — послушаешь. Но больше — никому. Ты понял? Никому. Пока я сигнал не дам. Сделаешь по-своему, журналист, — сам понимаешь, я сразу узнаю. Лучше не экспериментируй. И еще. Если меня убьют, все это должно как можно скорее попасть в газеты… Впрочем, не мне тебя учить, журналист. Ты все понял?
Зарайский сумел лишь кивнуть — так он был ошарашен новым поворотом событий.
— Ну а теперь у нас есть несколько минут. Можешь задавать вопросы.
Олег растерялся. О чем спросить, о чем? Эх, если б сначала послушать, а потом разговаривать! Но так не бывает, это понятно…
— На этой кассете я найду ответ, кто и кого убил в этих краях девятнадцатого августа?
— Грамотно спрашиваешь, журналист, конкретно, — удивился Шайтан. — Полный ответ будет, если соединить то, что знаю я, с тем, что знают менты и гэбисты. Но из моей информации четко следует, что убили не здесь, не девятнадцатого и не того, чье убийство расследуют. И еще. Кассету послушать, может, и не доведется — всяко бывает, — так ты запомни главное: труп, который здесь нашли, — дело рук Золтана. Привезли его сюда гэбисты, а руководит всем этим делом Альберт Ларионов.
Зарайский поморщился. Фамилия Ларионова вогнала его в тоску. Это раньше было бы забавно услышать ее в подобном контексте, когда пошла мода на обвинения в коррупции всех подряд. В связях с мафией подозревали и Лужкова, и Шумейко, и Лобова. Теперь о таком уже никто читать не хочет. Ну что ж, Шайтан, послушаем твои кассеты, подождем сигнала…
С шоссе свернул старенький «газон», крытый брезентом, и двинулся по проселку в их направлении. Зарайский автоматически отметил, что ехал он с другой стороны, значит, Белку на остановке водитель не видел. Это могло быть важно, тем более что Шайтан как-то слишком пристально следил за грузовиком.
Потом бандит неожиданно свистнул громко и коротко. Из-за угла вынырнул здоровенный детина, и Шайтан распорядился:
— Шкаф, поди глянь, кого это несет.
Шкаф пошел, тормознул машину метрах в пятидесяти от них, перемолвился с водилой, обошел фургон вокруг, очевидно, даже слазил в кузов. Наконец еще издалека показал шефу жестом: все в порядке. И не торопясь, вразвалочку двинулся обратно. Машина меж тем развернулась и стала медленно подавать задом к сваленным кучей чурбакам. Шайтан встал и громко спросил:
— Кто это?
— Местные, — сказал Шкаф. — За дровами приехали.
И вдруг с неожиданным для своего веса проворством метнулся влево, к дому.
Шайтан и Зарайский невольно повернули головы в противоположную сторону. Но было поздно. Из фургона ударили две или три очереди сразу. Потом подошел Шкаф и, аккуратно приставляя пистолет, выстрелил в голову каждому. Оружие тут же бросил.
Белка наблюдала за этой сценой, припав глазом к отверстию с рваными краями, и, судорожно ломая ногти, обколупывала последнюю краску с обшарпанной железной стены. В сгущающихся сумерках с каждой минутой становилось все хуже видно, но она все-таки разглядела, как верзила после контрольных выстрелов пошел к машине и тоже был сражен автоматной очередью. После чего грузовик быстро развернулся и стал выезжать на асфальт. В деревне отчаянно лаяли собаки, громко и тоскливо замычала корова, но ни один человек не вышел на улицу.
Фургон свернул в ее сторону, и в первый момент Белке захотелось бежать, бежать, петляя, как заяц. Но то ли она успела сообразить, то ли просто страх парализовал волю, во всяком случае, она лишь забилась в угол, вжалась в железную стенку остановки и замерла. Грузовик взревел за ее спиной и, затихая, скрылся за поворотом.
Выскочив из своего укрытия, Белка ринулась туда, где лежали Олег и двое других. Зачем? Она не знала. У нее отчаянно кружилась голова, и на каких-нибудь ста пятидесяти метрах она дважды падала. Здесь не осталось живых.
Что она хочет сделать? Здесь никому нельзя помочь. Она хочет, пока ее застанут возле трупов? Нет! У Олега был диктофон. Он мог что-то записать. Он мог записать все вплоть до выстрелов. Какие силы, какие знания, какой опыт двигали ею в те минуты? По натянувшемуся проводку Белка догадалась, что диктофон лежит в сумке, вытащила, взглянула, пленка еще крутилась, выдернула из воротника микрофон, куртка была в крови, сумка была в крови, руки ее тоже сделались липкими, надо брать всю сумку, мало ли что там, милиции все это ни к чему… И еще — пистолет. Ба, да здесь два пистолета! Ага… вот из этого стрелял громила, убитый последним, а этот был в руке у второго, и он, похоже, выстрелить не успел — такой пистолет гораздо лучше. Белка швырнула в сумку пистолет Шайтана и, не оглядываясь, бегом, скачками понеслась к своей машине.
Она долго не могла повернуть ключ в замке зажигания, собственно, поначалу она не могла его вставить в замок — так тряслись руки. Она выкурила подряд две сигареты, доехала до ближайшей речушки, вымыла руки, протерла от крови все, что было испачкано в машине, выбросила Олегову сумку, вынув из нее нужное, еще раз вымыла руки, потом вернулась в машину, села за руль и вдруг в одно мгновение поняла, что нужно делать. Может, было еще не поздно. Вряд ли в этих краях так быстро приезжает милиция. Скорее всего ее еще даже не вызвали.
Страшно, ох как страшно ехать назад! Но уезжать в Москву — просто губительно. Она остановила машину точно в том же месте, где пару часов назад ставил ее Олег, тщательно протерла сухой тряпкой баранку, ручку двери и ручку скоростей. Велико было искушение оставить ключи в замке зажигания — вот такой рассеянный великий журналист! — но в деревне Льгово точно вымерли все, и стоило использовать шанс, стоило… Белка стиснула зубы и пошла.
Раньше она бы никогда не поверила, что способна на такое — расстегнуть «молнию» на кармане промокшей от крови куртки и бросить туда ключи. Она плохо помнила, как вышла на дорогу и долгие девять километров шагала в кромешной темноте, чтобы, выйдя на Старицкое шоссе, ловить редкие ночные машины, рискуя попасть в еще более страшную историю. Только ей уже было все равно. Она обязана приехать в Москву еще ночью и ради этого готова отдать все взятые с собой деньги — триста долларов и какие-то мелкие тыщи. А если и это не поможет, Белка будет стрелять…
Стрелять не пришлось. И вполне хватило сотни долларов, чтобы в пятом часу утра переступить порог своей квартиры.
Глава пятнадцатая
Горца подняли ночью и привезли на дачу Высокого Шефа в Успенское. Кроме двух сопровождающих в машине, никто не видел его лица, даже охрана у ворот, и Горец этому внутренне порадовался. Чем закончил Шайтан, который светился даже в Кремле, теперь вся братва знала конкретно.
А после того, как команда Кислого совместно с ребятами Горца ликвидировала Шайтана, стало известно, что этот бродяга не только имел оформленную на свое имя мощную трастовую компанию, чистенькую, исправно платившую налоги, но и собирал подписи — баллотироваться в Госдуму. И если б теперь ему башку не пробили, точно собрал бы и в Думу прошел бы однозначно, с его-то деньжищами. Может, это и не понравилось Высокому Шефу?
Мираб Саркиев по кличке Горец был намного скромнее. Тюремный стаж имел небольшой, в девятнадцать лет сел за кражу по глупости, зато в перестройку сильно продвинулся в нелегальном бизнесе, стал признанным авторитетом и в девяносто первом был коронован вполне законно. Кто-то из стариков шипел: мол, «апельсин» ты, а не вор, но это с каждым годом имело все меньшее значение. Несколько лет подряд Горец был «основным» в Новгороде, потом перебрался в Москву, и вот теперь ему поручали доделать то, чего не успел Шайтан, — закончить формирование беспрецедентного по масштабам северозападного объединения криминальных группировок и принять руководство им.
Высокий Шеф вышел из дома навстречу Горцу, и они вдвоем — охрана на почтительном расстоянии сзади — долго бродили по дорожкам парка.
— Суть проблемы сводится к следующему, — формулировал Ларионов. — На днях состоится ваша сходка, в частности, посвященная проблемам глобальной координации… ну то есть всеобщего объединения усилий. Этим интересуются не только и не столько органы внутренних дел, сколько уже небезызвестная тебе служба РИСК. На сходке обязательно будут как минимум два их агента. Твоя задача — узнать их и обезвредить.
— А если не удастся? — по-детски растерянно спросил Горец.
— Плохо, если не удастся. Утечка информации стоит сегодня дорого, а убирать всех подряд, как Шайтана, — с кем тогда работать? Сумел же ты в Свердловске распознать Глызина.
— Какого Глызина? — не вспомнил Горец.
— Ну, Мосла, Мосла, которого вы так вовремя закололи. Он же из РИСКа был.
— Ах, Мосла! Так мне повезло тогда. Во-первых, его срисовал кто-то на зоне, он же на Петровке работал, а во-вторых, когда Мосол неожиданно на волю дернул и по существу засветился, нам помог его же агент из ментуры, Корягиным, кажется, звали. И кто этого мента перекупил? Так я и не понял.
— Всех не перекупишь.
Ларионов загадочно улыбнулся. Пусть Горец думает, что это он перекупил. Эх, узнать бы правду! Да у кого? Разве что у Григорьева. Но он же хитрый, гад, никогда в жизни правду не говорил.
— Всех не перекупишь, — повторил он. — Придется тебе, Горец, самому их срисовывать. Задача архиважная. Ты же не дурак — придумаешь способ. Пункт второй: необходимо удержать Тверской регион от полного выхода из-под контроля. Сам понимаешь, как там теперь РУОП развернется с ФСБ на пару. Пусть все специальные люди лягут на дно или уедут. Проследи за этим. Группировку надо спасти — она будет на твоей совести.
«Ну, от такого довеска, — подумал Горец, — совесть моя не надорвется. Хуже другое. Хоть Высокий Шеф и говорит спасибо, на самом деле сработали мы грязно. Журналиста убрали, может, и правильно, но тело бросили зря. Странно, что Шеф об этом не спрашивает».
И, словно читая мысли Горца, Ларионов спросил:
— Откуда взялся этот репортер Заманский?
— Зарайский, — поправил Горец. — Он сам вышел на Шайтана, по своим журналистским каналам.
— Здорово, — сказал Ларионов злобно, — скоро у них каналы будут лучше, чем у Лубянки. МВД-то они уже давно обскакали. Ну и что?
— Зарайский встречался с Шайтаном дважды, — рассказывал Горец. — При первой встрече я присутствовал. Были еще двое — Кузнец и Кандыба. Шайтан ничего не сказал журналисту. Ничего.
— А потом?
— Они больше не встречались.
— Ты уверен в этом?
— Обижаете, Шеф. Я же вел его все эти дни.
— Почему милиция не нашла у Зарайского никаких записей?
Похоже было, что этот вопрос очень сильно тревожил Высокого Шефа. Горца он самого тревожил, и требовалось сказать что-то весьма убедительное.
— Знаете, у меня сложилось впечатление, что этот репортер страсть какой ушлый. Он уже несколько лет про нас пишет, а братва всяких блокнотов и магнитофонов дюже боится, вот он и привык все в голове держать.
Странно, но ответ устроил Высокого Шефа.
— Хорошо, — сказал он. — Ты, братец, вот что… Ты все-таки проведи расследование по этому поводу. В ментовские дела не суйся, свое, частное расследование проведи. Договорились? Но это уже, сам понимаешь, пункт третий. А главное, про первый не забывай.
От пункта первого у Горца аж голова разболелась, пока его везли назад и у перекрестка сдавали с рук на руки родной охране. Третий пункт тоже не давал вору покоя. С репортером-то Горец дважды лопухнулся. Никто не вел Зарайского в его поездке от Москвы до Льгова. Зачем? Это же не шпион — простой журналист. Ан, оказалось, непростой! И как их угораздило бросить тело? Ведь ни одна собака теперь не знает, кто обчистил убитого и было ли вообще что у него брать.
— Дай порулить, — попросил Горец Капитоныча. Капитоныч знал: бугор любит садиться за руль, когда настроение плохое. Даст Бог, ни во что не врежется, а повеселее станет. «БМВ» водить — разве это работа? Машина сама едет. Ну, если, конечно, погоня или, скажем, по пересеченке на ней ехать приходится — тут да, тут уже работа.
Так думал Капитоныч, глядя на улыбающегося рядом с ним хозяина. А хозяин гнал тачку почти по осевой, словно прокладывал дорогу самому Президенту России, светил издалека встречным, совсем не уступая дороги, и голова у него уже не болела.
Он понял, что будет делать с этим РИСКом. «Вычислять их там, разгадывать, мероприятия проводить… Да пошли они! Много чести. Возьмем в заложники какую-нибудь ихнюю бабу, лучше всего жену самого главного, охрану в случае чего постреляем — и все, они мне сами расскажут, ху из ху. А кого мне бояться? — спрашивал сам себя Горец. — Теперь-то кого мне бояться? Кого и зачем?»
А после того, как команда Кислого совместно с ребятами Горца ликвидировала Шайтана, стало известно, что этот бродяга не только имел оформленную на свое имя мощную трастовую компанию, чистенькую, исправно платившую налоги, но и собирал подписи — баллотироваться в Госдуму. И если б теперь ему башку не пробили, точно собрал бы и в Думу прошел бы однозначно, с его-то деньжищами. Может, это и не понравилось Высокому Шефу?
Мираб Саркиев по кличке Горец был намного скромнее. Тюремный стаж имел небольшой, в девятнадцать лет сел за кражу по глупости, зато в перестройку сильно продвинулся в нелегальном бизнесе, стал признанным авторитетом и в девяносто первом был коронован вполне законно. Кто-то из стариков шипел: мол, «апельсин» ты, а не вор, но это с каждым годом имело все меньшее значение. Несколько лет подряд Горец был «основным» в Новгороде, потом перебрался в Москву, и вот теперь ему поручали доделать то, чего не успел Шайтан, — закончить формирование беспрецедентного по масштабам северозападного объединения криминальных группировок и принять руководство им.
Высокий Шеф вышел из дома навстречу Горцу, и они вдвоем — охрана на почтительном расстоянии сзади — долго бродили по дорожкам парка.
— Суть проблемы сводится к следующему, — формулировал Ларионов. — На днях состоится ваша сходка, в частности, посвященная проблемам глобальной координации… ну то есть всеобщего объединения усилий. Этим интересуются не только и не столько органы внутренних дел, сколько уже небезызвестная тебе служба РИСК. На сходке обязательно будут как минимум два их агента. Твоя задача — узнать их и обезвредить.
— А если не удастся? — по-детски растерянно спросил Горец.
— Плохо, если не удастся. Утечка информации стоит сегодня дорого, а убирать всех подряд, как Шайтана, — с кем тогда работать? Сумел же ты в Свердловске распознать Глызина.
— Какого Глызина? — не вспомнил Горец.
— Ну, Мосла, Мосла, которого вы так вовремя закололи. Он же из РИСКа был.
— Ах, Мосла! Так мне повезло тогда. Во-первых, его срисовал кто-то на зоне, он же на Петровке работал, а во-вторых, когда Мосол неожиданно на волю дернул и по существу засветился, нам помог его же агент из ментуры, Корягиным, кажется, звали. И кто этого мента перекупил? Так я и не понял.
— Всех не перекупишь.
Ларионов загадочно улыбнулся. Пусть Горец думает, что это он перекупил. Эх, узнать бы правду! Да у кого? Разве что у Григорьева. Но он же хитрый, гад, никогда в жизни правду не говорил.
— Всех не перекупишь, — повторил он. — Придется тебе, Горец, самому их срисовывать. Задача архиважная. Ты же не дурак — придумаешь способ. Пункт второй: необходимо удержать Тверской регион от полного выхода из-под контроля. Сам понимаешь, как там теперь РУОП развернется с ФСБ на пару. Пусть все специальные люди лягут на дно или уедут. Проследи за этим. Группировку надо спасти — она будет на твоей совести.
«Ну, от такого довеска, — подумал Горец, — совесть моя не надорвется. Хуже другое. Хоть Высокий Шеф и говорит спасибо, на самом деле сработали мы грязно. Журналиста убрали, может, и правильно, но тело бросили зря. Странно, что Шеф об этом не спрашивает».
И, словно читая мысли Горца, Ларионов спросил:
— Откуда взялся этот репортер Заманский?
— Зарайский, — поправил Горец. — Он сам вышел на Шайтана, по своим журналистским каналам.
— Здорово, — сказал Ларионов злобно, — скоро у них каналы будут лучше, чем у Лубянки. МВД-то они уже давно обскакали. Ну и что?
— Зарайский встречался с Шайтаном дважды, — рассказывал Горец. — При первой встрече я присутствовал. Были еще двое — Кузнец и Кандыба. Шайтан ничего не сказал журналисту. Ничего.
— А потом?
— Они больше не встречались.
— Ты уверен в этом?
— Обижаете, Шеф. Я же вел его все эти дни.
— Почему милиция не нашла у Зарайского никаких записей?
Похоже было, что этот вопрос очень сильно тревожил Высокого Шефа. Горца он самого тревожил, и требовалось сказать что-то весьма убедительное.
— Знаете, у меня сложилось впечатление, что этот репортер страсть какой ушлый. Он уже несколько лет про нас пишет, а братва всяких блокнотов и магнитофонов дюже боится, вот он и привык все в голове держать.
Странно, но ответ устроил Высокого Шефа.
— Хорошо, — сказал он. — Ты, братец, вот что… Ты все-таки проведи расследование по этому поводу. В ментовские дела не суйся, свое, частное расследование проведи. Договорились? Но это уже, сам понимаешь, пункт третий. А главное, про первый не забывай.
От пункта первого у Горца аж голова разболелась, пока его везли назад и у перекрестка сдавали с рук на руки родной охране. Третий пункт тоже не давал вору покоя. С репортером-то Горец дважды лопухнулся. Никто не вел Зарайского в его поездке от Москвы до Льгова. Зачем? Это же не шпион — простой журналист. Ан, оказалось, непростой! И как их угораздило бросить тело? Ведь ни одна собака теперь не знает, кто обчистил убитого и было ли вообще что у него брать.
— Дай порулить, — попросил Горец Капитоныча. Капитоныч знал: бугор любит садиться за руль, когда настроение плохое. Даст Бог, ни во что не врежется, а повеселее станет. «БМВ» водить — разве это работа? Машина сама едет. Ну, если, конечно, погоня или, скажем, по пересеченке на ней ехать приходится — тут да, тут уже работа.
Так думал Капитоныч, глядя на улыбающегося рядом с ним хозяина. А хозяин гнал тачку почти по осевой, словно прокладывал дорогу самому Президенту России, светил издалека встречным, совсем не уступая дороги, и голова у него уже не болела.
Он понял, что будет делать с этим РИСКом. «Вычислять их там, разгадывать, мероприятия проводить… Да пошли они! Много чести. Возьмем в заложники какую-нибудь ихнюю бабу, лучше всего жену самого главного, охрану в случае чего постреляем — и все, они мне сами расскажут, ху из ху. А кого мне бояться? — спрашивал сам себя Горец. — Теперь-то кого мне бояться? Кого и зачем?»
Глава шестнадцатая
Тимофей Редькин перекинул веревку через матрас на верхнем багажнике и сказал:
— Тяни сильнее. Вот так. Теперь держи крепко, я сейчас перехвачу.
И пошел вокруг машины. Алику было совсем худо. У него даже держать крепко не получалось — куда уж там сильнее тянуть. Накануне они уговорили почти два литра водки. Причем Маринка, жена Тимофея, помогла им в этом очень слабо, Вера Афанасьевна и Верунчик не пили по определению (у одной сердце больное, другая — беременная), Никита — зять-спортсмен не пил по идейным соображениям, ну и, наконец, тесть, или, как называл его Тимофей, «тесчим», потому что Маринке он был отчим, Петр Васильевич неожиданно ушел в ночь на свою синекуру.
Это-то и сгубило двух приятелей — на компанию и поддержку тесчима Тимофей очень рассчитывал. Разумеется, он помнил, что наутро надо вести машину и не куда-нибудь, а на дачу — три часа за рулем, так что старался наливать Алику побольше, себе — поменьше. Но два литра то все равно два литра, даже под хорошую закуску и сак ты там ни наливай, хоть по четверти рюмочки.
Поднялся-то Тимофей легко, уж больно пить хотелось. Сразу прошел на кухню, взял чайник и долго с наслаждением сосал из носика. Но теперь, после с трудом пропихнутого сквозь пересохший пищевод завтрака, стало ясно, что больше всего на свете хочется ему двух вещей: похмелиться и спать. Но похмелиться хочется даже сильнее, ведь без этого можно и не заснуть.
С некоторых пор Тимофей стал похмеляться всякий раз, если прилично выпивал вечером. Маринка такую практику жестоко осуждала, и принимать утреннюю дозу приходилось тайком. Потом зачастую она ловила его на запахе, и тогда Тимофей нагло уверял, что это с вечера такой сохраняется. В конце концов, не пойман — не вор. Главное — выпить незаметно. Доставать бутылку из холодильника так, чтобы никто не увидел, было практически нереально — на кухне с самого раннего утра кто-нибудь уже вертелся: теща, жена, дочка. Поэтому специальная заначка пряталась где-нибудь в шкафу или в углу за секретером, отчего жидкость, естественно, делалась теплой. А из теплых напитков для утреннего «декохта» идеально подходил только коньяк. Однако плохой коньяк новой, посткоммунистической эры иногда случался пострашнее самогона, а на хороший не всегда имелись деньги. Так что чем только не приходилось похмеляться Тимофею: и различными странными бренди «Наполеон» неизвестного происхождения, и дешевыми джинами из пластиковых бутылок, и каким-то канадским виски, сделанным, очевидно, в Польше, если не в Малаховке… Лучше всего из доступных напитков была кристалловская «Старка». Не всегда удавалось ее купить, но она с неизменным успехом проскакивала по утрам, даже теплая.
На этот раз в шкафу за ботиночными коробками ночевала как раз початая бутылка «Старки», да вот незадача — перед поездкой на машине Тимофей себе не позволял. Это было святое: если за руль — значит, ни капли. В дороге возможно всякое, и не дай Бог дыхнешь на гаишника, он на тебя все повесит при полной твоей невиновности.
И Тимофей страдал. Алик зачем-то страдал вместе с ним. Тимофей предложил ему поправить здоровье оставшейся грамулькой, а оставалось во второй бутылке добрых полстакана — как раз то, что надо. Но Алик гордо сказал, что водку по утрам не пьет, а вот проводит друзей на дачу и купит себе пива у метро.
— Ну, извини, старик, нет у меня пива. У меня от пива живот пучит, вот и не держу его дома.
— Ладно, ладно, — пробормотал Алик, — я потерплю. Ты давай еще вот здесь примотай.
Потом он отошел, поглядел со стороны на сотворенную ими конструкцию — огромный матрас от старого дивана смотрелся на крыше Тимкиной белой «Нивы» как шляпка гриба — и вдруг объявил:
— Все мы неправильно сделали. Надо его мягким вниз класть. Иначе мы эту гадость никогда плотно не прикрутим.
— Мягким вниз? — автоматически переспросил Тимофей. — Ты прав.
Они распутали веревки, кряхтя и матерясь, перевернули тяжелый матрас и принялись все завязывать по-новой. Страшно утомились и, не закончив, сели на ступеньки перекурить. Тут-то и вышла Маринка.
— Ребята, вы чего, обалдели?! Уже минут сорок этот несчастный матрас вяжете! А там еще барахла полно. Ты хочешь, чтобы мы ночью приехали? Только водку жрать умеешь!
Тимофей с тоской посмотрел на Маринку, поднялся, выбросил длинный бычок и ничего не сказал.
Когда-то, очень давно они вместе учились в школе, потом вместе поступали в один институт — в Бауманский. И одновременно с этим регистрировали брак. Родители с обеих сторон не порадовались, но, когда выяснилось, что Марина беременна, неожиданно подавляющим большинством голосов (при одном воздержавшемся — отце Тимофея) было решено рожать. Так решилась тогда их судьба и судьба Верунчика. Кто бы мог подумать, что брак окажется таким прочным, что Верунчик окажется зверушкой шустрой, пойдет по стопам мамочки и папочки и уже в тридцать шесть они будут готовиться стать бабушкой и дедушкой!
— Бред какой-то! — говорил накануне за рюмкой чая друг его Алик из Днепропетровска, внезапно свалившийся на семью Редькиных среди дня. — Тимка — и вдруг дед! Полная бредятина. Хотя бородищу ты и отпустил вполне дедовскую. А помнишь, как у нас на Южмаше горилку пили прямо в цеху?..
Вернулся с дежурства отчим. Помог таскать тюки и коробки.
— Ну вот, вроде все и собрали, — сказал Тимофей Маринке. — И чего было шуметь?
— Ага, — буркнула Маринка, впрочем, уже остывая, — только времени скоро двенадцать.
«Действительно, — подумал Тимофей, — и надо было в такую рань вставать, чтобы в полдень уехать».
Он совсем разучился рано вставать и быстро собираться с тех пор, как перестал ходить на службу. А это случилось еще в девяносто втором. С легкой руки Гайдара (за которого, впрочем, Тимофей и теперь собирался голосовать) оборонка тогда резко начала загибаться, и кандидату наук, специалисту по ракетному топливу на сверхзакрытом средмашевском «ящике» стали платить меньше, чем курьеру в какой-нибудь аудиторской — прости, Господи, за непонятное слово — фирме.
Поиски работы были лихорадочными и не всегда удачными. Худред в православном издательстве (помогло почти детское увлечение рисованием), переводчик с английского плохих романов для другого издательства, которое со страшной скоростью и жуткими опечатками гнало в свет фантастику и детективы (там он получил кличку Мальчик-Тима-наборщик — так назвала его бухгалтерша, не понявшая, что Тимофей не просто набирал текст на компьютере, но и сам переводил его). Дома у него стоял старенький агрегат, самолично собранный из кусков еще в те времена, когда фирменная персоналка была диковинкой и предметом зависти. Так что в какой-то момент пришлось «мальчику Тиме» действительно поработать наборщиком, потом набор он перевесил на Маринку, а сам освоил верстку на «вентуре».
В конце девяносто третьего они даже зарегистрировали свою семейную фирму, но момент был выбран не слишком удачный — издательский бизнес как раз пошел на спад, платить налоги сделалось окончательно невыгодным, и фирму в итоге пришлось похоронить. Знакомый с бизнесом еще со времен перестройки, Тимофей не унывал. «Продал же я однажды восемь тысяч веников! — любил повторять он. — Значит, и теперь прорвемся». Это еще в девяностом ему предложили на реализацию веники по очень низкой цене, а он не поленился, нашел через знакомых теток на трех рынках, и за какие-нибудь две недели вся партия товара ушла. С этой операции они с Маринкой купили себе видюшник, а видюшник в девяностом году — это не как сейчас, когда его чуть ли не с пенсии можно купить, видюшник тогда на полмашины тянул.
Тимофей не унывал. Поработал грузчиком в мебельном магазине, потом — водителем у коммерческого директора там же, потом докатился до коммивояжера (много их развелось нынче, хотя большинство торговцев и слова такого не слыхивали). Тимофей разносил по Москве и втюхивал китайские карманные радиоприемнички, якобы работающие от солнечной батарейки. Продавались они неплохо, но, конечно, с вениками не сравнить. Эхма! Раньше все лучше было.
Тимофей завел движок и по старой водительской привычке поднял капот — проверить, все ли в порядке. Алик тоже с видом знатока осмотрел внутренности машины.
— Тормозухи долей, — сказал он, — видишь, уровень недостаточный.
— Не буду я ничего доливать, — ответил Тимофей. — Машине четырнадцать тысяч от роду, и тормоза работают как звери.
Выскочила Маринка.
— Вот я так и знала! Боковинки от дивана забыл.
— Ну и куда я их теперь засуну?
Алик хотел посоветовать, куда засунуть боковинки, но, увидев рядом Веру Афанасьевну, передумал.
Неделю назад Редькины купили новую мягкую мебель, старые кресла отправились на помойку, а старый диван был демонтирован и подготовлен к отправке на дачу. Ну и, конечно, заодно была проведена генеральная уборка в квартире, в ходе которой обнаружилось немыслимое количество вещей самого разного характера, которые бросать жалко, а дома держать бессмысленно. Маринка с матерью вечно спорили из-за этого барахла. Вера Афанасьевна норовила убрать, припрятать на антресолях, охранить любую мелочишку, а дочь рвалась выкинуть все, сбросить с корабля современности, как большевики в семнадцатом.
— Тяни сильнее. Вот так. Теперь держи крепко, я сейчас перехвачу.
И пошел вокруг машины. Алику было совсем худо. У него даже держать крепко не получалось — куда уж там сильнее тянуть. Накануне они уговорили почти два литра водки. Причем Маринка, жена Тимофея, помогла им в этом очень слабо, Вера Афанасьевна и Верунчик не пили по определению (у одной сердце больное, другая — беременная), Никита — зять-спортсмен не пил по идейным соображениям, ну и, наконец, тесть, или, как называл его Тимофей, «тесчим», потому что Маринке он был отчим, Петр Васильевич неожиданно ушел в ночь на свою синекуру.
Это-то и сгубило двух приятелей — на компанию и поддержку тесчима Тимофей очень рассчитывал. Разумеется, он помнил, что наутро надо вести машину и не куда-нибудь, а на дачу — три часа за рулем, так что старался наливать Алику побольше, себе — поменьше. Но два литра то все равно два литра, даже под хорошую закуску и сак ты там ни наливай, хоть по четверти рюмочки.
Поднялся-то Тимофей легко, уж больно пить хотелось. Сразу прошел на кухню, взял чайник и долго с наслаждением сосал из носика. Но теперь, после с трудом пропихнутого сквозь пересохший пищевод завтрака, стало ясно, что больше всего на свете хочется ему двух вещей: похмелиться и спать. Но похмелиться хочется даже сильнее, ведь без этого можно и не заснуть.
С некоторых пор Тимофей стал похмеляться всякий раз, если прилично выпивал вечером. Маринка такую практику жестоко осуждала, и принимать утреннюю дозу приходилось тайком. Потом зачастую она ловила его на запахе, и тогда Тимофей нагло уверял, что это с вечера такой сохраняется. В конце концов, не пойман — не вор. Главное — выпить незаметно. Доставать бутылку из холодильника так, чтобы никто не увидел, было практически нереально — на кухне с самого раннего утра кто-нибудь уже вертелся: теща, жена, дочка. Поэтому специальная заначка пряталась где-нибудь в шкафу или в углу за секретером, отчего жидкость, естественно, делалась теплой. А из теплых напитков для утреннего «декохта» идеально подходил только коньяк. Однако плохой коньяк новой, посткоммунистической эры иногда случался пострашнее самогона, а на хороший не всегда имелись деньги. Так что чем только не приходилось похмеляться Тимофею: и различными странными бренди «Наполеон» неизвестного происхождения, и дешевыми джинами из пластиковых бутылок, и каким-то канадским виски, сделанным, очевидно, в Польше, если не в Малаховке… Лучше всего из доступных напитков была кристалловская «Старка». Не всегда удавалось ее купить, но она с неизменным успехом проскакивала по утрам, даже теплая.
На этот раз в шкафу за ботиночными коробками ночевала как раз початая бутылка «Старки», да вот незадача — перед поездкой на машине Тимофей себе не позволял. Это было святое: если за руль — значит, ни капли. В дороге возможно всякое, и не дай Бог дыхнешь на гаишника, он на тебя все повесит при полной твоей невиновности.
И Тимофей страдал. Алик зачем-то страдал вместе с ним. Тимофей предложил ему поправить здоровье оставшейся грамулькой, а оставалось во второй бутылке добрых полстакана — как раз то, что надо. Но Алик гордо сказал, что водку по утрам не пьет, а вот проводит друзей на дачу и купит себе пива у метро.
— Ну, извини, старик, нет у меня пива. У меня от пива живот пучит, вот и не держу его дома.
— Ладно, ладно, — пробормотал Алик, — я потерплю. Ты давай еще вот здесь примотай.
Потом он отошел, поглядел со стороны на сотворенную ими конструкцию — огромный матрас от старого дивана смотрелся на крыше Тимкиной белой «Нивы» как шляпка гриба — и вдруг объявил:
— Все мы неправильно сделали. Надо его мягким вниз класть. Иначе мы эту гадость никогда плотно не прикрутим.
— Мягким вниз? — автоматически переспросил Тимофей. — Ты прав.
Они распутали веревки, кряхтя и матерясь, перевернули тяжелый матрас и принялись все завязывать по-новой. Страшно утомились и, не закончив, сели на ступеньки перекурить. Тут-то и вышла Маринка.
— Ребята, вы чего, обалдели?! Уже минут сорок этот несчастный матрас вяжете! А там еще барахла полно. Ты хочешь, чтобы мы ночью приехали? Только водку жрать умеешь!
Тимофей с тоской посмотрел на Маринку, поднялся, выбросил длинный бычок и ничего не сказал.
Когда-то, очень давно они вместе учились в школе, потом вместе поступали в один институт — в Бауманский. И одновременно с этим регистрировали брак. Родители с обеих сторон не порадовались, но, когда выяснилось, что Марина беременна, неожиданно подавляющим большинством голосов (при одном воздержавшемся — отце Тимофея) было решено рожать. Так решилась тогда их судьба и судьба Верунчика. Кто бы мог подумать, что брак окажется таким прочным, что Верунчик окажется зверушкой шустрой, пойдет по стопам мамочки и папочки и уже в тридцать шесть они будут готовиться стать бабушкой и дедушкой!
— Бред какой-то! — говорил накануне за рюмкой чая друг его Алик из Днепропетровска, внезапно свалившийся на семью Редькиных среди дня. — Тимка — и вдруг дед! Полная бредятина. Хотя бородищу ты и отпустил вполне дедовскую. А помнишь, как у нас на Южмаше горилку пили прямо в цеху?..
Вернулся с дежурства отчим. Помог таскать тюки и коробки.
— Ну вот, вроде все и собрали, — сказал Тимофей Маринке. — И чего было шуметь?
— Ага, — буркнула Маринка, впрочем, уже остывая, — только времени скоро двенадцать.
«Действительно, — подумал Тимофей, — и надо было в такую рань вставать, чтобы в полдень уехать».
Он совсем разучился рано вставать и быстро собираться с тех пор, как перестал ходить на службу. А это случилось еще в девяносто втором. С легкой руки Гайдара (за которого, впрочем, Тимофей и теперь собирался голосовать) оборонка тогда резко начала загибаться, и кандидату наук, специалисту по ракетному топливу на сверхзакрытом средмашевском «ящике» стали платить меньше, чем курьеру в какой-нибудь аудиторской — прости, Господи, за непонятное слово — фирме.
Поиски работы были лихорадочными и не всегда удачными. Худред в православном издательстве (помогло почти детское увлечение рисованием), переводчик с английского плохих романов для другого издательства, которое со страшной скоростью и жуткими опечатками гнало в свет фантастику и детективы (там он получил кличку Мальчик-Тима-наборщик — так назвала его бухгалтерша, не понявшая, что Тимофей не просто набирал текст на компьютере, но и сам переводил его). Дома у него стоял старенький агрегат, самолично собранный из кусков еще в те времена, когда фирменная персоналка была диковинкой и предметом зависти. Так что в какой-то момент пришлось «мальчику Тиме» действительно поработать наборщиком, потом набор он перевесил на Маринку, а сам освоил верстку на «вентуре».
В конце девяносто третьего они даже зарегистрировали свою семейную фирму, но момент был выбран не слишком удачный — издательский бизнес как раз пошел на спад, платить налоги сделалось окончательно невыгодным, и фирму в итоге пришлось похоронить. Знакомый с бизнесом еще со времен перестройки, Тимофей не унывал. «Продал же я однажды восемь тысяч веников! — любил повторять он. — Значит, и теперь прорвемся». Это еще в девяностом ему предложили на реализацию веники по очень низкой цене, а он не поленился, нашел через знакомых теток на трех рынках, и за какие-нибудь две недели вся партия товара ушла. С этой операции они с Маринкой купили себе видюшник, а видюшник в девяностом году — это не как сейчас, когда его чуть ли не с пенсии можно купить, видюшник тогда на полмашины тянул.
Тимофей не унывал. Поработал грузчиком в мебельном магазине, потом — водителем у коммерческого директора там же, потом докатился до коммивояжера (много их развелось нынче, хотя большинство торговцев и слова такого не слыхивали). Тимофей разносил по Москве и втюхивал китайские карманные радиоприемнички, якобы работающие от солнечной батарейки. Продавались они неплохо, но, конечно, с вениками не сравнить. Эхма! Раньше все лучше было.
Тимофей завел движок и по старой водительской привычке поднял капот — проверить, все ли в порядке. Алик тоже с видом знатока осмотрел внутренности машины.
— Тормозухи долей, — сказал он, — видишь, уровень недостаточный.
— Не буду я ничего доливать, — ответил Тимофей. — Машине четырнадцать тысяч от роду, и тормоза работают как звери.
Выскочила Маринка.
— Вот я так и знала! Боковинки от дивана забыл.
— Ну и куда я их теперь засуну?
Алик хотел посоветовать, куда засунуть боковинки, но, увидев рядом Веру Афанасьевну, передумал.
Неделю назад Редькины купили новую мягкую мебель, старые кресла отправились на помойку, а старый диван был демонтирован и подготовлен к отправке на дачу. Ну и, конечно, заодно была проведена генеральная уборка в квартире, в ходе которой обнаружилось немыслимое количество вещей самого разного характера, которые бросать жалко, а дома держать бессмысленно. Маринка с матерью вечно спорили из-за этого барахла. Вера Афанасьевна норовила убрать, припрятать на антресолях, охранить любую мелочишку, а дочь рвалась выкинуть все, сбросить с корабля современности, как большевики в семнадцатом.