Страница:
Потом она ощутила усталость. Геннадию звонить передумала. Позвонила только Лехе по поводу трех «штук», но о семейных делах решила не рассказывать.
— Вот так, Степа, остались мы с тобой вдвоем, — сказала она коту, который мурчал и терся об ноги.
Заварила себе кофе, сделала яичницу. Поужинала без аппетита. Она никогда не любила есть одна, а кот Степан ел по своему собственному графику и компанию составить не мог. Покурила. Рассеянно посмотрела телевизор, перещелкивая дистанционником с канала на канал. Ни одна из программ ее не увлекла, и Белка решила лечь спать. Вот только сон не шел, несмотря на усталость. Мешало непонятное, с каждой минутой растущее чувство тревоги. За кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике? Да нет. За Миху. За него, бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и уезжает в свою деревню. А нелюбимая жена за него беспокоится. Ужасная глупость!
Кот начал бродить по квартире и орать — ну прямо как весной. С чего бы вдруг?
Белка выкурила еще три сигареты и выпила стакан Эдедифена — немецкой шипучки от головной боли, преждe чем сумела заснуть.
Утром в понедельник Белку разбудил телефон. Звонил Леха. Он извинился за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим понятиям половина девятого — время для звонков малоприличное) и сообщил, что за деньгами приехать может только послезавтра. Едва Белка задремала, а встревоженный кот Степан выбрал себе новую позу, как телефон а ожил, и теперь уже подруга Женечка, десять раз извинившись попросила в долг до пятницы пятьдесят тысяч. Встретиться договорились в середине дня но и своей лучшей подруге не рассказала Белка об Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что ей хотелось спать, а может… Да, было, было какое-то предчувствие.
Ее последняя попытка уснуть успехом не увенчалась
— Вы жалюзи продаете? — поинтересовался низкий женский голос.
Степан тоже оставил надежду уютно свернуться и отправился хрумкать недоеденный вечером «Вискас».
— Продаю, — огрызнулась Белка, — только не вам.
И повесила трубку.
Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу — было только желание послать всех очень далеко.
— Знаете что, — прокричала Белка вместо «алло», — засуньте себе эти жалюзи…
— Разгонова Ольга Марковна? — спросил бесстрастный вкрадчивый голос.
И Белке сразу сделалось холодно от этого официального обращения. Мгновенно всплыл в памяти «ТТ», завернутый в тряпку, и фраза из записки — про пушку и полторы штуки гринов. Доигрался хрен на скрипке.
— Да, это я.
— Вас беспокоит старший инспектор ГУВД, следователь по особо важным делам майор Кондратьев.
Этот длинный титул уже не произвел слишком сильного впечатления. Вот только зачем по особо важным делам?
— Ольга Марковна, постарайтесь сохранять самообладание. Вам будет нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.
Ох уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!
— Ваш муж Разгонов Михаил Григорьевич погиб. Он убит неизвестными лицами.
— Кого? — вырвался у Белки идиотский вопрос. Она все еще автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.
— Вашего мужа Разгонова Михаила Григорьевича, — повторил майор, изменяя падеж, — убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.
— Где? — выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.
— В городе Старице Калининской области.
Белка помолчала. Потом задала совсем глупый вопрос
— Почему?
— Ольга Марковна, я понимаю, как вам сейчас тяжело. Я вам соболезную, но, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати ноль-ноль, должны явиться в морг больницы МПС для опознания Запишите, пожалуйста, как ехать и кого спросить.
— Уже пишу, — сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь пишущее всегда держала рядом с телефоном, и, не чувствуя карандаша в онемевших пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.
— А завтра в двенадцать ноль-ноль я жду вас у себя на Петровке. Пропуск уже заказан. Скажете, что вы к майору Кондратьеву. Не забудьте паспорт. И еще. Я должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько трудновато узнать. Понимаете, он был убит тремя выстрелами в голову. Из крупнокалиберного оружия. И последнее. Запишите мой телефон. Если вдруг возникнут вопросы.
Белка не помнила, как закончился этот разговор. Она даже не помнила, как вставала за сигаретами и зажигалкой. Но теперь она сидела на краешке незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел на ковер, и не могла плакать. Плакать было нечем, словно это у нее исчезло напрочь лицо, словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.
Что в таких случаях полагается делать? Завешивать черным зеркала? Молиться Богу, в которого никогда не верила? Рвать на себе волосы? Обзванивать родных и друзей? Она никак не могла сообразить, кому следует звонить в первую очередь, и поэтому позвонила Майклу. Тот, по счастью, оказался дома.
— Салют, Майкл. Миху убили.
— Что?
— Я говорю: Миху убили.
— Кто? — Майкл всегда даже в состоянии полной ошарашенности правильно выбирал ключевой вопрос.
— Не знаю. Я завтра иду к следователю.
— Ты из дома звонишь?
— Да.
— Сиди и жди. Я сейчас приеду.
Белка собиралась ехать в морг на такси (о троллейбусах страшно было подумать), но Майкл согласился отвезти ее. Сначала Белка, конечно, разревелась едва начав рассказывать о телефонном звонке с Петровки потом по наущению Майкла выпила полстакана водки и пожевала бутербродов с кофе...
— Пока не надо никому звонить, — объяснял Майкл уже в дороге. — Вот договоришься обо всем в морге, съездишь в похоронное бюро, тогда и начнешь сообщать людям. А еще лучше уже после Петровки. Ведь тебя же все задолбают вопросами.
— Послушай, Майк, а можно будет найти тех, кто его убил?
— Я же сказал: постараемся.
— Но ведь это же больших денег стоит.
— Не знаю, может, и не очень больших. А справки навести иногда удается вообще бесплатно. Через хороших знакомых. Я же тебе сказал: я займусь этим.
— А милиция может найти убийц? — спросила Белка.
— Менты? Вряд ли. То есть настолько вряд ли, что не стоит об этом думать. Сейчас вообще мало кого находят, а тут убийство-то совершенно идиотское. Либо в результате случайной драки, либо — что еще более вероятно — по ошибке. Оружие уж больно серьезное.
Майкл помолчал, внимательно глядя в зеркальце заднего вида.
— Нет, ну, конечно, допустим, убийцу возьмут по другому делу, а заодно всплывет это. Правда, тебе о нем могут и не сообщить. То есть скорее всего не сообщат. Да и зачем тебе? Не понимаю. Мстить, что ли, будешь?
— Буду, — сказала Белка. — А что мне еще делать?
— Ох, все вы бабы — ненормальные! — вздохнул Майкл — Логика-то какая в этой мести?
— Ну, можно не просто мстить, можно шантажировать. Пусть хоть заплатит, сволочь, материальную компенсацию. От государства-то все равно не дождешься ни копейки.
— Ну ты, мать, даешь! — удивился Майкл. — Вот это уже сильно.
И он снова долго смотрел в заднее зеркальце.
— А почему нет? Поможешь на этих гадов наезжать?
— Слушай, мать, о чем ты говоришь? Остановись. Дай хоть справки навести. Ладно?
В морг Белка пошла одна. Возможно, Майкла туда бы не пустили, но он и не стремился. Во-первых, не хотелось вдаваться в объяснения, кто он такой, а во-вторых, у Майкла всегда свои прибамбасы, и, в частности, к покойникам он относился как-то непросто.
Жуткая, бьющая по глазам белизна стен, халатов, пластика, холодное сверкание никеля и только красные рожи — у санитаров, то ли загорелые, то ли спитые. А тело Мишкино бледное, розовато-сиреневое, в синиx прожилках и тонких черных волосках. Опухшее какое-то, застывшее, незнакомое. Уже чужое тело. Страшное. Скрюченные и кажущиеся ужасно тонкими пальцы. На обоих безымянных полосочки от колец. Белка показывает на одну из них.
— Обручальное кольцо и небольшой перстень, — тихо говорит понятливый санитар. — Получите на Петровке вместе с остальными вещами.
Зачем она пришла сюда? Зачем? Все равно это уже не он. Она не способна опознать тело. Она не узнает его. И не хочет узнавать. Зачем тогда?
— Приготовьтесь. Вам будет неприятно, — предупреждает санитар, открывая голову.
Первое, что бросается в глаза, — волосы, почему-то залитые зеленой краской. «Пометили, чтоб не спутать?» — мелькает глупая мысль. А вообще у Мишки осталось только полголовы. Вместо второй половины — запекшееся кровавое месиво. Осколки костей, лоскуты кожи с волосами обрывки мышц, кусочки мозговой ткани. Все очень безцветное неяркое, слипшееся, подсохшее. Зрелище ни на что не похоже, что даже не пугает. Начинает медленно подкатывать тошнота.
Белка быстро протягивает обе руки и обхватывает уцелевшую шею лежащего перед ней мертвого человека точно та же, как любила делать это с живым. Шея холодная и жесткая, но не в этом ужас. Под правой рукой Белка ощущает рубец — не свежую царапину, полученную в предсмертной драке, а старый давно заживший рубец от серьезного ранения, которого никогда, никогда не было у Михи.
И в этот момент белизна простыни сливается с белизной стен, а сверкающий никель рассыпается бенгальским дождем ослепительных брызг. Потом опускается темнота.
Белка сидит в кабинете. Белый халат, который ей выдали, одет теперь на голое тело. Перед окном качаются ветви тополя и щебечут воробьи. Входит давешний санитар.
— Мы постирали вашу кофточку, — сообщает он. — Вот, уже почти просохла.
— Спасибо.
«Значит, меня все-таки вырвало. Но отчего такая забота? Распоряжение следователя по особо важным делам? Ох, не к добру это, не к добру… Главное — не подать виду, главное, чтобы они не догадались».
Теперь она замечает врача, сидящего за столом в глубоком кресле.
— Ознакомьтесь, пожалуйста, это заключение судмедэксперта. В конце поставите подпись, что ознакомлены. И вот здесь распишитесь — это протокол опознания. Все понятно?
— Да, мне все понятно, доктор, — зачем-то очень длинно отвечает Белка, хотя с трудом ворочает языком.
Потом долго читает, не улавливая смысла, подписывает и прощается без лишних вопросов. Ей ужасно хочется поскорее вырваться отсюда. Когда надевает кофточку, санитара уже нет, а врач тактично отворачивается. Повесив халат на стул, она выходит.
Лицо у Белки совершенно зеленое, и Майкл растерянно молчит. Майкл ли это? Она и не догадывалась, что возможна ситуация, в которой этот человек не найдет, что сказать.
— Что теперь делать, Майк? Что мне делать? — спрашивает Белка.
— Сядь и подожди меня. Тебе надо выпить.
— Чего? — не понимает Белка.
В ближайшем ларьке Майкл покупает бутылку хорошего джина. Белка свинчивает пробку трясущимися руками неумело пьет прямо из горлышка, закашливается, снова пьет, потом льет себе на ладони и долго трет их. В машине распространяется терпкий можжевеловый запах.
— Ты с ума сошла, — говорит Майкл.
— Наверно, — говорит Белка.
И потом всю дорогу они молчат. Только уже возле самого дома Белка сообщает:
— У него ужасно изуродовано лицо. Как теперь хоронить?
— Н-ну, — мнется Майкл, — очевидно, в закрытом гробу. Бывают же такие случаи. Ты позвони мне насчет похорон.
— Хорошо, — кивает Белка. — А ты, главное, справки наводи поскорее.
Она уже стоит возле его «Москвича», и Майкл готовится уехать.
— Постой, — говорит Белка. — Я не смогу одна. Давай вместе зайдем в квартиру. А я сейчас кому-нибудь позвоню. Ладно?
Майкл все понимает и глушит мотор.
Через час приехал Константин, самый верный друг Михи еще со школьной скамьи, а ныне образцовый семьянин, отец двоих детей и удачливый бизнесмен. Серьезный и обстоятельный с юных лет, он и дело себе выбрал солидное — риэлтинг, то бишь торговлю недвижимостью.
Увидев, в каком состоянии Белка (а он тоже звал Ольгу включительно Белкой, кличкой, образованной от ее девичьей фамилии — Белова), Константин сразу взял инициативу на себя. Вызвал агента из похоронного бюро, обзвонил общих знакомых.
Потом приехала Женечка, впала в транс. Константин привел ее в чувство поручив ответственное дело — приготовить обед. Майкл попеременно с Константином сидел на телефоне и все никак не мог уехать, отчего сделался совершенно тормозной — с трудом отвечал на простые вопросы и неадекватно реагировал на самые невинные предложения. От обеда не отказался. Белка уговорила всех кроме Майкла, конечно, выпить по стопке джина, сама выпила две и после второй начала вдруг неудержимо хохотать. Насилу ее успокоили. Женечка даже чуть было «Скорую» не вызвала. Майкл потух окончательно, но внезапно дозвонился до какого-то самого главного бандита, оживился, сорвался и уехал. Белку уложили спать, когда на часах еще не было восьми, и Константин вместе с Женечкой сочли возможным оставить молодую вдову в одиночестве до утра.
Едва оставшись одна, молодая вдова поднялась (спать ей совершенно не хотелось), покормила кота, потом выпила, нисколько не пьянея, еще две рюмки джина и села на подоконник курить, выдыхая дым в открытое окно. Ситуация складывалась сюрная.
Белка была абсолютно уверена в том, что Разгонов жив. Трудно сказать, на чем основывалась эта уверенность, но тут уж, видно, включилась женская логика. Любой мужчина на ее месте рассуждал бы примерно так. Есть два варианта: либо под видом убитого Разгонова прячут и рассчитывают спокойно уничтожить труп какого-нибудь всеми разыскиваемого человека, а труп Разгонова, который долго никто искать не будет, можно бросить где попало; либо это просто наш обычный совковый бардак — убили одновременно и в одном месте двух похожих (особенно с размозженными головами) людей и по ходу доставки в морг перепутали.
Белке не пришло в голову ни то, ни другое. У нее вертелись в уме жуткие шпионские страсти пополам с фантастикой, и при таком подходе получалось, что убивать Разгонова и одновременно убивать еще кого-то, вьдавая за Разгонова, крайне нелепо. За этой историей скрывалась большая страшная тайна. И Белка решила, что никогда, никому и ни за что не расскажет об эпизоде в морге. Собственно, поначалу двигал ею элементарный страх. Она не поняла, не догадалась, а именно почувствовала: и майор с Петровки, и врач из больницы МПС хотели, чтобы она узнала в покойнике своего мужа. А значит, нужно узнать — вот единственный способ уйти из-под удара.
Она будет косить под доверчивую дурочку, она выдержит паузу, а потом, наведя все возможные справки, начнет свое личное расследование, вступит с ними в игру, и она победит, победит, потому что ее удар будет для них неожиданным, она найдет Мишку, она спасет его, если, конечно, к тому времени Мишка сам не вырвется из их цепких лап или хотя бы не найдет возможности сообщить о себе… Так неужели она все-таки любит его? Или это джин начинает действовать?..
За окном стемнело. Сигареты кончились.
Глава четвертая
Глава пятая
— Вот так, Степа, остались мы с тобой вдвоем, — сказала она коту, который мурчал и терся об ноги.
Заварила себе кофе, сделала яичницу. Поужинала без аппетита. Она никогда не любила есть одна, а кот Степан ел по своему собственному графику и компанию составить не мог. Покурила. Рассеянно посмотрела телевизор, перещелкивая дистанционником с канала на канал. Ни одна из программ ее не увлекла, и Белка решила лечь спать. Вот только сон не шел, несмотря на усталость. Мешало непонятное, с каждой минутой растущее чувство тревоги. За кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике? Да нет. За Миху. За него, бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и уезжает в свою деревню. А нелюбимая жена за него беспокоится. Ужасная глупость!
Кот начал бродить по квартире и орать — ну прямо как весной. С чего бы вдруг?
Белка выкурила еще три сигареты и выпила стакан Эдедифена — немецкой шипучки от головной боли, преждe чем сумела заснуть.
Утром в понедельник Белку разбудил телефон. Звонил Леха. Он извинился за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим понятиям половина девятого — время для звонков малоприличное) и сообщил, что за деньгами приехать может только послезавтра. Едва Белка задремала, а встревоженный кот Степан выбрал себе новую позу, как телефон а ожил, и теперь уже подруга Женечка, десять раз извинившись попросила в долг до пятницы пятьдесят тысяч. Встретиться договорились в середине дня но и своей лучшей подруге не рассказала Белка об Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что ей хотелось спать, а может… Да, было, было какое-то предчувствие.
Ее последняя попытка уснуть успехом не увенчалась
— Вы жалюзи продаете? — поинтересовался низкий женский голос.
Степан тоже оставил надежду уютно свернуться и отправился хрумкать недоеденный вечером «Вискас».
— Продаю, — огрызнулась Белка, — только не вам.
И повесила трубку.
Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу — было только желание послать всех очень далеко.
— Знаете что, — прокричала Белка вместо «алло», — засуньте себе эти жалюзи…
— Разгонова Ольга Марковна? — спросил бесстрастный вкрадчивый голос.
И Белке сразу сделалось холодно от этого официального обращения. Мгновенно всплыл в памяти «ТТ», завернутый в тряпку, и фраза из записки — про пушку и полторы штуки гринов. Доигрался хрен на скрипке.
— Да, это я.
— Вас беспокоит старший инспектор ГУВД, следователь по особо важным делам майор Кондратьев.
Этот длинный титул уже не произвел слишком сильного впечатления. Вот только зачем по особо важным делам?
— Ольга Марковна, постарайтесь сохранять самообладание. Вам будет нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.
Ох уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!
— Ваш муж Разгонов Михаил Григорьевич погиб. Он убит неизвестными лицами.
— Кого? — вырвался у Белки идиотский вопрос. Она все еще автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.
— Вашего мужа Разгонова Михаила Григорьевича, — повторил майор, изменяя падеж, — убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.
— Где? — выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.
— В городе Старице Калининской области.
Белка помолчала. Потом задала совсем глупый вопрос
— Почему?
— Ольга Марковна, я понимаю, как вам сейчас тяжело. Я вам соболезную, но, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати ноль-ноль, должны явиться в морг больницы МПС для опознания Запишите, пожалуйста, как ехать и кого спросить.
— Уже пишу, — сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь пишущее всегда держала рядом с телефоном, и, не чувствуя карандаша в онемевших пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.
— А завтра в двенадцать ноль-ноль я жду вас у себя на Петровке. Пропуск уже заказан. Скажете, что вы к майору Кондратьеву. Не забудьте паспорт. И еще. Я должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько трудновато узнать. Понимаете, он был убит тремя выстрелами в голову. Из крупнокалиберного оружия. И последнее. Запишите мой телефон. Если вдруг возникнут вопросы.
Белка не помнила, как закончился этот разговор. Она даже не помнила, как вставала за сигаретами и зажигалкой. Но теперь она сидела на краешке незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел на ковер, и не могла плакать. Плакать было нечем, словно это у нее исчезло напрочь лицо, словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.
Что в таких случаях полагается делать? Завешивать черным зеркала? Молиться Богу, в которого никогда не верила? Рвать на себе волосы? Обзванивать родных и друзей? Она никак не могла сообразить, кому следует звонить в первую очередь, и поэтому позвонила Майклу. Тот, по счастью, оказался дома.
— Салют, Майкл. Миху убили.
— Что?
— Я говорю: Миху убили.
— Кто? — Майкл всегда даже в состоянии полной ошарашенности правильно выбирал ключевой вопрос.
— Не знаю. Я завтра иду к следователю.
— Ты из дома звонишь?
— Да.
— Сиди и жди. Я сейчас приеду.
Белка собиралась ехать в морг на такси (о троллейбусах страшно было подумать), но Майкл согласился отвезти ее. Сначала Белка, конечно, разревелась едва начав рассказывать о телефонном звонке с Петровки потом по наущению Майкла выпила полстакана водки и пожевала бутербродов с кофе...
— Пока не надо никому звонить, — объяснял Майкл уже в дороге. — Вот договоришься обо всем в морге, съездишь в похоронное бюро, тогда и начнешь сообщать людям. А еще лучше уже после Петровки. Ведь тебя же все задолбают вопросами.
— Послушай, Майк, а можно будет найти тех, кто его убил?
— Я же сказал: постараемся.
— Но ведь это же больших денег стоит.
— Не знаю, может, и не очень больших. А справки навести иногда удается вообще бесплатно. Через хороших знакомых. Я же тебе сказал: я займусь этим.
— А милиция может найти убийц? — спросила Белка.
— Менты? Вряд ли. То есть настолько вряд ли, что не стоит об этом думать. Сейчас вообще мало кого находят, а тут убийство-то совершенно идиотское. Либо в результате случайной драки, либо — что еще более вероятно — по ошибке. Оружие уж больно серьезное.
Майкл помолчал, внимательно глядя в зеркальце заднего вида.
— Нет, ну, конечно, допустим, убийцу возьмут по другому делу, а заодно всплывет это. Правда, тебе о нем могут и не сообщить. То есть скорее всего не сообщат. Да и зачем тебе? Не понимаю. Мстить, что ли, будешь?
— Буду, — сказала Белка. — А что мне еще делать?
— Ох, все вы бабы — ненормальные! — вздохнул Майкл — Логика-то какая в этой мести?
— Ну, можно не просто мстить, можно шантажировать. Пусть хоть заплатит, сволочь, материальную компенсацию. От государства-то все равно не дождешься ни копейки.
— Ну ты, мать, даешь! — удивился Майкл. — Вот это уже сильно.
И он снова долго смотрел в заднее зеркальце.
— А почему нет? Поможешь на этих гадов наезжать?
— Слушай, мать, о чем ты говоришь? Остановись. Дай хоть справки навести. Ладно?
В морг Белка пошла одна. Возможно, Майкла туда бы не пустили, но он и не стремился. Во-первых, не хотелось вдаваться в объяснения, кто он такой, а во-вторых, у Майкла всегда свои прибамбасы, и, в частности, к покойникам он относился как-то непросто.
Жуткая, бьющая по глазам белизна стен, халатов, пластика, холодное сверкание никеля и только красные рожи — у санитаров, то ли загорелые, то ли спитые. А тело Мишкино бледное, розовато-сиреневое, в синиx прожилках и тонких черных волосках. Опухшее какое-то, застывшее, незнакомое. Уже чужое тело. Страшное. Скрюченные и кажущиеся ужасно тонкими пальцы. На обоих безымянных полосочки от колец. Белка показывает на одну из них.
— Обручальное кольцо и небольшой перстень, — тихо говорит понятливый санитар. — Получите на Петровке вместе с остальными вещами.
Зачем она пришла сюда? Зачем? Все равно это уже не он. Она не способна опознать тело. Она не узнает его. И не хочет узнавать. Зачем тогда?
— Приготовьтесь. Вам будет неприятно, — предупреждает санитар, открывая голову.
Первое, что бросается в глаза, — волосы, почему-то залитые зеленой краской. «Пометили, чтоб не спутать?» — мелькает глупая мысль. А вообще у Мишки осталось только полголовы. Вместо второй половины — запекшееся кровавое месиво. Осколки костей, лоскуты кожи с волосами обрывки мышц, кусочки мозговой ткани. Все очень безцветное неяркое, слипшееся, подсохшее. Зрелище ни на что не похоже, что даже не пугает. Начинает медленно подкатывать тошнота.
Белка быстро протягивает обе руки и обхватывает уцелевшую шею лежащего перед ней мертвого человека точно та же, как любила делать это с живым. Шея холодная и жесткая, но не в этом ужас. Под правой рукой Белка ощущает рубец — не свежую царапину, полученную в предсмертной драке, а старый давно заживший рубец от серьезного ранения, которого никогда, никогда не было у Михи.
И в этот момент белизна простыни сливается с белизной стен, а сверкающий никель рассыпается бенгальским дождем ослепительных брызг. Потом опускается темнота.
Белка сидит в кабинете. Белый халат, который ей выдали, одет теперь на голое тело. Перед окном качаются ветви тополя и щебечут воробьи. Входит давешний санитар.
— Мы постирали вашу кофточку, — сообщает он. — Вот, уже почти просохла.
— Спасибо.
«Значит, меня все-таки вырвало. Но отчего такая забота? Распоряжение следователя по особо важным делам? Ох, не к добру это, не к добру… Главное — не подать виду, главное, чтобы они не догадались».
Теперь она замечает врача, сидящего за столом в глубоком кресле.
— Ознакомьтесь, пожалуйста, это заключение судмедэксперта. В конце поставите подпись, что ознакомлены. И вот здесь распишитесь — это протокол опознания. Все понятно?
— Да, мне все понятно, доктор, — зачем-то очень длинно отвечает Белка, хотя с трудом ворочает языком.
Потом долго читает, не улавливая смысла, подписывает и прощается без лишних вопросов. Ей ужасно хочется поскорее вырваться отсюда. Когда надевает кофточку, санитара уже нет, а врач тактично отворачивается. Повесив халат на стул, она выходит.
Лицо у Белки совершенно зеленое, и Майкл растерянно молчит. Майкл ли это? Она и не догадывалась, что возможна ситуация, в которой этот человек не найдет, что сказать.
— Что теперь делать, Майк? Что мне делать? — спрашивает Белка.
— Сядь и подожди меня. Тебе надо выпить.
— Чего? — не понимает Белка.
В ближайшем ларьке Майкл покупает бутылку хорошего джина. Белка свинчивает пробку трясущимися руками неумело пьет прямо из горлышка, закашливается, снова пьет, потом льет себе на ладони и долго трет их. В машине распространяется терпкий можжевеловый запах.
— Ты с ума сошла, — говорит Майкл.
— Наверно, — говорит Белка.
И потом всю дорогу они молчат. Только уже возле самого дома Белка сообщает:
— У него ужасно изуродовано лицо. Как теперь хоронить?
— Н-ну, — мнется Майкл, — очевидно, в закрытом гробу. Бывают же такие случаи. Ты позвони мне насчет похорон.
— Хорошо, — кивает Белка. — А ты, главное, справки наводи поскорее.
Она уже стоит возле его «Москвича», и Майкл готовится уехать.
— Постой, — говорит Белка. — Я не смогу одна. Давай вместе зайдем в квартиру. А я сейчас кому-нибудь позвоню. Ладно?
Майкл все понимает и глушит мотор.
Через час приехал Константин, самый верный друг Михи еще со школьной скамьи, а ныне образцовый семьянин, отец двоих детей и удачливый бизнесмен. Серьезный и обстоятельный с юных лет, он и дело себе выбрал солидное — риэлтинг, то бишь торговлю недвижимостью.
Увидев, в каком состоянии Белка (а он тоже звал Ольгу включительно Белкой, кличкой, образованной от ее девичьей фамилии — Белова), Константин сразу взял инициативу на себя. Вызвал агента из похоронного бюро, обзвонил общих знакомых.
Потом приехала Женечка, впала в транс. Константин привел ее в чувство поручив ответственное дело — приготовить обед. Майкл попеременно с Константином сидел на телефоне и все никак не мог уехать, отчего сделался совершенно тормозной — с трудом отвечал на простые вопросы и неадекватно реагировал на самые невинные предложения. От обеда не отказался. Белка уговорила всех кроме Майкла, конечно, выпить по стопке джина, сама выпила две и после второй начала вдруг неудержимо хохотать. Насилу ее успокоили. Женечка даже чуть было «Скорую» не вызвала. Майкл потух окончательно, но внезапно дозвонился до какого-то самого главного бандита, оживился, сорвался и уехал. Белку уложили спать, когда на часах еще не было восьми, и Константин вместе с Женечкой сочли возможным оставить молодую вдову в одиночестве до утра.
Едва оставшись одна, молодая вдова поднялась (спать ей совершенно не хотелось), покормила кота, потом выпила, нисколько не пьянея, еще две рюмки джина и села на подоконник курить, выдыхая дым в открытое окно. Ситуация складывалась сюрная.
Белка была абсолютно уверена в том, что Разгонов жив. Трудно сказать, на чем основывалась эта уверенность, но тут уж, видно, включилась женская логика. Любой мужчина на ее месте рассуждал бы примерно так. Есть два варианта: либо под видом убитого Разгонова прячут и рассчитывают спокойно уничтожить труп какого-нибудь всеми разыскиваемого человека, а труп Разгонова, который долго никто искать не будет, можно бросить где попало; либо это просто наш обычный совковый бардак — убили одновременно и в одном месте двух похожих (особенно с размозженными головами) людей и по ходу доставки в морг перепутали.
Белке не пришло в голову ни то, ни другое. У нее вертелись в уме жуткие шпионские страсти пополам с фантастикой, и при таком подходе получалось, что убивать Разгонова и одновременно убивать еще кого-то, вьдавая за Разгонова, крайне нелепо. За этой историей скрывалась большая страшная тайна. И Белка решила, что никогда, никому и ни за что не расскажет об эпизоде в морге. Собственно, поначалу двигал ею элементарный страх. Она не поняла, не догадалась, а именно почувствовала: и майор с Петровки, и врач из больницы МПС хотели, чтобы она узнала в покойнике своего мужа. А значит, нужно узнать — вот единственный способ уйти из-под удара.
Она будет косить под доверчивую дурочку, она выдержит паузу, а потом, наведя все возможные справки, начнет свое личное расследование, вступит с ними в игру, и она победит, победит, потому что ее удар будет для них неожиданным, она найдет Мишку, она спасет его, если, конечно, к тому времени Мишка сам не вырвется из их цепких лап или хотя бы не найдет возможности сообщить о себе… Так неужели она все-таки любит его? Или это джин начинает действовать?..
За окном стемнело. Сигареты кончились.
Глава четвертая
Шайтану очень не понравилось, что Высокий Шеф вызвал его для разговора на личную встречу. Друганы, конечно, его зауважали и проводили до дверей с большим почтением. Ведь до сих пор из воров только Топор да Горец удостаивались такой чести, но Топора год назад менты замочили, а от Горца хрен чего добьешься. Шайтан его тогда спросил:
— Ну что, Шеф — большой человек?
— Высокий, — неясно ответил Горец. — Про него где попало трендеть нельзя.
Вот те на! С ним, с Шайтаном, это теперь называется где попало?
Произошел тот разговор почти полгода назад, а сейчас Шайтана вели по широкой лестнице вверх двое в дорогих костюмах и на каждой площадке, на каждом повороте коридора, устланного мягким ковром, стояли холеные фраера, прикладывали к щекам плоские телефонные трубочки, что-то неслышно сообщали о нем, о Шайтане. Засосало под ложечкой у старого бродяги Шайтана, гадкое предчувствие возникло: ох, зря он пошел сюда, ох, зря!
А потом в кабинете подтвердились его худшие опасения. Он знал Высокого Шефа. Хорошо знал. И не по жизни а каждый день по телевизору видел. В программах новостей.
Конечно, Шайтан слыхивал про господ парламентариев с блатным прошлым, а с Джабой, залетевшим так высоко при вернувшемся Шеварднадзе, даже знаком был в свое время, но чтобы на уровне высшего руководства России принимали воров — это было ново и для Шайтана. Не ожидал он увидеть Высокого Шефа в Кремле, ох не ожидал! В телефонной-то трубке голос его искажался специально, а теперь… Теперь Шайтан знал, как стало модно говорить, «ху из ху». Плохо это, очень плохо. Не хотел он этого знать. Потому как не живут с таким знанием подолгу. И только одна мысль успокаивала: времена нынче другие. Это при Брежневе номенклатура десятилетиями штаны протирала в одних и тех же креслах. А сегодня еще посмотреть надо, кого уберут раньше: вора в законе Шайтана или тебя, Высокий Шеф, братское твое чувырло!
А рожа у Шефа и вправду была неприятная. Особенно эти его стеклянные глаза и гаденькая улыбочка, от которой в уголках глаз и на щеках появлялось много-много мелких морщинок.
Разговор восемнадцатого августа получился коротким и явно не последним. Велено было срочно организовать нападение на машину в его регионе. Машину спецподразделения ФСБ по борьбе с терроризмом. Ничего себе заданьице! Если ребята попадутся. Высокий Шеф обещал их вызволить.
Сказано — сделано. Вот только почему ради этого ему пришлось знакомиться лично с Высоким Шефом? Он хотел было позвонить Горцу, посоветоваться, но вовремя сообразил, что делать этого нельзя. Отныне они с Горцем могут общаться только в больших компаниях, как бы случайно, специальные контакты опасны для обоих.
Конечно, все это нападение на лубянскую блядовозку было одной крупной подставой. Убить никого не удалось (Шайтан так и не понял, почему), зато ребят очень быстро повязали. По своим каналам он не смог узнать, где они сидят. Оставалось ждать, пока Высокий Шеф выполнит обещание. Но через пару дней он получил от Горца шифрованную «малявку», отправленную для конспирации через питерскую «крытую», из которой ясно следовало: высокий Шеф тоже не знает, кто и куда загреб ребят из группировки. Вот тогда Шайтан решил играть против Высокого Шефа. Очевидно, Горец пришел к этому выводу. Интереснее всего было бы Шайтану покалякать с теми, другими, кто так лихо и без дешевого понта (ведь прилетели сразу два вертолета!) заарканил его бойцов. Но это спецподразделение действовало, видать, испытанными шпионскими способами и на переговоры с братвой идти не собиралось. Нужно было как-то заставить их уважать себя. Шайтан знал один способ. Он еще там, в Кремле, об этом подумал. Его ведь обыскали только на предмет оружия. Ну и действительно, что еще можно искать у бандита? Кое-что можно. И Высокий Шеф узнает об этом. Дай Бог слишком поздно для себя, ну а если они расколют Шайтана — что ж, старый уркаган недешево продаст свою жизнь.
Он заказал себе два самых миниатюрных магнитофона, какие только научились делать в Японии. И не расставался с ними, закамуфлировав один под сигаретную пачку, а другой под зажигалку. «Жуков» натыкал во все пиджаки и куртки на случай, если его выдернут не из дома и срочно.
«И ведь что ценно, — рассуждал Шайтан, — о чем бы ни говорил Высокий Шеф, уже само то, что он говорит со мной, вором, — это компромат. Останется только хорошо припрятать кассету — и все, он у меня на крючке, а жизнь — в безопасности, вся охрана Кремля будет с меня пылинки сдувать».
Так думал двадцать второго августа лидер новой тверской группировки Тихон Петрович Скобяков, сорок второго года рождения, трижды судимый, нигде не работающий имеющий клички Чума и Шайтан, окончание последнего срока 13 ноября 1988 года.
— Ну что, Шеф — большой человек?
— Высокий, — неясно ответил Горец. — Про него где попало трендеть нельзя.
Вот те на! С ним, с Шайтаном, это теперь называется где попало?
Произошел тот разговор почти полгода назад, а сейчас Шайтана вели по широкой лестнице вверх двое в дорогих костюмах и на каждой площадке, на каждом повороте коридора, устланного мягким ковром, стояли холеные фраера, прикладывали к щекам плоские телефонные трубочки, что-то неслышно сообщали о нем, о Шайтане. Засосало под ложечкой у старого бродяги Шайтана, гадкое предчувствие возникло: ох, зря он пошел сюда, ох, зря!
А потом в кабинете подтвердились его худшие опасения. Он знал Высокого Шефа. Хорошо знал. И не по жизни а каждый день по телевизору видел. В программах новостей.
Конечно, Шайтан слыхивал про господ парламентариев с блатным прошлым, а с Джабой, залетевшим так высоко при вернувшемся Шеварднадзе, даже знаком был в свое время, но чтобы на уровне высшего руководства России принимали воров — это было ново и для Шайтана. Не ожидал он увидеть Высокого Шефа в Кремле, ох не ожидал! В телефонной-то трубке голос его искажался специально, а теперь… Теперь Шайтан знал, как стало модно говорить, «ху из ху». Плохо это, очень плохо. Не хотел он этого знать. Потому как не живут с таким знанием подолгу. И только одна мысль успокаивала: времена нынче другие. Это при Брежневе номенклатура десятилетиями штаны протирала в одних и тех же креслах. А сегодня еще посмотреть надо, кого уберут раньше: вора в законе Шайтана или тебя, Высокий Шеф, братское твое чувырло!
А рожа у Шефа и вправду была неприятная. Особенно эти его стеклянные глаза и гаденькая улыбочка, от которой в уголках глаз и на щеках появлялось много-много мелких морщинок.
Разговор восемнадцатого августа получился коротким и явно не последним. Велено было срочно организовать нападение на машину в его регионе. Машину спецподразделения ФСБ по борьбе с терроризмом. Ничего себе заданьице! Если ребята попадутся. Высокий Шеф обещал их вызволить.
Сказано — сделано. Вот только почему ради этого ему пришлось знакомиться лично с Высоким Шефом? Он хотел было позвонить Горцу, посоветоваться, но вовремя сообразил, что делать этого нельзя. Отныне они с Горцем могут общаться только в больших компаниях, как бы случайно, специальные контакты опасны для обоих.
Конечно, все это нападение на лубянскую блядовозку было одной крупной подставой. Убить никого не удалось (Шайтан так и не понял, почему), зато ребят очень быстро повязали. По своим каналам он не смог узнать, где они сидят. Оставалось ждать, пока Высокий Шеф выполнит обещание. Но через пару дней он получил от Горца шифрованную «малявку», отправленную для конспирации через питерскую «крытую», из которой ясно следовало: высокий Шеф тоже не знает, кто и куда загреб ребят из группировки. Вот тогда Шайтан решил играть против Высокого Шефа. Очевидно, Горец пришел к этому выводу. Интереснее всего было бы Шайтану покалякать с теми, другими, кто так лихо и без дешевого понта (ведь прилетели сразу два вертолета!) заарканил его бойцов. Но это спецподразделение действовало, видать, испытанными шпионскими способами и на переговоры с братвой идти не собиралось. Нужно было как-то заставить их уважать себя. Шайтан знал один способ. Он еще там, в Кремле, об этом подумал. Его ведь обыскали только на предмет оружия. Ну и действительно, что еще можно искать у бандита? Кое-что можно. И Высокий Шеф узнает об этом. Дай Бог слишком поздно для себя, ну а если они расколют Шайтана — что ж, старый уркаган недешево продаст свою жизнь.
Он заказал себе два самых миниатюрных магнитофона, какие только научились делать в Японии. И не расставался с ними, закамуфлировав один под сигаретную пачку, а другой под зажигалку. «Жуков» натыкал во все пиджаки и куртки на случай, если его выдернут не из дома и срочно.
«И ведь что ценно, — рассуждал Шайтан, — о чем бы ни говорил Высокий Шеф, уже само то, что он говорит со мной, вором, — это компромат. Останется только хорошо припрятать кассету — и все, он у меня на крючке, а жизнь — в безопасности, вся охрана Кремля будет с меня пылинки сдувать».
Так думал двадцать второго августа лидер новой тверской группировки Тихон Петрович Скобяков, сорок второго года рождения, трижды судимый, нигде не работающий имеющий клички Чума и Шайтан, окончание последнего срока 13 ноября 1988 года.
Глава пятая
Майкл позвонил в девятом часу утра. И не по телефону, а в дверь. Он не извинился, кажется, даже не поздоровался. Он был крайне взвинчен и начал с места в карьер:
— Это беда, Белка, это беда. Свари мне кофе и слушай очень внимательно. Это беда.
У Майкла для определения жизненных трудностей существовало два термина: головная боль и беда. Первый означал проблему неприятную, сложную, но вполне разрешимую. Второй мог относиться к катастрофе, провалу, разорению, попыткам прошибать лбом стену — словом к проблеме практически неразрешимой.
Майкл сел, достал пачку своих неизменных югославских сигарет «Дойен», взятых по дешевке из оптовой партии еще чуть ли не год назад, и, закурив, произнес:
— Вчера я дозвонился до Колича. Ну, Колича ты знаешь. Колич связался с Патлатым, объяснил ему важность момента, и Патлатый принял меня лично. Патлатый — не вор в законе, но очень сильный авторитет из новых. Я его и видел-то до этого всего два раза. И вдруг такая честь.
Майкл помолчал, нервно затягиваясь, и еще несколько раз пробормотал:
— Беда, беда.
— Слушай, ну что ты заладил одно и то же! Ты объясни. На вот твой кофе. В чем беда-то?
— В чем беда? — переспросил Майкл, словно Белка задала какой-то неприличный вопрос. — А в том, что Патлатый, оказывается, знал об этом убийстве. Он и клюнул-то на ключевое слово — Старица. Не каждый же день в тихом уездном городке башку разносят из крупнокалиберного оружия. Патлатый при мне связался с Шайтаном — лидером тверской группировки и спросил, какие новости по старицкому делу. И новости оказались страшненькие. Ментовская версия этого убийства такова: на нашего Мишку случайно (то есть по ошибке) или с целью ограбления напали двое или трое боевиков Шайтана на восьмом километре шоссе Старица — Гурьево. Мишка ершился, сопротивлялся, все мы знаем, драться он умел. Вот и довыеживался. Труп обнаружил наутро местный тракторист. Протокол обследования места происшествия составлял начальник местной оперативной группы Старицкого РУВД. Фамилии в деле фигурируют. Далее дело, передали — задумайся на секундочку — Тверскому РУОПу. Понимаешь, да? Региональному управлению по борьбе с организованной преступностью. Почему, с какой стати? Дальше больше… Ввиду московской прописки погибшего дело начинает вести Петровка. Это уже полный бред. Но самое интересное впереди. Шайтан клянется, — а он Патлатого обманывать не станет, это точно, — что никакого отношения его ребята к этому убийству не имеют. В тот день бойцов там и близко не было. Бакланы на такую мокруху не идут а какой-нибудь Ванька-крестьянин — тем более.
Майкл сыпал своими воровскими терминами, не удосуживаясь переводить их на нормальный язык, но Белка решила не перебивать.
— К тому же не забывай, какое применялось оружие. Похоже на целенаправленное стирание внешности. Вывод один — Мишку убрали мусора. Зачем? Это второй вопрос. Патлатого он очень интересует. Тверские объясняют просто. У РУОПа ничего на Шайтана нет. Вот и делают такую грубую подставу, чтобы начать мести его братву. Но и это не все. РУОП там тоже как бы для ширмы. Шайтан тремя днями раньше получил сигнал от высокого и надежного источника, что в его регионе гуляет ГБ. Информация подтвердилась. Это и были дурные новости по старицкому делу. На следующий день после убийства Разгонова на семнадцатом километре того же самого шоссе сотрудники спецподразделения ФСБ взяли четверых боевиков Шайтана при обстоятельствах, о которых лидер группировки предпочел умолчать. Вот какие именно мусора, по мнению Шайтана, убрали Мишку Разгонова.
Майкл замолчал, доставая очередную сигарету и щелкая зажигалкой.
— Это беда, Белка. Я в такие игры не играю. Я, правда, спекся сегодня ночью и одну глупость сделал. Патлатый спросил, кто может подтвердить информацию о работе ГБ в Тверском регионе. Шайтан ответил, и Патлатый многозначительно хмыкнул. Я сделал глупость. Когда их разговор закончился, я переспросил у Патлатого имя, потому что это для меня важно кто может знать об этом деле. Патлатый ответил, но пояснил, что не может искать этого человека. И даже не советует произносить его имя вслух где попало.
Майкл подошел к окну и поглядел вниз — очевидно, на оставленную во дворе машину.
— Патлатый обещал держать меня в курсе. А я ему — сообщать все, что узнаю сам, намеренно или случайно. Но самый атас — слышишь, Белка, — заключается в том что сегодня утром у меня под окном стояла та же тачка которая по дороге в морг ехала за нами. Я запомнил разбитый левый подфарник у этого бежевого «жигуля». А вчера обратил внимание, потому что впереди сидели два паренька с одинаковыми бесцветными рожами и в стандартных костюмчиках. Сегодня рожи были другие, но машина та же самая. Это неприкрытая слежка. Ты понимаешь, Белка, они на меня давят, а я не понимаю, чего они хотят. Это беда. Похоже, придется просто слинять. Полетят два очень хороших дела, но черт с ними — жизнь дороже…
У Белки на глазах выступили слезы, и она сказала с трясущимися губами:
— Вот именно. Майкл, скотина, о чем ты говоришь?! Жизнь действительно дороже, но для некоторых это уже не имеет значения. Для меня — тоже.
— Это беда, Белка, это беда. Свари мне кофе и слушай очень внимательно. Это беда.
У Майкла для определения жизненных трудностей существовало два термина: головная боль и беда. Первый означал проблему неприятную, сложную, но вполне разрешимую. Второй мог относиться к катастрофе, провалу, разорению, попыткам прошибать лбом стену — словом к проблеме практически неразрешимой.
Майкл сел, достал пачку своих неизменных югославских сигарет «Дойен», взятых по дешевке из оптовой партии еще чуть ли не год назад, и, закурив, произнес:
— Вчера я дозвонился до Колича. Ну, Колича ты знаешь. Колич связался с Патлатым, объяснил ему важность момента, и Патлатый принял меня лично. Патлатый — не вор в законе, но очень сильный авторитет из новых. Я его и видел-то до этого всего два раза. И вдруг такая честь.
Майкл помолчал, нервно затягиваясь, и еще несколько раз пробормотал:
— Беда, беда.
— Слушай, ну что ты заладил одно и то же! Ты объясни. На вот твой кофе. В чем беда-то?
— В чем беда? — переспросил Майкл, словно Белка задала какой-то неприличный вопрос. — А в том, что Патлатый, оказывается, знал об этом убийстве. Он и клюнул-то на ключевое слово — Старица. Не каждый же день в тихом уездном городке башку разносят из крупнокалиберного оружия. Патлатый при мне связался с Шайтаном — лидером тверской группировки и спросил, какие новости по старицкому делу. И новости оказались страшненькие. Ментовская версия этого убийства такова: на нашего Мишку случайно (то есть по ошибке) или с целью ограбления напали двое или трое боевиков Шайтана на восьмом километре шоссе Старица — Гурьево. Мишка ершился, сопротивлялся, все мы знаем, драться он умел. Вот и довыеживался. Труп обнаружил наутро местный тракторист. Протокол обследования места происшествия составлял начальник местной оперативной группы Старицкого РУВД. Фамилии в деле фигурируют. Далее дело, передали — задумайся на секундочку — Тверскому РУОПу. Понимаешь, да? Региональному управлению по борьбе с организованной преступностью. Почему, с какой стати? Дальше больше… Ввиду московской прописки погибшего дело начинает вести Петровка. Это уже полный бред. Но самое интересное впереди. Шайтан клянется, — а он Патлатого обманывать не станет, это точно, — что никакого отношения его ребята к этому убийству не имеют. В тот день бойцов там и близко не было. Бакланы на такую мокруху не идут а какой-нибудь Ванька-крестьянин — тем более.
Майкл сыпал своими воровскими терминами, не удосуживаясь переводить их на нормальный язык, но Белка решила не перебивать.
— К тому же не забывай, какое применялось оружие. Похоже на целенаправленное стирание внешности. Вывод один — Мишку убрали мусора. Зачем? Это второй вопрос. Патлатого он очень интересует. Тверские объясняют просто. У РУОПа ничего на Шайтана нет. Вот и делают такую грубую подставу, чтобы начать мести его братву. Но и это не все. РУОП там тоже как бы для ширмы. Шайтан тремя днями раньше получил сигнал от высокого и надежного источника, что в его регионе гуляет ГБ. Информация подтвердилась. Это и были дурные новости по старицкому делу. На следующий день после убийства Разгонова на семнадцатом километре того же самого шоссе сотрудники спецподразделения ФСБ взяли четверых боевиков Шайтана при обстоятельствах, о которых лидер группировки предпочел умолчать. Вот какие именно мусора, по мнению Шайтана, убрали Мишку Разгонова.
Майкл замолчал, доставая очередную сигарету и щелкая зажигалкой.
— Это беда, Белка. Я в такие игры не играю. Я, правда, спекся сегодня ночью и одну глупость сделал. Патлатый спросил, кто может подтвердить информацию о работе ГБ в Тверском регионе. Шайтан ответил, и Патлатый многозначительно хмыкнул. Я сделал глупость. Когда их разговор закончился, я переспросил у Патлатого имя, потому что это для меня важно кто может знать об этом деле. Патлатый ответил, но пояснил, что не может искать этого человека. И даже не советует произносить его имя вслух где попало.
Майкл подошел к окну и поглядел вниз — очевидно, на оставленную во дворе машину.
— Патлатый обещал держать меня в курсе. А я ему — сообщать все, что узнаю сам, намеренно или случайно. Но самый атас — слышишь, Белка, — заключается в том что сегодня утром у меня под окном стояла та же тачка которая по дороге в морг ехала за нами. Я запомнил разбитый левый подфарник у этого бежевого «жигуля». А вчера обратил внимание, потому что впереди сидели два паренька с одинаковыми бесцветными рожами и в стандартных костюмчиках. Сегодня рожи были другие, но машина та же самая. Это неприкрытая слежка. Ты понимаешь, Белка, они на меня давят, а я не понимаю, чего они хотят. Это беда. Похоже, придется просто слинять. Полетят два очень хороших дела, но черт с ними — жизнь дороже…
У Белки на глазах выступили слезы, и она сказала с трясущимися губами:
— Вот именно. Майкл, скотина, о чем ты говоришь?! Жизнь действительно дороже, но для некоторых это уже не имеет значения. Для меня — тоже.