Страница:
— А если бы контакт состоялся?
— Мы бы предложили тебе другую работу.
— В КГБ?
— На том этапе — да. В Управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.
— Чтобы в итоге убить? — быстро спросила Верба.
— Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!
— Глупостей?! — воскликнула Верба. — Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?
— Не все так просто, Рыжая, — сказал Никулин. — Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из «Красных бригад», убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок.
В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием — осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега.
Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней — я.
Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну…
— Стоп, стоп, стоп, — перебила Верба. — Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос — ответ.
— Пожалуйста, — согласился он равнодушно.
И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой — осужденному уже все равно.
«Господи! — подумала Верба. — Да ведь это же я, я — его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда».
«Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь, Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет.
Ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его — задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред!
Дверь внезапно открылась. Это Марина принесла им кофе.
Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.
— Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италии, но практически по всему миру, — с неопределенной интонацией сказала она.
— Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.
— Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?
— Раньше кого? — не понял Никулин. Но Верба уже разговаривала сама с собой:
— Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой — это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро? Троих Фернандо убил, а о четвертом — близнеце — просто не знал? «Железная маска-2». Я правильно догадалась?
— Потрясающе! — выдохнул Игнат Андреевич. — Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь — двоемыслие. Ну не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну не совмещаются — и все тут! Какая, к черту, «Железная маска»? Это же совсем другое литературное произведение — доктор Джекил и мистер Хайд!..
Вся ненависть, копившаяся в ней тринадцать лет, была теперь сконцентрирована в одну точку — точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой своей ненависти она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд не растраченной еще злобы был направлен теперь на одного-единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой — собственной персоной…
На полу в большой темной луже лежали почему-то осколки обеих чашек, а первое, что спросила Верба, когда смогла говорить, было:
— У тебя выпить есть что-нибудь?
Не дождавшись ответа, задала новый вопрос:
— Позвонить… откуда? Я телефон с собой не взяла.
— Из кухни, — сказал Никулин.
Вера Афанасьевна жарила котлеты. Марина мыла посуду. Верунчик сидела за столом и уплетала йогурт из круглой баночки. Зять Никита посреди кухни упражнялся с огромной гирей на радость молодой жене.
Ни у кого не спросив разрешения и даже не сказав «здрасте», Верба сдернула трубку со старенького треснутого телефона и стала лихорадочно крутить диск, поминутно сбиваясь и нервно промахиваясь мимо дырочек. Когда она в последний раз пользовалась таким древнегреческим аппаратом? Наконец ей удалось набрать весь этот безумный сноп из двух десятков цифр, и абонент, разумеется, оказался занят.
К Татьяне, не переставая поедать йогурт, тихо подошел Верунчик (да, именно подошел — мелкий такой любопытный зверек) и долго следил за движением пальцев при повторном наборе. И опять было занято.
— Простите, — негромко сказала Верунчик, — это вы по межгороду звоните?
— Да-да, — рассеянно ответила Верба, — в Америку.
— А кто оплачивать будет? — поинтересовался Верунчик вкрадчиво и обиженно надул губки.
В кухне сделалось ненормально тихо. Было такое впечатление, будто даже котлеты перестали шкворчать. И тут хе раздался грохот: Верунчикова мама уронила в мойку тажелую салатницу.
Верба вздрогнула и быстро проговорила:
— Конечно, конечно, ради Бога, я вам оставлю деньги… И, продолжая правой рукой накручивать диск, левой полезла в карман джинсов. Выложила на стол купюру не глядя и, кажется, наконец дозвонилась. А Верунчик изменился в лице от вида этой купюры: большой, желто-оранжевой, яркой и с легкомысленно скачущим кенгуру.
— Что это?
Верба глянула косо и проворчала:
— Доллары австралийские. Ну нет у меня рублей… Sorry! Five, seven, nine, two… Shit! Would you listen to me?' — говорила она уже в трубку.
Подскочил Никита.
— Бери, дуреха, это СКВ. Сдадим на Арбате. А рыжая чекистка кричала на всю кухню на незнакомом для присутствующих языке. Ругалась на кого-то, а за что? Только отставной полковник за стеной понимал все.
— Как это вы его не позовете?! Как это вы не можете?! Я вам простым итальянским языком объясняю: Лозова, Татьяна Лозова, Рыжая требует этого гада Базотти к телефону, и мне плевать на его состояние здоровья, про здоровье он может теперь забыть, потому что рядом со мной сидит Джаннини, Игнат Никулин, так и передайте ему: Рыжая сама нашла Игната Никулина, и он ей все рассказал. Как не можете передать?! Никос, вы с ума сошли! Что?!! Когда? Только что?.. Москва уже знает? Я первая? Да, Никос, да, прямо сейчас…
Ее поймал Никита. И очень вовремя. Верба падала навзничь, даже не пытаясь подставить руки, затылком на край стиральной машины. У Петра Васильевича все-таки нашлось что выпить. Бутылка отличного ямайского рома. Татьяна быстро пришла в чувство. Собственно, она же не в обморок упала. Просто опять накатило. Все-таки два таких известия подряд — немудрено потерять ориентацию в пространстве. Но, даже падая, она еще цеплялась каким-то уголком сознания за ускользающую реальность. И там, в другом мире, наводя тяжелый, натирающий плечо гранатомет на ревущую громаду танка, — здесь, в комнате простой московской квартиры. Верба четко решила не звать на помощь охрану: ведь ей ничего не угрожает.
После трех глотков рома Татьяна снова рванулась звонить. Нанду из Бхактапура было слышно, как из соседней квартиры, и дозвонилась она с первого раза.
— Анжей, ты не поверишь! Умер Седой. Его имя Фернандо Базотти.
Ковальский долго бормотал что-то на санскрите, потом наконец сказал:
— Держись. Я приеду в Майами. Увидимся там.
Тополю пришлось дать сообщение на пейджер, но он перезвонил через пятнадцать секунд.
— Леня, Дедушка умер.
— Ужас! Но сейчас не до этого.
— Леня, ты не понял: Дедушка умер.
— Я все понял: старик Базотти откинул копыта. Давно пора. Но сейчас действительно не до этого. Верба, ты слышишь? Будьте с Ясенем на этом номере. Договорились?
«Вот уж действительно, — подумала Верба, — „листья тополя падают с ясеня“…». И, тупо глядя в окно, пошарила рукой по столу. Но рюмка осталась в комнате. Татьяна оглянулась.
— Никита, принесите, пожалуйста, еще рому. Рому принес не Никита, а сам Игнат Андреевич.
— Слушай, — спросила она, — можно я позову сюда Ясеня?
— Можно. Только без глупостей. Учти, я уже при оружии. Верба лишь теперь заметила, что Никулин успел переодеться в неброский и, очевидно, богато оснащенный костюм.
— Господи! — вздохнула она. — Ну почему же все мужчины такие идиоты?
Потом приоткрыла дверь на лестничную клетку и крикнула в темноту на клацанье затвора:
— Леха! Позови Ясеня. Пусть поднимается сюда.
Глава двадцать седьмая
Часть последняя
ДЯДЯ С ГАРМОШКОЙ
ПЕРЕВОРОТ ПО-МОСКОВСКИ
— Мы бы предложили тебе другую работу.
— В КГБ?
— На том этапе — да. В Управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.
— Чтобы в итоге убить? — быстро спросила Верба.
— Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!
— Глупостей?! — воскликнула Верба. — Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?
— Не все так просто, Рыжая, — сказал Никулин. — Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из «Красных бригад», убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок.
В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием — осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега.
Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней — я.
Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну…
— Стоп, стоп, стоп, — перебила Верба. — Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос — ответ.
— Пожалуйста, — согласился он равнодушно.
И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой — осужденному уже все равно.
«Господи! — подумала Верба. — Да ведь это же я, я — его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда».
«Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь, Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет.
Ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его — задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред!
Дверь внезапно открылась. Это Марина принесла им кофе.
Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.
— Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италии, но практически по всему миру, — с неопределенной интонацией сказала она.
— Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.
— Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?
— Раньше кого? — не понял Никулин. Но Верба уже разговаривала сама с собой:
— Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой — это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро? Троих Фернандо убил, а о четвертом — близнеце — просто не знал? «Железная маска-2». Я правильно догадалась?
— Потрясающе! — выдохнул Игнат Андреевич. — Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь — двоемыслие. Ну не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну не совмещаются — и все тут! Какая, к черту, «Железная маска»? Это же совсем другое литературное произведение — доктор Джекил и мистер Хайд!..
Вся ненависть, копившаяся в ней тринадцать лет, была теперь сконцентрирована в одну точку — точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой своей ненависти она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд не растраченной еще злобы был направлен теперь на одного-единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой — собственной персоной…
На полу в большой темной луже лежали почему-то осколки обеих чашек, а первое, что спросила Верба, когда смогла говорить, было:
— У тебя выпить есть что-нибудь?
Не дождавшись ответа, задала новый вопрос:
— Позвонить… откуда? Я телефон с собой не взяла.
— Из кухни, — сказал Никулин.
Вера Афанасьевна жарила котлеты. Марина мыла посуду. Верунчик сидела за столом и уплетала йогурт из круглой баночки. Зять Никита посреди кухни упражнялся с огромной гирей на радость молодой жене.
Ни у кого не спросив разрешения и даже не сказав «здрасте», Верба сдернула трубку со старенького треснутого телефона и стала лихорадочно крутить диск, поминутно сбиваясь и нервно промахиваясь мимо дырочек. Когда она в последний раз пользовалась таким древнегреческим аппаратом? Наконец ей удалось набрать весь этот безумный сноп из двух десятков цифр, и абонент, разумеется, оказался занят.
К Татьяне, не переставая поедать йогурт, тихо подошел Верунчик (да, именно подошел — мелкий такой любопытный зверек) и долго следил за движением пальцев при повторном наборе. И опять было занято.
— Простите, — негромко сказала Верунчик, — это вы по межгороду звоните?
— Да-да, — рассеянно ответила Верба, — в Америку.
— А кто оплачивать будет? — поинтересовался Верунчик вкрадчиво и обиженно надул губки.
В кухне сделалось ненормально тихо. Было такое впечатление, будто даже котлеты перестали шкворчать. И тут хе раздался грохот: Верунчикова мама уронила в мойку тажелую салатницу.
Верба вздрогнула и быстро проговорила:
— Конечно, конечно, ради Бога, я вам оставлю деньги… И, продолжая правой рукой накручивать диск, левой полезла в карман джинсов. Выложила на стол купюру не глядя и, кажется, наконец дозвонилась. А Верунчик изменился в лице от вида этой купюры: большой, желто-оранжевой, яркой и с легкомысленно скачущим кенгуру.
— Что это?
Верба глянула косо и проворчала:
— Доллары австралийские. Ну нет у меня рублей… Sorry! Five, seven, nine, two… Shit! Would you listen to me?' — говорила она уже в трубку.
Подскочил Никита.
— Бери, дуреха, это СКВ. Сдадим на Арбате. А рыжая чекистка кричала на всю кухню на незнакомом для присутствующих языке. Ругалась на кого-то, а за что? Только отставной полковник за стеной понимал все.
— Как это вы его не позовете?! Как это вы не можете?! Я вам простым итальянским языком объясняю: Лозова, Татьяна Лозова, Рыжая требует этого гада Базотти к телефону, и мне плевать на его состояние здоровья, про здоровье он может теперь забыть, потому что рядом со мной сидит Джаннини, Игнат Никулин, так и передайте ему: Рыжая сама нашла Игната Никулина, и он ей все рассказал. Как не можете передать?! Никос, вы с ума сошли! Что?!! Когда? Только что?.. Москва уже знает? Я первая? Да, Никос, да, прямо сейчас…
Ее поймал Никита. И очень вовремя. Верба падала навзничь, даже не пытаясь подставить руки, затылком на край стиральной машины. У Петра Васильевича все-таки нашлось что выпить. Бутылка отличного ямайского рома. Татьяна быстро пришла в чувство. Собственно, она же не в обморок упала. Просто опять накатило. Все-таки два таких известия подряд — немудрено потерять ориентацию в пространстве. Но, даже падая, она еще цеплялась каким-то уголком сознания за ускользающую реальность. И там, в другом мире, наводя тяжелый, натирающий плечо гранатомет на ревущую громаду танка, — здесь, в комнате простой московской квартиры. Верба четко решила не звать на помощь охрану: ведь ей ничего не угрожает.
После трех глотков рома Татьяна снова рванулась звонить. Нанду из Бхактапура было слышно, как из соседней квартиры, и дозвонилась она с первого раза.
— Анжей, ты не поверишь! Умер Седой. Его имя Фернандо Базотти.
Ковальский долго бормотал что-то на санскрите, потом наконец сказал:
— Держись. Я приеду в Майами. Увидимся там.
Тополю пришлось дать сообщение на пейджер, но он перезвонил через пятнадцать секунд.
— Леня, Дедушка умер.
— Ужас! Но сейчас не до этого.
— Леня, ты не понял: Дедушка умер.
— Я все понял: старик Базотти откинул копыта. Давно пора. Но сейчас действительно не до этого. Верба, ты слышишь? Будьте с Ясенем на этом номере. Договорились?
«Вот уж действительно, — подумала Верба, — „листья тополя падают с ясеня“…». И, тупо глядя в окно, пошарила рукой по столу. Но рюмка осталась в комнате. Татьяна оглянулась.
— Никита, принесите, пожалуйста, еще рому. Рому принес не Никита, а сам Игнат Андреевич.
— Слушай, — спросила она, — можно я позову сюда Ясеня?
— Можно. Только без глупостей. Учти, я уже при оружии. Верба лишь теперь заметила, что Никулин успел переодеться в неброский и, очевидно, богато оснащенный костюм.
— Господи! — вздохнула она. — Ну почему же все мужчины такие идиоты?
Потом приоткрыла дверь на лестничную клетку и крикнула в темноту на клацанье затвора:
— Леха! Позови Ясеня. Пусть поднимается сюда.
Глава двадцать седьмая
Когда в декабре случились выборы и вся страна забурлила, заворчала, содрогаясь от новых неприятных ожиданий, несуразно политизируясь в канун Нового года и Рождественской недели, Белка наконец не выдержала и бросила у Кузьмина:
— Женя, но когда же ты дашь ход этим записям?
— А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? — такой был ответ.
«Неужели?» — подумала Белка.
А вскоре Кузьмина убили. Обычным способом. Из автомата. На улице. Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина его смерти должна была остаться для нее тайной. Но трудно, очень трудно было поверить, что это убийство никак не связано с ее кассетами.
Снова она ждала ареста, обыска и пули из-за угла. И снова ничего не произошло.
За два месяца Белка прижилась на новом месте, и теперь ее даже не уволили. Боялись, наверно. Никто ведь не знал, чем она связана с Патлатым и связана ли с кем-то еще. Правда, из совета директоров ее мягко так и ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и даже «Вольву» с шофером, только охрану сняли.
Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила, подорожало почему-то в полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по телевизору. Майкл давно подлечился и тихо занимался своей коммерцией. С Количем общаться перестал. Белка, разумеется, тоже.
Неожиданно ей позвонили из довольно крупного издательства и попросили разрешения на переиздание Михиной «Подземной империи». Мол, с возвращением на политическую арену красных книга вновь становится актуальной. Белка не без гордости дала им разрешение и договорилась о встрече на предмет обсуждения гонорара.
Близился Новый год, и уже казалось, что все кошмары позади, что больше никого не убьют и жизнь войдет наконец-то в нормальное русло. Но тридцатого вечером в дверь позвонили.
— Кто там? — спросила Белка.
— Я друг Евгения Кузьмина, — сообщили из-за двери. — А еще я хорошо знал вашего мужа Миху и Олега Зарайского.
Чувствовался некоторый переизбыток информации, особенно в слове «Миха». Поэтому, прежде чем открыть, она вынула из стенного шкафа куртку, в кармане которой держала пистолет, и быстро надела ее.
«Боже, какая глупость! — подумалось тут же. — Ведь в квартире Рюшик, родители…»
Очень длинный и очень худощавый человек лет пятидесяти шагнул через порог и сразу протянул ей красную книжечку. Прочла она немного, но зато самое главное: Федеральная служба безопасности. Приплыли. Самое время открывать стрельбу. Но фээсбэшник был какой-то очень неправильный. Он по-интеллигентски неловко переминался с ноги на ногу, щурился, виновато стряхивал на пол снег с рукавов простенькой куртяшки и наконец сказал:
— Дорогая моя Белка, если ты хочешь жить, очень быстро доставай оригиналы пленок Шайтана и Зарайского, одевайся, и поехали. Если мы прямо сейчас не дадим их послушать кое-кому, уже завтра утром господин Высокий Шеф Ларионов со товарищи может въехать в Кремль на танке. Собирайся, Белка.
Рюшик теперь стоял рядом с матерые, хватая ее за рукав и монотонно повторяя:
— Мам, ну мам…
И родители вышли из комнаты, услышав незнакомый голос. Остановились в дверях и робко сказали почти в один голос:
— Здравствуйте.
Кот Степан пришельца воспринял спокойно, очень мирно мурчал и терся об ноги Белки.
— А как же они? — спросила Белка.
— Им уже оформлены загранпаспорта, — не совсем понятно объяснил интеллигентный чекист, напоминавший больше врача или профессора университета. — Даже на кота справка есть. Я все потом объясню, Белочка. Ну некогда же, некогда сейчас, кассеты давай, ради Бога!
И Белка полезла на антресоли.
— Женя, но когда же ты дашь ход этим записям?
— А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? — такой был ответ.
«Неужели?» — подумала Белка.
А вскоре Кузьмина убили. Обычным способом. Из автомата. На улице. Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина его смерти должна была остаться для нее тайной. Но трудно, очень трудно было поверить, что это убийство никак не связано с ее кассетами.
Снова она ждала ареста, обыска и пули из-за угла. И снова ничего не произошло.
За два месяца Белка прижилась на новом месте, и теперь ее даже не уволили. Боялись, наверно. Никто ведь не знал, чем она связана с Патлатым и связана ли с кем-то еще. Правда, из совета директоров ее мягко так и ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и даже «Вольву» с шофером, только охрану сняли.
Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила, подорожало почему-то в полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по телевизору. Майкл давно подлечился и тихо занимался своей коммерцией. С Количем общаться перестал. Белка, разумеется, тоже.
Неожиданно ей позвонили из довольно крупного издательства и попросили разрешения на переиздание Михиной «Подземной империи». Мол, с возвращением на политическую арену красных книга вновь становится актуальной. Белка не без гордости дала им разрешение и договорилась о встрече на предмет обсуждения гонорара.
Близился Новый год, и уже казалось, что все кошмары позади, что больше никого не убьют и жизнь войдет наконец-то в нормальное русло. Но тридцатого вечером в дверь позвонили.
— Кто там? — спросила Белка.
— Я друг Евгения Кузьмина, — сообщили из-за двери. — А еще я хорошо знал вашего мужа Миху и Олега Зарайского.
Чувствовался некоторый переизбыток информации, особенно в слове «Миха». Поэтому, прежде чем открыть, она вынула из стенного шкафа куртку, в кармане которой держала пистолет, и быстро надела ее.
«Боже, какая глупость! — подумалось тут же. — Ведь в квартире Рюшик, родители…»
Очень длинный и очень худощавый человек лет пятидесяти шагнул через порог и сразу протянул ей красную книжечку. Прочла она немного, но зато самое главное: Федеральная служба безопасности. Приплыли. Самое время открывать стрельбу. Но фээсбэшник был какой-то очень неправильный. Он по-интеллигентски неловко переминался с ноги на ногу, щурился, виновато стряхивал на пол снег с рукавов простенькой куртяшки и наконец сказал:
— Дорогая моя Белка, если ты хочешь жить, очень быстро доставай оригиналы пленок Шайтана и Зарайского, одевайся, и поехали. Если мы прямо сейчас не дадим их послушать кое-кому, уже завтра утром господин Высокий Шеф Ларионов со товарищи может въехать в Кремль на танке. Собирайся, Белка.
Рюшик теперь стоял рядом с матерые, хватая ее за рукав и монотонно повторяя:
— Мам, ну мам…
И родители вышли из комнаты, услышав незнакомый голос. Остановились в дверях и робко сказали почти в один голос:
— Здравствуйте.
Кот Степан пришельца воспринял спокойно, очень мирно мурчал и терся об ноги Белки.
— А как же они? — спросила Белка.
— Им уже оформлены загранпаспорта, — не совсем понятно объяснил интеллигентный чекист, напоминавший больше врача или профессора университета. — Даже на кота справка есть. Я все потом объясню, Белочка. Ну некогда же, некогда сейчас, кассеты давай, ради Бога!
И Белка полезла на антресоли.
Часть последняя
НОВЫЙ ГОД НА БАГАМАХ
Каб не мой дурак, так и я осмелюсь.
Старая еврейская поговорка
ДЯДЯ С ГАРМОШКОЙ
— Ну вот и сбывается твое пророчество, — поведал мне Тополь еще в самолете.
— Какое пророчество? — не понял я. — Насчет полного развала всей нашей лавочки? А я ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету, меня в дело брать нельзя, не к добру это…
— Да пошел ты!.. — беззлобно выругался он. — Я о другом. Помнишь, как ты мне в Лондоне сказал, когда мы тебя в кругосветку отправляли, что Новый год встретишь на Багамах? А никакие Багамы тогда не планировались.
— Почему же сейчас Багамы?
— Место хорошее…
А место оказалось действительно хорошее. От Нассау не больше сотни миль. И зачем мы летели вертолетом? Можно было по морю прогуляться. Чудный крохотный островок в гряде Эксума между большим изрезанным проливами Андросом и длинным узким островом Кошка. Или Кошачьим? Как правильно перевести «Кэт»? Географические названия не переводят, я знаю, а мне вот захотелось.
Как назывался наш островок официально, я так и не выяснил. Его купил Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя островом Марио и выстроил там поначалу обычную курортную резиденцию, а затем укрепил ее, превратив в настоящий опорный пункт с гигантским бункером ракетными установками системы ПВО, причалами для патрульных катеров и канонерок, вертолетной базой. И все это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые, сверкающие платиновым блеском пляжи, вечно зеленые рощи, живописные скалы. Все военные на острове оказались черными и удивительно молчаливыми, хотя, конечно же, говорили по-английски. Губернатор острова, он же командующий военной базой, не совсем черный Диего Гонсалес был предупрежден о нашем прибытии и встретил нас очень радушно.
Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда. Лысый, босой и какой-то особенно смуглый на фоне почти белого песка, он вышел из мангровой рощи в своей оранжевой тоге и с баяном через плечо. Поразив всех виртуозной игрой на этом не очень тибетском инструменте, гуру запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню:
Коту Степану на острове Марио тоже понравилось, но не сразу. От экзотической природы и свежего бриза он поначалу предпочитал прятаться у Белки на руках и только уже в доме освоился, а к исходу суток даже рискнул половить местную живность. Меня Степа признал сразу, но это нельзя было считать нарушением конспирации, ведь он точно так же посчитал за своих Тополя, Вербу, Анжея и даже Лешку Ивлева. Только к Гонсалесу отнесся настороженно.
Улучив подходящий момент — мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого, — Белка сказала неожиданно:
— Рюшик, а ты узнал? Это твой папа.
Я бросил в ее сторону укоризненный взгляд, а Андрюшка посмотрел внимательно на мою спецназовскую выправку, на незнакомый костюм, на загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил:
— Не-а, папа был не такой.
И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму:
— Дядя Сережа — мой новый папа, что ли?
Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца… Белка не нашлась с ответом — так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:
— Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.
И мы пошли искать крабиков.
Неужели я надеялся всерьез неограниченно долго скрывать от Белки правду? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент на отмену легенды приказа не было, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих — необычная, романтическая, сексуальная… Да-да! За четыре месяца мы оба так изменились, как не менялись за все десять лет совместной жизни, и теперь смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то точно влюбился в нее. При живой любовнице влюбиться в собственную жену! Красиво! Татьяна, кажется, почувствовала, что происходит, но не подала виду то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было.
А ей действительно было не до того.
Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолете в лучших своих традициях заснула.
Я же, избегая до поры разговоров с Белкой, всю дорогу проболтал с Тополем. И нарочито по-английски, чтобы Белка лишний раз усомнилась: а Разгонов ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды профланировала мимо меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть, где сидят пилоты, — ему и это разрешили.
В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил Тополя:
— Петляющим шагом?
— Нет, — ответил он серьезно, — и прикрывать отступление огнем тоже не надо. Просто маленькая неувязка с местными властями. Дедушка им чего-то недоплатил. Потом урегулируем.
В общем, никакого Нассау мы, конечно, не видели, да и нассау я на него, в конце-то концов, а вот переодеться не успели — это хуже. Духотища там была, набились все, как сельди в бочке. Так и вывалились на жаркий багамский пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому Шакгивенанде в легкой тунике (или все-таки тоге?). Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку раздела, конечно, иначе бы он всех съел, и Тополь свою курточку за спиной держал. А мы, три бойца в камуфляже, что могли снять?
Тополь бросил куртку на песок, выдернул из-за пояса «стечкин», тихо сказал «ура» и шарахнул в небо. Я, Леха и Верба сразу его поддержали из автоматов. И, что интересно Белка — тоже. Я еще не знал тогда, откуда у нее пистолет — на таких подробностях мы с Тополем не останавливались. А может, и он не знал. И тут вдруг Верба упала на песок и давай поливать короткими очередями в сторону горизонта. На патрульном катере даже сирена взвыла, а с ближайшей вышки часовой замахал флажком. Но Тополь сразу понял, что эта обычная истерика, и всем переполем шившимся неграм дал отбой.
Не такой уж большой рожок оказался у автомата «узи» и, когда стрельба смолкла, гуру заиграл на баяне с новым энтузиазмом и исполнил еще один куплет:
— Какое пророчество? — не понял я. — Насчет полного развала всей нашей лавочки? А я ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету, меня в дело брать нельзя, не к добру это…
— Да пошел ты!.. — беззлобно выругался он. — Я о другом. Помнишь, как ты мне в Лондоне сказал, когда мы тебя в кругосветку отправляли, что Новый год встретишь на Багамах? А никакие Багамы тогда не планировались.
— Почему же сейчас Багамы?
— Место хорошее…
А место оказалось действительно хорошее. От Нассау не больше сотни миль. И зачем мы летели вертолетом? Можно было по морю прогуляться. Чудный крохотный островок в гряде Эксума между большим изрезанным проливами Андросом и длинным узким островом Кошка. Или Кошачьим? Как правильно перевести «Кэт»? Географические названия не переводят, я знаю, а мне вот захотелось.
Как назывался наш островок официально, я так и не выяснил. Его купил Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя островом Марио и выстроил там поначалу обычную курортную резиденцию, а затем укрепил ее, превратив в настоящий опорный пункт с гигантским бункером ракетными установками системы ПВО, причалами для патрульных катеров и канонерок, вертолетной базой. И все это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые, сверкающие платиновым блеском пляжи, вечно зеленые рощи, живописные скалы. Все военные на острове оказались черными и удивительно молчаливыми, хотя, конечно же, говорили по-английски. Губернатор острова, он же командующий военной базой, не совсем черный Диего Гонсалес был предупрежден о нашем прибытии и встретил нас очень радушно.
Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда. Лысый, босой и какой-то особенно смуглый на фоне почти белого песка, он вышел из мангровой рощи в своей оранжевой тоге и с баяном через плечо. Поразив всех виртуозной игрой на этом не очень тибетском инструменте, гуру запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню:
Я покосился на Белку. Должно быть, ей хотелось проснуться. Я-то уже привык ко всем вывертам этой безумной команды и был невозмутим, как мой сын Рюшик, сразу почувствовавший, что здесь и теперь можно все. «Дядя с гармошкой» ему очень понравился, а особенно деревянные погремушки (четки) и красный кружочек на лбу. Еще понравилось море, «волнистей, чем в Юрмале», «бананы прямо на дереве», и, конечно, полный восторг был от «солдатов с пулеметами и корабликов с ракетами».
Затихает Москва,
Стали синими дали,
Ярче блещут кремлевских рубинов лучи.
День прошел, скоро ночь,
И вы, наверно, устали,
Дорогие мои москвичи!
Коту Степану на острове Марио тоже понравилось, но не сразу. От экзотической природы и свежего бриза он поначалу предпочитал прятаться у Белки на руках и только уже в доме освоился, а к исходу суток даже рискнул половить местную живность. Меня Степа признал сразу, но это нельзя было считать нарушением конспирации, ведь он точно так же посчитал за своих Тополя, Вербу, Анжея и даже Лешку Ивлева. Только к Гонсалесу отнесся настороженно.
Улучив подходящий момент — мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого, — Белка сказала неожиданно:
— Рюшик, а ты узнал? Это твой папа.
Я бросил в ее сторону укоризненный взгляд, а Андрюшка посмотрел внимательно на мою спецназовскую выправку, на незнакомый костюм, на загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил:
— Не-а, папа был не такой.
И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму:
— Дядя Сережа — мой новый папа, что ли?
Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца… Белка не нашлась с ответом — так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:
— Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.
И мы пошли искать крабиков.
Неужели я надеялся всерьез неограниченно долго скрывать от Белки правду? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент на отмену легенды приказа не было, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих — необычная, романтическая, сексуальная… Да-да! За четыре месяца мы оба так изменились, как не менялись за все десять лет совместной жизни, и теперь смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то точно влюбился в нее. При живой любовнице влюбиться в собственную жену! Красиво! Татьяна, кажется, почувствовала, что происходит, но не подала виду то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было.
А ей действительно было не до того.
Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолете в лучших своих традициях заснула.
Я же, избегая до поры разговоров с Белкой, всю дорогу проболтал с Тополем. И нарочито по-английски, чтобы Белка лишний раз усомнилась: а Разгонов ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды профланировала мимо меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть, где сидят пилоты, — ему и это разрешили.
В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил Тополя:
— Петляющим шагом?
— Нет, — ответил он серьезно, — и прикрывать отступление огнем тоже не надо. Просто маленькая неувязка с местными властями. Дедушка им чего-то недоплатил. Потом урегулируем.
В общем, никакого Нассау мы, конечно, не видели, да и нассау я на него, в конце-то концов, а вот переодеться не успели — это хуже. Духотища там была, набились все, как сельди в бочке. Так и вывалились на жаркий багамский пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому Шакгивенанде в легкой тунике (или все-таки тоге?). Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку раздела, конечно, иначе бы он всех съел, и Тополь свою курточку за спиной держал. А мы, три бойца в камуфляже, что могли снять?
Тополь бросил куртку на песок, выдернул из-за пояса «стечкин», тихо сказал «ура» и шарахнул в небо. Я, Леха и Верба сразу его поддержали из автоматов. И, что интересно Белка — тоже. Я еще не знал тогда, откуда у нее пистолет — на таких подробностях мы с Тополем не останавливались. А может, и он не знал. И тут вдруг Верба упала на песок и давай поливать короткими очередями в сторону горизонта. На патрульном катере даже сирена взвыла, а с ближайшей вышки часовой замахал флажком. Но Тополь сразу понял, что эта обычная истерика, и всем переполем шившимся неграм дал отбой.
Не такой уж большой рожок оказался у автомата «узи» и, когда стрельба смолкла, гуру заиграл на баяне с новым энтузиазмом и исполнил еще один куплет:
Но когда по домам
Вы отсюда пойдете,
Как же к вашим сердцам подберу я ключи?
Чтобы песней своей помогать вам в работе,
Дорогие мои москвичи!
ПЕРЕВОРОТ ПО-МОСКОВСКИ
Я сидел под банановым деревом, как вполне справедливо называл Андрюшка этот мощный травянистый стебель, и смотрел на солнце, которое спокойно, не драматизируя, без паники, падало в море. Тополь, подкрепляя свою репутацию человека-машины, торчал третий час на командном пункте — бегал от компьютера к факсу, а от факса к радиостанции. Верба пошла прошвырнуться по периметру наших владений, и Лешка, памятуя о состоянии «патронессы», а также о скором наступлении темноты, взялся ее сопровождать. Белка в доме укладывала Андрюшку, уставшего безумно, но и возбужденного сверх всякой меры, а потому не слишком охотно засыпающего.
Я сидел под бананом в гордом одиночестве и вспоминал давешний разговор с Тополем.
— Ну, и что же все-таки случилось в Москве? Как нам удалось выпутаться?
— А ты думаешь, это интересно?
— Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты — такая скучища! Почему-то принято считать, что за августом девяносто первого или октябрем девяносто третьего скрываются какие-то страшные тайны — прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а на самом-то деле все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить бабки, а тихо, мирно, интеллигентно поделить у нас все никак не научатся. Вот ты же писатель. Мечтаешь, наверно писать для народа. А знаешь, чего народ жаждет в литературе? Не знаешь. А мне тут случайно один издатель рассказал. Между прочим, из самой крупной в Москве фирмы по производству чтива. Сегодняшний читатель в неумеренных количествах пожирает русский детектив.
— Понятно, — сказал я. — Про шпионов, про мафию, про покушения на президента.
— Ничего тебе не понятно, — возразил Тополь. — Политика всем уже надоела, читатель теперь любит бытовуху. Ну, к примеру, семилетний мальчик Ваня украл у дяди Пети порнокассету, а дядя Петя возьми да и замочи его. Однако у мальчика Вани друг — местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю и влюбляется в его жену тетю Машу, но тетя Маша не может ответить взаимностью, потому что она лесбиянка. Тогда Вова попадает на зону и становится там с горя «петухом», а тетя Маша, оставшись совсем одна, от тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.
Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:
— А все-таки…
— У Платана работает Гаврик — Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в Москве, может быть, видел?
— Нет, ни разу.
— Ну так вот. Платан подключил его к расследованию, и Гаврик взломал не ломаемую в принципе тройную защиту на «винте» главного компьютера Кузьмина. Платан сам дока в компьютерах, но и он не понял, как это вообще возможно. Вся информация должна была «сгореть» от такого вторжения, но Гаврик скинул ее на дискету. Там много чего было, в этих секретных файлах. Однако меня в первую очередь заинтересовал один — с системой паролей и кодом персональной ячейки в «Менатепе». Профессионалы такие вещи держат только в голове, но Патлатый, наверно, беспамятным был или психотропных уколов боялся пуще хакеров. В общем, я сразу еду в «Менатеп». И попадаю, конечно не в тот филиал. Пилю через всю Москву в нужное хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая мигалка не помогает, а уже тридцатое декабря, то есть это сегодня утром было, и утро, вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в «Менатепе», что у них обед. Я показываю «корочки» ФСБ, и тогда выясняется, что все равно не хватает одной цифири. Некогда разбираться, почему, но требуется личный код Скобякова. Платан отказывается называть его по телефону, даже по сотовому, и приезжает сам. Я плохо понимаю, чего ради такая запредельная, конспирация, но не спорю, и мы теряем еще полчаса.
Я сидел под бананом в гордом одиночестве и вспоминал давешний разговор с Тополем.
— Ну, и что же все-таки случилось в Москве? Как нам удалось выпутаться?
— А ты думаешь, это интересно?
— Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты — такая скучища! Почему-то принято считать, что за августом девяносто первого или октябрем девяносто третьего скрываются какие-то страшные тайны — прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а на самом-то деле все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить бабки, а тихо, мирно, интеллигентно поделить у нас все никак не научатся. Вот ты же писатель. Мечтаешь, наверно писать для народа. А знаешь, чего народ жаждет в литературе? Не знаешь. А мне тут случайно один издатель рассказал. Между прочим, из самой крупной в Москве фирмы по производству чтива. Сегодняшний читатель в неумеренных количествах пожирает русский детектив.
— Понятно, — сказал я. — Про шпионов, про мафию, про покушения на президента.
— Ничего тебе не понятно, — возразил Тополь. — Политика всем уже надоела, читатель теперь любит бытовуху. Ну, к примеру, семилетний мальчик Ваня украл у дяди Пети порнокассету, а дядя Петя возьми да и замочи его. Однако у мальчика Вани друг — местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю и влюбляется в его жену тетю Машу, но тетя Маша не может ответить взаимностью, потому что она лесбиянка. Тогда Вова попадает на зону и становится там с горя «петухом», а тетя Маша, оставшись совсем одна, от тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.
Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:
— А все-таки…
— У Платана работает Гаврик — Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в Москве, может быть, видел?
— Нет, ни разу.
— Ну так вот. Платан подключил его к расследованию, и Гаврик взломал не ломаемую в принципе тройную защиту на «винте» главного компьютера Кузьмина. Платан сам дока в компьютерах, но и он не понял, как это вообще возможно. Вся информация должна была «сгореть» от такого вторжения, но Гаврик скинул ее на дискету. Там много чего было, в этих секретных файлах. Однако меня в первую очередь заинтересовал один — с системой паролей и кодом персональной ячейки в «Менатепе». Профессионалы такие вещи держат только в голове, но Патлатый, наверно, беспамятным был или психотропных уколов боялся пуще хакеров. В общем, я сразу еду в «Менатеп». И попадаю, конечно не в тот филиал. Пилю через всю Москву в нужное хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая мигалка не помогает, а уже тридцатое декабря, то есть это сегодня утром было, и утро, вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в «Менатепе», что у них обед. Я показываю «корочки» ФСБ, и тогда выясняется, что все равно не хватает одной цифири. Некогда разбираться, почему, но требуется личный код Скобякова. Платан отказывается называть его по телефону, даже по сотовому, и приезжает сам. Я плохо понимаю, чего ради такая запредельная, конспирация, но не спорю, и мы теряем еще полчаса.