Страница:
— Почему же до сих пор не передавили?
— Видать, слабо, — вполне серьезно ответила Верба. — Помнишь, Дедушкину шифровку, которую в твою деревню доставили? «Имитируйте свертывание деятельности». А мы до того хитрые стали, что уже не имитируем, а натурально сворачиваем. И со всеми дружим. Нас и не трогали больше. А теперь…
— Постой, Верба, я никак не въеду, они что, хотят нас.. Давно бы уж хлопнули. Или собираются начать? Тогда почему молчит телефон?
— Сними-ка трубку, — попросила Верба.
Я сидел ближе к аппарату и, даже не вставая, нажал кнопку селекторного режима. Гудка не было. Только тихое шуршание.
— Ну вот и все! — как-то даже радостно сообщила Верба. — Долго бы мы тут ждали звонка от Тополя.
— Хрущев в Пицунде, Горбачев в Форосе, Разгонов — у Покровских Ворот, — пробормотал я. — Красота!
Быстро поднявшись. Верба скользнула к окну, держа автомат в правой руке стволом вверх. С улицы снова послышался рев мощных двигателей. «Неужели здесь так много мусора, что помойные КамАЗы» приезжают целыми стадами среди ночи?» — успел еще подумать я, прежде чем она сказала:
— А вот это уже действительно бэтер! Я подкрался к окну с другой стороны и осторожненько выглянул. Грязно-зеленая махина остановилась у самого нашего подъезда. Из люка быстро вылез человек в камуфляжной форме, с «Калашниковым» и в маске. Но, не высунувшись из окна по пояс, трудно было видеть, скрылся ли и нашем подъезде. Очевидно, это было именно так. Я услышал тихий щелчок предохранителя на Татьянином пистолете, а когда повернул голову, ее уже возле окна не было.
Словно тень мелькнула Верба в дверном проеме. Я и не знал что можно перемещаться до такой степени неслышно. Возле входной двери (а она у Ясеня была специальной, не прошивалась даже из «калаша») мы снова затаились.
Тищина. Потом шаги на лестнице. И наконец, отвратительно резкий и громкий голос звонка. Мы не шелохнулись. Звонок продолжал звенеть, то замолкая, то вновь длинно или коротко. Я не сразу понял, что это пароль, а Верба уже внимательно вслушивалась и шевелила губами, переводя буквы пароля.
— Свои, — шепнула она наконец и открыла дверь.
Я держал автомат на изготовку. На лошадке стоял Лешка Ивлев. Маску он уже снял.
— Значит, все-таки выпустили? — спросила Верба.
Лешка только кивнул и, буквально подталкивая нас в спины, сказал:
— Быстро, быстро, двери я сам закрою. А вещи забирайте.
И показал стволом в сторону лестницы. Повторного приглашения не требовалось. Ведь в наших делах случайной торопливости не бывает.
От двери подъезда до брони — метра три, не больше но на этих трех метрах стояли шесть человек спинами внутрь, в полном обмундировании, в таких же, как у нас касках с прозрачными щитками и, образуя этот крохотный плотный коридор, водили по сторонам стволами. Еще двое сидели возле открытого люка. Такое я видел только в кино.
Верба первая нырнула внутрь. Я чуть-чуть замешкался: уж больно впечатляющий был момент, душа моя, жадная до авантюр, буквально кричала: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
И мгновенье остановилось.
Жахнуло так, будто над самой головой треснуло небо. На пару секунд сделалось светло, как днем, точнее, как ночью во время грозы. Гром и молния в декабре — это сильно. И дождь не замедлил хлынуть — мелкое стекляное крошево от бывших наших окон.
Я выпустил из руки огромную сумку, вжался в брони и только испуганно поглядывал направо из-под щитка своего шлема. Наверно, было бы правильнее в такой ситуации падать на землю, но никакой стрельбы не началось, вопреки ожиданиям. Охранники даже не шелохнулись и все так же меланхолично водили по сторонам стволами.
— Вперед, вперед,—торопил меня Лешка, хлопая по плечу.
— Ну а теперь-то куда спешить? — грустно спросил я отлипая от бэтээра и оглядываясь на полыхающие окна.
— Товарищ генерал, — взмолился Ивлев, — вам объяснят. Полезайте!
Лешка и двое возле люка прыгнули следом за мной те шестеро, как выяснилось после, ехали на броне. Вот мы прокатились по ночной столице!
— Пожарных вызвали? — спросила Верба по-итальянски и я понял, что в машине есть чужие.
— Пожарных я заранее вызвал. Я же знал, что мы все раньше приедем. А вот и они, кстати. Тополь пригнулся, заглядывая в триплекс. Четыре машины проехали мимо, почему-то без сирены, но синие огни мигалок мелькнули во чреве нашей боевой машины и потом снова сделалось совсем темно.
— Стало быть, ты знал, что мы должны взлететь на х? — сказал я Тополю, старательно вспоминая итальянские слова для этой нехитрой фразы.
— Не вы, а ваша квартира, — поправил он.
— Квартиру тоже жалко, — заметила Верба невозмутимо. — Опять ремонт делать… Господи, в который раз!
— Возможно, уже и не придется, — невинно сообщил Тополь.
— Это еще почему? — спросили мы чуть ли не одновременно.
— А никто не знает, суждено ли вам туда вернуться.
— Вот как… — сказал я. — Значит, сейчас в аэропорт и куда-нибудь очень далеко?
— Очень далеко. Ты угадал, Ясень. И я улетаю с вами. Эндшпиль будут доигрывать Клен и Платан. А Кедр, Пальма Рябина, Самшит, Пихта, Каштан, Вяз, Бук — все уже там.
Клички он произносил, слава Богу, по-русски, иначе я бы совсем запутался. В темной глубине машины за моей спиной кто-то отчетливо мяукнул, весьма талантливо изображая голос сотого сиамского кота. Я решил, что мне почудилось. Переходить с итальянского на кошачий — это было уж слишком, даже в условиях, приближенных к боевым.
— И что же будет дальше с этой страной? — спросил я, подумав. — Если мы выпускаем ее из-под контроля?
— Все будет нормально, голубчик, не беспокойся. Пусть думают, что мы выпускаем что-то из-под контроля. На деле почти все Причастные оказались засвечены, а неожиданно отказал нам в «крыше».
— То есть как это «неожиданно»? — удивилась Верба. — Вы что там, сидели ушами обмахивались пока принимали решение?
— А вот это уже совершенно отдельная песня.
Последнюю фразу Тополь сказал по-русски, и я подумал, что разговор окончен. Но дело было в другом. Тополь очень скоро нарушил молчание. И опять на родном языке:
— В этой консервной банке темновато, конечно но я все равно хочу представить всем присутствующим нового человека. Ольга Разгонова — вдова писателя-фантаста Михаила Разгонова, автора романа «Подземная империя».
Тополь был абсолютно прав в выборе момента для знакомства. Ведь даже после долгих интенсивных тренировок и тщательного перевоплощения в образ моего двойника я вряд ли сумел бы скрыть от Белки чувства, нахлынувшие на меня в ту секунду.
— Все присутствующие в курсе, — продолжал Тополь. — Разгонов был удивительно похож на Малина, и убили его в августе по ошибке. Мы с самого начала считали своим долгом помогать семье Разгонова, но Ольга неожиданно начала расследовать убийство мужа, и ей удалось узнать больше, чем нам. Трудно поверить, однако это так. В общем, дело кончилось тем, что именно Ольга предупредила нас об опасности. Только благодаря ей мы и переиграли сегодня всех.
— Оля, — спросила Верба, — а где ваш ребенок и ваши родители?
— Дети со мной, — сказала Белка.
Кота Степана она всегда называла вторым ребенком, а про родителей ответил Тополь:
— Зою Васильевну и Марка Львовича мы отправляем пока в Швейцарию. В надежное место.
«Боже! Почему в Швейцарию? Почему Белка с нами? Почему сорванец Андрюшка сидит там тихо как мышь? Неужели и теперь они устраивают очередное испытание для меня? — выловил я вдруг одну самую назойливую потока путаных мыслей. —Да нет, вряд ли,..»
И быстро спросил:
— Ольга, вы знаете, кто мы?
— Да, конечно, — ответила моя Белка.
— И вы хотите с нами работать?
— Мне казалось, я уже с вами работаю. Разве нет, Леонид Андреевич?
— Разумеется, Ольга, разумеется, — подтвердил Тополь.
Я слушал голос брошенной моей жены, и он казался почти незнакомым. Почему? Ее-то никто не учил разговаривать с чужими интонациями. Почему? Может, просто много времени прошло? Четыре месяца… Или четыре года?
Верба сидела со мною рядом, я взял ее руку в свои и нежно погладил. Кажется, она поняла меня.
В аэропорту Тополь разрешил не надевать шлемов, после чего полностью передал руководство мне. Я вышел третьим после Лешки и одного из охранников. Им оказался Марат, которого я уже достаточно хорошо знал. Группа прикрытия работала в своем обычном режиме, но чувствовалось, что здесь нас уже никто не преследует. Правда, Верба, вдруг начавшая дрожать от холода и прижавшаяся ко мне, не расставалась со своими «узи», но держала их уже вполне расслабленно: трудно было представить, что бой начнется прямо здесь и сейчас. Мы стояли на летном поле, у самого трапа специально поданного самолета, а в обозримом пространстве не видно было не только чужих бойцов, но и вообще никаких подозрительных объектов.
Белка выбралась на свежий воздух последней. Дала подержать кота сонному, плохо понимавшему происходяее Андрюшке. Потом увидела меня в свете ярких фар машины, сделала шаг-другой навстречу. Наверно, ей было очень трудно не закричать Миша но она сдержалась и просто упала мне на грудь, всхлипывая.
— Ну что вы, Ольга, успокойтесь, успокойтесь, — бормотал я, — не надо так, успокойтесь, я вас понимаю, конечно, пожалуйста, успокойтесь…
Это было очень трудно не сказать ей «Белка». Я понимал, что нельзя, но, если честно, теперь уже плохо понимал, почему нельзя. А действительно, почему?
Часть третья
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
— Видать, слабо, — вполне серьезно ответила Верба. — Помнишь, Дедушкину шифровку, которую в твою деревню доставили? «Имитируйте свертывание деятельности». А мы до того хитрые стали, что уже не имитируем, а натурально сворачиваем. И со всеми дружим. Нас и не трогали больше. А теперь…
— Постой, Верба, я никак не въеду, они что, хотят нас.. Давно бы уж хлопнули. Или собираются начать? Тогда почему молчит телефон?
— Сними-ка трубку, — попросила Верба.
Я сидел ближе к аппарату и, даже не вставая, нажал кнопку селекторного режима. Гудка не было. Только тихое шуршание.
— Ну вот и все! — как-то даже радостно сообщила Верба. — Долго бы мы тут ждали звонка от Тополя.
— Хрущев в Пицунде, Горбачев в Форосе, Разгонов — у Покровских Ворот, — пробормотал я. — Красота!
Быстро поднявшись. Верба скользнула к окну, держа автомат в правой руке стволом вверх. С улицы снова послышался рев мощных двигателей. «Неужели здесь так много мусора, что помойные КамАЗы» приезжают целыми стадами среди ночи?» — успел еще подумать я, прежде чем она сказала:
— А вот это уже действительно бэтер! Я подкрался к окну с другой стороны и осторожненько выглянул. Грязно-зеленая махина остановилась у самого нашего подъезда. Из люка быстро вылез человек в камуфляжной форме, с «Калашниковым» и в маске. Но, не высунувшись из окна по пояс, трудно было видеть, скрылся ли и нашем подъезде. Очевидно, это было именно так. Я услышал тихий щелчок предохранителя на Татьянином пистолете, а когда повернул голову, ее уже возле окна не было.
Словно тень мелькнула Верба в дверном проеме. Я и не знал что можно перемещаться до такой степени неслышно. Возле входной двери (а она у Ясеня была специальной, не прошивалась даже из «калаша») мы снова затаились.
Тищина. Потом шаги на лестнице. И наконец, отвратительно резкий и громкий голос звонка. Мы не шелохнулись. Звонок продолжал звенеть, то замолкая, то вновь длинно или коротко. Я не сразу понял, что это пароль, а Верба уже внимательно вслушивалась и шевелила губами, переводя буквы пароля.
— Свои, — шепнула она наконец и открыла дверь.
Я держал автомат на изготовку. На лошадке стоял Лешка Ивлев. Маску он уже снял.
— Значит, все-таки выпустили? — спросила Верба.
Лешка только кивнул и, буквально подталкивая нас в спины, сказал:
— Быстро, быстро, двери я сам закрою. А вещи забирайте.
И показал стволом в сторону лестницы. Повторного приглашения не требовалось. Ведь в наших делах случайной торопливости не бывает.
От двери подъезда до брони — метра три, не больше но на этих трех метрах стояли шесть человек спинами внутрь, в полном обмундировании, в таких же, как у нас касках с прозрачными щитками и, образуя этот крохотный плотный коридор, водили по сторонам стволами. Еще двое сидели возле открытого люка. Такое я видел только в кино.
Верба первая нырнула внутрь. Я чуть-чуть замешкался: уж больно впечатляющий был момент, душа моя, жадная до авантюр, буквально кричала: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
И мгновенье остановилось.
Жахнуло так, будто над самой головой треснуло небо. На пару секунд сделалось светло, как днем, точнее, как ночью во время грозы. Гром и молния в декабре — это сильно. И дождь не замедлил хлынуть — мелкое стекляное крошево от бывших наших окон.
Я выпустил из руки огромную сумку, вжался в брони и только испуганно поглядывал направо из-под щитка своего шлема. Наверно, было бы правильнее в такой ситуации падать на землю, но никакой стрельбы не началось, вопреки ожиданиям. Охранники даже не шелохнулись и все так же меланхолично водили по сторонам стволами.
— Вперед, вперед,—торопил меня Лешка, хлопая по плечу.
— Ну а теперь-то куда спешить? — грустно спросил я отлипая от бэтээра и оглядываясь на полыхающие окна.
— Товарищ генерал, — взмолился Ивлев, — вам объяснят. Полезайте!
Лешка и двое возле люка прыгнули следом за мной те шестеро, как выяснилось после, ехали на броне. Вот мы прокатились по ночной столице!
— Пожарных вызвали? — спросила Верба по-итальянски и я понял, что в машине есть чужие.
— Пожарных я заранее вызвал. Я же знал, что мы все раньше приедем. А вот и они, кстати. Тополь пригнулся, заглядывая в триплекс. Четыре машины проехали мимо, почему-то без сирены, но синие огни мигалок мелькнули во чреве нашей боевой машины и потом снова сделалось совсем темно.
— Стало быть, ты знал, что мы должны взлететь на х? — сказал я Тополю, старательно вспоминая итальянские слова для этой нехитрой фразы.
— Не вы, а ваша квартира, — поправил он.
— Квартиру тоже жалко, — заметила Верба невозмутимо. — Опять ремонт делать… Господи, в который раз!
— Возможно, уже и не придется, — невинно сообщил Тополь.
— Это еще почему? — спросили мы чуть ли не одновременно.
— А никто не знает, суждено ли вам туда вернуться.
— Вот как… — сказал я. — Значит, сейчас в аэропорт и куда-нибудь очень далеко?
— Очень далеко. Ты угадал, Ясень. И я улетаю с вами. Эндшпиль будут доигрывать Клен и Платан. А Кедр, Пальма Рябина, Самшит, Пихта, Каштан, Вяз, Бук — все уже там.
Клички он произносил, слава Богу, по-русски, иначе я бы совсем запутался. В темной глубине машины за моей спиной кто-то отчетливо мяукнул, весьма талантливо изображая голос сотого сиамского кота. Я решил, что мне почудилось. Переходить с итальянского на кошачий — это было уж слишком, даже в условиях, приближенных к боевым.
— И что же будет дальше с этой страной? — спросил я, подумав. — Если мы выпускаем ее из-под контроля?
— Все будет нормально, голубчик, не беспокойся. Пусть думают, что мы выпускаем что-то из-под контроля. На деле почти все Причастные оказались засвечены, а неожиданно отказал нам в «крыше».
— То есть как это «неожиданно»? — удивилась Верба. — Вы что там, сидели ушами обмахивались пока принимали решение?
— А вот это уже совершенно отдельная песня.
Последнюю фразу Тополь сказал по-русски, и я подумал, что разговор окончен. Но дело было в другом. Тополь очень скоро нарушил молчание. И опять на родном языке:
— В этой консервной банке темновато, конечно но я все равно хочу представить всем присутствующим нового человека. Ольга Разгонова — вдова писателя-фантаста Михаила Разгонова, автора романа «Подземная империя».
Тополь был абсолютно прав в выборе момента для знакомства. Ведь даже после долгих интенсивных тренировок и тщательного перевоплощения в образ моего двойника я вряд ли сумел бы скрыть от Белки чувства, нахлынувшие на меня в ту секунду.
— Все присутствующие в курсе, — продолжал Тополь. — Разгонов был удивительно похож на Малина, и убили его в августе по ошибке. Мы с самого начала считали своим долгом помогать семье Разгонова, но Ольга неожиданно начала расследовать убийство мужа, и ей удалось узнать больше, чем нам. Трудно поверить, однако это так. В общем, дело кончилось тем, что именно Ольга предупредила нас об опасности. Только благодаря ей мы и переиграли сегодня всех.
— Оля, — спросила Верба, — а где ваш ребенок и ваши родители?
— Дети со мной, — сказала Белка.
Кота Степана она всегда называла вторым ребенком, а про родителей ответил Тополь:
— Зою Васильевну и Марка Львовича мы отправляем пока в Швейцарию. В надежное место.
«Боже! Почему в Швейцарию? Почему Белка с нами? Почему сорванец Андрюшка сидит там тихо как мышь? Неужели и теперь они устраивают очередное испытание для меня? — выловил я вдруг одну самую назойливую потока путаных мыслей. —Да нет, вряд ли,..»
И быстро спросил:
— Ольга, вы знаете, кто мы?
— Да, конечно, — ответила моя Белка.
— И вы хотите с нами работать?
— Мне казалось, я уже с вами работаю. Разве нет, Леонид Андреевич?
— Разумеется, Ольга, разумеется, — подтвердил Тополь.
Я слушал голос брошенной моей жены, и он казался почти незнакомым. Почему? Ее-то никто не учил разговаривать с чужими интонациями. Почему? Может, просто много времени прошло? Четыре месяца… Или четыре года?
Верба сидела со мною рядом, я взял ее руку в свои и нежно погладил. Кажется, она поняла меня.
В аэропорту Тополь разрешил не надевать шлемов, после чего полностью передал руководство мне. Я вышел третьим после Лешки и одного из охранников. Им оказался Марат, которого я уже достаточно хорошо знал. Группа прикрытия работала в своем обычном режиме, но чувствовалось, что здесь нас уже никто не преследует. Правда, Верба, вдруг начавшая дрожать от холода и прижавшаяся ко мне, не расставалась со своими «узи», но держала их уже вполне расслабленно: трудно было представить, что бой начнется прямо здесь и сейчас. Мы стояли на летном поле, у самого трапа специально поданного самолета, а в обозримом пространстве не видно было не только чужих бойцов, но и вообще никаких подозрительных объектов.
Белка выбралась на свежий воздух последней. Дала подержать кота сонному, плохо понимавшему происходяее Андрюшке. Потом увидела меня в свете ярких фар машины, сделала шаг-другой навстречу. Наверно, ей было очень трудно не закричать Миша но она сдержалась и просто упала мне на грудь, всхлипывая.
— Ну что вы, Ольга, успокойтесь, успокойтесь, — бормотал я, — не надо так, успокойтесь, я вас понимаю, конечно, пожалуйста, успокойтесь…
Это было очень трудно не сказать ей «Белка». Я понимал, что нельзя, но, если честно, теперь уже плохо понимал, почему нельзя. А действительно, почему?
Часть третья
ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ИЛИ БЕДА?
Эти дни вспоминаются, как сон, кошмарное сновидение, вихрем пронесшееся через сознание и оставившее рубец на всю жизнь. Только потом, когда улеглись страсти и мозг заработал в привычном ритме, я понял, как все мы были близки к катастрофе…
Олег Калугин. Прощай, Лубянка!
Глава первая
Генерал-лейтенант Григорьев очень любил порнуху. Часами мог он смотреть на совокупляющиеся тела, на мельчайшие подробности в устройстве гениталий, восхищаться безудержной фантазией в выборе поз и слушать такие разные, такие сладкие стоны экранных красоток.
Об этой страсти генерала не знал никто. Жена десятью годами моложе его умерла еще в 92-м от рака. На юных девочек шестидесятичетырехлетнего ветерана невидимого фронта уже не тянуло, а вот в коллекционировании видеокассет известного содержания он себе отказать не мог. Иногда представлял, что бы сказала дочь, если б узнала про это. Но чаще он ни о чем не думал — просто наслаждался по ночам, закрывшись один в кабинете. Это называлось «папа работает». А ведь он и впрямь зачастую работал дома по ночам, и не только за письменным столом, где стоял компьютер, но и в кресле перед телевизором, потому что видеопереговоры предпочитал вести, вызывая абонента на большой экран — все-таки картинка намного лучше.
Сейчас он звонил не по видео. Номер оказался занят, шел автодозвон. Григорьев тупо посмотрел в телевизор: на канале НТВ крутили эротику. Не порнуху, конечно, но ужасно откровенную эротику. Это возмущало Григорьева до глубины души. Не раз и не два он пытался провести через Думу закон о жестком запрещении всех этих новомодных вольностей. Ничего не вышло. «Ну, погодите, растлители малолетних! — думал Григорьев. — Мы еще вернемся к власти. И всей этой гадости на телевидении не будет. И на улицах не будет. Мы ее даже из памяти каленым железом выжжем». Разумеется, свою память генерал в виду не имел.
«Гадость» по НТВ начинала уже немного заводить его, и было понятно, что закончится этот вечер порнухой, тем более что майор Кисин из бывшего Пятого управления передал ему сегодня очередную подборку новейших образцов жанра. От томительного ожидания заныло под ложечкой, но вначале предстоял звонок. Очень важный и очень неприятный.
«С кем же он так долго разговаривает, да еще по этому номеру?» По другому номеру звонить принципиально не хотелось. Автодозвон продолжался.
Еще утром генералу положили на стол пакет, который он чуть ли не до самого обеда боялся открыть. Правильно боялся. Документ, датированный 10 августа 1995 года, назывался «Выводы группы аналитиков», и, хотя авторы себя никак не обозначили, сомнений в его подлинности не возникало: пакет был доставлен кремлевской спецпочтой. Вот какие тезисы содержались в этом историческом Документе:
Раздался длинный гудок. Потом шуршание и невнятный отзыв. Невнятный, но очень знакомый.
— Ну, здравствуй, Седой, — сказал Григорьев.
— Здравствуй, старик. Давно ты не звонил мне.
— Давно, — согласился Григорьев. — Повода не было. Я ведь тебе по мелочам не звоню. — Он сделал паузу. — Получил тезисы моих аналитиков?
— Получил, — сказал Седой.
Григорьев еще подождал. Очень хотелось услышать вывод с той стороны, но Седой хранил молчание.
— Больше ждать нельзя. Пора. Это единственный выход. Мы должны, — варьировал зачем-то Григорьев эти недоговоренные фразы.
Седому хватило бы и одной.
— Я рассчитывал позже, — откликнулся он. «Ну, слава Богу, — подумал Григорьев, — хоть такое признание я от него услышал!»
— Позже нельзя. Все просто сорвется. Седой молчал еще полминуты.
— Ну хорошо, старик. Считай, что я разрешил. А дату назову отдельно. Можете пока готовиться. Я дам сигнал в течение недели.
Григорьев поглядел на календарь: значит, не позднее семнадцатого августа.
На прощание Седой, как всегда, сказал приятное:
— А вообще-то тебе, Григорьев, уже ничто не поможет.
— Сволочь, — прошипел генерал уже под короткие гудки, — пошел ты к черту!
И вставил в магнитофон новую порнокассету.
Об этой страсти генерала не знал никто. Жена десятью годами моложе его умерла еще в 92-м от рака. На юных девочек шестидесятичетырехлетнего ветерана невидимого фронта уже не тянуло, а вот в коллекционировании видеокассет известного содержания он себе отказать не мог. Иногда представлял, что бы сказала дочь, если б узнала про это. Но чаще он ни о чем не думал — просто наслаждался по ночам, закрывшись один в кабинете. Это называлось «папа работает». А ведь он и впрямь зачастую работал дома по ночам, и не только за письменным столом, где стоял компьютер, но и в кресле перед телевизором, потому что видеопереговоры предпочитал вести, вызывая абонента на большой экран — все-таки картинка намного лучше.
Сейчас он звонил не по видео. Номер оказался занят, шел автодозвон. Григорьев тупо посмотрел в телевизор: на канале НТВ крутили эротику. Не порнуху, конечно, но ужасно откровенную эротику. Это возмущало Григорьева до глубины души. Не раз и не два он пытался провести через Думу закон о жестком запрещении всех этих новомодных вольностей. Ничего не вышло. «Ну, погодите, растлители малолетних! — думал Григорьев. — Мы еще вернемся к власти. И всей этой гадости на телевидении не будет. И на улицах не будет. Мы ее даже из памяти каленым железом выжжем». Разумеется, свою память генерал в виду не имел.
«Гадость» по НТВ начинала уже немного заводить его, и было понятно, что закончится этот вечер порнухой, тем более что майор Кисин из бывшего Пятого управления передал ему сегодня очередную подборку новейших образцов жанра. От томительного ожидания заныло под ложечкой, но вначале предстоял звонок. Очень важный и очень неприятный.
«С кем же он так долго разговаривает, да еще по этому номеру?» По другому номеру звонить принципиально не хотелось. Автодозвон продолжался.
Еще утром генералу положили на стол пакет, который он чуть ли не до самого обеда боялся открыть. Правильно боялся. Документ, датированный 10 августа 1995 года, назывался «Выводы группы аналитиков», и, хотя авторы себя никак не обозначили, сомнений в его подлинности не возникало: пакет был доставлен кремлевской спецпочтой. Вот какие тезисы содержались в этом историческом Документе:
«1. РИСК практически вышел из подчинения международному Центру, оставив за Би-Би-Эс чисто координационные функции.От последнего тезиса аналитики, видно, так расстроились, что не только закурсивили его, но даже позволили себе чисто эмоциональное дополнение к сухим выводам. Григорьев тоже расстроился. Не от последнего тезиса — там была лирика, — а от цифры «60» во втором пункте. Месяц назад Малин контролировал лишь 40 процентов группировок. Такими темпами к концу года он просто поставит крест на российской мафии. И еще больше расстроился Григорьев от седьмого тезиса. Чечня — это было слишком конкретно, и сроки назывались уж больно страшные. Здесь, как говорил незабвенный Ильич, «промедление в выступлении смерти подобно». Беглое изучение плана мероприятий службы РИСК по Кавказу оптимизма не добавило. А потом он изучил его всерьез, взвесил все еще раз и понял: вариантов не осталось.
2. РИСК контролирует до 60 процентов крупнейших преступных группировок на территории бывшего СССР.
3. Объем средств, привлеченных РИСКом для решения своих задач в текущем году, сопоставим с госбюджетом России.
4. РИСК имеет свою агентуру во всех ветвях официальной и неофициальной власти.
5. В последнее время РИСК стал оказывать заметное влияние лично на президента.
6. РИСК никогда не будет бороться за официальную власть, а потому не может проиграть в этой борьбе. Борьба за власть ослабляет соперников и укрепляет такие организации, как РИСК, в руководстве которых нет и не будет публичных политиков.
7. РИСК намерен не позднее сентября — октября полностью остановить военные действия в Чечне. Прилагаемый план мероприятий более чем реален.
8. Генеральная линия РИСКа — полная конверсия ВПК, скорейшее разоружение в одностороннем порядке и, как следствие, стремительный рост влияния и престижа России на мировой арене. Этого нам не простят».
Раздался длинный гудок. Потом шуршание и невнятный отзыв. Невнятный, но очень знакомый.
— Ну, здравствуй, Седой, — сказал Григорьев.
— Здравствуй, старик. Давно ты не звонил мне.
— Давно, — согласился Григорьев. — Повода не было. Я ведь тебе по мелочам не звоню. — Он сделал паузу. — Получил тезисы моих аналитиков?
— Получил, — сказал Седой.
Григорьев еще подождал. Очень хотелось услышать вывод с той стороны, но Седой хранил молчание.
— Больше ждать нельзя. Пора. Это единственный выход. Мы должны, — варьировал зачем-то Григорьев эти недоговоренные фразы.
Седому хватило бы и одной.
— Я рассчитывал позже, — откликнулся он. «Ну, слава Богу, — подумал Григорьев, — хоть такое признание я от него услышал!»
— Позже нельзя. Все просто сорвется. Седой молчал еще полминуты.
— Ну хорошо, старик. Считай, что я разрешил. А дату назову отдельно. Можете пока готовиться. Я дам сигнал в течение недели.
Григорьев поглядел на календарь: значит, не позднее семнадцатого августа.
На прощание Седой, как всегда, сказал приятное:
— А вообще-то тебе, Григорьев, уже ничто не поможет.
— Сволочь, — прошипел генерал уже под короткие гудки, — пошел ты к черту!
И вставил в магнитофон новую порнокассету.
Глава вторая
Лешкины «Жигули» отогнали в сторону, за кусты, и на поле приземлился вертолет в точном соответствии с указанием Тополя, доставивший подходящий свежий труп с пробитой головой. Тело Ясеня погрузили в спецконтейнер и отправили на тверскую базу службы РИСК. Девять из четырнадцати оставшихся Причастных уже дали согласие на вариант «Лайза», используя сотовую и прочую связь. Верба, так и не покинувшая своего поста на Варшавке, сообщила, что отправила Дедушке шифровку по модему. Потом приехала опергруппа с Петровки, а сразу следом за ними еще двое, тоже в милицейской форме.
— От контрольных функций перешел к функциям регулирования. Я предупреждал, что он играет с огнем. Я и сейчас считаю, что вы торопитесь. Малин, наоборот, говорил, что уже слишком поздно. Кто из нас был прав, теперь судить Господу.
— Дедушка, — сказал Тополь, — я остаюсь на стороне Малина. Мы почти упустили ситуацию в стране. Сегодня нам предоставлен последний шанс удержать хотя бы частичный контроль над властью. Для этого потребуются очень существенные кадровые перестановки. Без вашей помощи…
— Тополь, — прервал его Базотти, — ты всегда был очень хитрым мальчиком.
Пятидесятилетний хитрый мальчик грустно улыбнулся.
— Говори прямо. Ты хочешь, чтобы я начал мстить за Ясеня, как обещал. Но вы должны понять: мстить некому. Это Навуходоносор — или какой там древний царь? — приказал высечь море, потопившее его корабли. А я всю жизнь сражаюсь с людьми, но не со стихией. Малина убила система, а это почти то же самое.
— Значит, службе ИКС не по зубам сразиться с новой российской системой?
Это спросила, конечно, Верба. Спросила нарочно по-итальянски, хотя весь разговор шел традиционно на английском. Спросила, откровенно желая начать перепалку.
Дедушка не клюнул.
— В России еще нет никакой новой системы, — наставительно произнес он.
— В России идет война за власть. А, ввязываясь в войну, никакая спецслужба не сможет соблюсти только свои интересы. Она невольно помогает одной из сторон. Чаще всего обеим сразу. При этом лишь растет число жертв. И война затягивается. Мой принцип — никогда не вмешиваться в войны. У вас другие принципы. Я вам не запрещаю воевать, но и помочь не могу.
Тополь почувствовал, что увязает в зыбучих песках Дедушкиной демагогии — аж в затылке заломило, — и поспешил перевести разговор в практическое русло.
План совместных действий выглядел примерно следующим образом. Подчиненная Дедушке агентура ЦРУ в Кремле и на Лубянке устанавливает постоянное наблюдение за генералом Григорьевым, которого Малин считал своим личным врагом, за высоким покровителем Золтана, за теми начальниками в МВД, кто, по оперативным данным, связан с мафией, и, наконец, за еще тремя фигурами на самом верху, называть которых Дедушка до времени не стал. Службе РИСК при этом рекомендовалось усилить контроль за криминальными авторитетами, особенно Центрального, Кавказского и Уральского регионов, где Ясень выявил четкую тенденцию к слиянию и созданию единого руководства. Ведущая роль отводилась, конечно, Осокорю. Сообщение Тополя о давешнем роковом звонке голосом Осокоря произвело на Дедушку гнетущее впечатление.
— Все сходится, — сказал он, помолчав. — Это не мафия и не СБ. Это мафия совместно с СБ. Ведь убийцы знали про Малина все: даже его спецпароли по операции «71», даже то, что об этом звонке он не расскажет мне…
— Почему не расскажет? — быстро спросила Верба.
— Потому что у нас с Малиным была договоренность: операцию «71» мы проводим полностью независимо друг от друга, вплоть до возникновения форс-мажорных обстоятельств. Звонок Осокоря он таковым обстоятельством не счел.
Иногда Дедушка сильно мудрил в своих оперативно-розыскных мероприятиях, даже Тополь с трудом понимал его, но результаты агентурной деятельности Базотти превосходили все ожидания, и всякий раз приходилось мириться с его мудрежом.
На этот раз случай был особый. Тополь спросил:
— Вы уверены, что Ясеню звонил не сам Осокорь?
— Абсолютно, — сказал Дедушка. — Впрочем, отдайте кассету Спрингеру на экспертизу. Надеюсь, вы захватили другие записи голоса Осокоря?
Со Спрингером поговорили о технических деталях, получили новейшие аппараты спецсвязи и традиционный набор пилюль для всех случаев жизни. А молчавший до этого Сиропулос вдруг сообщил самую последнюю новость:
— В Неаполе скончался Роберто Пьяцци. Дедушка вмиг побелел и хрипло спросил:
— Убили?
— Официальная версия — сердечный приступ.
— Почему молчал?
— Вам надлежало закончить этот немаловажный разговор. — Сиропулос хорошо знал английский но его манера изъясняться была совершенно идиотской. — В деле Роберто мною не наблюдается ничего особо срочного. Врачи еще много лет назад находили у него больное сердце.
Дедушка закрыл лицо руками и надолго замолчал.
— За час до вашего прибытия, — тихо сказал Сиропулос, наклоняясь к Вербе, — Роберто имел телефонный контакт с Базотги. Ему уже в те минуты было нехорошо. А несколько ранее Пьяцци звонил в Москву.
— Кому? — чуть не закричала Верба.
— Не ведаю, — сказал Сиропулос и кивнул в сторону Базотги.
— Проснитесь, Дедушка! — теперь уже действительно заорала Верба. — С кем в Москве разговаривал Пьяцци?
А Дедушка отнял руки от лица, глянул на всех совершенно безумными глазами и прошептал:
— С полковником Чистяковым.
И уронил голову на стол.
В тот же миг Верба прижалась к Тополю и впилась пальцами ему в плечо. Так маленький ребенок в темном лесу инстинктивно хватает взрослого за руку. И Тополя захлестнул такой страх, какого он ни разу не испытывал даже на войне.
Потом были врачи, и какие-то уколы, и самолет в Неаполь для Базотти, и самолет в Москву для них и на прощание все обменивались уже только незначащими фразами, а в дороге Верба уснула: была у нее такая счастливая способность — засыпать где угодно. Только уже на подлете к Москве они обсудили встречу с Дедущкой и многое поняли, но выводы делать было еще рано. Очень рано.
В Москве Тополь уточнил: шеф итальянского ИКСа Роберто Пьяцци перед смертью разговаривал с Григорьевым. Что ж, это был интересный поворот, и родилась идея операции «Золтан». Но дикая, бредовая оговорка Базотти не давала покоя никому из Причастньк даже скептику Тополю, не говоря уже о Вербе. Тень легендарного Седого вновь была потревожена, и Тополь понял что теперь ему вместо Ясеня придется распутывать это совсем тухлое дело.
Потом было экстренное совещание на квартире Ясеня и Вербы. Все были на взводе, и вылилось оно в жуткую бестолковую говорильню. До обсуждения убийства (иди не убийства) Пьяцци так и не добрались, потому что случилось новое, более очевидное и страшное — в Екатеринбурге погиб Осокорь. Все окончательно перепуталось.
Тополь снова сидел на Лубянке, названивал по всему миру, плохо ориентируясь во времени, тем более что в разных странах оно было разным, и тупо смотрел в окно на дождливое, мрачное небо, одинаково серое утром, днем и вечером. Только ночью свет его слегка изменялся. Прилетел Клен из Чечни и взял на себя обработку всех данных следственной группы, а Тополь начал заниматься исключительно операцией «Лайза», то есть приготовлениями к вербовке Разгонова, ведь до встречи с ним оставались уже считанные часы. И тут — ну в самый подходящий момент — нарисовался Кедр с новым кошмаром. Оставшись в малинской квартире после совещания, он провел тщательный осмотр. На всякий случай.
— Гляди, что я нашел, — сказал Кедр. — Последнее стихотворение Ясеня.
Он протянул Тополю потрепанную книжку — деловой дневник Малина, — раскрытую на последней исписанной странице. Сергей со школьных лет таскал с собой всякие блокноты — привычка сразу записывать сочиненное на ходу, в транспорте, в очереди. Новое стихотворение Малина красовалось на листе, датированном 20 августа — днем, до которого он не дожил. И Тополь спросил:
— Что, просит в своей смерти никого не винить?
— Ты почти угадал, Леня. Прочти. И Леня прочел:
— А я и не верю в такое самоубийство! — взорвался Кедр. — Тоже мне, Есенин! «До свиданья, друг мой, до свиданья…», «Меня все время гладят против шерсти…» Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?
— Не надо так, Женька. В самоубийство и я не верю но, с другой стороны, ведь он же ничего и никому не сказал, от всех прятался… Что говорит Верба?
— Она сказала довольно странную фразу: «За жизнь любого самоубийцы всегда найдется кого удавить».
— И все?
— И все.
— Ты считаешь, она сможет завтра работать?
— Уверен в этом, — ответил Кедр.
— От контрольных функций перешел к функциям регулирования. Я предупреждал, что он играет с огнем. Я и сейчас считаю, что вы торопитесь. Малин, наоборот, говорил, что уже слишком поздно. Кто из нас был прав, теперь судить Господу.
— Дедушка, — сказал Тополь, — я остаюсь на стороне Малина. Мы почти упустили ситуацию в стране. Сегодня нам предоставлен последний шанс удержать хотя бы частичный контроль над властью. Для этого потребуются очень существенные кадровые перестановки. Без вашей помощи…
— Тополь, — прервал его Базотти, — ты всегда был очень хитрым мальчиком.
Пятидесятилетний хитрый мальчик грустно улыбнулся.
— Говори прямо. Ты хочешь, чтобы я начал мстить за Ясеня, как обещал. Но вы должны понять: мстить некому. Это Навуходоносор — или какой там древний царь? — приказал высечь море, потопившее его корабли. А я всю жизнь сражаюсь с людьми, но не со стихией. Малина убила система, а это почти то же самое.
— Значит, службе ИКС не по зубам сразиться с новой российской системой?
Это спросила, конечно, Верба. Спросила нарочно по-итальянски, хотя весь разговор шел традиционно на английском. Спросила, откровенно желая начать перепалку.
Дедушка не клюнул.
— В России еще нет никакой новой системы, — наставительно произнес он.
— В России идет война за власть. А, ввязываясь в войну, никакая спецслужба не сможет соблюсти только свои интересы. Она невольно помогает одной из сторон. Чаще всего обеим сразу. При этом лишь растет число жертв. И война затягивается. Мой принцип — никогда не вмешиваться в войны. У вас другие принципы. Я вам не запрещаю воевать, но и помочь не могу.
Тополь почувствовал, что увязает в зыбучих песках Дедушкиной демагогии — аж в затылке заломило, — и поспешил перевести разговор в практическое русло.
План совместных действий выглядел примерно следующим образом. Подчиненная Дедушке агентура ЦРУ в Кремле и на Лубянке устанавливает постоянное наблюдение за генералом Григорьевым, которого Малин считал своим личным врагом, за высоким покровителем Золтана, за теми начальниками в МВД, кто, по оперативным данным, связан с мафией, и, наконец, за еще тремя фигурами на самом верху, называть которых Дедушка до времени не стал. Службе РИСК при этом рекомендовалось усилить контроль за криминальными авторитетами, особенно Центрального, Кавказского и Уральского регионов, где Ясень выявил четкую тенденцию к слиянию и созданию единого руководства. Ведущая роль отводилась, конечно, Осокорю. Сообщение Тополя о давешнем роковом звонке голосом Осокоря произвело на Дедушку гнетущее впечатление.
— Все сходится, — сказал он, помолчав. — Это не мафия и не СБ. Это мафия совместно с СБ. Ведь убийцы знали про Малина все: даже его спецпароли по операции «71», даже то, что об этом звонке он не расскажет мне…
— Почему не расскажет? — быстро спросила Верба.
— Потому что у нас с Малиным была договоренность: операцию «71» мы проводим полностью независимо друг от друга, вплоть до возникновения форс-мажорных обстоятельств. Звонок Осокоря он таковым обстоятельством не счел.
Иногда Дедушка сильно мудрил в своих оперативно-розыскных мероприятиях, даже Тополь с трудом понимал его, но результаты агентурной деятельности Базотти превосходили все ожидания, и всякий раз приходилось мириться с его мудрежом.
На этот раз случай был особый. Тополь спросил:
— Вы уверены, что Ясеню звонил не сам Осокорь?
— Абсолютно, — сказал Дедушка. — Впрочем, отдайте кассету Спрингеру на экспертизу. Надеюсь, вы захватили другие записи голоса Осокоря?
Со Спрингером поговорили о технических деталях, получили новейшие аппараты спецсвязи и традиционный набор пилюль для всех случаев жизни. А молчавший до этого Сиропулос вдруг сообщил самую последнюю новость:
— В Неаполе скончался Роберто Пьяцци. Дедушка вмиг побелел и хрипло спросил:
— Убили?
— Официальная версия — сердечный приступ.
— Почему молчал?
— Вам надлежало закончить этот немаловажный разговор. — Сиропулос хорошо знал английский но его манера изъясняться была совершенно идиотской. — В деле Роберто мною не наблюдается ничего особо срочного. Врачи еще много лет назад находили у него больное сердце.
Дедушка закрыл лицо руками и надолго замолчал.
— За час до вашего прибытия, — тихо сказал Сиропулос, наклоняясь к Вербе, — Роберто имел телефонный контакт с Базотги. Ему уже в те минуты было нехорошо. А несколько ранее Пьяцци звонил в Москву.
— Кому? — чуть не закричала Верба.
— Не ведаю, — сказал Сиропулос и кивнул в сторону Базотги.
— Проснитесь, Дедушка! — теперь уже действительно заорала Верба. — С кем в Москве разговаривал Пьяцци?
А Дедушка отнял руки от лица, глянул на всех совершенно безумными глазами и прошептал:
— С полковником Чистяковым.
И уронил голову на стол.
В тот же миг Верба прижалась к Тополю и впилась пальцами ему в плечо. Так маленький ребенок в темном лесу инстинктивно хватает взрослого за руку. И Тополя захлестнул такой страх, какого он ни разу не испытывал даже на войне.
Потом были врачи, и какие-то уколы, и самолет в Неаполь для Базотти, и самолет в Москву для них и на прощание все обменивались уже только незначащими фразами, а в дороге Верба уснула: была у нее такая счастливая способность — засыпать где угодно. Только уже на подлете к Москве они обсудили встречу с Дедущкой и многое поняли, но выводы делать было еще рано. Очень рано.
В Москве Тополь уточнил: шеф итальянского ИКСа Роберто Пьяцци перед смертью разговаривал с Григорьевым. Что ж, это был интересный поворот, и родилась идея операции «Золтан». Но дикая, бредовая оговорка Базотти не давала покоя никому из Причастньк даже скептику Тополю, не говоря уже о Вербе. Тень легендарного Седого вновь была потревожена, и Тополь понял что теперь ему вместо Ясеня придется распутывать это совсем тухлое дело.
Потом было экстренное совещание на квартире Ясеня и Вербы. Все были на взводе, и вылилось оно в жуткую бестолковую говорильню. До обсуждения убийства (иди не убийства) Пьяцци так и не добрались, потому что случилось новое, более очевидное и страшное — в Екатеринбурге погиб Осокорь. Все окончательно перепуталось.
Тополь снова сидел на Лубянке, названивал по всему миру, плохо ориентируясь во времени, тем более что в разных странах оно было разным, и тупо смотрел в окно на дождливое, мрачное небо, одинаково серое утром, днем и вечером. Только ночью свет его слегка изменялся. Прилетел Клен из Чечни и взял на себя обработку всех данных следственной группы, а Тополь начал заниматься исключительно операцией «Лайза», то есть приготовлениями к вербовке Разгонова, ведь до встречи с ним оставались уже считанные часы. И тут — ну в самый подходящий момент — нарисовался Кедр с новым кошмаром. Оставшись в малинской квартире после совещания, он провел тщательный осмотр. На всякий случай.
— Гляди, что я нашел, — сказал Кедр. — Последнее стихотворение Ясеня.
Он протянул Тополю потрепанную книжку — деловой дневник Малина, — раскрытую на последней исписанной странице. Сергей со школьных лет таскал с собой всякие блокноты — привычка сразу записывать сочиненное на ходу, в транспорте, в очереди. Новое стихотворение Малина красовалось на листе, датированном 20 августа — днем, до которого он не дожил. И Тополь спросил:
— Что, просит в своей смерти никого не винить?
— Ты почти угадал, Леня. Прочти. И Леня прочел:
Целиком читать было, в общем, не обязательно. Самое жуткое впечатление производил все тот же навязчивый рефрен в конце:
Меня все время гладят против шерсти,
Мне наливают горькое вино,
А в голове всего лишь пять отверстий…
Проделать, что ли, еще одно?..
— Только отверстий получилось чуточку больше — подытожил Тополь.
Я не хотел. Я всех любил. Поверьте.
Но так уж вышло: кончилось кино.
А в голове всего лишь пять отверстий.
Ну что ж, проделаю еще одно.
— А я и не верю в такое самоубийство! — взорвался Кедр. — Тоже мне, Есенин! «До свиданья, друг мой, до свиданья…», «Меня все время гладят против шерсти…» Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?
— Не надо так, Женька. В самоубийство и я не верю но, с другой стороны, ведь он же ничего и никому не сказал, от всех прятался… Что говорит Верба?
— Она сказала довольно странную фразу: «За жизнь любого самоубийцы всегда найдется кого удавить».
— И все?
— И все.
— Ты считаешь, она сможет завтра работать?
— Уверен в этом, — ответил Кедр.
Глава третья
Белка обнаружила записку в воскресенье вечером, вернувшись с дачи. Первая мысль у нее была такая: «Дурака валяет. Завтра приедет обратно. Боже, как мне все надоело!» Потом она еще раз перечитала послание и споткнулась о трогательное совпадение — его фразу «Надоело все». Подумала о том, какие они стали одинаковые за десять лет совместной жизни, и появилась вторая мысль: «А может, поехать к нему?» И тут же сама себе ответила: «Ну уж нет!» Поняла вдруг, что давно не любит Разгонова, что любовь превратилась в привычку, не более, что Андрюшку, конечно, жалко, но на фига ему такой отец, который тоже не любит ни жену, ни сына. «Что, я одна не прокормлю Андрюшку? Родители помогут, в конце концов», — такой была третья мысль. И, продолжая развивать ее, Белка подумала: «Какие мои годы! Еще и замуж выйти смогу. Более удачно. Боже, сколько роскошных мужчин могли быть моими, а я проходила мимо! Из-за этого… прозаика. Вот он, его шедевр: „Уехал в Заячьи Уши. Возвращаться не намерен“. Ну и не возвращайся! А вернешься — я тебя не приму. Может, я уже с другим буду. Позвонить, что ли, Геннадию?» Раздражение и грусть сменились пьянящим весельем и чувством ожидания — ожидания чего-то нового и прекрасного.