Смирнов Василий. Открытие мира

   - Ничего. Я страсть люблю драться.
   - Я тоже страсть люблю драться... Ух, и набью же я сейчас брыластому Двухголовому! - кровожадно воскликнул Шурка, с удовольствием отмечая, какое превосходное впечатление производят его слова на невесту. - И Тихоням кровь пущу... и-и... и качели изломаю. Я очень сильный.
   - И я сильная. Здорово умею царапаться и кусаться. Ну, пошли, пошли! - торопила Катька.
   Шурка решительно повернул обратно к качелям, сделал несколько смелых шагов, потом остановился в раздумье.
   - Знаешь что, - сказал он с опаской, - покуда мы их будем бить, пожалуй, сахарные куколки продадут... и китайских орешков нам не достанется.
   Катька заколебалась.
   - Их там раскупали почем зря... китайские орешки и куколки. Я видел, когда за обедней был.
   - Жа-алко... - тоненько протянула Катька, с сожалением поглядывая на качели и веселящихся, ничего не подозревающих врагов. - Ну ладно, вздохнула она. - Мы потом им наподдадим. Встретим на гулянье и тогда отлупим? Эге?
   - Эге, - сказал Шурка.
   И вдруг почувствовал в себе чужого человека. Он сидел, этот неизвестный человек, в Шурке, в душе его, и нашептывал на ухо: "Трус... трус... трус! На отца обижаешься, а сам говоришь неправду. Ты боишься Двухголового, а перед Катькой бахвалишься. Трус!"
   И ему стало так стыдно, так нехорошо, что рассыпалось его богатство, счастье, и он не знал, что ему лучше сделать: пойти на Волгу и утопиться или признаться во всем Катьке?
   "И зачем тебя дернуло говорить неправду, будто хочется поколотить Олега! - возмущенно спрашивал чужой, справедливый человек, сидящий в Шурке. - Ты хотел покрасоваться перед невестой, чтобы она тебя еще больше любила. Но она и так крепко любит, три раза поцеловала, а тебе все мало. А вот узнает она, какой ты трус, и не будет любить нисколечко".
   У Шурки горели уши, горели щеки, он весь горел, как в огне, как в аду, когда черти поджаривают грешников на сковороде. Лучше бы ему потерять серебряный полтинник, быть избитым до смерти Олегом, лучше бы ему умереть вот сейчас, не понарошку, а взаправду, навсегда умереть, как умер дядя Игнат, и никогда не видеть Катьки, чем говорить ей неправду...
   Нет, Шурка знает, что ему надо сейчас делать.
   - Я все выдумал... знаешь, про сахарную куколку и орешки. Их много, их никто не раскупит, - сказал Шурка с отчаянной прямотой. - И я немножко боялся Олега, а теперь не боюсь... Давай пойдем драться с Двухголовым и Тихонями!
   "Молодец!" - погладил Шурку по голове чужой, хороший человек и пропал, не нашептывал больше ничего в уши.
   Скажи Катька: "Пойдем!" - и драка состоялась бы и неизвестно чем закончилась. Но Катька затрясла косичками, и так сильно, что бантики запрыгали.
   - Нет, - сказала она, не поняв, видимо, Шуркиного состояния. - Нет, это правда - куколок раскупят. И орешки и пряники раскупят. Сегодня у всех деньги есть. Айда на гулянье!
   - Айда! - откликнулся облегченно Шурка и вновь стал богатым и счастливым.
   Глава XXV
   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТРЕХ СЧАСТЛИВЦЕВ
   Чем ближе подходили Шурка и Катька к церковной роще, тем явственнее доносилась до них разноголосая, веселящая сердце музыка гулянья. Вначале это был гул, словно в роще бушевал ветер. Потом из гула выделились мерные зазывные удары барабана, звуки гармоники, вероятно, не одной - так громко слышались переборы кадрили. Стали долетать перезвон бубна, пронзительные ребячьи свистульки, хлопки, говор.
   На обрывистом берегу Гремца, возле поповой бани, под тенью сосен уже отдыхали утомившиеся гуляки - мужики в суконных пиджаках внакидку, цветистые бабы с грудными ребятами, старушки, нищие, осматривавшие содержимое своих котомок и бранившиеся между собой. На примятой траве шелуха подсолнухов, кожура от колбасы, селедочные хвосты, яркие замусоленные бумажки от конфет и иная праздничная дрянь. А музыка все нарастала и нарастала.
   Ребята не выдержали и побежали навстречу барабану, гармоникам, свисткам, говору толпы.
   Они поднялись на пригорок, к дому просвирни, и остановились, тяжело дыша, завороженные необыкновенной картиной, возникшей перед ними.
   Белая, сахарная церковь возвышалась над курчавой зеленью кладбищенских берез. Золотой крест колокольни, закинутый в небо, горел, как кусочек солнца. Вдоль ограды тянулись одним снежным полотнищем сказочные палатки торговцев. И точно радуга упала возле этих палаток на землю: то праздничная, гуляющая толпа народа кишела у палаток, обступала, приценялась, рассматривала возы с горшками, корытами, лаптями, кадушками, горы ситца, граблей и еще невесть чего. За церковью возле школы, в роще, была вторая радуга, круглая. Это на просторной лужайке чинно танцевали кадриль разряженные парни и девки, плотно окруженные любопытными матерями, отцами, бабушками, подростками и ребятней. Оттуда доносился гром барабана, звон бубна и басистые голоса гармоник.
   В роще темнели тарантасы, бились на привязях распряженные лошади, одолеваемые оводами и мухами. Еще дальше, как бы на краю земли, в просветах сосен блестела Волга, и маленький, словно игрушечный, буксирный пароходик медленно поднимался вверх по реке, таща за собой две баржи.
   А на всю эту красоту и благодать ласково взирало солнце, щедро оделяя светом и теплом палатки, церковь, березы, гуляющий народ. И небо голубело, и галки летали, и стрижи вились.
   Вот картина так картина! На эту, картину Шурка согласен смотреть каждый день. Вытаращенными, бегающими от множества впечатлений и красок глазами он впивал в себя сияние живой радуги, глядел на гулянье - и не мог наглядеться, слушал музыку и шум - и не мог наслушаться. Вздрагивающие его ноздри ловили запахи мятных и медовых пряников, каленых и китайских орехов и сластей, можжевелового дыма от самовара квасника.
   Боже мой, если бы Шурка был царем, он каждый день устраивал бы такие торжества и всем мальчишкам и девчонкам давал бы по серебряному полтиннику на гулянье! Почему он не царь и даже не Устин Павлыч Быков и не может оделять всех гостинцами, поить досыта клюквенным квасом? Подождите, друзья-приятели, знакомые и незнакомые ребята, бог даст - Шурка заведет вот такую белую палатку у церкви и только тем и будет заниматься, что устраивать гулянья и дарить вам, милые мои, все, что хочется.
   Он ощупал напуск матроски, сжал его покрепче свободной рукой, а другой потянул за собой Катьку.
   Вскоре они оглохли от приятного галдежа и, рискуя быть раздавленными, продрались к палаткам. На глаза им попались игрушки - лошадки на колесах, куклы в шляпках, с распущенными косами, точь-в-точь такие, как пел в канаве Саша Пупа, трубы и свистульки, пистолеты и прочие чудеса, которых у них не было. Разгоревшись, Катька и Шурка выбирали глазами, что им нравилось, толкаясь и смеясь, указывали пальцами на игрушки, как бы покупая, и кричали друг другу:
   - Чур, это моя!
   - Чур, это моя!
   Они так увлеклись, что мешали другим, настоящим покупателям и, наверное, долго бы не отошли от игрушек, если бы сердитый бородатый продавец не прогнал их прочь.
   Немного опомнившись, Шурка повел Катьку к кваснику. Они выпили по два стакана кислого, мутного и теплого кваса, выпили не торопясь, глоточек по глоточку, стараясь, насколько можно, продлить удовольствие. Шурка независимо и важно расплатился грошиками и копейками, не трогая серебряного капитала. Потом купил Катьке сахарную куколку, а себе сахарные часы. То и другое они съели тут же, не отходя от прилавка, и снова купили куколку и часы, хотя в них было больше картофельной муки и краски, чем сахара. Затем жених подарил своей невесте половину стакана китайских орешков, а остальную часть орехового запаса отправил себе в карман. Он собрался купить, как обещал, и фунт медовых, темных от патоки и изюма пряников, но они оказались очень дорогими, и Катька остановила щедрого жениха, сунувшего было руку за напуск матроски.
   - Побереги, - тоненько сказала маленькая хозяйка. - Разменяешь полтинничек - и его не будет... Давай купим по одному пряничку.
   Они так и сделали. И, жуя пряники, щелкая орехами, довольные и почти сытые, принялись толкаться возле палаток, возов, раскидных столиков, всему радуясь и всем наслаждаясь.
   Бабка Ольга торговала красивую косынку, желтую, по полю голубыми цветочками, прямо как настоящие. В такой косынке молодухам в сенокос ходить. Ай да бабка Ольга, губа не дура! Она хотела померить косынку и уж накинула на голову, да продавец отнял, сказав, что товар нежный, изомнется. Бабка полаяла-поругала немного продавца, но косынку, однако, взяла, так она ей приглянулась, по душе пришлась. Носи на здоровье, бабка Ольга!
   Чужой трезвый мужик выбирал грабли, звонкие, частые и острые, хоть волосы ими чеши. Мужик разворошил весь воз, требуя самых крепких и частых, наконец выбрал, которые сверху лежали: трое больших, двое поменьше и одни грабельки крохотные, на Шуркин и Катькин рост. Вот семья, скажите на милость, - целая деревня! Станет такая семьища с новыми граблями на лугу и как языком слизнет все сено.
   Прошли со своей нянькой барчата из усадьбы, чистенькие, нарядные, а невеселые. Они скулили, чего-то выпрашивали у няньки, а та им отказывала.
   Конечно, им хотелось отведать клюквенного квасу, орешков и сахарных куколок. Бедняги, зря вы по гривеннику за стакан выпитого молока получаете! Зачем деньги, если купить на них ничего не позволяют... Нет, слава тебе, разрешила сердитая нянька. Квас пьют, один стакашек на троих. Экая жалость, и не распробуют как следует... Ага, пряников кулек покупают, должно целый фунт. Ну, это подходяще!
   Словом, было на что глядеть Шурке с Катькой. И ушам тоже хватало работы: слушай не переслушаешь.
   - Ситчик вам к лицу. Чистый атлас. Не маркий, износу не будет! голосисто убеждала робкую бабу нотная, толстая торговка, и аршин летал над ее простоволосой, растрепанной головой, и трещал и стрелял, что твой пугач, раздираемый накрахмаленный ситец.
   - Навались, навались, у кого гроши завелись! - кричал квасник, стоя в одном сапоге, а другим раздувая трехведерный самовар, сыпавший на траву искры.
   - Мятные пряники, вяземские... Сам бы ел, да сыт покуда, съел полпуда. Захочу - пуд сворочу!.. Мятные, вяземские, на меду...
   - Вот оно, счастье! Без проигрыша! Драгоценные вещи и предсказания судьбы... Только за три копейки!
   - Да разве это горшок? Горшок должен звенеть колоколом!
   - Сам ты колокол, пустобрех... Слушай! Али оглох?
   Еле выбрались Шурка и Катька из месива баб, лаптей, мужиков, граблей, ситца.
   У церковной ограды они увидели новое восхитительное зрелище. Щеголеватый парень с чубом, выбившимся из-под коричневого бархатного картуза, сдвинутого на правое ухо, стоял, прислонясь к ограде, и держал на ремне черный ящик. Под стеклом, на сиреневом плюше, ослепительно блестя, плотно лежали золотые и серебряные вещи - часы, портсигары, цепочки, кольца и брошки. Покуривая папиросу, парень искоса щурился на свое богатство, подкидывая на ладони малюсенькие костяные чурбашки с крапинками. Он никого не зазывал, а мужиков около него толпилось множество. Все рассматривали ящик, прищелкивали языками; иные сомневались - настоящее ли это золото и серебро, другие уверяли, что настоящее, облюбовывая вещи. Особенно нравились всем золотые часы. Парень вынул их из-под стекла и, щелкая крышкой, небрежно объяснил:
   - Варшавского золота-с. Известная заграничная фирма - Павел Буре. На двадцати трех камнях... Верный ход-с на пятьдесят лет.
   - Ах, бес! - восхищенно хлопнул себя по карману пьяненький глебовский мужик с деревянной раскрашенной лошадкой под мышкой. - Так-таки на пятьдесят лет? - спросил он, оглядываясь и подмигивая толпе. - А может, на сто?
   - Нет-с, - с достоинством ответил парень. - Ручательство фирмы. Извольте видеть. - Он поиграл часами, спрятал их за стекло и неохотно добавил: - Совершенно даром-с. Любая вещь. По вкусу публики.
   - По ску-усу? Даром?.. Ах, дуй те горой! - еще веселее закричал глебовский гуляка. - Это как же так - даром?
   Парень ловчее облокотился на ограду, переменил положение скрещенных ног, затянутых в лакированные голенища, и лениво процедил сквозь зубы:
   - Очень просто-с... Извольте сыграть костями... Вот так-с.
   Белыми, женскими пальцами, унизанными перстнями, он небрежно бросил чурбашки с крапинками на стекло.
   - У меня выпало семь очков. У вас, разумеется, будет болыне-с... Ничего не имею против. Ваше счастье... Берите любую вещь по вкусу-с.
   - Д-да... Это, брат, без обману, - согласились некоторые из зевак. Воистину - счастье.
   - Кости тоже надо умеючи кидать, - возражали другие, теснясь около черного ящика.
   - Верно! Дело мастера боится.
   - Да уж так. С непривыку как раз и проиграешь.
   - Постой, - остановил и раздвинул всех веселый глебовский мужик. Ну, а ежели меньше очков у меня? - допытывался он.
   - Четвертак-с, - ответил хозяин часов, брошек и колец.
   - Ах, бес! - восхищенно взвизгнул мужик и выронил из-под мышки деревянную лошадку. - Четвертак? Вот те и даром!.. А может, гривенника хватит?
   - Четвертак-с, - твердо повторил парень, зевнул и скучающе отвернулся.
   Этот богач очень походил на Мишу Императора и перстнями, и выговором, и важностью, с которой он держал себя. "Уж не брат ли он Мише Бородулину?" - подумал Шурка. Но брата у Миши Императора, кажется, не было.
   - Ну, держись, золотые часы! Бес тебя заешь! - раззадорился глебовский гуляка и швырнул на стекло ящика деньги, а потом костяные чурбашки.
   - Несчастливый, - кратко сказал, сыграв, парень и небрежно спрятал выигрыш в кармашек жилета. - Пожалуйте, кто желает попробовать? Без денег-с... Так сказать, испытать судьбу-с.
   Без денег играть потянулись многие руки, жилистые, заскорузлые, обожженные солнцем. И удивительно - очков они выкидывали больше, чем хозяйские руки, белые, в перстнях.
   - Счастье-с. Играли бы всурьез, давно часы были ваши.
   - А дай всурьез!
   - Извольте-с.
   - Тринадцать! Чертова дюжина!
   - Двадцать четыре-с.
   - Стой! Обман, братцы! Он, стерва, из рукава другие кости бросает!
   - Чего-с?
   Тут началась такая свалка, что Шурка, как ни любил захватывающие зрелища, вынужден был отойти с Катькой в сторону, подальше от греха. Они видели потом, как из толпы вылетел сперва черный ящик с оборванным ремнем, затем хозяин его, а вдогонку ему покатился по траве бархатный картуз. Парень поднял его, почистил, надвинул на правое ухо, с достоинством отошел к ларькам и опять выставил ящик, теперь на согнутое колено. И чуб вился из-под картуза, и папироса дымила, и новая толпа зевак заслонила великолепное золото и серебро от любопытных Шуркиных и Катькиных глаз.
   - Он жулик? - спросила Катька.
   - Вот еще!
   - А почему били?
   - Завидно. Богатый и счастливый, всех обыгрывает. Вот и били.
   Они купили еще китайских орешков и, пробираясь к барабану, гармоням, натолкнулись на Яшку Петуха.
   Взъерошенный, красный, он торчал у ларька с игрушками и, шмыгая носом, клянчил:
   - Дяденька, нет ли ломаной, завалящей какой... хотя бы и без звонка... за гривенник?
   - Пошел, пошел прочь, пока цел! - гнал Яшку от ларька торговец, грудью, животом и растопыренными ладонями обороняя свое добро.
   Шурка не помнит, как он доставал и отдавал Яшке полтинник, бестолково объясняя свалившееся на них счастье. Зато Яшка лишь самую малую минуточку оторопело взирал на деньги, живо все смекнул и преобразился. О телеграфной спорной чашечке и помину не было. Петух шумно высморкался, утер рукавом нос и, держа полтинник в кулаке, важно заложил руки назад. Он стоял хотя и босой, но богач богачом, покачивался, поплевывал и насвистывал. Поглядев на него, каждый бы сказал и не ошибся, что этот курносый, босоногий счастливчик может зараз откупить, если пожелает, весь ларек с игрушками, да и хозяина его в придачу.
   Торговец не охранял больше свое добро животом и ладонями. Напротив, он пододвигал на край прилавка самое лучшее, самое дорогое: жестяные трубы, пистолеты и пугачи, коробки с пистонами, губные гармошки со звонками и без звонков.
   Яшка критически оглядел прилавок.
   - Такая рвань, смотреть не на что! - проворчал он. - Вон ту гармошку, в коробочке, покажи, - распорядился он, не вынимая из-за спины рук и глазами показывая на полку.
   Торговец покорно подал Яшке коробочку.
   Яшка надул веснушчатые щеки, провел по губам гармошкой, и она запела, зазвенела. Катька рот разинула. Она еще не видывала таких игрушек.
   - Хороша! Выговаривает, как Сморчкова дудка, - шепнул Шурка. Покупай!
   Петух только бровью повел - дескать, много ты понимаешь. Он положил гармошку на прилавок.
   - Звонок ржавый. Один треск. Никакого звона не слышно, - презрительно поморщился Яшка. - Ты мне, дядька, все самые плохие подсовываешь!
   Хозяин ларька молча выложил перед ним новый запас гармошек.
   Яшка выбирал, пробовал, муслил гармошки и не находил того, чего хотел.
   - Что ж ты, господин хороший, кочевряжешься? - с досадой сказал наконец торговец. - Гармошки первый сорт. Али с полтинником жалко расстаться?
   Яшка смерил торговца и его товар уничтожающим взглядом.
   - Дрянь твои гармошки! - плюнул он. - Только выбросить.
   - Ах ты!.. - замахнулся торговец.
   Яшка ощетинился.
   - Тро-онь!.. Хочу - покупаю, хочу - нет... За свои, за кровные.
   И рука торговца повисла в воздухе, а потом бессильно опустилась.
   Победоносно повернулся Яшка спиной к несчастному ларьку, увлекая за собой товарищей.
   У первой же палатки со сластями он обменял гривенник на леденцы, мятные пряники и подсолнухи. Щедро оделил друзей и себя не забыл.
   - А мне показалось - гармошка ничего себе... та, в коробочке, сказал Шурка, хрустя леденцом. - Лучше не найдешь. Зря не купил.
   - За полтинник?! - свистнул Яшка. - Дурака нашел. Я за двугривенный отхвачу - разлюли-малина... настоящую трехрядку. А может, и за гривенник, если посчастливится.
   - А что же не купил? Гривенник был у тебя.
   - Пожалуй, все-таки гривенника маловато, - признался Яшка. Прожевал пряник и сказал: - Понимаешь, вертушка тут есть замечательная. Игра такая... Круглый столик гвоздиками драночными утыкан. А за гвоздиками чего только не навалено, гора горой: и самовар, и гармонь, и сахарницы... Даже корова живая есть.
   - На сто-олике? За гвоздиками? - не поверила Катька.
   - Балда! К березе корова привязана.
   - Ну, ну? - торопил Шурка приятеля, увлекаясь заманчивой вертушкой.
   - Ну, а по гвоздикам перышко бегает. Оно на палке такой приделано, понимаешь? Толкнул чуть палку - перышко побегает-побегает вокруг столика, зацепится за который гвоздичек и остановится... и укажет обязательно вещь, которую можно взять.
   - За гривенник, - понимающе кивнул Шурка.
   - Да.
   - А за пятачок нельзя? - жалобно спросила Катька. - Мамке очень нужна корова.
   Петух не удостоил Растрепу ответом.
   - Мне бы только разик попробовать, руку набить, - сказал он, помолчав. - Зараз трехрядку выиграю.
   - Слушай, это здорово! - восхитился Шурка, и все, что он до этого видел на гулянье, померкло перед вертушкой. Даже черный ящик с часами и кольцами не стоил, в сущности, одного гвоздика вертушки, потому - кто его знает, счастлив ли в костях Шурка, да, может, и взаправду парень жулит и не зря его били. А тут, как говорит Яшка, одна ловкость рук и меткость глаз. А этих пустяков Шурке занимать не придется.
   Ну что нынче за тихвинская, что за гулянье - красота! Прошлый праздник Шурка не замечал ничего подобного.
   Он чувствовал и видел, как рука его, наторевшая в бросании камней, толкает палку - и перышко бегает по гвоздикам и останавливается... Возле чего оно останавливается? Шурке не стоило труда представить себе самую дорогую, желанную вещь.
   - Слушай... а ножичка с костяной ручкой там нет?
   - Как не быть. Фасонистые ножи видел.
   - Ей-богу, мы обделаем это дельце! - уверовал Шурка. - Правда, Катька? И у нас еще останется денежек на гулянье... Веди скорей к вертушке. Где она?
   Яшка повел друзей напрямик через гудящую толпу, ныряя между бабами и мужиками, терпеливо стирая с лица плевки подсолнухов, грозно расталкивая чужих мальчишек и девчонок. Они обходили палатки, не желая нигде останавливаться и терять понапрасну драгоценное время.
   Но один раз остановиться все-таки пришлось. Плюгавый старикашка в диковинном парусиновом балахоне и таком же парусиновом смешном колпаке с кисточкой, с клетчатым платком на голой морщинистой шее восседал на пне, за опрокинутым ящиком, и метал перед собой, как карты, очень большие, тяжелые, что кирпичи, конфетины в зеленых одинаковых обертках. Надо думать, каждая весила не меньше четверти фунта. Ничего себе гостинчик! Съешь - и сыт будешь. На конфетинах были наклеены картинки, изображавшие черноволосую, румяную, как яблоко, глазастую красавицу.
   Старикашка показывал всем желающим свои редкостные гостинцы, просил заметить, в каком положении находятся картинки, и быстро-быстро кидал одну за другой конфетины на ящик, картинками вниз, и приглашал брать любую.
   - За головку - так, за юбочку - пятак, - сипло приговаривал он.
   Ну можно ли не остановиться, когда гостинцы сами в рот просятся, валяются перед тобой кучей и разрешается даром, только не ленись, нагружать ими карманы. Этакое чудо даже в тихвинскую на гулянье не всегда бывает. Во всяком случае, Шурка с таким дивом сталкивался впервые. Видать, он с ума рехнулся, этот старикашка в колпаке с кисточкой, потому - разве лишь слепой не заметит, как ложатся конфетины.
   Шурка толкнул локтем Яшку, а Катьку и толкать не пришлось, она живо протянула белую лапку и - цап-царап! - схватила с ящика одну красавицу прямо за волосы.
   - Ваша конфетка, барышня, ваша! - ласково просипел старикашка. Берите еще, писаная моя, не стесняйтесь.
   Катька и не думала стесняться. Она принялась таскать румянистых красавиц за волосы, так что толпа кругом загудела от восторга. Старикашка заерзал на своем пне и больше не приглашал не стесняться.
   Иногда Катькина лапка повисала над облюбованной конфетиной, не решаясь, за который конец брать. Катька жмурилась, словно вспоминая, как легла картинка, потом смело хватала гостинец за зеленый хвост, и очередная глазастая красавица качалась, подвешенная за голову, на обозрение и хохот народа. Десяток рук, раззадорясь, потянулись к даровым, заманчивым конфетам.
   Старикашка перетасовал конфеты. Шурка нацелился на одну, которая упала, как он хорошо заметил, головкой к нему. Он торопливо схватил ее и так был уверен, что не ошибся, что, не глядя, хотел сунуть подарок в карман.
   - Виноват! - остановил его старикашка.
   Шурка взглянул на гостинец и обмер. Красавица висела в его руке вниз головой.
   Взрыв хохота оглушил Шурку.
   - А-яй-яй, как неприлично, молодой человек! - потешал народ старикашка, стаскивая за кисточку колпак и вытирая рукавом балахона голый, в капельках пота череп. - За недозволенное любопытство - пятачок!
   Шурка чуть не умер со стыда за свою ошибку. Как же он проглядел! Ведь картинка падала правильно, это он помнил точно.
   - Ты, слепня! - сердито прошипел Яшка, награждая приятеля тумаком. Не приметил, так не лезь... Смотри, вот как надо!
   Он решительно протянул руку и сграбастал облюбованную красавицу... за юбку.
   Тут от хохота даже ящик закачался.
   - Леший... когда он успел перевернуть конфетину? - смущенно пробормотал Яшка. - Верно, я не ту взял, - оправдывался он.
   Не хотелось им разменивать полтинники, а пришлось. Старикашка отвалил сдачу пятаками, прямо оттянуло карманы штанов. И сразу пропал интерес к куче даровых сластей. Чуда тут никакого не было, одно мошенничество.
   Но Катькина лапка нет-нет да и появлялась над ящиком и таскала без промаха конфеты по одной в подол.
   Шурке было и завидно и приятно.
   - Вот счастливая девочка! - говорили кругом. - Она все гостинцы перетаскает.
   Наконец и Катька попалась, рассталась со своим пятаком.
   Ребята тронулись дальше.
   Катька весело считала выигранные конфеты и от счастья никак не могла верно сосчитать. Пришлось помогать. Общими стараниями сладкое богатство было сочтено - оказалось девять конфет в бумажках и одна развернутая. Ее немедленно поделили на три равные части.
   - Постный сахар, - сказал Яшка, мрачно шмыгая носом. - И совсем не сладкий.
   - Одна картофельная мука... и соленая какая-то, - еще точнее определил Шурка.
   - Да-а! Поди-ка, соленая. Послаще сахарной куколки, - возразила богатая хозяйка. - Завидно, вот вам и кажется не сладко.
   - И ничего не завидно! - обиделся Шурка. - Везло тебе, как утопленнице, вот и все.
   - Будешь седня* купаться - и утонешь, - зловеще сказал Яшка.
   Катька испугалась.
   - Я не хочу тонуть! Я лучше обратно дедке конфетины отдам...
   Шурка хотя и сердился на Катьку и забыл, что она ему приходится невестой, но не желал, чтобы она утонула. А Яшка не хотел, чтобы она возвращала старому бессовестному хрычу гостинцы. Но Катька была счастливая, уж это правда, как ни вертись, а счастливые, все говорят, утопленники. Вот беда! Как бы устроить так, чтобы Катька осталась счастливой и не утопленницей?
   Шуркина голова заработала.
   - Может, тебе и не везло вовсе как утопленнице. Может, ты... просто здорово подглядывала, а? - с надеждой спросил он.
   - Ага! - обрадовалась Катька. - Я здорово подглядывала.
   - Ну, значит, можешь купаться, сколько тебе влезет, - милостиво разрешил Яшка. - Не утонешь до самой смерти.
   Катька была спасена. Но теперь Шурку донимал и мучил проигранный пятачок.
   - Как ты подглядывала? - спросил он завистливо.
   - Ну как? Глазами... Один зажмурю, другим высматриваю. Дедко - он чудак: кидает-кидает конфетины и все перевертывает. Быстро-быстро перевертывает... а я примечаю. Головкой на меня картинку кидает, а она раз! - и ножками ложится.
   - Ври! - в один голос воскликнули Яшка и Шурка, пораженные простым Катькиным открытием.