Смирнов Василий Александрович
Открытие мира
Василий Александрович СМИРНОВ
Открытие мира
Повесть
Послесловие В. Чалмаева
Повесть старейшего русского советского писателя о дореволюционной деревне, о детстве пытливого, умного мальчика из крестьянской семьи, о любви к Родине.
________________________________________________________________
СОДЕРЖАНИЕ:
Глава I. Вечер
Глава II. Шурка домовничает
Глава III. Весенняя улица
Глава IV. Забавы, драки и зрелища
Глава V. Страх и любовь
Глава VI. Шурка не хочет на небо
Глава VII. Сказка про Счастливую палочку
Глава VIII. Самое непонятное
Глава IX. Крапива учит уму-разуму
Глава X. Шоссейка и ее люди
Глава XI. Усадьба
Глава XII. Измена Катьки Растрепы
Глава XIII. Бездонный омут
Глава XIV. Когда земляника горькая
Глава XV. Пастух сердится
Глава XVI. Отец
Глава XVII. Питерские подарки
Глава XVIII. Интересные разговоры
Глава XIX. Утро на Волге
Глава XX. Шурка завидует гусям
Глава XXI. Праздничный стол
Глава XXII. Ребячье царство
Глава XXIII. Неожиданные открытия
Глава XXIV. Первый поцелуй
Глава XXV. Приключения трех счастливцев
Глава XXVI. Тревожная ночь
Глава XXVII. Чудо, вымоленное Шуркой
Глава XXVIII. Барский луг
Глава XXIX. Лето красное
Глава XXX. Прикован к постели
Глава XXXI. Гроза
Глава XXXII. Шурка перестает быть маленьким
В. Чалмаев. "Все, все настоящее, взаправдашнее!"
Словарь
________________________________________________________________
Глава I
ВЕЧЕР
Шурке грустно. Он сидит, поджав ноги, на подоконнике, тоскливо водит пальцем по холодному стеклу и тянет:
- Ма-амка, я по-вою?
Третий день на улице весеннее ненастье. Крупными каплями, со стуком бьет косой дождь в окно. Струйки воды бегут вниз по рябому стеклу, просачиваются сквозь гнилую, дырявую раму и мочат Шуркины штаны. Глухо шумит ветер, хлопает оторванной дранкой по крыше, без устали дует в щели. Не час и не два торчит Шурка на подоконнике. Он продрог, но уходить не желает.
Из-за переборки, от зыбки, в которой спит годовалый братик Ванятка, протянута к окну веревка с петлей на конце. Заворочается, захнычет во сне братик - Шурка ловит застывшей ногой петлю и дергает что есть мочи веревку.
- Дрыхни... оглашенный!
Скрипит очеп - березовая жердь, просунутая в железное кольцо, накрепко ввинченное в матицу*; ныряет зыбка, ударяясь о переборку. Давит и жалит гадюка-петля босую сизую ногу.
_______________
* Словарь местных и устаревших слов и выражений, а также понятий, обычаев, предметов обихода и т. д., обозначенных звездочкой, находится в конце книги.
Смутно различает Шурка за окном голые ветви лип с набухшими почками. Ветер неистово трясет ветви, пригибает вниз, а они, гибкие, скользкие, вырываются и опять глядят в небо. Что они там высматривают? Чего ждут?..
Если прищуриться - видны Шурке зеленые стрелы осоки, пробившие рыжую прошлогоднюю траву у колодца, черное, разъехавшееся во все стороны месиво дороги и мутные лужи с дождевыми лопающимися пузырями.
Значит, и завтра не перестанет дождь, опять нельзя будет идти гулять. "Кобеднишних"* башмаков не дают, а старые в починке у дяди Прохора. Вот и сиди в избе, смотри, как пугало, в окно да качай зыбку. Больно интересно!
А, поди, есть на свете ребята, которые зыбок не качают и носят настоящие, с голенищами, сапоги. Таким ребятам и дождик нипочем. Как Олег Двухголовый, навертят они на ноги портянок побольше, туго натянут за ушки высокие сапоги, оденутся потеплее - и айда! Запруды делают, меленки ставят, плоты и пароходы по лужам пускают...
Обещала неделю назад прийти из-за Волги бабуша Матрена, мать дяди Прохора, и принести башмаки из починки.
И вот - бабуши нет, и башмаков нет, и сказку про Счастливую палочку некому рассказывать...
А Яшка Петух хоть в опорках, либо отцовых, либо материных, да, наверное, гуляет. Один Шурка торчит в избе, разнесчастный он человек!
По справедливости сказать, Шурка не раз за эти ненастные дни совался на улицу. Мать опорки ему давала, в которых корову доит, и портянки давала, не отказывала. Что ж из того? Грязища вокруг избы непролазная, опорки на каждом шагу сваливаются, и ребят не видно. А дождик, словно нарочно, как выглянет Шурка на улицу, еще пуще принимается хлестать. Совсем на весну не похоже. Лучше бы уж не давали Шурке опорок! По крайности было б о чем плакать. А сейчас и плакать не о чем. Но плакать хочется...
В избе сумрачно, сыро и холодно. Даже кот Васька, озорник рыжий, как забрался с утра на печь, так и не слезает. Наверное, и Ваське грустно.
Все раздражает сегодня Шурку, все ему не нравится. В избе повернуться негде. А тут еще кухню и спальню отгородили тонкими тесовыми переборками. Еле вместились в крошечном пространстве, которое зовется залой, драгоценная материна горка с посудой, стол и две лавки. Не расскачешься, брат!
На полу валяются Шуркины игрушки: оловянный солдатик на одной ноге, юла, камешки, стекляшки, деревянные чурочки. Смотреть на них неохота - до чего надоели! И стол этот горбатый надоел, и горка с запотевшими стеклами надоела, и табуретка вот эта, раскоряка, опротивела. Разве пнуть ее ногой?
Скоро в избе совсем стемнеет. Надо ложиться спать, потому что керосину в лампе - на донышке. А спать, как назло, не хочется.
Вечер мог быть длинным и завлекательным, если бы мамка согрела самовар. Желтопузый, словно поп в ризе, он тускло блестит на полице*. Но чай пить не с чем. Сахар весь вышел, а батя не прислал еще денежек из Питера. И сам не едет. Все это очень и очень грустно.
Только одной Шуркиной матери нипочем. Будто и не касается ее ненастье и то, что батя денежек не шлет и сам не едет. Закатав на полных, сильных руках рукава ситцевой кофты и подоткнув с боков старенькую холстяную юбку, мать как ни в чем не бывало шлепает по кухне опорками, гремит посудой, шумит веником. И молчит. Уж хоть бы ругалась - все лучше: было б у Шурки законное право покапризничать вволю. Так нет, не ругается - до чего хитрая! А ведь отлично знает, что Шурке смерть хочется пореветь.
- Мамка... ма-амка же!.. Я по-во-ою?
- Да вой, вой... чтоб тебя разорвало! - сердито отвечает из кухни мать.
Получив это долгожданное разрешение, в великом наслаждении скулит Шурка бездомной собачонкой:
- У-у-у... А-а-а... У-у-у...
Все его маленькое, непонятное для взрослых горе вложено в этот тоскливый вой.
Никогда, видно, не проглянет солнышко, не дождаться ясных, теплых денечков. И батя, видать, никогда не приедет из Питера. И голубей под гуменную плетюху* не заманить Шурке. И башмаков он не увидит, и сказку про Счастливую палочку не услышит... Разве не обидно?
Слезы дождевыми каплями бегут по щекам.
- У-у-у...
- Затянул... ровно по покойнику, - раздраженно говорит мать, высовываясь из кухни. - Разбуди у меня Ванюшку, дёру получишь.
Прядь русых волос сердито упала на ее круглую румяную щеку. Синим холодом стынут глаза. Ой, не миновать Шурке страшенной дёры!
Ну и пусть! Покорным движением он подставляет загорбок. Нарочно отодвигается от окна, чтобы удобнее было его бить. И мякнет голос у матери. Покосившись, Шурка видит, как тревожно взлетают густые темные брови, голубое тепло брызжет из-под них.
- Ну о чем ты воешь, дурашка? Хоть бы господа бога побоялся, коли матери родной не стыдно. Ведь не маленький, в школу осенью пойдешь... Ну чего ты?
Дёры не будет. Можно не отвечать.
Неподвижными заплаканными глазами уставился Шурка в окно. Низкие серые тучи мчатся по небу, как лохматые волки. Они задевают маковки лип, цепляются за ветви, точно собираясь прыгнуть на землю. Жутко Шурке... А ну как это и в самом деле волки, в избу величиной, с глазищами, что колеса, и с зубами, как у бороны? Такие волки мигом загрызут Шурку, как загрызли прошлым летом в Заполе Апраксеину корову.
- А-а!.. У-у-у! - тихонько воет Шурка, цепенея от страха.
С улицы на него надвигается темень - черное чудище, проглатывает дальние лужи, колодец, дорогу, подбирается к избе... А волчьи тучи все ниже, ниже. Серые когтистые лапищи гнут ветви липы, скользят по ее стволу... И вот - волки царапаются в окно.
Шурка рад бы зажмурить глаза, да не может. Рад бы закричать - голоса нет. Рад-радешенек бы с подоконника улепетнуть, да ноги не бегут. Совсем пропал Шурка. Мокрые оскаленные морды волков прикасаются к его лицу. Б-р-р! Изо всех сил обороняется Шурка.
На помощь! На помощь! Дайте Шурке в руки Счастливую палочку, он только подержится за нее - и сил наберется. Скорее, люди добрые!
Где там! Дремучий лес кругом, ни души не видать, и Счастливая палочка осталась дома, за сундуком. Один-одинешенек Шурка, а волки наседают с четырех сторон, зубами щелкают, когтями царапают, хвостами нетерпеливыми бьют... Совсем одолели серые Шурку. Прощай, Яшка Петух, погибает твой товарищ!..
Но вдруг чьи-то большие, сильные руки отнимают Шурку у волков. Руки бережно приподнимают его и несут по воздуху над полями, лесами, деревнями, несут далеко-далеко, в сказочное царство, где никогда не бывает ненастья и можно гулять без башмаков. Руки ласково гладят Шурку по стриженой голове, и знакомый голос (чей - он не может вспомнить) шепчет в самое ухо:
- Молочка похлебай, Санька... али водицы испей. Я тебе кусочек сахарцу где-то спрятала.
- Дай... - просит Шурка, не открывая глаз и судорожно всхлипывая. Сахарцу дай...
Невидимые добрые руки суют ему в рот сладкий огрызок. Шурка медленно сосет сахар, чувствуя озябшим телом живое, мягкое тепло. Еще раз-другой всхлипывает с тоненьким носовым свистом и крепко засыпает.
Глава II
ШУРКА ДОМОВНИЧАЕТ
Утром его разбудил кот Васька. Должно быть, прямо с улицы махнул непрошеный гость на кровать и, как всегда, разлегся барином на подушке.
Прикосновение холодной шерсти потревожило Шурку. Он заворочался, запыхтел. Извиняясь за беспокойство, Васька лизнул теплым шершавым языком сонную голову хозяина.
- Лижи... как следует... лентяй рыжий, - пробормотал Шурка, нежась и не раскрывая глаз. - За ухом полижи. Там у меня... чешется.
Мурлыкая, Васька старательно принялся за работу. Шурка ворочал головой, ежась от приятного щекочущего озноба. В закрытых глазах, в радужном свете, плавали розовые, зеленые, синие круги. Он приложил к глазам ладонь - круги померкли, словно утонули. Отнял ладонь - снова всплыли сияющие круги. Они сталкивались, рассыпали огненные звездочки. Так бывало всегда, если по избе гуляло солнышко.
Обрадовавшись, Шурка чуть было не открыл глаза, но вспомнил вчерашнее ненастье, и у него сжалось сердце: неужто и сегодня не высунешься на улицу?
С тревогой и тайной надеждой прислушался.
Кажется, дождь не барабанил в окна. И не слышно, чтобы ветер хлопал оторванной на крыше щепой. Другие, радующие душу звуки окружали Шурку.
В избе мирно ворковал, надо быть ползая по полу, братик Ванятка:
- Ба-а... бу-у... ба-а...
Ему тонюсенько подтягивал самоварный свистунчик. Ого! Значит, Шурка сегодня пьет чай. Интересно, откуда завелся у матери сахар?
С улицы доносилась хлопотливая разноголосица грачей, воробьев и галок. У колодца звенели ведра. Под окнами протяжно и счастливо ростились, кудахтали куры. Все это что-нибудь да значило.
Но главная и, пожалуй, самая верная примета солнечного дня была в сенях, откуда приглушенно доносился знакомый голос. Мать пела:
Уж ка-ак мой ми-ло-ой хо-ор-ош...
Черно-обро-вый да при-го-ож...
Господи, да не ослышался ли Шурка?
Нет, точно: в сенях распевает мамка. Вот она что-то уронила и перестала петь, беззлобно обругала себя шатуном безруким, повозилась, потопала и опять залилась жаворонком:
Мне по-да-ро-чек принес...
По-да-ро-чек до-ро-гой,
С ру-ки пе-ер-стень... зо-о-ло-той...
Скрипнула дверь, песня порхнула в избу, прилетела из кухни в спальню и зазвенела в Шуркиных ушах. Даже кот Васька заслушался, перестал мурлыкать и лизать голову своего повелителя.
Мне-е не до-рог твой по-ода-рок...
До-ро-га... твоя... лю-бо-овь!
Могла ли так весело петь мамка, если на улице шел дождь? Ясное дело, не могла.
Шурка решительно оттолкнул кота и открыл глаза.
Ему пришлось сразу сощуриться. Солнца было столько - даже глазам больно. Ух, какой просторной и высокой показалась сейчас Шурке родная изба! Будто раздвинулись ее стены, приподнялся потолок и на приволье разгуливало по избе солнышко. Оно начистило до блеска запоры и ручки материной горки, зажгло на стене лампу, приделало к часам золотые стрелки, протянуло от переплетов оконных рам косую решетку теней на полу. Братик гонялся по этой решетке за светлыми зайчиками. И на кровати, возле Шурки, по складкам одеяла скакал здоровенный зайчище. А в голубое окно с улицы глядели неподвижные липы. И были они окутаны, точно дымом, нежно-зеленой паутиной распустившейся листвы.
Изловчившись, Шурка накрыл солнечного зайца ладошкой. Заяц тотчас вскочил ему на руку. Шурка засмеялся, потянулся, позевал вволю и стал одеваться. И давно было пора - на столе звенела чайная посуда.
- Ма-ам, где сахарцу взяла? - весело спросил Шурка.
- Устин Павлыч в долг отпустил. От тяти перевод пришел. Напьемся чаю, сбегаю на станцию на почту, денежек получу.
Помрачнело в избе, словно за тучу спряталось солнышко. Шурка захныкал:
- Да-а... мне с Ванькой це-елый день сидеть... Не бу-уду!
- Я тебе пятачок дам, - посулила мать.
- Обманешь?
- Не обману.
Встрепенулся Шурка, прояснилось в избе, снова заиграло солнце.
- И сахарцу кусочек дашь?
- Дам.
- И пеклеванника принесешь горбуху?
- Принесу.
- И... и селедку?
- Ах ты жадюга! - рассмеялась мать. - Не стыдно с родной матерью торговаться? Будет тебе и селедка.
- С молокой? - настойчиво выяснял важные подробности Шурка.
- Уж какую дадут.
- Во-она, какую дадут! А ты всякую-то не бери. С молокой требуй, она скуснее, - серьезно поучал Шурка. И пригрозил на всякий случай: - Смотри, мамка, обманешь - худо будет, никогдашеньки домовничать не останусь!
За чаем Шурка вспомнил страшный сон про волков и выговорил еще одно условие.
- Мам, напиши тяте письмо... Пусть он мне ружье купит, как у барчат в усадьбе... Ну, похуже, только всамделишное, чтобы пульками стреляло. Я всех волков перебью... Напишешь?
- Ладно, напишу.
Уходя, мать наказала от дому не отлучаться, - может, бабушка из-за Волги придет. Спичками не баловаться, в чулан не лазить. Нищих в избу не пускать, а говорить: "Бог подаст". Цыплят накормить пшеном, а Ванюшку манной кашей, что в печке стоит, в кружке. И, боже упаси, не есть каши самому.
На последнее замечание Шурка страшно обиделся.
- Когда я ел? Невидаль какая... ка-ша! Да не останусь я, коли так. Не останусь!
Пришлось матери отступного давать - второй кусок сахару.
Экое богатство нынче на Шурку сыплется!
Потопала мать по избе и чулану, переоделась и ушла. Остался Шурка домовничать, как большой.
Хозяином обошел он двор и сени, проверил щеколды на запертых дверях, заодно цыплятам пшена горсти три отпустил, чтобы больше к этому делу не возвращаться. Постоял на крыльце минутку-другую, послушал весенний гомон грачей, пощурился на высокое солнце, на просыхающие заманчивые лужи, зеленую игольчатую траву, на курчавые липы (вкусен липовый, только что проглянувший листок, он душист и точно помазан маслом), вздохнул и побрел в избу, где давно верещал покинутый братик Ванятка.
- Нишкни, орун!
Хорошо жить парнишкам, которые с братиками не нянчатся. Вольготные птицы эти парнишки! Куда захотели, туда и полетели. Привалит ли когда Шурке такое счастье?
С горя съел он сахар, сразу оба куска. Стало немного легче. Все-таки не каждый мальчишка грызет сахар по два куска зараз. Другой бы и рад-радешенек подомовничать за махонький огрызок, да его не оставляют. Или оставляют, да сахару не дают. Спасибо мамке, хоть этим не обижает.
Успокоив братика и самого себя, Шурка вспомнил неотложное дело: плести из конского волоса лески для удочек. Дело это требовало страсть какого умения, по крайней мере так казалось Шурке.
Из потайного уголка вытащил он изрядную косицу драгоценного белого волоса, припасенного еще зимой, когда пьяный залесский ямщик уснул у водопоя и орава ребятни, облюбовав смирного коренника тройки, отхватила ножом полхвоста и братски поделила добычу. Хорош был этот волос - длинный, крепкий и до того прозрачный, что вытащи волосинку, протяни ее - и не разглядишь, будто нет ничего в руках. Вот провалиться на этом месте, если Шурка не поймает на белую леску самой что ни на есть хитрой и крупной рыбы, какая водится в Волге!
Терпеливо отсчитывает Шурка волосинки, ровняет их и вяжет голомёна*: в четыре волосинки - на глупых пескарей, в семь волосин - на прожорливых ершей, пугливых ельцов и юрких окунишек, в двенадцать и больше - на редкостных лещей, щук и голавлей, которые еще никогда не клевали у Шурки, но беспременно нынче будут клевать - и он выкинет на берег, как заправский рыболов, золотого леща фунтов на десять или длинную, точно полено, щуку... Ну не Шурка, так отец поймает, когда приедет из Питера. Он оценит Шуркины удочки по достоинству. Может статься, и даже наверное, привезет батя удильных крючков - червячных, на живца, и самых крохотных, которые зовутся мухольными; привезет свинца для грузил и настоящие поплавки. Не какие-нибудь пробки от бутылок, а точеные поплавки, круглые и продолговатые, ярко раскрашенные, как у дьячкова сына. То-то славно будет! На такие удочки с городскими поплавками, говорят, рыба сама нанизывается... А уж лесок Шурка наготовит пропасть - рви, не жалей.
Знаменитый на селе рыбарь дядя Ося Тюкин учил Шурку вить лески на коленке. Выходили у дяди Оси лески первый сорт, ровные и, главное, тянучие, как резина. А каждому мальчишке известно - тянучую леску даже сом пудовый не оборвет. Однако, как ни старался Шурка постичь мастерство дяди Оси, ничего не вышло. Приходится сейчас вить лески по старому ребяческому способу - на крючках.
Шурка выдернул из веника два прута с сучками и живо превратил их в отличные крючки. Натянул на гвоздь одно из приготовленных голомён и стал крутить.
Славная выходит леска. И уж видит Шурка тихую волжскую заводь, ныряющий поплавок и бьющегося в руках полосатого окуня...
Под окном свист.
Шурка бросил удочки и прильнул к стеклу. Так и есть - Яшка Петух скачет на одной ноге по луже. Вместо рубахи на нем, как всегда, старый отцовский жилет с оторванными карманами. Штаны Петуха засучены выше колен. Жилет свисает по голяшки. И выходит смешно, будто Яшка гуляет без штанов. Он шлепает по воде, свистит, трясет копной нечесаных волос и всячески дает понять, что он самый счастливый человек на свете. Курносое широкое лицо его так и сверкает веснушками.
Яшка живет в барской усадьбе рядом с селом, на берегу Волги. Отец его, дядя Родя Петушков, служит там конюхом, а мать - работницей. Шурка очень любит дядю Родю, большого, сильного и веселого человека. Яшка не похож на дядю Родю, но и его можно любить. Яшка Петух - низкорослый черноглазый крепыш-непоседа. Он смел, умеет драться, мастак бродить и свистеть. Среди сельских мальчишек нет ему равного по свисту. Он передразнивает любую птицу. Шурка почти на голову выше Яшки, но трусоват, худой, белобрысый, погулять тоже не прочь, а свистеть не умеет.
Впрочем, это не мешает ему быть закадычным другом Яшки Петуха.
Знаками и криком Шурка зовет приятеля в избу. Не проходит и минуты, как Яшка знает все подробности невеселых Шуркиных дел. Надо же так случиться, что Яшка, как нарочно, свободен целый день! Отец повез управляющего в город, до вечера не вернется, мамка прихворнула, на работу в поле не пошла и сама нянчится с сестренкой. Яшка мечтал провести на свободе этот чудесный денек вместе с Шуркой. И вот все рушится.
- Гулять не пойдешь?
- Мамка не велела.
- И у дома не велела? - нарочито удивляется Петух.
Шурке понятна тайная мыслишка приятеля. Он колеблется.
- Не-ет... у дома... сказала... можно.
- Так айда, Саня, липовые листочки жрать!
- Надо братика кашей накормить, - вспомнил Шурка.
- Манной? Давай, давай! - охотно соглашается Яшка. - Я подсоблю тебе. Где каша?
Они гремят заслоном, пачкаются сажей, шарят в печи.
- Ням-ням... ня-ам! - радостно воркует Ванятка и тянется ручонками к знакомой глиняной кружке.
- Попробовать надо, - решительно говорит Яшка, не сводя глаз с каши. - Может, каша... пересолена. Ты знаешь, Саня, малым ребятам нельзя соленое давать. Помереть могут.
Шурка помнит строгий наказ матери. А пенки на каше такие румяные. И потом, вдруг каша и в самом деле пересолена? Еще греха наживешь, погубишь братика!
По очереди они залезают деревянной ложкой в кружку. На Ванятку стараются не смотреть. Он ползает по полу вокруг стола и скулит.
- Кажется... посолена в аккурат, - по-честному признается Шурка.
- Что-то не распробовал, - отвечает Петух. - Дай еще ложечку.
Пробуют два и три раза. Наконец убеждаются - каша ничего, не опасная, кормить Ванятку можно. Но вот беда - осталось ее в кружке на донышке.
- Только раздразнишь... реветь зачнет... Давай хлебом его накормим? предлагает Яшка, слизывая языком с губ вкусные манные крупинки. - Малые ребята, Саня, стра-асть хлеб любят!
Так они и делают. Остатки каши братски делят - по две с половиной ложки достается да горелых поскребышей немного. Ванятка получает хлебный мякиш, плачет и давится. Няньки утешают его, как могут: Яшка проходится колесом по избе, свистит, подражая скворцу; Шурка лепит из мякиша лошадок и куколок.
Ваня, миленький, не плачь,
Я куплю тебе калач...
Ваня, миленький, не вой,
Я куплю тебе другой...
проникновенно поет Шурка, сидя на корточках перед братиком.
- Скоро мама придет, Ване гостинчик принесет... Глянь, какая лошадка получилась - с хвостом!
Ванятка отъедает лошадке голову и перестает плакать.
- Хороша-а! - восхищенно шепчет Яшка, заглядывая в глиняную кружку и ногтем отковыривая невесть как оставшуюся манную засушинку. - Знаешь, я бы чугун каши манной съел, ей-богу!
- Брюхо лопнет.
- Не лопнет. Давай поспорим!
- Хва-ат! Откуда я тебе чугун каши возьму?
- То-то же!.. Ну, пошли гулять.
Глава III
ВЕСЕННЯЯ УЛИЦА
Няньки бережно выносят и сажают Ванятку на крыльцо. Чтобы Ванятка не вздумал ползать и, грехом, не пересчитал крутые ступеньки, его старательно обкладывают со всех сторон дерюгами, рваньем, поленьями, старыми ведрами, попавшимися под руку. Целая гора отрезает путь к ступенькам. Ванятка сидит на крыльце, точно в крепости.
Искусные Шуркины руки делают из хлебного мякиша лошадок, коровок, куколок и соблазнительно раскладывают все это перед братиком. Затем следуют очень важные переговоры. Надо быть дураком набитым, чтобы не играть такими славными игрушками. Ваня - умный парнишка, верно? И он не станет плакать, когда они полезут на липу, вот на ту, двойняшку, эге? И на ступеньки он глядеть не будет. Что в них, в ступеньках? Они - бука, бяка и бо-бо.
- Бу-ка... бо-о... бя-ка... - охотно соглашается Ванятка.
Он смеется, показывая во рту два белых зуба, как два кусочка сахару.
У Ванятки свой мир, свои развлечения. Вот он приметил зеленую навозную муху. Пузатая, мохноногая, сидит она на дерюжке, блестя, как живая бусина, и чешет задними лапками дымчатые крылышки. Высунув от восхищения язык, Ванятка ловит растопыренными ручонками муху. Няньки подсобляют ему. Общими стараниями муха поймана, ребята обрывают ей крылья, сажают верхом на хлебного коня и сбегают с крыльца.
Наше тебе почтение, широкая весенняя улица, с грязью и зеленью, с голубой небесной крышей, с заманчивыми переулками, навесами, косыми заборами, колодцем, бревнами! Прими, весенняя улица, в свою компанию соскучившихся по простору двух друзей.
Низкий поклон вам, глубокие лужи, высокие липы, мягкие травы. Прочь с дороги, куры, петухи и кошки! Летят, свистят, орут два друга, сметая все на безудержном пути.
Лужа! Дай воды студеной, брызни в лицо, на штаны и рубашку.
Солнышко! Погрей и обсуши, сделай такую ласковую милость.
Молодая травка! Позволь примять тебя белыми пятками, покувыркаться всласть и вволю.
Липа-матушка! Уважь Шурку с Яшкой, приспусти пониже гибкие коричневые ветки. Разреши, голубушка, полакомиться твоими пахучими, клейкими листочками.
Друзья исследуют вдоль и поперек лужи, гудят волжскими пароходами, понарошку удят рыбу. Пачкаются в дорожной грязи, скачут козлами через бревна, висят на заборе вниз головами, захлебываясь радостным визгом. Они облюбовывают самую высоченную липу и бесстрашно карабкаются по шершавому стволу. Вот ребята и на макушке.
Все село, будто на столе, лежит перед ними. Кажется, протяни руку - и достанешь до соломенных крыш, придавленных здоровенными жердями. И каких только нет крыш! Дырявые, провалившиеся, глиняного цвета, с задранными у коньков снопами, похожими на взъерошенные бороды; новехонькие, белесые, гладко причесанные; покатые, как крутые горы, и отлогие, с ямами и буграми. На одной старой крыше, с плешиной свежей соломы, ребята замечают березку. Она выпустила листочки и растет себе, словно на земле.
- Это у дяди Оси, - говорит Шурка.
- Нет, у Марьи Бубенец, - поправляет Яшка. - Смотри, труба с одной только стороны побелена. Прошлый год Саша Пупа белил да и грохнулся, пьяный, с крыши. Я помню.
- Как думаешь, большущая вырастет береза?
- Эге.
- И грибы будут?
- Конечно. Где береза, там и грибы.
- Нет, крыша провалится, - подумав, говорит Шурка. - Кабы подпорки сделать, тогда бы непременно выросла береза, большущая-пребольшущая... и грибы... белые. Стали бы мы с тобой, Яша, по грибы на крышу лазить!
- А Марья Бубенец поймала бы нас и отодрала за уши, - насмешливо подхватывает Яшка Петух и щелкает Шурку по лбу. - Эх ты, выдумщик!
Открытие мира
Повесть
Послесловие В. Чалмаева
Повесть старейшего русского советского писателя о дореволюционной деревне, о детстве пытливого, умного мальчика из крестьянской семьи, о любви к Родине.
________________________________________________________________
СОДЕРЖАНИЕ:
Глава I. Вечер
Глава II. Шурка домовничает
Глава III. Весенняя улица
Глава IV. Забавы, драки и зрелища
Глава V. Страх и любовь
Глава VI. Шурка не хочет на небо
Глава VII. Сказка про Счастливую палочку
Глава VIII. Самое непонятное
Глава IX. Крапива учит уму-разуму
Глава X. Шоссейка и ее люди
Глава XI. Усадьба
Глава XII. Измена Катьки Растрепы
Глава XIII. Бездонный омут
Глава XIV. Когда земляника горькая
Глава XV. Пастух сердится
Глава XVI. Отец
Глава XVII. Питерские подарки
Глава XVIII. Интересные разговоры
Глава XIX. Утро на Волге
Глава XX. Шурка завидует гусям
Глава XXI. Праздничный стол
Глава XXII. Ребячье царство
Глава XXIII. Неожиданные открытия
Глава XXIV. Первый поцелуй
Глава XXV. Приключения трех счастливцев
Глава XXVI. Тревожная ночь
Глава XXVII. Чудо, вымоленное Шуркой
Глава XXVIII. Барский луг
Глава XXIX. Лето красное
Глава XXX. Прикован к постели
Глава XXXI. Гроза
Глава XXXII. Шурка перестает быть маленьким
В. Чалмаев. "Все, все настоящее, взаправдашнее!"
Словарь
________________________________________________________________
Глава I
ВЕЧЕР
Шурке грустно. Он сидит, поджав ноги, на подоконнике, тоскливо водит пальцем по холодному стеклу и тянет:
- Ма-амка, я по-вою?
Третий день на улице весеннее ненастье. Крупными каплями, со стуком бьет косой дождь в окно. Струйки воды бегут вниз по рябому стеклу, просачиваются сквозь гнилую, дырявую раму и мочат Шуркины штаны. Глухо шумит ветер, хлопает оторванной дранкой по крыше, без устали дует в щели. Не час и не два торчит Шурка на подоконнике. Он продрог, но уходить не желает.
Из-за переборки, от зыбки, в которой спит годовалый братик Ванятка, протянута к окну веревка с петлей на конце. Заворочается, захнычет во сне братик - Шурка ловит застывшей ногой петлю и дергает что есть мочи веревку.
- Дрыхни... оглашенный!
Скрипит очеп - березовая жердь, просунутая в железное кольцо, накрепко ввинченное в матицу*; ныряет зыбка, ударяясь о переборку. Давит и жалит гадюка-петля босую сизую ногу.
_______________
* Словарь местных и устаревших слов и выражений, а также понятий, обычаев, предметов обихода и т. д., обозначенных звездочкой, находится в конце книги.
Смутно различает Шурка за окном голые ветви лип с набухшими почками. Ветер неистово трясет ветви, пригибает вниз, а они, гибкие, скользкие, вырываются и опять глядят в небо. Что они там высматривают? Чего ждут?..
Если прищуриться - видны Шурке зеленые стрелы осоки, пробившие рыжую прошлогоднюю траву у колодца, черное, разъехавшееся во все стороны месиво дороги и мутные лужи с дождевыми лопающимися пузырями.
Значит, и завтра не перестанет дождь, опять нельзя будет идти гулять. "Кобеднишних"* башмаков не дают, а старые в починке у дяди Прохора. Вот и сиди в избе, смотри, как пугало, в окно да качай зыбку. Больно интересно!
А, поди, есть на свете ребята, которые зыбок не качают и носят настоящие, с голенищами, сапоги. Таким ребятам и дождик нипочем. Как Олег Двухголовый, навертят они на ноги портянок побольше, туго натянут за ушки высокие сапоги, оденутся потеплее - и айда! Запруды делают, меленки ставят, плоты и пароходы по лужам пускают...
Обещала неделю назад прийти из-за Волги бабуша Матрена, мать дяди Прохора, и принести башмаки из починки.
И вот - бабуши нет, и башмаков нет, и сказку про Счастливую палочку некому рассказывать...
А Яшка Петух хоть в опорках, либо отцовых, либо материных, да, наверное, гуляет. Один Шурка торчит в избе, разнесчастный он человек!
По справедливости сказать, Шурка не раз за эти ненастные дни совался на улицу. Мать опорки ему давала, в которых корову доит, и портянки давала, не отказывала. Что ж из того? Грязища вокруг избы непролазная, опорки на каждом шагу сваливаются, и ребят не видно. А дождик, словно нарочно, как выглянет Шурка на улицу, еще пуще принимается хлестать. Совсем на весну не похоже. Лучше бы уж не давали Шурке опорок! По крайности было б о чем плакать. А сейчас и плакать не о чем. Но плакать хочется...
В избе сумрачно, сыро и холодно. Даже кот Васька, озорник рыжий, как забрался с утра на печь, так и не слезает. Наверное, и Ваське грустно.
Все раздражает сегодня Шурку, все ему не нравится. В избе повернуться негде. А тут еще кухню и спальню отгородили тонкими тесовыми переборками. Еле вместились в крошечном пространстве, которое зовется залой, драгоценная материна горка с посудой, стол и две лавки. Не расскачешься, брат!
На полу валяются Шуркины игрушки: оловянный солдатик на одной ноге, юла, камешки, стекляшки, деревянные чурочки. Смотреть на них неохота - до чего надоели! И стол этот горбатый надоел, и горка с запотевшими стеклами надоела, и табуретка вот эта, раскоряка, опротивела. Разве пнуть ее ногой?
Скоро в избе совсем стемнеет. Надо ложиться спать, потому что керосину в лампе - на донышке. А спать, как назло, не хочется.
Вечер мог быть длинным и завлекательным, если бы мамка согрела самовар. Желтопузый, словно поп в ризе, он тускло блестит на полице*. Но чай пить не с чем. Сахар весь вышел, а батя не прислал еще денежек из Питера. И сам не едет. Все это очень и очень грустно.
Только одной Шуркиной матери нипочем. Будто и не касается ее ненастье и то, что батя денежек не шлет и сам не едет. Закатав на полных, сильных руках рукава ситцевой кофты и подоткнув с боков старенькую холстяную юбку, мать как ни в чем не бывало шлепает по кухне опорками, гремит посудой, шумит веником. И молчит. Уж хоть бы ругалась - все лучше: было б у Шурки законное право покапризничать вволю. Так нет, не ругается - до чего хитрая! А ведь отлично знает, что Шурке смерть хочется пореветь.
- Мамка... ма-амка же!.. Я по-во-ою?
- Да вой, вой... чтоб тебя разорвало! - сердито отвечает из кухни мать.
Получив это долгожданное разрешение, в великом наслаждении скулит Шурка бездомной собачонкой:
- У-у-у... А-а-а... У-у-у...
Все его маленькое, непонятное для взрослых горе вложено в этот тоскливый вой.
Никогда, видно, не проглянет солнышко, не дождаться ясных, теплых денечков. И батя, видать, никогда не приедет из Питера. И голубей под гуменную плетюху* не заманить Шурке. И башмаков он не увидит, и сказку про Счастливую палочку не услышит... Разве не обидно?
Слезы дождевыми каплями бегут по щекам.
- У-у-у...
- Затянул... ровно по покойнику, - раздраженно говорит мать, высовываясь из кухни. - Разбуди у меня Ванюшку, дёру получишь.
Прядь русых волос сердито упала на ее круглую румяную щеку. Синим холодом стынут глаза. Ой, не миновать Шурке страшенной дёры!
Ну и пусть! Покорным движением он подставляет загорбок. Нарочно отодвигается от окна, чтобы удобнее было его бить. И мякнет голос у матери. Покосившись, Шурка видит, как тревожно взлетают густые темные брови, голубое тепло брызжет из-под них.
- Ну о чем ты воешь, дурашка? Хоть бы господа бога побоялся, коли матери родной не стыдно. Ведь не маленький, в школу осенью пойдешь... Ну чего ты?
Дёры не будет. Можно не отвечать.
Неподвижными заплаканными глазами уставился Шурка в окно. Низкие серые тучи мчатся по небу, как лохматые волки. Они задевают маковки лип, цепляются за ветви, точно собираясь прыгнуть на землю. Жутко Шурке... А ну как это и в самом деле волки, в избу величиной, с глазищами, что колеса, и с зубами, как у бороны? Такие волки мигом загрызут Шурку, как загрызли прошлым летом в Заполе Апраксеину корову.
- А-а!.. У-у-у! - тихонько воет Шурка, цепенея от страха.
С улицы на него надвигается темень - черное чудище, проглатывает дальние лужи, колодец, дорогу, подбирается к избе... А волчьи тучи все ниже, ниже. Серые когтистые лапищи гнут ветви липы, скользят по ее стволу... И вот - волки царапаются в окно.
Шурка рад бы зажмурить глаза, да не может. Рад бы закричать - голоса нет. Рад-радешенек бы с подоконника улепетнуть, да ноги не бегут. Совсем пропал Шурка. Мокрые оскаленные морды волков прикасаются к его лицу. Б-р-р! Изо всех сил обороняется Шурка.
На помощь! На помощь! Дайте Шурке в руки Счастливую палочку, он только подержится за нее - и сил наберется. Скорее, люди добрые!
Где там! Дремучий лес кругом, ни души не видать, и Счастливая палочка осталась дома, за сундуком. Один-одинешенек Шурка, а волки наседают с четырех сторон, зубами щелкают, когтями царапают, хвостами нетерпеливыми бьют... Совсем одолели серые Шурку. Прощай, Яшка Петух, погибает твой товарищ!..
Но вдруг чьи-то большие, сильные руки отнимают Шурку у волков. Руки бережно приподнимают его и несут по воздуху над полями, лесами, деревнями, несут далеко-далеко, в сказочное царство, где никогда не бывает ненастья и можно гулять без башмаков. Руки ласково гладят Шурку по стриженой голове, и знакомый голос (чей - он не может вспомнить) шепчет в самое ухо:
- Молочка похлебай, Санька... али водицы испей. Я тебе кусочек сахарцу где-то спрятала.
- Дай... - просит Шурка, не открывая глаз и судорожно всхлипывая. Сахарцу дай...
Невидимые добрые руки суют ему в рот сладкий огрызок. Шурка медленно сосет сахар, чувствуя озябшим телом живое, мягкое тепло. Еще раз-другой всхлипывает с тоненьким носовым свистом и крепко засыпает.
Глава II
ШУРКА ДОМОВНИЧАЕТ
Утром его разбудил кот Васька. Должно быть, прямо с улицы махнул непрошеный гость на кровать и, как всегда, разлегся барином на подушке.
Прикосновение холодной шерсти потревожило Шурку. Он заворочался, запыхтел. Извиняясь за беспокойство, Васька лизнул теплым шершавым языком сонную голову хозяина.
- Лижи... как следует... лентяй рыжий, - пробормотал Шурка, нежась и не раскрывая глаз. - За ухом полижи. Там у меня... чешется.
Мурлыкая, Васька старательно принялся за работу. Шурка ворочал головой, ежась от приятного щекочущего озноба. В закрытых глазах, в радужном свете, плавали розовые, зеленые, синие круги. Он приложил к глазам ладонь - круги померкли, словно утонули. Отнял ладонь - снова всплыли сияющие круги. Они сталкивались, рассыпали огненные звездочки. Так бывало всегда, если по избе гуляло солнышко.
Обрадовавшись, Шурка чуть было не открыл глаза, но вспомнил вчерашнее ненастье, и у него сжалось сердце: неужто и сегодня не высунешься на улицу?
С тревогой и тайной надеждой прислушался.
Кажется, дождь не барабанил в окна. И не слышно, чтобы ветер хлопал оторванной на крыше щепой. Другие, радующие душу звуки окружали Шурку.
В избе мирно ворковал, надо быть ползая по полу, братик Ванятка:
- Ба-а... бу-у... ба-а...
Ему тонюсенько подтягивал самоварный свистунчик. Ого! Значит, Шурка сегодня пьет чай. Интересно, откуда завелся у матери сахар?
С улицы доносилась хлопотливая разноголосица грачей, воробьев и галок. У колодца звенели ведра. Под окнами протяжно и счастливо ростились, кудахтали куры. Все это что-нибудь да значило.
Но главная и, пожалуй, самая верная примета солнечного дня была в сенях, откуда приглушенно доносился знакомый голос. Мать пела:
Уж ка-ак мой ми-ло-ой хо-ор-ош...
Черно-обро-вый да при-го-ож...
Господи, да не ослышался ли Шурка?
Нет, точно: в сенях распевает мамка. Вот она что-то уронила и перестала петь, беззлобно обругала себя шатуном безруким, повозилась, потопала и опять залилась жаворонком:
Мне по-да-ро-чек принес...
По-да-ро-чек до-ро-гой,
С ру-ки пе-ер-стень... зо-о-ло-той...
Скрипнула дверь, песня порхнула в избу, прилетела из кухни в спальню и зазвенела в Шуркиных ушах. Даже кот Васька заслушался, перестал мурлыкать и лизать голову своего повелителя.
Мне-е не до-рог твой по-ода-рок...
До-ро-га... твоя... лю-бо-овь!
Могла ли так весело петь мамка, если на улице шел дождь? Ясное дело, не могла.
Шурка решительно оттолкнул кота и открыл глаза.
Ему пришлось сразу сощуриться. Солнца было столько - даже глазам больно. Ух, какой просторной и высокой показалась сейчас Шурке родная изба! Будто раздвинулись ее стены, приподнялся потолок и на приволье разгуливало по избе солнышко. Оно начистило до блеска запоры и ручки материной горки, зажгло на стене лампу, приделало к часам золотые стрелки, протянуло от переплетов оконных рам косую решетку теней на полу. Братик гонялся по этой решетке за светлыми зайчиками. И на кровати, возле Шурки, по складкам одеяла скакал здоровенный зайчище. А в голубое окно с улицы глядели неподвижные липы. И были они окутаны, точно дымом, нежно-зеленой паутиной распустившейся листвы.
Изловчившись, Шурка накрыл солнечного зайца ладошкой. Заяц тотчас вскочил ему на руку. Шурка засмеялся, потянулся, позевал вволю и стал одеваться. И давно было пора - на столе звенела чайная посуда.
- Ма-ам, где сахарцу взяла? - весело спросил Шурка.
- Устин Павлыч в долг отпустил. От тяти перевод пришел. Напьемся чаю, сбегаю на станцию на почту, денежек получу.
Помрачнело в избе, словно за тучу спряталось солнышко. Шурка захныкал:
- Да-а... мне с Ванькой це-елый день сидеть... Не бу-уду!
- Я тебе пятачок дам, - посулила мать.
- Обманешь?
- Не обману.
Встрепенулся Шурка, прояснилось в избе, снова заиграло солнце.
- И сахарцу кусочек дашь?
- Дам.
- И пеклеванника принесешь горбуху?
- Принесу.
- И... и селедку?
- Ах ты жадюга! - рассмеялась мать. - Не стыдно с родной матерью торговаться? Будет тебе и селедка.
- С молокой? - настойчиво выяснял важные подробности Шурка.
- Уж какую дадут.
- Во-она, какую дадут! А ты всякую-то не бери. С молокой требуй, она скуснее, - серьезно поучал Шурка. И пригрозил на всякий случай: - Смотри, мамка, обманешь - худо будет, никогдашеньки домовничать не останусь!
За чаем Шурка вспомнил страшный сон про волков и выговорил еще одно условие.
- Мам, напиши тяте письмо... Пусть он мне ружье купит, как у барчат в усадьбе... Ну, похуже, только всамделишное, чтобы пульками стреляло. Я всех волков перебью... Напишешь?
- Ладно, напишу.
Уходя, мать наказала от дому не отлучаться, - может, бабушка из-за Волги придет. Спичками не баловаться, в чулан не лазить. Нищих в избу не пускать, а говорить: "Бог подаст". Цыплят накормить пшеном, а Ванюшку манной кашей, что в печке стоит, в кружке. И, боже упаси, не есть каши самому.
На последнее замечание Шурка страшно обиделся.
- Когда я ел? Невидаль какая... ка-ша! Да не останусь я, коли так. Не останусь!
Пришлось матери отступного давать - второй кусок сахару.
Экое богатство нынче на Шурку сыплется!
Потопала мать по избе и чулану, переоделась и ушла. Остался Шурка домовничать, как большой.
Хозяином обошел он двор и сени, проверил щеколды на запертых дверях, заодно цыплятам пшена горсти три отпустил, чтобы больше к этому делу не возвращаться. Постоял на крыльце минутку-другую, послушал весенний гомон грачей, пощурился на высокое солнце, на просыхающие заманчивые лужи, зеленую игольчатую траву, на курчавые липы (вкусен липовый, только что проглянувший листок, он душист и точно помазан маслом), вздохнул и побрел в избу, где давно верещал покинутый братик Ванятка.
- Нишкни, орун!
Хорошо жить парнишкам, которые с братиками не нянчатся. Вольготные птицы эти парнишки! Куда захотели, туда и полетели. Привалит ли когда Шурке такое счастье?
С горя съел он сахар, сразу оба куска. Стало немного легче. Все-таки не каждый мальчишка грызет сахар по два куска зараз. Другой бы и рад-радешенек подомовничать за махонький огрызок, да его не оставляют. Или оставляют, да сахару не дают. Спасибо мамке, хоть этим не обижает.
Успокоив братика и самого себя, Шурка вспомнил неотложное дело: плести из конского волоса лески для удочек. Дело это требовало страсть какого умения, по крайней мере так казалось Шурке.
Из потайного уголка вытащил он изрядную косицу драгоценного белого волоса, припасенного еще зимой, когда пьяный залесский ямщик уснул у водопоя и орава ребятни, облюбовав смирного коренника тройки, отхватила ножом полхвоста и братски поделила добычу. Хорош был этот волос - длинный, крепкий и до того прозрачный, что вытащи волосинку, протяни ее - и не разглядишь, будто нет ничего в руках. Вот провалиться на этом месте, если Шурка не поймает на белую леску самой что ни на есть хитрой и крупной рыбы, какая водится в Волге!
Терпеливо отсчитывает Шурка волосинки, ровняет их и вяжет голомёна*: в четыре волосинки - на глупых пескарей, в семь волосин - на прожорливых ершей, пугливых ельцов и юрких окунишек, в двенадцать и больше - на редкостных лещей, щук и голавлей, которые еще никогда не клевали у Шурки, но беспременно нынче будут клевать - и он выкинет на берег, как заправский рыболов, золотого леща фунтов на десять или длинную, точно полено, щуку... Ну не Шурка, так отец поймает, когда приедет из Питера. Он оценит Шуркины удочки по достоинству. Может статься, и даже наверное, привезет батя удильных крючков - червячных, на живца, и самых крохотных, которые зовутся мухольными; привезет свинца для грузил и настоящие поплавки. Не какие-нибудь пробки от бутылок, а точеные поплавки, круглые и продолговатые, ярко раскрашенные, как у дьячкова сына. То-то славно будет! На такие удочки с городскими поплавками, говорят, рыба сама нанизывается... А уж лесок Шурка наготовит пропасть - рви, не жалей.
Знаменитый на селе рыбарь дядя Ося Тюкин учил Шурку вить лески на коленке. Выходили у дяди Оси лески первый сорт, ровные и, главное, тянучие, как резина. А каждому мальчишке известно - тянучую леску даже сом пудовый не оборвет. Однако, как ни старался Шурка постичь мастерство дяди Оси, ничего не вышло. Приходится сейчас вить лески по старому ребяческому способу - на крючках.
Шурка выдернул из веника два прута с сучками и живо превратил их в отличные крючки. Натянул на гвоздь одно из приготовленных голомён и стал крутить.
Славная выходит леска. И уж видит Шурка тихую волжскую заводь, ныряющий поплавок и бьющегося в руках полосатого окуня...
Под окном свист.
Шурка бросил удочки и прильнул к стеклу. Так и есть - Яшка Петух скачет на одной ноге по луже. Вместо рубахи на нем, как всегда, старый отцовский жилет с оторванными карманами. Штаны Петуха засучены выше колен. Жилет свисает по голяшки. И выходит смешно, будто Яшка гуляет без штанов. Он шлепает по воде, свистит, трясет копной нечесаных волос и всячески дает понять, что он самый счастливый человек на свете. Курносое широкое лицо его так и сверкает веснушками.
Яшка живет в барской усадьбе рядом с селом, на берегу Волги. Отец его, дядя Родя Петушков, служит там конюхом, а мать - работницей. Шурка очень любит дядю Родю, большого, сильного и веселого человека. Яшка не похож на дядю Родю, но и его можно любить. Яшка Петух - низкорослый черноглазый крепыш-непоседа. Он смел, умеет драться, мастак бродить и свистеть. Среди сельских мальчишек нет ему равного по свисту. Он передразнивает любую птицу. Шурка почти на голову выше Яшки, но трусоват, худой, белобрысый, погулять тоже не прочь, а свистеть не умеет.
Впрочем, это не мешает ему быть закадычным другом Яшки Петуха.
Знаками и криком Шурка зовет приятеля в избу. Не проходит и минуты, как Яшка знает все подробности невеселых Шуркиных дел. Надо же так случиться, что Яшка, как нарочно, свободен целый день! Отец повез управляющего в город, до вечера не вернется, мамка прихворнула, на работу в поле не пошла и сама нянчится с сестренкой. Яшка мечтал провести на свободе этот чудесный денек вместе с Шуркой. И вот все рушится.
- Гулять не пойдешь?
- Мамка не велела.
- И у дома не велела? - нарочито удивляется Петух.
Шурке понятна тайная мыслишка приятеля. Он колеблется.
- Не-ет... у дома... сказала... можно.
- Так айда, Саня, липовые листочки жрать!
- Надо братика кашей накормить, - вспомнил Шурка.
- Манной? Давай, давай! - охотно соглашается Яшка. - Я подсоблю тебе. Где каша?
Они гремят заслоном, пачкаются сажей, шарят в печи.
- Ням-ням... ня-ам! - радостно воркует Ванятка и тянется ручонками к знакомой глиняной кружке.
- Попробовать надо, - решительно говорит Яшка, не сводя глаз с каши. - Может, каша... пересолена. Ты знаешь, Саня, малым ребятам нельзя соленое давать. Помереть могут.
Шурка помнит строгий наказ матери. А пенки на каше такие румяные. И потом, вдруг каша и в самом деле пересолена? Еще греха наживешь, погубишь братика!
По очереди они залезают деревянной ложкой в кружку. На Ванятку стараются не смотреть. Он ползает по полу вокруг стола и скулит.
- Кажется... посолена в аккурат, - по-честному признается Шурка.
- Что-то не распробовал, - отвечает Петух. - Дай еще ложечку.
Пробуют два и три раза. Наконец убеждаются - каша ничего, не опасная, кормить Ванятку можно. Но вот беда - осталось ее в кружке на донышке.
- Только раздразнишь... реветь зачнет... Давай хлебом его накормим? предлагает Яшка, слизывая языком с губ вкусные манные крупинки. - Малые ребята, Саня, стра-асть хлеб любят!
Так они и делают. Остатки каши братски делят - по две с половиной ложки достается да горелых поскребышей немного. Ванятка получает хлебный мякиш, плачет и давится. Няньки утешают его, как могут: Яшка проходится колесом по избе, свистит, подражая скворцу; Шурка лепит из мякиша лошадок и куколок.
Ваня, миленький, не плачь,
Я куплю тебе калач...
Ваня, миленький, не вой,
Я куплю тебе другой...
проникновенно поет Шурка, сидя на корточках перед братиком.
- Скоро мама придет, Ване гостинчик принесет... Глянь, какая лошадка получилась - с хвостом!
Ванятка отъедает лошадке голову и перестает плакать.
- Хороша-а! - восхищенно шепчет Яшка, заглядывая в глиняную кружку и ногтем отковыривая невесть как оставшуюся манную засушинку. - Знаешь, я бы чугун каши манной съел, ей-богу!
- Брюхо лопнет.
- Не лопнет. Давай поспорим!
- Хва-ат! Откуда я тебе чугун каши возьму?
- То-то же!.. Ну, пошли гулять.
Глава III
ВЕСЕННЯЯ УЛИЦА
Няньки бережно выносят и сажают Ванятку на крыльцо. Чтобы Ванятка не вздумал ползать и, грехом, не пересчитал крутые ступеньки, его старательно обкладывают со всех сторон дерюгами, рваньем, поленьями, старыми ведрами, попавшимися под руку. Целая гора отрезает путь к ступенькам. Ванятка сидит на крыльце, точно в крепости.
Искусные Шуркины руки делают из хлебного мякиша лошадок, коровок, куколок и соблазнительно раскладывают все это перед братиком. Затем следуют очень важные переговоры. Надо быть дураком набитым, чтобы не играть такими славными игрушками. Ваня - умный парнишка, верно? И он не станет плакать, когда они полезут на липу, вот на ту, двойняшку, эге? И на ступеньки он глядеть не будет. Что в них, в ступеньках? Они - бука, бяка и бо-бо.
- Бу-ка... бо-о... бя-ка... - охотно соглашается Ванятка.
Он смеется, показывая во рту два белых зуба, как два кусочка сахару.
У Ванятки свой мир, свои развлечения. Вот он приметил зеленую навозную муху. Пузатая, мохноногая, сидит она на дерюжке, блестя, как живая бусина, и чешет задними лапками дымчатые крылышки. Высунув от восхищения язык, Ванятка ловит растопыренными ручонками муху. Няньки подсобляют ему. Общими стараниями муха поймана, ребята обрывают ей крылья, сажают верхом на хлебного коня и сбегают с крыльца.
Наше тебе почтение, широкая весенняя улица, с грязью и зеленью, с голубой небесной крышей, с заманчивыми переулками, навесами, косыми заборами, колодцем, бревнами! Прими, весенняя улица, в свою компанию соскучившихся по простору двух друзей.
Низкий поклон вам, глубокие лужи, высокие липы, мягкие травы. Прочь с дороги, куры, петухи и кошки! Летят, свистят, орут два друга, сметая все на безудержном пути.
Лужа! Дай воды студеной, брызни в лицо, на штаны и рубашку.
Солнышко! Погрей и обсуши, сделай такую ласковую милость.
Молодая травка! Позволь примять тебя белыми пятками, покувыркаться всласть и вволю.
Липа-матушка! Уважь Шурку с Яшкой, приспусти пониже гибкие коричневые ветки. Разреши, голубушка, полакомиться твоими пахучими, клейкими листочками.
Друзья исследуют вдоль и поперек лужи, гудят волжскими пароходами, понарошку удят рыбу. Пачкаются в дорожной грязи, скачут козлами через бревна, висят на заборе вниз головами, захлебываясь радостным визгом. Они облюбовывают самую высоченную липу и бесстрашно карабкаются по шершавому стволу. Вот ребята и на макушке.
Все село, будто на столе, лежит перед ними. Кажется, протяни руку - и достанешь до соломенных крыш, придавленных здоровенными жердями. И каких только нет крыш! Дырявые, провалившиеся, глиняного цвета, с задранными у коньков снопами, похожими на взъерошенные бороды; новехонькие, белесые, гладко причесанные; покатые, как крутые горы, и отлогие, с ямами и буграми. На одной старой крыше, с плешиной свежей соломы, ребята замечают березку. Она выпустила листочки и растет себе, словно на земле.
- Это у дяди Оси, - говорит Шурка.
- Нет, у Марьи Бубенец, - поправляет Яшка. - Смотри, труба с одной только стороны побелена. Прошлый год Саша Пупа белил да и грохнулся, пьяный, с крыши. Я помню.
- Как думаешь, большущая вырастет береза?
- Эге.
- И грибы будут?
- Конечно. Где береза, там и грибы.
- Нет, крыша провалится, - подумав, говорит Шурка. - Кабы подпорки сделать, тогда бы непременно выросла береза, большущая-пребольшущая... и грибы... белые. Стали бы мы с тобой, Яша, по грибы на крышу лазить!
- А Марья Бубенец поймала бы нас и отодрала за уши, - насмешливо подхватывает Яшка Петух и щелкает Шурку по лбу. - Эх ты, выдумщик!