Смирнов Василий. Открытие мира

   - Ничего не выдумщик, - обижается Шурка, возвращая приятелю два щелчка. - Сам же говоришь: где береза, там и грибы.
   - Я про лес... Ты слушай ухом, а не брюхом.
   Перебранка не мешает друзьям таращить глаза во все стороны. За речкой Гремец, поделившей село на две неравные части, белеют новой дранкой избы Вани Духа, тетки Апраксеи, глухого Антипа. Точно раскаленная сковорода, горит на солнце красная железная крыша лавки Устина Павлыча Быкова. Выше ее в селе только церковь да колокольня.
   Село окружают поля. На юг они спускаются к Волге. Там, на крутояре, за березовой рощей, схоронилась барская усадьба. Рядом с ней, в сосновом бору, - школа. На север поля обрезает пустошь Голубинка. Туда Шурка и Яшка бегают летом по ягоды и грибы. За пустошью тянутся Глинники: под разлапыми елками там отлично родятся маслята, рыжики и даже настоящие белые грибы. А в глухих, потаенных ямах, когда-то вырытых горшелями, добывавшими глину, и теперь заросших по краям дидельником, мохом и осокой, живут расчудесные караси, золотые и серебряные, с черными и светлыми хребтами, смотря по цвету воды в ямах. Ребятня ловит карасей в жаркие июльские дни гуменными корзинами, половиками, а то и просто штанами и рубахами.
   Еще дальше, за Глинниками, начинается Заполе - дремучий лес, куда Шурка и Яшка боятся ходить. Говорят, этому лесу нет конца и, главное, там водятся лешие.
   На восток убегает к станции шоссейная дорога с полосатыми верстовыми столбами, а на западе, почти сразу за гуменниками, приткнулась соседняя деревня Глебово.
   Шурка и Яшка глазеют на весь этот огромный заманчивый мир и не могут досыта наглядеться.
   В волжском поле пашут мужики. Стаи грузных белоносых грачей и вертлявых галок кружатся над ними. Кукует на Голубинке первая кукушка. По шоссейке тарахтит подвода. В селе заливаются скворцы. Влажный воздух пахнет просыхающей землей, забористой, как хрен, зеленью и еще чем-то немного соленым. И солнышко гладит теплой ладошкой непокрытые ребячьи головы...
   - А мне батя привезет из Питера ружье... как у барчат, - хвастается Шурка.
   - Ври!
   - Отсохни рука! - крестится Шурка. И, заметив, что Яшка все-таки не верит, Шурка, сам того не замечая, выдумывает: - Письмо прислал, батя-то... Пишет - купил на ярмарке ружье... Дуло длиннущее, стреляет малюсенькими пульками. Ложа что зеркало, так и блестит, а курок... Постой, какой же курок? - припоминает он. - Да, железный, крючочком. Чуть тронешь - так ружье и выпалит.
   Сказал - и сам поверил. В синем конверте с печатями и маркой лежит письмо отца в горке, на сахарнице.
   - Слушай, это здорово! - восхищенно говорит Яшка. - Раз купил, продавать обратно не будет, привезет... Ах, леший тебя задери, вот подарочек! Постреляем, Саня, а?
   - Ого, как постреляем!
   Вытянув руку, прищурил Шурка глаз и щелкнул языком. Ружье стреляло что надо. Яшка тоже поцелился рукой, надул щеки, выстрелил и тяжело вздохнул.
   - Второй год гармошку клянчу... губную, со звонком, - знаешь? Обещал батька, а не покупает.
   - Купит в праздник, вот увидишь, - говорит Шурка убежденно. - Дядя Родя да не купит? Сказа-ал!
   - Хорошо бы... У тебя - ружье, у меня - гармошка... Двухголовый от зависти лопнет! Верно?
   Качаясь на гибких сучьях, Шурка и Яшка играют в бурю, жуют нежные маслянистые почки и сморщенные розовато-зеленые листочки.
   - Скусно?
   - Очень скусно!
   В самый разгар пиршества снизу доносятся грохот и плач.
   - Братик свалился с крыльца, - безошибочно определяет Шурка.
   Он стремительно летит на землю, обдирая кожу на руках и голых коленках. Яшка спускается за другом с не меньшей поспешностью.
   Крепость разрушена. Перед крыльцом, в грязи, лежит и плачет Ванятка. Рубашонка у него задрана, словно для порки. Кривые ноги братика почему-то оказались в ведре, а полосатая от грязи голова, с царапинами и синей шишкой на лбу, покоится на сосновом полене.
   В иное время няньки вдосталь бы похохотали, сейчас не до того. Перепуганные, они торопливо вытаскивают Ванятку из грязи, моют, ласкают и лечат. К шишке прикладывают чудодейственную дверную скобу, предварительно начистив медь кирпичом. Царапины смачивают слюной и заклеивают листьями подорожника. Пуще всего стараются доморощенные лекари, чтобы Ванятка не орал. Они корчат смешные рожицы, показывают, как ползает бука рогата, как сорока кашку варит, - ничего не помогает. Ванятка захлебывается слезами и криком.
   Ах, если бы можно было принять эти проклятые ссадины и шишку на себя! Десять, тридцать, сто царапин и шишек вытерпит Шурка и не охнет. Должно, придется ему сегодня отведать не пеклеванника с изюмом и анисом, не селедки с молокой, а обыкновенных вожжей.
   Позднее раскаяние охватывает Шурку. Зачем он не послушался матери? Сидел бы дома, играл с братиком, лески бы вил и не знал горя.
   - Все ты... сманил! - сердито говорит он приятелю. - "Пойдем гулять"! Вот и догулялись.
   - За шиворот я тебя тащил, да? - оправдывается Петух. - Коли так, оставайся один.
   - Ну и уходи!
   - Ну и уйду!
   - Ну и проваливай!
   Яшка поворачивается, скрывается за углом избы. Некоторое время слышен его удаляющийся безразличный свист. Потом и он стихает.
   Ушел Яшка Петух. И пусть. Будто Шурка один играть не умеет! Да пожалуйста, одному-то еще интереснее.
   С необыкновенным воодушевлением принимается Шурка успокаивать братика. Осененный счастливой мыслью, он волтузит палкой старое ведро, которое ушибло Ванятку. Гром, грохот на улице. Можно подумать - целая орава жестянщиков починяет ведра.
   - Вот тебе, негодяй, вот тебе! Будешь у меня знать, как милому Ваняточке бо-бо делать! - приговаривает Шурка, что есть мочи работая палкой. - Он наклоняется к ведру и грозно спрашивает: - Что, больно?.. На, получай еще, падеро* ржавое!
   Ванятка следит мокрыми глазами, как скачет палка по ведру, и перестает плакать. Он ползком подбирается к обидчику и, раскрыв рот, высунув на сторону язык, с наслаждением принимается сам колотить щепочкой ненавистное ведро.
   Шуркин расчет оправдался.
   И медная дверная ручка сделала свое дело. Шишка на лбу братика заметно уменьшилась. И царапины на лице не так видны. Пожалуй, минует няньку порка.
   Управившись с этими делами, Шурка оглядывается - один он на улице. Ему становится скучно. И зачем он прогнал Яшку?
   - Все из-за тебя, пузан! - горестно бормочет он, косясь на братика. Как мы хорошо играли... В жизни так больше не поиграешь. У-у, ревун проклятущий! Вот дам раза - забудешь у меня, как с крыльца падать.
   Но ему лень нашлепать Ванятку. Так бы, кажется, и провалился сквозь землю, до чего скучно! Тоскливо бродит он около крыльца, пробует заняться удилищами, припасенными с осени, и бросает. Тошнехонько!
   С грустью подходит Шурка к углу избы, за которым скрылся разлюбезный дружище Петух. Стоит Шурка, потупив глаза в землю, со стыдом вспоминает ссору. Ну конечно, во всем виноват только он, Шурка... Ах, начать бы все сызнова! Он не прочь покликать Яшку, да поздно. Укатил Петух к себе в усадьбу, зови - не услышит.
   Тоскливо вздыхая, поднимает Шурка невеселые глаза, и - о, чудо из чудес! - из-за угла показывается лохматая голова приятеля.
   От радости у Шурки падает и начинает шибко стучать в груди сердце. Шурке хочется плакать, смеяться, скакать на одной ноге, обнять приятеля. Но какой-то чужой, противный человек, сидящий в Шурке, заставляет его безразлично отвернуться, уйти на крыльцо и, закусив до боли губу, играть с братиком.
   Проходит мучительная минута. Шурка как бы невзначай оглядывается угол пуст, Яшка ушел, и на этот раз окончательно.
   Бросив Ванятку, Шурка крадется к углу, вытянув шею, заглядывает и чуть не сталкивается лбом с Яшкой.
   Они молчат, исподлобья смотрят друг на друга. Со стороны кажется вот-вот они вцепятся в волосы.
   Яшка нащупал под ногой камешек и толкнул его. Камешек покатился к Шурке, и тот возвратил его ногой обратно. Яшка снова толкнул камешек, и Шурка опять вернул его.
   - Чур, я вожу! - скороговоркой сказал Яшка, не глядя на Шурку. Держись, попаду в ногу!
   - Водило! - рассмеялся Шурка. - Да тебе с двух шагов не попасть.
   Примирение состоялось.
   Они поиграли в камешек, потом в "куру"*, потом, забыв наказ Шуркиной матери, усадили Ванятку в тележку, сделанную из обыкновенного ящика, и покатили на гумно ловить голубей.
   Глава IV
   ЗАБАВЫ, ДРАКИ И ЗРЕЛИЩА
   Гумно встречает друзей весенним угощением - молодым щавелем и вороньими опестышами. Листочки щавеля торчат по пригоркам, будто крохотные заячьи уши. Ребята набивают щавелем рты и жуют, перекосив лица. Даже слезы выступают, до чего кисло. Жаль, нет под руками соли - угощение вышло бы еще лучше. Щавель закусывают сочными опестышами. Они растут по ямам и низинам, где сыро, и кажутся стеклянными трубочками, налитыми розоватой водой.
   Ванятка задремал в тележке. Ребята оставляют его у сарая, а сами, захватив старую гуменную плетюху, крадутся к риге. Там, на току, словно насыпано голубей. Хорошо бы подкрасться к ним и накрыть корзиной. Но как ни таятся ребята, подбираясь ползком и таща волоком за собой на веревке плетюху, хитрые голуби все видят и слышат. Они подпускают охотников совсем близехонько - каждое перышко разглядишь, - копаются в соломе красными крестиками лапок и притворяются, что заняты только этим и нет им никакого дела до Шурки и Яшки.
   Затаив дыхание охотники нацеливаются корзиной. Вот она над голубями, сетчатая тень ее краешком задела голубиные хвосты. Еще одно движение - и добыча будет поймана.
   Тень корзины накрыла голубей. Попались-таки, миленькие!
   Трепет и свист крыльев.
   Ребята валятся на плетюху. Заглядывают сквозь прутья.
   Пусто!
   Голуби давным-давно взвились и сизым облаком плывут над гумном.
   - Ты спугнул, - говорит Яшка, хмурясь.
   - Вона! А кто пыхтел, как бык?
   - И не думал.
   Молчание.
   - Тени они испугались. Давай, Яша, против солнышка плетюху поставим? - миролюбиво предлагает Шурка.
   - Давай.
   Приятели расчищают на току местечко поровнее, крошат хлеб. Под ребро корзины ставят палку, от нее протягивают нитку за угол риги. Прячутся и терпеливо ждут.
   - Гуль... гуль... - призывно воркует Шурка.
   - Не так, - говорит Яшка.
   Он надувает щеки, в горле у него точно вода начинает переливаться и булькать. Воркует Яшка, как взаправдашний голубь.
   Ждать приходится долго. Голуби расселись на крыше амбара и греются на солнышке. Шурка сгоняет их камнем. Покружившись, голуби прилетают на ток.
   - Замри! - приказывает шепотом Яшка, берясь за нитку.
   Покосившись на друга, Шурка тоже берется за нитку.
   - Дергать буду я! - сердито шепчет Яшка. - Опять выпустишь.
   - Нет, я. Это ты выпустил.
   - Ш-ш... вспугаешь! - шипит Яшка и норовит локтем оттолкнуть Шурку и выдернуть из его руки нитку.
   Шурка быстро наматывает ее на палец. Только с пальцем теперь можно вырвать нитку. Убедившись в этом, Яшка говорит:
   - Вместе будем дергать.
   Тихонько по очереди выглядывают охотники из-за угла. Голуби бродят по току, выискивают в соломе завалившиеся зернышки, а под корзину не лезут. Даже не склевывают хлеб, что разбросали ребята. Пирога белого им, что ли, надо, скажите на милость!
   Нетерпение охотников возрастает. Чтоб удобнее было подглядывать, они ложатся в траву, обжигаются крапивой и, тихонько почесываясь и морщась, трутся об угол овина. Онемели вытянутые руки. У Шурки посинел палец, замотанный ниткой. Что ни говори, а с ружьем охотиться сподручнее.
   Неужели не привезет отец ружье?
   - Ну, попадись мне один - по перышку весь хвост выдергаю, - бормочет, озлясь, Яшка. - Гуль, гуль, анафемы... Гуль, гуль!
   И, точно напугавшись угрозы и послушавшись Яшки, толстенный сизяк, видать голубиный батька, с белой метиной на хвосте, распушив радужное горло, вперевалку направляется к корзине. Господи, чего он ползет, ровно букашка! И как не совестно - летать умеет, а ходить не умеет. Да ну же, косолапый брюхан!..
   Голубь под корзиной.
   Следует подождать минутку, славная парочка направляется за толстяком к хлебу. Но Шурке не терпится. Рука у него дрожит, сердце стучит, во рту пересохло. Задыхаясь, он командует шепотом:
   - ...два, три... пли!
   Дружно дергают нитку. Подставка падает, стучит о землю плетюха.
   - Ур-ра-а! - с торжеством вопят ребята, вскакивают и мчатся на ток.
   Голубиная стая взлетела, кружится над ригой - не жалко. Хватит охотникам и одного сизяка. Сквозь прутья плетюхи видно, как бьется пленник.
   Друзья еще чуточку спорят, кому доставать голубя из-под плетюхи. Решают: доставать Шурке - у него рука длинная и тонкая, а нести до дому Яшке.
   Не успел Шурка полюбоваться на голубя и бережно передать его приятелю, как стали слышны перезвоны бубенцов на шоссейке.
   - Тройка... Айда к воротцам! - торопливо говорит Яшка.
   Прижав голубя к жилету, он летит сломя голову в переулок.
   Шурка подбегает к сараю. Братик крепко-накрепко спит в тележке. Скачет вокруг нее Шурка, не зная, что делать. Если тащиться с братиком опоздать можно, ребята без Шурки воротца откроют и за это получат от седока, как всегда бывает, медяшку либо горсть леденцов. Делиться они не будут - это уж Шурка знает по опыту. Оставить братика здесь, у сарая... А вдруг Ванятка проснется, зачнет плакать?.. Вот еще говорят, цыгане маленьких воруют...
   Ближе и ближе бубенцы, они ревут на все село. Ямщик покрикивает, горячит коней свистом - значит, седок богатый, наверняка серебряную денежку кинет... Да есть ли несчастнее Шурки мальчишка на свете!
   У него щиплет глаза. Братик, может, целый час проспит - карауль его. Конечно, он не проснется. Вон муха по губе ползет, а ему хоть бы что знай носом насвистывает. Шурка только на минуточку сбегает к воротцам и тотчас вернется. И про цыган все враки. Да и где им взяться? Осенью проезжали. И Ваня Дух тогда цыган до Косого мостика провожал с дубиной.
   Он еще рассуждает, успокаивает себя, а ноги давным-давно несут его на шоссейку.
   Вот и околица села, вот и воротца. Сосновые, высоченные, они загораживают дорогу - ни проехать ни пройти. Спасибо мужикам, выстроили. Говорят - чтобы скотина в поле не бегала. А ребята полагают - воротца для них поставлены, чтобы отворять их тройкам. Не каждому ведь охота слезать с тарантаса. Пожалуйста, ребята тут как тут. Не забывайте только денежек припасти, гостинцев.
   На воротцах уже висят Катька Растрепа, Яшка Петух и Сморчков Колька. А из-за моста катят зареченские бахвалы во главе с Двухголовым Олегом.
   - Чур, вместе! Чур, вместе! - вопят они на бегу.
   - На-ка, выкуси! - показывает кукиш запыхавшийся Шурка и хватается за воротца. - Наш отвод... Проваливайте!
   Но спорить поздно. В клубах пыли, заглушая перебранку ребят звоном бубенцов, из-под горы показывается тройка. Гривастый буланый коренник трясет расписной дугой. Пристяжные, в масть и такие же гривастые, в бантах, скачут, круто загнув на стороны морды. Знакомый ребятам ямщик, дядя Костя, весело качается на передке, перебирает вожжи, свистит и ухает:
   - М-миляги-и... У-ух! Ми-ля-ги-и!
   В тарантасе, на узлах и корзинах, развалился барином питерщик бородатый, в котелке, при галстуке.
   Ребята близко подпускают тройку и с форсом, под самыми мордами разгоряченных коней, откидывают воротца в поле. Кланяются и в разноголосицу клянчат:
   - Пода-айте что-нибудь!
   Дядя Костя оглядывается, что-то кричит седоку. Ребята бегут за тройкой и видят - питерщик роется по карманам. А ну как рубль отвалит?
   Седок поднял руку, и на булыжник, к ногам Катьки, падает медяк, катится колесиком и подпрыгивает. Катька накрывает медяк рваной юбкой, а потом для крепости шлепается на камни.
   - Делить... Чур, делить! - трещат зареченские.
   Катька молчит и только водит по сторонам зелеными глазами. Они мерцают у нее, как у кошки. Рыжие вихры торчат на макушке. Худенькая, маленькая, ловкая, она не подпускает близко зареченских, царапается. Молодчина, Катька!
   - Сколько? - спрашивает Шурка.
   Долго не решается Катька достать денежку. Наконец, зажав ее в кулак, вытаскивает из-под юбки.
   - Три-и... копе-ечки... - тоненько говорит она.
   - Эх, жадюга питерская! - плюется Яшка. - А еще в котелке... По копейке на брата не выходит. Ладно, нищие пойдут - разменяем на грошики. Дай мне, Катька, а то еще потеряешь.
   Ящеркой шмыгнула Катька прочь, только вихры на солнце вспыхнули.
   - Растрепа, побью!
   - Я сама тебя побью... искусаю и исцарапаю... Подойди-ко! - смело пищит Катька и начинает засучивать рукава материной кофты.
   Ну и девчонка! В кого это она уродилась? Дядя Ося Тюкин на язык остер, а на кулаках драться, кажись, не охочий. Да и мамка ихняя не слышно, чтобы царапалась с бабами. Шурка с уважением смотрит на Катьку, на ее худые, в синяках и царапинах босые ноги, на маленькие белые руки с грязными острыми ногтями, на ее розовое подвижное лицо. И вовсе не растрепа Катька. Неправильное прозвище. Волосы у нее медные - вот и торчат проволокой.
   - Давай, Катя, я подержу денежку, - предлагает Шурка.
   Он говорит с ней как с равным товарищем. И Катька это понимает, перестает засучивать рукава и, пощурившись и подумав, отдает медяк. Шурка засовывает его для сохранности за щеку.
   Все кончено. Не видать зареченским грошиков во веки веков. Они понимают это не хуже Шурки и больше не настаивают на дележе. Да и что им грошики? У Двухголового, поди, целковые в копилке водятся. И леденцов, пряников в отцовской лавке не оберешься. Богач! Вон как вырядился - штаны и рубаха новые, точно в праздник. Да не больно красят обновки Олега. Голова-то огурцом, и желобок посредине. Как есть Двухголовый. И Петька с Митькой ему под стать, брыластые Тихони. Эвон по второму куску ватрушки едят, а попроси - не дадут даже укусить. Жадные, в отца.
   Шурка вынимает изо рта медяк, проглатывает слюну и кричит:
   - Ребята, показать вам, как у Вани Духа обедают?
   - Покажь, покажь! - смеются Катька и Яшка.
   И Шурка показывает, как сидят за столом Тихони, глаз с отца и матери не спускают. Отец полез ложкой в блюдо - и они полезли. Отец положил ложку на стол - и они положили. И каждый раз ложки облизывают и помаленьку хлеб кусают, вот какие сытые. А ушла мать на кухню, отвернулся отец - цап со стола по куску пирога - и под рубашку.
   - Окаянные, куда же пирог-то девался? - спрашивает Шурка визгливым бабьим голосом. - Вот туточка две середки лежали, анафемы!
   И смиренно пищит в ответ:
   - Мы не брали, маменька... Это, наверное, кошка стибрила.
   Ребята с хохотом валятся на дорогу. Тихони исподлобья следят за Шуркой.
   - И все врешь... И все врешь! - бормочут они, а кулаки так и сжимают.
   Напоследок Шурка показывает, как вылезают Петька и Митька из-за стола, истово крестятся, кланяются до полу и в один голос тянут:
   - Спаси-ибо, ма-аменька и тя-а-атенька...
   Подразнив Тихонь, ребята возвращаются к воротцам. Там давно ревмя ревет, свалившись в канаву, Катькина сестренка, а Сморчков малец, пачкаясь в грязи, переползает дорогу.
   - Ку-уда-а? - страшным голосом орет Колька, точь-в-точь как отец его пастух Сморчок кричит на коров. - Я тебе зада-ам!..
   Шурка вспоминает о братике. Но не хочется уходить от воротец. Сейчас прокатят тройки с почтового, может, гостинцев бросят. А тут еще Двухголовый зажигательное стекло показывает, как же можно уйти! Стекло толстое, круглое, руку подставишь - так и обжигает.
   - Огонь можно вздуть... всамделишный, - хвастается Двухголовый.
   Он собирает в кучу сухую траву, листья, обрывки бумаги и, присев на корточки, наводит стекло. Горячий солнечный кружок падает на бумагу, суживается, становится светлой точкой. Бумага темнеет и дымится. Олег дует на нее, и огонь розовым червяком ползет по сухим стеблям и листьям.
   - Еще пожар устроишь, - мрачно говорит Яшка Петух и голой пяткой тушит огонь. А у самого от зависти горят глаза. - Давай меняться? говорит он, добывая из-под изгороди связанного ниткой голубя.
   - Эва, сизяк! Я сам поймаю, - презрительно кривит толстые губы Олег.
   Он достает из кармана штанов пачку папирос "Дюшес", распечатывает ее и важно закуривает.
   - Кто хочет? - спрашивает он, небрежно подбрасывая на ладони пачку.
   Всем известно, откуда у него папиросы. Но такая неожиданная щедрость прямо-таки потрясает. Яшка нерешительно берет одну папиросу. И Колька берет, и Катька. А Шурка и пробовать боится. Раз он так наглотался дыма, что его стошнило и голова болела до вечера. Он притворяется, что очень занят рассматриванием собственных пальцев и скусыванием заусениц. Но, по правде сказать, ему просто стыдно: вот девчонка ни капельки не морщится, курит, а он не умеет.
   Накурившись, Яшка возвращается к торговле.
   - Да это не простой сизяк, ученый, - говорит он. - Второй год у меня живет. Пташек ловит почище ястреба и песни поет... почти что разговаривает, - врет немилосердно Яшка, подмигивая Шурке и лаская бьющегося в руках голубя.
   Но Двухголового не проведешь. Все они, богачи, хитрые.
   - Ну, леший с тобой, не надо стекла, - вздыхает Яшка, истощив запас выдумки. - Крендель есть? Мен на обмен, хочешь?
   - Да-а... ты баранку съешь, а голубя не отдашь.
   Крендель большой, румяный и только чуточку закусан. Яшка усердно крестится.
   - Вот провалиться мне, отдам! Саня отдаст... На, Саня, подержи голубка.
   Передавая, Яшка морщится от смеха, шепчет:
   - Крендель - пополам... а сизяка выпусти.
   Ясное дело, неужто грех на душу брать! Замучит Олег голубя.
   Шурка незаметно распутывает нитки.
   Крендель перекочевал в Яшкин карман. Олег тянется за голубем.
   Можно бы притвориться, запнуться и будто ненарочно обронить голубя. Но Шурка ненавидит Двухголового за то, что он в новой рубашке, что у него зажигательное стекло, а у Шурки зажигательного стекла нет. И сапоги у Олега с голенищами, и с маленькими ребятами он никогда не нянчится, гуляет себе, как нравится. Нет, Шурка не хочет обмана. Он в открытую, на глазах у врага, подбрасывает голубя вверх. Лети, сизяк, на здоровье, да смотри под корзину больше не попадайся!
   Голубь кувыркается над головой, расправляет крылья, часто-часто машет ими, точно благодарит. Вот его и не видно в синем весеннем небе. Наверное, он махнул прямиком на гумно, к своим родственникам.
   - Обманули дурака на четыре кулака... и на пятый кулак, вот и вышел дурак! - поет от радости Яшка Петух и скачет на одной ноге вокруг ошеломленного Олега.
   И Катька и Колька скачут, давятся от смеха.
   А Шурке не смешно. Он закусил губу, покраснел, потверже расставил ноги и ждет. Сейчас будет драка.
   К Шурке медленно подбирается Олег. Его трясет от злости. Кулачищи у него как у мужика. Что он их в карманах держит? Уж не свинчатку ли достает? Мурашки пробегают по Шуркиному телу. Не будь Яшки, закадычного друга, задал бы Шурка стрекача к дому. "Начать или обождать, пока Двухголовый первый полезет?" - думает он и, подбадривая себя, говорит:
   - Ну-ка тронь!.. Покажу я тебе, почем на базаре красная водичка.
   - Дай ему раза, чтобы вытаращил глаза, - предлагает Катька. Руки у ней так и чешутся.
   - Да уж закачу по калачу - лепешка выйдет, - обещает Шурка.
   Ему приятно, что Катька видит, какой он смелый - нисколечко не боится Двухголового.
   Покосившись на Яшку, Олег, не вынимая рук из карманов, осмотрел Шурку с головы до ног. Он что-то придумал. Неужто ногой в брюхо?
   Нет, хуже.
   - Ах ты... кишка! - с наслаждением выговаривает Олег, оттопырив губы. - Марать рук неохота... Кишка ты, и больше ничего.
   - Кишка! Кишка! - подхватывают и на разные голоса повторяют Тихони. Они рады отомстить Шурке. - Кишка! Ки-иш-ка-а!
   Вот и у Шурки прозвище. Да какое зазорное! А он-то думал всю жизнь прожить без прозвища. Теперь все будут дразнить его Кишкой, хоть на улицу не показывайся. А разве он такой длинный, чтобы его звать Кишкой?
   От обиды потемнело в глазах. Размахнулся Шурка и что есть силы ударил Двухголового по толстой масленой щеке. И, не дав ему опомниться, ударил еще в грудь, сшиб с ног и, оседлав врага, разорвал на нем новую рубашку.
   Шуркино торжество продолжалось недолго. Олег укусил его за руку, вывернулся, придавил коленкой и хватил кулаком по носу. Искры посыпались у Шурки из глаз. Он заплакал от боли и бессильной ярости.
   Яшка пронзительно свистнул.
   - Бей зареченских! - подал он команду, бросаясь на выручку друга.
   Шурка выбрался из-под Олега, вцепился ему в волосы.
   - Один справлюсь! - крикнул Яшка, барабаня Двухголового по загривку. - Катьке с Колькой помогай... Слышишь?
   Но Катьке помощь не требовалась. Видел Шурка, как вихрем налетела Катька на Митьку Тихоню, ловко подставила ему ножку, повалила навзничь...
   Ай да мальчишка в юбке! Шурка улыбнулся сквозь слезы.
   Хуже дела были у Сморчкова Кольки. Он, по обыкновению, струсил и только пугал врага страшным криком, а бил его Петька. Подбежав, Шурка закатил Петьке затрещину.
   Еще миг - и зареченские пустились гумнами наутек. Победители гнались за ними, швыряли камнями, свистели и улюлюкали:
   - Держи их! Держи!
   Шурка был мастер кидаться камнями. Он попал Двухголовому в ногу, а Митьке Тихоне - в самую маковку и, несмотря на разбитый нос, чувствовал себя героем.
   Повернули они обратно, когда услышали грохот колес и звон колокольцев. По мосту через Гремец опять мчала тройка. Ребята бросились на шоссейку, к воротцам, но ямщик свернул в переулок. Гревшиеся в песке на дороге куры с испуганным кудахтаньем врассыпную вылетели из-под кованых копыт. Выскочили из подворотен собаки, залаяли. Бабы высунулись из окошек на улицу. А тройка все мчала и мчала мимо изб, колодцев, палисадов, трезвоня бубенцами и колокольцами.
   Кто же это приехал?
   Сгорая от любопытства, ребятня махнула в переулок.