Страница:
Долбленое каноэ едва выдерживало тяжесть четверых мужчин. Над поверхностью воды оставался лишь краешек борта, и если кто-то вдруг шевелился, вода тут же заливала дно. Им приходилось без конца вычерпывать ее котелком, но Матату знаками показывал, что надо плыть дальше.
Над зарослями папируса встало солнце, и сразу же туман сбился в отдельные плотные завитки и потом рассеялся. Небесно-голубые цветы водяных лилий медленно распускались, поворачиваясь к рассвету. Два раза они видели больших крокодилов, которые лежали на отмели, выставив над водой лишь глазные гребни. Едва завидев скользящее каноэ, они тут же ушли на глубину.
Болота просто кишели птицами. Выпи и пугливые ночные цапли прятались в тростниках, маленькие шоколадные яканы плясали на плавающих листьях кувшинок, гигантские цапли охотились за рыбой у берегов заводи. В небе хлопали крыльями сотни пеликанов, белых цапель, больших бакланов и змеешеек; среди огромных стай диких уток можно было насчитать с дюжину разных видов.
Зной все нарастал; солнечные лучи били прямо в лицо, отражаясь от поверхности воды, и рубашки белых мужчин скоро насквозь промокли от пота. Кое-где глубина воды не превышала нескольких дюймов, и тогда приходилось вылезать из лодки и тащить ее волоком до ближайшей заводи, продираясь через спутанные стебли тростника по колено в вонючей черной жиже.
На отмелях отпечатки слоновьих ног в слое ила походили на небольшие круглые кратеры, заполненные водой. След старого слона уводил их все глубже и глубже в болота, но каноэ быстро скользило по заводям и каналам. Шон занял на некоторое время место кормчего, но скоро Пумуле надоели его неуклюжие толчки, и он отобрал у него багор.
В каноэ мог лечь только один человек; этой ночью в нем спал Рикардо. Остальные сидели по пояс в болотной грязи, прислонившись к борту, и пытались заснуть, насколько позволяли огромные тучи москитов.
Ранним утром следующего дня, наконец вытянув ноги из слякоти, Шон обнаружил на своих голых икрах множество черных пиявок. Мерзкие твари, раздувшиеся от выпитой крови, плотно присосались к его коже. Шону пришлось потратить немного драгоценной соли, чтобы избавиться от них. Просто так отдирать их было нельзя, остались бы ранки, в которые пиявки уже впрыснули вещество, препятствующее свертыванию; они бы долго кровоточили, и дело могло кончиться заражением. Щепотка соли заставила пиявок отлепиться, они упали, извиваясь в агонии, оставив на коже лишь небольшие следы от укусов.
Расстегнув штаны, Шон увидел, что пиявки заползли даже в щель между ягодицами и черными гроздьями свисали с мошонки. Содрогнувшись от омерзения, он принялся посыпать их солью. Рикардо, с интересом наблюдая за ним из безопасного места, весело заметил:
— Эй, Шон, небось впервые в жизни не рад, что там оказался чей-то рот!
* * *
Над зарослями папируса встало солнце, и сразу же туман сбился в отдельные плотные завитки и потом рассеялся. Небесно-голубые цветы водяных лилий медленно распускались, поворачиваясь к рассвету. Два раза они видели больших крокодилов, которые лежали на отмели, выставив над водой лишь глазные гребни. Едва завидев скользящее каноэ, они тут же ушли на глубину.
Болота просто кишели птицами. Выпи и пугливые ночные цапли прятались в тростниках, маленькие шоколадные яканы плясали на плавающих листьях кувшинок, гигантские цапли охотились за рыбой у берегов заводи. В небе хлопали крыльями сотни пеликанов, белых цапель, больших бакланов и змеешеек; среди огромных стай диких уток можно было насчитать с дюжину разных видов.
Зной все нарастал; солнечные лучи били прямо в лицо, отражаясь от поверхности воды, и рубашки белых мужчин скоро насквозь промокли от пота. Кое-где глубина воды не превышала нескольких дюймов, и тогда приходилось вылезать из лодки и тащить ее волоком до ближайшей заводи, продираясь через спутанные стебли тростника по колено в вонючей черной жиже.
На отмелях отпечатки слоновьих ног в слое ила походили на небольшие круглые кратеры, заполненные водой. След старого слона уводил их все глубже и глубже в болота, но каноэ быстро скользило по заводям и каналам. Шон занял на некоторое время место кормчего, но скоро Пумуле надоели его неуклюжие толчки, и он отобрал у него багор.
В каноэ мог лечь только один человек; этой ночью в нем спал Рикардо. Остальные сидели по пояс в болотной грязи, прислонившись к борту, и пытались заснуть, насколько позволяли огромные тучи москитов.
Ранним утром следующего дня, наконец вытянув ноги из слякоти, Шон обнаружил на своих голых икрах множество черных пиявок. Мерзкие твари, раздувшиеся от выпитой крови, плотно присосались к его коже. Шону пришлось потратить немного драгоценной соли, чтобы избавиться от них. Просто так отдирать их было нельзя, остались бы ранки, в которые пиявки уже впрыснули вещество, препятствующее свертыванию; они бы долго кровоточили, и дело могло кончиться заражением. Щепотка соли заставила пиявок отлепиться, они упали, извиваясь в агонии, оставив на коже лишь небольшие следы от укусов.
Расстегнув штаны, Шон увидел, что пиявки заползли даже в щель между ягодицами и черными гроздьями свисали с мошонки. Содрогнувшись от омерзения, он принялся посыпать их солью. Рикардо, с интересом наблюдая за ним из безопасного места, весело заметил:
— Эй, Шон, небось впервые в жизни не рад, что там оказался чей-то рот!
* * *
Шон воткнул багор в болотный ил и придерживал его, пока Матату, вскарабкавшись на него по-обезьяньи, всматривался вдаль. Спустившись, он объявил:
— Я вижу острова. Мы уже близко. Будем там до полудня. Если Тукутела нас не почуял, то он на одном из островов.
Шон не раз летал над этим краем и изучал его карту; он знал, что острова тянулись цепочкой от болот до самого русла Замбези.
Они волокли каноэ по отмелям — Шон тянул нейлоновый канат, привязанный к носу суденышка, а Матату и Пумула толкали корму. Рикардо попытался было помочь, но Шон заявил ему:
— Расслабься, Капо. Я хочу, чтобы ты как следует отдохнул перед встречей с Тукутелой. Ты просто обязан быть на высоте.
Наконец над стеной папируса показались лохматые пальмовые листья. Дно вдруг резко ушло вниз, и Шон оказался по шею в воде. Он влез в каноэ, уцепившись за борт; все остальные последовали за ним. Пумула толчками багра направил лодку к первому острову. Растительность там была такой густой, что ветви нависали над водой, и им пришлось продираться через них к берегу.
Земля, вымытая нескончаемыми ливнями, была серой и сухой, но все равно было приятно почувствовать твердую почву под ногами. Шон развесил на просушку их вымокшую одежду и снаряжение, пока Матату обследовал остров. Когда он вернулся, вода в котелке как раз вскипела.
— Да, — кивнул он Шону. — Тукутела был здесь вчера утром, когда мы выходили из деревни, но теперь успокоился. На него снизошел мир реки, и он спокойно пасся здесь и ушел с острова сегодня на рассвете.
— Куда он направился? — спросил Шон.
— Рядом есть другой остров, побольше.
— Пошли на разведку.
Шон налил Рикардо чаю и оставил его с Пумулой, а сам отправился с Матату по кромке северного берега; они продирались сквозь непроходимый кустарник, пока не нашли самое высокое дерево на острове.
Добравшись до вершины, Шон устроился в развилке, обломил несколько веток, закрывавших обзор, и перед ним открылась картина грандиозного опустошения.
С высоты шестидесяти футов окрестности просматривались до расплывчатой линии горизонта. Островок находился посреди Замбези; ее зеленые воды, блестевшие, как матовое стекло, расстилались необозримо далеко, так что огромные деревья на дальнем берегу сливались в узкую черную ленту, отделявшую зелень воды от высокой гряды плоских кучевых облаков, паривших в синем африканском небе. Замбези текла так стремительно, что водовороты и встречные потоки без конца рябили ее поверхность. Плавучие островки болотной травы, крутясь, уносились вдаль по течению; их же остров с высоты казался ему едва ли больше. Шон представил себе, каково пересекать эту неукротимую реку в утлом каноэ. В любом случае пришлось бы сделать несколько рейсов, чтобы переправить всех, и Шон тут же отказался от этой мысли. Возможен лишь один путь — назад.
Он сосредоточился на цепочке островов, которые торчали, как часовые, охраняющие родную реку и окрестные болота. Ближайший остров был в трехстах метрах; проток между островами зарос тростником, водяными гиацинтами и кувшинками. Ярко-голубые цветы водяных лилий как будто фосфоресцировали на зеленой глади воды, и даже на такой высоте Шон различал их аромат.
Вскинув бинокль, Шон внимательно изучил проток и берег соседнего острова — даже слон мог затеряться в этом бескрайнем ландшафте, где смешались вода и суша.
Внезапно он напрягся: далеко внизу кто-то неповоротливо и тяжело шевелился в зарослях тростника, и Шон заметил отблеск солнца на мокрой коже. Его возбуждение тут же угасло, живот свело от разочарования — над болотной поверхностью показалась широкая бесформенная голова бегемота.
Окуляры бинокля позволяли Шону разглядеть розоватые свиные глазки и щетину в непропорционально маленьких ушах зверя. Бегемот тряс ими, как птица крыльями, и капли воды, сверкающие, как бриллиантовая пыль, создавали ореол вокруг его огромной головы. Он брел по болоту, переходя от одной заводи к другой и останавливаясь лишь затем, чтобы испустить внушительную струю жидкого помета, который тут же разбрызгивал мощными ударами кургузого хвоста. Эти залпы приминали стебли тростника, и за грузным животным оставалась широкая колея.
Шон с облегчением наблюдал, как бегемот проследовал к ближайшей заводи и погрузился под воду. Прогнивший каркас каноэ явно был плохой защитой от огромной пасти с тяжелыми кривыми клыками.
Наконец Шон взглянул в сторону Матату, примостившегося в соседней развилке, и маленький ндороб кивнул ему:
— Он уходит. Нам тоже нужно уходить.
Они спустились на землю и вернулись туда, где оставили Рикардо. Путешествие, проделанное в каноэ, и здоровый сон придали ему сил. Он не мог усидеть на месте, с волнением ожидая начала охоты. Именно таким Шон знал его прежде.
— Видели его? — нетерпеливо спросил Рикардо.
— Нет, — Шон покачал головой. — Но Матату считает, что мы уже близко. С этой минуты — полная тишина!
Пока они нагружали каноэ, Шон одним глотком опустошил кружку обжигающего чая и забросал костер песком.
Отталкиваясь багром, они двигались вдоль протока к соседнему острову; оказавшись там, Шон опять влез на верхушку дерева, пока Матату обшаривал кусты в поисках слоновьего следа. Через пятнадцать минут он вернулся, и Шон соскользнул вниз.
— Он перешел на другое место, — прошептал Матату. — Но дует плохой ветер.
С серьезным видом он достал из набедренной повязки кисет с золой и вытряхнул из него облачко мелкого белого пепла:
— Смотри, крутится и виляет, как шанганская шлюха!
Шон кивнул; и, пока они перебирались на следующий остров, снял свою безрукавку. Теперь, обнаженный по пояс, он чувствовал, как меняет направление даже самый легкий ветерок.
На этом острове они увидели, где Тукутела выходил из воды на берег. Грязь, которой он забрызгал низкий кустарник, была еще влажной. Матату задрожал от возбуждения, как хороший охотничий пес, почуявший дичь.
Они оставили каноэ и крадучись пробирались вперед, ощупью находя дорогу в густом кустарнике. Ветерок, шумевший в пальмовых кронах, скрадывал легкий шорох палой листвы и потрескивание сухих веток под ногами охотников. С одной из пальм старый слон явно оборвал орехи и затолкал их в глотку, даже не жуя, потом отправился дальше. Они опять опоздали.
— Он бежал? — прошептал Шон, боясь, что слон может их почуять, но Матату знаком успокоил его, показывая на обглоданные молодые побеги, которые слон оставлял за собой. Древесина еще не совсем высохла, но неровный след вел через весь остров и на дальней его стороне нырял в очередной канал. Они послали Пумулу назад, чтобы он притащил каноэ; когда тот вернулся, Шон и Матату усадили в посудину Рикардо. Толкая лодку перед собой, они молча брели по пояс в воде, пока не показался берег нового островка.
Здесь они обнаружили кучу навоза, мягкого и рыхлого от тростника и водяных гиацинтов, а рядом растекшуюся лужу мочи — будто кто-то играл с садовым шлангом. Почва была еще влажной; зачерпнув пригоршню земли, Шон скатал из нее шар вроде тех, что лепят дети из грязи. Помет уже покрылся сухой коркой, но когда Матату наступил на кучу, его нога увязла во влажной каше, еще хранившей животное тепло, и он издал радостный возглас.
— Близко, очень близко! — возбужденно прошептал он.
Шон инстинктивно потянулся к патронташу на поясе и зарядил двустволку, изо всех сил стараясь не щелкнуть затвором. Рикардо все понял, он столько раз уже видел этот жест. Возбужденно ухмыляясь, он то взводил, то опускал предохранитель «ригби». Осторожно ступая, они шли друг за другом. И снова разочарование — слоновий след пересекал весь остров, чтобы на дальнем берегу снова исчезнуть в зарослях папируса.
Они стояли, уставившись на брешь в сплошной стене тростника, где стебли были расплющены огромным весом Тукутелы. Один из искалеченных стеблей, подрагивая, мало-помалу распрямлялся. Должно быть, слон прошел здесь всего несколько минут назад. Они замерли, вслушиваясь в шелест папируса на ветру.
И наконец услышали — где-то поблизости нарастал низкий гул, как если бы далеко отсюда шла летняя гроза, гортанный звук, который издает слон, когда он сыт и доволен. Этот звук, хоть и не очень громкий, разносится на многие мили, но Шон знал, что слон не больше чем в ста ярдах от них. Он взял Рикардо за руку и осторожно потянул его к себе.
— Надо смотреть, откуда дует ветер, — прошептал он, и тут послышался плеск и бульканье воды, которую слон втягивал хоботом и разбрызгивал себе на спину и плечи, спасаясь от жары. На мгновение они увидели черный кончик хобота, показавшийся над верхушками стеблей папируса.
От возбуждения горло Шона сжалось и пересохло.
— Назад! — раздался его хриплый шепот.
Он сделал предостерегающий жест Матату. Тот мгновенно повиновался, и они отступили, осторожно пятясь. Шон вел Рикардо за руку. Стоило им оказаться под защитой густых зарослей, как Рикардо яростно прошептал:
— Какого черта, мы же были так близко!
— Слишком близко, — сурово ответил Шон. — Среди папируса нет шансов на меткий выстрел. А если бы ветер изменился хоть на пару градусов, то все бы пропало. Пусть он сначала доберется до следующего острова.
Он ускорил шаг, уводя за собой Рикардо; они остановились под раскидистыми ветвями высокой смоковницы.
— Надо осмотреться, — скомандовал Шон. Они прислонили винтовки к стволу дерева, и Шон подсадил Рикардо на нижнюю ветку, а потом полез вслед за ним.
Почти на самой макушке они устроились в безопасной развилке; Шон придерживал Рикардо за плечо, пока оба всматривались в рощи папируса, оставшиеся далеко внизу.
Они увидели его сразу. Спина Тукутелы возвышалась над лесом тростника, мокрая кожа казалась угольно-черной. Под жесткой складчатой шкурой проступал кривой позвоночник. Он стоял к ним задом, лениво похлопывая огромными ушами. Их края были покрыты рубцами и кое-где порваны, более нежная кожа за ушами бугрилась от узловатых, перекрученных вен, напоминавших клубки змей.
Четыре белоснежные цапли восседали на его спине, рядком примостившись на позвоночнике. Их оперение и желтые клювы сверкали на солнце, сгорбившись, они зорко посматривали вокруг — зоркие часовые, которые предупредили бы старого слона о малейшей опасности.
Пока Тукутела находился в воде, к нему невозможно было подобраться, а три сотни ярдов — слишком большое расстояние для удачного выстрела. Им оставалось только наблюдать с вершины дерева, как слон медленно и величественно следует к ближайшему острову.
Дойдя до самого глубокого места, Тукутела погрузился в воду почти целиком; над поверхностью остался только хобот, который извивался и сворачивался в кольца, как морская змея. Потом слон вновь показался на дальнем конце протока, вода с шумом стекала с его гигантских темных боков.
Рикардо и Шон чувствовали, стоя на ветке смоковницы, что это пик их охотничьей карьеры. Никогда больше не будет такого слона. Никто больше не сможет похвастаться даже тем, что видел такого зверя. Тукутела принадлежал им. Казалось, они всю жизнь ждали этой минуты. Охотничий инстинкт подчинил себе все прочие чувства, как будто поблекло и выцвело все, что занимало их прежде. В этом было что-то древнее, поднявшееся вдруг из сокровенных глубин души и заворожившее их, как других завораживает гениальная музыка.
Старый слон поднял голову и оглянулся; на мгновение сверкнули его испещренные пятнами бивни, и они невольно вздрогнули при виде этих длинных, правильно изогнутых пик, как если бы перед ними было творение Микеланджело или тело прекрасной женщины. В эту минуту ничего другого для них не существовало. Они понимали друг друга без слов; чувство товарищеского плеча и общая страсть связали их прочнее обычной дружбы.
— Как же он красив! — прошептал Рикардо. Шон не ответил — сказать было нечего. Они смотрели, как старый слон шествовал к острову. Его огромное тело показалось над водой, затем он выбрался на низкий берег и постоял там, влажно отблескивая на солнце, — видно было, какой он высокий и худой. Затем слон вступил под деревья, и буйно разросшиеся кусты поглотили его. Потревоженные цапли поднялись с его спины, как белоснежные клочки бумаги, подхваченные вихрем. Шон похлопал Рикардо по плечу, и тот встрепенулся, как после долгого сна.
— Мы переправимся на каноэ, — прошептал Шон и послал Пумулу за лодкой.
Они скорчились на дне ветхой жокорро, стараясь не высовывать голову над бортами, и продвигались по длинному болотному протоку, цепляясь за стебли папируса. Беззвучно они скользили сквозь заросли тростника; легкий бриз дул в одном направлении. Шон чувствовал обнаженными плечами каждое его дуновение.
Показался берег; Шон помог Рикардо выбраться из каноэ, и они затащили лодку на отмель, стараясь производить как можно меньше шума.
— Проверь винтовку, — шепнул Шон. Рикардо отвел затвор «ригби». Патрон сверкнул медью на солнце. Шон одобрительно кивнул, и Рикардо молча вернул затвор на место. Они двинулись вперед.
Им пришлось идти гуськом по тропе, которую только что протоптал слон. С обеих сторон их обступали непроходимые кусты. Матату вел их почти бегом; затем они остановились и замерли, прислушиваясь.
Внезапно раздался оглушительный треск из кустов впереди, ветви деревьев закачались и затряслись. Рикардо вскинул «ригби», но Шон удержал его, схватив за плечо и заставив опустить винтовку дулом вниз.
Они оцепенели, уставившись вперед, слушая сквозь гулкие удары сердец, как пасется слон. Всего в тридцати шагах от них он обдирал кору с ветвей, ритмично двигая ушами взад и вперед и довольно урча, но им отсюда было не видно ни клочка его серой шкуры.
Шон все еще держал Рикардо за руку; потом опять потянул его за собой. Шаг за шагом они продвигались сквозь зеленую гущу листьев, лиан и свисающих ветвей. Сделав десяток шагов, Шон остановился. Он подтолкнул Рикардо вперед и через его плечо указал на что-то.
Несколько долгих мгновений Рикардо не мог ничего различить среди спутанных ветвей и неразберихи тени и света. Потом слон снова захлопал ушами, и Рикардо увидел его глаз сквозь отверстие в сплошной стене зелени. Это был маленький слезящийся глаз, затянутый от старости матовой голубоватой пленкой. Слезы непрерывно сочились из него на морщинистую щеку, придавая слону мудрый и бесконечно скорбный вид.
Эта скорбь заразила Рикардо, она накатила на него черной волной, тяжелым грузом легла на его сердце, превращая страсть охотника в пронзительную печаль об этой жизни, которая вот-вот должна кончиться. Он чувствовал, что просто не в состоянии поднять винтовку.
Слон моргнул; густые и длинные ресницы окаймляли его глаз, и казалось, что этот глаз смотрел на Рикардо в упор, проникая в глубины его души и скорбя о нем, как сам он скорбел о старом слоне. Рикардо не осознавал, что темный недуг в его мозгу вновь искажал и коверкал реальность, он знал лишь, что эта печаль невыносима, как черное забытье смерти. Он почувствовал, как Шон слегка хлопнул его между лопаток, скрывая от слона даже это едва заметное движение. Это был настойчивый сигнал, приказание стрелять, но Рикардо как будто покинул свое тело и парил над ним, глядя вниз на самого себя, глядя одновременно на человека и на зверя, несущих в себе смерть и окруженных смертью, и трагичность того, что он видел, поглощала его, парализуя волю и не давая двигаться.
Шон снова пихнул его. Слон был в пятнадцати шагах от них, он стоял неподвижно, маяча серой тенью среди зарослей. Шон знал, что внезапное оцепенение Тукутелы было реакцией на близкую опасность. Он простоит так не больше нескольких секунд, а потом скроется в непролазном кустарнике.
Он хотел схватить Рикардо за плечо и встряхнуть его, он хотел закричать: «Стреляй же, стреляй!» Но ничего нельзя было сделать — малейшее движение, самый слабый звук могли обратить Тукутелу в бегство.
Затем произошло то, чего он так боялся. Тукутелу словно корова языком слизнула, он испарился, как клуб серого дыма. Невозможно было поверить, что такое огромное животное может двигаться так быстро и бесшумно сквозь густой кустарник, но слон исчез.
Шон вцепился в руку Рикардо и потащил его за собой, вслед за пропавшим слоном. Его лицо исказилось от гнева, он едва мог дышать от охватившей его темной ярости. Больше всего ему хотелось сорвать свою злость на Рикардо. Он рисковал своей жизнью, чтобы устроить ему этот выстрел, а этот кретин даже винтовки не поднял.
Шон бежал вперед, не ослабляя хватки, волоча Рикардо за собой сквозь густой колючий кустарник и даже не оглядываясь. Он был уверен, что Тукутела направится на следующий из вереницы островов и выйдет на открытую воду. Он заставит Рикардо сделать выстрел даже издалека, чтобы хотя бы ранить слона и задержать его, тогда он сможет догнать его и прикончить.
Где-то позади Матату неразборчиво что-то прокричал — предупреждение или, быть может, крик о помощи. Шон резко остановился и стал прислушиваться. Происходило нечто, чего он не ожидал и к чему не был готов.
Внезапно из кустов раздался грохот и треск, а затем пронзительный трубный вопль разъяренного слона, но звук шел сзади, хотя Тукутела пропал совсем в другом направлении. Секунду Шон не мог понять, в чем дело; когда его осенило, мурашки поползли по его обнаженной спине.
Тукутела сделал то, чего никогда не делал ни один из тех слонов, что он встречал в своей жизни. Старик не убежал, как они думали, он обошел их сзади, чтобы уловить их запах. И сейчас Шон чувствовал, как ветер касается обнаженной кожи его спины, лаская ее, как неверная любовница, и унося его запах туда, где огромный слон проламывался сквозь кусты в поисках преследователей.
— Матату! — заорал Шон. — Беги! Беги наперерез ветру!
Он грубо толкнул Рикардо к стволу высокого тика.
— Стой здесь! — рявкнул он. По низким ветвям на дерево при необходимости было легко вскарабкаться, и Шон, оставив Рикардо, бросился на помощь Матату.
Он несся напролом сквозь кусты, перепрыгивая через поваленные стволы и крепко прижимая к груди винтовку; лес звенел от рева взбешенного слона.
Он приближался стремительно, как лавина серых камней. Тукутела катился по лесу, как горный обвал, круша и подминая на своем пути деревья поменьше, вынюхивая кисловатый человеческий запах, идя по следу, чтобы выплеснуть на людей главную ненависть своей жизни.
Вдруг Матату вынырнул из кустов в нескольких шагах от Шона. Рядом с ним он готов был встретить любую опасность, и, вместо того чтобы убегать наперерез ветру, как сделал Пумула, инстинкт подсказал ему, что следует вернуться к хозяину.
Увидев его, Шон на бегу изменил направление, знаком велев Матату следовать за ним. Он пробежал около ста шагов в сторону, наперерез ветру, чтобы сбить Тукутелу со следа.
Наконец остановившись, они ничком бросились на землю и замерли. Трюк сработал: Пумула тоже скрылся с наветренной стороны. На время Тукутела потерял их запах. В лесу стояла тишина, такая непроницаемая, что Шон слышал, как у него в голове отдаются удары сердца.
Он знал, что старый слон где-то рядом; так же, как и они, он затаился, насторожив свои огромные уши, пытаясь уловить их запах даже кончиком длинного хобота.
«Не бывало еще такого слона, — подумал он, — слона, который охотился бы на своих преследователей. Сколько же раз на него самого охотились, сколько раз человек причинил ему боль, если даже малейший признак человеческого присутствия приводит его в такую ярость? Тукутела — Сердитый, теперь понятно, почему тебя так назвали!»
И тут из леса раздался звук, который Шон меньше всего ожидал услышать, — громкий человеческий голос, который принадлежал Рикардо Монтерро.
— Тукутела, мы с тобой братья! — кричал он слону. — Мы — все, что осталось от былых времен. Наши судьбы связаны. Я не могу убить тебя!
Слон услышал его и вновь издал вопль, такой высокий и пронзительный, что будто сверло вонзилось в их барабанные перепонки. Тукутела помчался на звук человеческого голоса, как серый танк. Он несся напролом, сокрушая кусты, и когда он пробежал пятьдесят ярдов, ненавистный человеческий запах вновь наполнил его ноздри, и Тукутела рванулся к его источнику.
Рикардо Монтерро даже не пытался влезть на дерево, у которого его оставил Шон, он лишь привалился к стволу и прикрыл глаза. Головная боль настигла его внезапно, как удар топора, она ослепляла его сверкающими вспышками света, но сквозь эту боль он услышал вопль слона, и вместе с раскаянием на него накатила горечь отчаяния.
Он выронил «ригби», который остался лежать на палой листве; протягивая вперед безоружные руки, он вслепую заковылял навстречу слону, в нелепой надежде умиротворить гигантского зверя и загладить свою вину перед ним, со словами:
— Я не причиню тебе вреда. Мы братья.
Кусты с треском расступились, и Тукутела вырос перед ним, как ожившая гранитная скала.
Шон бежал к тому месту, где оставил Рикардо, ныряя под низкие ветви и перепрыгивая через поваленные стволы, пока не услышал оглушительный слоновий топот и человеческий голос прямо перед собой.
— Сюда! — заорал он. — Сюда, Тукутела! Иди ко мне, я здесь!
Он надеялся отвлечь слона от Рикардо, хотя и знал, что это бесполезно. Тукутела выбрал себе жертву, и ничто не могло оторвать его, кроме самой смерти.
Зрение Рикардо частично прояснилось — будто расчистилось небольшое оконце среди белых сполохов и крутящихся огненных колес. Он увидел, как огромная серая голова Тукутелы показалась из бреши в стене лесной зелени, и над ним нависли длинные пятнистые бивни, как перекладины крыши, которая вот-вот обрушится.
В этот момент слон воплощал для Рикардо тысячи зверей и птиц, убитых им за свою охотничью жизнь. В его воспаленном сознании бивни и длинный хобот, маячившие перед ним, были символами некоего почти божественного благословения, которое отпускало ему всю пролитую им кровь, все отнятые им жизни. Он радостно воздел к ним руки, с благодарностью вспоминая слова молитвы, выученной в юности.
— Прости меня, Отче, ибо я грешил! — закричал он.
Шон видел в кустах перед собой затылок слона с широко расставленными загнутыми по краям огромными ушами. Он слышал голос Рикардо, хоть и не мог разобрать слов, и понял, что тот находится прямо перед острыми бивнями, в пределах досягаемости мощного хобота.
Одним скачком Шон прервал бег и вскинул свой «577-экспресс». С этого угла зрения было труднее всего попасть в мозг, так как слон стоял к нему спиной, а кости плеч закрывали позвоночник.
— Я вижу острова. Мы уже близко. Будем там до полудня. Если Тукутела нас не почуял, то он на одном из островов.
Шон не раз летал над этим краем и изучал его карту; он знал, что острова тянулись цепочкой от болот до самого русла Замбези.
Они волокли каноэ по отмелям — Шон тянул нейлоновый канат, привязанный к носу суденышка, а Матату и Пумула толкали корму. Рикардо попытался было помочь, но Шон заявил ему:
— Расслабься, Капо. Я хочу, чтобы ты как следует отдохнул перед встречей с Тукутелой. Ты просто обязан быть на высоте.
Наконец над стеной папируса показались лохматые пальмовые листья. Дно вдруг резко ушло вниз, и Шон оказался по шею в воде. Он влез в каноэ, уцепившись за борт; все остальные последовали за ним. Пумула толчками багра направил лодку к первому острову. Растительность там была такой густой, что ветви нависали над водой, и им пришлось продираться через них к берегу.
Земля, вымытая нескончаемыми ливнями, была серой и сухой, но все равно было приятно почувствовать твердую почву под ногами. Шон развесил на просушку их вымокшую одежду и снаряжение, пока Матату обследовал остров. Когда он вернулся, вода в котелке как раз вскипела.
— Да, — кивнул он Шону. — Тукутела был здесь вчера утром, когда мы выходили из деревни, но теперь успокоился. На него снизошел мир реки, и он спокойно пасся здесь и ушел с острова сегодня на рассвете.
— Куда он направился? — спросил Шон.
— Рядом есть другой остров, побольше.
— Пошли на разведку.
Шон налил Рикардо чаю и оставил его с Пумулой, а сам отправился с Матату по кромке северного берега; они продирались сквозь непроходимый кустарник, пока не нашли самое высокое дерево на острове.
Добравшись до вершины, Шон устроился в развилке, обломил несколько веток, закрывавших обзор, и перед ним открылась картина грандиозного опустошения.
С высоты шестидесяти футов окрестности просматривались до расплывчатой линии горизонта. Островок находился посреди Замбези; ее зеленые воды, блестевшие, как матовое стекло, расстилались необозримо далеко, так что огромные деревья на дальнем берегу сливались в узкую черную ленту, отделявшую зелень воды от высокой гряды плоских кучевых облаков, паривших в синем африканском небе. Замбези текла так стремительно, что водовороты и встречные потоки без конца рябили ее поверхность. Плавучие островки болотной травы, крутясь, уносились вдаль по течению; их же остров с высоты казался ему едва ли больше. Шон представил себе, каково пересекать эту неукротимую реку в утлом каноэ. В любом случае пришлось бы сделать несколько рейсов, чтобы переправить всех, и Шон тут же отказался от этой мысли. Возможен лишь один путь — назад.
Он сосредоточился на цепочке островов, которые торчали, как часовые, охраняющие родную реку и окрестные болота. Ближайший остров был в трехстах метрах; проток между островами зарос тростником, водяными гиацинтами и кувшинками. Ярко-голубые цветы водяных лилий как будто фосфоресцировали на зеленой глади воды, и даже на такой высоте Шон различал их аромат.
Вскинув бинокль, Шон внимательно изучил проток и берег соседнего острова — даже слон мог затеряться в этом бескрайнем ландшафте, где смешались вода и суша.
Внезапно он напрягся: далеко внизу кто-то неповоротливо и тяжело шевелился в зарослях тростника, и Шон заметил отблеск солнца на мокрой коже. Его возбуждение тут же угасло, живот свело от разочарования — над болотной поверхностью показалась широкая бесформенная голова бегемота.
Окуляры бинокля позволяли Шону разглядеть розоватые свиные глазки и щетину в непропорционально маленьких ушах зверя. Бегемот тряс ими, как птица крыльями, и капли воды, сверкающие, как бриллиантовая пыль, создавали ореол вокруг его огромной головы. Он брел по болоту, переходя от одной заводи к другой и останавливаясь лишь затем, чтобы испустить внушительную струю жидкого помета, который тут же разбрызгивал мощными ударами кургузого хвоста. Эти залпы приминали стебли тростника, и за грузным животным оставалась широкая колея.
Шон с облегчением наблюдал, как бегемот проследовал к ближайшей заводи и погрузился под воду. Прогнивший каркас каноэ явно был плохой защитой от огромной пасти с тяжелыми кривыми клыками.
Наконец Шон взглянул в сторону Матату, примостившегося в соседней развилке, и маленький ндороб кивнул ему:
— Он уходит. Нам тоже нужно уходить.
Они спустились на землю и вернулись туда, где оставили Рикардо. Путешествие, проделанное в каноэ, и здоровый сон придали ему сил. Он не мог усидеть на месте, с волнением ожидая начала охоты. Именно таким Шон знал его прежде.
— Видели его? — нетерпеливо спросил Рикардо.
— Нет, — Шон покачал головой. — Но Матату считает, что мы уже близко. С этой минуты — полная тишина!
Пока они нагружали каноэ, Шон одним глотком опустошил кружку обжигающего чая и забросал костер песком.
Отталкиваясь багром, они двигались вдоль протока к соседнему острову; оказавшись там, Шон опять влез на верхушку дерева, пока Матату обшаривал кусты в поисках слоновьего следа. Через пятнадцать минут он вернулся, и Шон соскользнул вниз.
— Он перешел на другое место, — прошептал Матату. — Но дует плохой ветер.
С серьезным видом он достал из набедренной повязки кисет с золой и вытряхнул из него облачко мелкого белого пепла:
— Смотри, крутится и виляет, как шанганская шлюха!
Шон кивнул; и, пока они перебирались на следующий остров, снял свою безрукавку. Теперь, обнаженный по пояс, он чувствовал, как меняет направление даже самый легкий ветерок.
На этом острове они увидели, где Тукутела выходил из воды на берег. Грязь, которой он забрызгал низкий кустарник, была еще влажной. Матату задрожал от возбуждения, как хороший охотничий пес, почуявший дичь.
Они оставили каноэ и крадучись пробирались вперед, ощупью находя дорогу в густом кустарнике. Ветерок, шумевший в пальмовых кронах, скрадывал легкий шорох палой листвы и потрескивание сухих веток под ногами охотников. С одной из пальм старый слон явно оборвал орехи и затолкал их в глотку, даже не жуя, потом отправился дальше. Они опять опоздали.
— Он бежал? — прошептал Шон, боясь, что слон может их почуять, но Матату знаком успокоил его, показывая на обглоданные молодые побеги, которые слон оставлял за собой. Древесина еще не совсем высохла, но неровный след вел через весь остров и на дальней его стороне нырял в очередной канал. Они послали Пумулу назад, чтобы он притащил каноэ; когда тот вернулся, Шон и Матату усадили в посудину Рикардо. Толкая лодку перед собой, они молча брели по пояс в воде, пока не показался берег нового островка.
Здесь они обнаружили кучу навоза, мягкого и рыхлого от тростника и водяных гиацинтов, а рядом растекшуюся лужу мочи — будто кто-то играл с садовым шлангом. Почва была еще влажной; зачерпнув пригоршню земли, Шон скатал из нее шар вроде тех, что лепят дети из грязи. Помет уже покрылся сухой коркой, но когда Матату наступил на кучу, его нога увязла во влажной каше, еще хранившей животное тепло, и он издал радостный возглас.
— Близко, очень близко! — возбужденно прошептал он.
Шон инстинктивно потянулся к патронташу на поясе и зарядил двустволку, изо всех сил стараясь не щелкнуть затвором. Рикардо все понял, он столько раз уже видел этот жест. Возбужденно ухмыляясь, он то взводил, то опускал предохранитель «ригби». Осторожно ступая, они шли друг за другом. И снова разочарование — слоновий след пересекал весь остров, чтобы на дальнем берегу снова исчезнуть в зарослях папируса.
Они стояли, уставившись на брешь в сплошной стене тростника, где стебли были расплющены огромным весом Тукутелы. Один из искалеченных стеблей, подрагивая, мало-помалу распрямлялся. Должно быть, слон прошел здесь всего несколько минут назад. Они замерли, вслушиваясь в шелест папируса на ветру.
И наконец услышали — где-то поблизости нарастал низкий гул, как если бы далеко отсюда шла летняя гроза, гортанный звук, который издает слон, когда он сыт и доволен. Этот звук, хоть и не очень громкий, разносится на многие мили, но Шон знал, что слон не больше чем в ста ярдах от них. Он взял Рикардо за руку и осторожно потянул его к себе.
— Надо смотреть, откуда дует ветер, — прошептал он, и тут послышался плеск и бульканье воды, которую слон втягивал хоботом и разбрызгивал себе на спину и плечи, спасаясь от жары. На мгновение они увидели черный кончик хобота, показавшийся над верхушками стеблей папируса.
От возбуждения горло Шона сжалось и пересохло.
— Назад! — раздался его хриплый шепот.
Он сделал предостерегающий жест Матату. Тот мгновенно повиновался, и они отступили, осторожно пятясь. Шон вел Рикардо за руку. Стоило им оказаться под защитой густых зарослей, как Рикардо яростно прошептал:
— Какого черта, мы же были так близко!
— Слишком близко, — сурово ответил Шон. — Среди папируса нет шансов на меткий выстрел. А если бы ветер изменился хоть на пару градусов, то все бы пропало. Пусть он сначала доберется до следующего острова.
Он ускорил шаг, уводя за собой Рикардо; они остановились под раскидистыми ветвями высокой смоковницы.
— Надо осмотреться, — скомандовал Шон. Они прислонили винтовки к стволу дерева, и Шон подсадил Рикардо на нижнюю ветку, а потом полез вслед за ним.
Почти на самой макушке они устроились в безопасной развилке; Шон придерживал Рикардо за плечо, пока оба всматривались в рощи папируса, оставшиеся далеко внизу.
Они увидели его сразу. Спина Тукутелы возвышалась над лесом тростника, мокрая кожа казалась угольно-черной. Под жесткой складчатой шкурой проступал кривой позвоночник. Он стоял к ним задом, лениво похлопывая огромными ушами. Их края были покрыты рубцами и кое-где порваны, более нежная кожа за ушами бугрилась от узловатых, перекрученных вен, напоминавших клубки змей.
Четыре белоснежные цапли восседали на его спине, рядком примостившись на позвоночнике. Их оперение и желтые клювы сверкали на солнце, сгорбившись, они зорко посматривали вокруг — зоркие часовые, которые предупредили бы старого слона о малейшей опасности.
Пока Тукутела находился в воде, к нему невозможно было подобраться, а три сотни ярдов — слишком большое расстояние для удачного выстрела. Им оставалось только наблюдать с вершины дерева, как слон медленно и величественно следует к ближайшему острову.
Дойдя до самого глубокого места, Тукутела погрузился в воду почти целиком; над поверхностью остался только хобот, который извивался и сворачивался в кольца, как морская змея. Потом слон вновь показался на дальнем конце протока, вода с шумом стекала с его гигантских темных боков.
Рикардо и Шон чувствовали, стоя на ветке смоковницы, что это пик их охотничьей карьеры. Никогда больше не будет такого слона. Никто больше не сможет похвастаться даже тем, что видел такого зверя. Тукутела принадлежал им. Казалось, они всю жизнь ждали этой минуты. Охотничий инстинкт подчинил себе все прочие чувства, как будто поблекло и выцвело все, что занимало их прежде. В этом было что-то древнее, поднявшееся вдруг из сокровенных глубин души и заворожившее их, как других завораживает гениальная музыка.
Старый слон поднял голову и оглянулся; на мгновение сверкнули его испещренные пятнами бивни, и они невольно вздрогнули при виде этих длинных, правильно изогнутых пик, как если бы перед ними было творение Микеланджело или тело прекрасной женщины. В эту минуту ничего другого для них не существовало. Они понимали друг друга без слов; чувство товарищеского плеча и общая страсть связали их прочнее обычной дружбы.
— Как же он красив! — прошептал Рикардо. Шон не ответил — сказать было нечего. Они смотрели, как старый слон шествовал к острову. Его огромное тело показалось над водой, затем он выбрался на низкий берег и постоял там, влажно отблескивая на солнце, — видно было, какой он высокий и худой. Затем слон вступил под деревья, и буйно разросшиеся кусты поглотили его. Потревоженные цапли поднялись с его спины, как белоснежные клочки бумаги, подхваченные вихрем. Шон похлопал Рикардо по плечу, и тот встрепенулся, как после долгого сна.
— Мы переправимся на каноэ, — прошептал Шон и послал Пумулу за лодкой.
Они скорчились на дне ветхой жокорро, стараясь не высовывать голову над бортами, и продвигались по длинному болотному протоку, цепляясь за стебли папируса. Беззвучно они скользили сквозь заросли тростника; легкий бриз дул в одном направлении. Шон чувствовал обнаженными плечами каждое его дуновение.
Показался берег; Шон помог Рикардо выбраться из каноэ, и они затащили лодку на отмель, стараясь производить как можно меньше шума.
— Проверь винтовку, — шепнул Шон. Рикардо отвел затвор «ригби». Патрон сверкнул медью на солнце. Шон одобрительно кивнул, и Рикардо молча вернул затвор на место. Они двинулись вперед.
Им пришлось идти гуськом по тропе, которую только что протоптал слон. С обеих сторон их обступали непроходимые кусты. Матату вел их почти бегом; затем они остановились и замерли, прислушиваясь.
Внезапно раздался оглушительный треск из кустов впереди, ветви деревьев закачались и затряслись. Рикардо вскинул «ригби», но Шон удержал его, схватив за плечо и заставив опустить винтовку дулом вниз.
Они оцепенели, уставившись вперед, слушая сквозь гулкие удары сердец, как пасется слон. Всего в тридцати шагах от них он обдирал кору с ветвей, ритмично двигая ушами взад и вперед и довольно урча, но им отсюда было не видно ни клочка его серой шкуры.
Шон все еще держал Рикардо за руку; потом опять потянул его за собой. Шаг за шагом они продвигались сквозь зеленую гущу листьев, лиан и свисающих ветвей. Сделав десяток шагов, Шон остановился. Он подтолкнул Рикардо вперед и через его плечо указал на что-то.
Несколько долгих мгновений Рикардо не мог ничего различить среди спутанных ветвей и неразберихи тени и света. Потом слон снова захлопал ушами, и Рикардо увидел его глаз сквозь отверстие в сплошной стене зелени. Это был маленький слезящийся глаз, затянутый от старости матовой голубоватой пленкой. Слезы непрерывно сочились из него на морщинистую щеку, придавая слону мудрый и бесконечно скорбный вид.
Эта скорбь заразила Рикардо, она накатила на него черной волной, тяжелым грузом легла на его сердце, превращая страсть охотника в пронзительную печаль об этой жизни, которая вот-вот должна кончиться. Он чувствовал, что просто не в состоянии поднять винтовку.
Слон моргнул; густые и длинные ресницы окаймляли его глаз, и казалось, что этот глаз смотрел на Рикардо в упор, проникая в глубины его души и скорбя о нем, как сам он скорбел о старом слоне. Рикардо не осознавал, что темный недуг в его мозгу вновь искажал и коверкал реальность, он знал лишь, что эта печаль невыносима, как черное забытье смерти. Он почувствовал, как Шон слегка хлопнул его между лопаток, скрывая от слона даже это едва заметное движение. Это был настойчивый сигнал, приказание стрелять, но Рикардо как будто покинул свое тело и парил над ним, глядя вниз на самого себя, глядя одновременно на человека и на зверя, несущих в себе смерть и окруженных смертью, и трагичность того, что он видел, поглощала его, парализуя волю и не давая двигаться.
Шон снова пихнул его. Слон был в пятнадцати шагах от них, он стоял неподвижно, маяча серой тенью среди зарослей. Шон знал, что внезапное оцепенение Тукутелы было реакцией на близкую опасность. Он простоит так не больше нескольких секунд, а потом скроется в непролазном кустарнике.
Он хотел схватить Рикардо за плечо и встряхнуть его, он хотел закричать: «Стреляй же, стреляй!» Но ничего нельзя было сделать — малейшее движение, самый слабый звук могли обратить Тукутелу в бегство.
Затем произошло то, чего он так боялся. Тукутелу словно корова языком слизнула, он испарился, как клуб серого дыма. Невозможно было поверить, что такое огромное животное может двигаться так быстро и бесшумно сквозь густой кустарник, но слон исчез.
Шон вцепился в руку Рикардо и потащил его за собой, вслед за пропавшим слоном. Его лицо исказилось от гнева, он едва мог дышать от охватившей его темной ярости. Больше всего ему хотелось сорвать свою злость на Рикардо. Он рисковал своей жизнью, чтобы устроить ему этот выстрел, а этот кретин даже винтовки не поднял.
Шон бежал вперед, не ослабляя хватки, волоча Рикардо за собой сквозь густой колючий кустарник и даже не оглядываясь. Он был уверен, что Тукутела направится на следующий из вереницы островов и выйдет на открытую воду. Он заставит Рикардо сделать выстрел даже издалека, чтобы хотя бы ранить слона и задержать его, тогда он сможет догнать его и прикончить.
Где-то позади Матату неразборчиво что-то прокричал — предупреждение или, быть может, крик о помощи. Шон резко остановился и стал прислушиваться. Происходило нечто, чего он не ожидал и к чему не был готов.
Внезапно из кустов раздался грохот и треск, а затем пронзительный трубный вопль разъяренного слона, но звук шел сзади, хотя Тукутела пропал совсем в другом направлении. Секунду Шон не мог понять, в чем дело; когда его осенило, мурашки поползли по его обнаженной спине.
Тукутела сделал то, чего никогда не делал ни один из тех слонов, что он встречал в своей жизни. Старик не убежал, как они думали, он обошел их сзади, чтобы уловить их запах. И сейчас Шон чувствовал, как ветер касается обнаженной кожи его спины, лаская ее, как неверная любовница, и унося его запах туда, где огромный слон проламывался сквозь кусты в поисках преследователей.
— Матату! — заорал Шон. — Беги! Беги наперерез ветру!
Он грубо толкнул Рикардо к стволу высокого тика.
— Стой здесь! — рявкнул он. По низким ветвям на дерево при необходимости было легко вскарабкаться, и Шон, оставив Рикардо, бросился на помощь Матату.
Он несся напролом сквозь кусты, перепрыгивая через поваленные стволы и крепко прижимая к груди винтовку; лес звенел от рева взбешенного слона.
Он приближался стремительно, как лавина серых камней. Тукутела катился по лесу, как горный обвал, круша и подминая на своем пути деревья поменьше, вынюхивая кисловатый человеческий запах, идя по следу, чтобы выплеснуть на людей главную ненависть своей жизни.
Вдруг Матату вынырнул из кустов в нескольких шагах от Шона. Рядом с ним он готов был встретить любую опасность, и, вместо того чтобы убегать наперерез ветру, как сделал Пумула, инстинкт подсказал ему, что следует вернуться к хозяину.
Увидев его, Шон на бегу изменил направление, знаком велев Матату следовать за ним. Он пробежал около ста шагов в сторону, наперерез ветру, чтобы сбить Тукутелу со следа.
Наконец остановившись, они ничком бросились на землю и замерли. Трюк сработал: Пумула тоже скрылся с наветренной стороны. На время Тукутела потерял их запах. В лесу стояла тишина, такая непроницаемая, что Шон слышал, как у него в голове отдаются удары сердца.
Он знал, что старый слон где-то рядом; так же, как и они, он затаился, насторожив свои огромные уши, пытаясь уловить их запах даже кончиком длинного хобота.
«Не бывало еще такого слона, — подумал он, — слона, который охотился бы на своих преследователей. Сколько же раз на него самого охотились, сколько раз человек причинил ему боль, если даже малейший признак человеческого присутствия приводит его в такую ярость? Тукутела — Сердитый, теперь понятно, почему тебя так назвали!»
И тут из леса раздался звук, который Шон меньше всего ожидал услышать, — громкий человеческий голос, который принадлежал Рикардо Монтерро.
— Тукутела, мы с тобой братья! — кричал он слону. — Мы — все, что осталось от былых времен. Наши судьбы связаны. Я не могу убить тебя!
Слон услышал его и вновь издал вопль, такой высокий и пронзительный, что будто сверло вонзилось в их барабанные перепонки. Тукутела помчался на звук человеческого голоса, как серый танк. Он несся напролом, сокрушая кусты, и когда он пробежал пятьдесят ярдов, ненавистный человеческий запах вновь наполнил его ноздри, и Тукутела рванулся к его источнику.
Рикардо Монтерро даже не пытался влезть на дерево, у которого его оставил Шон, он лишь привалился к стволу и прикрыл глаза. Головная боль настигла его внезапно, как удар топора, она ослепляла его сверкающими вспышками света, но сквозь эту боль он услышал вопль слона, и вместе с раскаянием на него накатила горечь отчаяния.
Он выронил «ригби», который остался лежать на палой листве; протягивая вперед безоружные руки, он вслепую заковылял навстречу слону, в нелепой надежде умиротворить гигантского зверя и загладить свою вину перед ним, со словами:
— Я не причиню тебе вреда. Мы братья.
Кусты с треском расступились, и Тукутела вырос перед ним, как ожившая гранитная скала.
Шон бежал к тому месту, где оставил Рикардо, ныряя под низкие ветви и перепрыгивая через поваленные стволы, пока не услышал оглушительный слоновий топот и человеческий голос прямо перед собой.
— Сюда! — заорал он. — Сюда, Тукутела! Иди ко мне, я здесь!
Он надеялся отвлечь слона от Рикардо, хотя и знал, что это бесполезно. Тукутела выбрал себе жертву, и ничто не могло оторвать его, кроме самой смерти.
Зрение Рикардо частично прояснилось — будто расчистилось небольшое оконце среди белых сполохов и крутящихся огненных колес. Он увидел, как огромная серая голова Тукутелы показалась из бреши в стене лесной зелени, и над ним нависли длинные пятнистые бивни, как перекладины крыши, которая вот-вот обрушится.
В этот момент слон воплощал для Рикардо тысячи зверей и птиц, убитых им за свою охотничью жизнь. В его воспаленном сознании бивни и длинный хобот, маячившие перед ним, были символами некоего почти божественного благословения, которое отпускало ему всю пролитую им кровь, все отнятые им жизни. Он радостно воздел к ним руки, с благодарностью вспоминая слова молитвы, выученной в юности.
— Прости меня, Отче, ибо я грешил! — закричал он.
Шон видел в кустах перед собой затылок слона с широко расставленными загнутыми по краям огромными ушами. Он слышал голос Рикардо, хоть и не мог разобрать слов, и понял, что тот находится прямо перед острыми бивнями, в пределах досягаемости мощного хобота.
Одним скачком Шон прервал бег и вскинул свой «577-экспресс». С этого угла зрения было труднее всего попасть в мозг, так как слон стоял к нему спиной, а кости плеч закрывали позвоночник.