Смит Уилбур. Время умирать

   Но стоило ей начать жевать, как она поняла, что во рту у нее пересохло, и ощущение было такое, будто она только что съела кисловато-жгучий зеленый сморщенный персик. От вкуса мяты слюна снова начала выделяться, но она была так сердита на Шона, что не испытала ни малейшей благодарности. Просто он знал, что у нее пересохло во рту от ужаса, и это вызывало у нее лишь еще большую неприязнь.
   Где-то за скрадком из темноты снова раздалось рычание львицы, и Клодия с тоской подумала о «тойоте», оставленной ими в миле отсюда. Как будто прочитав ее мысли, отец негромко спросил:
   — Когда ты велел своим ребятам подогнать машину?
   — После того как станет слишком темно, чтобы продолжать охоту, — так же тихо отозвался Шон. — Значит, минут через пятнадцать-двадцать.
   Львица, видимо, услышала их голоса и снова зарычала, только теперь в ее рыке слышалась угроза.
   — Ну и нахальная же ведьма! — с уважением заметил Шон. — Настоящая скандалистка.
   — Заткнитесь, вы! — огрызнулась на него Клодия. — Она же нас учует.
   — Ха, да теперь она уже и так знает, что мы здесь, — ответил Шон, а потом вдруг громко крикнул: — А ну, проваливай, ты, глупая старая сучка! Отправляйся-ка лучше к своим малышам!
   Клодия вырвала руку из его пальцев.
   — Черт вас побери! Мы же все погибнем из-за вас!
   Но громкий человеческий голос встревожил кошку, и на несколько минут в зарослях снаружи воцарилась тишина. Шон взял короткую уродливую двустволку, прислоненную к стене рядом с ним, и положил ее на колени. Он открыл затвор своей «Нитро-Экспресс-577» и вытащил из обоих стволов два толстых латунных патрона, заменив их двумя другими, которые вытащил из специальных петель над левым карманом куртки. Эта смена патронов была его маленьким суеверным ритуалом, который он всегда совершал перед началом охоты.
   — А теперь послушай меня, Капо, — обратился он к Рикардо. — Если мы без очень уважительной причины прикончим эту старую шлюху, то министерство охоты отберет у меня лицензию. «Уважительная причина» — это когда, например, она отгрызет кому-нибудь руку, но никак не раньше. Ты меня слышишь?
   — Слышу, слышу, — кивнул Рикардо.
   — Ладно, тогда имей в виду: стрелять только по моей команде, или, клянусь Богом, я сам тебя пристрелю.
   В полумраке они обменялись улыбками, и Клодия вдруг осознала, что эти двое просто перешучиваются, каким бы невероятным это ни выглядело. Два старых олуха на самом деле забавляются.
   — К тому времени, когда Джоб подгонит машину, темно будет хоть глаз выколи, и к самому скрадку ему будет ее не подвести. Нам придется идти к ней до берега реки. Ты, Капо, пойдешь первым, следом за тобой Клодия, а последним буду я. Держитесь вместе и, что бы ни случилось, ни в коем случае не бегите! Заклинаю вас всеми святыми: ни в коем случае не бегите!
   Тут они снова услышали львицу, мягко крадущуюся вокруг скрадка. Она еще раз зарычала, и почти тут же в ответ на ее рычание послышалось рычание другого зверя, по-видимому, находящегося по другую сторону скрадка.
   — Ну, кажется, вся шайка в сборе, — заметил Шон. Очевидно, звуки голосов и рык старой львицы привлекли внимание остальных членов прайда, и теперь началась охота на охотников. Их укрытие превратилось в западню. Стало совершенно темно. От заката осталось лишь едва различимое багровое свечение над западным горизонтом.
   — Где машина? — прошептала Клодия.
   Шон ответил:
   — Сейчас будет. — Затем, совершенно неожиданно, рявкнул: — Ложись! Все на пол!
   И хотя Клодия не услышала снаружи ничего особенного, она мигом оставила полотняное кресло и растянулась на земляном полу.
   Львица снова подкралась к передней стенке — почти бесшумно — и теперь с яростным ревом бросилась на нее, раздирая преграду передними лапами. Клодия вдруг с ужасом осознала, что сейчас львица окажется прямо на ней.
   — Не поднимайте голову! — крикнул Шон и вскинул двустволку как раз в тот момент, когда стенка наконец не выдержала.
   Раздался выстрел, оглушивший и ослепивший, как лампа-вспышка, всех троих.
   «Он ее прикончил». — Несмотря на всю ненависть, которую она испытывала к этому кровавому спорту, Клодия ощутила какое-то виноватое облегчение, но ненадолго. Выстрел лишь ошарашил кошку и отпугнул ее. Клодия услышала, как та со злобным ворчанием ныряет в соседние кусты.
   — Вы промахнулись, — тяжело дыша, укоризненно заметила она. В ноздрях у нее все еще стоял запах горелого пороха.
   — А я и не собирался в нее стрелять. — Шон переломил ружье и перезарядил его, вытащив из петель на груди новые патроны. — Просто дал предупредительный выстрел у нее над ухом.
   — Машина приближается. — Рикардо говорил совершенно спокойно и невозмутимо. В ушах у Клодии все еще звенело от грохота выстрелов, но теперь и она услышала далекий гул дизеля «тойоты».
   — Должно быть, Джоб услышал выстрел. — Шон поднялся. — Приехал раньше времени. Ладно, приготовьтесь, сейчас пойдем к машине.
   Клодия с облегчением встала и, поскольку скрадок не имел крыши, поверх невысокой травяной стены окинула взглядом окружающие их зловещие заросли. Она вспомнила путь, который им предстоит пройти до русла пересохшей реки, служившего дорогой для машины. Чтобы оказаться в безопасной «тойоте», придется пробираться по ночной чащобе едва ли не четверть мили. При этой мысли она сразу упала духом.
   В кустах, всего в каких-нибудь пятидесяти ярдах от них, снова зарычала львица.
   — Все ей неймется, — усмехнулся Шон и, взяв Клодию под локоть, повел ее к выходу. На сей раз она не попыталась высвободиться, а, напротив, с удивлением поняла, что буквально вцепилась в его руку.
   — Возьмитесь за пояс Капо. — Он мягко разжал ее пальцы и положил ее ладонь на ремень, опоясывающий талию отца. — Держитесь крепче, — велел Шон. — И помните: что бы ни случилось, ни в коем случае не бегите. Они мгновенно набросятся на вас. Как кошка бросается на мышь — это инстинкт, и они просто не могут удержаться.
   Шон включил фонарь. Это был большой черный «мэглайт», но на фоне окружающих мрачных зарослей даже его мощный луч казался желтым и каким-то жалким. В свете фонаря в темных кустах сразу стал заметен отблеск множества глаз, сверкающих, как грозные звезды, и невозможно было сказать, какие из них принадлежат львятам, а какие взрослым львицам.
   — Вперед, — негромко скомандовал Шон, и Рикардо двинулся по узкой неровной тропинке, а Клодия поплелась за ним.
   Шли они очень медленно. Рикардо, с его более легким ружьем, шел первым, а тыл прикрывал Шон с фонарем и мощной двустволкой.
   Каждый раз, когда среди окружающей тьмы в луче фонаря в очередной раз вспыхивали кошачьи глаза, они оказывались все ближе и ближе, пока наконец Клодия не начала смутно различать очертания тел их обладателей. Они казались бледными, как мотыльки, очень подвижными и беспокойными. Обе львицы кружили вокруг охотников, мягко пробираясь через заросли кустарника, и, не сводя с людей пристальных взглядов за исключением тех моментов, когда мощный поток света ударял им прямо в глаза, подбирались все ближе и ближе.
   Тропинка была неровной, со множеством кочек и — о Господи! — такой длинной… Каждый шаг был для идущей следом за отцом и то и дело спотыкающейся Клодии сущей пыткой нетерпения. Она не смотрела под ноги, поскольку невольно искала взглядом те бледные кошачьи силуэты, что кружили вокруг них.
   — А вот и наша скандалистка! — тихо предупредил Шон, когда старая львица наконец снова набралась смелости и бросилась на них из мрака ночи, как паровоз. Из глотки ее рвалось оглушительное рычание, а хвост хлестал по бокам подобно кнуту из гиппопотамовой кожи. Они сбились в кучку, и Шон направил на несущуюся на них хищницу луч фонаря и ружье.
   — В сторону! — крикнул он Клодии. — Уйди с ее дороги!
   А львица тем временем, не сбавляя хода, мчалась на них, прижав уши. В разинутой пасти были видны длинные желтые клыки и розовый язык.
   — Ага, старая ведьма! — вдруг взревел Шон. — Ну сейчас-то уж я точно отстрелю твою дурацкую башку!
   Она остановилась в самый последний возможный момент, затормозив передними лапами футах в десяти от людей так, что в свете фонаря они даже увидели, как поднялось облачко пыли.
   — Вали отсюда! — резко приказал львице Шон. Она недоуменно подняла уши, развернулась и послушно потрусила обратно в лес.
   — Это была просто проверка на всхожесть, — Усмехнулся Шон. — Ей было интересно, кто — кого.
   — А откуда вы знали? — Собственный голос показался Клодии каким-то хриплым и визгливым.
   — По хвосту. Пока она им виляет, все это просто игра. Зато вот когда он неподвижен — гляди в оба!
   — А вон и машина, — заметил Рикардо, и теперь остальные тоже заметили за деревьями свет фар «тойоты», которая, подпрыгивая на ухабах, приближалась к ним по проходящему чуть ниже их руслу пересохшей реки.
   — Слава тебе, Господи! — прошептала Клодия.
   — Это еще не конец, — предупредил Шон, когда они двинулись дальше. — Остается молодая ворчунья.
   Клодия совершенно забыла о второй львице и теперь, ковыляя вслед за отцом, которого она продолжала крепко держать за пояс, принялась то и дело боязливо оглядываться.
   Наконец они вышли на берег реки, ярко освещенный фарами стоящего всего футах в тридцати автомобиля с работающим двигателем. Она уже различала головы сидящих на переднем сиденье людей. Машина была так близко, так соблазнительно близко, что Клодия не справилась с собой. Она отпустила пояс отца и опрометью бросилась к «тойоте» по устилающему сухое русло белому песку. Она услышала за спиной крик Шона: — Идиотка проклятая!
   И тут же следом — леденящий душу раскатистый рык несущейся за ней львицы. Клодия, не сбавляя скорости, бросила взгляд в ту сторону, откуда послышалось рычание, и увидела, что огромная кошка, выскочившая из окаймляющих русло зарослей, несется ей наперерез. В свете фар «тойоты» она показалась ей очень бледной и невероятно большой. На ходу она по-змеиному извивалась всем телом, а от ее рычания у Клодии внутри все похолодело, а ноги перестали слушаться.
   Клодия видела, что хвост стремительно нагоняющей ее львицы высоко поднят и неподвижен, как стальной прут, и, даже несмотря на охвативший ее ужас, она мгновенно вспомнила слова Шона. Ее пронзила ледяная в своей ясности мысль: «На сей раз она не остановится, она намерена меня прикончить».
   В первый, жизненно важный момент Шон просто не успел осознать, что девочка бросилась бежать. Он как раз осторожно спускался по крутому берегу пересохшей речки, держа фонарь в левой руке, а ружье — в правой. Ружье лежало у него на плече, он придерживал его за приклад, положив большой палец на предохранитель, и поглядывал на старую львицу, которая ползла на брюхе следом за ними. Но он был совершенно уверен, что, поскольку он взял над ней верх в недавней проверке «кто кого», она просто соблюдает необходимые формальности. Позади нее чуть поодаль в траве сидели оба львенка и, вытаращив глазенки, с искренним восхищением наблюдали за происходящим, хотя явно опасались принимать участие в забаве. Молодую львицу он потерял из виду, хотя и был уверен, что именно она представляет теперь наиболее серьезную опасность, уж слишком высокими и густыми были береговые заросли. — Шон почувствовал, как Клодия толкает его, но решил, что она просто споткнулась. Он и в мыслях нe допускал возможности ее бегства, поэтому сразу сообразил, что это она разворачивается для броска к машине. Он все еще искал взглядом молодую Львицу, шаря по кустам лучом фонаря, когда услышал сахаристый хруст речного песка под ногами несущейся к «тойоте» Клодии, мгновенно обернулся и увидел ее, одиноко мчащуюся по сухому руслу.
   — Идиотка проклятая! — в бессильной ярости заорал он. С тех пор как эта девчонка появилась в лагере четыре дня назад, она была для него постоянным источником раздражения и не вызывала иных чувств, кроме враждебности. Вот и теперь она грубо нарушила его приказ, и он мгновенно — еще до того, как львица бросилась за девушкой, — понял, что все кончено. Гибель или даже просто ранение клиента для любого профессионального охотника были самым черным позором, который только можно себе представить. Это означало конец его карьеры, конец двадцатилетней работы и усилий.
   И, крикнув ей вслед «Идиотка проклятая», он в этих двух словах излил все свои чувства по отношению к бегущей по песку фигурке. Он ринулся мимо Рикардо, который все еще стоял чуть впереди него на тропинке, оцепенев от неожиданности, и в этот самый момент львица выскочила из кустов, где, очевидно, незадолго до этого притаилась.
   Русло было буквально залито ослепительным светом фар, поэтому Шон бросил фонарь и мгновенно вскинул ружье. Но стрелять было нельзя, поскольку он оказался в неудачном положении — девушка находилась прямо между ним и львицей на линии огня. Клодия бежала страшно неуклюже, ее ноги увязали в песке. На бегу она смотрела вбок — на приближающуюся львицу и беспорядочно, не в такт шагам, размахивала руками.
   — Ложись! — крикнул Шон. — Падай плашмя!
   Но она продолжала нестись вперед, не давая ему возможности выстрелить, а львица мчалась ей наперерез. Из-под лап с полностью выпущенными желтыми когтями во все стороны летел песок. На бегу она яростно рычала, а хвост ее был задран и неподвижен.
   Тени, отбрасываемые девушкой и огромной кошкой в свете фар на белоснежный песок, казались черными и уродливыми. Они быстро сближались, и Шон сквозь прицел своего ружья видел, что львица подбирается, готовясь к последнему прыжку, но был беспомощен, поскольку не мог выстрелить так, чтобы не зацепить девушку.
   В последний момент Клодия споткнулась, ее ослабевшие от страха ноги подкосились, и с жалобным криком она навзничь рухнула на песок.
   Шон мгновенно прицелился в центр кремовой груди львицы. Из своего ружья он с тридцати шагов мог бы свободно попасть в две пенсовые монетки, одновременно подброшенные в воздух слева и справа от него. Из своего ружья он убил сотни леопардов, львов, буйволов, слонов — и людей, множество людей во время родезийской войны в буше. Повторного выстрела никогда не требовалось. Теперь, когда цель была открыта, он мог с уверенностью прошить львицу 750-грановой пулей с мягкой, расплющивающейся при ударе наподобие шляпки гриба головкой насквозь — от груди до самого хвоста. Львице пришел бы конец, но не только ей, но и всему сафари и, скорее всего, его лицензии. В лучшем случае его ждали бы многие месяцы следствия и суд. Смерть львицы обрушила бы на его голову гнев правительства и министерства охоты.
   Львица была уже буквально в двух шагах от упавшей девушки — между ними оставалось всего каких-нибудь несколько жалких футов белого песка, но Шон чуть опустил ружье. Выстрел был страшно рискованным, но он всю жизнь рисковал. Конечно, он поставил на кон жизнь девушки, но она вывела его из себя, поэтому пусть все решит случай.
   Он выстрелил в песок в двух футах от яростно разинутой пасти львицы. Большая тяжелая пуля взметнула в воздух целую тучу песчинок, на мгновение буквально окутавшую зверя. Песок забил львице рот, и, взревев, она наполнила им и легкие. Песок попал ей в ноздри, закупорив их. Песок угодил в ее широко раскрытые желтые глаза, ослепляя, дезориентируя львицу, которая тут же остановилась как вкопанная.
   Шон бросился вперед, готовый в случае чего разрядить и второй ствол, но этого не потребовалось. Львица уже развернулась и потащилась назад, на ходу то и дело стараясь потереть лапой запорошенные песком глаза. На ходу она несколько раз споткнулась, едва не упав, и вскоре добралась до поросшего кустарником крутого берега, слепо ринулась вверх, оступилась, упала, скатилась вниз и снова бросилась наверх, наконец скрывшись в кустарнике. Вскоре не стало слышно ни треска кустов, ни ее жалобного воя.
   Шон добежал до Клодии и, ухватив ее за руку, рывком поднял с песка. Но ноги отказывались ее держать, и ему пришлось полунести, полутащить ее к «тойоте», а потом с трудом запихивать на переднее сиденье.
   Рикардо тем временем уселся сзади, Шон вскочил на подножку и, одной рукой держась за дверцу, а в другой рукой держа, как пистолет, ружье, направленное в окружающую тьму, приготовился к повторной атаке.
   — Трогай! — крикнул он Джобу. Водитель-матабел отпустил сцепление и бросил то и дело подпрыгивающую машину вдоль речного русла.
   Почти минуту никто ничего не говорил — до тех пор, пока «тойота» наконец не вскарабкалась на крутой берег и не оказалась на более ровной местности. Тогда Клодия тихим сдавленным голосом спросила:
   — А нельзя нам остановиться, чтобы сходить по-маленькому? По-моему, я сейчас лопну.
   — Зато в случае чего мы всегда сможем просто направить вас, как огнетушитель, на вашу подружку и просто смыть ее струей, — холодно отозвался Шон, а сидящий сзади Рикардо восторженно захохотал. Хотя Клодия и разобрала в смехе отца облегчение и напряженность, ей стало ужасно неприятно. Этот смех лишь усугубил только что перенесенное ею унижение.
   До лагеря они ехали почти час, и когда наконец добрались до него, Мозес, обслуживающий Клодию, уже наполнил душевой бак горячей водой. Этот бак представлял собой двадцатигаллонную бочку из-под горючего, закрепленную на ветвях дерева мопане, сплетенную из травы загородку и цементный пол.
   Она стояла под струями едва ли не кипятка и по мере того, как розовела ее кожа, она чувствовала, как чувство унижения и тошнота, вызванная только что пережитым притоком адреналина, постепенно отступают, сменяясь ощущением приподнятости и довольства жизнью, приходящим обычно только после пережитой смертельной опасности.
   Намыливаясь, она прислушивалась к тому, что делает Шон. Сейчас он был футах в пятидесяти от нее, в своем походном гимнастическом зале позади палатки, и занимался с гирями, но его размеренное дыхание было различимо так ясно, как будто он находился совсем рядом. За четыре дня, проведенные ею в лагере, он ни разу не пропустил тренировки, какой бы долгой и трудной ни была в этот день охота.
   «Тоже мне, Рэмбо! — презрительно усмехалась она при мысли о его мужском тщеславии, однако за последние дни не раз ловила себя на том, что исподтишка разглядывает то его мускулистые руки, то его плоский, как у охотничьей собаки, живот или даже его обтянутые шортами цвета хаки ягодицы, округлые и твердые, как пара устричных раковин.
   Мозес, освещая дорогу фонарем, проводил ее, одетую в шелковый халат и с полотенцем, повязанным вокруг головы наподобие тюрбана, из душа до палатки. Там на койке он заранее разложил приготовленную для нее одежду: защитного цвета брюки, футболку от Гуччи, высокие ботинки страусовой кожи — именно то, что выбрала бы себе и она сама. Мозес каждый день стирал ее перепачканную одежду, а потом гладил ее, причем просто идеально. Натягивая брюки, она слышала, как они свежо похрустывают. И этот звук лишь усилил ощущение довольства жизнью.
   Некоторое время она сушила волосы, потом расчесала их. Затем она чуть-чуть подкрасилась, слегка подвела губы и, взглянув на себя в небольшое зеркальце, почувствовала себя еще лучше.
   «Так кто у нас там тщеславный, а?» — улыбнулась она своему отражению и отправилась к походному костру, где уже расположились мужчины. Она с удовлетворением отметила, что при ее появлении они замолчали и уставились на нее. Шон с его дурацкой вежливостью, которая всегда только раздражала Клодию, встал, чтобы поприветствовать ее.
   — Садитесь. — Она постаралась, чтобы ее слова звучали как можно более грубо. — Что вы вечно вскакиваете!
   Шон как ни в чем не бывало улыбнулся.
   «Смотри, не вздумай показать ей, как она тебя достала», — одернул он себя и придержал полотняное кресло до тех пор, пока она не уселась и не вытянула ноги в ботинках к огню.
   — Принеси-ка донне стакан, — приказал Шон слуге. — Ты знаешь, что она любит.
   Слуга принес ей виски на серебряном подносе. Все было просто идеально. Хрустальный стакан с каплей дорогого «шиваса» — только-только, чтобы придать необходимый цвет воде «перье» — с должным количеством льда. Слуга был облачен в снежно-белую канзу, нижний край которой опускался гораздо ниже колен. Алая лента через плечо означала, что он старший из прислуживающих за столом слуг, а на голове красовалась алая феска. Два его помощника скромно стояли поодаль, на них тоже были белые одеяния, а головы также украшали алые фески. Все это слегка раздражало Клодию: их троих обслуживали двадцать человек. Все это было так по-сибаритски, так по-колониальному, так отдавало эксплуатацией. Ведь как-никак на дворе 1987 год и империи давно и след простыл — и все же виски был просто восхитителен.
   — Вы, я полагаю, ждете, что я поблагодарю вас за спасение, — заметила она, сделав первый глоток.
   — Вовсе нет, крошка. — Шон почти с самого начала заметил, насколько она ненавидит это обращение. — Более того, я даже не жду, что вы извинитесь за свою непроходимую глупость. Честно говоря, я больше боялся попасть в львицу. Вот это действительно была бы трагедия.
   Их пикировка, как всегда, была легкой и искусной, и Клодия поняла, что даже получает от нее удовольствие. Каждый ее удар, достигающий цели, доставлял ей удовольствие даже большее, чем удачный день в суде. Поэтому она была разочарована, когда старший официант замогильным голосом возвестил:
   — Шеф велела сказать обеда готова, мамбо.
   Шон повел их в палатку-столовую, освещенную свечами в канделябре мейсенского фарфора. Столовые приборы были из чистого серебра, в чем Клодия убедилась, незаметно посмотрев, есть ли проба, на кружевной скатерти из Мадейры сверкали фужеры уотерфордского хрусталя, а за каждым из складных походных кресел стояло по одетому в белое официанту.
   — Что предпочтете сегодня, Капо? — спросил Шон.
   — Может быть немного Вольфганга Амадея… — предложил Рикардо, и Шон, прежде чем сесть, нажал кнопку магнитофона. Залитую неверным светом свечей палатку наполнили аккорды Семнадцатого фортепианного концерта Моцарта.
   Подали гороховый суп с перловкой и мозговыми буйволиными костями, приправленный страшно жгучим соусом чили, который Шон называл Пели-Пели Хо-Хо.
   Клодия унаследовала от отца любовь к красному перцу, чесноку и красному вину, но даже она не смогла приступить ко второму блюду — буйволиному рубцу под белым соусом. Оба мужчины любили так называемый зеленый рубец. Это было просто-напросто эвфемизмом, означающим, что желудок перед приготовлением не до конца очищается от содержимого.
   — Это всего-навсего пережеванная трава, — заметил ее отец, от чего она почувствовала себя еще хуже, и тут, к счастью, повернула голову, и ее ноздрей коснулся тонкий аромат блюда, которое шеф готовил специально для нее. Под золотистой корочкой пирога нежились кусочки филе и почек антилопы. Когда она предложила добавить туда еще и десять зубчиков чеснока, шеф лишь помотал головой в высоком белом колпаке.
   — Книга говорит нет чеснок, донна.
   — А моя книга говорит, что нужно много чеснока, она громко говорит, что нужно класть десять зубчиков чеснока, о'кей, шеф?
   И шеф с улыбкой вынужден был капитулировать.
   Клодия, с ее простым обращением и присущим ей очарованием, почти мгновенно завоевала сердца всей обслуги лагеря.
   Вино было богатым и крепким южноафриканским «каберне», нисколько не уступающим ее любимому «кьянти», поэтому она отдала должное и вину, и пирогу. Все пережитое за день, солнце и свежий воздух пробудили в ней зверский аппетит. Она, как и ее отец, могла свободно есть и пить, не опасаясь, что это повредит талии. Вот только разговор оказался сущим разочарованием. Как и во все предыдущие вечера, мужчины обсуждали достоинства ружей, тонкости охоты и то, как сподручнее убить какое-нибудь несчастное дикое животное. Разговоры об оружии казались ей какой-то невразумительной чушью.
   Отец, например, говорил нечто вроде: «Уэзерби-300 выталкивает 180-грановую пулю со скоростью 3200 футов в секунду, следовательно, дульная энергия составляет более 4000 футов на унцию плюс колоссальный гидростатический шок».
   А Шон на это, скорее всего, отвечал бы: «Вы, янки, только и думаете, что про скорость. Понимаешь, Капо, ведь Рой Уэзерби выпустил в Африке больше пуль, чем ты за свою жизнь съел спагетти. Нет, лично мне подавай высокую кучность, нозлеровский затвор и плевать на скорость…»
   Ни один мало-мальски разумный человек не мог бы продолжать обсуждать подобные вещи на протяжении долгих часов, убеждала она себя, и тем не менее каждый вечер после очередной охоты, после того как она наконец уходила спать, Шон и отец оставались у костра и под коньяк и сигары продолжали обсуждать подобные проблемы.
   Однако когда они начинали обсуждать повадки разных животных, она проявляла интерес к разговору и порой даже принимала в нем участие — правда, обычно, чтобы выразить неодобрение. Обычно они обсуждали каких-то конкретных животных — легендарных старых особей, которых Шон наградил своими кличками. Это раздражало Клодию точно так же, как и то, что он называл отца «Капо». Можно подумать, будто ее папа был каким-то там крестным отцом мафии. Одно из таких животных Шон окрестил «Фридрихом Великим», но чаще величал просто «Фрицем». Это был лев, на которого они сейчас охотились, лев, ради которого они и подвесили на дереве буйволиную тушу.
   — В нынешнем сезоне я видел его дважды, а один из моих клиентов умудрился даже выстрелить в него. Не поверите, его так трясло, что бедняга промахнулся аж на целое футбольное поле.
   — Расскажи-ка мне о нем, — возбужденно подался вперед Рикардо.