Страница:
Строго говоря, никаких доказательств трусости подсудимых перед лицом врага ни на следствии, ни на суде приведено не было. Что же касается других обвинений, то их в 41-м, да и позднее, можно было с полным основанием предъявить доброй половине советских командиров. Но после Павлова и его товарищей вплоть до конца войны Сталин командующих фронтами и армиями больше не расстреливал, хотя ряд других генералов в 1941-1942 годах для острастки казнил — начальника штаба Северо-Западного фронта П.С. Кленова, командующего ВВС Юго-Западного фронта Е.С. Птухина, начальника Управления военных сообщений Н.И. Трубецкого и ряд других. Вполне возможно, что в качестве жертвы выбрали Павлова в том числе и потому, что, он, в прошлом — пехотный командир, не имел никакого отношения к конармейской группировке в военном руководстве, к которой принадлежали Ворошилов, Буденный, Тимошенко и Жуков.
После краха Западного фронта в дело вступили армии второго стратегического эшелона, в районе Смоленска завязавшие встречное сражение с танковыми группами Гудериана и Гота. Жуков вспоминал: «16 июля 1941 года Смоленск был занят вражескими войсками. 16-я и 20-я армия оказались окруженными в северной части города. Однако они не сложили оружия и сопротивлялись еще почти десять дней, задержав тем самым наступление немцев на московском направлении.
Падение Смоленска было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали тогда всю тяжесть сталинского гнева. Приходилось напрягать волю, чтобы смолчать и не возмутиться против несправедливых его упреков. Но обстановка требовала от нас пренебречь своим «я» и сдержать себя, с тем чтобы помочь Западному фронту преодолеть тяжелую ситуацию.
Сталин не разрешил Совинформбюро до особого его распоряжения оповестить страну о сдаче Смоленска и потребовал вернуть город любой ценой. Это требование Верховного в сложившейся обстановке не могло быть выполнено, так как войска, дравшиеся под Смоленском, были окружены и вели бои в неравных условиях.
Вернуть Смоленск нам так и не удалось. О сдаче города было объявлено только тогда, когда нашим войскам удалось выйти из окружения и соединиться с главными силами фронта».
Георгий Константинович не стал уточнять, что из окружения вышло лишь меньшинство окруженных и что в плен, по немецким данным, попало около 350 тысяч человек. Наступление войск Западного фронта, пытавшихся, не считаясь с жертвами, вернуть Смоленск, окончилось неудачей. Это еще больше подорвало доверие Сталина к командующему фронтом маршалу Тимошенко. Жуков вспоминает, как в конце июля Сталин вызвал их с Семеном Константиновичем к себе на дачу, где уже собрались почти все члены Политбюро: «Сталин, в старой куртке, стоял посредине комнаты и держал погасшую трубку в руках — верный признак плохого настроения.
— Вот что, — сказал Сталин, — Политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и считает, что он не справился с возложенной на него задачей в районе Смоленска. Мы решили освободить его от обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить Жукова. Что думаете вы? — спросил Сталин, обращаясь ко мне и к наркому…
— Товарищ Сталин, — сказал я, — частая смена командующих фронтами тяжело отражается на ходе операций. Командующие, не успев войти в курс дела, вынуждены вести тяжелейшие сражения. Маршал Тимошенко командует фронтом менее четырех недель. В ходе Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, на что они способны. Он сделал все, что можно было сделать на его месте, и почти на месяц задержал противника в районе Смоленска. Думаю, что никто другой больше не сделал бы. Войска верят в Тимошенко, а это главное. Я считаю, что сейчас освобождать его от командования фронтом несправедливо и нецелесообразно.
М.И. Калинин, внимательно слушавший, сказал:
— А что, пожалуй, Жуков прав.
Сталин не спеша раскурил трубку, посмотрел на других членов Политбюро и сказал:
— Может быть, согласимся с Жуковым?
— Вы правы, товарищ Сталин, — раздались голоса, — Тимошенко может еще выправить положение.
Нас отпустили, приказав Тимошенко немедленно выехать на фронт.
Когда мы возвращались обратно в Генеральный штаб, Тимошенко сказал:
— Ты зря отговаривал Сталина. Я страшно устал от его дерганья.
— Ничего, Семен Константинович, кончим войну, тогда отдохнем, а сейчас скорее на фронт…
Этот случай был не единственным. Сталин не всегда был объективен в оценке деятельности военачальников. Я и сам это испытал. Сталин не выбирал выражений — он мог легко и незаслуженно обидеть человека, даже такого, который всеми силами стремился сделать все, на что он способен».
Георгий Константинович здесь опять в своей стихии: добрый Жуков поправляет злого Сталина, и тот, по зрелому размышлению, с ним соглашается. Мемуариста не смущает даже, что Тимошенко здесь оказывается в унизительном, по сути, положении и вынужден терпеть снисходительную защиту со стороны своего подчиненного. Разговор, как кажется, Жуков придумал с начала и до конца, но вот сама встреча с членами Политбюро и обсуждение новых назначений в конце июля, похоже, действительно состоялась. Что же касается сетований Георгия Константиновича, что Сталин выражений не выбирал и был несправедлив в оценках многих полководцев, то эти обвинения столь же основательны по отношению к самому маршалу.
Жуков, как он утверждает в мемуарах, пришел к выводу о необходимости радикальных решений для стабилизации положения. 29 июля, когда на юго-западе разворачивалась операция немецких войск по окружению 6-й и 12-й армий в районе Умани (там попало в плен более 100 тысяч человек), а в районе Смоленска группа армий «Центр» заканчивала очистку «котла» (бои завершились 5 августа), Георгий Константинович попросился на прием к Сталину.
«29 июля я позвонил Сталину, — пишет маршал в „Воспоминаниях и размышлениях“, — и просил принять для срочного доклада.
— Приходите, — сказал Верховный.
Захватив с собой карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких войск, справки о состоянии наших войск и материально-технических запасов фронтов и центра, я прошел в приемную Сталина, где находился А.Н. Поскрёбышев, и попросил его доложить обо мне.
— Садись. Приказано подождать Маленкова и Мехлиса. Минут через десять все были в сборе, и меня пригласили к Сталину.
— Ну, докладывайте, что у вас, — сказал Сталин…
— На московском стратегическом направлении немцы в ближайшее время не смогут вести крупную наступательную операцию, так как они понесли слишком большие потери. Сейчас у них здесь нет крупных резервов, чтобы пополнить свои войска и обеспечить правый и левый фланги группы армий «Центр».
На ленинградском направлении без дополнительных сил немцы не смогут начать операции по захвату Ленинграда и соединению с финскими войсками.
На Украине, как мы полагаем, основные события могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышли главные силы бронетанковых войск противника группы армий «Юг».
Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт. Наши 13-я и 21-я армии, прикрывающие направления на Унечу-Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.
— Что вы предлагаете? — насторожился Сталин.
— Прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию получить за счет западного направления, другую — за счет Юго-Западного фронта, третью — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Ватутина.
— Вы что же, — спросил Сталин, — предлагаете ослабить направление на Москву?
— Нет, не предлагаю. Но противник, по нашему мнению, здесь пока вперед не двинется, а через 12-15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такая группа войск не ослабит, а усилит московское направление.
— А Дальний Восток отдадим японцам? — съязвил Мехлис. Я не ответил и продолжал:
— Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.
— А как же Киев? — в упор смотря на меня, спросил Сталин.
Я понимал, что означали два слова «сдать Киев» для всех советских людей и, конечно, для Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а как начальник Генерального штаба обязан был предложить единственно возможное и правильное, по мнению Генштаба и на мой взгляд, стратегическое решение в сложившейся обстановке.
— Киев придется оставить, — твердо сказал я. Наступило тяжелое молчание… Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее:
— На Западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут позднее использовать для наступления на Москву.
— Какие там еще контрудары, что за чепуха? — возмутился Сталин. — Опыт показал, что наши войска не умеют наступать… — И вдруг на высоких тонах бросил: — Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?
Я не смог сдержаться и ответил:
— Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользу Родине.
Опять наступила тягостная пауза.
— Вы не горячитесь, — сказал Сталин. — А впрочем… мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся…
— Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности и доложил так, как думаю сам и Генеральный штаб.
Сталин не перебивал меня, но слушал уже без гнева и заметил в более спокойном тоне:
— Идите работайте, мы тут посоветуемся и тогда вас вызовем. Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством собственного бессилия. Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.
— Вот что, — сказал Сталин, — мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем. А вас используем на практической работе. У вас большой опыт командования войсками в боевой обстановке. В действующей армии вы принесете несомненную пользу. Разумеется, вы остаетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.
— Куда прикажете мне отправиться?
— А куда бы вы хотели?
— Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.
— Не горячитесь, не горячитесь. Вы вот тут докладывали об организации контрудара под Ельней. Ну и возьмитесь за это дело. — Затем, чуть помедлив, Сталин добавил: — Действия резервных армий на ржевско-вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?
— Через час.
— Шапошников скоро прибудет в Генштаб. Сдайте ему дела и выезжайте.
— Разрешите отбыть?
— Садитесь и выпейте с нами чаю, — уже улыбаясь, сказал Сталин. — Мы еще кое о чем поговорим.
Сели за стол и стали пить чай, но разговор так и не получился. На следующий день состоялся приказ Ставки».
Почти шекспировская драма, правда, с немного фарсовым чаепитием в финале! Простодушный читатель подивится жуковской прозорливости. Надо же, еще в конце июля так точно предсказал, что случится под Киевом, Ленинградом и Москвой, как именно там будут действовать германские войска. И ведь все сбылось, как по-писаному!
Перед нами умный Жуков, безуспешно убеждающий не смыслящего в военном деле Сталина в справедливости своих выводов. И замечательные, многократно цитировавшиеся сталинские слова: «Мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся!» Какой замечательный подарок для шестидесятников-антисталинистов! Вот, мол, говорят, что Сталин — правоверный наследник Ленина, а посмотрите, с каким пренебрежением он отзывается о творце Октябрьской революции. И Жуков, не стерпев оскорбления, сам подает в отставку. Сталин отставку принимает, но в глубине душе чувствует, что был не прав, и в конце разговаривает с Георгием Константиновичем уже вежливо и доброжелательно. Не Сталин убрал Жукова с поста начальника Генштаба, а Жуков сам ушел, когда решил, что раз Верховный его рекомендаций не слушает, то лучше непосредственно командовать войсками и бить немцев.
Только немногие, боюсь, обратят внимание на одну несуразность в докладе Жукова, Если главного удара немцев Генштаб и его начальник ожидали по Центральному фронту и далее во фланг Юго-Западного, то зачем вдруг понадобилось срочно организовывать контрудар на западном направлении, чтобы ликвидировать ельнинский плацдарм? Не лучше ли было бы потребные для такого контрудара силы и средства использовать для того, чтобы отразить угрозу Киеву?
И еще одна странность. Жуков почему-то предпочитает излагать собственные предложения своими словами, не цитируя никаких документов. Между тем трудно вообразить, что Георгий Константинович столь важные рассуждения о дальнейшем ходе войны не оформил в виде письменного меморандума, ограничившись устным докладом Верховному Главнокомандующему. Да и карты, и справки для доклада ему должны были готовить сотрудники Генштаба. После того как Ватутина на 9-й день войны назначили начальником штаба Северо-Западного фронта, ближайшим к Жукову человеком стал давний друг Василевский.
Те трое, кому будто бы докладывал Георгий Константинович: Сталин, Маленков и Мехлис — мемуаров не оставили. Маленков, правда, когда появились жуковские мемуары, был еще жив, но подтвердить или опровергнуть утверждения маршала не имел никакой возможности. Георгий Максимилианович находился, не без помощи Жукова, в глубокой опале и был прочно отлучен от средств массовой информации. А вот Василевский мемуары оставил. И там смещение Жукова с поста начальника Генерального штаба выглядит немного иначе, чем в «Воспоминаниях и размышлениях»: «В разгар Смоленского сражения, 30 июля, чтобы надежнее прикрыть направление на Москву и создать здесь более глубокую оборону. Ставка образовала Резервный фронт. Его командующим стал Г.К. Жуков… Начальником Генерального штаба в ночь на 30 июля был назначен Маршал Советского Союза Б.М. Шапошников. Сталин предпочел использовать командный опыт Жукова непосредственно в войсках. Во главе всего штабного аппарата встал тот, кто в те месяцы мог, пожалуй, лучше чем кто-либо обеспечить бесперебойное и организованное его функционирование».
И никакого конфликта Сталина с Жуковым из-за Киева, никакого жуковского прошения об отставке. Наоборот, Сталин решил, что лучше всех для руководства Генштабом подходит Шапошников. Значит, в чем-то был недоволен деятельностью Георгия Константиновича на этом посту. Может быть, Сталину не понравилось, что при Жукове Генштаб долго не мог наладить оперативной связи с войсками и поступавшие оттуда донесения часто запаздывали? Назначил же он Жукова командующим Резервным фронтом и поручил организовать наступление на Ельню потому, что опасался за безопасность Москвы и знал победителя японцев на Халхин-Голе как энергичного командира, умеющего наступать. Положение на Юго-Западном фронте тут было совсем ни при чем.
А вот что вспоминает тогдашний заместитель Василевского в Генштабе С. М. Штеменко: «Началась перестановка кадров… Г.К. Малаидин получил назначение на место В.Е. Климовских — стал начальником штаба Западного фронта. Начальника Генерального штаба Жукова назначили командующим фронтом. В Генштаб вернулся маршал Шапошников… Эти замены и перемещения начальников в первые дни войны были абсолютно необъяснимы». Как видно, и Сергей Матвеевич ничего не знал о причинах смещения Жукова.
Думаю, наиболее правдоподобной будет такая версия. Описанный в «Воспоминаниях и размышлениях» эпизод, когда в конце июля Тимошенко и Жуков предстали перед Сталиным и членами Политбюро, действительно имел место, причем 29-го числа. К тому времени Тимошенко руководил Западным фронтом неполных четыре недели (со 2 июля). Возможно, сначала Сталин хотел заменить Тимошенко Жуковым на посту командующего Западным фронтом, оставив за Семеном Константиновичем лишь руководство Западным стратегическим направлением. Но затем, возможно, учитывая предложение Георгия Константиновича о контрударе против ельнинского плацдарма, решил назначить Жукова командующим новым Резервным фронтом, нацеленным на Ельню. Шапошников же заменил Жукова в Генштабе.
Могла быть и более глубокая причина отставки Жукова с поста начальника Генштаба. Георгий Константинович был человек волевой и решительный, твердо отстаивающий свое мнение. Такой генерал вполне годился в диктаторы. А из-за тяжелых поражений на фронте угроза военного переворота возросла. В первые недели войны все-таки Генштаб, а не штабы фронтов и стратегических направлений, имел более надежную связь с командованием армий и дивизий. Значит, даже чисто технически в тот момент у руководителя Генерального штаба было больше возможностей организовать переворот, чем у любого из командующих фронтов или направлений. Тем более что начальник Генштаба был фактически единственным заместителем наркома обороны, остававшимся в Москве. Тимошенко командовал Западным направлением и фронтом, там же находился Шапошников и числился пропавшим без вести Кулик. Буденный возглавлял Юго-Западное направление, а Ворошилов — Северо-Западное. Так что в июле 41-го в столице, кроме Сталина, только Жуков мог отдать приказ командиру любой воинской части. Вот Иосиф Виссарионович и решил на всякий пожарный случай не до конца ему ясного Георгия Константиновича заменить проверенным в деле Тухачевского и не обладавшим сильной волей Борисом Михайловичем. Недаром Тухачевский когда-то с иронией окрестил Шапошникова «кабинетным Бонапартом».
Так был ли доклад Жукова Сталину об опасности, грозящей Киеву и главным силам Юго-Западного фронта? Был, но только не 29 июля, а на три недели позднее. Его, со ссылкой на архив Министерства обороны цитирует в своих мемуарах сам Георгий Константинович: «Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов. Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигова-Конотопа-Прилук, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс. Для срыва этого опасного намерения гитлеровского командования считал бы целесообразным по возможности быстрее создать крупную группировку наших войск в районе Глухов-Чернигов-Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел. В состав ударной группировки необходимо включить 10-11 стрелковых дивизий, 3-4 кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и 400-500 самолетов. Эти силы можно выделить за счет Дальнего Востока, сил Московской зоны обороны и ПВО и внутренних округов».
Тот же доклад цитирует в своих мемуарах и Василевский, но некоторые места у него звучат по-иному. У Александра Михайловича Жуков дает высокую оценку немецкому командованию и более определенно говорит о необходимости создания контрударной группировки: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает ближайшие наши возможности… Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крепкую группировку в районе Глухов-Чернигов-Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на реку Десна…».
Что любопытно, оба маршала ссылаются на одно и то же архивное дело. Поэтому я не знаю, кто из них искажает текст. Возможно, Василевский привел те фразы из документа, которые опустил Жуков, хотя в тексте Георгия Константиновича нет обозначающих купюры отточий. Однако в любом случае легко убедиться, что Жуков Киев сдавать не предлагал. Намерения германского командования Георгий Константинович определил в целом верно, но во второй половине августа 41-го это была не такая уж сложная задача. К тому времени «котлы» в районах Смоленска и Умани были ликвидированы, и ясно обозначилось наступление вермахта как на юге Украины, так и в направлении Унечи, Гомеля против Центрального фронта. Начинали вырисовываться две стороны клещей, которые могли замкнуться к востоку от Днепра и отрезать главные силы Юго-Западного фронта. Эту опасность видел не только Жуков, но и Сталин с Шапошниковым. Для противодействия наступавшей против Центрального фронта танковой группе Гудериана срочно создали Брянский фронт под командованием А.И. Ерёменко. Была надежда, что ему удастся если не разбить Гудериана, то хотя бы предотвратить выход немцев на тылы Юго-Западного фронта. И Жуков тогда отнюдь не был убежден в катастрофичности положения.
Жуковский доклад зафиксировал свершенный германским командованием в начале августа «поворот на юг», вокруг которого и сегодня кипят споры. 4 августа Гитлер собрал в белорусском городе Борисове совещание командования группы армий «Центр». Участвовавший в совещании Гудериан вспоминал:
21 августа Гитлер отверг предложение ОКХ о наступлении на Москву и дал директиву о подготовке ударов против Ленинграда и Украины. Туда направлялись танки из группы армий «Центр». Гудериан тремя днями позже безуспешно пытался убедить фюрера наступать на Москву. Гитлер настаивал на первоочередном овладении сырьевыми и продовольственными ресурсами Украины.
После краха Западного фронта в дело вступили армии второго стратегического эшелона, в районе Смоленска завязавшие встречное сражение с танковыми группами Гудериана и Гота. Жуков вспоминал: «16 июля 1941 года Смоленск был занят вражескими войсками. 16-я и 20-я армия оказались окруженными в северной части города. Однако они не сложили оружия и сопротивлялись еще почти десять дней, задержав тем самым наступление немцев на московском направлении.
Падение Смоленска было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали тогда всю тяжесть сталинского гнева. Приходилось напрягать волю, чтобы смолчать и не возмутиться против несправедливых его упреков. Но обстановка требовала от нас пренебречь своим «я» и сдержать себя, с тем чтобы помочь Западному фронту преодолеть тяжелую ситуацию.
Сталин не разрешил Совинформбюро до особого его распоряжения оповестить страну о сдаче Смоленска и потребовал вернуть город любой ценой. Это требование Верховного в сложившейся обстановке не могло быть выполнено, так как войска, дравшиеся под Смоленском, были окружены и вели бои в неравных условиях.
Вернуть Смоленск нам так и не удалось. О сдаче города было объявлено только тогда, когда нашим войскам удалось выйти из окружения и соединиться с главными силами фронта».
Георгий Константинович не стал уточнять, что из окружения вышло лишь меньшинство окруженных и что в плен, по немецким данным, попало около 350 тысяч человек. Наступление войск Западного фронта, пытавшихся, не считаясь с жертвами, вернуть Смоленск, окончилось неудачей. Это еще больше подорвало доверие Сталина к командующему фронтом маршалу Тимошенко. Жуков вспоминает, как в конце июля Сталин вызвал их с Семеном Константиновичем к себе на дачу, где уже собрались почти все члены Политбюро: «Сталин, в старой куртке, стоял посредине комнаты и держал погасшую трубку в руках — верный признак плохого настроения.
— Вот что, — сказал Сталин, — Политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и считает, что он не справился с возложенной на него задачей в районе Смоленска. Мы решили освободить его от обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить Жукова. Что думаете вы? — спросил Сталин, обращаясь ко мне и к наркому…
— Товарищ Сталин, — сказал я, — частая смена командующих фронтами тяжело отражается на ходе операций. Командующие, не успев войти в курс дела, вынуждены вести тяжелейшие сражения. Маршал Тимошенко командует фронтом менее четырех недель. В ходе Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, на что они способны. Он сделал все, что можно было сделать на его месте, и почти на месяц задержал противника в районе Смоленска. Думаю, что никто другой больше не сделал бы. Войска верят в Тимошенко, а это главное. Я считаю, что сейчас освобождать его от командования фронтом несправедливо и нецелесообразно.
М.И. Калинин, внимательно слушавший, сказал:
— А что, пожалуй, Жуков прав.
Сталин не спеша раскурил трубку, посмотрел на других членов Политбюро и сказал:
— Может быть, согласимся с Жуковым?
— Вы правы, товарищ Сталин, — раздались голоса, — Тимошенко может еще выправить положение.
Нас отпустили, приказав Тимошенко немедленно выехать на фронт.
Когда мы возвращались обратно в Генеральный штаб, Тимошенко сказал:
— Ты зря отговаривал Сталина. Я страшно устал от его дерганья.
— Ничего, Семен Константинович, кончим войну, тогда отдохнем, а сейчас скорее на фронт…
Этот случай был не единственным. Сталин не всегда был объективен в оценке деятельности военачальников. Я и сам это испытал. Сталин не выбирал выражений — он мог легко и незаслуженно обидеть человека, даже такого, который всеми силами стремился сделать все, на что он способен».
Георгий Константинович здесь опять в своей стихии: добрый Жуков поправляет злого Сталина, и тот, по зрелому размышлению, с ним соглашается. Мемуариста не смущает даже, что Тимошенко здесь оказывается в унизительном, по сути, положении и вынужден терпеть снисходительную защиту со стороны своего подчиненного. Разговор, как кажется, Жуков придумал с начала и до конца, но вот сама встреча с членами Политбюро и обсуждение новых назначений в конце июля, похоже, действительно состоялась. Что же касается сетований Георгия Константиновича, что Сталин выражений не выбирал и был несправедлив в оценках многих полководцев, то эти обвинения столь же основательны по отношению к самому маршалу.
Жуков, как он утверждает в мемуарах, пришел к выводу о необходимости радикальных решений для стабилизации положения. 29 июля, когда на юго-западе разворачивалась операция немецких войск по окружению 6-й и 12-й армий в районе Умани (там попало в плен более 100 тысяч человек), а в районе Смоленска группа армий «Центр» заканчивала очистку «котла» (бои завершились 5 августа), Георгий Константинович попросился на прием к Сталину.
«29 июля я позвонил Сталину, — пишет маршал в „Воспоминаниях и размышлениях“, — и просил принять для срочного доклада.
— Приходите, — сказал Верховный.
Захватив с собой карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких войск, справки о состоянии наших войск и материально-технических запасов фронтов и центра, я прошел в приемную Сталина, где находился А.Н. Поскрёбышев, и попросил его доложить обо мне.
— Садись. Приказано подождать Маленкова и Мехлиса. Минут через десять все были в сборе, и меня пригласили к Сталину.
— Ну, докладывайте, что у вас, — сказал Сталин…
— На московском стратегическом направлении немцы в ближайшее время не смогут вести крупную наступательную операцию, так как они понесли слишком большие потери. Сейчас у них здесь нет крупных резервов, чтобы пополнить свои войска и обеспечить правый и левый фланги группы армий «Центр».
На ленинградском направлении без дополнительных сил немцы не смогут начать операции по захвату Ленинграда и соединению с финскими войсками.
На Украине, как мы полагаем, основные события могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышли главные силы бронетанковых войск противника группы армий «Юг».
Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт. Наши 13-я и 21-я армии, прикрывающие направления на Унечу-Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.
— Что вы предлагаете? — насторожился Сталин.
— Прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию получить за счет западного направления, другую — за счет Юго-Западного фронта, третью — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Ватутина.
— Вы что же, — спросил Сталин, — предлагаете ослабить направление на Москву?
— Нет, не предлагаю. Но противник, по нашему мнению, здесь пока вперед не двинется, а через 12-15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такая группа войск не ослабит, а усилит московское направление.
— А Дальний Восток отдадим японцам? — съязвил Мехлис. Я не ответил и продолжал:
— Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.
— А как же Киев? — в упор смотря на меня, спросил Сталин.
Я понимал, что означали два слова «сдать Киев» для всех советских людей и, конечно, для Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а как начальник Генерального штаба обязан был предложить единственно возможное и правильное, по мнению Генштаба и на мой взгляд, стратегическое решение в сложившейся обстановке.
— Киев придется оставить, — твердо сказал я. Наступило тяжелое молчание… Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее:
— На Западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут позднее использовать для наступления на Москву.
— Какие там еще контрудары, что за чепуха? — возмутился Сталин. — Опыт показал, что наши войска не умеют наступать… — И вдруг на высоких тонах бросил: — Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?
Я не смог сдержаться и ответил:
— Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользу Родине.
Опять наступила тягостная пауза.
— Вы не горячитесь, — сказал Сталин. — А впрочем… мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся…
— Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности и доложил так, как думаю сам и Генеральный штаб.
Сталин не перебивал меня, но слушал уже без гнева и заметил в более спокойном тоне:
— Идите работайте, мы тут посоветуемся и тогда вас вызовем. Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством собственного бессилия. Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.
— Вот что, — сказал Сталин, — мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем. А вас используем на практической работе. У вас большой опыт командования войсками в боевой обстановке. В действующей армии вы принесете несомненную пользу. Разумеется, вы остаетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.
— Куда прикажете мне отправиться?
— А куда бы вы хотели?
— Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.
— Не горячитесь, не горячитесь. Вы вот тут докладывали об организации контрудара под Ельней. Ну и возьмитесь за это дело. — Затем, чуть помедлив, Сталин добавил: — Действия резервных армий на ржевско-вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?
— Через час.
— Шапошников скоро прибудет в Генштаб. Сдайте ему дела и выезжайте.
— Разрешите отбыть?
— Садитесь и выпейте с нами чаю, — уже улыбаясь, сказал Сталин. — Мы еще кое о чем поговорим.
Сели за стол и стали пить чай, но разговор так и не получился. На следующий день состоялся приказ Ставки».
Почти шекспировская драма, правда, с немного фарсовым чаепитием в финале! Простодушный читатель подивится жуковской прозорливости. Надо же, еще в конце июля так точно предсказал, что случится под Киевом, Ленинградом и Москвой, как именно там будут действовать германские войска. И ведь все сбылось, как по-писаному!
Перед нами умный Жуков, безуспешно убеждающий не смыслящего в военном деле Сталина в справедливости своих выводов. И замечательные, многократно цитировавшиеся сталинские слова: «Мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся!» Какой замечательный подарок для шестидесятников-антисталинистов! Вот, мол, говорят, что Сталин — правоверный наследник Ленина, а посмотрите, с каким пренебрежением он отзывается о творце Октябрьской революции. И Жуков, не стерпев оскорбления, сам подает в отставку. Сталин отставку принимает, но в глубине душе чувствует, что был не прав, и в конце разговаривает с Георгием Константиновичем уже вежливо и доброжелательно. Не Сталин убрал Жукова с поста начальника Генштаба, а Жуков сам ушел, когда решил, что раз Верховный его рекомендаций не слушает, то лучше непосредственно командовать войсками и бить немцев.
Только немногие, боюсь, обратят внимание на одну несуразность в докладе Жукова, Если главного удара немцев Генштаб и его начальник ожидали по Центральному фронту и далее во фланг Юго-Западного, то зачем вдруг понадобилось срочно организовывать контрудар на западном направлении, чтобы ликвидировать ельнинский плацдарм? Не лучше ли было бы потребные для такого контрудара силы и средства использовать для того, чтобы отразить угрозу Киеву?
И еще одна странность. Жуков почему-то предпочитает излагать собственные предложения своими словами, не цитируя никаких документов. Между тем трудно вообразить, что Георгий Константинович столь важные рассуждения о дальнейшем ходе войны не оформил в виде письменного меморандума, ограничившись устным докладом Верховному Главнокомандующему. Да и карты, и справки для доклада ему должны были готовить сотрудники Генштаба. После того как Ватутина на 9-й день войны назначили начальником штаба Северо-Западного фронта, ближайшим к Жукову человеком стал давний друг Василевский.
Те трое, кому будто бы докладывал Георгий Константинович: Сталин, Маленков и Мехлис — мемуаров не оставили. Маленков, правда, когда появились жуковские мемуары, был еще жив, но подтвердить или опровергнуть утверждения маршала не имел никакой возможности. Георгий Максимилианович находился, не без помощи Жукова, в глубокой опале и был прочно отлучен от средств массовой информации. А вот Василевский мемуары оставил. И там смещение Жукова с поста начальника Генерального штаба выглядит немного иначе, чем в «Воспоминаниях и размышлениях»: «В разгар Смоленского сражения, 30 июля, чтобы надежнее прикрыть направление на Москву и создать здесь более глубокую оборону. Ставка образовала Резервный фронт. Его командующим стал Г.К. Жуков… Начальником Генерального штаба в ночь на 30 июля был назначен Маршал Советского Союза Б.М. Шапошников. Сталин предпочел использовать командный опыт Жукова непосредственно в войсках. Во главе всего штабного аппарата встал тот, кто в те месяцы мог, пожалуй, лучше чем кто-либо обеспечить бесперебойное и организованное его функционирование».
И никакого конфликта Сталина с Жуковым из-за Киева, никакого жуковского прошения об отставке. Наоборот, Сталин решил, что лучше всех для руководства Генштабом подходит Шапошников. Значит, в чем-то был недоволен деятельностью Георгия Константиновича на этом посту. Может быть, Сталину не понравилось, что при Жукове Генштаб долго не мог наладить оперативной связи с войсками и поступавшие оттуда донесения часто запаздывали? Назначил же он Жукова командующим Резервным фронтом и поручил организовать наступление на Ельню потому, что опасался за безопасность Москвы и знал победителя японцев на Халхин-Голе как энергичного командира, умеющего наступать. Положение на Юго-Западном фронте тут было совсем ни при чем.
А вот что вспоминает тогдашний заместитель Василевского в Генштабе С. М. Штеменко: «Началась перестановка кадров… Г.К. Малаидин получил назначение на место В.Е. Климовских — стал начальником штаба Западного фронта. Начальника Генерального штаба Жукова назначили командующим фронтом. В Генштаб вернулся маршал Шапошников… Эти замены и перемещения начальников в первые дни войны были абсолютно необъяснимы». Как видно, и Сергей Матвеевич ничего не знал о причинах смещения Жукова.
Думаю, наиболее правдоподобной будет такая версия. Описанный в «Воспоминаниях и размышлениях» эпизод, когда в конце июля Тимошенко и Жуков предстали перед Сталиным и членами Политбюро, действительно имел место, причем 29-го числа. К тому времени Тимошенко руководил Западным фронтом неполных четыре недели (со 2 июля). Возможно, сначала Сталин хотел заменить Тимошенко Жуковым на посту командующего Западным фронтом, оставив за Семеном Константиновичем лишь руководство Западным стратегическим направлением. Но затем, возможно, учитывая предложение Георгия Константиновича о контрударе против ельнинского плацдарма, решил назначить Жукова командующим новым Резервным фронтом, нацеленным на Ельню. Шапошников же заменил Жукова в Генштабе.
Могла быть и более глубокая причина отставки Жукова с поста начальника Генштаба. Георгий Константинович был человек волевой и решительный, твердо отстаивающий свое мнение. Такой генерал вполне годился в диктаторы. А из-за тяжелых поражений на фронте угроза военного переворота возросла. В первые недели войны все-таки Генштаб, а не штабы фронтов и стратегических направлений, имел более надежную связь с командованием армий и дивизий. Значит, даже чисто технически в тот момент у руководителя Генерального штаба было больше возможностей организовать переворот, чем у любого из командующих фронтов или направлений. Тем более что начальник Генштаба был фактически единственным заместителем наркома обороны, остававшимся в Москве. Тимошенко командовал Западным направлением и фронтом, там же находился Шапошников и числился пропавшим без вести Кулик. Буденный возглавлял Юго-Западное направление, а Ворошилов — Северо-Западное. Так что в июле 41-го в столице, кроме Сталина, только Жуков мог отдать приказ командиру любой воинской части. Вот Иосиф Виссарионович и решил на всякий пожарный случай не до конца ему ясного Георгия Константиновича заменить проверенным в деле Тухачевского и не обладавшим сильной волей Борисом Михайловичем. Недаром Тухачевский когда-то с иронией окрестил Шапошникова «кабинетным Бонапартом».
Так был ли доклад Жукова Сталину об опасности, грозящей Киеву и главным силам Юго-Западного фронта? Был, но только не 29 июля, а на три недели позднее. Его, со ссылкой на архив Министерства обороны цитирует в своих мемуарах сам Георгий Константинович: «Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов. Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигова-Конотопа-Прилук, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс. Для срыва этого опасного намерения гитлеровского командования считал бы целесообразным по возможности быстрее создать крупную группировку наших войск в районе Глухов-Чернигов-Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел. В состав ударной группировки необходимо включить 10-11 стрелковых дивизий, 3-4 кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и 400-500 самолетов. Эти силы можно выделить за счет Дальнего Востока, сил Московской зоны обороны и ПВО и внутренних округов».
Тот же доклад цитирует в своих мемуарах и Василевский, но некоторые места у него звучат по-иному. У Александра Михайловича Жуков дает высокую оценку немецкому командованию и более определенно говорит о необходимости создания контрударной группировки: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает ближайшие наши возможности… Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крепкую группировку в районе Глухов-Чернигов-Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на реку Десна…».
Что любопытно, оба маршала ссылаются на одно и то же архивное дело. Поэтому я не знаю, кто из них искажает текст. Возможно, Василевский привел те фразы из документа, которые опустил Жуков, хотя в тексте Георгия Константиновича нет обозначающих купюры отточий. Однако в любом случае легко убедиться, что Жуков Киев сдавать не предлагал. Намерения германского командования Георгий Константинович определил в целом верно, но во второй половине августа 41-го это была не такая уж сложная задача. К тому времени «котлы» в районах Смоленска и Умани были ликвидированы, и ясно обозначилось наступление вермахта как на юге Украины, так и в направлении Унечи, Гомеля против Центрального фронта. Начинали вырисовываться две стороны клещей, которые могли замкнуться к востоку от Днепра и отрезать главные силы Юго-Западного фронта. Эту опасность видел не только Жуков, но и Сталин с Шапошниковым. Для противодействия наступавшей против Центрального фронта танковой группе Гудериана срочно создали Брянский фронт под командованием А.И. Ерёменко. Была надежда, что ему удастся если не разбить Гудериана, то хотя бы предотвратить выход немцев на тылы Юго-Западного фронта. И Жуков тогда отнюдь не был убежден в катастрофичности положения.
Жуковский доклад зафиксировал свершенный германским командованием в начале августа «поворот на юг», вокруг которого и сегодня кипят споры. 4 августа Гитлер собрал в белорусском городе Борисове совещание командования группы армий «Центр». Участвовавший в совещании Гудериан вспоминал:
«Каждому участнику совещания предоставили возможность по очереди высказать свою точку зрения таким образом, что никто не знал, о чем говорил предыдущий участник совещания. Все генералы группы армий „Центр“ единодушно высказались за то, чтобы продолжать наступление на Москву, имеющее решающее значение. Гот заявил, что его танковая группа может начать наступление не раньше, чем с 20 августа. Я заявил, что буду готов к 15 августа. Затем в присутствии всех участников совещания выступил Гитлер. Он заявил, что его первой целью является индустриальный район Ленинграда. Вопрос о том, наступать ли затем на Москву или на Украину, окончательно еще не был решен. Сам Гитлер был склонен начать с наступления на Украину, ибо в настоящее время группа армий „Юг“ также добилась определенных успехов. Кроме того, он полагал, что сырьевые и продовольственные ресурсы Украины крайне необходимы для дальнейшего ведения войны и что, наконец, наступление на Украину даст ему возможность выбить из рук русских Крым, который, по мнению Гитлера, является „авианосцем Советского Союза, откуда ведутся налеты на нефтепромыслы Румынии“. К началу зимы он надеялся овладеть Москвой и Харьковом. Окончательное же решение по этому важнейшему для нас вопросу о дальнейшем ходе войны в этот день не было принято».Гудериан на всякий случай стал готовить свою группу к наступлению на Москву. Но 11 августа его план наступления, предусматривавший нанесения основного удара от Рославля на Вязьму, был отклонен командованием сухопутных сил. Тогда Гудериан предложил «вывести войска из уже ненужной нам ельнинской дуги, где мы все время несли большие потери. Однако командование группы армий и ОКХ (верховного командования сухопутных сил. — Б. С.) отклонили и это предложение, которое исходило из необходимости сбережения человеческих жизней под нелепым предлогом, что „противнику на этом участке фронта еще труднее, чем нам“.
21 августа Гитлер отверг предложение ОКХ о наступлении на Москву и дал директиву о подготовке ударов против Ленинграда и Украины. Туда направлялись танки из группы армий «Центр». Гудериан тремя днями позже безуспешно пытался убедить фюрера наступать на Москву. Гитлер настаивал на первоочередном овладении сырьевыми и продовольственными ресурсами Украины.