Страница:
Закончив выступление, Сталин обвел взглядом всех присутствующих, давая понять, что он желал бы выслушать мнение военных. На этом Совете присутствовали маршалы Жуков, Конев, генерал армии Соколовский, маршал бронетанковых войск Рыбалко, генерал армии Хрулёв, генерал-полковник Голиков, маршал Рокоссовский. Маршала Василевского и всех остальных маршалов на этом заседании не было… Присутствовали… члены Политбюро.
Первым взял слово я… Вначале я отметил, что характер у Жукова неуживчивый, трудный… С ним работать очень трудно, не только находясь в его подчинении, но и будучи соседом по фронту. Привел в качестве примера наши споры по Берлинской операции. Но, однако, заявил, что категорически отвергаю предъявленные Жукову, обвинения в политической нечестности, в неуважении к ЦК. Сказал, что считаю Жукова человеком, преданным партии, правительству и лично Сталину, честным коммунистом… Если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действиями войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать… Сразу после меня выступил маршал бронетанковых войск Павел Семенович Рыбалко. Он тоже подтвердил, что характер у Жукова тяжелый, но при выполнении обязанностей координатора Ставки и как командующий фронтом он отдавал весь свой опыт и знания делу выполнения поставленных перед войсками того или иного фронта или нескольких фронтов задач…
Затем выступил генерал армии Василий Данилович Соколовский, который построил свое выступление в более обтекаемой форме, но принципиально подтвердил, что Жуков — честный человек, честно выполнял приказы, и показал его роль в защите Москвы. Правда, и Соколовский заметил, что работать с Жуковым из-за неуживчивого характера, действительно, нелегко.
Выступил и Константин Константинович Рокоссовский. Очень дипломатично он отметил, что никак не разделяет обвинения в адрес Жукова в том, что он политически опасный человек, нечестный коммунист (Симонову Конев о выступлении Рокоссовского сказал подробнее и довольно-таки обидно для Константина Константиновича: «Говорил витиевато. Мне почувствовалась в его словах обида на то, что в свое время Жуков сдвинул, заменил его на 1-м Белорусском фронте и ему пришлось перейти на второстепенный — 2-й Белорусский фронт. Хотя, конечно, с точки зрения масштабов командующих фронтами это, на мой взгляд, величины несоизмеримые, и сделано это было правильно». — Б. С.)
Генерал армии Хрулёв… произнес яркую речь в защиту Жукова. И тоже подчеркнул, что… характер у Жукова не из легких.
Затем выступил генерал Голиков… Он читал свое выступление, держа перед собой блокнот, и вылил на голову Жукова много, я бы сказал, грязи, всякого рода бытовых подробностей. Мне трудно судить, что было правдой, а что нет… Выступление Голикова было заранее подготовлено, оно должно было подтвердить неблагонадежность Жукова, подробно перечислить существующие и несуществующие его недостатки.
После военных выступили члены Политбюро Маленков, Молотов, Берия и другие, все они в один голос твердили, что Жуков зазнался, приписывает себе все победы Советских Вооруженных Сил, что он человек политически незрелый, непартийный и что суть характера Жукова не только в том, что он тяжелый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки.
Обвинения были тяжелые. Жуков сидел, повесив голову, и очень тяжело переживал: то бледнел, то заливался краской. Наконец ему предоставили слово. Жуков сказал, что совершенно отвергает заявление Новикова, что характер у него не ангельский, это правильно, но он категорически не согласен с обвинениями в нечестности и непартийности, он коммунист, который ответственно выполнял все порученное ему партией; что он действительно признает себя виновным только в том, что преувеличил свою роль в организации победы над врагом. Во время речи Жукова Сталин бросил реплику:
— Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь-Шевченковской операции!
Я с места ответил:
— Товарищ Сталин, история на этот счет всегда даст правильный ответ, потому что факты — упрямая вещь.
Словом, Жуков был морально подавлен, просил прощения, признал свою вину в зазнайстве, хвастовстве своими успехами и заявил, что на практической работе постарается изжить все те недостатки, на которые ему указали…
После обсуждения и после выступления Жукова Сталин, вновь обводя зал глазами, задал вопрос:
— Что же будем делать с Жуковым?..
Мнение было единодушное. Жукова надо освободить от должности главкома сухопутных войск».
Конев полагал, что первоначально Сталин думал поступить с Жуковым куда более круто: «В ходе обсуждения… складывалось впечатление, что Сталин, видимо, хотел более жестких решений в отношении Жукова, потому что после выступления членов Политбюро обстановка была предельно напряженной. Невольно у каждого сидящего возникало такое ощущение, что против Жукова готовятся чуть ли не репрессивные меры. Думается, что после выступления военных, которые все дружно отметили недостатки Жукова, но в то же время защитили его, показали его деятельность на посту командующего фронтом, на посту координатора (а то Сталин об этом без Конева и Рокоссовского не знал! — Б. С.), сыграли свою роль. После этого у Сталина, по всей видимости, возникли соображения, что так решать вопрос с Жуковым — просто полностью отстранить, а тем более репрессировать — нельзя, это будет встречено неодобрительно не только руководящими кругами армии, но и в стране, потому что авторитет Жукова среди широких слоев народа и армии был бесспорно высок. Поэтому кто-то из членов Политбюро и сам Сталин предложили назначить его командующим войсками небольшого военного округа. И тут же назвали — Одесский».
В беседе с Константином Симоновым Иван Степанович выразился насчет возможных намерений Сталина еще определеннее: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по-другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».
А вот адмиралу Кузнецову так не показалось. Он на Совете присутствовал, но слова не брал. Николай Герасимович оставил собственную зарисовку, по его словам, «первой неприятности» Жукова: «Однажды в зале заседаний Кремля собрались члены Политбюро и маршалы. Выступил Сталин и объявил, что Жуков, по полученным им данным, ведет разговоры о якобы незначительной роли Ставки во всех крупных операциях. Он показал телеграмму, на основании которой делались такие выводы, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал: „Вы знаете, как возникали идеи различных операций“. Дальше он пояснил, как это бывало. Идея рождалась в Ставке или предлагалась Генеральным штабом. Затем вызывался будущий командующий операцией, который… вникал в суть идеи. После этого ему предлагалось тщательно подумать и (не делясь пока ни с кем) доложить (через неделю-две) Ставке свое мнение. Ставка же разбиралась в деталях и утверждала план будущей операции. С планом операции знакомился узкий круг лиц, и начиналась разработка документов фронта. Жуков присутствовал, но не опроверг сказанного. Все считали своим долгом высказать на этом необычном совещании свое мнение с осуждением Жукова. Одни говорили резко и не совсем справедливо, а большинство — осторожно, но в том же духе».
Конев и Кузнецов, независимо друг от друга, опровергают Жукова в одном важном пункте. Оказывается, после оглашения заявления Новикова сначала выступил Сталин, и только потом слово дали маршалам и членам Политбюро, и Георгий Константинович неслучайно умолчал об этом. Если сам Сталин обвинил маршала только в зазнайстве, нескромности, принижении роли Ставки Верховного Главнокомандования в войне, приписывании себе чужих заслуг, но не выдвинул собственно политических обвинений, то никто из военных и членов Политбюро не рискнул бы по своей инициативе уличить Жукова в заговоре. А Георгий Константинович хотел создать впечатление, что ему грозили обвинения в «бонапартизме» и была реальная возможность его ареста. А Конев, дабы подчеркнуть значимость своего выступления и солидарной позиции генералов и маршалов, выдвинул версию, будто Сталин вынужден был отказаться от первоначального намерения репрессировать Жукова. Но Верховный Главнокомандующий из-зa мнения большинства маршалов никогда не отказался бы oт уже принятого кадрового решения — «гнилой демократии» Иосиф Виссарионович никогда не допускал.
Вспомним Главный Военный совет, состоявшийся 1-4 июня 1937-го. Тогда маршалы и командармы, комкоры и комдивы признали виновными в заговоре и шпионаже Тухачевского и его товарищей, чтобы потом разделить их печальную участь. Из 42 выступивших на том Совете военачальников 34 впоследствии были казнены. Но между двумя заседаниями, разделенными ровно девятью годами, была одна принципиальная разница. В 37-м Тухачевский, Якир, Уборевич и другие были арестованы еще до начала заседания, и от них уже успели получить признательные показания. Если бы Сталин хотел поступить с Жуковым так же, как ранее поступил с Тухачевским, то арестовал бы Георгия Константиновича. И уж постарался, чтобы еще до созыва Высшего Военного совета люди Абакумова выбили бы у маршала признание в шпионаже в пользу Америки и Англии (раз встречался с Эйзенхауэром и Монтгомери, значит, шпион!), а заодно и в планировании военного переворота. Опыт в этом деле у госбезопасности был большой. При желании даже двухчасовую встречу с Эйзенхауэром с глазу на глаз можно было трактовать как измену Родине. И тогда бы маршалы и генералы дружно, как один, клеймили бы изменника!
Арестовывать Жукова Иосиф Виссарионович не собирался, о чем ясно дал понять в своей вступительной речи. Генералы и маршалы получили четкий сигнал, по каким пунктам надо критиковать Жукова, и соответствующим образом выступили, приводя примеры, как Жуков присваивал чужую славу. И одновременно постарались на всякий случай заверить вождя в политической благонадежности Георгия Константиновича. Ведь в случае, если бы, подобно «заговору Тухачевского», сфабриковали бы «заговор Жукова», легко могли полететь головы любого из присутствовавших на Высшем Военном совете. Не осознание своей силы, пришедшее будто бы после победы в Великой Отечественной войне, а все тот же страх перед репрессиями заставлял маршалов защищать Жукова, раз было позволено это делать. И сам Георгий Константинович прекрасно понимал, что его не собираются в ближайшее время ставить к стенке или отправлять в лагерь. Но он знал и правила игры: в предъявленных обвинениях надо непременно покаяться. Иначе Сталин сочтет, что маршал не считает свои поступки ошибочными, упорствует в отстаивании порочной позиции, и вот тогда уж действительно несдобровать. Итоги заседания по делу Жукова подвел приказ за подписью министра вооруженных сил Сталина от 9 июня 1946 года. Приказ готовили Булганин и Василевский, а последнюю правку вносил сам Сталин. Там говорилось, что Новиков сообщил «о фактах недостойного и вредного поведения со стороны маршала Жукова по отношению к Правительству и Верховному Главнокомандованию». «Маршал Жуков, — утверждалось в приказе, — несмотря на созданное ему Правительством и Верховным Главнокомандованием высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями Правительства и враждебно отзывался о нем среди подчиненных лиц». Он «утерял всякую скромность и, будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены». При этом перечислялись операции, разработку и проведение которых Жуков приписывал себе без каких-либо на то оснований: ликвидация сталинградской, крымской и корсунь-шевченковской группировок. Отмечалось также, что Киев в ноябре 43-го был взят ударом с севера, а не с юга, как предлагал Жуков, и что при проведении Берлинской операции «без удара с юга войск маршала Конева и удара с Севера войск маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружен и взят в тот срок, в какой он был взят».
В приказе» подчеркивалось, что «под конец маршал Жуков заявил на заседании Высшего Военного совета, что он действительно допустил серьезные ошибки, что у него появилось зазнайство, что он, конечно, не может оставаться на посту Главкома сухопутных войск и что он постарается ликвидировать свои ошибки на другом месте работы».
Единственное место в этом приказе, где можно было усмотреть намек на какую-то конспирацию, звучало так: «…Маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных, провалившихся и отстраненных от работы начальников и брал их под свою защиту, противопоставляя себя тем самым Правительству и Верховному Главнокомандованию». Здесь содержалось предупреждение маршалу: не веди опасных разговоров, не общайся с опальными генералами, а то худо будет.
В заявлении Новикова по поводу попыток Жукова «группировать вокруг себя недовольных» говорилось следующее: «Касаясь Жукова, я, прежде всего, хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений. Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных интересах стремится чаще бывать в войсках, чтобы таким образом завоевать себе еще больший авторитет (хорошенькое противопоставление личных и государственных интересов. Нелепый пассаж явно продиктовали Александру Александровичу следователи МГБ. — Б.С.). Вместо того чтобы мы, как хорошие командиры сплачивали командный состав вокруг Bepxовного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей у вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является „добрым дядей“. Таким человеком у Жукова был и я, а также Серов (тогдашний заместитель министра внутренних дел, а в конце воины — уполномоченный НКВД по Германии, заместитель Жукова по делам гражданской администрации и уполномоченный НКВД по 1-му Белорусскому фронту. — Б.С.).
Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я, в свою очередь, угодничал перед ним… Так, были случаи, когда после посещения Ставки я рассказывал Жукову о настроениях Сталина, когда и за что Сталин ругал меня и других, какие я слышал. там разговоры и т. д. Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытался умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им…
После снятия меня с должности главнокомандующего ВВС, я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав арестовывать людей из ВВС. Жуков поддержал мои высказывания и сказал: «Надо же на кого-то свалить». Больше того, Жуков мне говорил: «Смотри, никто за тебя и слова не промолвил, да и как замолвить, когда такое решение принято Сталиным». Хотя Жуков прямо и не говорил, но из разговора я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС…
После окончания Корсунь-Шевченковской операции командующий… 2-м Украинским фронтом Конев получил звание маршала. Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и в беседе со мной говорил, что эта операция был» разработана лично им — Жуковым, а награды и звания за нее даются другим людям».
Вот тебе и маршальские погоны, которые Жуков лично прислал Коневу, чем растрогал Ивана Степановича до слез! Оказывается, в душе Жуков не считал маршальское звание Конева вполне заслуженным. Но и своего выдвиженца Ватутина Жуков характеризовал весьма сурово. Новиков продолжал: «Тогда же Жуков… говорил, что Ватутин неспособный человек, как Командующий войсками, что он штабист, и если бы не он, Жуков, то Ватутин не провел бы ни одной операции. В связи с этим Жуков высказывал мне обиды, что он, являясь представителем Ставки, провел большинство операций, а награды и похвалы получают командующие фронтами».
Главный маршал авиации поведал и о случае с бывшим маршалом Куликом: «Осенью 1944 года под Варшавой Жуков… рассказал мне, что он возбудил ходатайство перед Сталиным о том, чтобы Кулика наградили орденом Суворова, но Сталин не согласился с этим, что он — Жуков — стал просить о возвращении Кулику орденов, которых он был лишен по суду, с чем Сталин также не согласился. И в этом случае Жуков высказал мне свою обиду на это, что его, мол, не поддержали и что Сталин неправильно поступил, не согласившись с его мнением».
Как же появилось на свет заявление Новикова? Можно ли верить приведенным там фактам? Падение Александра Александровича было предопределено вскоре после окончания войны, когда он с первого раза отказался писать представление сына Сталина Василия к генеральскому званию, хотя в конце концов вынужден был уступить требованию Иосифа Виссарионовича. Тут и Василий Иосифович в долгу не остался. Написал отцу о плохом качестве советских самолетов. Была создана специальная комиссия, которая однозначно установила, что с ведома главкома ВВС у авиапромышленности принималась бракованная боевая техника. Через месяц после начала работы комиссии Новикова, снятого с поста главкома, арестовали. А 30 апреля 1946 года, через неделю после ареста, появилось новиковское заявление против Жукова.
Александра Александровича Сталин освободил в феврале 52-го, после шести лет тюрьмы. В мае 53-го маршала реабилитировали. Этому предшествовало заявление Новикова новому министру внутренних дел Берии от 2 апреля 1953 года: «…Во время следствия меня несколько раз вызывал на допрос Абакумов. На этих допросах постоянно присутствовал следователь Лихачев. Абакумов ругал меня площадной бранью, унижал мое человеческое достоинство… угрожал расстрелом, арестом моей семьи… В присутствии следователя Лихачева он сказал, что я должен буду подписать составленное и отпечатанное заявление на имя Сталина… Лихачев давал мне подписывать по одному листу, и так я подписал это заявление… В этом заявлении приводились, как якобы известные мне факты, различные клеветнические вымыслы, компрометирующие… маршала Жукова.. Абакумов на допросах в присутствии Лихачева неоднократно подробно меня расспрашивал о моих встречах и разговорах с Жуковым и Серовым…». Очевидно, Новиков знал, что Абакумов — враг Берии и уже находится под арестом. По всей вероятности, до Александра Александровича также дошла информация, что Жуков вновь возвращен на пост заместителя министра обороны. А что Серов — человек, близкий к Берии, Новиков и раньше знал, равно как и то, что Георгий Константинович и Лаврентий Павлович были в неплохих отношениях. Об этом пишет и сын бывшего шефа МВД Серго Берия: «В моей памяти Георгий Константинович остался близким другом отца и просто замечательным человеком… В марте 1953 года, когда Георгия Константиновича назначили первым заместителем министра обороны, помню его разговор с моим отцом, что его обязательно надо сделать министром. Пока, сказал отец, не получилось, и надо подождать немного. „Ты, Георгий, — говорил отец, — не переживай. Кроме тебя, в этой должности никого не вижу“… Жуков в узком кругу называл политработников шпиками и не раз говорил у нас дома:
В декабре 54-го Новиков выступал свидетелем на якобы открытом процессе Абакумова, после которого Виктора Семеновича тотчас же расстреляли (сейчас Верховный суд России признал, что надо было не расстреливать, а дать 25 лет тюрьмы). Стенограмма процесса, замечу, оставалась секретной вплоть до 90-х годов и полностью не опубликована по сей день. Но сохранились тезисы Новикова к выступлению на суде.
Маршал утверждал: «Арестован по делу ВВС, а допрашивают о другом… Был у Абакумова не менее 7 раз, как днем, так и ночью, что можно установить по журналу вызовов из тюрьмы… Протоколы не велись, записей не делалось, стенографистки не было… Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний… Вопросы состояния ВВС были только ширма…».
Новиков цитировал по памяти следователя Лихачева: «Был бы человек, а статейку подберем… Какой ты маршал — подлец, мерзавец. Никогда отсюда больше не выйдешь… Расстреляем к е…й матери… Всю семью переарестуем… Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакал, он такая же сволочь, как ты…». Александр Александрович так объяснил собственное малодушие:
Первым взял слово я… Вначале я отметил, что характер у Жукова неуживчивый, трудный… С ним работать очень трудно, не только находясь в его подчинении, но и будучи соседом по фронту. Привел в качестве примера наши споры по Берлинской операции. Но, однако, заявил, что категорически отвергаю предъявленные Жукову, обвинения в политической нечестности, в неуважении к ЦК. Сказал, что считаю Жукова человеком, преданным партии, правительству и лично Сталину, честным коммунистом… Если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действиями войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать… Сразу после меня выступил маршал бронетанковых войск Павел Семенович Рыбалко. Он тоже подтвердил, что характер у Жукова тяжелый, но при выполнении обязанностей координатора Ставки и как командующий фронтом он отдавал весь свой опыт и знания делу выполнения поставленных перед войсками того или иного фронта или нескольких фронтов задач…
Затем выступил генерал армии Василий Данилович Соколовский, который построил свое выступление в более обтекаемой форме, но принципиально подтвердил, что Жуков — честный человек, честно выполнял приказы, и показал его роль в защите Москвы. Правда, и Соколовский заметил, что работать с Жуковым из-за неуживчивого характера, действительно, нелегко.
Выступил и Константин Константинович Рокоссовский. Очень дипломатично он отметил, что никак не разделяет обвинения в адрес Жукова в том, что он политически опасный человек, нечестный коммунист (Симонову Конев о выступлении Рокоссовского сказал подробнее и довольно-таки обидно для Константина Константиновича: «Говорил витиевато. Мне почувствовалась в его словах обида на то, что в свое время Жуков сдвинул, заменил его на 1-м Белорусском фронте и ему пришлось перейти на второстепенный — 2-й Белорусский фронт. Хотя, конечно, с точки зрения масштабов командующих фронтами это, на мой взгляд, величины несоизмеримые, и сделано это было правильно». — Б. С.)
Генерал армии Хрулёв… произнес яркую речь в защиту Жукова. И тоже подчеркнул, что… характер у Жукова не из легких.
Затем выступил генерал Голиков… Он читал свое выступление, держа перед собой блокнот, и вылил на голову Жукова много, я бы сказал, грязи, всякого рода бытовых подробностей. Мне трудно судить, что было правдой, а что нет… Выступление Голикова было заранее подготовлено, оно должно было подтвердить неблагонадежность Жукова, подробно перечислить существующие и несуществующие его недостатки.
После военных выступили члены Политбюро Маленков, Молотов, Берия и другие, все они в один голос твердили, что Жуков зазнался, приписывает себе все победы Советских Вооруженных Сил, что он человек политически незрелый, непартийный и что суть характера Жукова не только в том, что он тяжелый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки.
Обвинения были тяжелые. Жуков сидел, повесив голову, и очень тяжело переживал: то бледнел, то заливался краской. Наконец ему предоставили слово. Жуков сказал, что совершенно отвергает заявление Новикова, что характер у него не ангельский, это правильно, но он категорически не согласен с обвинениями в нечестности и непартийности, он коммунист, который ответственно выполнял все порученное ему партией; что он действительно признает себя виновным только в том, что преувеличил свою роль в организации победы над врагом. Во время речи Жукова Сталин бросил реплику:
— Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь-Шевченковской операции!
Я с места ответил:
— Товарищ Сталин, история на этот счет всегда даст правильный ответ, потому что факты — упрямая вещь.
Словом, Жуков был морально подавлен, просил прощения, признал свою вину в зазнайстве, хвастовстве своими успехами и заявил, что на практической работе постарается изжить все те недостатки, на которые ему указали…
После обсуждения и после выступления Жукова Сталин, вновь обводя зал глазами, задал вопрос:
— Что же будем делать с Жуковым?..
Мнение было единодушное. Жукова надо освободить от должности главкома сухопутных войск».
Конев полагал, что первоначально Сталин думал поступить с Жуковым куда более круто: «В ходе обсуждения… складывалось впечатление, что Сталин, видимо, хотел более жестких решений в отношении Жукова, потому что после выступления членов Политбюро обстановка была предельно напряженной. Невольно у каждого сидящего возникало такое ощущение, что против Жукова готовятся чуть ли не репрессивные меры. Думается, что после выступления военных, которые все дружно отметили недостатки Жукова, но в то же время защитили его, показали его деятельность на посту командующего фронтом, на посту координатора (а то Сталин об этом без Конева и Рокоссовского не знал! — Б. С.), сыграли свою роль. После этого у Сталина, по всей видимости, возникли соображения, что так решать вопрос с Жуковым — просто полностью отстранить, а тем более репрессировать — нельзя, это будет встречено неодобрительно не только руководящими кругами армии, но и в стране, потому что авторитет Жукова среди широких слоев народа и армии был бесспорно высок. Поэтому кто-то из членов Политбюро и сам Сталин предложили назначить его командующим войсками небольшого военного округа. И тут же назвали — Одесский».
В беседе с Константином Симоновым Иван Степанович выразился насчет возможных намерений Сталина еще определеннее: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по-другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».
А вот адмиралу Кузнецову так не показалось. Он на Совете присутствовал, но слова не брал. Николай Герасимович оставил собственную зарисовку, по его словам, «первой неприятности» Жукова: «Однажды в зале заседаний Кремля собрались члены Политбюро и маршалы. Выступил Сталин и объявил, что Жуков, по полученным им данным, ведет разговоры о якобы незначительной роли Ставки во всех крупных операциях. Он показал телеграмму, на основании которой делались такие выводы, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал: „Вы знаете, как возникали идеи различных операций“. Дальше он пояснил, как это бывало. Идея рождалась в Ставке или предлагалась Генеральным штабом. Затем вызывался будущий командующий операцией, который… вникал в суть идеи. После этого ему предлагалось тщательно подумать и (не делясь пока ни с кем) доложить (через неделю-две) Ставке свое мнение. Ставка же разбиралась в деталях и утверждала план будущей операции. С планом операции знакомился узкий круг лиц, и начиналась разработка документов фронта. Жуков присутствовал, но не опроверг сказанного. Все считали своим долгом высказать на этом необычном совещании свое мнение с осуждением Жукова. Одни говорили резко и не совсем справедливо, а большинство — осторожно, но в том же духе».
Конев и Кузнецов, независимо друг от друга, опровергают Жукова в одном важном пункте. Оказывается, после оглашения заявления Новикова сначала выступил Сталин, и только потом слово дали маршалам и членам Политбюро, и Георгий Константинович неслучайно умолчал об этом. Если сам Сталин обвинил маршала только в зазнайстве, нескромности, принижении роли Ставки Верховного Главнокомандования в войне, приписывании себе чужих заслуг, но не выдвинул собственно политических обвинений, то никто из военных и членов Политбюро не рискнул бы по своей инициативе уличить Жукова в заговоре. А Георгий Константинович хотел создать впечатление, что ему грозили обвинения в «бонапартизме» и была реальная возможность его ареста. А Конев, дабы подчеркнуть значимость своего выступления и солидарной позиции генералов и маршалов, выдвинул версию, будто Сталин вынужден был отказаться от первоначального намерения репрессировать Жукова. Но Верховный Главнокомандующий из-зa мнения большинства маршалов никогда не отказался бы oт уже принятого кадрового решения — «гнилой демократии» Иосиф Виссарионович никогда не допускал.
Вспомним Главный Военный совет, состоявшийся 1-4 июня 1937-го. Тогда маршалы и командармы, комкоры и комдивы признали виновными в заговоре и шпионаже Тухачевского и его товарищей, чтобы потом разделить их печальную участь. Из 42 выступивших на том Совете военачальников 34 впоследствии были казнены. Но между двумя заседаниями, разделенными ровно девятью годами, была одна принципиальная разница. В 37-м Тухачевский, Якир, Уборевич и другие были арестованы еще до начала заседания, и от них уже успели получить признательные показания. Если бы Сталин хотел поступить с Жуковым так же, как ранее поступил с Тухачевским, то арестовал бы Георгия Константиновича. И уж постарался, чтобы еще до созыва Высшего Военного совета люди Абакумова выбили бы у маршала признание в шпионаже в пользу Америки и Англии (раз встречался с Эйзенхауэром и Монтгомери, значит, шпион!), а заодно и в планировании военного переворота. Опыт в этом деле у госбезопасности был большой. При желании даже двухчасовую встречу с Эйзенхауэром с глазу на глаз можно было трактовать как измену Родине. И тогда бы маршалы и генералы дружно, как один, клеймили бы изменника!
Арестовывать Жукова Иосиф Виссарионович не собирался, о чем ясно дал понять в своей вступительной речи. Генералы и маршалы получили четкий сигнал, по каким пунктам надо критиковать Жукова, и соответствующим образом выступили, приводя примеры, как Жуков присваивал чужую славу. И одновременно постарались на всякий случай заверить вождя в политической благонадежности Георгия Константиновича. Ведь в случае, если бы, подобно «заговору Тухачевского», сфабриковали бы «заговор Жукова», легко могли полететь головы любого из присутствовавших на Высшем Военном совете. Не осознание своей силы, пришедшее будто бы после победы в Великой Отечественной войне, а все тот же страх перед репрессиями заставлял маршалов защищать Жукова, раз было позволено это делать. И сам Георгий Константинович прекрасно понимал, что его не собираются в ближайшее время ставить к стенке или отправлять в лагерь. Но он знал и правила игры: в предъявленных обвинениях надо непременно покаяться. Иначе Сталин сочтет, что маршал не считает свои поступки ошибочными, упорствует в отстаивании порочной позиции, и вот тогда уж действительно несдобровать. Итоги заседания по делу Жукова подвел приказ за подписью министра вооруженных сил Сталина от 9 июня 1946 года. Приказ готовили Булганин и Василевский, а последнюю правку вносил сам Сталин. Там говорилось, что Новиков сообщил «о фактах недостойного и вредного поведения со стороны маршала Жукова по отношению к Правительству и Верховному Главнокомандованию». «Маршал Жуков, — утверждалось в приказе, — несмотря на созданное ему Правительством и Верховным Главнокомандованием высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями Правительства и враждебно отзывался о нем среди подчиненных лиц». Он «утерял всякую скромность и, будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены». При этом перечислялись операции, разработку и проведение которых Жуков приписывал себе без каких-либо на то оснований: ликвидация сталинградской, крымской и корсунь-шевченковской группировок. Отмечалось также, что Киев в ноябре 43-го был взят ударом с севера, а не с юга, как предлагал Жуков, и что при проведении Берлинской операции «без удара с юга войск маршала Конева и удара с Севера войск маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружен и взят в тот срок, в какой он был взят».
В приказе» подчеркивалось, что «под конец маршал Жуков заявил на заседании Высшего Военного совета, что он действительно допустил серьезные ошибки, что у него появилось зазнайство, что он, конечно, не может оставаться на посту Главкома сухопутных войск и что он постарается ликвидировать свои ошибки на другом месте работы».
Единственное место в этом приказе, где можно было усмотреть намек на какую-то конспирацию, звучало так: «…Маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных, провалившихся и отстраненных от работы начальников и брал их под свою защиту, противопоставляя себя тем самым Правительству и Верховному Главнокомандованию». Здесь содержалось предупреждение маршалу: не веди опасных разговоров, не общайся с опальными генералами, а то худо будет.
В заявлении Новикова по поводу попыток Жукова «группировать вокруг себя недовольных» говорилось следующее: «Касаясь Жукова, я, прежде всего, хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений. Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных интересах стремится чаще бывать в войсках, чтобы таким образом завоевать себе еще больший авторитет (хорошенькое противопоставление личных и государственных интересов. Нелепый пассаж явно продиктовали Александру Александровичу следователи МГБ. — Б.С.). Вместо того чтобы мы, как хорошие командиры сплачивали командный состав вокруг Bepxовного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей у вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является „добрым дядей“. Таким человеком у Жукова был и я, а также Серов (тогдашний заместитель министра внутренних дел, а в конце воины — уполномоченный НКВД по Германии, заместитель Жукова по делам гражданской администрации и уполномоченный НКВД по 1-му Белорусскому фронту. — Б.С.).
Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я, в свою очередь, угодничал перед ним… Так, были случаи, когда после посещения Ставки я рассказывал Жукову о настроениях Сталина, когда и за что Сталин ругал меня и других, какие я слышал. там разговоры и т. д. Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытался умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им…
После снятия меня с должности главнокомандующего ВВС, я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав арестовывать людей из ВВС. Жуков поддержал мои высказывания и сказал: «Надо же на кого-то свалить». Больше того, Жуков мне говорил: «Смотри, никто за тебя и слова не промолвил, да и как замолвить, когда такое решение принято Сталиным». Хотя Жуков прямо и не говорил, но из разговора я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС…
После окончания Корсунь-Шевченковской операции командующий… 2-м Украинским фронтом Конев получил звание маршала. Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и в беседе со мной говорил, что эта операция был» разработана лично им — Жуковым, а награды и звания за нее даются другим людям».
Вот тебе и маршальские погоны, которые Жуков лично прислал Коневу, чем растрогал Ивана Степановича до слез! Оказывается, в душе Жуков не считал маршальское звание Конева вполне заслуженным. Но и своего выдвиженца Ватутина Жуков характеризовал весьма сурово. Новиков продолжал: «Тогда же Жуков… говорил, что Ватутин неспособный человек, как Командующий войсками, что он штабист, и если бы не он, Жуков, то Ватутин не провел бы ни одной операции. В связи с этим Жуков высказывал мне обиды, что он, являясь представителем Ставки, провел большинство операций, а награды и похвалы получают командующие фронтами».
Главный маршал авиации поведал и о случае с бывшим маршалом Куликом: «Осенью 1944 года под Варшавой Жуков… рассказал мне, что он возбудил ходатайство перед Сталиным о том, чтобы Кулика наградили орденом Суворова, но Сталин не согласился с этим, что он — Жуков — стал просить о возвращении Кулику орденов, которых он был лишен по суду, с чем Сталин также не согласился. И в этом случае Жуков высказал мне свою обиду на это, что его, мол, не поддержали и что Сталин неправильно поступил, не согласившись с его мнением».
Как же появилось на свет заявление Новикова? Можно ли верить приведенным там фактам? Падение Александра Александровича было предопределено вскоре после окончания войны, когда он с первого раза отказался писать представление сына Сталина Василия к генеральскому званию, хотя в конце концов вынужден был уступить требованию Иосифа Виссарионовича. Тут и Василий Иосифович в долгу не остался. Написал отцу о плохом качестве советских самолетов. Была создана специальная комиссия, которая однозначно установила, что с ведома главкома ВВС у авиапромышленности принималась бракованная боевая техника. Через месяц после начала работы комиссии Новикова, снятого с поста главкома, арестовали. А 30 апреля 1946 года, через неделю после ареста, появилось новиковское заявление против Жукова.
Александра Александровича Сталин освободил в феврале 52-го, после шести лет тюрьмы. В мае 53-го маршала реабилитировали. Этому предшествовало заявление Новикова новому министру внутренних дел Берии от 2 апреля 1953 года: «…Во время следствия меня несколько раз вызывал на допрос Абакумов. На этих допросах постоянно присутствовал следователь Лихачев. Абакумов ругал меня площадной бранью, унижал мое человеческое достоинство… угрожал расстрелом, арестом моей семьи… В присутствии следователя Лихачева он сказал, что я должен буду подписать составленное и отпечатанное заявление на имя Сталина… Лихачев давал мне подписывать по одному листу, и так я подписал это заявление… В этом заявлении приводились, как якобы известные мне факты, различные клеветнические вымыслы, компрометирующие… маршала Жукова.. Абакумов на допросах в присутствии Лихачева неоднократно подробно меня расспрашивал о моих встречах и разговорах с Жуковым и Серовым…». Очевидно, Новиков знал, что Абакумов — враг Берии и уже находится под арестом. По всей вероятности, до Александра Александровича также дошла информация, что Жуков вновь возвращен на пост заместителя министра обороны. А что Серов — человек, близкий к Берии, Новиков и раньше знал, равно как и то, что Георгий Константинович и Лаврентий Павлович были в неплохих отношениях. Об этом пишет и сын бывшего шефа МВД Серго Берия: «В моей памяти Георгий Константинович остался близким другом отца и просто замечательным человеком… В марте 1953 года, когда Георгия Константиновича назначили первым заместителем министра обороны, помню его разговор с моим отцом, что его обязательно надо сделать министром. Пока, сказал отец, не получилось, и надо подождать немного. „Ты, Георгий, — говорил отец, — не переживай. Кроме тебя, в этой должности никого не вижу“… Жуков в узком кругу называл политработников шпиками и не раз говорил у нас дома:
«Сколько же можно их терпеть? Или мы не доверяем офицерам?» Отец успокаивал: «Подожди, сразу ломать нельзя. Мы с тобой, поверь, не устоим. Надо ждать».Потом, после смерти Сталина, Берия будет стремиться переместить власть от партийных органов к советским. В связи с этим он вполне мог сочувствовать неприязни Жукова к комиссарам. Правдоподобна и версия о том, что именно Берия рекомендовал Георгия Константиновича первым заместителем министра обороны. Булганин, как утверждал впоследствии Жуков, был против назначения Жукова своим заместителем и мог согласиться с этим решением только под нажимом кого-то из более влиятельных членов Президиума ЦК. Можно предположить: раз Берия поторопился освободить человека, которого использовали для конструирования жуковского дела и который теперь настаивал на ложности своего заявления 46-го года, значит, во всяком случае, не питал к Жукову недобрых чувств и не думал, что Георгий Константинович его ненавидит. Это потом, когда Хрущев, Маленков и Молотов решили Берию убрать, Жуков оказался в составе команды, арестовывавшей Лаврентия Павловича.
В декабре 54-го Новиков выступал свидетелем на якобы открытом процессе Абакумова, после которого Виктора Семеновича тотчас же расстреляли (сейчас Верховный суд России признал, что надо было не расстреливать, а дать 25 лет тюрьмы). Стенограмма процесса, замечу, оставалась секретной вплоть до 90-х годов и полностью не опубликована по сей день. Но сохранились тезисы Новикова к выступлению на суде.
Маршал утверждал: «Арестован по делу ВВС, а допрашивают о другом… Был у Абакумова не менее 7 раз, как днем, так и ночью, что можно установить по журналу вызовов из тюрьмы… Протоколы не велись, записей не делалось, стенографистки не было… Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний… Вопросы состояния ВВС были только ширма…».
Новиков цитировал по памяти следователя Лихачева: «Был бы человек, а статейку подберем… Какой ты маршал — подлец, мерзавец. Никогда отсюда больше не выйдешь… Расстреляем к е…й матери… Всю семью переарестуем… Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакал, он такая же сволочь, как ты…». Александр Александрович так объяснил собственное малодушие:
«Допрашивали с 22-то (точнее, с 23-го. — Б. С.) по 30 апреля ежедневно, потом с 4-го по 8-е мая… Морально надломленный, доведенный до отчаяния несправедливостью обвинения, бессонные ночи… Не уснешь, постоянный свет в глаза… Не только по причине допросов и нервного напряжения, чрезмерная усталость, апатия, безразличие и равнодушие ко всему — лишь бы отвязались — потому и подписал — малодушие, надломленная воля. Довели до самоуничтожения. Были минуты, когда я ничего не понимал… я как в бреду наговорил бы, что такой-то хотел убить такого-то… Заявление на Жукова по моей инициативе?.. Это вопиющая неправда… со всей ответственностью заявляю, что я его не писал, дали печатный материал… Дело было так: к Абакумову привел меня Лихачев. Не помню, у кого был документ… Абакумов сказал: вот познакомьтесь — и подпишите. Заявление было напечатано… Ни один протест не был принят… Потом заставили… Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось 7-8 часов… Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили…».Из объяснений Новикова, данных восемь лет спустя, совсем в другой политической обстановке, видно: его в тюрьме не только не били, но даже не устраивали столь распространенной у чекистов пытки бессонницей. Александр Александрович не спал от нервного возбуждения, да еще от непривычки спать при освещении, круглосуточно горевшем в камере. Тем не менее бравый маршал сломался всего за неделю. И протоколы допросов, на которых Новикова будто бы понуждали подписать заявление против Жукова, как назло не сохранились. В 54-м году, когда судили Абакумова, Жуков был заместителем министра обороны, и Новиков никак не мог признавать, что в его заявлении против Георгия Константиновича много правды. Александру Александровичу пришлось лгать, что его будто бы заставили подписать не им составленый лист. Эта версия легко опровергается: в архиве сохранился написанный рукою Новикова оригинал заявления, с которою потом была снята машинописная копия для зачтения на Высшем Военном совете. Копию маршал также подписал. Думаю, что на самом деле «сталинского сокола», дважды Героя Советского Союза, следователям на Лубянке и ломать-то как следует не пришлось. Александр Алексанрович прекрасно знал, что виноват. Бракованные самолеты с заводов принимал, в результате случались аварии и гибли люди. В 53-м и в 54-м, оправдываясь, маршал утверждал: да, мол, принимал истребители с неисправным бензопроводом, но делал это исключительно с целью приблизить победу над Германией, дать в войска больше боевых машин. Как будто с неисправным бензопроводом далеко улетишь! Маршал с наркомом Шахуриным просто спешили отрапортовать о выполнении и перевыполнении правительственных заданий. Гибель летчиков их не волновала — людей до конца войны хватит. В заявлении о Жукове Новиков признавал: «…Я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускающихся авиационной промышленностью…». Во время следствия это было квалифицировано как сознательное вредительство. При реабилитации маршала в 53-м году прием заведомого брака расценили как ошибки, неизбежные во всяком большом и сложном деле. В действительности же, перед нами самая обычная преступная халатность, за которую Новикова, Шахурина и курировавшего авиапромышленность Маленкова стоило бы судить.