Страница:
С Валентином Игнатюком Лида наконец нашла свое счастье. Они прожили вместе почти сорок лет, пока в начале 90-х бывшая возлюбленная Жукова не погибла в автокатастрофе. Мир ее праху!
Не знаю как у тебя, читатель, а у меня эта женщина вызывает симпатию, большую, чем сам Жуков. Она, как кажется, пыталась сделать грозного маршала хоть чуточку человечнее. И любила его совсем бескорыстно, не претендуя на то, чтобы греться в лучах жуковской славы.
Сам же Георгий Константинович в военные годы в личной жизни испытывал, видимо, определенную душевную раздвоенность. Ему не хотелось бросать жену и дочерей, но и к Лиде он прикипел душой. Вот и при детях и вообще на людях старался ничем не выдать, что у них с Александрой Диевной — серьезная размолвка. И писал домой бодрые письма, хотя прежних чувств к Александре Диевне давно уже не испытывал. Но обходился без лицемерного власовского «ты у меня одна!». Вот дочь Эра цитирует в своих воспоминаниях отцовское письмо от 7 ноября 1941 года: «Я живу по-прежнему. Выполняю приказ правительства, бьем врага и не допустим его до Москвы… Посылаю вам снимок на память. Желаю всего лучшего. Крепко всех целую». Стандартные, вежливые фразы, за которыми — давно остывшие чувства, как и в другом письме, из Ленинграда: «Шлю вам с фронта привет!.. Бью гитлеровцев под Ленинградом. Враг несет большие потери, но старается взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать до Берлина. Ну, как вы там живете? Очень хочется с вами увидеться. Пишите чаще. У меня нет времени — все время бои». А 10 февраля 44-го послал, по словам дочери, «оптимистическое письмо»: «Дорогая моя! Шлю тебе свой привет. Крепко, крепко целую тебя одну и особо вместе с ребятами. Спасибо за письмо, за капустку, бруснику и все остальное… Все намеченные дела армии выполняются хорошо. В общем, дела Гитлера идут к полному провалу. А наша страна идет к безусловной победе, к торжеству русского оружия… Фронт справляется со своими задачами, дела сейчас за тылом. Тыл должен очень много работать, чтобы обеспечить потребности фронта, тыл должен хорошо учиться, морально быть крепким, тогда победа наверняка будет за русскими… Ну, пока. Всего вам Хорошего. Крепко, крепко тебя целую. Твой Жорж». Галине Александровне потом Жуков писал совсем другие письма.
Но вернемся к наступлению на Берлин. 16 апреля войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов начали Берлинскую наступательную операцию. 18-го числа к ним присоединились войска 2-го Белорусского фронта. К тому времени германский фронт на Западе фактически рухнул. Еще 8 февраля началось последнее наступление союзных армий к Рейну и за Рейн. 23 февраля американские войска форсировали Рур. К 8 марта немцы были повсеместно оттеснены за Рейн, а 9 марта американцы захватили плацдарм на восточном берегу реки, у Ремагена, благодаря тому что в их руки попал неповрежденный мост. В ночь с 22-го на 23-е марта был захвачен еще один плацдарм, южнее Майнца. Наступая с этих плацдармов, союзники 1 апреля овладели Падерборном и замкнули кольцо вокруг Рурского промышленного района, где в окружении оказались основные силы группы армий «Б» — более 300 тысяч солдат и офицеров. Путь с запада в центральные районы Германии был практически открыт: перед англо-американскими войсками была лишь одна 12-я армия генерала Венка. Создалась почти такая же ситуация, как под Москвой в октябре 41-го, только в зеркальном отображении. Тогда основные силы трех советских фронтов были окружены у Вязьмы и Брянска, и между передовыми постами вермахта и Москвой почти не было соединений Красной Армии. В обоих случаях только сопротивление окруженных да распутица сдерживали продвижение неприятельских войск к столице. Но у Советского Союза еще оставались огромная территория, резервы на востоке страны и недоступный для ударов люфтваффе Уральский промышленный район, не говоря уже о таких мощных союзниках как Британская империя и США. У Германии же в апреле 45-го после катастрофы на Западе оставался не менее грозный противник на Востоке, готовый вот-вот ринуться к Берлину, да и распутица в стране, где была хорошо развита сеть шоссейных дорог и автострад, не слишком мешала продвижению войск. 17 апреля, на второй день Берлинской операции, окружеяная в Руре группировка прекратила сопротивление. В плен сдалось 317 тысяч человек, в том числе 24 генерала и 1 адмирал. Битва за Берлин окончательно превратилась для немцев в заведомо проигранное сражение.
Уинстон Черчилль предлагал идти на Берлин, несмотря на то что столица Рейха располагалась в пределах будущей советской зоны оккупации. Главнокомандующий союзными войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр отверг эту идею. Его поддержало американское правительство. Американцы понимали, что для защиты Берлина немцы, в случае наступления западных союзников, непременно снимут часть сил с Восточного фронта. Германскую столицу это, разумеется, не спасет, но приведет к ожесточенным боям и дополнительным, совершенно ненужным потерям жизней американских и британских солдат и офицеров. Эйзенхауэр писал в мемуарной книге «Крестовый поход в Европу»: «Премьер-министр (Черчилль. — Б. С.), конечно, знал, что независимо от расстояния, на какое союзники смогут продвинуться в восточном направлении, он и президент Соединенных Штатов уже согласились с тем, что английская и американская зона оккупации будут ограничены на востоке линией, проходящей в двухстах милях западнее Берлина. Следовательно, его упорное настаивание на использовании всех наших сил и средств в надежде опередить русских в Берлине, должно быть, основывалось на убеждении, что позднее западные союзники извлекут из этого обстоятельства огромные преимущества и смогут воздействовать на последующие события». Эйзенхауэр, равно как президент Рузвельт и сменивший его Трумэн, не верил, что взятие Берлина русскими или американцами может хоть сколько-нибудь изменить послевоенное соотношение сил в мире. Ведь односторонний пересмотр в свою пользу ранее согласованных границ оккупационных зон означал немедленный переход к конфронтации с Советским Союзом, к которой ни правительства, ни общественное мнение Англии и США не были готовы. Главнокомандующий союзными войсками в Европе не хотел также ради наступления на Берлин торопиться с ликвидацией окруженной в Руре группировки: «Я не собирался ввязываться в ожесточенные, дом за домом, бои ради уничтожения окруженных в Руре войск противника. Это был густонаселенный район без существенных источников снабжения продовольствием. Голод, в конечном счете, мог вынудить их к капитуляции, и не было необходимости идти на большие потери среди личного состава союзных войск».
Еще 28 марта 1945 года Эйзенхауэр информировал Сталина о плане действий западных союзников на заключительном этапе войны с Германией. Из этого плана однозначно следовало: англо-американские войска не собираются брать Берлин, как утративший свое военное значение, а направят основной удар в направлении Эрфурт, Лейпциг, Дрезден, чтобы, соединившись с советскими войсками, разрезать Германию надвое. Кроме того, второй удар будет наноситься в Южной Германии и Австрии, чтобы предотвратить начавшуюся концентрацию значительных сил вермахта в «альпийской крепости». Однако Сталин то ли не поверил союзному главнокомандующему, то ли просто решил подзадорить своих маршалов к гонке на Берлин. Эйзенхауэру же на всякий случай лукаво ответил, что его предложения «полностью совпадают с планами советского верховного командования. Поэтому советское верховное командование намерено выделить второстепенные силы для наступления на Берлин». Правда, отвечая 1 апреля Черчиллю, доказывавшему, что Берлин сохраняет морально-политическое значение для немцев, Эйзенхауэр утешил британского премьера: «Конечно, если в какой-либо момент сопротивление будет внезапно сломлено по всему фронту, мы устремимся вперед, и Любек и Берлин окажутся в числе наших важных целей». Но это был лишь вежливый дипломатический оборот, не более. В действительности, наступление англо-американских войск на столицу Рейха не планировалось. Зато Берлин стал главной целью последних операций советских войск. Жуков вспоминал: «29 марта по вызову Ставки я… прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции (в основных чертах разработанный еще к 10 февраля. — Б.С.)… Поздно вечером того же дня Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один… Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
— Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки… Думаю, что драка предстоит серьезная… Раскурив трубку, он… спросил:
— Когда наши войска могут начать наступление на берлинском направлении? Я доложил:
— Через две недели 1-й Белорусский фронт сможет начать наступление. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами.
— Ну что ж, — сказал Сталин, — придется начинать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда».
Прервем на минуту этот диалог. Слова Сталина очень напоминают слова императора Александра I в «Войне и мире», обращенные к Кутузову перед Аустерлицем: «Вы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки». Только вот Жуков и не собирается отвечать как Кутузов: «Потому и не начини о, государь, что мы не на параде, и не на Царицыном лугу» Георгий Константинович, оказывается, теперь не видит никакой угрозы в том, что в первые дни операции между 1-м и 2-м Белорусскими фронтами увеличится существующий разрыв, и войска 1-го Белорусского в начале наступления на Берлин будут действовать с открытым правым флангом. Не такая большая это беда, да и угроза контрудара из Померании на самом деле не страшна.
Отчего же Верховный в феврале не торопился брать Берлин, а в конце марта и в апреле буквально гнал Жукова в наступление, требуя не дожидаться окончания сосредоточения войск на 2-м Белорусском фронте? Георгий Константинович утверждает, что в тот же день, 29 марта, Сталин показал ему один любопытный документ: «Письмо было от одного из иностранных доброжелателей (вероятно, от Кима Филби или кого-то из его товарищей по знаменитой „кембриджской пятерке“, вхожих в кабинеты Даунинг-стрит. — Б. С.). В нем сообщалось о закулисных переговорах гитлеровских агентов с официальными представителями союзников, из которых становилось ясно, что немцы предлагали союзникам прекратить борьбу против них, если они согласятся на сепаратный мир на любых условиях (в действительности, подобных переговоров в тот момент не было. — Б.С.). В этом сообщении говорилось также, что союзники якобы отклонили домогательства немцев. Но все же не исключалась возможность открытия немцами путей союзным войскам на Берлин.
— Ну что вы об этом скажете? — спросил Сталин, и, не дожидаясь ответа, тут же заметил: — Думаю, Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль — этот может пойти на все».
Как можно заключить, сообщение неизвестного агента касалось разногласий между американским и британским руководством по поводу того, следует ли союзным войскам брать Берлин прежде русских, и в этом отношении было весьма близко к действительности. Сталин боялся, что англичане и американцы первыми, войдут в столицу Рейха, и потому требовал от своих маршалов как можно быстрее овладеть Берлином.
Конев в своих мемуарах рассказывает, что совещание командующих фронтами, участвующими в Берлинской операции, состоялось 1 апреля. Не исключено, что Георгий Константинович и Иван Степанович на самом деле говорят об одном и том же совещании, но путаются в датах. Первый визит Жукова к Сталину в 45-м году, если верить журналу записи посетителей Кремлевского кабинета вождя, состоялся лишь 31 марта, а следующий — 2-3 апреля. Возможно, упоминаемое обоими мемуаристами совещание в действительности состоялось 31 марта. По словам Конева, Сталин попросил Штеменко зачитать вслух телеграмму, «существо которой вкратце сводилось к следующему: англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии». Вероятно, советским агентам стало что-то известно о переписке Эйзенхауэра и Черчилля, где британский премьер предлагал войти в Берлин раньше русских, и отсюда был сделан далеко идущий вывод, что подобный план уже вовсю разрабатывается в союзных штабах.
После зачтения телеграммы Сталин спросил: «Так кто же будет брать Берлин: мы или союзники?» Отвечать первым пришлось Ивану Степановичу. Он заявил: «Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников». На следующий день вновь собрались у Сталина для обсуждения планов Берлинской операции. Хотя в директивах фронтам указывалось, что Берлин будет брать 1-й Белорусский фронт, а 1-й Украинский лишь содействует ему в выполнении этой задачи разгромом противника южнее германской столицы, фактически Сталин оставил возможность для своеобразного соревнования за овладение Берлином между двумя фронтами.
Конев рассказывает об этом следующим образом: «…Я уже допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга… У меня сложилось впечатление, что и Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускал в перспективе такой вариант. Это впечатление усилилось, когда, утверждая состав группировки и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. В проекте директивы эта линия шла через Люббен и далее, несколько южнее Берлина. Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен, находившемся примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от Берлина. Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но, я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примеряв там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов».
Штеменко же вспоминает, что немного позднее Сталин прямо заявил: «Кто первый ворвется — тот пусть и берет Берлин». Жуков и Конев приглашались к участию в гонке к германской столице, и, по сути, Георгий Константинович эту гонку проиграл.
Жуков, выступая на пресс-конференции по итогам Берлинской операции 7 июня 1945 года, в самом радужном свете представил действия войск своего фронта: «В ночь на 16 апреля в 4 часа началась мощная артиллерийская подготовка, а в процессе этой подготовки нами была организована одновременно и танковая атака. Всего было брошено в атаку более 4 000 танков при поддержке 22 000 стволов артиллерии и минометов. С воздуха этот удар сопровождался действием около 4-5 тысяч самолетов. Сокрушительная работа авиации, артиллерии и танков продолжалась ночью и днем. Ночью на позиции противника обрушили свой смертоносный груз около 1 000 бомбардировщиков, остальные 3-4 тысячи продолжали разрушать оборону противника на рассвете и днем. Всего за первые сутки было сделано более 15 000 самолето-вылетов.
Большую роль в успехе ночной атаки по всему фронту сыграло одно техническое новшество, примененное нами в этой операции. Чтобы помочь пехоте и танкам лучше ориентироваться в ночной атаке, мы организовали по всему фронту прожекторный подсвет пути для наступающих колонн. Одновременно наши прожекторы не только подсвечивали путь наступающим войскам Красной Армии, но и ослепляли противника, который вследствие этого был лишен возможности вести точный прицельный огонь по наступающим. Примерно на каждые 200 м действовал один мощный прожектор. В итоге всех этих мероприятий наша атака для противника была неожиданной. Взаимодействие большой массы артиллерии, танков, авиации и пехоты при Введении в действие прожекторов было для противника настолько сокрушающим, что он не выдержал напора, и сопротивление его было сломлено. Немецкое верховное командование, видя, что оборона не выдержала атаки, распорядилась бросить в бой все резервы, находящиеся под Берлином, и даже вывести часть войск, предназначенных для непосредственной обороны самой столицы Германии. Спешным подтягиванием резервов Гитлер надеялся остановить колонны наступающих войск Красной Армии, и в этом был его большой просчет. Подходящие из Берлина и его окрестностей резервы были разгромлены нашей авиацией и танками. Поэтому когда наши войска ворвались в Берлин, то некоторые районы города оказались оголенными, в частности, в отношении зенитных орудий. Выведя резервы из района Берлина, противник нарушил непрерывную линию обороны, ослабил этим оборону столицы и уже не смог устоять против мощного натиска наступающих. По нашим данным, всего в Берлинской операции участвовало более 500 000 немецких солдат и офицеров. Из этого количества более 300 000 было взято нами в плен, не менее 150 000 убито, остальные разбежались.
Мы считаем, что Берлинская операция прошла достаточно успешно как по темпам, так и по своей поучительности с точки зрения применения оперативного искусства ведения ночного наступательного боя, тем более что в этой операции потери Красной Армии были во много раз меньше потерь немецких войск».
Впоследствии, однако, выяснилось, что картина советского наступления была совсем не такой благостной, какой нарисовал ее Георгий Константинович перед советскими и иностранными журналистами. В частности, оказалось, что прожектора не сыграли той роли, которой им приписал Жуков. Маршал артиллерии К.П. Казаков в очерке боевого пути советской артиллерии в Великой Отечественной войне свидетельствует: «По окончании артиллерийской подготовки… по установленному сигналу были включены прожекторы, яркие лучи которых были направлены на противника. Но, как утверждают свидетели (о том же говорят и отчетные документы), ослепления противника не получилось. Даже очень сильные лучи прожекторов не могли пробить предрассветный туман и плотные облака пыли и дыма, поднятые разрывами многих десятков тысяч снарядов и мин. Зато прожекторы сослужили большую службу нашим войскам… Они осветили путь пехоте и танкам, без чего их наступление в темноте было бы крайне затруднено и могло привести к тяжелым последствиям».
Замечу, что не меньшую службу, прожектора сослужили и артиллерийским наблюдателям противника, осветив боевые порядки атакующих и позволив точнее корректировать огонь. Наступление же все равно не стало неожиданностью для немцев. В статье в «Правде» в ноябре 57-го года, появившейся в связи с отставкой Жукова, Конев совершенно справедливо отмечал:
Жуков на три дня завяз на Зееловских высотах. Его войска несли большие потери. Конев же не экспериментировал с прожекторами, зато более эффективно провел артподготовку и уже в первый день наступления прорвал вражескую оборону. После этого прорыва оборона Зееловских высот теряла смысл, так как они оказывались глубоко обойденными с юга. Немцы все равно вскоре должны были бы отступить с Зееловских позиций. Однако Жуков продолжал кровопролитный штурм. Он боялся, что войска 1-го Украинского фронта раньше выйдут к Берлину, чем это успеют сделать войска 1-го Белорусского фронта. Гонка продолжалась и стоила дополнительно многих солдатских жизней.
Не буду подробно описывать дальнейший ход Берлинской операции. Скажу только, что в отличие от Эйзенхауэра, не пожелавшего губить своих солдат при штурме заводов и городов Рура, Жуков и Конев предприняли массированную атаку против уже окруженного и обреченного Берлина, не дожидаясь, пока у обороняющихся иссякнут боеприпасы и продовольствие. Сталин их в этом поощрял, очевидно, надеясь видеть столицу Рейха поверженной к пролетарскому празднику 1-го мая. Маршалы чуть-чуть не успели: берлинский гарнизон капитулировал 2-го числа. Верховный Главнокомандующий также проследил, чтобы превращенное советской пропагандой в символ нацистского государства здание Рейхстага и правительственный квартал были взяты войсками Жукова, его заместителя. Коневу было приказано остановить свои армии.
Иван Степанович по этому поводу написал в той части мемуаров, что была опубликована лишь после его смерти: «…Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина. К сожалению, надо прямо сказать, что даже тогда, когда войска 1-го Украинского фронта — 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия вели бои в Берлине, — это вызвало ярость и негодование Жукова, Жуков был крайне раздражен, что воины 1-го Украинского фронта 22 апреля появились в Берлине. Он приказал генералу Чуйкову следить, куда продвигаются наши войска. По ВЧ Жуков связался с командармом 3-й танковой армии Рыбалко и ругал его за появление со своими войсками в Берлине, рассматривая это как незаконную форму действий, проявленную со стороны 1-го Украинского фронта. Когда войска 3-й танковой армии и корпус Батицкого 28-й армии подошли на расстояние трехсот метров к рейхстагу, Жуков кричал на Рыбалко: „Зачем вы тут появились?“… Наши отношения с Жуковым в то время из-за Берлина были крайне обострены. Обострены до предела, и Сталину не раз приходилось нас мирить. Об этом свидетельствует и то, что Ставка неоднократно изменяла разграничительную линию между нашими фронтами в битве за Берлин… с тем чтобы большая часть Берлина вошла в зону действия 1-го Белорусского фронта».
Что и говорить, Георгий Константинович был очень ревнив к славе, своей и чужой. А свою обиду Конев выплеснул перед пленумом ЦК в октябре 57-го, когда снимали Жукова.
500 тысяч немецких солдат и офицеров, по признанию Жукова, в действительности участвовавших в Берлинской операции, впоследствии под пером советских историков чудесным образом превратились в миллион с лишним, поскольку требовалось сделать советское превосходство в людях не столь подавляющим. Между тем оценка численности германской группировки на берлинском направлении в полмиллиона человек подтверждается хотя бы следующим несложным примером. Трем советским фронтам противостояли пять немецких армий — 4-я, 9-я, 12-я и 21-я полевые и 3-я и 4-я танковые. Из них самая многочисленная недавно сформированная 12-я армия насчитывала 100 тысяч солдат и офицеров. Значит, в остальных четырех, даже с учетом отдельных частей центрального подчинения и фольксштурма (ополчения) вряд ли могло быть более 400 тысяч человек. Тем более что 21-я армия была сформирована лишь в последние дни обороны Берлина и по своему составу не превышала корпуса.
В «Воспоминаниях и размышлениях» маршал (или редакторы мемуаров) также писал, будто группировка противника насчитывала около миллиона человек. Причины такой метаморфозы понятны. Ведь в Берлинской операции было задействовано, в общей сложности, 2,5 миллиона солдат и офицеров Красной Армии (включая две армии просоветского Войска Польского), что означает пятикратный советский перевес в численности личного состава, вероятно, наибольший за всю войну. Столь же подавляющим было превосходство Красной Армии в танках, артиллерии и авиации, по советским данным, соответственно, в 4,1, в 4,5 и в 2,3 раза. К тому же люфтваффе практически не имели горючего и почти не поднимались в воздух.
Точных данных о потерях вермахта в последние месяцы войны не существует. Однако приведенные Жуковым цифры кажутся сильно преувеличенными. Если принять их на веру, то выходит, что «разбежаться», т. е. уйти за линию фронта западных союзников, удалось нескольким тысячам, максимум, немногим десяткам тысяч немецких солдат и офицеров. Между тем, в действительности, англо-американским войскам сдалась вся 100-тысячная 12-я армия Венка, спешившая к Берлину в последние дни его обороны, 30 тысяч человек из прорвавшейся из окружения 9-й армии, 4-я танковая армия к югу от Берлина, а также почти все войска, сражавшиеся к северу от Берлина, объединенные в 3-ю танковую и 21-ю армии. Мы уже не раз убедились на примере Халхин-Гола, Московской битвы и других сражений, что жуковские оценки безвозвратных потерь неприятеля завышены в 5-10 раз. Наверняка и Берлинская операция не стала исключением в этом отношении. Кажется преувеличенным и. названное Георгием Константиновичем число пленных. Все солдаты вермахта, захваченные в плен в последние недели войны, были эвакуированы в тыл в мае-июле 45-го. В этот период с 1-го Белорусского фронта было отправлено 75,5 тысяч военнопленных, со 2-го Белорусского — 119 тысяч и с 1-го Украинского — 88,5 тысяч. В сумме это дает 283 тысячи человек, что, во всяком случае, меньше названного Жуковым числа в более чем 300 тысяч пленных. Но в 283 тысячи входят также гарнизоны германских городов-крепостей, окруженных задолго до начала Берлинской операции и никакого участия в ней не принимавшие. Так, в Бреслау войскам 1-го Украинского фронта в плен сдалось 40 тысяч человек, а в Глогау — 18 тысяч, в Восточной Померании войскам 2-го Белорусского — около 75 тысяч и на датском острове Борнхольм — еще 12 тысяч немецких солдат и офицеров.
Не знаю как у тебя, читатель, а у меня эта женщина вызывает симпатию, большую, чем сам Жуков. Она, как кажется, пыталась сделать грозного маршала хоть чуточку человечнее. И любила его совсем бескорыстно, не претендуя на то, чтобы греться в лучах жуковской славы.
Сам же Георгий Константинович в военные годы в личной жизни испытывал, видимо, определенную душевную раздвоенность. Ему не хотелось бросать жену и дочерей, но и к Лиде он прикипел душой. Вот и при детях и вообще на людях старался ничем не выдать, что у них с Александрой Диевной — серьезная размолвка. И писал домой бодрые письма, хотя прежних чувств к Александре Диевне давно уже не испытывал. Но обходился без лицемерного власовского «ты у меня одна!». Вот дочь Эра цитирует в своих воспоминаниях отцовское письмо от 7 ноября 1941 года: «Я живу по-прежнему. Выполняю приказ правительства, бьем врага и не допустим его до Москвы… Посылаю вам снимок на память. Желаю всего лучшего. Крепко всех целую». Стандартные, вежливые фразы, за которыми — давно остывшие чувства, как и в другом письме, из Ленинграда: «Шлю вам с фронта привет!.. Бью гитлеровцев под Ленинградом. Враг несет большие потери, но старается взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать до Берлина. Ну, как вы там живете? Очень хочется с вами увидеться. Пишите чаще. У меня нет времени — все время бои». А 10 февраля 44-го послал, по словам дочери, «оптимистическое письмо»: «Дорогая моя! Шлю тебе свой привет. Крепко, крепко целую тебя одну и особо вместе с ребятами. Спасибо за письмо, за капустку, бруснику и все остальное… Все намеченные дела армии выполняются хорошо. В общем, дела Гитлера идут к полному провалу. А наша страна идет к безусловной победе, к торжеству русского оружия… Фронт справляется со своими задачами, дела сейчас за тылом. Тыл должен очень много работать, чтобы обеспечить потребности фронта, тыл должен хорошо учиться, морально быть крепким, тогда победа наверняка будет за русскими… Ну, пока. Всего вам Хорошего. Крепко, крепко тебя целую. Твой Жорж». Галине Александровне потом Жуков писал совсем другие письма.
Но вернемся к наступлению на Берлин. 16 апреля войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов начали Берлинскую наступательную операцию. 18-го числа к ним присоединились войска 2-го Белорусского фронта. К тому времени германский фронт на Западе фактически рухнул. Еще 8 февраля началось последнее наступление союзных армий к Рейну и за Рейн. 23 февраля американские войска форсировали Рур. К 8 марта немцы были повсеместно оттеснены за Рейн, а 9 марта американцы захватили плацдарм на восточном берегу реки, у Ремагена, благодаря тому что в их руки попал неповрежденный мост. В ночь с 22-го на 23-е марта был захвачен еще один плацдарм, южнее Майнца. Наступая с этих плацдармов, союзники 1 апреля овладели Падерборном и замкнули кольцо вокруг Рурского промышленного района, где в окружении оказались основные силы группы армий «Б» — более 300 тысяч солдат и офицеров. Путь с запада в центральные районы Германии был практически открыт: перед англо-американскими войсками была лишь одна 12-я армия генерала Венка. Создалась почти такая же ситуация, как под Москвой в октябре 41-го, только в зеркальном отображении. Тогда основные силы трех советских фронтов были окружены у Вязьмы и Брянска, и между передовыми постами вермахта и Москвой почти не было соединений Красной Армии. В обоих случаях только сопротивление окруженных да распутица сдерживали продвижение неприятельских войск к столице. Но у Советского Союза еще оставались огромная территория, резервы на востоке страны и недоступный для ударов люфтваффе Уральский промышленный район, не говоря уже о таких мощных союзниках как Британская империя и США. У Германии же в апреле 45-го после катастрофы на Западе оставался не менее грозный противник на Востоке, готовый вот-вот ринуться к Берлину, да и распутица в стране, где была хорошо развита сеть шоссейных дорог и автострад, не слишком мешала продвижению войск. 17 апреля, на второй день Берлинской операции, окружеяная в Руре группировка прекратила сопротивление. В плен сдалось 317 тысяч человек, в том числе 24 генерала и 1 адмирал. Битва за Берлин окончательно превратилась для немцев в заведомо проигранное сражение.
Уинстон Черчилль предлагал идти на Берлин, несмотря на то что столица Рейха располагалась в пределах будущей советской зоны оккупации. Главнокомандующий союзными войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр отверг эту идею. Его поддержало американское правительство. Американцы понимали, что для защиты Берлина немцы, в случае наступления западных союзников, непременно снимут часть сил с Восточного фронта. Германскую столицу это, разумеется, не спасет, но приведет к ожесточенным боям и дополнительным, совершенно ненужным потерям жизней американских и британских солдат и офицеров. Эйзенхауэр писал в мемуарной книге «Крестовый поход в Европу»: «Премьер-министр (Черчилль. — Б. С.), конечно, знал, что независимо от расстояния, на какое союзники смогут продвинуться в восточном направлении, он и президент Соединенных Штатов уже согласились с тем, что английская и американская зона оккупации будут ограничены на востоке линией, проходящей в двухстах милях западнее Берлина. Следовательно, его упорное настаивание на использовании всех наших сил и средств в надежде опередить русских в Берлине, должно быть, основывалось на убеждении, что позднее западные союзники извлекут из этого обстоятельства огромные преимущества и смогут воздействовать на последующие события». Эйзенхауэр, равно как президент Рузвельт и сменивший его Трумэн, не верил, что взятие Берлина русскими или американцами может хоть сколько-нибудь изменить послевоенное соотношение сил в мире. Ведь односторонний пересмотр в свою пользу ранее согласованных границ оккупационных зон означал немедленный переход к конфронтации с Советским Союзом, к которой ни правительства, ни общественное мнение Англии и США не были готовы. Главнокомандующий союзными войсками в Европе не хотел также ради наступления на Берлин торопиться с ликвидацией окруженной в Руре группировки: «Я не собирался ввязываться в ожесточенные, дом за домом, бои ради уничтожения окруженных в Руре войск противника. Это был густонаселенный район без существенных источников снабжения продовольствием. Голод, в конечном счете, мог вынудить их к капитуляции, и не было необходимости идти на большие потери среди личного состава союзных войск».
Еще 28 марта 1945 года Эйзенхауэр информировал Сталина о плане действий западных союзников на заключительном этапе войны с Германией. Из этого плана однозначно следовало: англо-американские войска не собираются брать Берлин, как утративший свое военное значение, а направят основной удар в направлении Эрфурт, Лейпциг, Дрезден, чтобы, соединившись с советскими войсками, разрезать Германию надвое. Кроме того, второй удар будет наноситься в Южной Германии и Австрии, чтобы предотвратить начавшуюся концентрацию значительных сил вермахта в «альпийской крепости». Однако Сталин то ли не поверил союзному главнокомандующему, то ли просто решил подзадорить своих маршалов к гонке на Берлин. Эйзенхауэру же на всякий случай лукаво ответил, что его предложения «полностью совпадают с планами советского верховного командования. Поэтому советское верховное командование намерено выделить второстепенные силы для наступления на Берлин». Правда, отвечая 1 апреля Черчиллю, доказывавшему, что Берлин сохраняет морально-политическое значение для немцев, Эйзенхауэр утешил британского премьера: «Конечно, если в какой-либо момент сопротивление будет внезапно сломлено по всему фронту, мы устремимся вперед, и Любек и Берлин окажутся в числе наших важных целей». Но это был лишь вежливый дипломатический оборот, не более. В действительности, наступление англо-американских войск на столицу Рейха не планировалось. Зато Берлин стал главной целью последних операций советских войск. Жуков вспоминал: «29 марта по вызову Ставки я… прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции (в основных чертах разработанный еще к 10 февраля. — Б.С.)… Поздно вечером того же дня Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один… Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
— Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки… Думаю, что драка предстоит серьезная… Раскурив трубку, он… спросил:
— Когда наши войска могут начать наступление на берлинском направлении? Я доложил:
— Через две недели 1-й Белорусский фронт сможет начать наступление. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами.
— Ну что ж, — сказал Сталин, — придется начинать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда».
Прервем на минуту этот диалог. Слова Сталина очень напоминают слова императора Александра I в «Войне и мире», обращенные к Кутузову перед Аустерлицем: «Вы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки». Только вот Жуков и не собирается отвечать как Кутузов: «Потому и не начини о, государь, что мы не на параде, и не на Царицыном лугу» Георгий Константинович, оказывается, теперь не видит никакой угрозы в том, что в первые дни операции между 1-м и 2-м Белорусскими фронтами увеличится существующий разрыв, и войска 1-го Белорусского в начале наступления на Берлин будут действовать с открытым правым флангом. Не такая большая это беда, да и угроза контрудара из Померании на самом деле не страшна.
Отчего же Верховный в феврале не торопился брать Берлин, а в конце марта и в апреле буквально гнал Жукова в наступление, требуя не дожидаться окончания сосредоточения войск на 2-м Белорусском фронте? Георгий Константинович утверждает, что в тот же день, 29 марта, Сталин показал ему один любопытный документ: «Письмо было от одного из иностранных доброжелателей (вероятно, от Кима Филби или кого-то из его товарищей по знаменитой „кембриджской пятерке“, вхожих в кабинеты Даунинг-стрит. — Б. С.). В нем сообщалось о закулисных переговорах гитлеровских агентов с официальными представителями союзников, из которых становилось ясно, что немцы предлагали союзникам прекратить борьбу против них, если они согласятся на сепаратный мир на любых условиях (в действительности, подобных переговоров в тот момент не было. — Б.С.). В этом сообщении говорилось также, что союзники якобы отклонили домогательства немцев. Но все же не исключалась возможность открытия немцами путей союзным войскам на Берлин.
— Ну что вы об этом скажете? — спросил Сталин, и, не дожидаясь ответа, тут же заметил: — Думаю, Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль — этот может пойти на все».
Как можно заключить, сообщение неизвестного агента касалось разногласий между американским и британским руководством по поводу того, следует ли союзным войскам брать Берлин прежде русских, и в этом отношении было весьма близко к действительности. Сталин боялся, что англичане и американцы первыми, войдут в столицу Рейха, и потому требовал от своих маршалов как можно быстрее овладеть Берлином.
Конев в своих мемуарах рассказывает, что совещание командующих фронтами, участвующими в Берлинской операции, состоялось 1 апреля. Не исключено, что Георгий Константинович и Иван Степанович на самом деле говорят об одном и том же совещании, но путаются в датах. Первый визит Жукова к Сталину в 45-м году, если верить журналу записи посетителей Кремлевского кабинета вождя, состоялся лишь 31 марта, а следующий — 2-3 апреля. Возможно, упоминаемое обоими мемуаристами совещание в действительности состоялось 31 марта. По словам Конева, Сталин попросил Штеменко зачитать вслух телеграмму, «существо которой вкратце сводилось к следующему: англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии». Вероятно, советским агентам стало что-то известно о переписке Эйзенхауэра и Черчилля, где британский премьер предлагал войти в Берлин раньше русских, и отсюда был сделан далеко идущий вывод, что подобный план уже вовсю разрабатывается в союзных штабах.
После зачтения телеграммы Сталин спросил: «Так кто же будет брать Берлин: мы или союзники?» Отвечать первым пришлось Ивану Степановичу. Он заявил: «Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников». На следующий день вновь собрались у Сталина для обсуждения планов Берлинской операции. Хотя в директивах фронтам указывалось, что Берлин будет брать 1-й Белорусский фронт, а 1-й Украинский лишь содействует ему в выполнении этой задачи разгромом противника южнее германской столицы, фактически Сталин оставил возможность для своеобразного соревнования за овладение Берлином между двумя фронтами.
Конев рассказывает об этом следующим образом: «…Я уже допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга… У меня сложилось впечатление, что и Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускал в перспективе такой вариант. Это впечатление усилилось, когда, утверждая состав группировки и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. В проекте директивы эта линия шла через Люббен и далее, несколько южнее Берлина. Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен, находившемся примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от Берлина. Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но, я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примеряв там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов».
Штеменко же вспоминает, что немного позднее Сталин прямо заявил: «Кто первый ворвется — тот пусть и берет Берлин». Жуков и Конев приглашались к участию в гонке к германской столице, и, по сути, Георгий Константинович эту гонку проиграл.
Жуков, выступая на пресс-конференции по итогам Берлинской операции 7 июня 1945 года, в самом радужном свете представил действия войск своего фронта: «В ночь на 16 апреля в 4 часа началась мощная артиллерийская подготовка, а в процессе этой подготовки нами была организована одновременно и танковая атака. Всего было брошено в атаку более 4 000 танков при поддержке 22 000 стволов артиллерии и минометов. С воздуха этот удар сопровождался действием около 4-5 тысяч самолетов. Сокрушительная работа авиации, артиллерии и танков продолжалась ночью и днем. Ночью на позиции противника обрушили свой смертоносный груз около 1 000 бомбардировщиков, остальные 3-4 тысячи продолжали разрушать оборону противника на рассвете и днем. Всего за первые сутки было сделано более 15 000 самолето-вылетов.
Большую роль в успехе ночной атаки по всему фронту сыграло одно техническое новшество, примененное нами в этой операции. Чтобы помочь пехоте и танкам лучше ориентироваться в ночной атаке, мы организовали по всему фронту прожекторный подсвет пути для наступающих колонн. Одновременно наши прожекторы не только подсвечивали путь наступающим войскам Красной Армии, но и ослепляли противника, который вследствие этого был лишен возможности вести точный прицельный огонь по наступающим. Примерно на каждые 200 м действовал один мощный прожектор. В итоге всех этих мероприятий наша атака для противника была неожиданной. Взаимодействие большой массы артиллерии, танков, авиации и пехоты при Введении в действие прожекторов было для противника настолько сокрушающим, что он не выдержал напора, и сопротивление его было сломлено. Немецкое верховное командование, видя, что оборона не выдержала атаки, распорядилась бросить в бой все резервы, находящиеся под Берлином, и даже вывести часть войск, предназначенных для непосредственной обороны самой столицы Германии. Спешным подтягиванием резервов Гитлер надеялся остановить колонны наступающих войск Красной Армии, и в этом был его большой просчет. Подходящие из Берлина и его окрестностей резервы были разгромлены нашей авиацией и танками. Поэтому когда наши войска ворвались в Берлин, то некоторые районы города оказались оголенными, в частности, в отношении зенитных орудий. Выведя резервы из района Берлина, противник нарушил непрерывную линию обороны, ослабил этим оборону столицы и уже не смог устоять против мощного натиска наступающих. По нашим данным, всего в Берлинской операции участвовало более 500 000 немецких солдат и офицеров. Из этого количества более 300 000 было взято нами в плен, не менее 150 000 убито, остальные разбежались.
Мы считаем, что Берлинская операция прошла достаточно успешно как по темпам, так и по своей поучительности с точки зрения применения оперативного искусства ведения ночного наступательного боя, тем более что в этой операции потери Красной Армии были во много раз меньше потерь немецких войск».
Впоследствии, однако, выяснилось, что картина советского наступления была совсем не такой благостной, какой нарисовал ее Георгий Константинович перед советскими и иностранными журналистами. В частности, оказалось, что прожектора не сыграли той роли, которой им приписал Жуков. Маршал артиллерии К.П. Казаков в очерке боевого пути советской артиллерии в Великой Отечественной войне свидетельствует: «По окончании артиллерийской подготовки… по установленному сигналу были включены прожекторы, яркие лучи которых были направлены на противника. Но, как утверждают свидетели (о том же говорят и отчетные документы), ослепления противника не получилось. Даже очень сильные лучи прожекторов не могли пробить предрассветный туман и плотные облака пыли и дыма, поднятые разрывами многих десятков тысяч снарядов и мин. Зато прожекторы сослужили большую службу нашим войскам… Они осветили путь пехоте и танкам, без чего их наступление в темноте было бы крайне затруднено и могло привести к тяжелым последствиям».
Замечу, что не меньшую службу, прожектора сослужили и артиллерийским наблюдателям противника, осветив боевые порядки атакующих и позволив точнее корректировать огонь. Наступление же все равно не стало неожиданностью для немцев. В статье в «Правде» в ноябре 57-го года, появившейся в связи с отставкой Жукова, Конев совершенно справедливо отмечал:
«Одной из причин затянувшегося прорыва обороны противника в полосе 1-го Белорусского фронта явилось то, что командование и Штаб фронта недооценили имевшиеся данные, о преднамеренном отводе войск противника на Зееловские высоты, находившиеся в 6-8 км от переднего края. В результате неправильной оценки обстановки войска фронта, подойдя к сильно укрепленным Зееловским высотам, вынуждены были штурмовать их без достаточной подготовки, что повлекло за собой… медленный по темпам прорыв обороны противника в полосе наступления 1-го Белорусского фронта».Мощная артиллерийская и авиационная подготовка, которую так красочно описал Георгий Константинович, фактически пришлась по пустому месту. Даже в этом последнем сражении за столицу Рейха немцы действовали тактически более грамотно и умело, чем советские войска, но это не могло спасти вермахт от поражения.
Жуков на три дня завяз на Зееловских высотах. Его войска несли большие потери. Конев же не экспериментировал с прожекторами, зато более эффективно провел артподготовку и уже в первый день наступления прорвал вражескую оборону. После этого прорыва оборона Зееловских высот теряла смысл, так как они оказывались глубоко обойденными с юга. Немцы все равно вскоре должны были бы отступить с Зееловских позиций. Однако Жуков продолжал кровопролитный штурм. Он боялся, что войска 1-го Украинского фронта раньше выйдут к Берлину, чем это успеют сделать войска 1-го Белорусского фронта. Гонка продолжалась и стоила дополнительно многих солдатских жизней.
Не буду подробно описывать дальнейший ход Берлинской операции. Скажу только, что в отличие от Эйзенхауэра, не пожелавшего губить своих солдат при штурме заводов и городов Рура, Жуков и Конев предприняли массированную атаку против уже окруженного и обреченного Берлина, не дожидаясь, пока у обороняющихся иссякнут боеприпасы и продовольствие. Сталин их в этом поощрял, очевидно, надеясь видеть столицу Рейха поверженной к пролетарскому празднику 1-го мая. Маршалы чуть-чуть не успели: берлинский гарнизон капитулировал 2-го числа. Верховный Главнокомандующий также проследил, чтобы превращенное советской пропагандой в символ нацистского государства здание Рейхстага и правительственный квартал были взяты войсками Жукова, его заместителя. Коневу было приказано остановить свои армии.
Иван Степанович по этому поводу написал в той части мемуаров, что была опубликована лишь после его смерти: «…Жуков не хотел и слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина. К сожалению, надо прямо сказать, что даже тогда, когда войска 1-го Украинского фронта — 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия вели бои в Берлине, — это вызвало ярость и негодование Жукова, Жуков был крайне раздражен, что воины 1-го Украинского фронта 22 апреля появились в Берлине. Он приказал генералу Чуйкову следить, куда продвигаются наши войска. По ВЧ Жуков связался с командармом 3-й танковой армии Рыбалко и ругал его за появление со своими войсками в Берлине, рассматривая это как незаконную форму действий, проявленную со стороны 1-го Украинского фронта. Когда войска 3-й танковой армии и корпус Батицкого 28-й армии подошли на расстояние трехсот метров к рейхстагу, Жуков кричал на Рыбалко: „Зачем вы тут появились?“… Наши отношения с Жуковым в то время из-за Берлина были крайне обострены. Обострены до предела, и Сталину не раз приходилось нас мирить. Об этом свидетельствует и то, что Ставка неоднократно изменяла разграничительную линию между нашими фронтами в битве за Берлин… с тем чтобы большая часть Берлина вошла в зону действия 1-го Белорусского фронта».
Что и говорить, Георгий Константинович был очень ревнив к славе, своей и чужой. А свою обиду Конев выплеснул перед пленумом ЦК в октябре 57-го, когда снимали Жукова.
500 тысяч немецких солдат и офицеров, по признанию Жукова, в действительности участвовавших в Берлинской операции, впоследствии под пером советских историков чудесным образом превратились в миллион с лишним, поскольку требовалось сделать советское превосходство в людях не столь подавляющим. Между тем оценка численности германской группировки на берлинском направлении в полмиллиона человек подтверждается хотя бы следующим несложным примером. Трем советским фронтам противостояли пять немецких армий — 4-я, 9-я, 12-я и 21-я полевые и 3-я и 4-я танковые. Из них самая многочисленная недавно сформированная 12-я армия насчитывала 100 тысяч солдат и офицеров. Значит, в остальных четырех, даже с учетом отдельных частей центрального подчинения и фольксштурма (ополчения) вряд ли могло быть более 400 тысяч человек. Тем более что 21-я армия была сформирована лишь в последние дни обороны Берлина и по своему составу не превышала корпуса.
В «Воспоминаниях и размышлениях» маршал (или редакторы мемуаров) также писал, будто группировка противника насчитывала около миллиона человек. Причины такой метаморфозы понятны. Ведь в Берлинской операции было задействовано, в общей сложности, 2,5 миллиона солдат и офицеров Красной Армии (включая две армии просоветского Войска Польского), что означает пятикратный советский перевес в численности личного состава, вероятно, наибольший за всю войну. Столь же подавляющим было превосходство Красной Армии в танках, артиллерии и авиации, по советским данным, соответственно, в 4,1, в 4,5 и в 2,3 раза. К тому же люфтваффе практически не имели горючего и почти не поднимались в воздух.
Точных данных о потерях вермахта в последние месяцы войны не существует. Однако приведенные Жуковым цифры кажутся сильно преувеличенными. Если принять их на веру, то выходит, что «разбежаться», т. е. уйти за линию фронта западных союзников, удалось нескольким тысячам, максимум, немногим десяткам тысяч немецких солдат и офицеров. Между тем, в действительности, англо-американским войскам сдалась вся 100-тысячная 12-я армия Венка, спешившая к Берлину в последние дни его обороны, 30 тысяч человек из прорвавшейся из окружения 9-й армии, 4-я танковая армия к югу от Берлина, а также почти все войска, сражавшиеся к северу от Берлина, объединенные в 3-ю танковую и 21-ю армии. Мы уже не раз убедились на примере Халхин-Гола, Московской битвы и других сражений, что жуковские оценки безвозвратных потерь неприятеля завышены в 5-10 раз. Наверняка и Берлинская операция не стала исключением в этом отношении. Кажется преувеличенным и. названное Георгием Константиновичем число пленных. Все солдаты вермахта, захваченные в плен в последние недели войны, были эвакуированы в тыл в мае-июле 45-го. В этот период с 1-го Белорусского фронта было отправлено 75,5 тысяч военнопленных, со 2-го Белорусского — 119 тысяч и с 1-го Украинского — 88,5 тысяч. В сумме это дает 283 тысячи человек, что, во всяком случае, меньше названного Жуковым числа в более чем 300 тысяч пленных. Но в 283 тысячи входят также гарнизоны германских городов-крепостей, окруженных задолго до начала Берлинской операции и никакого участия в ней не принимавшие. Так, в Бреслау войскам 1-го Украинского фронта в плен сдалось 40 тысяч человек, а в Глогау — 18 тысяч, в Восточной Померании войскам 2-го Белорусского — около 75 тысяч и на датском острове Борнхольм — еще 12 тысяч немецких солдат и офицеров.