Страница:
Борис Соколов
Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи
Еще не военный; Детство и юность
Будущий маршал родился 19 ноября/1 декабря 1896 года в деревне Стрелковщина Угодско-Заводской волости Малоярославецкого уезда Калужской губернии
[1]. Именно так — Стрелковщина — писал название родной деревни маршал в автобиографии 1931 года и в собственноручно заполненной анкете в начале 50-х. Правда, в мемуарах и во второй и последней из сохранившихся автобиографий, датированной 1938 годом, Георгий Константинович называл деревню иначе — Стрелковка. Также именуется она в официальных документах, в частности, в метрической книге Никольской церкви села Угодский Завод (ныне город Жуков). Но, хотя с середины XIX века употреблялись оба названия, все-таки исконное, народное название — Стрелковщина. Названия с таким суффиксом нередки в Западнорусских землях.
Стрелковщина возникла в начале XVIII века. Предание гласит, что при Петре I сотни крепостных мастеров были переселены с уральских заводов в Калужскую губернию. Местные жители называли их «стрелковщиной», потому что мастера отливали пушки на Угодеком Заводе и испытывали их на стрельбище вблизи большой деревни Огуби, расположенной в 5 км от завода. Селились мастера там же, на окраине Огуби. Постепенно их поселение заняло две трети прежней деревни и стало самостоятельной деревней, так и названной — Стрелковщина.
Происхождение Георгия Константиновича темно. По отцовской линии оно не прослеживается далее отца. Дело в том, что отец нашего героя, Константин Жуков, был подкидышем. Крестьянская вдова Анна Жукова усыновила его в Москве в начале 50-х (по другим данным — в начале 40-х) годов XIX века. Казна платила приемной матери немалые по тем временам деньги: три рубля в месяц. Для бедных крестьянок Калужской губернии брать приемных детей из Московского воспитательного дома стало своеобразным доходным промыслом.
Вот что писал о своей родословной в мемуарах сам маршал:
Константин Жуков даже настоящего отчества не имел. Правда, в записях метрической книги в связи с двумя браками и рождением детей он именуется Константином Артемьевичем. Но в честь кого было дано отчество, неизвестно. И имена подлинных родителей подкидыша покрыты тайной. В связи с этим существует множество легенд об этническом происхождении знаменитого полководца. Младшая дочь Георгия Константиновича утверждает: «По описанию, у Константина Артемьевича были тонкие черты лица, выдававшие человека некрестьянской породы». Ох уж это извечное стремление найти дворянскую породу во внешности человека. В реальной жизни граф порой выглядит как простой сапожник, а сапожник, если его причесать и одеть в мундир или смокинг, будет смотреться настоящим графом.
Иногда говорят, что неизвестные дед и бабка Георгия Константиновича были греками. Может быть, таким образом хотят приписать Жукову родство с народом, давшим миру Александра Македонского? Другая версия говорит о татарских корнях Георгия Константиновича (с намеком на Чингисхана или Батыя?). Однако все предположения об экзотическом происхождении Георгия Константиновича и его родстве с великими людьми — не более чем красивые легенды.
Недолго прожила Анна Жукова с приемным сыном. Она умерла, когда Константину исполнилось всего восемь лет. Земля в Стрелковщине родила плохо — почвы песчаные. Крестьянским трудом не прокормиться. И Константин пошел в ученики к сапожнику в волостной центр — село Угодский Завод. Георгий Константинович вспоминал, что, по рассказам отца, ученье свелось больше к помощи мастеру по хозяйству. Тем не менее ремесло Константин освоил и через три года отправился в Москву, где поступил в сапожную мастерскую немца Вейса, славившуюся собственным магазином модельной обуви.
В автобиографии 1931 года Георгий Константинович написал: «Отец — рабочий, сапожник», постаравшись таким образом улучшить свое социальное происхождение до заветного пролетарского.
Жили Жуковы трудно. Особенно тяжелыми выдались осень и зима 1902 года. Тогда от ветхости обвалилась крыша дома. Пришлось перебираться в сарай и срочно, еще до холодов, покупать новый сруб. Константину, можно сказать, повезло: занял у односельчан денег и сумел купить по сходной цене в рассрочку плохонький, но все-таки сруб. Соседи помогли к ноябрю поставить дом и покрыть его соломой. Георгий Константинович вспоминал: «Год выдался неурожайный, и своего зерна хватило только до середины декабря. Заработки отца и матери уходили на хлеб, соль и уплату долгов. Спасибо соседям, они иногда нас выручали то щами, то кашей. Такая взаимопомощь в деревнях была… традицией дружбы и солидарности русских людей, живших в тяжелой нужде».
Егор Жуков впервые занялся крестьянским трудом, когда ему не исполнилось еще и семи лет. Вместе с взрослыми растрясал граблями сено и сгребал его в копны. Ловил рыбу (в голодные времена рыбалка становилась важным подспорьем). Жал рожь. Во время жатвы будущий полководец получил первое в своей жизни ранение. Егор случайно резанул серпом по мизинцу левой руки. В мемуарах маршал писал: «Сколько лет с тех пор прошло, а рубец на левом мизинце сохранился и напоминает мне о первых неудачах на сельскохозяйственном фронте».
Жуков в мемуарах утверждал, что вскоре после начала революции 1905 года отца, как и многих других рабочих, выслали из столицы за участие в демонстрациях. Боюсь, что причина, заставившая Константина покинуть первопрестольную, была куда прозаичнее. По признанию Георгия Константиновича, отец сильно пил: «…Как-то отец был в хорошем настроении и взял меня с собой в трактир пить чай… Мужчины и молодежь любили собираться в трактире, где можно было поговорить о новостях, сыграть в лото, карты и выпить по какому-либо поводу, а то и без всякого повода… Когда… отцу удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно возвращался из Угодского Завода подвыпившим». Чувствуется, что, в отличие от маленького Егора, старший Жуков в трактире не чаем баловался, а гораздо более крепкими напитками.
Первое время Константин присылал жене из Москвы два-три рубля в месяц — для захолустной деревни деньги немалые. Однако вскоре переводЫ сократились до одного рубля, да и то не каждый месяц. Георгий Константинович вспоминал: «Соседи говорили, что не только наш отец, но и другие рабочие в Москве стали плохо зарабатывать. Помню, в конце 1904 года отец приехал в деревню. Мы с сестрой очень обрадовались и все ждали, когда он нам даст московские гостинцы.
Но отец сказал, что ничего на сей раз привезти не смог. Он приехал прямо из больницы, где пролежал после операции аппендицита двадцать дней, и даже на билет взял взаймы у товарищей».
Подозреваю, что не в аппендиците было дело, а в том, что заработанные деньги все чаще шли в кабак. Недаром на Руси говорят: пьет как сапожник. В профессии ли дело, в неведомой ли наследственности, трудно сказать. Но в 1906 году отец вернулся из Москвы уже насовсем. Сыну Георгию сообщил, что «полиция запретила ему жительство в городе, разрешив проживание только в родной деревне».
Как мы убедимся дальше, мемуары Жукова отличаются изрядной занимательностью и для непрофессионального литератора, да еще и почти без образования, написаны очень неплохо. Однако в плане соответствия фактам жуковские «Воспоминания и размышления» во многих случаях не выдерживают критики. И не только потому, что десятилетия спустя память часто подводила маршала относительно дат и деталей событий. Часто Георгий Константинович сознательно подправлял «в свою пользу» и родословную, и боевой путь. Замечу, что здесь он не был оригинален. В большей или меньшей мере подобное мы находим в мемуарах почти всех военачальников, и не их одних.
Вот и случай с рабочей демонстрацией, из-за которой будто бы выслали из Москвы Константина Жукова, выглядит не очень убедительно. С чего вдруг пожилой мастер-сапожник (в 1906 году ему было сильно за шестьдесят) будет вместе с пролетариями идти на демонстрацию против царя? Его дело — заказы повыгоднее искать да выполнять получше и побыстрее. Оттого что в стране будет конституция, сапоги себе люди чаще шить не станут. К тому же, как установил А.И. Ульянов, в списках жителей Малоярославецского уезда, высланных из Москвы на родину по политическим причинам, Константина Артемьевича Жукова нет. Куда правдоподобнее выглядит версия, что вида на жительство в столице Константин Жуков лишился по пьяному делу — из-за драки или какого-то иного проступка. Может, и в больницу попал после потасовки. Тем более что, по воспоминаниям Георгия Константиновича, сам руку имел тяжелую: «…Бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям — и сколько бы он ни бил меня, терпел, но прощения не просил.
Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался. Случайно меня обнаружила в моем убежище соседка и привела домой. Отец еще мне добавил, но потом пожалел и простил».
Нет, никак не походил Константин Жуков на потенциального участника революционной демонстрации. Если обратиться к каноническому произведению социалистического реализма — роману Горького «Мать», то отец маршала скорее напоминает изображенных там «темных рабочих», на которых еще не упал живительный свет марксистского учения, — пьяниц и дебоширов, бьющих смертным боем жен и детей.
А быть может, все было еще проще. Состарился Константин, тяжело ему стало поспевать за ритмом столичной жизни. Работать с прежней скоростью и сноровкой уже не мог. Заказчиков стало меньше, заработков перестало хватать на более дорогую московскую жизнь. Вот и подался в родную деревню. И в единственной сохранившейся автобиографии, написанной в июне 1938 года в связи с назначением заместителем командующего Белорусским военным округом, Георгий Константинович ничего не говорит о высылке отца из столицы. Он написал о родителе только, что тот «30-35 лет работал в Москве, под старость работал в крестьянском хозяйстве до 1921 года» (года смерти Константина Жукова). И ни слова об участии в мифической демонстрации.
Но маршалу нужно было сделать свою родословную как можно более «пролетарской» и «революционной». Ведь мемуары он писал после унизительного смещения с поста министра обороны и вывода из руководства КПСС. Вот и появилась какая-то мифическая демонстрация, чтобы представить отца жертвой политических преследований со стороны царских властей. Поместил же Жуков в мемуарах совершенно фантастический пассаж о том, будто в революцию 1905 года в Богом забытой Стрелковщине крестьяне «слышали и о Ленине — выразителе интересов рабочих и крестьян, вожде партии большевиков, партии, которая хочет добиться освобождения трудового народа от царя, помещиков и капиталистов».
Опальный маршал очень хотел убедить высоких партийных читателей «Воспоминаний и размышлений» в своей полнейшей благонадежности, в том, что все события своей жизни оценивает по-марксистски.
Трудно точно сказать, как именно повлияли перенесенные в детстве жестокие побои на характер Жукова. Можно только предположить, что с тех пор будущий маршал считал, что унизить человека — совсем не грех. Раз он когда-то терпел, то пусть и другие от него терпят. И позднее подчиненным, да и просто попавшим под дурное настроение людям с более низким воинским званием неоднократно приходилось на себе испытывать тяжесть маршальских кулаков.
В тот год, когда отец вернулся из Москвы, Георгий окончил 3-классную церковно-приходскую школу. Он с гордостью вспоминал: «Учился во всех классах на отлично и получил похвальный лист. В семье все были довольны моими успехами, да и я был рад. По случаю успешного окончания школы мать подарила мне новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.
— Ну вот; теперь ты грамотный, — сказал отец. — Можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу.
— Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, — заметила мать. — Пускай подрастет немножко…»
Настала пора представить читателю Устинью Артемьевну Жукову, мать нашего героя. Она была родом из соседней со Стрелковщиной деревни Черная Грязь. Устинья была моложе Константина примерно на пятнадцать лет.
Как писал Жуков в 1938 году в автобиографии: «Мать до 40 лет батрачила. С 40 лет, выйдя замуж, работала в крестьянском бедняцком хозяйстве. Сейчас матери около 80 лет… (т. е., родилась она около 1858 года. — Б.С.)» Если истолковать это утверждение буквально, то получается, что мать будущего маршала вышла замуж за его отца только в 1898 году. Выходит, что Георгий, появившийся на свет в 1896 году, и его старшая сестра Мария были рождены еще вне брака? Наверное, отсюда и идут слухи, что Жуков был незаконнорожденным. Правда, тридцать лет спустя в мемуарах Жуков утверждал, что «когда отец и мать поженились, матери было тридцать пять, а отцу пятьдесят».
Прояснить вопрос могли только записи в метрических книгах. И в 80-е годы XX века калужский историк-краевед А.И. Ульянов их обнаружил. В метрической книге Никольской церкви села Угодский Завод в качестве родителей рожденного 19 ноября и крещенного 20 ноября 1896 года младенца Георгия были указаны «деревни Стрелковки крестьянин Константин Артемьев Жуков и его законная жена Иустина Артемьева, оба православного вероисповедания». Обряд крещения произвел священник отец Василий Всесвятский. Он же четырьмя годами раньше, 27 сентября 1892 года, венчал Константина и Устинью. В тот момент жениху будто бы был 41 год, а невесте — 26. Но, как свидетельствует запись в церковной метрической книге, Устинья Артемьевна родилась 26 сентября 1863 года в деревне Черная Грязь, в 6 километрах от Стрелковки. Она была старшим ребенком в семье крестьян Артемия Меркуловича и Олимпиады Петровны. Во второй половине 80-х годов они и их младшие дети приняли фамилию Пилихины, однако Устинья этой фамилии никогда не носила. Когда мать будущего полководца вышла за Константина Жукова, ей только что исполнилось 29 лет. Следовательно, возраст Устиньи Артемьевны в мемуарах Георгий Константинович завысил на целых шесть лет. Зато сама она при венчании предпочла выглядеть моложе и занизила свой возраст на три года.
Сложнее понять, каков был истинный возраст отца. Если предположить, что возраст Константина Артемьевича был завышен Георгием Константиновичем на то же число лет, что и возраст Устиньи Артемьевны, то тогда в действительности отцу маршала при вступлении во второй брак должно было быть 44 года. В таком случае он должен был бы родиться в 1848 году, в крайнем случае, — в конце 1847-го. Но на памятнике, как мы помним, Георгий Константинович указал, что в марте 1921 года отцу было полных 76 лет, т. е., он должен был родиться в 1844 году или в начале 1845 года. 1844-й и представляется мне наиболее вероятным годом рождения Константина Артемьевича Жукова. Скорее всего, при венчании и жених, и невеста омолодили себя в разной степени. Устинья Артемьевна сочла, что достаточно назваться 26-летней. Убавлять себе 7 лет, как это сделал будущий супруг, резона не было — на 21-летнюю девочку не единожды уже рожавшая Устинья никак не походила. Константину же Артемьевичу убавлять себе всего три года, как это сделала будущая жена, тоже было бы неудобно. Ведь в этом случае слишком велик оказывался разрыв в возрасте между молодыми — 19 лет. Поэтому он решил омолодить себя на целых семь лет. В действительности же накануне бракосочетания Устинье Артемьевне исполнилось 29 лет, а Константину Артемьевичу было около 48-ми.
Остается загадкой, почему и в автобиографии 1938 года, и в мемуарах Жуков значительно завышал возраст своих родителей. Ведь памятник отцу он поставил в 60-е годы, когда работал над «Воспоминаниями и размышлениями». Следовательно, отчетливо представлял подлинный возраст отца и матери и никак не мог случайно состарить Устинью Артемьевну на целых шесть лет. Может быть, ему по каким-то причинам еще в 20-е и 30-е годы необходимо было подчеркнуть дряхлость матери? Например, чтобы объяснить, почему она не работает в колхозе?
И у Устиньи, и у Константина их брак был вторым. Впервые Константин Жуков женился 19 апреля 1870 года, взяв в жены «крестьянскую дочь Анну Иванову». Отмечу, что Иванова здесь — отчество, а не фамилия. 18-летняя Анна из Стрелковки была бесфамильной. В 1874 году она родила мужу сына Григория, а в самом начале 1884-го — второго сына, Василия, но он через два года умер. А 16 апреля 1892 года чахотка унесла Анну Ивановну. Константин Артемьевич остался вдовцом, но уже через пять месяцев женился на Устинье Артемьевне.
Устинья до второго замужества фамилии не имела. 7 января 1885 года она сочеталась браком с Фаддеем Стефановичем из села Турбина Спасской волости. Муж был младше жены на три года и, как и она, бесфамильный. 18 марта 1886 года у них родился сын Иван, а через четыре года Фаддей, который, прожив на свете всего 23 года, помер от чахотки. Чтобы прокормить ребенка, Устинья подалась в прислуги в соседние деревни. Убирала дом, помогала по хозяйству зажиточным крестьянам. В автобиографии Георгий Константинович писал, что мать до того, как вышла замуж за отца, «батрачила». Но батрачить Устинье приходилось не только на огороде, но и в постели. 30 декабря 1890 года в селе Запажье вне брака она родила сына Георгия, отец которого в метрическую книгу записан не был. Вероятно, рождение первого Георгия и породило в последующем слухи о том, будто маршал Георгий Константинович Жуков был незаконнорожденным. Ничего общего с действительностью они не имеют.
Можно предположить, что отец старшего Георгия был жителем Запажья и какую-то помощь матери своего ребенка все же оказывал. Во всяком случае, Устинья продолжала жить в этом селе вплоть до кончины младенца. Уже через год, 2 января 1892 года, его отпели в запажской церкви как умершего от «сухотки». Думаю, читателям не надо объяснять, что сухотка спинного мозга — это последняя стадия сифилиса, которым, очевидно, в наследственной или благоприобретенной форме страдал отец ребенка. Поскольку детям Устиньи, родившимся позже, «французская болезнь» не перепала, можно предположить, что Устинья либо счастливо избежала сифилиса, либо довольно быстро вылечилась от него. Но репутация вдовы, родившей вне брака, была основательно подмочена. Нового жениха теперь надо было искать не в родной деревне, да и особо выбирать не приходилось. Что жених оказался не первой молодости и крепко выпивал — так это пережить можно. А что сапожник и подолгу в Москве пропадает — так даже хорошо. Может, слухи о легкомысленном поведении невесты не успели дойти до его ушей.
Двумя годами раньше Георгия, 20 марта 1894 года, у Жуковых родилась дочь Мария, а сын Алеша появился на свет 11 марта 1899 года, когда будущему маршалу исполнилось два года. Алеша, однако, прожил недолго — полтора года. От рождения он был очень слабым — сказался возраст родителей: Устинье под сорок, Константину под шестьдесят. Мать горько плакала и говорила: «А от чего же ребенок будет крепкий? С воды и хлеба, что ли?» Но сама не имела возможности присмотреть за Алешей.
Как и многие крестьяне в ту пору, Устинья поздней осенью и зимой, когда не надо было трудиться в поле, отправлялась на заработки в город. Она возила бакалейные товары из уездного Малоярославца торговцам в Угодский Завод. За поездку зарабатывала не больше рубля двадцати копеек. Жуков вспоминал:
Вопреки тому, что писал Георгий Константинович в анкетах и автобиографиях, Жуковы не были бедняками, а, как и большинство жителей Стрелковки, числились середняками, хотя по меркам, скажем, западноевропейских стран и даже более богатых земледельческих регионов Российской империи, вроде Области Войска Донского, Кубани или Юга Украины, их жизнь надо счесть скудной. Тем не менее в годы коллективизации многих из стрелковских середняков, ничем не отличавшихся по своему имущественному положению от родителей маршала, объявили кулаками и выслали из родных мест.
Середняком считался, в частности, тот, кто не имел недоимок по уплате налогов. В январе 1896 года, перед уходом в Москву на заработки, Константин Жуков полностью заплатил все налоги за предыдущий год в размере 17 рублей 3 копеек. И это тогда, когда недоимки числились почти за половиной жителей деревни. Впервые же недоимка за отцом Георгия Константиновича образовалась только в 1901 году, когда он платил за два тягла — свое и взрослого сына Григория, переселившегося в Москву.
В ухудшении положения Жуковых, как и других стрелковских крестьян, главную роль сыграли не неурожаи 1899-1900 годов, а экономический кризис, разразившийся на рубеже веков. Земля в Калужской губернии родила плохо, так что и в урожайные годы прокормиться с надела не было никакой возможности. Главный доход приносили отхожие промыслы. Например, за 1898 год сапожники-отходники из Стрелковки, к числу которых принадлежал и Константин Артемьевич, заработали в среднем 90 рублей — столько же, сколько и кузнецы, уступив в этом отношении только слесарям. Таких денег тогда вполне хватало для относительно безбедной жизни. Ведь летом того же 1898 года в Угодском Заводе пуд мяса стоил 4 рубля 40 копеек, пуд муки — 2 рубля 50 копеек, яйца — по 2 рубля десяток, а ведро вина — 5 рублей 60 копеек. Однако экономический кризис резко уменьшил спрос на услуги и кузнецов, и сапожников, и слесарей. Заработков стало не хватать. Тут еще часть денег у Жуковых отняла постройка нового дома взамен обвалившегося. И дошло дело до того, что Георгия и его сестру Марию порой соседи вынуждены были подкармливать щами и кашей.
После того, как отец окончательно осел в Стрелковщине, его единственными заказчиками стали такие же бедняки, как и он сам. Жуков вспоминал: «Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу».
Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», Константин Артемьевич Жуков пользовался уважением среди односельчан. Его не раз избирали представителем Стрелковки на волостной сход и ходатаем по общественным делам. Эти должности отнимали довольно много времени, а жалованья за них не полагалось. Вот когда в конце 1902 года Константина избрали полицейским десятским, низшим полицейским служащим, то за эту должность жалованье, пусть скромное, платили. Кстати, в протоколе об избрании десятских был указан и возраст Жукова — 58 лет, что тоже указывает на 1844-й как год рождения Константина Артемьевича.
Стрелковщина возникла в начале XVIII века. Предание гласит, что при Петре I сотни крепостных мастеров были переселены с уральских заводов в Калужскую губернию. Местные жители называли их «стрелковщиной», потому что мастера отливали пушки на Угодеком Заводе и испытывали их на стрельбище вблизи большой деревни Огуби, расположенной в 5 км от завода. Селились мастера там же, на окраине Огуби. Постепенно их поселение заняло две трети прежней деревни и стало самостоятельной деревней, так и названной — Стрелковщина.
Происхождение Георгия Константиновича темно. По отцовской линии оно не прослеживается далее отца. Дело в том, что отец нашего героя, Константин Жуков, был подкидышем. Крестьянская вдова Анна Жукова усыновила его в Москве в начале 50-х (по другим данным — в начале 40-х) годов XIX века. Казна платила приемной матери немалые по тем временам деньги: три рубля в месяц. Для бедных крестьянок Калужской губернии брать приемных детей из Московского воспитательного дома стало своеобразным доходным промыслом.
Вот что писал о своей родословной в мемуарах сам маршал:
«Дом в деревне Стрелковке… стоял посредине деревни. Был он очень старый и одним углом крепко осел в землю. От времени стены и крыша обросли мохом и травой. Была в доме всего одна комната в два окна.Когда родился отец будущего маршала, доподлинно неизвестно. Калужский краевед А.И. Ульянов, благодаря чьим неустанным трудам мы имеем сегодня достоверные сведения о первых годах жизни полководца и его родословной, считает: «Есть основания полагать, что до конца XIX века Константин Жуков занижал свой возраст, а в советское время, наоборот, завышал его». В метрической записи 1892 года о браке родителей Георгия Константиновича возраст Константина Артемьевича Жукова определен в 41 год, следовательно, он должен был родиться в 1851 году. И на памятнике, который Георгий Константинович поставил на отцовской могиле, написано, что Константин Артемьевич Жуков «умер 28 марта 1921 года на 77-м году жизни». Это тоже свидетельствует в пользу 1844-го как года рождения отца маршала. Эту дату А.И. Ульянов считает более достоверной» хотя не исключает и 1843-й год. В записи о регистрации первого брака Константина Артемьевича указана еще одна дата его рождения — 1841 год. Где тут истина, мы вряд ли когда-нибудь точно узнаем.
Отец и мать не знали, кем и когда был построен наш дом. Из рассказов старожилов было известно, что в нем когда-то жила бездетная вдова Аннушка Жукова. Чтобы скрасить свое одиночество, она взяла из приюта двухлетнего мальчика — моего отца. Кто были его настоящие родители, никто сказать не мог, да и отец потом не старался узнать свою родословную. Известно только, что мальчика в возрасте трех месяцев оставила на пороге сиротского дома какая-то женщина, приложив записку: «Сына моего зовите Константином». Что заставило бедную женщину бросить ребенка на крыльце приюта, сказать невозможно. Вряд ли она пошла на это из-за отсутствия материнских чувств, скорее всего — по причине своего безвыходно тяжелого положения».
Константин Жуков даже настоящего отчества не имел. Правда, в записях метрической книги в связи с двумя браками и рождением детей он именуется Константином Артемьевичем. Но в честь кого было дано отчество, неизвестно. И имена подлинных родителей подкидыша покрыты тайной. В связи с этим существует множество легенд об этническом происхождении знаменитого полководца. Младшая дочь Георгия Константиновича утверждает: «По описанию, у Константина Артемьевича были тонкие черты лица, выдававшие человека некрестьянской породы». Ох уж это извечное стремление найти дворянскую породу во внешности человека. В реальной жизни граф порой выглядит как простой сапожник, а сапожник, если его причесать и одеть в мундир или смокинг, будет смотреться настоящим графом.
Иногда говорят, что неизвестные дед и бабка Георгия Константиновича были греками. Может быть, таким образом хотят приписать Жукову родство с народом, давшим миру Александра Македонского? Другая версия говорит о татарских корнях Георгия Константиновича (с намеком на Чингисхана или Батыя?). Однако все предположения об экзотическом происхождении Георгия Константиновича и его родстве с великими людьми — не более чем красивые легенды.
Недолго прожила Анна Жукова с приемным сыном. Она умерла, когда Константину исполнилось всего восемь лет. Земля в Стрелковщине родила плохо — почвы песчаные. Крестьянским трудом не прокормиться. И Константин пошел в ученики к сапожнику в волостной центр — село Угодский Завод. Георгий Константинович вспоминал, что, по рассказам отца, ученье свелось больше к помощи мастеру по хозяйству. Тем не менее ремесло Константин освоил и через три года отправился в Москву, где поступил в сапожную мастерскую немца Вейса, славившуюся собственным магазином модельной обуви.
В автобиографии 1931 года Георгий Константинович написал: «Отец — рабочий, сапожник», постаравшись таким образом улучшить свое социальное происхождение до заветного пролетарского.
Жили Жуковы трудно. Особенно тяжелыми выдались осень и зима 1902 года. Тогда от ветхости обвалилась крыша дома. Пришлось перебираться в сарай и срочно, еще до холодов, покупать новый сруб. Константину, можно сказать, повезло: занял у односельчан денег и сумел купить по сходной цене в рассрочку плохонький, но все-таки сруб. Соседи помогли к ноябрю поставить дом и покрыть его соломой. Георгий Константинович вспоминал: «Год выдался неурожайный, и своего зерна хватило только до середины декабря. Заработки отца и матери уходили на хлеб, соль и уплату долгов. Спасибо соседям, они иногда нас выручали то щами, то кашей. Такая взаимопомощь в деревнях была… традицией дружбы и солидарности русских людей, живших в тяжелой нужде».
Егор Жуков впервые занялся крестьянским трудом, когда ему не исполнилось еще и семи лет. Вместе с взрослыми растрясал граблями сено и сгребал его в копны. Ловил рыбу (в голодные времена рыбалка становилась важным подспорьем). Жал рожь. Во время жатвы будущий полководец получил первое в своей жизни ранение. Егор случайно резанул серпом по мизинцу левой руки. В мемуарах маршал писал: «Сколько лет с тех пор прошло, а рубец на левом мизинце сохранился и напоминает мне о первых неудачах на сельскохозяйственном фронте».
Жуков в мемуарах утверждал, что вскоре после начала революции 1905 года отца, как и многих других рабочих, выслали из столицы за участие в демонстрациях. Боюсь, что причина, заставившая Константина покинуть первопрестольную, была куда прозаичнее. По признанию Георгия Константиновича, отец сильно пил: «…Как-то отец был в хорошем настроении и взял меня с собой в трактир пить чай… Мужчины и молодежь любили собираться в трактире, где можно было поговорить о новостях, сыграть в лото, карты и выпить по какому-либо поводу, а то и без всякого повода… Когда… отцу удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно возвращался из Угодского Завода подвыпившим». Чувствуется, что, в отличие от маленького Егора, старший Жуков в трактире не чаем баловался, а гораздо более крепкими напитками.
Первое время Константин присылал жене из Москвы два-три рубля в месяц — для захолустной деревни деньги немалые. Однако вскоре переводЫ сократились до одного рубля, да и то не каждый месяц. Георгий Константинович вспоминал: «Соседи говорили, что не только наш отец, но и другие рабочие в Москве стали плохо зарабатывать. Помню, в конце 1904 года отец приехал в деревню. Мы с сестрой очень обрадовались и все ждали, когда он нам даст московские гостинцы.
Но отец сказал, что ничего на сей раз привезти не смог. Он приехал прямо из больницы, где пролежал после операции аппендицита двадцать дней, и даже на билет взял взаймы у товарищей».
Подозреваю, что не в аппендиците было дело, а в том, что заработанные деньги все чаще шли в кабак. Недаром на Руси говорят: пьет как сапожник. В профессии ли дело, в неведомой ли наследственности, трудно сказать. Но в 1906 году отец вернулся из Москвы уже насовсем. Сыну Георгию сообщил, что «полиция запретила ему жительство в городе, разрешив проживание только в родной деревне».
Как мы убедимся дальше, мемуары Жукова отличаются изрядной занимательностью и для непрофессионального литератора, да еще и почти без образования, написаны очень неплохо. Однако в плане соответствия фактам жуковские «Воспоминания и размышления» во многих случаях не выдерживают критики. И не только потому, что десятилетия спустя память часто подводила маршала относительно дат и деталей событий. Часто Георгий Константинович сознательно подправлял «в свою пользу» и родословную, и боевой путь. Замечу, что здесь он не был оригинален. В большей или меньшей мере подобное мы находим в мемуарах почти всех военачальников, и не их одних.
Вот и случай с рабочей демонстрацией, из-за которой будто бы выслали из Москвы Константина Жукова, выглядит не очень убедительно. С чего вдруг пожилой мастер-сапожник (в 1906 году ему было сильно за шестьдесят) будет вместе с пролетариями идти на демонстрацию против царя? Его дело — заказы повыгоднее искать да выполнять получше и побыстрее. Оттого что в стране будет конституция, сапоги себе люди чаще шить не станут. К тому же, как установил А.И. Ульянов, в списках жителей Малоярославецского уезда, высланных из Москвы на родину по политическим причинам, Константина Артемьевича Жукова нет. Куда правдоподобнее выглядит версия, что вида на жительство в столице Константин Жуков лишился по пьяному делу — из-за драки или какого-то иного проступка. Может, и в больницу попал после потасовки. Тем более что, по воспоминаниям Георгия Константиновича, сам руку имел тяжелую: «…Бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям — и сколько бы он ни бил меня, терпел, но прощения не просил.
Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался. Случайно меня обнаружила в моем убежище соседка и привела домой. Отец еще мне добавил, но потом пожалел и простил».
Нет, никак не походил Константин Жуков на потенциального участника революционной демонстрации. Если обратиться к каноническому произведению социалистического реализма — роману Горького «Мать», то отец маршала скорее напоминает изображенных там «темных рабочих», на которых еще не упал живительный свет марксистского учения, — пьяниц и дебоширов, бьющих смертным боем жен и детей.
А быть может, все было еще проще. Состарился Константин, тяжело ему стало поспевать за ритмом столичной жизни. Работать с прежней скоростью и сноровкой уже не мог. Заказчиков стало меньше, заработков перестало хватать на более дорогую московскую жизнь. Вот и подался в родную деревню. И в единственной сохранившейся автобиографии, написанной в июне 1938 года в связи с назначением заместителем командующего Белорусским военным округом, Георгий Константинович ничего не говорит о высылке отца из столицы. Он написал о родителе только, что тот «30-35 лет работал в Москве, под старость работал в крестьянском хозяйстве до 1921 года» (года смерти Константина Жукова). И ни слова об участии в мифической демонстрации.
Но маршалу нужно было сделать свою родословную как можно более «пролетарской» и «революционной». Ведь мемуары он писал после унизительного смещения с поста министра обороны и вывода из руководства КПСС. Вот и появилась какая-то мифическая демонстрация, чтобы представить отца жертвой политических преследований со стороны царских властей. Поместил же Жуков в мемуарах совершенно фантастический пассаж о том, будто в революцию 1905 года в Богом забытой Стрелковщине крестьяне «слышали и о Ленине — выразителе интересов рабочих и крестьян, вожде партии большевиков, партии, которая хочет добиться освобождения трудового народа от царя, помещиков и капиталистов».
Опальный маршал очень хотел убедить высоких партийных читателей «Воспоминаний и размышлений» в своей полнейшей благонадежности, в том, что все события своей жизни оценивает по-марксистски.
Трудно точно сказать, как именно повлияли перенесенные в детстве жестокие побои на характер Жукова. Можно только предположить, что с тех пор будущий маршал считал, что унизить человека — совсем не грех. Раз он когда-то терпел, то пусть и другие от него терпят. И позднее подчиненным, да и просто попавшим под дурное настроение людям с более низким воинским званием неоднократно приходилось на себе испытывать тяжесть маршальских кулаков.
В тот год, когда отец вернулся из Москвы, Георгий окончил 3-классную церковно-приходскую школу. Он с гордостью вспоминал: «Учился во всех классах на отлично и получил похвальный лист. В семье все были довольны моими успехами, да и я был рад. По случаю успешного окончания школы мать подарила мне новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.
— Ну вот; теперь ты грамотный, — сказал отец. — Можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу.
— Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, — заметила мать. — Пускай подрастет немножко…»
Настала пора представить читателю Устинью Артемьевну Жукову, мать нашего героя. Она была родом из соседней со Стрелковщиной деревни Черная Грязь. Устинья была моложе Константина примерно на пятнадцать лет.
Как писал Жуков в 1938 году в автобиографии: «Мать до 40 лет батрачила. С 40 лет, выйдя замуж, работала в крестьянском бедняцком хозяйстве. Сейчас матери около 80 лет… (т. е., родилась она около 1858 года. — Б.С.)» Если истолковать это утверждение буквально, то получается, что мать будущего маршала вышла замуж за его отца только в 1898 году. Выходит, что Георгий, появившийся на свет в 1896 году, и его старшая сестра Мария были рождены еще вне брака? Наверное, отсюда и идут слухи, что Жуков был незаконнорожденным. Правда, тридцать лет спустя в мемуарах Жуков утверждал, что «когда отец и мать поженились, матери было тридцать пять, а отцу пятьдесят».
Прояснить вопрос могли только записи в метрических книгах. И в 80-е годы XX века калужский историк-краевед А.И. Ульянов их обнаружил. В метрической книге Никольской церкви села Угодский Завод в качестве родителей рожденного 19 ноября и крещенного 20 ноября 1896 года младенца Георгия были указаны «деревни Стрелковки крестьянин Константин Артемьев Жуков и его законная жена Иустина Артемьева, оба православного вероисповедания». Обряд крещения произвел священник отец Василий Всесвятский. Он же четырьмя годами раньше, 27 сентября 1892 года, венчал Константина и Устинью. В тот момент жениху будто бы был 41 год, а невесте — 26. Но, как свидетельствует запись в церковной метрической книге, Устинья Артемьевна родилась 26 сентября 1863 года в деревне Черная Грязь, в 6 километрах от Стрелковки. Она была старшим ребенком в семье крестьян Артемия Меркуловича и Олимпиады Петровны. Во второй половине 80-х годов они и их младшие дети приняли фамилию Пилихины, однако Устинья этой фамилии никогда не носила. Когда мать будущего полководца вышла за Константина Жукова, ей только что исполнилось 29 лет. Следовательно, возраст Устиньи Артемьевны в мемуарах Георгий Константинович завысил на целых шесть лет. Зато сама она при венчании предпочла выглядеть моложе и занизила свой возраст на три года.
Сложнее понять, каков был истинный возраст отца. Если предположить, что возраст Константина Артемьевича был завышен Георгием Константиновичем на то же число лет, что и возраст Устиньи Артемьевны, то тогда в действительности отцу маршала при вступлении во второй брак должно было быть 44 года. В таком случае он должен был бы родиться в 1848 году, в крайнем случае, — в конце 1847-го. Но на памятнике, как мы помним, Георгий Константинович указал, что в марте 1921 года отцу было полных 76 лет, т. е., он должен был родиться в 1844 году или в начале 1845 года. 1844-й и представляется мне наиболее вероятным годом рождения Константина Артемьевича Жукова. Скорее всего, при венчании и жених, и невеста омолодили себя в разной степени. Устинья Артемьевна сочла, что достаточно назваться 26-летней. Убавлять себе 7 лет, как это сделал будущий супруг, резона не было — на 21-летнюю девочку не единожды уже рожавшая Устинья никак не походила. Константину же Артемьевичу убавлять себе всего три года, как это сделала будущая жена, тоже было бы неудобно. Ведь в этом случае слишком велик оказывался разрыв в возрасте между молодыми — 19 лет. Поэтому он решил омолодить себя на целых семь лет. В действительности же накануне бракосочетания Устинье Артемьевне исполнилось 29 лет, а Константину Артемьевичу было около 48-ми.
Остается загадкой, почему и в автобиографии 1938 года, и в мемуарах Жуков значительно завышал возраст своих родителей. Ведь памятник отцу он поставил в 60-е годы, когда работал над «Воспоминаниями и размышлениями». Следовательно, отчетливо представлял подлинный возраст отца и матери и никак не мог случайно состарить Устинью Артемьевну на целых шесть лет. Может быть, ему по каким-то причинам еще в 20-е и 30-е годы необходимо было подчеркнуть дряхлость матери? Например, чтобы объяснить, почему она не работает в колхозе?
И у Устиньи, и у Константина их брак был вторым. Впервые Константин Жуков женился 19 апреля 1870 года, взяв в жены «крестьянскую дочь Анну Иванову». Отмечу, что Иванова здесь — отчество, а не фамилия. 18-летняя Анна из Стрелковки была бесфамильной. В 1874 году она родила мужу сына Григория, а в самом начале 1884-го — второго сына, Василия, но он через два года умер. А 16 апреля 1892 года чахотка унесла Анну Ивановну. Константин Артемьевич остался вдовцом, но уже через пять месяцев женился на Устинье Артемьевне.
Устинья до второго замужества фамилии не имела. 7 января 1885 года она сочеталась браком с Фаддеем Стефановичем из села Турбина Спасской волости. Муж был младше жены на три года и, как и она, бесфамильный. 18 марта 1886 года у них родился сын Иван, а через четыре года Фаддей, который, прожив на свете всего 23 года, помер от чахотки. Чтобы прокормить ребенка, Устинья подалась в прислуги в соседние деревни. Убирала дом, помогала по хозяйству зажиточным крестьянам. В автобиографии Георгий Константинович писал, что мать до того, как вышла замуж за отца, «батрачила». Но батрачить Устинье приходилось не только на огороде, но и в постели. 30 декабря 1890 года в селе Запажье вне брака она родила сына Георгия, отец которого в метрическую книгу записан не был. Вероятно, рождение первого Георгия и породило в последующем слухи о том, будто маршал Георгий Константинович Жуков был незаконнорожденным. Ничего общего с действительностью они не имеют.
Можно предположить, что отец старшего Георгия был жителем Запажья и какую-то помощь матери своего ребенка все же оказывал. Во всяком случае, Устинья продолжала жить в этом селе вплоть до кончины младенца. Уже через год, 2 января 1892 года, его отпели в запажской церкви как умершего от «сухотки». Думаю, читателям не надо объяснять, что сухотка спинного мозга — это последняя стадия сифилиса, которым, очевидно, в наследственной или благоприобретенной форме страдал отец ребенка. Поскольку детям Устиньи, родившимся позже, «французская болезнь» не перепала, можно предположить, что Устинья либо счастливо избежала сифилиса, либо довольно быстро вылечилась от него. Но репутация вдовы, родившей вне брака, была основательно подмочена. Нового жениха теперь надо было искать не в родной деревне, да и особо выбирать не приходилось. Что жених оказался не первой молодости и крепко выпивал — так это пережить можно. А что сапожник и подолгу в Москве пропадает — так даже хорошо. Может, слухи о легкомысленном поведении невесты не успели дойти до его ушей.
Двумя годами раньше Георгия, 20 марта 1894 года, у Жуковых родилась дочь Мария, а сын Алеша появился на свет 11 марта 1899 года, когда будущему маршалу исполнилось два года. Алеша, однако, прожил недолго — полтора года. От рождения он был очень слабым — сказался возраст родителей: Устинье под сорок, Константину под шестьдесят. Мать горько плакала и говорила: «А от чего же ребенок будет крепкий? С воды и хлеба, что ли?» Но сама не имела возможности присмотреть за Алешей.
Как и многие крестьяне в ту пору, Устинья поздней осенью и зимой, когда не надо было трудиться в поле, отправлялась на заработки в город. Она возила бакалейные товары из уездного Малоярославца торговцам в Угодский Завод. За поездку зарабатывала не больше рубля двадцати копеек. Жуков вспоминал:
«Мать была физически очень сильным человеком. Она легко поднимала с земли пятипудовые мешки с зерном и переносила их на значительное расстояние. Говорили, что она унаследовала физическую силу от своего отца — моего деда Артема, который подлезал под лошадь и поднимал ее или брал за хвост и одним рывком сажал на круп» (непонятно, правда, зачем дедушка издевался над бедным животным).Здесь Георгий Константинович немного сдвинул хронологию событий. В действительности несчастный Алеша умер не в первую свою осень, а во вторую. Он скончался 18 августа 1900 года, в неурожайное, голодное время. Ранее, в апреле того же года, Константин Жуков в числе других нуждающихся получил овес из общинных запасов.
Через несколько месяцев после рождения Алеши мать вновь поехала на заработки, хотя, как признает Жуков, «соседи отговаривали ее, советовали поберечь мальчика, который был еще очень слаб и нуждался в материнском молоке. Но угроза голода всей семье заставила мать уехать, и Алеша остался на наше попечение (т. е., на попечение двух детей пяти и семи дет. — Б. С.)… Осенью похоронили его на кладбище в Угодском Заводе. Мы с сестрой, не говоря уже об отце с матерью, очень горевали об Алеше и часто ходили к нему на могилку».
Вопреки тому, что писал Георгий Константинович в анкетах и автобиографиях, Жуковы не были бедняками, а, как и большинство жителей Стрелковки, числились середняками, хотя по меркам, скажем, западноевропейских стран и даже более богатых земледельческих регионов Российской империи, вроде Области Войска Донского, Кубани или Юга Украины, их жизнь надо счесть скудной. Тем не менее в годы коллективизации многих из стрелковских середняков, ничем не отличавшихся по своему имущественному положению от родителей маршала, объявили кулаками и выслали из родных мест.
Середняком считался, в частности, тот, кто не имел недоимок по уплате налогов. В январе 1896 года, перед уходом в Москву на заработки, Константин Жуков полностью заплатил все налоги за предыдущий год в размере 17 рублей 3 копеек. И это тогда, когда недоимки числились почти за половиной жителей деревни. Впервые же недоимка за отцом Георгия Константиновича образовалась только в 1901 году, когда он платил за два тягла — свое и взрослого сына Григория, переселившегося в Москву.
В ухудшении положения Жуковых, как и других стрелковских крестьян, главную роль сыграли не неурожаи 1899-1900 годов, а экономический кризис, разразившийся на рубеже веков. Земля в Калужской губернии родила плохо, так что и в урожайные годы прокормиться с надела не было никакой возможности. Главный доход приносили отхожие промыслы. Например, за 1898 год сапожники-отходники из Стрелковки, к числу которых принадлежал и Константин Артемьевич, заработали в среднем 90 рублей — столько же, сколько и кузнецы, уступив в этом отношении только слесарям. Таких денег тогда вполне хватало для относительно безбедной жизни. Ведь летом того же 1898 года в Угодском Заводе пуд мяса стоил 4 рубля 40 копеек, пуд муки — 2 рубля 50 копеек, яйца — по 2 рубля десяток, а ведро вина — 5 рублей 60 копеек. Однако экономический кризис резко уменьшил спрос на услуги и кузнецов, и сапожников, и слесарей. Заработков стало не хватать. Тут еще часть денег у Жуковых отняла постройка нового дома взамен обвалившегося. И дошло дело до того, что Георгия и его сестру Марию порой соседи вынуждены были подкармливать щами и кашей.
После того, как отец окончательно осел в Стрелковщине, его единственными заказчиками стали такие же бедняки, как и он сам. Жуков вспоминал: «Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу».
Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», Константин Артемьевич Жуков пользовался уважением среди односельчан. Его не раз избирали представителем Стрелковки на волостной сход и ходатаем по общественным делам. Эти должности отнимали довольно много времени, а жалованья за них не полагалось. Вот когда в конце 1902 года Константина избрали полицейским десятским, низшим полицейским служащим, то за эту должность жалованье, пусть скромное, платили. Кстати, в протоколе об избрании десятских был указан и возраст Жукова — 58 лет, что тоже указывает на 1844-й как год рождения Константина Артемьевича.