Соколов Глеб Станиславович. Дело Томмазо Кампанелла

   Известный вор отвернулся от известного хориновского революционера в настроениях и прошел в фойе театра.
   Томмазо Кампанелла шагнул вслед за Жорой-Людоедом. Как раз в это мгновение он увидел Совиньи, чинно прогуливавшегося по фойе театра под ручку с Лефортовской Царевной и рассматривавшего портреты актеров, развешанные тут и там по стенам. Но тут прозвучал второй звонок, и Совиньи потащил Лефортовскую Царевну в зрительный зал, а она увидала Томмазо Кампанелла, стоявшего возле билетерши и, наоборот, остановилась. Совиньи больно сжал руку Лефортовской Царевны, но она словно окаменела. Тащить ее в зал насильно Совиньи при всех, естественно, не мог. В этот момент гигант заметил, что Лефортовская Царевна пристально смотрит куда-то, и, проследив за ее взглядом, Совиньи тоже увидел Томмазо Кампанелла. Именно в ту секунду хоринов-ский герой начал отходить от билетерши.
   – Э-э, а билет?! Ваш билет?!. – закричала билетерша и схватила Томмазо Кампанелла за рукав.
   Резким, грубым движением Томмазо Кампанелла мгновенно освободил рукав и выхватил из кармана пальто два измятых билета с оторванным контролем, которые кур-сант-хориновец отдал ему в туалетной комнате небольшого кафе.
   – Вот мои билеты! – воскликнул Томмазо Кампанелла. – Вы уже один раз проверяли их. Я выходил покурить, неужели вы меня не запомнили?! Неужели так трудно было меня запомнить, а?!
   – Как это выходил покурить?! Никуда вы не выходили!.. – справедливо возмутилась билетерша, и мигом мясистое лицо ее приобрело багрово-красный оттенок. – А ну-ка, сейчас же выйдите обратно за дверь! – велела она хориновскому герою, загораживая ему собою проход.
   Совиньи издалека внимательно наблюдал за этой сценой. Скорее всего, он даже мог ясно расслышать большую часть фраз, которые были громко сказаны между билетершей и Томмазо Кампанелла.
   Прозвучал третий звонок.
   – Перестаньте меня задерживать! Мне надо быть в театре!.. – в свою очередь закричал на билетершу Томмазо Кампанелла и, грубо оттолкнув ее, ринулся прямиком к Совиньи и Лефортовской Царевне.
   В эти мгновения краем глаза Томмазо Кампанелла заметил, что у дверей в зрительный зал сгрудились и не спешат занять свои места пред сценой многие хориновцы: пламенный революционер в настроениях и режиссер самого необыкновенного в мире самодеятельного театра «Хорин» Господин Радио, Журнал «Театр», учитель Воркута, женщина-шут, кое-какие представители хориновского «болота». Заметил в эти мгновения Томмазо Кампанелла и то, как торопливо и воровато, словно уже затевая что-то недоброе, прошмыгнул в зал маленький двойник Господина Радио.
   – На помощь!.. Здесь хулиган!.. Скорей все сюда!.. – закричала билетерша. – Здесь хулиган-безбилетник!..
   – Ребята, помогите! – прокричала она, увидав двух крепких матросов Северного флота, щеголявших в красивой, нарядно наглаженной парадной форме, которые как раз торопились занять свои места в зрительном зале театра, после того как немного подзадержались, смакуя винцо в театральном буфете. – Помогите задержать хулигана! – призвала их на помощь раскрасневшаяся от возбуждения билетерша.
   Матросы мигом ринулись в погоню за Томмазо Кампанелла.
   Раскрасневшаяся билетерша так увлеклась поимкой «хулигана-безбилетника», что даже не заметила, как почти следом за ним в театральное фойе с улицы вошел мужчина с удивительно прямой спиной и пшеничными усами. Он никому не предъявил никакого билета, а, словно так оно и должно быть, спокойно прошел к гардеробу и быстро снял свое пальто. Гардеробщица видела, что человек с удивительно прямой спиной билета не предъявлял, но предпочла промолчать и как ни в чем не бывало выдала в обмен на пальто номерок.
   Вошедшим человеком был, разумеется, Таборский.
   Снимая пальто и приглаживая перед зеркалом волосы, он то и дело бросал недоуменные взгляды в глубь портретного фойе, пытаясь понять, отчего там царит такая суматоха…
   И уж совсем никто не заметил, как в двери театра с улицы прошмыгнул вороватого вида субъект в яркой куртке, который хитро и недобро улыбался, судя по всему, каким-то своим, одному ему известным мыслям…
   Между тем Томмазо Кампанелла быстро пересек портретное фойе и оказался возле Совиньи и Лефортовской Царевны. Встав напротив них, он смотрел совершенно безумным взглядом то в лицо Совиньи, то в лицо Лефортовской Царевны. Ноздри хори-новского героя раздувались, а губы шевелились так, словно он пытался что-то выговорить, но ком в горле мешал ему.
   – Это мой муж!.. Оставьте меня наконец в покое! – не выдержала первой Лефортовская Царевна и попыталась освободить руку от цепкой хватки гиганта.
   Сообразив наконец, что здесь разыгрывается какая-то из ряда вон выходящая история, раскрасневшаяся билетерша и матросы Северного флота остановились в нескольких шагах от Томмазо Кампанелла, которому с самого начала было совершенно не до них. Сюда же с разных концов портретного фойе поспешили и те хориновские самодеятельные актеры, которые видели, как хориновский герой появился у входа в театр, а потому, несмотря на прозвучавший третий звонок и закрывшиеся двери зрительного зала, не торопились занять свои места по билетам.
   Тем временем Совиньи зарычал на Лефортовскую Царевну:
   – Ну нет, ты пойдешь со мной за кулисы к великому актеру Лассалю! А до той поры мы всюду будем ходить с тобой под ручку!..
   – Неужели ты не защитишь меня?! – воскликнула Лефортовская Царевна, глядя в глаза Томмазо Кампанелла.
   – Отпусти ее! – закричал на Совиньи Томмазо Кампанелла.
   – Отпустить?! Да знаешь ли ты, кто я?! Я – царь людей! Вот видишь, как твоя-то жена ко мне льнет! И не оттащишь!.. – сказал Совиньи.
   Томмазо Кампанелла кинулся на Совиньи, но Совиньи, нисколько не напрягаясь, как ребенка, отбросил его от себя. Томмазо Кампанелла упал на пол и разрыдался.
   – Он первый начал… Первый! – объяснил Совиньи сгрудившимся вокруг него людям. Все хориновцы тоже были здесь и смотрели на своего поверженного героя.
   Неожиданно Лефортовская Царевна как-то очень спокойно, так, что этот ее спокойный тон совсем не подходил к тому, что случилось, заметила:
   – Вот так-то, вот вам и Томмазо Кампанелла! Только и может, что рыдать!.. Что за прок в таком человеке?..
   – Кругом одни подонки!.. И ты, Лефортовская Царевна, с ними! Ты – одна из них! – проговорил Томмазо Кампанелла.
   Он больше не рыдал, он обвел всех хориновцев долгим мутным взглядом.
   В этот момент где-то за первым рядом людей, окруживших Томмазо Кампанелла, который по-прежнему лежал на полу, Совиньи и Лефортовскую Царевну, на мгновение появилась и тут же скрылась за головами людей наглая, улыбавшаяся физиономия Паспорта-Тюремного.
   – О, странные силы! Оставьте меня наконец совсем. Пусть я окажусь вовсе вне вас. Пусть все идет так, как оно должно идти, будь человек один на один с безжалостной и несовершенной своей природой! – закричал на весь театр Томмазо Кампанелла. – Хватит, хватит, странные силы, провоцировать меня! Я просто не могу больше выдерживать этих провокаций! У меня больше нет сил!.. Чувства или прикончат меня изнутри или вырвутся наружу!.. И тогда – конец!..
   Неожиданно для Совиньи он вскочил, выхватил из-за пазухи прихваченный в хориновском подвальчике огромный нож Охапки и, в мгновение ока подскочив к уже расслабившемуся Совиньи, вонзил тому нож по рукоятку прямо в сердце и тут же выдернул длинное окровавленное лезвие.
   Гигант пошатнулся и упал замертво. Убийство произошло неожиданно и так быстро, что никто ничего не успел сообразить.
   Тем временем в зале, за закрытыми дверями, уже некоторое время назад подняли занавес – премьера-таки хоть и с огромным опозданием, но началась.
   – Я не сяду, я сбегу так же, как из гостиницы Лефортовского рынка – по крышам! – закричал Томмазо Кампанелла в ужасе от того, что он наделал, и, пока все еще стояли в оцепенении, бросился бежать. Так получилось, что бежать он теперь мог только в одну сторону – туда, где был один из входов в зрительный зал. Подскочив к дверям, он с силой потянул на себя ручки и тяжелые створки распахнулись… В этот-то момент и кинулись за ним матросы Северного флота, словно они наконец пришли в себя и сообразили, что им надо делать.
   Оказавшись в зрительном зале, где тут же началась страшная суматоха, Томмазо Кампанелла, который по-прежнему держал в руке смертоносный тесак Охапки, бросился бежать по проходу к сцене. Увидев человека с окровавленным ножом, услышав ужасные крики, доносившиеся из портретного фойе, актеры, что были в этот момент на сцене, сгрудились у ее края, схватив в руки, кто стул, кто подсвечник из папье-маше, и приготовившись защищаться. Путь со сцены во внутренние помещения театра был прегражден.
   Томмазо Кампанелла выскочил на сцену, уже медленно, озираясь и по-прежнему держа наготове свой окровавленный нож, вышел не ее середину.
   В зале включили яркий свет, едва начавшийся спектакль был сорван.
   Из зала следом за хориновским героем на сцену по лесенке поднимались два матроса с явным желанием задержать убийцу еще до появления милиции.
   Томмазо Кампанелла, видя, что ему не убежать, схватился за голову, произнес:
   – Бамбук! Бамбук прорастает!..
   Тем временем тетушка, которая к этому моменту уже давно сидела в зале на своем месте, спросила Васю, который, согласно своему билету, занимал соседнее с ней кресло:
   – Что он говорит?.. Я не расслышала – что он говорит?
   – Говорит про какой-то бамбук, что он прорастает, – ответил Вася, который, как и тетушка, предпочел в решительный хориновский вечер остаться в театре, а не провожать своего друга, курсанта-хориновца, до казармы.
   – Так и есть! – прошептал рядом с ними какой-то человек с очень преступным лицом. – Изощренная китайская казнь. Он рассказывал про нее. Бамбук прорастает, муки усиливаются!..
   В этот момент на входе в зрительный зал появился Охапка:
   – Где здесь тот, что оставил меня без пальца?! Он здесь?! – громко прокричал он на весь зал и пьяно покачнулся, но никто даже не обратил на этот крик никакого внимания.
   Вдруг, увидав в зале, ряду в шестом, какого-то мальчика, Томмазо Кампанелла воскликнул:
   – Шубка! Это ты, Шубка?!.. Иди сюда!..
   Мальчик, сидевший в шестом ряду никак не откликнулся, но Томмазо Кампанелла продолжал говорить, обращаясь к нему:
   – Шубка, как я счастлив, что с тобой все в порядке!.. Шубка, я только хотел экспортировать революцию в лефортовских настроениях в твои мозги! Я думал, ты тоже мучаешься. Я запутался, Шубка, все вокруг так давит на меня. Но больше всего на меня давило сознание того, что ты, бедный маленький Шубка, тоже мучаешься от того, что твое настроение ужасно, постоянно угнетено, – продолжал говорить Томмазо Кампанелла со сцены. Он по-прежнему держал в руке нож.
   Пока хориновский герой увлеченно говорил, матросы успели потихоньку зайти ему за спину и в один из моментов крепко схватили с двух сторон за руки. Еще мгновение – и окровавленный нож звонко упал на дощатую сцену.
   – Я не Шубка! – одновременно с этим испуганно выкрикнул наконец мальчик из шестого ряда.
   Ужасный стон вырвался из груди Томмазо Кампанелла.
   – Бамбук прорастает! – с мукой в голосе воскликнул он.
   Лассаль, который стоял среди актеров на сцене, громко произнес:
   – Злой рок витает над этим спектаклем! Уже во второй раз премьера не может состояться нормально!.. Я не стану играть в этом спектакле. Его, этот спектакль, надо отменить, закрыть, прекратить навсегда!..
   Тут из глубины зала, от дверей, что вели в портретное фойе, к сцене решительно подошел Господин Радио. Остановившись, он громко обратился к Лассалю:
   – А вы помните того школьника, который сорвал премьеру в прошлый раз, много лет назад? – спросил самопровозглашенный режиссер самого необыкновенного в мире самодеятельного театра.
   – Это были вы?! – поразился великий актер Лассаль.
   – Да, – ответил Господин Радио. – Чтобы преодолеть то ужасное чувство, которое возникло у меня во время прошлой премьеры лермонтовского «Маскарада», мы затеяли свой самодеятельный театр «Хорин», затеяли революцию в хориновских настроениях. Но вот нам уже было показалось, что наша революция провалилась и нет ни малейшего шанса, что сегодняшним вечером она сможет хоть чего-нибудь добиться. Но теперь я вижу, что наш «Хорин» все-таки обратил на себя внимание всей Москвы. Как бы там ни было, но завтра о нас напишут во всех газетах, – тут хориновский режиссер посмотрел на знаменитого революционера в лефортовских настроениях, которого держали за руки два матроса Северного флота. – И возможно, Томмазо Кампанелла, сбудется хотя бы часть того монолога, который ты произносил сегодня вечером в школьном классе, да и после…
   – Я знаю этого человека! Я знаю этого человека!.. Я познакомился с ним впервые, когда он еще был подростком! Я многое могу рассказать про тот вечер! Это было в семидесятые!.. – истерично закричал один пожилой человек в зале, показывая на Господина Радио.
   Но тот не обратил на пожилого зрителя никакого внимания. Господин Радио резко повернулся к залу и, показывая, в свою очередь, рукой на Томмазо Кампанелла, обратился к зрителям:
   – Может быть, все газеты напечатают портреты этого человека!.. Какое бы имя вы ни увидели в его паспорте, знайте, что его настоящее имя – Томмазо Кампанелла!
   – О, бамбук прорастает! Бамбук прорастает! – продолжал стонать Томмазо Кампанелла на руках у матросов. Те уже не держали его, чтобы он не вырвался, а, скорее, поддерживали его, чтобы он не упал.
   – Да-да, запомните настоящее имя этого человека! – продолжал говорить самопровозглашенный режиссер самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, развернувшись боком и обращаясь теперь и к актерам, стоявшим на сцене, и к зрителям, собравшимся в зале. – Это выдающийся революционер в лефортовских и хориновских настроениях по имени Томмазо Кампанелла. Запомните и мое имя – Господин Радио. Да-да, запомните: я – революционер в хориновских настроениях по имени Господин Радио. Именно это имя – мое настоящее имя, а не то, что записано у меня в паспорте. Здесь рядом со мной стоят и сидят мои товарищи, революционеры в хориновских настроениях – Женщина-Шут, Журнал «Театр», учитель Воркута – это наши с Томмазо Кампанелла преданные соратники по революционной борьбе в хориновских и лефортовских настроениях, – произнося имена своих соратников по революции в настроениях, Господин Радио поднялся по ступенькам на сцену. – Идите сюда, друзья, поднимайтесь ко мне: Женщина-Шут – поднимайтесь! Журнал «Театр» – поднимайтесь на сцену! Учитель Воркута – поднимайтесь! Взойдите в первый раз в своей жизни на настоящую, прославленную, профессиональную сцену. В первый и, может быть, в последний раз… Все поднимайтесь сюда!.. – позвал он за собой остальных хориновцев, что были в зале одного из самых модных московских театров.
   – Бамбук прорастает!.. – продолжал стонать Томмазо Кампанелла. – О, вернитесь, вернитесь странные силы! Встреча с кульминацией ужасного не должна состояться! Где же обстоятельство, о котором не думали или которого не было до последнего момента?.. – Я сбегу!.. Я не останусь!.. – почти кричал он. – Я не сяду в тюрьму!.. Я покончу с собой!.. Нет!.. Я уйду от преследования по крышам!..
   Между тем, поскольку эта премьера еще во время своей подготовки притягивала большое внимание тех, кто профессионально интересовался театром, да и простых любителей, завзятых театралов, то в зале оказалось очень много представителей печати, телевидения, вообще – мира искусства: театральные обозреватели и фотокорреспонденты центральных изданий и театральные критики, режиссеры театров, актеры, – всех здесь было предостаточно.
   Начали раздаваться возгласы:
   – Театр «Хорин»?! Что это за театр «Хорин»? Никогда не слышали! Невероятно!.. Кто-нибудь может рассказать что-нибудь про этот «Хорин»?
   Сначала робко, а потом все больше и больше, стали вспыхивать в зале фотографические вспышки, кто-то побежал фотографировать еще раз труп Совиньи, который и без того уже был несколько раз сфотографирован присутствовавшими на премьере фотографами нескольких центральных газет.
   – Впрочем, почему я так уверен, что мы поднялись на эту прославленную и профессиональную сцену в последний раз? – продолжал свою вдохновенную речь пламенный преобразователь эмоций Господин Радио. – Да, мы думали, что хориновская революция провалилась и нет шансов, что она победит. У нас не было пьесы, но вот вам и готовый сюжет для нашей пьесы!.. Все, что мы видели сегодня, все, что мы пережили сегодня, все, что происходило с нами сегодня, – и есть готовая пьеса для нашего театра «Хорин»… Надо только найти исполнителя на роль Томмазо Кампанелла… История написана! И теперь я, режиссер театра «Хорин» и революционер в хориновских настроениях Господин Радио, предлагаю вам, господин Лассаль, осуществить ее совместную постановку на этой сцене. Ваш театр и наш «Хорин». А что, чем черт не шутит?! Тем более что вы и так, через старуху Юнникову, обещали нам помочь.
   – Бамбук прорастает! Бамбук прорастает! – с мукой в голосе продолжал тем временем повторять Томмазо Кампанелла.
   – Я так же обращаюсь ко всем представителям театрального мира, которые находятся сейчас в этом зале: мы, хоринов-ские революционеры, с радостью рассмотрим любое предложение о сотрудничестве. Я даже уже знаю название нашего будущего спектакля: «Дело Томмазо Кампанелла»… Завтра мы играем это в «Новом театре у микрофона»!.. Старуха Юнникова нам все устроит, старуха Юнникова теперь с нами, – последнюю фразу Господин Радио сказал повернувшись к уже поднявшимся на сцену самодеятельным актерам театра «Хорин».
   – Юнникова мертва!.. Это был розыгрыш… – раздалось из зала.
   Господин Радио повернулся на голос и увидел Таборско-го, который стоял в дверях, что вели из портретного фойе в зал.
   Только Таборский хотел сказать еще что-то, как, оттолкнув его, в зал влетел человек, за ним – несколько милиционеров. У самой сцены они повалили этого человека на пол, принялись скручивать руки.
   – А, черт, больно! Отпустите! – застонал человек, которого поймали милиционеры.
   – Второй, второй – ушел! – закричал один из крутивших руки милиционеров другим милиционерам, которые появились в дверях следом за теми, что теперь вязали человеку руки. – Скорее за ним! Догоните и поймайте его!
   Милиционеры поставили пойманного беглеца на ноги. Это был Жора-Людоед.
   Один из милиционеров, которые появились в дверях, сказал тем милиционерам, что держали Жору-Людоеда:
   – Второго сбила машина. Пытался бежать!..
   – Жак… Лихой был человек! – устало проговорил Жора-Людоед.
   Жора-Людоед обвел глазами зал, потом посмотрел на сцену, увидел Томмазо Кампанелла, проговорил, глядя на Том-мазо Кампанелла, которого держали за руки матросы:
   – Да-а, Томмазо Кампанелла, после этой истории мы стали с тобой как родные!.. Буду искренне рад пообщаться с тобой в тюрьме. Надеюсь, свидимся!..
   – Бамбук прорастает! – вновь застонал Томмазо Кампанелла.
   – Уверен, – проговорил Господин Радио, – Томмазо Кампанелла и в тюрьме станет бороться за победу хориновской революции в настроениях.
   – Бамбук прорастает! – простонал Томмазо Кампанелла. Кто-то наконец сообразил дать занавес…