Страница:
Видя, что подобными пересылками нельзя ничего достигнуть, Александр прислал просить опасной грамоты для больших послов, которые и явились в Москву в январе 1494 года. То были: Петр Белый Янович, воевода троцкий, и Станислав Гаштольд Янович, староста жомоитский. Послы объявили, что государь их хочет мира с московским государем на тех самых условиях, на каких он был заключен между отцом Александровым, Казимиром, и отцом Иоанновым, Василием, и для укрепления вечной приязни хочет, чтоб Иоанн выдал за него дочь свою, дабы жить с ним в таком же союзе, в каком находился дед его, Витовт, с дедом Иоанновым, Василием. Иоанн велел им отвечать, что теперь нельзя уже заключить такого договора, какой был заключен между Казимиром и Василием, и если Александр вспоминает предков, то он, Иоанн, хочет, чтоб все было так, как было при великих князьях Симеоне Иоанновиче, Иоанне Иоанновиче и Олгерде. Когда литовские послы спросили, почему Иоанн не хочет заключить мира на условиях Казимирова договора, то бояре отвечали, что этот договор заключен был вследствие невзгоды московских государей, деда и отца Иоанновых; тогда послы начали отговариваться от договора Симеонова стариною и невзгодою литовских князей Олгерда и Кейстута. Начались переговоры о волостях: послы представили список смоленских пригородов с волостями; бояре возразили, что в этом списке писаны волости боровские, медынские и можайские, и указали именно какие, тогда послы уступили эти волости в московскую сторону. В договоре Казимира с Василием Темным Козельск был написан на обыск, т.е. после заключения мира должно было обыскать, кому он прежде принадлежал, тому и отдать; литовские послы точно так же хотели написать и о Вязьме или вовсе о ней не упоминать, оставя ее на деле за Москвою, но бояре не согласились, и послы уступили; уступили весь Серенск, которого одна половина, по Олгердову договору, принадлежала Литве, а другая — Москве; князья Новосильские все, Одоевские, Воротынские и Белевские отошли к Москве с отчинами и податью, которую давали великим князьям литовским; о Мезецке решили так: которые князья Мезецкие служат Литве, те ведают свои дольницы, а которые служат Москве, те ведают свои дольницы; которые князья в плену в Москве, тех выпустить, и пусть служат кому хотят. В договорной грамоте Иоанн был написан государем всея Руси, великим князем владимирским, московским, новгородским, псковским, тверским, югорским, пермским, болгарским и иных. Оба государя обязались, по обычаю, быть везде заодно, иметь одних друзей и врагов, обязались князей служебных с отчинами не принимать; Александр обязался не отпускать никуда ко вреду Иоанна детей его изменников — Шемячича, Можайского, Ярославича Верейского, также тверского князя; если выйдут они из Литовской земли, опять их не принимать, но быть на них заодно с Иоанном. В договоре Казимира с Василием Темным было условлено, что если великий князь рязанский сгрубит королю, то последний должен дать об этом знать Василию; тот должен удержать рязанского князя от грубости, но если последний не исправится, то Казимир может его показнить, и московский великий князь уже не должен вступаться; также было условлено, что рязанский князь может вступить в службу к королю и Василий не должен сердиться и мстить ему за это. Но в настоящем договоре между Иоанном и Александром о рязанских князьях сказано: «Великий князь рязанский Иван Васильевич с братом, детьми и землею в твоей стороне, великого князя Ивана, а мне, великому князю Александру, их не обижать и в земли их не вступаться; если же они мне сгрубят, то я должен дать об этом знать тебе, великому князю Ивану, и ты мне должен дать удовлетворение». Таким образом, и Рязань признана в полной зависимости от Москвы.
Еще прежде начала переговоров о волостях послы были у великой княгпни Софии и перед тем спрашивали, будут ли при ней дочери. Им отвечали, что дочерей не будет. По окончании переговоров Иоанн объявил, что соглашается выдать дочь за Александра, если только, как говорили послы и ручались головою, неволи ей в вере не будет. На другой день послы отправились к великой княгине и увидели тут невесту, старшую княжну Елену, после чего в тот же день было и обрученье: кресты с цепями и перстни меняли; место жениха занимал пан Станислав, а, старшего, пана Петра, отстранили потому, что он был женат на другой жене. Иоанн требовал, чтоб Александр дал ему относительно веры Елениной утвержденную грамоту в такой форме: «Нам его дочери не нудить к римскому закону, держит она свой греческий закон». Для получения этой грамоты и для взятия с Александра клятвы в соблюдении мирного договора отправились в Литву послами князья Ряполовские — Василий и Семен Ивановичи. Любопытно, что Ряполовские должны были править поклоны Александру от всех сыновей Иоанновых, начиная с Василия, и потом уже от внука Димитрия — знак, что в 1494 году последний считался ниже всех своих дядей и Василий являлся наследником великого княжения. Ряполовские получили такой наказ: «Говорить накрепко, чтоб Александр дал грамоту о вере Елениной по списку слово в слово, если же он не захочет никак дать грамоты, то укрепить его на словах, пусть крепкое свое слово молвит, что не будет ей принуждения в греческом законе». Александр не отказался дать грамоту, но велел написать ее по другой форме, а именно вставлено было новое обстоятельство: «Александр не станет принуждать жены к перемене закона, но если она сама захочет принять римский закон, то ее воля». Ряполовские отказались принять эту грамоту, и когда приехал в Москву посол от Александра, Лютавор Хребтович, то Иоанн спросил у него, зачем изменена форма грамоты. Хребтович отвечал, что он не может отвечать на этот вопрос, не имея наказа; тогда Иоанн объявил, что если Александр не даст грамоты по прежней форме, то он не выдаст за него дочери. Александр уступил, прислал грамоту, какой требовал Иоанн, и тот назначил срок приезжать за Еленою — Рождество Христово, «чтобы нашей дочери быть у великого князя Александра за неделю до нашего великого заговенья мясного».
В январе 1495 года приехали в Москву за Еленою литовские послы: воевода виленский князь Александр Юрьевич, известный уже нам наместник полоцкий Ян Заберезский и наместник брацлавский пан Юрий. Иоанн сказал им: «Скажите от нас брату и зятю вашему, великому князю Александру: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтоб нашей дочери никаким образом к римскому закону не нудил; если бы даже наша дочь и захотела сама приступить к римскому закону, то мы ей на то воли не даем, и князь бы великий Александр на то ей воли не давал же, чтоб между нами про то любовь и прочная дружба не порушилась. Да скажите великому князю Александру: как, даст бог, наша дочь будет за ним, то он бы нашу дочь, а свою великую княгиню жаловал, держал бы ее так, как бог указал мужьям жен держать, а мы, слыша его к нашей дочери жалованье, радовались бы тому. Да чтоб сделал для нас, велел бы нашей дочери поставить церковь нашего греческого закона на переходах у своего двора, у ее хором, чтоб ей близко было к церкви ходить, а нам бы его жалованье к нашей дочери приятно было слышать. Да скажите от нас епископу и панам вашей братье, всей Раде, да и сами поберегите, чтоб брат наш и зять нашу дочь жаловал и между ними братство и любовь и прочная дружба не порушились бы».
13 генваря Иоанн, отслушав обедню в Успенском соборе со всем семейством и боярами, подозвал литовских послов к дверям и передал им дочь. Елена остановилась в Дорогомилове и жила два дня: брат ее Василий угощал здесь послов обедом, мать ночевала с нею, сам великий князь приезжал два раза; он наказал дочери, чтоб она во всех городах, через которые будет проезжать, была в соборных церквах и служила молебны; в Витебске мост городовой худ, и если можно будет ей проехать к соборной церкви, то она поехала бы, а будет нельзя, то она бы не ездила; наказал, как поступить, когда какие-нибудь паньи встретят ее; если кто-нибудь из панов даст обед Елене, то жене его быть на обеде, а самому ему не быть; князей, отъехавших из Москвы, Шемячича и других, не допускать к себе; если бы даже и потом, в Вильне, они захотели ударить ей челом, то чтобы Александр не велел им и княгиням их к ней ходить. Если встретит Елену сам великий князь Александр, то ей из тапканы (экипажа) выйти и челом ударить и быть ей в это время в наряде; если позовет ее к руке, то ей к руке идти и руку дать; если велит ей идти в свою повозку, но там не будет его матери, то ей в его повозку не ходить, ехать ей в своей тапкане. В латинскую божницу не ходить, а ходить в свою церковь; захочет посмотреть латинскую божницу или монастырь латинский, то может посмотреть один раз или дважды. Если будет в Вильне королева, мать Александрова, ее свекровь, и если пойдет в свою божницу, а ей велит идти с собою, то Елене провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь, а в божницу не ходить.
Александр, как доносили наши послы, встретил великую княжну за три версты от Вильны: он сидел верхом на лошади, от его коня до тапканы Елениной постлали красное сукно, а у тапканы постлали по сукну камку с золотом; Елена вышла из тапканы на камку, за нею вышли и боярыни. Александр в то же время сошел с лошади, подошел к Елене, дал ей руку, принял ее к себе, спросил о здоровье и велел опять пойти в тапкану; потом, дав также руку боярыням, сел на коня, и все вместе въехали в город. В тот же день происходило венчание: латинский епископ и сам Александр крепко настаивали, чтоб русский священник Фома, приехавший с Еленою, не говорил молитв и княгиня Марья Ряполовская не держала венца; но князь Семен Ряполовский, главный из бояр, провожавших Елену, настоял на том, чтоб был исполнен приказ Иоаннов: священник Фома говорил молитвы и княгиня Марья держала венец.
Отпуская бояр, провожавших Елену, князя Семена Ряполовского и Михайла Русалку, Александр сказал: «Вы говорили от великого князя Ивана Васильевича, чтоб мы дочери его, а нашей великой княгине поставили церковь греческого закона на переходах, подле ее хором; но князья наши и паны, вся земля имеют право и записи от предков наших, отца нашего и нас самих, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять — так нам этих прав рушить не годится. А княгине нашей церковь греческого закона в городе есть близко, если ее милость захочет в церковь, то мы ей не мешаем. Брат и тесть наш хочет также, чтоб мы дали ему грамоту на пергамене относительно греческого закона его дочери; но мы дали ему грамоту точно такую, какой он сам от пас хотел; эта грамота теперь у него с нашею печатью». В мае приехал от Александра посол Станислав Петряшкович изъявить Иоанну благодарность за присылку Елены и объявить, что воевода молдавский Стефан напал на литовские владения; относительно Елены Александр велел Петряшковичу сказать следующее тестю: «Ты хотел, чтоб мы оставили несколько твоих бояр и детей боярских при твоей дочери, пока попривыкнет к чужой стороне, и мы для тебя велели им остаться при ней некоторое время, но теперь пора уже им выехать от нас: ведь у нас, слава богу, слуг много, есть кому служить нашей великой княгине, какая будет ее воля, кому что прикажет, и они будут по ее приказу делать все, что только ни захочет». Наконец, Петряшкович жаловался на московских послов, князя Ряполовского и Михайла Русалку, которые будто бы на возвратном пути из Вильны грабили жителей на две мили по обе стороны дороги, грабили и купцов, им встречавшихся. Иоанну сильно не нравилось и то, что зять перестал называть его государем всея Руси, и то, что не хотел построить церкви для Елены, когда он именно просил его сделать это для него, и то, что Александр отсылал из Вильны бояр московских, которых Иоанну хотелось непременно удержать при дочери. Он отвечал Петряшковичу насчет церкви: «Наш брат, князь великий, сам знает, с кем там его предки и он сам утвердил те права, что новых церквей греческого закона не строить, нам до тех его прав дела нет никакого; а с нами брат наш, князь великий, да и его Рада договаривались на том, чтобы нашей дочери держать свой греческий закон, и, что нам брат наш и его Рада обещали, все теперь делается не так». Относительно послов был ответ, что они не грабили, а, напротив, терпели дорогою во всем недостаток; с Стефаном молдавским Иоанн обещал помирить зятя.
В Вильну отправился из Москвы гонец Михайла Погожев с грамотою, в которой отец писал Елене: «Сказывали мне, что ты нездорова, и я послал навестить тебя Михаила Погожего, ты бы ко мне с ним отписала, чем неможешь и как тебя нынче бог милует». Но наедине гонец должен был сказать Елене от Иоанна: «Эту грамоту о твоей болезни я нарочно прислал к тебе для того, чтоб не догадались, зачем я отправил Погожего». Погожев был прислан с приказом, чтоб Елена не держала при себе людей латинской веры и не отпускала бояр московских. Главному из них, князю Ромодановскому, Иоанн велел сказать чрез Погожего: «Что ко мне дочь моя пишет, и что вы пишете, и что с вами дочь моя говорит — все это и робята у вас знают: пригоже ли так делаете?»
В Литве разнеслась весть о движениях Менгли-Гирея крымского; Александр и Елена уведомили об этом Иоанна и просили помощи по договору; Иоанн отвечал Александру: «Ты бы нас уведомил, Менгли-Гирей, царь, из Перекопи вышел ли и к каким украйнам твоим идет? Объяви, как нам тебе помощь подать?» Александр уведомил, что еще хан до Днепра не дошел, а какие слухи будут, то он даст об них знать в Москву. Но хан не двигался, помощи подавать было не нужно, а между тем неудовольствия между тестем и зятем росли все более и более: Иоанн не переставал требовать, чтоб Александр построил жене церковь греческого закона, не давал ей слуг латинской веры, не принуждал ее носить польское платье, писал титул московского государя, как он написан в последнем договоре, не запрещал вывозить серебра из Литвы в московские владения, отпустил жену князя Бельского. Иоанн отозвал из Вильны князя Ромодановского с товарищами, оставив при Елене только священника Фому с двумя крестовыми дьяками или певчими и несколько поваров, но Александр не хотел исполнить ни одного его требования, отговариваясь по-прежнему, что законы запрещают увеличивать число православных церквей в Литве; относительно прислуги Елениной из католиков отвечал: «Кого из панов, паней и других служебных людей мы заблагорассудили приставить к нашей великой княгине, кто годился, тех и приставили; ведь в этом греческому закону ее помехи нет никакой». Иоанн требовал также, чтоб князьям Вяземским и Мезецким отдано было их имущество, оставшееся в Смоленске и в разных других местах; Александр отвечал, и в этом ответе высказалась досада, которая не могла также не досадить и московскому великому князю. «Князья Вяземские и Мезецкие были нашими слугами, — велел сказать Александр тестю, — изменивши нам, они убежали в твою землю как лихие люди, а если бы не убежали от нас, то не того бы и заслужили, чего изменники заслуживают». На границах начались опять неприязненные столкновения между подданными обоих государств; Александр постоянно жаловался, что московские люди захватывают земли у литовских и причиняют им разные другие обиды.
У Иоанна также не было недостатка в жалобах: Александр не пропустил турецкого посла, ехавшего в Москву чрез его владения, отговариваясь тем, что посол этот будет высматривать его государство. Иоанн велел ему сказать: «И к Казимиру королю от турского многие послы бывали, и гости многие ходили в вашу и нашу землю без зацепки, и теперь из Турции в Литву и из Литвы в Турцию гости ходят; мы с тобой в любви, в мирном докончании, в крестном целовании и в свойстве, а ты ко мне послов и гостей не пропускаешь». Надеясь иметь чрез Елену и детей ее влияние на Литовскую Русь, не желая, чтоб Киев находился под непосредственным управлением католика, Иоанн с неудовольствием услыхал от послов своих, что Александр и паны думают, хотят брату Александрову, Спгизмунду, дать в Литовском княжестве Киев и другие города; по этому случаю он велел сказать Елене: «Слыхал я, дочь, каково было нестроение в Литовской земле, когда было там государей много; да и в нашей земле, слыхала ты, какое было нестроение при моем отце, слыхала, какие и после были дела между мной и братьями, а иное и сама помнишь. Так если Сигизмунд будет в Литовской земле, то вашему какому добру быть? Я об этом приказываю к тебе для того, что ты наше дитя, что если ваше дело пойдет нехорошо, то мне жаль. А захочешь об этом поговорить с великим князем, то говори с ним от себя, а не моею речью, да и мне обо всем дай знать, как ваши дела». Александру Иоанн дал знать, что Стефан молдавский и Менгли-Гирей крымский не прочь от мира с Литвою; тот отвечал, что тесть все говорит только о своих делах, а молчит о том, какие обиды литовские люди терпят от московских, что если тесть хочет, чтоб он был в мире с Крымом и Молдавиею, то пусть Стефан и Менгли-Гирей вознаградят его за все прежние обиды.
Иоанн послал уговаривать Александра, чтоб не выступал в поход против молдавского господаря. Александр отвечал: «Мы надеемся, что брат наш, великий князь, больше желает добра нам, зятю своему, чем Стефану воеводе». Но родство было только на словах: и зять и тесть в сношениях; своих с иностранными владетелями действовали явно друг против друга. Посылая к Елене с жалобами, что муж ее возбуждает против него Швецию и татар, Иоанн наказал послу: если Елена скажет, что Александр посылал в Орду и в Швецию по своим делам, а не для того, чтоб возбуждать их против Москвы, то отвечать ей, что он именно посылал в Орду наводить Ахматовых сыновей на Иоанна и Менгли-Гирея, с чем посылал в Швецию, и то в Москве известно; если она хочет, то отец пришлет ей грамоты ордынские, да и о том объявит, с чем муж ее посылал к шведскому правителю Стену Стуру. Александр с своей стороны упрекал Иоанна за сношения с Менгли-Гиреем, клонившиеся ко вреду Литве. Помирившись с Александром и выдавши за него дочь, Иоанн объявил об этом Менгли-Гирею, прибавив: «А я, в чем тебе дал слово, что в наших грамотах записано, на том и теперь стою; другу твоему я друг, а недругу недруг». Менгли-Гирей сначала подивился такой перемене в отношениях Москвы к Литве, — перемене, происшедшей без его ведома, но кончил просьбою: «Прошенье мое такое: мисюрский султан прислал шатер писаный и шитый, узорчатый, даст бог, в вешние дни буду в нем есть и пить, так надобны серебряные чары в два ведра хорошей работы да наливки серебряные: прошу их у тебя. Чтоб наливка не мала была, смотря по чаре, доброй бы работы наливка была; твоя, брата моего, любовь ночью и днем с сердца не сойдет; серебряную чашу меду за твою, брата моего, любовь всегда полную пьем; у нас такой чары сделать мастера доброго не добудешь, а у тебя мастера есть». Иоанн послал сказать хану: «Мы говорили литовским послам, чтоб и с тобою князь их был в мире; а не известили тебя о нашем союзе с Литвою потому, что была зима. Если помиришься с литовским, то очень хорошо, а если он с тобою не помирится или, помирившись с нами и с тобою, друг станет опять нам недругом, тогда мы с тобою перешлемся и будем делать по совету, как нам будет пригоже». С другим послом Иоанн велел сказать хану еще яснее: «Если теперь Александр с тобою помирится, то ты дай нам знать; если и не помирится, то ты также дай нам знать, а мы с тобою, своим братом, и теперь на него заодно».
Между тем частые сношения между Москвою и Литвою не прерывались: Александр все требовал, чтоб отданы были земли, захваченные Иоанновыми подданными у Литвы по заключении уже мира, требовал высылки общих судей для решения споров между пограничниками, требовал, чтоб тесть, по договору, помирил его с Менгли-Гиреем и Стефаном, которые, толкуя о мире, опустошают его волости. Иоанн отвечал: «Мы посылали к зятю говорить о том, что он имя наше пишет не так, как следует по мирному договору, о церкви, которой он не строит для жены своей, о панах и паньях греческого закона, которых он к ней не приставляет, а он в ответах своих обо всех этих начальных, больших делах ничего нам не говорит, он требует, чтоб мы, по договору, помирили его с Менгли-Гиреем и Стефаном молдавским, а сам договора не соблюдает. Но мы, памятуя наше свойство, что наша дочь за ним, посылаем к Менгли-Гирею и Стефану, чтоб помирились с Литвою, хотя бы нам и непригоже было посылать, когда он из крестного целования выступает. Александр просит о съезде бояр на границах и срок назначает; мы этого сами давно хотим, чтоб нашим боярам, с его панами съехавшись, обидным делам на обе стороны управу учинить и грамоты написать; но боярам нашим как в грамотах писать наше имя, когда брат наш и зять не хочет писать его как следует по мирному договору? Когда он начальные дела нам по докончанию исправит, тогда мы и пошлем бояр на съезд».
Таким образом, для Иоанна большими, начальными делами был титул государя всея Руси и построение для Елены церкви греческого закона. В ноябре 1497 года Иоанн послал в Литву Микулу Ангелова, который должен был сказать от него Елене: «Я тебе приказывал, чтоб просила мужа о церкви, о панах и паньях греческого закона, и ты просила ли его об этом? Приказывал я к тебе о попе да о боярыне старой, и ты мне отвечала ни то ни се. Тамошних панов и паней греческого закона тебе не дают, а наших у тебя нет: хорошо ли это?» Ангелову дан был наказ — дознаться: когда идет у великой княгини Елены служба, то она на службе стоит ли? Елена отвечала Ангелову: «О церкви я била челом великому князю, но он и мне отвечает то же, что московским послам; поп Фома не по мне, а другой поп со мной есть из Вильны очень хороший. А боярыню как ко мне из Москвы прислать, как ее держать, как ей с здешними сидеть? Ведь мне не дал князь великий еще ничего, чем кого жаловать; двух-трех пожаловал, а иных я сама жалую. Если бы батюшка хотел, то тогда же боярыню со мною послал; а попов мне кого знать? Сам знаешь, что я на Москве не видала никого. А что батюшка приказывает, будто я наказ его забываю, так бы он себе и на сердце не держал, что мне наказ его забыть: когда меня в животе не будет, тогда отцовский наказ забуду. А князь великий меня жалует, о чем ему бью челом, и он жалует, о ком помяну. А вот которая у меня посажена панья, и теперь она уже тишает». В грамоте к отцу Елена писала, что муж не дает следующих ей волостей потому, что тесть побрал у него много земель после заключения мира.
Понятно, что Александр не хотел построить для жены православной церкви, не хотел окружать ее людьми православного исповедания, ибо понятно, как духовенство католическое и паны литовские латинского исповедания должны были смотреть на то, что их великая княгиня была греческой веры. Александр, давая знать римскому двору о браке своем с Еленою, обманул его насчет грамоты о вере, данной Иоанну, писал, что он обещал тестю не принуждать жены к принятию католицизма, если она сама не захочет принять его, следовательно, указывал на свою прежнюю грамоту, которая была отвергнута Иоанном. Но что значила для папы присяга, данная некатолику? И Александр VI отвечал литовскому князю, что совесть его останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства для склонения Елены к католицизму; только в 1505 году папа Юлий II позволил Александру жить с иноверною женою в ожидании смерти отца ее, который уже очень стар, или в ожидании какого-нибудь другого обстоятельства. Поэтому неудивительно, что в 1499 году подьячий Шестаков прислал к вяземскому наместнику, князю Оболенскому, письмо следующего содержания: «Здесь у нас произошла смута большая между латинами и нашим христианством: в нашего владыку смоленского дьявол вселился, да в Сапегу еще, встали на православную веру. Князь великий неволил государыню нашу, великую княгиню Елену, в латинскую проклятую веру, но государыню нашу бог научил, да помнила науку государя отца своего, и она отказала мужу так: вспомни, что ты обещал государю отцу моему, а я без воли государя отца моего не могу этого сделать, обошлюсь, как меня научит? Да и все наше православное христианство хотят окрестить; от этого наша Русь с Литвою в большой вражде. Этот списочек послал бы ты к государю, а государю самому не узнать. Больше не смею писать, если бы можно было с кем на словах пересказать».
Иоанн, получив записку Шестакова, послал в Литву Ивана Мамонова с приказом от себя и от жены к Елене, чтоб пострадала до крови и до смерти, а веры греческого закона не оставляла. Решившись начать войну, Иоанн хотел узнать средства противника и потому наказал Мамонову: «Пытать, был ли у Александра Стефанов посол и заключен ли мир между Молдавиею и Литвою. Польский и венгерский короли в мире ли с Стефаном? Турский и перекопский мирны ли с польским, литовским и молдавским?» Об отношениях Литвы к Молдавии сам Александр уведомил тестя чрез посла своего Станислава Глебовича, который объявил о мире между Стефаном и Александром и от имени последнего приглашал Иоанна помочь Молдавии против турок. «Сам можешь разуметь, — велел сказать Александр, — что Стефана-воеводы панство есть ворота всех христианских земель нашего острова; не дай бог, если турки им овладеют!» Глебович жаловался, что наместник козельский захватил села карачевские и хотимльские, что бояре, живущие на новгородских границах, отняли торопецкие земли; относительно титула Иоаннова Александр велел объявить следующее: «В докончальной записи вписаны были все земли и места и волости литовские, кроме замка Киева и пригородов, теперь впиши Киев либо особый лист нам дай на него, тогда и будем тебя писать, как написано в договоре». Иоанн велел отвечать, что подаст помощь Стефану, когда тот сам пришлет просить ее, что земли, отнятые наместником козельским, исстари принадлежат к его городу, что Александр выступил из договора, принуждая Елену принять латинство; относительно Киева и титула ответ был такой: «Князь бы великий сам положил на своем разуме, гораздо ли так к нам приказывает? Мимо нашего с ним договора и крестного целования не хочет нам править по докончанию да такие нелепицы к нам и приказывает мимо дела».
Еще прежде начала переговоров о волостях послы были у великой княгпни Софии и перед тем спрашивали, будут ли при ней дочери. Им отвечали, что дочерей не будет. По окончании переговоров Иоанн объявил, что соглашается выдать дочь за Александра, если только, как говорили послы и ручались головою, неволи ей в вере не будет. На другой день послы отправились к великой княгине и увидели тут невесту, старшую княжну Елену, после чего в тот же день было и обрученье: кресты с цепями и перстни меняли; место жениха занимал пан Станислав, а, старшего, пана Петра, отстранили потому, что он был женат на другой жене. Иоанн требовал, чтоб Александр дал ему относительно веры Елениной утвержденную грамоту в такой форме: «Нам его дочери не нудить к римскому закону, держит она свой греческий закон». Для получения этой грамоты и для взятия с Александра клятвы в соблюдении мирного договора отправились в Литву послами князья Ряполовские — Василий и Семен Ивановичи. Любопытно, что Ряполовские должны были править поклоны Александру от всех сыновей Иоанновых, начиная с Василия, и потом уже от внука Димитрия — знак, что в 1494 году последний считался ниже всех своих дядей и Василий являлся наследником великого княжения. Ряполовские получили такой наказ: «Говорить накрепко, чтоб Александр дал грамоту о вере Елениной по списку слово в слово, если же он не захочет никак дать грамоты, то укрепить его на словах, пусть крепкое свое слово молвит, что не будет ей принуждения в греческом законе». Александр не отказался дать грамоту, но велел написать ее по другой форме, а именно вставлено было новое обстоятельство: «Александр не станет принуждать жены к перемене закона, но если она сама захочет принять римский закон, то ее воля». Ряполовские отказались принять эту грамоту, и когда приехал в Москву посол от Александра, Лютавор Хребтович, то Иоанн спросил у него, зачем изменена форма грамоты. Хребтович отвечал, что он не может отвечать на этот вопрос, не имея наказа; тогда Иоанн объявил, что если Александр не даст грамоты по прежней форме, то он не выдаст за него дочери. Александр уступил, прислал грамоту, какой требовал Иоанн, и тот назначил срок приезжать за Еленою — Рождество Христово, «чтобы нашей дочери быть у великого князя Александра за неделю до нашего великого заговенья мясного».
В январе 1495 года приехали в Москву за Еленою литовские послы: воевода виленский князь Александр Юрьевич, известный уже нам наместник полоцкий Ян Заберезский и наместник брацлавский пан Юрий. Иоанн сказал им: «Скажите от нас брату и зятю вашему, великому князю Александру: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтоб нашей дочери никаким образом к римскому закону не нудил; если бы даже наша дочь и захотела сама приступить к римскому закону, то мы ей на то воли не даем, и князь бы великий Александр на то ей воли не давал же, чтоб между нами про то любовь и прочная дружба не порушилась. Да скажите великому князю Александру: как, даст бог, наша дочь будет за ним, то он бы нашу дочь, а свою великую княгиню жаловал, держал бы ее так, как бог указал мужьям жен держать, а мы, слыша его к нашей дочери жалованье, радовались бы тому. Да чтоб сделал для нас, велел бы нашей дочери поставить церковь нашего греческого закона на переходах у своего двора, у ее хором, чтоб ей близко было к церкви ходить, а нам бы его жалованье к нашей дочери приятно было слышать. Да скажите от нас епископу и панам вашей братье, всей Раде, да и сами поберегите, чтоб брат наш и зять нашу дочь жаловал и между ними братство и любовь и прочная дружба не порушились бы».
13 генваря Иоанн, отслушав обедню в Успенском соборе со всем семейством и боярами, подозвал литовских послов к дверям и передал им дочь. Елена остановилась в Дорогомилове и жила два дня: брат ее Василий угощал здесь послов обедом, мать ночевала с нею, сам великий князь приезжал два раза; он наказал дочери, чтоб она во всех городах, через которые будет проезжать, была в соборных церквах и служила молебны; в Витебске мост городовой худ, и если можно будет ей проехать к соборной церкви, то она поехала бы, а будет нельзя, то она бы не ездила; наказал, как поступить, когда какие-нибудь паньи встретят ее; если кто-нибудь из панов даст обед Елене, то жене его быть на обеде, а самому ему не быть; князей, отъехавших из Москвы, Шемячича и других, не допускать к себе; если бы даже и потом, в Вильне, они захотели ударить ей челом, то чтобы Александр не велел им и княгиням их к ней ходить. Если встретит Елену сам великий князь Александр, то ей из тапканы (экипажа) выйти и челом ударить и быть ей в это время в наряде; если позовет ее к руке, то ей к руке идти и руку дать; если велит ей идти в свою повозку, но там не будет его матери, то ей в его повозку не ходить, ехать ей в своей тапкане. В латинскую божницу не ходить, а ходить в свою церковь; захочет посмотреть латинскую божницу или монастырь латинский, то может посмотреть один раз или дважды. Если будет в Вильне королева, мать Александрова, ее свекровь, и если пойдет в свою божницу, а ей велит идти с собою, то Елене провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь, а в божницу не ходить.
Александр, как доносили наши послы, встретил великую княжну за три версты от Вильны: он сидел верхом на лошади, от его коня до тапканы Елениной постлали красное сукно, а у тапканы постлали по сукну камку с золотом; Елена вышла из тапканы на камку, за нею вышли и боярыни. Александр в то же время сошел с лошади, подошел к Елене, дал ей руку, принял ее к себе, спросил о здоровье и велел опять пойти в тапкану; потом, дав также руку боярыням, сел на коня, и все вместе въехали в город. В тот же день происходило венчание: латинский епископ и сам Александр крепко настаивали, чтоб русский священник Фома, приехавший с Еленою, не говорил молитв и княгиня Марья Ряполовская не держала венца; но князь Семен Ряполовский, главный из бояр, провожавших Елену, настоял на том, чтоб был исполнен приказ Иоаннов: священник Фома говорил молитвы и княгиня Марья держала венец.
Отпуская бояр, провожавших Елену, князя Семена Ряполовского и Михайла Русалку, Александр сказал: «Вы говорили от великого князя Ивана Васильевича, чтоб мы дочери его, а нашей великой княгине поставили церковь греческого закона на переходах, подле ее хором; но князья наши и паны, вся земля имеют право и записи от предков наших, отца нашего и нас самих, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять — так нам этих прав рушить не годится. А княгине нашей церковь греческого закона в городе есть близко, если ее милость захочет в церковь, то мы ей не мешаем. Брат и тесть наш хочет также, чтоб мы дали ему грамоту на пергамене относительно греческого закона его дочери; но мы дали ему грамоту точно такую, какой он сам от пас хотел; эта грамота теперь у него с нашею печатью». В мае приехал от Александра посол Станислав Петряшкович изъявить Иоанну благодарность за присылку Елены и объявить, что воевода молдавский Стефан напал на литовские владения; относительно Елены Александр велел Петряшковичу сказать следующее тестю: «Ты хотел, чтоб мы оставили несколько твоих бояр и детей боярских при твоей дочери, пока попривыкнет к чужой стороне, и мы для тебя велели им остаться при ней некоторое время, но теперь пора уже им выехать от нас: ведь у нас, слава богу, слуг много, есть кому служить нашей великой княгине, какая будет ее воля, кому что прикажет, и они будут по ее приказу делать все, что только ни захочет». Наконец, Петряшкович жаловался на московских послов, князя Ряполовского и Михайла Русалку, которые будто бы на возвратном пути из Вильны грабили жителей на две мили по обе стороны дороги, грабили и купцов, им встречавшихся. Иоанну сильно не нравилось и то, что зять перестал называть его государем всея Руси, и то, что не хотел построить церкви для Елены, когда он именно просил его сделать это для него, и то, что Александр отсылал из Вильны бояр московских, которых Иоанну хотелось непременно удержать при дочери. Он отвечал Петряшковичу насчет церкви: «Наш брат, князь великий, сам знает, с кем там его предки и он сам утвердил те права, что новых церквей греческого закона не строить, нам до тех его прав дела нет никакого; а с нами брат наш, князь великий, да и его Рада договаривались на том, чтобы нашей дочери держать свой греческий закон, и, что нам брат наш и его Рада обещали, все теперь делается не так». Относительно послов был ответ, что они не грабили, а, напротив, терпели дорогою во всем недостаток; с Стефаном молдавским Иоанн обещал помирить зятя.
В Вильну отправился из Москвы гонец Михайла Погожев с грамотою, в которой отец писал Елене: «Сказывали мне, что ты нездорова, и я послал навестить тебя Михаила Погожего, ты бы ко мне с ним отписала, чем неможешь и как тебя нынче бог милует». Но наедине гонец должен был сказать Елене от Иоанна: «Эту грамоту о твоей болезни я нарочно прислал к тебе для того, чтоб не догадались, зачем я отправил Погожего». Погожев был прислан с приказом, чтоб Елена не держала при себе людей латинской веры и не отпускала бояр московских. Главному из них, князю Ромодановскому, Иоанн велел сказать чрез Погожего: «Что ко мне дочь моя пишет, и что вы пишете, и что с вами дочь моя говорит — все это и робята у вас знают: пригоже ли так делаете?»
В Литве разнеслась весть о движениях Менгли-Гирея крымского; Александр и Елена уведомили об этом Иоанна и просили помощи по договору; Иоанн отвечал Александру: «Ты бы нас уведомил, Менгли-Гирей, царь, из Перекопи вышел ли и к каким украйнам твоим идет? Объяви, как нам тебе помощь подать?» Александр уведомил, что еще хан до Днепра не дошел, а какие слухи будут, то он даст об них знать в Москву. Но хан не двигался, помощи подавать было не нужно, а между тем неудовольствия между тестем и зятем росли все более и более: Иоанн не переставал требовать, чтоб Александр построил жене церковь греческого закона, не давал ей слуг латинской веры, не принуждал ее носить польское платье, писал титул московского государя, как он написан в последнем договоре, не запрещал вывозить серебра из Литвы в московские владения, отпустил жену князя Бельского. Иоанн отозвал из Вильны князя Ромодановского с товарищами, оставив при Елене только священника Фому с двумя крестовыми дьяками или певчими и несколько поваров, но Александр не хотел исполнить ни одного его требования, отговариваясь по-прежнему, что законы запрещают увеличивать число православных церквей в Литве; относительно прислуги Елениной из католиков отвечал: «Кого из панов, паней и других служебных людей мы заблагорассудили приставить к нашей великой княгине, кто годился, тех и приставили; ведь в этом греческому закону ее помехи нет никакой». Иоанн требовал также, чтоб князьям Вяземским и Мезецким отдано было их имущество, оставшееся в Смоленске и в разных других местах; Александр отвечал, и в этом ответе высказалась досада, которая не могла также не досадить и московскому великому князю. «Князья Вяземские и Мезецкие были нашими слугами, — велел сказать Александр тестю, — изменивши нам, они убежали в твою землю как лихие люди, а если бы не убежали от нас, то не того бы и заслужили, чего изменники заслуживают». На границах начались опять неприязненные столкновения между подданными обоих государств; Александр постоянно жаловался, что московские люди захватывают земли у литовских и причиняют им разные другие обиды.
У Иоанна также не было недостатка в жалобах: Александр не пропустил турецкого посла, ехавшего в Москву чрез его владения, отговариваясь тем, что посол этот будет высматривать его государство. Иоанн велел ему сказать: «И к Казимиру королю от турского многие послы бывали, и гости многие ходили в вашу и нашу землю без зацепки, и теперь из Турции в Литву и из Литвы в Турцию гости ходят; мы с тобой в любви, в мирном докончании, в крестном целовании и в свойстве, а ты ко мне послов и гостей не пропускаешь». Надеясь иметь чрез Елену и детей ее влияние на Литовскую Русь, не желая, чтоб Киев находился под непосредственным управлением католика, Иоанн с неудовольствием услыхал от послов своих, что Александр и паны думают, хотят брату Александрову, Спгизмунду, дать в Литовском княжестве Киев и другие города; по этому случаю он велел сказать Елене: «Слыхал я, дочь, каково было нестроение в Литовской земле, когда было там государей много; да и в нашей земле, слыхала ты, какое было нестроение при моем отце, слыхала, какие и после были дела между мной и братьями, а иное и сама помнишь. Так если Сигизмунд будет в Литовской земле, то вашему какому добру быть? Я об этом приказываю к тебе для того, что ты наше дитя, что если ваше дело пойдет нехорошо, то мне жаль. А захочешь об этом поговорить с великим князем, то говори с ним от себя, а не моею речью, да и мне обо всем дай знать, как ваши дела». Александру Иоанн дал знать, что Стефан молдавский и Менгли-Гирей крымский не прочь от мира с Литвою; тот отвечал, что тесть все говорит только о своих делах, а молчит о том, какие обиды литовские люди терпят от московских, что если тесть хочет, чтоб он был в мире с Крымом и Молдавиею, то пусть Стефан и Менгли-Гирей вознаградят его за все прежние обиды.
Иоанн послал уговаривать Александра, чтоб не выступал в поход против молдавского господаря. Александр отвечал: «Мы надеемся, что брат наш, великий князь, больше желает добра нам, зятю своему, чем Стефану воеводе». Но родство было только на словах: и зять и тесть в сношениях; своих с иностранными владетелями действовали явно друг против друга. Посылая к Елене с жалобами, что муж ее возбуждает против него Швецию и татар, Иоанн наказал послу: если Елена скажет, что Александр посылал в Орду и в Швецию по своим делам, а не для того, чтоб возбуждать их против Москвы, то отвечать ей, что он именно посылал в Орду наводить Ахматовых сыновей на Иоанна и Менгли-Гирея, с чем посылал в Швецию, и то в Москве известно; если она хочет, то отец пришлет ей грамоты ордынские, да и о том объявит, с чем муж ее посылал к шведскому правителю Стену Стуру. Александр с своей стороны упрекал Иоанна за сношения с Менгли-Гиреем, клонившиеся ко вреду Литве. Помирившись с Александром и выдавши за него дочь, Иоанн объявил об этом Менгли-Гирею, прибавив: «А я, в чем тебе дал слово, что в наших грамотах записано, на том и теперь стою; другу твоему я друг, а недругу недруг». Менгли-Гирей сначала подивился такой перемене в отношениях Москвы к Литве, — перемене, происшедшей без его ведома, но кончил просьбою: «Прошенье мое такое: мисюрский султан прислал шатер писаный и шитый, узорчатый, даст бог, в вешние дни буду в нем есть и пить, так надобны серебряные чары в два ведра хорошей работы да наливки серебряные: прошу их у тебя. Чтоб наливка не мала была, смотря по чаре, доброй бы работы наливка была; твоя, брата моего, любовь ночью и днем с сердца не сойдет; серебряную чашу меду за твою, брата моего, любовь всегда полную пьем; у нас такой чары сделать мастера доброго не добудешь, а у тебя мастера есть». Иоанн послал сказать хану: «Мы говорили литовским послам, чтоб и с тобою князь их был в мире; а не известили тебя о нашем союзе с Литвою потому, что была зима. Если помиришься с литовским, то очень хорошо, а если он с тобою не помирится или, помирившись с нами и с тобою, друг станет опять нам недругом, тогда мы с тобою перешлемся и будем делать по совету, как нам будет пригоже». С другим послом Иоанн велел сказать хану еще яснее: «Если теперь Александр с тобою помирится, то ты дай нам знать; если и не помирится, то ты также дай нам знать, а мы с тобою, своим братом, и теперь на него заодно».
Между тем частые сношения между Москвою и Литвою не прерывались: Александр все требовал, чтоб отданы были земли, захваченные Иоанновыми подданными у Литвы по заключении уже мира, требовал высылки общих судей для решения споров между пограничниками, требовал, чтоб тесть, по договору, помирил его с Менгли-Гиреем и Стефаном, которые, толкуя о мире, опустошают его волости. Иоанн отвечал: «Мы посылали к зятю говорить о том, что он имя наше пишет не так, как следует по мирному договору, о церкви, которой он не строит для жены своей, о панах и паньях греческого закона, которых он к ней не приставляет, а он в ответах своих обо всех этих начальных, больших делах ничего нам не говорит, он требует, чтоб мы, по договору, помирили его с Менгли-Гиреем и Стефаном молдавским, а сам договора не соблюдает. Но мы, памятуя наше свойство, что наша дочь за ним, посылаем к Менгли-Гирею и Стефану, чтоб помирились с Литвою, хотя бы нам и непригоже было посылать, когда он из крестного целования выступает. Александр просит о съезде бояр на границах и срок назначает; мы этого сами давно хотим, чтоб нашим боярам, с его панами съехавшись, обидным делам на обе стороны управу учинить и грамоты написать; но боярам нашим как в грамотах писать наше имя, когда брат наш и зять не хочет писать его как следует по мирному договору? Когда он начальные дела нам по докончанию исправит, тогда мы и пошлем бояр на съезд».
Таким образом, для Иоанна большими, начальными делами был титул государя всея Руси и построение для Елены церкви греческого закона. В ноябре 1497 года Иоанн послал в Литву Микулу Ангелова, который должен был сказать от него Елене: «Я тебе приказывал, чтоб просила мужа о церкви, о панах и паньях греческого закона, и ты просила ли его об этом? Приказывал я к тебе о попе да о боярыне старой, и ты мне отвечала ни то ни се. Тамошних панов и паней греческого закона тебе не дают, а наших у тебя нет: хорошо ли это?» Ангелову дан был наказ — дознаться: когда идет у великой княгини Елены служба, то она на службе стоит ли? Елена отвечала Ангелову: «О церкви я била челом великому князю, но он и мне отвечает то же, что московским послам; поп Фома не по мне, а другой поп со мной есть из Вильны очень хороший. А боярыню как ко мне из Москвы прислать, как ее держать, как ей с здешними сидеть? Ведь мне не дал князь великий еще ничего, чем кого жаловать; двух-трех пожаловал, а иных я сама жалую. Если бы батюшка хотел, то тогда же боярыню со мною послал; а попов мне кого знать? Сам знаешь, что я на Москве не видала никого. А что батюшка приказывает, будто я наказ его забываю, так бы он себе и на сердце не держал, что мне наказ его забыть: когда меня в животе не будет, тогда отцовский наказ забуду. А князь великий меня жалует, о чем ему бью челом, и он жалует, о ком помяну. А вот которая у меня посажена панья, и теперь она уже тишает». В грамоте к отцу Елена писала, что муж не дает следующих ей волостей потому, что тесть побрал у него много земель после заключения мира.
Понятно, что Александр не хотел построить для жены православной церкви, не хотел окружать ее людьми православного исповедания, ибо понятно, как духовенство католическое и паны литовские латинского исповедания должны были смотреть на то, что их великая княгиня была греческой веры. Александр, давая знать римскому двору о браке своем с Еленою, обманул его насчет грамоты о вере, данной Иоанну, писал, что он обещал тестю не принуждать жены к принятию католицизма, если она сама не захочет принять его, следовательно, указывал на свою прежнюю грамоту, которая была отвергнута Иоанном. Но что значила для папы присяга, данная некатолику? И Александр VI отвечал литовскому князю, что совесть его останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства для склонения Елены к католицизму; только в 1505 году папа Юлий II позволил Александру жить с иноверною женою в ожидании смерти отца ее, который уже очень стар, или в ожидании какого-нибудь другого обстоятельства. Поэтому неудивительно, что в 1499 году подьячий Шестаков прислал к вяземскому наместнику, князю Оболенскому, письмо следующего содержания: «Здесь у нас произошла смута большая между латинами и нашим христианством: в нашего владыку смоленского дьявол вселился, да в Сапегу еще, встали на православную веру. Князь великий неволил государыню нашу, великую княгиню Елену, в латинскую проклятую веру, но государыню нашу бог научил, да помнила науку государя отца своего, и она отказала мужу так: вспомни, что ты обещал государю отцу моему, а я без воли государя отца моего не могу этого сделать, обошлюсь, как меня научит? Да и все наше православное христианство хотят окрестить; от этого наша Русь с Литвою в большой вражде. Этот списочек послал бы ты к государю, а государю самому не узнать. Больше не смею писать, если бы можно было с кем на словах пересказать».
Иоанн, получив записку Шестакова, послал в Литву Ивана Мамонова с приказом от себя и от жены к Елене, чтоб пострадала до крови и до смерти, а веры греческого закона не оставляла. Решившись начать войну, Иоанн хотел узнать средства противника и потому наказал Мамонову: «Пытать, был ли у Александра Стефанов посол и заключен ли мир между Молдавиею и Литвою. Польский и венгерский короли в мире ли с Стефаном? Турский и перекопский мирны ли с польским, литовским и молдавским?» Об отношениях Литвы к Молдавии сам Александр уведомил тестя чрез посла своего Станислава Глебовича, который объявил о мире между Стефаном и Александром и от имени последнего приглашал Иоанна помочь Молдавии против турок. «Сам можешь разуметь, — велел сказать Александр, — что Стефана-воеводы панство есть ворота всех христианских земель нашего острова; не дай бог, если турки им овладеют!» Глебович жаловался, что наместник козельский захватил села карачевские и хотимльские, что бояре, живущие на новгородских границах, отняли торопецкие земли; относительно титула Иоаннова Александр велел объявить следующее: «В докончальной записи вписаны были все земли и места и волости литовские, кроме замка Киева и пригородов, теперь впиши Киев либо особый лист нам дай на него, тогда и будем тебя писать, как написано в договоре». Иоанн велел отвечать, что подаст помощь Стефану, когда тот сам пришлет просить ее, что земли, отнятые наместником козельским, исстари принадлежат к его городу, что Александр выступил из договора, принуждая Елену принять латинство; относительно Киева и титула ответ был такой: «Князь бы великий сам положил на своем разуме, гораздо ли так к нам приказывает? Мимо нашего с ним договора и крестного целования не хочет нам править по докончанию да такие нелепицы к нам и приказывает мимо дела».