Страница:
В Западной Руси король Сигизмунд дал в 1511 году жителям Вильны право, по которому приезжие в их город купцы могли торговать только с ними, исключая ярмарки, когда приезжие купцы могли торговать и с купцами иностранными. Относительно искусства при Василии замечательно известие летописи о поновлении старых икон греческого письма, икон спасителя и богородицы, которые были принесены для этого из Владимира в Москву в 1518 году, торжественно встречены митрополитом Варлаамом и всем народом. Поновляли их в митрополичьих палатах, и сам митрополит, сказано, много раз своими руками трудился в этом деле; по обновлении и украшении иконы были отпущены назад во Владимир также с большим торжеством. В 1531 году также для поновления принесли в Москву две иконы изо Ржевы: одна изображала преподобную Параскевию, а другая-мученицу Параскевию. Стенною церковною живописью славился русский мастер Федор Едикеев; упоминается также иконописец Алексей Псковитин Малый. Замечательнейшим из строительных памятников Василиева княжения остался для нас Новодевичий монастырь в Москве, основанный в благодарность за взятие Смоленска. Мы уже имели случай заметить, что вызов иностранных художников и медиков продолжался и при Василии; в 1534 году по приказанию великого князя слит был колокол в 1000 пуд, лил его Николай немец; одиннадцать каменных церквей были построены при Василии в Москве мастером Алевизом Фрязиным; Ивановскую колокольню построил Бон Фрязин. Кроме упомянутых при описании болезни Василиевой двоих немецких лекарей, Николая Булева и Феофила, был еще третий, родом грек, именем Марко.
Но в то время как плоды европейской гражданственности принимались, хотя медленно и слабо, в Московском государстве, русские люди, двигаясь по-прежнему на северо-восток, продолжали полагать среди здешних лесов, среди дикого их народонаселения основу гражданственности-христианство, и Герберштейн, который так часто смотрит с черной стороны на Московию, не мог, однако, не заметить, что и в его время русские иноки отправлялись в разные страны на север и восток, преодолевая на пути величайшие трудности, терпя голод, подвергая опасности жизнь, — все это с одною целию-распространить христианство. Описывая Пермь, тот же Герберштейн говорит, что здесь и после Стефановой проповеди остается в лесах еще много язычников; но монахи, туда отправляющиеся, не перестают отрывать их от прежних заблуждений. Пустынник Феодорит крестил кольских лопарей; Трифон распространял христианство у лопарей, живших на реке Печенге.
В истории русской церкви времен Василиевых сосредоточивают на себе наше внимание два знаменитых лица: одно уже известное нам-Иосиф Волоколамский, другое-Максим Грек. Восшествие на престол Василия обеспечивало для Иосифа торжество над ересью и обещало постоянное покровительство верховной власти. Мы уже видели, что Иосиф был еще более муж дела, чем слова, был достойный преемник тех знаменитых подвижников, которые собственным примером поддерживали христианскую деятельность в областях Московского государства. Нуждался ли крестьянин в семенах для посева, терял домашний скот, земледельческие орудия-приходил к Иосифу, и тот снабжал его всем нужным. Во время голода в Волоколамской области поселяне стекались в монастырь к Иосифу, который кормил около семисот человек кроме детей, построил подле монастыря странноприимницу с церковию, велел здесь покоить больных, кормить бедных, поставил особого строителя. Когда истощились собственные средства монастыря, Иосиф делал займы и кормил бедных; увещевал и дмитровского князя Юрия Ивановича позаботиться о людях, страдавших от голода: «Бога ради и пречистой богородицы, пожалуй, государь, попекись о православном христианстве, о своем отечестве, подобно древним православным царям и князьям, которые заботились о своих подданных во время голода: который государь имел у себя много хлеба, раздавал его неимущим или приказывал продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами, как надобно, полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий князь Василий Иванович всея Руси. Если ты распорядишься так в своем государстве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди мрут с голоду, а, кроме тебя, некому этой беде пособить; никто другой не может ничего сделать, если ты не позаботишься и не установишь цены своим государским повелением».
Но одною этою деятельностью не мог ограничиться Иосиф; и в княжение Василия он должен был вести сильную борьбу с своими врагами. Мы видели, что при Иоанне III, во время борьбы с ересью жидовствующих, Иосиф, провозглашая необходимость строгих мер против еретиков, навлек на себя ненависть многих и сильных людей. Вопрос об этих мерах продолжался и при Василии: противники их, в челе которых находился инок Вассиан Косой, т.е. князь Василий Патрикеев, начали опять настаивать, что кающихся еретиков должно выпустить из заточения; Иосиф твердо стоял при прежнем своем мнении и, выставляя примеры строгости к виновным из Ветхого и Нового заветов, писал великому князю: «Молим тебя, государь, чтоб ты своим царским судом искоренил тот злой плевел еретический вконец». Старцы Кириллова и всех вологодских монастырей написали колкое опровержение этому мнению, и церковные историки догадываются, что опровержение написано Вассианом. Великий князь принял мнение Иосифа; однако враги последнего не были низложены окончательно; Вассиан переехал в Москву, приблизился опять ко двору и действовал иногда с успехом против Иосифа.
Вассиан, по свидетельству одного из современников, враждовал много на Иосифа и хотел разорить монастырь его. Вассиан хотел этого вследствие старинной борьбы, вследствие противоположности убеждений; по другим побуждениям хотел разорить Иосифов монастырь удельный князь Федор Борисович волоколамский. Но пусть сам Иосиф расскажет нам о притеснениях, которые монастырь его терпел от удельного князя: «Князь Федор Борисович во все вступается: что бог пошлет нам, в том воли не дает; иное даром просит, другое в полцены берет; если его не послушаем, то хочет кнутом бить чернецов, а на меня бранится. И мы боялись его, давали ему все, что благочестивые люди дарили монастырю, — коней, доспехи, платье; но он захотел еще денег и начал присылать за ними-мы ему послали шестьдесят рублей; прислал просить еще-послали еще сорок рублей, и эти деньги уже десять лет за ним; мы вздумали было послать попросить их назад, а он нашего посланца, монаха Герасима Черного, хотел кнутом высечь да денег не отдал. Все, что ни пришлют на милостыню или на помин по усопших, все хочет, чтоб у него было; прислал князь Семен Бельский полтораста коп грошей на помин родителей, и князь Федор сейчас же прислал к нам просить этих грошей; купили мы на полтораста рублей жемчугу на ризы и на епитрахиль-и князь Федор прислал жемчугу просить. К чернецам нашим подсылал говорить: „Которые из них хотят идти от Иосифа в мою отчину, тех берусь покоить; а которые не хотят и заодно с Иосифом, от тех оборонюсь; голову Павла если не изобью кнутом, то не буду я сын князя Бориса Васильевича“. И вот некоторые чернецы побежали из монастыря. Увидавши, что князь Федор решился разорить монастырь, я хотел было уже бежать из него и объявил об этом братии; но братия стала мне говорить: „Бог взыщет на твоей душе, если церковь Пречистыя и монастырь будут пусты, потому что монастырь Пречистая устроила, а не князь Федор; мы отдали все имение свое Пречистой да тебе в надежде, что будешь нас покоить до смерти, а по смерти поминать; сколько было у нас силы, и мы ее истощили в монастырских работах; а теперь, как нет больше ни имения, ни сил, ты нас хочешь покинуть! Тебе известно, что нам у князя Федора жить нельзя, он и при тебе нас хочет грабить и кнутом бить; знаешь сам хорошо, как князь Федор на Возмище, в Селижарове и в Левкиеве монастыре не оставил ничего денег в казне, и у нас ничего же не оставит; но в тех монастырях чернецы, постригаясь, оставляют имение при себе и тем живут; а мы, постригшись, отдали все Пречистой да тебе“. Я побоялся осуждения от бога и не посмел покинуть монастырь, предать его на расхищение. Мы били челом самым сильным у князя людям, чтоб просили его жаловать нас, а не грабить; но они отвечали: волен государь в своих монастырях: хочет жалует, хочет грабит. Тогда я бил челом государю православному самодержцу великому князю всея Руси, чтоб пожаловал монастырь Пречистыя, избавил от насильств князя Федора; а не пожалует государь, то всем пойти розно, и монастырю запустеть. Государь князь великий не просто дело сделал, думал с князьями и боярами и, поговоря с преосвященным Симоном митрополитом и со всем освященным собором, по благословению и по совету всех их монастырь и меня грешного с братиею взял в великое свое государство и не велел князю Федору ни во что вступаться. После этого жили мы в покое и в тишине два года». По прошествии этих двух лет гроза поднялась снова, потому что князь Федор не хотел отказаться от надежды получить в свои руки опять Иосифов монастырь; с тремя приближенными к себе людьми он придумал, что нет для этого другого средства, как действовать чрез архиепископа новгородского, к епархии которого, по старинному политическому разделению, принадлежала Волоколамская область; и вот по внушениям князя Федора новгородский владыка Серапион послал на Иосифа отлучительную от священства грамоту в самый великий пост. Поступок этот произвел сильное волнение; при дворе волоцкого князя торжествовали, начали говорить: «Достали мы Иосифов монастырь: владыка наш замел не одним Иосифом, замел и Москвою». Но в Москве спешили показать, что ее трудно замести уделом: Серапион новгородский был вызван в Москву, лишен епархии и сослан в Троицкий монастырь за то, что без обсылки с великим князем и митрополитом отлучил Иосифа, который перешел от волоцкого князя по согласию великого князя и митрополита. Дело это произвело сильное впечатление, стало предметом толков; у Иосифа было много врагов, и ему дали знать, что на Москве многие люди говорят: лучше было бы Иосифу оставить монастырь и пойти прочь, чем бить челом великому князю; вследствие этого Иосиф счел за нужное написать длинное оправдательное послание с подробным изложением всего дела; ученик его, Нил Полев, также писал в защиту учителя.
Иосиф умер в 1515 году; Вассиан Косой пережил его и продолжал борьбу с его преданиями. К этой старинной борьбе, ведущей начало из времен Иоанна III, присоединяется при Василии дело знаменитого Максима Грека. В год смерти Иосифа великий князь Василий отправил Василья Копыла на Афонскую гору с грамотою к проту и всем игуменам и монахам 18 монастырей святогорских с просьбою прислать на время в Москву из Ватопедского монастыря старца Савву, переводчика книжного. Игумен этого монастыря отвечал, что Савва не может отправиться по старости и болезни в ногах, но что вместо него Ватопед посылает другого инока, Максима, искусного и годного к толкованию и переводу всяких книг церковных и так называемых еллинских. Максим, албанский грек из города Арты, прежде пострижения своего на Ватопеде путешествовал по Европе, учился в Париже, Флоренции, Венеции. В такие-то руки досталось богатое собрание греческих рукописей, хранившееся в московской великокняжеской библиотеке и остававшееся без употребления по недостатку сведущих людей. К сожалению, Максим, зная основательно языки-греческий и латинский, не мог в той же степени владеть славяно-русским, которым начал заниматься уже по отправлении своем в Москву; несмотря на то, однако, он успел оказать важные услуги русскому просвещению в XVI веке. Прежде всего он занялся переводом толкования на псалтирь; он переводил его с греческого на латинский язык, а уже с латинского на славянский переводили двое русских толмачей. После этого перевода Максиму поручено было исправление богослужебных книг, наполненных грубыми ошибками переписчиков; потом он перевел толкования Златоуста на евангелие св. Матфея и Иоанна, толкования на книгу деяний апостольских; впоследствии он перевел псалтирь с греческого на русский язык. Но этим не ограничивались труды Максима: мы видели, как в предшествовавшее время умножились сочинения апокрифические, жадно принимаемые людьми, хотящими получить подробнейшие известия о предметах первой важности, предметах религиозных, но не имеющих средств отличать истинное от ложного, верующих всему, что написано; отсюда Максим должен был вооружиться против апокрифических сочинений и против разных суеверий, распространявшихся из книг и устно при отсутствии просвещения: так, он писал опровержение Папиева повествования о Иуде-предателе; сказание к глаголющим, яко во всю светлую неделю солнце, не заходя, стояло; опровержение Афродитиановой повести о Рождестве Христовом; здесь в начале разбора Максим выставляет три правила для проверки книг: 1) написана ли книга писателем благоверным и известным в церкви? 2) согласна ли она с богодухновенным писанием? 3) согласна ли во всем сама с собою? Максим написал также слово «На безумную прелесть и богомерзкую мудрствующих, яко погребения для утопленного и убитого бывают плодотлители и стужи земных прозябений»; наконец, Максим должен был более всего вооружиться против распространившейся в его время страсти к астрологии, против веры в судьбу, или колесо фортуны; Максим утверждает, что все устроивается промыслом божиим, а не звездами, не звездодвижным колесом счастия. О степени просвещения современников Максима лучше всего свидетельствует сочинение последнего о смысле слов, обыкновенно помещаемых на иконах богородицы; он должен был толковать, что эти греческие слова значат: матерь божия, а не Марфа, не Мирфу, «якоже нецыи всуе непщуют».
Нет ничего удивительного, что ученый греческий инок должен был сойтись с иноком русским, который славился также своим относительным просвещением, — с знаменитым князем Патрикеевым, Вассианом Косым. Иоанн III обвинял Патрикеева в высокоумии: действительно, он позволял себе смелые отзывы о явлениях, которые ему не нравились; обвиняя современное ему общество в невежестве, он осмеливался не признавать правильными его приговоров относительно нравственного достоинства известных лиц, не хотел признавать высокого нравственного и религиозного значения в человеке, если он, по его мнению, был необразован и низкого происхождения. Таков был опасный союзник Максима! Вассиан и Максим сошлись во мнении о важном вопросе, разделявшем русское духовенство, — в вопросе, прилично ли владеть монастырям селами. Будучи учеником Нила Сорского, Вассиан настаивал на отрицательном решении этого вопроса. До нас дошло сочинение, по всем вероятностям принадлежащее Вассиану; здесь говорится: «Где в евангельских, апостольских и отеческих преданиях велено инокам села многонародные приобретать и порабощать крестьян братии, с них неправедно серебро и золото собирать. Вшедши в монастырь, не перестаем чужое себе присваивать всяческим образом, села, имения то с бесстыдным ласкательством выпрашиваем у вельмож, то покупаем. Вместо того чтоб безмолвствовать и рукоделием питаться, беспрестанно разъезжаем по городам; смотрим в руки богачей, ласкаем, раболепно угождаем им, чтоб выманить или деревнишку, или серебришко. Господь повелевает раздавать милостыню нищим, а мы братьев наших убогих, живущих в селах наших, различным образом оскорбляем, если не могут заплатить-коровку и лошадку отнимаем, самих же с женами и детьми, как оскверненных, далеко от своих пределов отгоняем, некоторых же, светской власти предавши, доводим до конечного истребления, обижаем, грабим, продаем христиан, нашу братью, бичом их истязуем без милости как зверей диких. Считающие себя чудотворцами повелевают нещадно мучить крестьян, не отдающих монастырских долгов, только не внутри монастыря, а перед воротами: думают, что вне монастыря не грех казнить христианина!.. Не развращаю я христолюбивых князей словом божиим, но преступники заповедей божиих, последующие человеческим преданиям и языческим обычаям, те соблазняют и смущают людей божиих. Вы говорите, что я один заступаюсь за еретиков беззаконно; но если бы был у вас здравый разум и суд праведный, то уразумели бы, что не еретическую злобу защищаю, но о спасителевой заповеди и правильном учении побораю, ибо утверждаю, что надобно наказывать еретиков, но не казнить смертию. Скажите нам, которого из древних еретиков или мечом убили, или огнем сожгли, или в глубине утопили? Не всех ли святые отцы собором анафеме предавали, а благочестивые цари заточали?»
Максим также настаивал на незаконности владения монастырей селами в сочинениях своих: «Повесть страшна и достопамятна», где приводил в пример убожество иноков картузианских, и в «Беседе актимона (нестяжательного) с филоктимоном (любостяжательным)».
Вассиан и Максим не могли дать торжества своему мнению: сопротивление разводу великого князя лишило их его благосклонности, после чего они были обвинены в церковных преступлениях. В переводах Максимовых нашли неправильные выражения и осудили переводчика; сперва заточили его в Иосифов Волоколамский монастырь, где он терпел большую нужду, потом в Тверской Отроч, где он имел возможность читать и писать. Одним из обвинений на Максима было то, что он укорял русские монастыри за владение селами; другим, что укорял московских митрополитов, зачем они поставляются без благословения патриарха константинопольского. В суде над Вассианом первый укор составлял главное содержание обвинения. Максим три раза повергался пред судившим его собором, умоляя о помиловании ради милости божией, ради немощей человеческих, со слезами просил простить ему ошибки, вкравшиеся в его книги. Иначе вел себя на соборе Вассиан, который не признал ошибочным ни одного из своих мнений; его также заточили в Иосифов Волоколамский монастырь.
Таким образом, мнение Иосифа Волоцкого продолжало торжествовать: монастыри продолжали владеть землями и отдавать их в поместья и в оброчное содержание разным лицам. Касательно содержания монастырей любопытна грамота великого князя Василия женскому Успенскому Владимирскому монастырю: игуменья, старицы, пять священников и два диакона били челом, что у них во владении волость да село, но доходу с них мало, прожить нечем, так великий князь купил бы у них эту волость и село, а деньги велел бы отдать в рост (денги велети им водити в людех в ростех). Великий князь купил волость и село за 2142 рубля; эти деньги велел своим дьякам давать в рост по гривне с рубля и ростовые деньги отдавать в монастырь: игуменье — 10 рублей денег, 50 четвертей ржи, 50 четвертей овса, 10 пудов соли; каждой старице-по полтора рубля денег, по 12 четвертей ржи, по 12 четвертей овса, по три пуда соли; священнику-по 10 рублей денег, по 30 четвертей ржи, по стольку же четвертей овса и по 10 пудов соли; дьякону-по 6 рублей, по 20 четвертей ржи, по стольку же овса и по 6 пудов соли. Относительно быта монастырей во времена Василия замечательна уставная грамота новгородского архиепископа Макария Духовскому монастырю: владыка предписывает держать в монастыре священника и дьякона черных да десять братьев; кроме обычных служб в воскресенье, понедельник, середу, пятницу и в праздничные дни петь молебны о здравии и спасении великого князя и великой княгини, чтоб им господь бог послал детей, также об устроении земском и о всем православном христианстве, братии быть всей у молебнов. По понедельникам, середам и пятницам после вечерни петь панихиды за усопших. В келии игумен у себя не ест и гостей не кормит и не пирует с ними: кормить ему и потчивать гостей в трапезе или в келарской; игумен снабжает братию одеждою, обувью и всякими келейными вещами, по преданиям общежительным; держит келаря, казначея да братьев трех или четырех соборных и с ними всякий чин исполняет, о прочих братиях вседумно печется, всякие доходы и расходы ведает, мятежников церковных и бесчинников монастырских наказывает. Без игуменского благословения брат из монастыря не выходит; мирские люди к старцам в келии не ходят; игумен держит у себя келейника-чернеца или двух, мирянина держать не может; молодым людям у игумена и старцев не жить, слуг держать за монастырем. Епископы доносили о состоянии монастырей митрополиту и великому князю; до нас дошло подобное донесение новгородского владыки, замечательное по обращению к великому князю: «Благородному и христолюбивому и вседержавному царю и государю великому князю, всея Руси самодержцу: занеже, государь, от вышней божией десницы поставлен ты самодержцем и государем всея Русии, тебя, государя, бог вместо себя избрал на земле и на свой престол, вознесши, посадил, тебе поручил милость и живот всего великого православия, то нам следует по царскому твоему остроумию и богопреданной премудрости обращаться к тебе как государю и самодержцу царю». Архиепископу Макарию большинство новгородских монастырей были обязаны введением общего жития; до него, говорит летопись, общины были только в больших монастырях, а в прочих каждый монах жил особо в своей келье и «был одержим всякими житейскими печалями»; в лучших монастырях было чернецов по шести или по семи, а в других-по два и по три. Но когда Макарий ввел общее житие, то братия начала умножаться: где было прежде два или три монаха, там явилось их по 12 и 15; где прежде было шесть или семь, там стало по 20, 30, 40. Только два значительных монастыря в Новгороде отказались учредить у себя общину, и владыка сказал их игумнам: «По делам вашим мзду приимете от бога». Важно было также распоряжение Макария насчет женских монастырей: он вывел из них игумнов и дал игуменей для благочиния. В княжение Василия была перепись духовенства для взимания митрополичьей дани: митрополит Даниил приговорил с великим князем послать во всю митрополию детей боярских митрополичьих и велеть им переписать у всех церквей приходы, сколько у какой церкви в приходе детей боярских, людей их и крестьянских вытей; которые церкви приходом скудны, у таких священникам полегчить, а которые окажутся приходом обильны, у тех на священников дани прибавить.
Но в то время как плоды европейской гражданственности принимались, хотя медленно и слабо, в Московском государстве, русские люди, двигаясь по-прежнему на северо-восток, продолжали полагать среди здешних лесов, среди дикого их народонаселения основу гражданственности-христианство, и Герберштейн, который так часто смотрит с черной стороны на Московию, не мог, однако, не заметить, что и в его время русские иноки отправлялись в разные страны на север и восток, преодолевая на пути величайшие трудности, терпя голод, подвергая опасности жизнь, — все это с одною целию-распространить христианство. Описывая Пермь, тот же Герберштейн говорит, что здесь и после Стефановой проповеди остается в лесах еще много язычников; но монахи, туда отправляющиеся, не перестают отрывать их от прежних заблуждений. Пустынник Феодорит крестил кольских лопарей; Трифон распространял христианство у лопарей, живших на реке Печенге.
В истории русской церкви времен Василиевых сосредоточивают на себе наше внимание два знаменитых лица: одно уже известное нам-Иосиф Волоколамский, другое-Максим Грек. Восшествие на престол Василия обеспечивало для Иосифа торжество над ересью и обещало постоянное покровительство верховной власти. Мы уже видели, что Иосиф был еще более муж дела, чем слова, был достойный преемник тех знаменитых подвижников, которые собственным примером поддерживали христианскую деятельность в областях Московского государства. Нуждался ли крестьянин в семенах для посева, терял домашний скот, земледельческие орудия-приходил к Иосифу, и тот снабжал его всем нужным. Во время голода в Волоколамской области поселяне стекались в монастырь к Иосифу, который кормил около семисот человек кроме детей, построил подле монастыря странноприимницу с церковию, велел здесь покоить больных, кормить бедных, поставил особого строителя. Когда истощились собственные средства монастыря, Иосиф делал займы и кормил бедных; увещевал и дмитровского князя Юрия Ивановича позаботиться о людях, страдавших от голода: «Бога ради и пречистой богородицы, пожалуй, государь, попекись о православном христианстве, о своем отечестве, подобно древним православным царям и князьям, которые заботились о своих подданных во время голода: который государь имел у себя много хлеба, раздавал его неимущим или приказывал продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами, как надобно, полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий князь Василий Иванович всея Руси. Если ты распорядишься так в своем государстве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди мрут с голоду, а, кроме тебя, некому этой беде пособить; никто другой не может ничего сделать, если ты не позаботишься и не установишь цены своим государским повелением».
Но одною этою деятельностью не мог ограничиться Иосиф; и в княжение Василия он должен был вести сильную борьбу с своими врагами. Мы видели, что при Иоанне III, во время борьбы с ересью жидовствующих, Иосиф, провозглашая необходимость строгих мер против еретиков, навлек на себя ненависть многих и сильных людей. Вопрос об этих мерах продолжался и при Василии: противники их, в челе которых находился инок Вассиан Косой, т.е. князь Василий Патрикеев, начали опять настаивать, что кающихся еретиков должно выпустить из заточения; Иосиф твердо стоял при прежнем своем мнении и, выставляя примеры строгости к виновным из Ветхого и Нового заветов, писал великому князю: «Молим тебя, государь, чтоб ты своим царским судом искоренил тот злой плевел еретический вконец». Старцы Кириллова и всех вологодских монастырей написали колкое опровержение этому мнению, и церковные историки догадываются, что опровержение написано Вассианом. Великий князь принял мнение Иосифа; однако враги последнего не были низложены окончательно; Вассиан переехал в Москву, приблизился опять ко двору и действовал иногда с успехом против Иосифа.
Вассиан, по свидетельству одного из современников, враждовал много на Иосифа и хотел разорить монастырь его. Вассиан хотел этого вследствие старинной борьбы, вследствие противоположности убеждений; по другим побуждениям хотел разорить Иосифов монастырь удельный князь Федор Борисович волоколамский. Но пусть сам Иосиф расскажет нам о притеснениях, которые монастырь его терпел от удельного князя: «Князь Федор Борисович во все вступается: что бог пошлет нам, в том воли не дает; иное даром просит, другое в полцены берет; если его не послушаем, то хочет кнутом бить чернецов, а на меня бранится. И мы боялись его, давали ему все, что благочестивые люди дарили монастырю, — коней, доспехи, платье; но он захотел еще денег и начал присылать за ними-мы ему послали шестьдесят рублей; прислал просить еще-послали еще сорок рублей, и эти деньги уже десять лет за ним; мы вздумали было послать попросить их назад, а он нашего посланца, монаха Герасима Черного, хотел кнутом высечь да денег не отдал. Все, что ни пришлют на милостыню или на помин по усопших, все хочет, чтоб у него было; прислал князь Семен Бельский полтораста коп грошей на помин родителей, и князь Федор сейчас же прислал к нам просить этих грошей; купили мы на полтораста рублей жемчугу на ризы и на епитрахиль-и князь Федор прислал жемчугу просить. К чернецам нашим подсылал говорить: „Которые из них хотят идти от Иосифа в мою отчину, тех берусь покоить; а которые не хотят и заодно с Иосифом, от тех оборонюсь; голову Павла если не изобью кнутом, то не буду я сын князя Бориса Васильевича“. И вот некоторые чернецы побежали из монастыря. Увидавши, что князь Федор решился разорить монастырь, я хотел было уже бежать из него и объявил об этом братии; но братия стала мне говорить: „Бог взыщет на твоей душе, если церковь Пречистыя и монастырь будут пусты, потому что монастырь Пречистая устроила, а не князь Федор; мы отдали все имение свое Пречистой да тебе в надежде, что будешь нас покоить до смерти, а по смерти поминать; сколько было у нас силы, и мы ее истощили в монастырских работах; а теперь, как нет больше ни имения, ни сил, ты нас хочешь покинуть! Тебе известно, что нам у князя Федора жить нельзя, он и при тебе нас хочет грабить и кнутом бить; знаешь сам хорошо, как князь Федор на Возмище, в Селижарове и в Левкиеве монастыре не оставил ничего денег в казне, и у нас ничего же не оставит; но в тех монастырях чернецы, постригаясь, оставляют имение при себе и тем живут; а мы, постригшись, отдали все Пречистой да тебе“. Я побоялся осуждения от бога и не посмел покинуть монастырь, предать его на расхищение. Мы били челом самым сильным у князя людям, чтоб просили его жаловать нас, а не грабить; но они отвечали: волен государь в своих монастырях: хочет жалует, хочет грабит. Тогда я бил челом государю православному самодержцу великому князю всея Руси, чтоб пожаловал монастырь Пречистыя, избавил от насильств князя Федора; а не пожалует государь, то всем пойти розно, и монастырю запустеть. Государь князь великий не просто дело сделал, думал с князьями и боярами и, поговоря с преосвященным Симоном митрополитом и со всем освященным собором, по благословению и по совету всех их монастырь и меня грешного с братиею взял в великое свое государство и не велел князю Федору ни во что вступаться. После этого жили мы в покое и в тишине два года». По прошествии этих двух лет гроза поднялась снова, потому что князь Федор не хотел отказаться от надежды получить в свои руки опять Иосифов монастырь; с тремя приближенными к себе людьми он придумал, что нет для этого другого средства, как действовать чрез архиепископа новгородского, к епархии которого, по старинному политическому разделению, принадлежала Волоколамская область; и вот по внушениям князя Федора новгородский владыка Серапион послал на Иосифа отлучительную от священства грамоту в самый великий пост. Поступок этот произвел сильное волнение; при дворе волоцкого князя торжествовали, начали говорить: «Достали мы Иосифов монастырь: владыка наш замел не одним Иосифом, замел и Москвою». Но в Москве спешили показать, что ее трудно замести уделом: Серапион новгородский был вызван в Москву, лишен епархии и сослан в Троицкий монастырь за то, что без обсылки с великим князем и митрополитом отлучил Иосифа, который перешел от волоцкого князя по согласию великого князя и митрополита. Дело это произвело сильное впечатление, стало предметом толков; у Иосифа было много врагов, и ему дали знать, что на Москве многие люди говорят: лучше было бы Иосифу оставить монастырь и пойти прочь, чем бить челом великому князю; вследствие этого Иосиф счел за нужное написать длинное оправдательное послание с подробным изложением всего дела; ученик его, Нил Полев, также писал в защиту учителя.
Иосиф умер в 1515 году; Вассиан Косой пережил его и продолжал борьбу с его преданиями. К этой старинной борьбе, ведущей начало из времен Иоанна III, присоединяется при Василии дело знаменитого Максима Грека. В год смерти Иосифа великий князь Василий отправил Василья Копыла на Афонскую гору с грамотою к проту и всем игуменам и монахам 18 монастырей святогорских с просьбою прислать на время в Москву из Ватопедского монастыря старца Савву, переводчика книжного. Игумен этого монастыря отвечал, что Савва не может отправиться по старости и болезни в ногах, но что вместо него Ватопед посылает другого инока, Максима, искусного и годного к толкованию и переводу всяких книг церковных и так называемых еллинских. Максим, албанский грек из города Арты, прежде пострижения своего на Ватопеде путешествовал по Европе, учился в Париже, Флоренции, Венеции. В такие-то руки досталось богатое собрание греческих рукописей, хранившееся в московской великокняжеской библиотеке и остававшееся без употребления по недостатку сведущих людей. К сожалению, Максим, зная основательно языки-греческий и латинский, не мог в той же степени владеть славяно-русским, которым начал заниматься уже по отправлении своем в Москву; несмотря на то, однако, он успел оказать важные услуги русскому просвещению в XVI веке. Прежде всего он занялся переводом толкования на псалтирь; он переводил его с греческого на латинский язык, а уже с латинского на славянский переводили двое русских толмачей. После этого перевода Максиму поручено было исправление богослужебных книг, наполненных грубыми ошибками переписчиков; потом он перевел толкования Златоуста на евангелие св. Матфея и Иоанна, толкования на книгу деяний апостольских; впоследствии он перевел псалтирь с греческого на русский язык. Но этим не ограничивались труды Максима: мы видели, как в предшествовавшее время умножились сочинения апокрифические, жадно принимаемые людьми, хотящими получить подробнейшие известия о предметах первой важности, предметах религиозных, но не имеющих средств отличать истинное от ложного, верующих всему, что написано; отсюда Максим должен был вооружиться против апокрифических сочинений и против разных суеверий, распространявшихся из книг и устно при отсутствии просвещения: так, он писал опровержение Папиева повествования о Иуде-предателе; сказание к глаголющим, яко во всю светлую неделю солнце, не заходя, стояло; опровержение Афродитиановой повести о Рождестве Христовом; здесь в начале разбора Максим выставляет три правила для проверки книг: 1) написана ли книга писателем благоверным и известным в церкви? 2) согласна ли она с богодухновенным писанием? 3) согласна ли во всем сама с собою? Максим написал также слово «На безумную прелесть и богомерзкую мудрствующих, яко погребения для утопленного и убитого бывают плодотлители и стужи земных прозябений»; наконец, Максим должен был более всего вооружиться против распространившейся в его время страсти к астрологии, против веры в судьбу, или колесо фортуны; Максим утверждает, что все устроивается промыслом божиим, а не звездами, не звездодвижным колесом счастия. О степени просвещения современников Максима лучше всего свидетельствует сочинение последнего о смысле слов, обыкновенно помещаемых на иконах богородицы; он должен был толковать, что эти греческие слова значат: матерь божия, а не Марфа, не Мирфу, «якоже нецыи всуе непщуют».
Нет ничего удивительного, что ученый греческий инок должен был сойтись с иноком русским, который славился также своим относительным просвещением, — с знаменитым князем Патрикеевым, Вассианом Косым. Иоанн III обвинял Патрикеева в высокоумии: действительно, он позволял себе смелые отзывы о явлениях, которые ему не нравились; обвиняя современное ему общество в невежестве, он осмеливался не признавать правильными его приговоров относительно нравственного достоинства известных лиц, не хотел признавать высокого нравственного и религиозного значения в человеке, если он, по его мнению, был необразован и низкого происхождения. Таков был опасный союзник Максима! Вассиан и Максим сошлись во мнении о важном вопросе, разделявшем русское духовенство, — в вопросе, прилично ли владеть монастырям селами. Будучи учеником Нила Сорского, Вассиан настаивал на отрицательном решении этого вопроса. До нас дошло сочинение, по всем вероятностям принадлежащее Вассиану; здесь говорится: «Где в евангельских, апостольских и отеческих преданиях велено инокам села многонародные приобретать и порабощать крестьян братии, с них неправедно серебро и золото собирать. Вшедши в монастырь, не перестаем чужое себе присваивать всяческим образом, села, имения то с бесстыдным ласкательством выпрашиваем у вельмож, то покупаем. Вместо того чтоб безмолвствовать и рукоделием питаться, беспрестанно разъезжаем по городам; смотрим в руки богачей, ласкаем, раболепно угождаем им, чтоб выманить или деревнишку, или серебришко. Господь повелевает раздавать милостыню нищим, а мы братьев наших убогих, живущих в селах наших, различным образом оскорбляем, если не могут заплатить-коровку и лошадку отнимаем, самих же с женами и детьми, как оскверненных, далеко от своих пределов отгоняем, некоторых же, светской власти предавши, доводим до конечного истребления, обижаем, грабим, продаем христиан, нашу братью, бичом их истязуем без милости как зверей диких. Считающие себя чудотворцами повелевают нещадно мучить крестьян, не отдающих монастырских долгов, только не внутри монастыря, а перед воротами: думают, что вне монастыря не грех казнить христианина!.. Не развращаю я христолюбивых князей словом божиим, но преступники заповедей божиих, последующие человеческим преданиям и языческим обычаям, те соблазняют и смущают людей божиих. Вы говорите, что я один заступаюсь за еретиков беззаконно; но если бы был у вас здравый разум и суд праведный, то уразумели бы, что не еретическую злобу защищаю, но о спасителевой заповеди и правильном учении побораю, ибо утверждаю, что надобно наказывать еретиков, но не казнить смертию. Скажите нам, которого из древних еретиков или мечом убили, или огнем сожгли, или в глубине утопили? Не всех ли святые отцы собором анафеме предавали, а благочестивые цари заточали?»
Максим также настаивал на незаконности владения монастырей селами в сочинениях своих: «Повесть страшна и достопамятна», где приводил в пример убожество иноков картузианских, и в «Беседе актимона (нестяжательного) с филоктимоном (любостяжательным)».
Вассиан и Максим не могли дать торжества своему мнению: сопротивление разводу великого князя лишило их его благосклонности, после чего они были обвинены в церковных преступлениях. В переводах Максимовых нашли неправильные выражения и осудили переводчика; сперва заточили его в Иосифов Волоколамский монастырь, где он терпел большую нужду, потом в Тверской Отроч, где он имел возможность читать и писать. Одним из обвинений на Максима было то, что он укорял русские монастыри за владение селами; другим, что укорял московских митрополитов, зачем они поставляются без благословения патриарха константинопольского. В суде над Вассианом первый укор составлял главное содержание обвинения. Максим три раза повергался пред судившим его собором, умоляя о помиловании ради милости божией, ради немощей человеческих, со слезами просил простить ему ошибки, вкравшиеся в его книги. Иначе вел себя на соборе Вассиан, который не признал ошибочным ни одного из своих мнений; его также заточили в Иосифов Волоколамский монастырь.
Таким образом, мнение Иосифа Волоцкого продолжало торжествовать: монастыри продолжали владеть землями и отдавать их в поместья и в оброчное содержание разным лицам. Касательно содержания монастырей любопытна грамота великого князя Василия женскому Успенскому Владимирскому монастырю: игуменья, старицы, пять священников и два диакона били челом, что у них во владении волость да село, но доходу с них мало, прожить нечем, так великий князь купил бы у них эту волость и село, а деньги велел бы отдать в рост (денги велети им водити в людех в ростех). Великий князь купил волость и село за 2142 рубля; эти деньги велел своим дьякам давать в рост по гривне с рубля и ростовые деньги отдавать в монастырь: игуменье — 10 рублей денег, 50 четвертей ржи, 50 четвертей овса, 10 пудов соли; каждой старице-по полтора рубля денег, по 12 четвертей ржи, по 12 четвертей овса, по три пуда соли; священнику-по 10 рублей денег, по 30 четвертей ржи, по стольку же четвертей овса и по 10 пудов соли; дьякону-по 6 рублей, по 20 четвертей ржи, по стольку же овса и по 6 пудов соли. Относительно быта монастырей во времена Василия замечательна уставная грамота новгородского архиепископа Макария Духовскому монастырю: владыка предписывает держать в монастыре священника и дьякона черных да десять братьев; кроме обычных служб в воскресенье, понедельник, середу, пятницу и в праздничные дни петь молебны о здравии и спасении великого князя и великой княгини, чтоб им господь бог послал детей, также об устроении земском и о всем православном христианстве, братии быть всей у молебнов. По понедельникам, середам и пятницам после вечерни петь панихиды за усопших. В келии игумен у себя не ест и гостей не кормит и не пирует с ними: кормить ему и потчивать гостей в трапезе или в келарской; игумен снабжает братию одеждою, обувью и всякими келейными вещами, по преданиям общежительным; держит келаря, казначея да братьев трех или четырех соборных и с ними всякий чин исполняет, о прочих братиях вседумно печется, всякие доходы и расходы ведает, мятежников церковных и бесчинников монастырских наказывает. Без игуменского благословения брат из монастыря не выходит; мирские люди к старцам в келии не ходят; игумен держит у себя келейника-чернеца или двух, мирянина держать не может; молодым людям у игумена и старцев не жить, слуг держать за монастырем. Епископы доносили о состоянии монастырей митрополиту и великому князю; до нас дошло подобное донесение новгородского владыки, замечательное по обращению к великому князю: «Благородному и христолюбивому и вседержавному царю и государю великому князю, всея Руси самодержцу: занеже, государь, от вышней божией десницы поставлен ты самодержцем и государем всея Русии, тебя, государя, бог вместо себя избрал на земле и на свой престол, вознесши, посадил, тебе поручил милость и живот всего великого православия, то нам следует по царскому твоему остроумию и богопреданной премудрости обращаться к тебе как государю и самодержцу царю». Архиепископу Макарию большинство новгородских монастырей были обязаны введением общего жития; до него, говорит летопись, общины были только в больших монастырях, а в прочих каждый монах жил особо в своей келье и «был одержим всякими житейскими печалями»; в лучших монастырях было чернецов по шести или по семи, а в других-по два и по три. Но когда Макарий ввел общее житие, то братия начала умножаться: где было прежде два или три монаха, там явилось их по 12 и 15; где прежде было шесть или семь, там стало по 20, 30, 40. Только два значительных монастыря в Новгороде отказались учредить у себя общину, и владыка сказал их игумнам: «По делам вашим мзду приимете от бога». Важно было также распоряжение Макария насчет женских монастырей: он вывел из них игумнов и дал игуменей для благочиния. В княжение Василия была перепись духовенства для взимания митрополичьей дани: митрополит Даниил приговорил с великим князем послать во всю митрополию детей боярских митрополичьих и велеть им переписать у всех церквей приходы, сколько у какой церкви в приходе детей боярских, людей их и крестьянских вытей; которые церкви приходом скудны, у таких священникам полегчить, а которые окажутся приходом обильны, у тех на священников дани прибавить.