Страница:
Но едва минуло старшему малютке, Иоанну, три года, как отец его, великий князь Василий, занемог предсмертною болезнию. После выхода крымцев из московских областей, в сентябре 1533 года, Василий с женою и с детьми отправился в Троицкий монастырь к 25 числу, к празднику чудотворца Сергия; от Троицы поехал на Волок-Ламский, чтоб потешиться любимою своею забавою, охотою, и на дороге, в селе Озерецком, заболел: на левом стегне на сгибе показалась багровая болячка с булавочную головку. В первых числах октября великий князь приехал в Волоколамск уже в большом изнеможении; в тот же день он еще мог быть на пиру у одного из любимцев своих, тверского дворецкого Ивана Юрьевича Шигоны Поджогина; но на другой день с большою нуждою дошел до бани и за столом сидел в постельных хоромах также с нуждою. На следующий день была превосходная для охоты погода — великий князь не утерпел, послал за ловчими и поехал в село свое Колпь; дорогою охота была неудачна, и Василий все жаловался на боль. Приехавши в Колпь, он сел за стол, но сидел с нуждою; несмотря, однако, на это, послал к брату Андрею Ивановичу звать его на охоту и, когда тот приехал, отправился в поле с собаками, но ездил немного, не далее двух верст от села; возвратившись с охоты в Колпь, обедал вместе с братом и тут в последний раз сидел за столом; с этих пор он принимал немного пищи уже в постели. Видя усиление болезни, он послал за князем Михаилом Львовичем Глинским и за двумя лекарями своими, иностранцами Николаем и Феофилом. По совету с князем Глинским, который, как видно, был во всем опытен, лекаря начали прикладывать к болячке пшеничную муку с пресным медом и лук печеный; от этого болячка начала рдеть и загниваться. Прожив две недели в Колпи, великий князь захотел возвратиться в Волок; на лошади ехать он не мог, боярские дети и княжата несли его пешком на руках. В Волоке великий князь велел прикладывать мазь; стало выходить много гною, боль увеличилась, в груди начала чувствоваться тягость; лекаря дали ему чистительное, но это средство не помогло, аппетит пропал. Тогда великий князь послал стряпчего своего Мансурова и дьяка Меньшого Путятина тайно в Москву за духовною грамотою отца своего и за своею, которую написал перед отъездом в Новгород и Псков, в Москве не велел об этом сказывать никому, ни митрополиту, ни боярам. Когда грамоты были привезены, Василий велел прочитать их себе тайно от братьев, бояр и от князя Глинского, после чего свою духовную велел сжечь. Потом велел Путятину опять принести духовные грамоты, призвал Шигону Поджогина и советовался с ним и с Путятиным, кого из бояр допустить в думу о духовной и «кому приказать свой государев приказ»; из бояр на Волоке были тогда с великим князем: князь Димитрий Федорович Бельский князь Иван Васильевич Шуйский, князь Михайло Львович Глинский да двое дворецких-князь Кубенский и Шигона. Приехал брат Василиев, князь Юрий Иванович; но великий князь скрывал от него свою болезнь и не хотел, чтоб он долго оставался в Волоке, несмотря на все желание Юрия остаться; младший же брат, князь Андрей Иванович, остался при больном. Между тем из болячки вышло гною больше таза, вышел стержень больше полуторы пяди, но не весь; великий князь обрадовался, думал, что получит облегчение от болезни; начали прикладывать к болячке обыкновенную мазь, и опухоль опала. Когда приехал из Москвы боярин Михайло Юрьевич Захарьин, за которым посылали, то великий князь начал думать с боярами и с дьяками, как ему ехать в Москву, и приговорил ехать с Волока в любимый его Иосифов монастырь; поехал он в каптане, где была постлана постель; в каптане сидели с ним князь Шкурлятев и князь Палецкий, которые переворачивали его со стороны на сторону, потому что сам он двигаться не мог. Когда приехали в Иосифов монастырь, Шкурлятев и Палецкий взяли великого князя под руки и повели в церковь; здесь дьякон, начавши читать ектению за государя, не мог продолжать от слез, игумен и вся братия горько плакали и молились, великая княгиня с детьми, бояре и все люди рыдали. Когда начали обедню, великий князь вышел и лег на одре на паперти, где и слушал службу. Переночевав в монастыре, Василий поехал в Москву, а брата Андрея отпустил в его удел; решено было, что больной въедет в Москву тайно, потому что в это время здесь было много иноземцев и послов. 21 ноября великий князь приехал в подмосковное свое село Воробьеве и пробыл здесь два дня, страдая от жестокой болезни; митрополит, владыки, бояре, дети боярские приезжали навещать его. Василий приказал наводить мост на Москве-реке под Воробьевым, против Новодевичьего монастыря, потому что река еще не крепко стала, и на третий день выехал из Воробьева в каптане, запряженной двумя санниками (лошадьми, приученными ходить в санях), но, как скоро лошади начали входить на мост, мост обломился, каптану же дети боярские успели удержать от падения, обрезав гужи у санников. Больной должен был возвратиться назад, посердился на городничих, смотревших за строением моста, но опалы на них не положил; потом он уже въехал в Москву на пароме под Дорогомиловом. В тот же самый день приехал брат его, князь Андрей Иванович.
Расположившись в дворце, великий князь призвал к себе бояр — князя Василия Васильевича Шуйского, Михайлу Юрьевича Захарьина, Михайлу Семеновича Воронцова, казначея Петра Ивановича Головина, дворецкого Шигону-и велел при них писать духовную грамоту дьякам своим-Меньшому Путятину и Федору Мишурину; потом в думу о духовной грамоте к прежним боярам прибавил еще князя Ивана Васильевича Шуйского, Михайлу Васильевича Тучкова и князя Михайлу Львовича Глинского; последнего, поговоря с боярами, прибавил он потому, что он был родной дядя великой княгине Елене; в это же время приехал в Москву князь Юрий Иванович. По написании духовной Василий начал думать с митрополитом Даниилом, владыкою коломенским Вассианом и духовником своим, протопопом Алексеем, о пострижении, потому что давно была у него эта мысль; еще на Волоке он говорил духовнику и старцу Мисаилу Сукину: «Смотрите, не положите меня в белом платье; хотя и выздоровлю — нужды нет, мысль моя и сердечное желание обращены к иночеству»; и платье с Волока велел взять с собою в дорогу готовое; на пути приказывал Шигоне и Путятину то же самое, чтоб не положили его в белом платье. Тогда же великий князь тайно приобщался и маслом соборовался, а в субботу перед Николиным днем соборовался уже явно; на другой день в воскресенье велел приготовить себе служебные дары; когда дали знать, что их несут, встал с постели, опираясь на боярина Михайлу Юрьевича Захарьина, и сел в кресла; когда же вошел духовник с дарами, Василий стал на ноги, приобщился со слезами и лег в постелю, после чего, призвав к себе митрополита, братьев Юрия и Андрея, всех бояр, начал говорить: «Приказываю своего сына, великого князя Ивана, богу, пречистой богородице, святым чудотворцам и тебе, отцу своему, Даниилу, митрополиту всея Руси; даю ему свое государство, которым меня благословил отец мой; а вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко в своем слове, на чем вы мне крест целовали, о земском строении и о ратных делах против недругов моего сына и своих стойте сообща, чтоб православных христиан рука была высока над бусурманством; а вы, бояре, боярские дети и княжата, как служили нам, так служите и сыну моему, Ивану, на недругов все будьте заодно, христианство от недругов берегите, служите сыну моему прямо и неподвижно». Отпустивши братьев и митрополита, умирающий стал говорить боярам: «Знаете и сами, что государство наше ведется от великого князя Владимира киевского, мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре: так постойте, братья, крепко, чтоб мой сын учинился на государстве государем, чтоб была в земле правда и в вас розни никакой не было; приказываю вам Михайлу Львовича Глинского, человек он к нам приезжий; но вы не говорите, что он приезжий, держите его за здешнего уроженца, потому что он мне прямой слуга; будьте все сообща, дело земское и сына моего дело берегите и делайте заодно; а ты бы, князь Михайло Глинский, за сына моего Ивана, и за жену мою, и за сына моего князя Юрья кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал».
Великий князь очень скорбел и изнемогал, но боли не чувствовал; рана не увеличивалась, только дух от нее был тяжек. Василий призвал князя Михайлу Глинского, двоих лекарей своих, Николая и Феофила, и спрашивал у них, чего бы прикладывать к болячке или что бы такое пустить в рану, чтоб духу не было. Боярин Михайло Юрьевич Захарьин, утешая его, начал говорить: «Государь князь великий! Обождавши день-другой, когда тебе немного полегчеет, пустить бы водки в рану». Больной обратился к лекарю Николаю и сказал ему: «Брат Николай! Видел ты мое великое жалованье к себе: можно ли что-нибудь такое сделать, мазь или другое что, чтоб облегчить мою болезнь?» Николай отвечал: «Видел я, государь, к себе жалованье твое великое; если б можно, тело бы свое раздробил для тебя, но не вижу никакого средства, кроме помощи божией». Тогда великий князь сказал детям боярским и стряпчим своим: «Братья! Николай узнал мою болезнь: неизлечимая! Надобно братья, промышлять, чтоб душа не погибла навеки». Стряпчие и дети боярские заплакали горько, тихо для него, но, вышедши вон, громко зарыдали и были как мертвые. Больной забылся, во сне вдруг запел: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!», потом, проснувшись, начал говорить: «Как господу угодно, так пусть и будет, буди имя господне благословенно отныне и до века». 3 декабря, со вторника на среду, приказал духовнику держать наготове запасные дары. В это время пришел игумен троицкий Иоасаф, и великий князь сказал ему: «Помолись, отец, о земском строении и о сыне моем Иване и о моем согрешении: дал бог и великий чудотворец Сергий мне вашим молением и прошением сына Ивана; я крестил его у чудотворца, вручил его чудотворцу и на раку чудотворцеву его положил, вам сына своего на руки отдал; так молите бога, пречистую его матерь и великих чудотворцев о Иване, сыне моем, и жене горемычной; а ты, игумен, прочь не езди, из города вон не выезжай». В среду опять приобщился, с постели при этом встать уже не мог, но под плечи подняли его; после причастия поел немного. Потом призвал бояр-князей Василья и Ивана Шуйских, Воронцова, Михайлу Юрьевича, Тучкова, князя Михайлу Глинского, Шигону, Головкина, дьяков-Путятина и Мишурина, и были они у него от третьего часа до седьмого, все наказывал им о сыне, о устроении земском, как быть и править государством; когда все другие бояре ушли, остались трое: Михаил Юрьев, Глинский и Шигона-и были у него до самой ночи; им приказывал о великой княгине Елене, как ей без него быть, как к ней боярам ходить, и о всем им приказал, как без него царству строиться. Пришли братья-Юрий и Андрей-и начали принуждать больного, чтоб чего-нибудь поел; он велел подать миндальной каши и только к губам поднес. Братья вышли, но Андрея великий князь велел воротить и начал говорить ему, Юрьеву, Глинскому и Шигоне: «Вижу сам, что скоро должен умереть, хочу послать за сыном Иваном, благословить его крестом Петра-чудотворца, да хочу послать за женою, наказать ей, как ей быть после меня; но нет, не хочу посылать за сыном, мал он, а я лежу в такой болезни-испугается». Князь Андрей и бояре стали уговаривать его: «Государь князь великий! Пошли за сыном, благослови его и за великой княгиней пошли». Больной согласился. Брат великой княгини, князь Иван Глинский, принес ребенка на руках, за ним шла мама Аграфена Васильевна; великий князь благословил сына и наказал маме: «Смотри, Аграфена, от сына моего Ивана не отступай ни пяди!» Когда ребенка вынесли, ввели великую княгиню: едва могли удерживать ее брат великокняжеский Андрей Иванович и боярин Челяднин, билась и плакала горько. Великий князь утешал ее, говорил: «Жена! Перестань, не плачь, мне легче, не болит у меня ничего но благодарю бога»; и в самом деле он уже не чувствовал никакой боли. Когда Елена немного утихла, то начала говорить: «Государь князь великий! На кого меня оставляешь, кому детей приказываешь?» Василий отвечал: «Благословил я сына своего Ивана государством и великим княжением, а тебе написал в духовной грамоте, как писалось в прежних грамотах отцов наших и прародителей, как следует, как прежним великим княгиням шло». Елена просила, чтоб великий князь благословил и младшего сына-Юрия; Василий согласился, благословил его крестом Паисиевским, о вотчине же сказал: «Приказал я и в духовной грамоте написал, как следует». Хотел он поговорить с женою, как ей жить после него, но от ее крика не успел ни одного слова сказать; она не хотела выходить из комнаты, но от крика Василий принужден был насильно велеть ее вывести, поцеловавшись с нею в последний раз. После этого великий князь послал за владыкою коломенским Вассианом и старцем Мисаилом; спросил о кирилловском игумене, потому что прежде он думал постричься в Кирилловом монастыре, но ему сказали, что кирилловского игумена нет в Москве; тогда послал за троицким игуменом Иоасафом. В это время пришел к больному Даниил-митрополит, братья, все бояре и дети боярские; митрополит и владыка Вассиан стали говорить, чтоб великий князь послал за образом Владимирской богородицы и св. Николая Гостунского; образа принесли; великий князь послал Шигону к духовнику, чтоб тот принес из церкви дары служебные, и велел его спросить: «Бывал ли он при том, когда душа разлучается от тела?» Протопоп отвечал, что мало бывал. Тогда великий князь велел ему войти в комнату и стать против него, а стряпчему Федору Кучецкому велел стать с протопопом рядом, потому что Федор видел преставление отца его, великого князя Ивана; дьяку крестовому Данилу велел петь канон мученице Екатерине да канон на исход души и отходную велел себе говорить. Когда дьяк запел канон, больной немного забылся, потом проснулся и начал говорить, как будто видя видение: «Великая Христова мученица Екатерина, пора царствовать; так, госпожа, царствовать»; очнувшись совершенно, взял образ великомученицы Екатерины, приложился к нему и к мощам той же святой, которые принесли ему тогда; подозвал к себе боярина Михайлу Семеновича Воронцова, поцеловался с ним и простил его. Долго еще он лежал после того; духовник подошел, хотел ему дать причастие, но он сказал ему: «Видишь сам, что лежу болен, а в своем разуме; но когда станет душа от тела разлучаться, тогда мне дай дары; смотри же рассудительно, не пропусти времени». Потом, подождавши еще немного, подозвал к себе брата Юрия и сказал ему: «Помнишь, брат, как отца нашего великого князя Ивана не стало на другой день Дмитрова дни, в понедельник, немощь его томила день и ночь? И мне, брат, также смертный час и конец приближается». Подождавши еще немного, подозвал Даниила митрополита, владыку коломенского Вассиара, братьев, бояр и сказал: «Видите сами, что я изнемог и к концу приблизился, а желание мое давно было постричься; постригите меня». Митрополит и боярин Михаил Юрьевич хвалили это желание; но другое говорили князь Андрей Иванович, Михайло Семенович Воронцов и Шигона: «Князь великий Владимир киевский умер не в чернецах, а не сподобился ли праведного покоя? И иные великие князья не в чернецах преставились, а не с праведными ли обрели покой?» И был между ними спор большой. Великий князь подозвал к себе митрополита и сказал ему: «Исповедал я тебе, отец, всю свою тайну, что хочу монашества; чего так долежать? Сподоби меня облещись в монашеский чин, постриги меня». Потом, еще немного подождав, сказал: «Так ли мне, господин митрополит, лежать?» Начал креститься и говорить: «Аллилуия, аллилуия, слава тебе, боже!» Говорил также из икосов, слова выбирая. Конец его приближался, язык стал отниматься, но умирающий все просил пострижения, брал простыню и целовал ее; правая рука уже не могла подниматься, боярин Михаил Юрьевич поднимал ее ему, и Василий не переставал творить на лице крестное знамение, смотря вверх направо, на образ богородицы, висевший передним на стене. Тогда Даниил-митрополит послал старца Мисаила, велел принесть монашеское платье в комнату; отрицание же великий князь исповедал митрополиту еще в то время, когда приобщался в воскресенье, тогда еще сказал: «Если не дадут меня постричь, то на мертвого положите монашеское платье, потому что это давнее мое желание». Когда старец Мисаил пришел с платьем, то больной уже приближался к концу; митрополит, взявши епитрахиль, подал через великого князя троицкому игумену Иоасафу. Но князь Андрей Иванович и боярин Воронцов стали и тут противиться пострижению; тогда митрополит сказал князю: «Не будь на тебе нашего благословения ни в сей век, ни в будущий; хорош сосуд серебряный, а лучше позолоченный». Великий князь отходил; спешили совершить пострижение; близ умирающего стоял Шигона, который потом рассказывал, как дух вышел из него в виде тонкого облака.
Так скончался великий князь Василий, в монашестве Варлаам, 3 декабря 1533 года, с середы на четверг, в 12-й час ночи. Поднялся плач и рыдание неутешное во всех людях; митрополит и бояре унимали людей от плача, но голосов их было не слыхать; великая княгиня еще не знала о кончине мужа, потому-то бояре унимали людей от громкого плача, чтоб не было слышно в хоромах у Елены; митрополит, отведши братьев великого князя, Юрия и Андрея, в переднюю избу, взял с них присягу служить великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и его матери, великой княгине Елене, жить в своих уделах, стоять в правде, на чем целовали крест великому князю Василию, а государства под великим князем Иваном не хотеть и людей от него. не отзывать, против недругов, латинства и бусурменства стоять прямо, сообща, заодно; взята была также присяга с бояр, боярских детей и княжат. Исполнивши это дело, митрополит с удельными князьями и боярами отправился к великой княгине утешать ее, но Елена, увидав их, упала замертво и часа с два лежала без чувств.
У тела Васильева оставались в это время игумен троицкий Иоасаф и старец Мисаил Сукин; монахи Иосифова монастыря одевали покойника по иноческому образу, положили под него постель черную, тафтяную, принесли из Чудова монастыря одр и положили на него тело. Когда великий князь преставился, то дьяки его крестовые с протопопом начали служить заутреню, часы, каноны, как было при живом; по совершении этих служб пущен был народ прощаться: боярские дети, княжата, гости и всякие люди, и был плач большой между всеми. Утром на другой день, в четверг, митрополит велел звонить в большой колокол; бояре велели выкопать для покойного могилу подле отца и привезли гроб каменный; когда все было готово, монахи троицкие и иосифовские вынесли на головах тело при пении: «Святый боже». Когда снесли на площадь, то вопль народный заглушил звон колоколов; великую княгиню Елену вынесли в санях на себе дети боярские; подле нее шли двое князей Шуйских, Иван и Василий, боярин Воронцов, князь Михаил Глинский и боярыня княгиня Мстиславская.
Старую духовную грамоту великий князь сжег, как мы видели: она была написана еще до развода с первою женою; новая, предсмертная, также не дошла до нас; дошел только договор Василия с братом Юрием, написанный совершенно в старых формах, точно так же как был написан договор между ними еще при жизни отца, Иоанна III; Юрий по-прежнему обязался держать племянника Иоанна старшим братом и господином. Из приведенного рассказа о кончине Василия ясно можно усмотреть, однако, недоверчивость, которую питал великий князь к брату Юрию и которая объясняется просьбою Яганова и взаимно объясняет ее. Гораздо дружественнее были отношения великого князя к другому брату, Андрею; это могло зависеть как от характера Андрея, так преимущественно и от того, что он был младший и при жизни Юрия не мог и не имел выгоды предпринимать что-нибудь против великого князя и его сына, следовательно, не мог возбуждать такой подозрительности, как старший, Юрий, которому труднее было отказаться от недавних прав дядей пред племянниками; мы знаем о неприятных столкновениях великого князя с братьями Юрием, Димитрием, Семеном, но не знаем ничего о неприятностях с Андреем. Правление Василия обыкновенно называют продолжением правления Иоаннова-отзыв справедливый в том смысле, в каком правление Иоанна можно назвать продолжением правления князей предшествовавших. Издавна одно предание, одни стремления и цели передавались друг другу всеми князьями московскими и даже вообще всеми князьями Северной Руси; мало того, что эти князья имели одинакие цели, они употребляли обыкновенно одинакие средства для их достижения. Отсюда все эти князья поразительно похожи друг на друга, сливаются в один образ, являются для историка как один человек. Действительно ли было так, действительно ли все они были так похожи друг на друга? Ничто не мешает нам предполагать основного родового сходства в их характерах: кроме кровной передачи на образование одинаких характеров имела могущественное влияние самая одинаковость положения, одинаковость среды, в которой они все обращались, под впечатлениями которой они вырастали и скреплялись. Для каждого из них с самого нежного возраста выдвигались на первый план одни и те же, немногие, но важные предметы, на которых сосредоточивалось всеобщее внимание, о которых все говорило и при обращении с которыми издавна употреблялись одинакие приемы; в этих приемах заключалась единственная наука для молодых-мудрость дедов и отцов, переходившая по завещанию. Мы замечаем, что родовое сходство резко выражается в членах тех фамилий, которые сознают важность своего общественного положения, стараются сохранить эту важность, имеют известные, определенные нравственные и политические взгляды и начала, по которым стараются постоянно действовать. Итак, во всех князьях московских могло быть общее родовое сходство в характерах; хотя, с другой стороны, мы не имеем права отрицать и различия: при одинаковости общих взглядов и стремлений один князь мог при этих стремлениях обнаружить более смысла и решительности, другой — менее; но по характеру наших источников исторических мы не имеем достаточно средств подметить эти различия и определить характеры главных действующих лиц, правителей, ибо в памятниках редко исторические лица представляются мыслящими, чувствующими, говорящими перед нами-одним словом, живыми людьми; сами эти лица действуют большею частию молча, а другие люди, к ним близкие, знавшие их хорошо, ничего нам об них не говорят.
Признавая все важное значение деятельности Иоанна III, мы, однако, не сочли себя вправе резко отделять эту деятельность от деятельности предков Иоанновых, уменьшать в пользу одного князя заслуги целого ряда предшествовавших князей. В XVIII веке, при первых попытках обработки отечественной истории, легко было увлечься некоторыми громкими явлениями и смешать следствие с причиною, отсюда понятно, почему в XVIII веке могло образоваться мнение, что Иоанн III соединил до него раздробленную Россию в одно целое и свергнул татарское иго; но мы, зная, что соединение Северо-Восточной Руси началось с усиления Москвы, т.е. с Иоанна Калиты или, вернее, с брата его, Юрия Даниловича, и почти кончилось при Василии Темном, ибо при нем было последнее княжеское междоусобие; зная, что Иоанну III потому было так легко подчинить себе Новгород, что последний не мог получить помощи ни от одного уже князя Северо-Восточной Руси; зная все это, мы не можем уже сказать, что соединение раздробленной России есть дело Иоанна III; зная, что Димитрий Донской разбил Мамая и принужден был заплатить тяжелую дань Тохтамышу; зная в то же время, что Иоанн III не разбивал Ахмата, по смерти которого, однако, татары с Волги не приходили к Москве заданью, мы необходимо должны заключить о внутреннем постепенном ослаблении татар, должны заключить, что Димитрий Донской имел дело хотя с потрясенным, но еще довольно сильным телом, а Иоанн III имел дело с одною уже тенью. Событие остается по-прежнему на своем месте, зависимость от татар вполне прекратилась действительно в княжение Иоанна III; но мы не можем уже смешивать следствия с причиною: мы видим, что обширные размеры, в которых является деятельность Иоанна III, суть следствие деятельности его предшественников, что основания величия России были положены прежде Иоанна, но что за последним остается важная заслуга-уменье продолжать дело предшественников при новых условиях.
Не возвышая значения Иоанна III в ущерб значению предшественников его, мы не считаем себя также вправе возвышать или уменьшать значения Василия Иоанновича относительно значения отца его. Видим одно предание и один характер; все согласны, что Василий не был так счастлив, как Иоанн; это, разумеется, не может отнять достоинства у сына, ибо, чем больше препятствий, тем выше заслуга. Как господствующие черты характера замечаем в Василии необыкновенное постоянство, твердость в достижении раз предположенной цели, терпение, с каким он истощал все средства при достижении цели, важность которой он признал. Это видно в войнах казанских, в постоянстве усилия для овладения Смоленском, в постоянстве искания союза крымского и турецкого; верность раз принятым началам видна особенно в том, что как ни дорожил он приязнию крымского хана, однако ни за что не соглашался обязываться срочною посылкою определенной суммы денег в Крым, ибо это имело бы вид дани. Что же касается до ближайшего знакомства с характером Василия, то для этого мы имеем только один памятник; к сожалению, этот драгоценный памятник, изображающий нам Василия как живого человека, есть изображение Василия умирающего, изображение его предсмертных дней, которое мы привели во всей подробности. Само собою разумеется, что поведение человека в последние дни его жизни и именно при сознании, что это последние дни, как то было с Василием, не может дать нам вполне верного понятия о прежнем поведении человека; но мы должны воспользоваться тем, что у нас есть.
Расположившись в дворце, великий князь призвал к себе бояр — князя Василия Васильевича Шуйского, Михайлу Юрьевича Захарьина, Михайлу Семеновича Воронцова, казначея Петра Ивановича Головина, дворецкого Шигону-и велел при них писать духовную грамоту дьякам своим-Меньшому Путятину и Федору Мишурину; потом в думу о духовной грамоте к прежним боярам прибавил еще князя Ивана Васильевича Шуйского, Михайлу Васильевича Тучкова и князя Михайлу Львовича Глинского; последнего, поговоря с боярами, прибавил он потому, что он был родной дядя великой княгине Елене; в это же время приехал в Москву князь Юрий Иванович. По написании духовной Василий начал думать с митрополитом Даниилом, владыкою коломенским Вассианом и духовником своим, протопопом Алексеем, о пострижении, потому что давно была у него эта мысль; еще на Волоке он говорил духовнику и старцу Мисаилу Сукину: «Смотрите, не положите меня в белом платье; хотя и выздоровлю — нужды нет, мысль моя и сердечное желание обращены к иночеству»; и платье с Волока велел взять с собою в дорогу готовое; на пути приказывал Шигоне и Путятину то же самое, чтоб не положили его в белом платье. Тогда же великий князь тайно приобщался и маслом соборовался, а в субботу перед Николиным днем соборовался уже явно; на другой день в воскресенье велел приготовить себе служебные дары; когда дали знать, что их несут, встал с постели, опираясь на боярина Михайлу Юрьевича Захарьина, и сел в кресла; когда же вошел духовник с дарами, Василий стал на ноги, приобщился со слезами и лег в постелю, после чего, призвав к себе митрополита, братьев Юрия и Андрея, всех бояр, начал говорить: «Приказываю своего сына, великого князя Ивана, богу, пречистой богородице, святым чудотворцам и тебе, отцу своему, Даниилу, митрополиту всея Руси; даю ему свое государство, которым меня благословил отец мой; а вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко в своем слове, на чем вы мне крест целовали, о земском строении и о ратных делах против недругов моего сына и своих стойте сообща, чтоб православных христиан рука была высока над бусурманством; а вы, бояре, боярские дети и княжата, как служили нам, так служите и сыну моему, Ивану, на недругов все будьте заодно, христианство от недругов берегите, служите сыну моему прямо и неподвижно». Отпустивши братьев и митрополита, умирающий стал говорить боярам: «Знаете и сами, что государство наше ведется от великого князя Владимира киевского, мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре: так постойте, братья, крепко, чтоб мой сын учинился на государстве государем, чтоб была в земле правда и в вас розни никакой не было; приказываю вам Михайлу Львовича Глинского, человек он к нам приезжий; но вы не говорите, что он приезжий, держите его за здешнего уроженца, потому что он мне прямой слуга; будьте все сообща, дело земское и сына моего дело берегите и делайте заодно; а ты бы, князь Михайло Глинский, за сына моего Ивана, и за жену мою, и за сына моего князя Юрья кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал».
Великий князь очень скорбел и изнемогал, но боли не чувствовал; рана не увеличивалась, только дух от нее был тяжек. Василий призвал князя Михайлу Глинского, двоих лекарей своих, Николая и Феофила, и спрашивал у них, чего бы прикладывать к болячке или что бы такое пустить в рану, чтоб духу не было. Боярин Михайло Юрьевич Захарьин, утешая его, начал говорить: «Государь князь великий! Обождавши день-другой, когда тебе немного полегчеет, пустить бы водки в рану». Больной обратился к лекарю Николаю и сказал ему: «Брат Николай! Видел ты мое великое жалованье к себе: можно ли что-нибудь такое сделать, мазь или другое что, чтоб облегчить мою болезнь?» Николай отвечал: «Видел я, государь, к себе жалованье твое великое; если б можно, тело бы свое раздробил для тебя, но не вижу никакого средства, кроме помощи божией». Тогда великий князь сказал детям боярским и стряпчим своим: «Братья! Николай узнал мою болезнь: неизлечимая! Надобно братья, промышлять, чтоб душа не погибла навеки». Стряпчие и дети боярские заплакали горько, тихо для него, но, вышедши вон, громко зарыдали и были как мертвые. Больной забылся, во сне вдруг запел: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!», потом, проснувшись, начал говорить: «Как господу угодно, так пусть и будет, буди имя господне благословенно отныне и до века». 3 декабря, со вторника на среду, приказал духовнику держать наготове запасные дары. В это время пришел игумен троицкий Иоасаф, и великий князь сказал ему: «Помолись, отец, о земском строении и о сыне моем Иване и о моем согрешении: дал бог и великий чудотворец Сергий мне вашим молением и прошением сына Ивана; я крестил его у чудотворца, вручил его чудотворцу и на раку чудотворцеву его положил, вам сына своего на руки отдал; так молите бога, пречистую его матерь и великих чудотворцев о Иване, сыне моем, и жене горемычной; а ты, игумен, прочь не езди, из города вон не выезжай». В среду опять приобщился, с постели при этом встать уже не мог, но под плечи подняли его; после причастия поел немного. Потом призвал бояр-князей Василья и Ивана Шуйских, Воронцова, Михайлу Юрьевича, Тучкова, князя Михайлу Глинского, Шигону, Головкина, дьяков-Путятина и Мишурина, и были они у него от третьего часа до седьмого, все наказывал им о сыне, о устроении земском, как быть и править государством; когда все другие бояре ушли, остались трое: Михаил Юрьев, Глинский и Шигона-и были у него до самой ночи; им приказывал о великой княгине Елене, как ей без него быть, как к ней боярам ходить, и о всем им приказал, как без него царству строиться. Пришли братья-Юрий и Андрей-и начали принуждать больного, чтоб чего-нибудь поел; он велел подать миндальной каши и только к губам поднес. Братья вышли, но Андрея великий князь велел воротить и начал говорить ему, Юрьеву, Глинскому и Шигоне: «Вижу сам, что скоро должен умереть, хочу послать за сыном Иваном, благословить его крестом Петра-чудотворца, да хочу послать за женою, наказать ей, как ей быть после меня; но нет, не хочу посылать за сыном, мал он, а я лежу в такой болезни-испугается». Князь Андрей и бояре стали уговаривать его: «Государь князь великий! Пошли за сыном, благослови его и за великой княгиней пошли». Больной согласился. Брат великой княгини, князь Иван Глинский, принес ребенка на руках, за ним шла мама Аграфена Васильевна; великий князь благословил сына и наказал маме: «Смотри, Аграфена, от сына моего Ивана не отступай ни пяди!» Когда ребенка вынесли, ввели великую княгиню: едва могли удерживать ее брат великокняжеский Андрей Иванович и боярин Челяднин, билась и плакала горько. Великий князь утешал ее, говорил: «Жена! Перестань, не плачь, мне легче, не болит у меня ничего но благодарю бога»; и в самом деле он уже не чувствовал никакой боли. Когда Елена немного утихла, то начала говорить: «Государь князь великий! На кого меня оставляешь, кому детей приказываешь?» Василий отвечал: «Благословил я сына своего Ивана государством и великим княжением, а тебе написал в духовной грамоте, как писалось в прежних грамотах отцов наших и прародителей, как следует, как прежним великим княгиням шло». Елена просила, чтоб великий князь благословил и младшего сына-Юрия; Василий согласился, благословил его крестом Паисиевским, о вотчине же сказал: «Приказал я и в духовной грамоте написал, как следует». Хотел он поговорить с женою, как ей жить после него, но от ее крика не успел ни одного слова сказать; она не хотела выходить из комнаты, но от крика Василий принужден был насильно велеть ее вывести, поцеловавшись с нею в последний раз. После этого великий князь послал за владыкою коломенским Вассианом и старцем Мисаилом; спросил о кирилловском игумене, потому что прежде он думал постричься в Кирилловом монастыре, но ему сказали, что кирилловского игумена нет в Москве; тогда послал за троицким игуменом Иоасафом. В это время пришел к больному Даниил-митрополит, братья, все бояре и дети боярские; митрополит и владыка Вассиан стали говорить, чтоб великий князь послал за образом Владимирской богородицы и св. Николая Гостунского; образа принесли; великий князь послал Шигону к духовнику, чтоб тот принес из церкви дары служебные, и велел его спросить: «Бывал ли он при том, когда душа разлучается от тела?» Протопоп отвечал, что мало бывал. Тогда великий князь велел ему войти в комнату и стать против него, а стряпчему Федору Кучецкому велел стать с протопопом рядом, потому что Федор видел преставление отца его, великого князя Ивана; дьяку крестовому Данилу велел петь канон мученице Екатерине да канон на исход души и отходную велел себе говорить. Когда дьяк запел канон, больной немного забылся, потом проснулся и начал говорить, как будто видя видение: «Великая Христова мученица Екатерина, пора царствовать; так, госпожа, царствовать»; очнувшись совершенно, взял образ великомученицы Екатерины, приложился к нему и к мощам той же святой, которые принесли ему тогда; подозвал к себе боярина Михайлу Семеновича Воронцова, поцеловался с ним и простил его. Долго еще он лежал после того; духовник подошел, хотел ему дать причастие, но он сказал ему: «Видишь сам, что лежу болен, а в своем разуме; но когда станет душа от тела разлучаться, тогда мне дай дары; смотри же рассудительно, не пропусти времени». Потом, подождавши еще немного, подозвал к себе брата Юрия и сказал ему: «Помнишь, брат, как отца нашего великого князя Ивана не стало на другой день Дмитрова дни, в понедельник, немощь его томила день и ночь? И мне, брат, также смертный час и конец приближается». Подождавши еще немного, подозвал Даниила митрополита, владыку коломенского Вассиара, братьев, бояр и сказал: «Видите сами, что я изнемог и к концу приблизился, а желание мое давно было постричься; постригите меня». Митрополит и боярин Михаил Юрьевич хвалили это желание; но другое говорили князь Андрей Иванович, Михайло Семенович Воронцов и Шигона: «Князь великий Владимир киевский умер не в чернецах, а не сподобился ли праведного покоя? И иные великие князья не в чернецах преставились, а не с праведными ли обрели покой?» И был между ними спор большой. Великий князь подозвал к себе митрополита и сказал ему: «Исповедал я тебе, отец, всю свою тайну, что хочу монашества; чего так долежать? Сподоби меня облещись в монашеский чин, постриги меня». Потом, еще немного подождав, сказал: «Так ли мне, господин митрополит, лежать?» Начал креститься и говорить: «Аллилуия, аллилуия, слава тебе, боже!» Говорил также из икосов, слова выбирая. Конец его приближался, язык стал отниматься, но умирающий все просил пострижения, брал простыню и целовал ее; правая рука уже не могла подниматься, боярин Михаил Юрьевич поднимал ее ему, и Василий не переставал творить на лице крестное знамение, смотря вверх направо, на образ богородицы, висевший передним на стене. Тогда Даниил-митрополит послал старца Мисаила, велел принесть монашеское платье в комнату; отрицание же великий князь исповедал митрополиту еще в то время, когда приобщался в воскресенье, тогда еще сказал: «Если не дадут меня постричь, то на мертвого положите монашеское платье, потому что это давнее мое желание». Когда старец Мисаил пришел с платьем, то больной уже приближался к концу; митрополит, взявши епитрахиль, подал через великого князя троицкому игумену Иоасафу. Но князь Андрей Иванович и боярин Воронцов стали и тут противиться пострижению; тогда митрополит сказал князю: «Не будь на тебе нашего благословения ни в сей век, ни в будущий; хорош сосуд серебряный, а лучше позолоченный». Великий князь отходил; спешили совершить пострижение; близ умирающего стоял Шигона, который потом рассказывал, как дух вышел из него в виде тонкого облака.
Так скончался великий князь Василий, в монашестве Варлаам, 3 декабря 1533 года, с середы на четверг, в 12-й час ночи. Поднялся плач и рыдание неутешное во всех людях; митрополит и бояре унимали людей от плача, но голосов их было не слыхать; великая княгиня еще не знала о кончине мужа, потому-то бояре унимали людей от громкого плача, чтоб не было слышно в хоромах у Елены; митрополит, отведши братьев великого князя, Юрия и Андрея, в переднюю избу, взял с них присягу служить великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и его матери, великой княгине Елене, жить в своих уделах, стоять в правде, на чем целовали крест великому князю Василию, а государства под великим князем Иваном не хотеть и людей от него. не отзывать, против недругов, латинства и бусурменства стоять прямо, сообща, заодно; взята была также присяга с бояр, боярских детей и княжат. Исполнивши это дело, митрополит с удельными князьями и боярами отправился к великой княгине утешать ее, но Елена, увидав их, упала замертво и часа с два лежала без чувств.
У тела Васильева оставались в это время игумен троицкий Иоасаф и старец Мисаил Сукин; монахи Иосифова монастыря одевали покойника по иноческому образу, положили под него постель черную, тафтяную, принесли из Чудова монастыря одр и положили на него тело. Когда великий князь преставился, то дьяки его крестовые с протопопом начали служить заутреню, часы, каноны, как было при живом; по совершении этих служб пущен был народ прощаться: боярские дети, княжата, гости и всякие люди, и был плач большой между всеми. Утром на другой день, в четверг, митрополит велел звонить в большой колокол; бояре велели выкопать для покойного могилу подле отца и привезли гроб каменный; когда все было готово, монахи троицкие и иосифовские вынесли на головах тело при пении: «Святый боже». Когда снесли на площадь, то вопль народный заглушил звон колоколов; великую княгиню Елену вынесли в санях на себе дети боярские; подле нее шли двое князей Шуйских, Иван и Василий, боярин Воронцов, князь Михаил Глинский и боярыня княгиня Мстиславская.
Старую духовную грамоту великий князь сжег, как мы видели: она была написана еще до развода с первою женою; новая, предсмертная, также не дошла до нас; дошел только договор Василия с братом Юрием, написанный совершенно в старых формах, точно так же как был написан договор между ними еще при жизни отца, Иоанна III; Юрий по-прежнему обязался держать племянника Иоанна старшим братом и господином. Из приведенного рассказа о кончине Василия ясно можно усмотреть, однако, недоверчивость, которую питал великий князь к брату Юрию и которая объясняется просьбою Яганова и взаимно объясняет ее. Гораздо дружественнее были отношения великого князя к другому брату, Андрею; это могло зависеть как от характера Андрея, так преимущественно и от того, что он был младший и при жизни Юрия не мог и не имел выгоды предпринимать что-нибудь против великого князя и его сына, следовательно, не мог возбуждать такой подозрительности, как старший, Юрий, которому труднее было отказаться от недавних прав дядей пред племянниками; мы знаем о неприятных столкновениях великого князя с братьями Юрием, Димитрием, Семеном, но не знаем ничего о неприятностях с Андреем. Правление Василия обыкновенно называют продолжением правления Иоаннова-отзыв справедливый в том смысле, в каком правление Иоанна можно назвать продолжением правления князей предшествовавших. Издавна одно предание, одни стремления и цели передавались друг другу всеми князьями московскими и даже вообще всеми князьями Северной Руси; мало того, что эти князья имели одинакие цели, они употребляли обыкновенно одинакие средства для их достижения. Отсюда все эти князья поразительно похожи друг на друга, сливаются в один образ, являются для историка как один человек. Действительно ли было так, действительно ли все они были так похожи друг на друга? Ничто не мешает нам предполагать основного родового сходства в их характерах: кроме кровной передачи на образование одинаких характеров имела могущественное влияние самая одинаковость положения, одинаковость среды, в которой они все обращались, под впечатлениями которой они вырастали и скреплялись. Для каждого из них с самого нежного возраста выдвигались на первый план одни и те же, немногие, но важные предметы, на которых сосредоточивалось всеобщее внимание, о которых все говорило и при обращении с которыми издавна употреблялись одинакие приемы; в этих приемах заключалась единственная наука для молодых-мудрость дедов и отцов, переходившая по завещанию. Мы замечаем, что родовое сходство резко выражается в членах тех фамилий, которые сознают важность своего общественного положения, стараются сохранить эту важность, имеют известные, определенные нравственные и политические взгляды и начала, по которым стараются постоянно действовать. Итак, во всех князьях московских могло быть общее родовое сходство в характерах; хотя, с другой стороны, мы не имеем права отрицать и различия: при одинаковости общих взглядов и стремлений один князь мог при этих стремлениях обнаружить более смысла и решительности, другой — менее; но по характеру наших источников исторических мы не имеем достаточно средств подметить эти различия и определить характеры главных действующих лиц, правителей, ибо в памятниках редко исторические лица представляются мыслящими, чувствующими, говорящими перед нами-одним словом, живыми людьми; сами эти лица действуют большею частию молча, а другие люди, к ним близкие, знавшие их хорошо, ничего нам об них не говорят.
Признавая все важное значение деятельности Иоанна III, мы, однако, не сочли себя вправе резко отделять эту деятельность от деятельности предков Иоанновых, уменьшать в пользу одного князя заслуги целого ряда предшествовавших князей. В XVIII веке, при первых попытках обработки отечественной истории, легко было увлечься некоторыми громкими явлениями и смешать следствие с причиною, отсюда понятно, почему в XVIII веке могло образоваться мнение, что Иоанн III соединил до него раздробленную Россию в одно целое и свергнул татарское иго; но мы, зная, что соединение Северо-Восточной Руси началось с усиления Москвы, т.е. с Иоанна Калиты или, вернее, с брата его, Юрия Даниловича, и почти кончилось при Василии Темном, ибо при нем было последнее княжеское междоусобие; зная, что Иоанну III потому было так легко подчинить себе Новгород, что последний не мог получить помощи ни от одного уже князя Северо-Восточной Руси; зная все это, мы не можем уже сказать, что соединение раздробленной России есть дело Иоанна III; зная, что Димитрий Донской разбил Мамая и принужден был заплатить тяжелую дань Тохтамышу; зная в то же время, что Иоанн III не разбивал Ахмата, по смерти которого, однако, татары с Волги не приходили к Москве заданью, мы необходимо должны заключить о внутреннем постепенном ослаблении татар, должны заключить, что Димитрий Донской имел дело хотя с потрясенным, но еще довольно сильным телом, а Иоанн III имел дело с одною уже тенью. Событие остается по-прежнему на своем месте, зависимость от татар вполне прекратилась действительно в княжение Иоанна III; но мы не можем уже смешивать следствия с причиною: мы видим, что обширные размеры, в которых является деятельность Иоанна III, суть следствие деятельности его предшественников, что основания величия России были положены прежде Иоанна, но что за последним остается важная заслуга-уменье продолжать дело предшественников при новых условиях.
Не возвышая значения Иоанна III в ущерб значению предшественников его, мы не считаем себя также вправе возвышать или уменьшать значения Василия Иоанновича относительно значения отца его. Видим одно предание и один характер; все согласны, что Василий не был так счастлив, как Иоанн; это, разумеется, не может отнять достоинства у сына, ибо, чем больше препятствий, тем выше заслуга. Как господствующие черты характера замечаем в Василии необыкновенное постоянство, твердость в достижении раз предположенной цели, терпение, с каким он истощал все средства при достижении цели, важность которой он признал. Это видно в войнах казанских, в постоянстве усилия для овладения Смоленском, в постоянстве искания союза крымского и турецкого; верность раз принятым началам видна особенно в том, что как ни дорожил он приязнию крымского хана, однако ни за что не соглашался обязываться срочною посылкою определенной суммы денег в Крым, ибо это имело бы вид дани. Что же касается до ближайшего знакомства с характером Василия, то для этого мы имеем только один памятник; к сожалению, этот драгоценный памятник, изображающий нам Василия как живого человека, есть изображение Василия умирающего, изображение его предсмертных дней, которое мы привели во всей подробности. Само собою разумеется, что поведение человека в последние дни его жизни и именно при сознании, что это последние дни, как то было с Василием, не может дать нам вполне верного понятия о прежнем поведении человека; но мы должны воспользоваться тем, что у нас есть.