Страница:
Великий князь отвечал Булату и всей земле, что прощает их и посылает к ним воевод. Действительно, бывший перед тем правитель, боярин князь Иван Васильевич Шуйский, с другими воеводами и многими людьми, дворцовыми и городовыми из 17 городов, отправился во Владимир с поручением наблюдать за ходом дел казанских, пересылаться с недовольными. Зная, что война с Казанью, с Сафа-Гиреем есть вместе и война с Крымом, правительство, т.е. князь Иван Бельский и митрополит Иоасаф, отправили войска и в Коломну для наблюдения за южными границами. Их предусмотрительность оправдалась: прибежали в Москву из Крыма двое пленных и сказали, что Сафа-Гирей сведал о движении русского войска и дал знать об этом Саип-Гирею. Последний начал наряжаться на Русь, повел с собою всю Орду, оставил в Крыму только старого да малого. С ним вместе шел князь Семен Бельский, турецкого султана люди с пушками и пищалями, ногаи, кафинцы, астраханцы, азовцы, белогородцы, аккерманцы). Пошел хан на Русь с великою похвальбою. По этим вестям отправлен был приказ путивльскому наместнику, чтоб выслал станицу на поле, поперек дороги. Станичник ездил и объявил, что наехал на поле сакмы (следы) великие, шли многие люди к Руси, тысяч со сто и больше. Тогда двинулся из Москвы боярин князь Дмитрий Федорович Бельский; ему и воеводам, стоявшим на Коломне, велено стать на берегу Оки, там, где и прежде становились воеводы против ханов. Князь Юрий Михайлович Булгаков-Голицын с одним из татарских царевичей должен был стать на Пахре. Но боялись в то же время нападения царя казанского, и потому царю Шиг-Алею из Касимова и костромским воеводам велено было стягиваться ко Владимиру на помощь князю Шуйскому. В июле приехал с поля станичник и сказал великому князю, что видел на этой стороне Дона много людей: шли весь день полки, и конца им не дождался. 28 июля Саип-Гирей подошел к городу Осетру; воевода Глебов бился с неприятелем в посадах, много татар побил и девять человек живых прислал в Москву. Тогда князь Булгаков с Пахры был передвинут на Оку же, а на его место отправились другие воеводы. Между тем в Москве великий князь с братом ходил в Успенский собор, молился у образа Владимирской богородицы, у гроба Петра-чудотворца и потом спрашивал у митрополита Иоасафа и у бояр, оставаться ли ему в Москве пли ехать в другие города. Одни бояре говорили, что прежде, когда цари под городом Москвою стаивали, тогда государи наши были не малые дети, истому великую могли поднять и о себе промыслить и земле пособлять; а когда Едигей приходил и под Москвою стоял, то князь великий Василий Дмитриевич в городе оставил князя Владимира Андреевича да двоих родных братьев своих, а сам уехал в Кострому; Едигей послал за ним в погоню, и едва великого князя бог помиловал, что в руки татарам не попал. А нынче государь мал, брат его еще меньше, скорой езды и истомы никакой не могут поднять, а с малыми детьми как скоро ездить? Митрополит говорил: «В которые города государи отступали в прежние приходы татарские, те города теперь не мирны с Казанью; в Новгород и Псков государи не отступали никогда по близости рубежей литовского и немецкого, а чудотворцев и Москву на кого оставить? Великие князья с Москвы съезжали, а в городе для обороны братьев своих оставляли; князь великий Димитрий с Москвы съехал, брата своего и крепких воевод не оставил, и над Москвою что сталось? Господи, защити и помилуй от такой беды! А съезжали великие князья с Москвы для того, чтоб, собравшись с людьми, Москве пособлять и иным городам. А теперь у великого князя много людей, есть кому его дело беречь и Москве пособлять. Поручить лучше великого князя богу, пречистой его матери, и чудотворцам Петру и Алексею: они о Русской земле и о наших государях попечение имеют. Князь великий Василий этим чудотворцам сына своего и на руки отдал». Все бояре сошли на одну речь, что быть великому князю в городе. Тогда призвали прикащиков городских, велели запасы городские запасать, пушки и пищали по местам ставить, по воротам, по стрельницам и по стенам людей расписать и у посада по улицам надолбы делать. Городские люди начали усердно работать и обещали друг другу за великого князя и за свои домы крепко стоять и головы свои класть. Пришли вести, что хан уже на берегу Оки и хочет перевозиться. Великий князь писал к воеводам, чтобы между ними розни не было и, когда царь переправится за реку, чтоб за святые церкви и за православное христианство крепко пострадали, с царем дело делали, а он, великий князь, рад жаловать не только их, но и детей их; которого же бог возьмет, того велит в помянник записать, а жен и детей будет жаловать. Воеводы, прочтя грамоту, стали говорить со слезами: «Укрепимся, братья, любовию, помянем жалование великого князя Василия; государю нашему великому князю Ивану еще не пришло время самому вооружиться, еще мал. Послужим государю малому и от большого честь примем, а после нас и дети наши; постраждем за государя и за веру христианскую; если бог желание наше исполнит, то мы не только здесь, но и в дальних странах славу получим. Смертные мы люди: кому случится за веру и за государя до смерти пострадать, то у бога незабвенно будет, а детям нашим от государя воздаяние будет». У которых воевод между собою были распри, и те начали со смирением и со слезами друг у друга прощения просить. Когда же князь Димитрий Бельский и другие воеводы стали говорить приказ великокняжеский всему войску, то ратные люди отвечали: «Рады государю служить и за христианство головы положить, хотим с татарами смертную чашу пить».
30 июля утром пришел Саип-Гирей к Оке на берег и стал на горе; татары готовились переправляться; передовой русский полк под начальством князя Ивана Турунтая-Пронского начал с ними перестрелку. Хан велел палить из пушек и стрелять из пищалей, чтоб отбить русских от берега и дать своим возможность переправиться; передовой полк Пронского дрогнул было, но к нему на помощь подоспели князья Микулинский и Серебряный-Оболенский, а за ними начали показываться князь Курбский, Иван Михайлович Шуйский и наконец князь Димитрий Бельский. Хан удивился, призвал князя Семена Бельского, своих князей и начал им говорить с сердцем: «Вы мне говорили, что великого князя люди в Казань пошли, что мне и встречи не будет, а я столько нарядных людей в одном месте никогда и не видывал». Саип удалился в свой стан и был в большом раздумье; но когда услыхал, что к русским пришли пушки, то уж не стал более раздумывать, отступил от берега и пошел по той же дороге, по какой пришел; двое воевод, князья Микулинский и Серебряный, отправились вслед за ним, били отсталых татар, брали в плен. Пленные рассказывали, будто царь жаловался своим князьям на бесчестие, какое он получил: привел с собою много людей, а Русской земле ничего не сделал. Князья напомнили ему о Тамерлане, что приходил на Русь с большими силами и взял только один Елец; царь сказал на это: «Есть у великого князя город на поле, именем Пронск, близко нашего пути; возьмем его и сделаем с ним то же, что Тамерлан сделал с Ельцом; пусть не говорят, что царь приходил на Русь и ничего ей не сделал». 3 августа пришли татары под Пронск, где воеводами были Василий Жулебин, из рода Свибловых, да Александр Кобяков, из рязанских бояр. Целый день бились татары с осажденными; князья и мурзы подъезжали к городу, говорили Жулебину: «Сдай город — царь покажет милость; а не взявши города, царю прочь нейти». Жулебин отвечал: «Божиим велением город ставится, а без божия веления кто может его взять? Пусть царь немного подождет великого князя воевод, они за ним идут». Царь велел всем своим людям туры делать и градобитные приступы припасать, хотел со всех сторон приступать к городу, а воеводы пронские всеми людьми и женским полом начали город крепить, велели носить на стены колья, камни, воду. В это время приехали в Пронск семь человек детей боярских от воевод Микулинского и Серебряного с вестью, «чтоб сидели в городе крепко, а мы идем к городу наспех со многими людьми и хотим с царем дело делать, сколько нам бог поможет». Жители Пронска сильно обрадовались, а хан, узнав от пленника об этой радости, велел сжечь туры и пошел прочь от города. Воеводы, не заставши его у Пронска, пошли за ним дальше к Дону, но, приблизившись к берегам этой реки, увидали, что татары уже перевезлись. Тогда, отпустив за царем небольшой отряд, воеводы возвратились в Москву, и была здесь радость большая: государь бояр и воевод пожаловал великим жалованьем, шубами и кубками.
Весною следующего же, 1542 года старший сын Саипов, Имин-Гирей, напал на Северскую область, но был разбит воеводами; в августе того же года крымцы явились в Рязанской области, но, увидав пред собою русские полки под начальством князя Петра Пронского, дрогнули, пошли назад; воеводы из разных украинских городов провожали их до Мечи, причем на Куликовом поло русские сторожа побили татарских. Счастливее был Имин-Гирей в нападении своем на белевские и одоевские места в декабре 1544 года: тут его татары ушли с большим полоном, потому что трое воевод — князья Щенятев, Шкурлятев и Воротынский — рассорились за места и не пошли против крымцев. Хан писал великому князю: «Король дает мне по 15000 золотых ежегодно, а ты даешь меньше того; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь дать, захочешь заратиться — и то в твоих же руках; до сих пор был ты молод, а теперь уже в разум вошел, можешь рассудить, что тебе прибыльнее и что убыточнее?» Иоанн рассудил, что нет никакой прибыли продолжать сношения с разбойниками, и приговорил: своего посла в Крым не посылать, а на крымских послов опалу положить, потому что крымский царь посланного к нему подьячего Ляпуна опозорил: нос и уши ему зашивали и, обнажа, по базару водили, на гонцах тридевять поминков берут и теперь московских людей 55 человек себе похолопили.
Нечего было надеяться на какой-нибудь успех в переговоpax с Крымом и потому, что с Казанью надобно было покончить во что бы то ни стало. После неудачного похода Саип-Гиреева в Казани хотели мира. Здесь Булат помирился с Сафа-Гиреем и писал к боярам, чтоб просили великого князя о мире; царевна Горшадна писала о том же самому Иоанну. Но эта присылка не имела дальнейших следствий, и мы не встречаем никаких известий о казанских делах до весны 1545 года; внутреннее состояние Московского государства, свержение Бельского, правление Шуйских, колебания нового правительства после казни Андрея Шуйского могут объяснить нам это молчание. Первым важным делом Иоаннова правления с того времени, как бояре начали страх иметь перед молодым великим князем, был поход на Казань, объявленный в апреле 1545 года, неизвестно, по какому поводу. Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давид Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми — воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебряный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани в один день и час, как будто пошли из одного двора. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на Свиягу и там побили много людей. После этих незначительных подвигов они возвратились назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских ни бил о чем челом, все получили по челобитью — так обрадовался молодой великий князь, что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит. Но поход, совершенный с таким сомнительным успехом, имел, однако, благоприятные последствия, усилил внутреннее безнарядье в Казани, борьбу сторон: хан начал подозревать князей. «Вы, — говорил он, — приводили воевод московских», — и стал убивать князей. Тогда многие из них поехали в Москву к великому князю, а другие разъехались по иным землям, и 29 июля двое вельмож, Кадыш-князь да Чура Нарыков, прислали в Москву с просьбою, чтоб великий князь послал рать свою к Казани, а они Сафа-Гирея и его крымцев 30 человек выдадут. Иоанн отвечал им, чтоб они царя схватили и держали, а он к ним рать свою пошлет. В декабре великий князь сам отправился во Владимир, вероятно, для того, чтоб получать скорее вести из Казани; действительно, 17 генваря 1546 года дали ему знать, что Сафа-Гирей выгнан из Казани и много крымцев его побито. Казанцы били челом государю, чтоб их пожаловал, гнев свой отложил и дал им в цари Шиг-Алея. В июне боярин князь Дмитрий Бельский посадил Шиг-Алея в Казани. Но изгнание Сафа-Гирея и посажение Шиг-Алея было делом только одной стороны, и едва князь Бельский успел возвратиться из Казани, как оттуда пришла весть, что казанцы привели Сафа-Гирея на Каму, великому князю и царю Шиг-Алею изменили; и Шиг-Алей убежал из Казани, на Волге взял он лошадей у городецких татар и поехал степью, где встретился с русскими людьми, высланными к нему великим князем.
Крымская сторона восторжествовала, и первым делом Сафа-Гирея было убиение предводителей стороны противной: убиты были князья Чура, Кадыш и другие; братья Чуры и еще человек семьдесят московских или Шнг-Алеевых доброжелателей успели спастись бегством в Москву. Чрез несколько месяцев прислала горная черемиса бить челом великому князю, чтоб послал рать на Казань, а они хотят служить государю, пойдут вместе с воеводами. Вследствие этого челобитья отправился князь Александр Борисович Горбатый и воевал до Свияжского устья, привел в Москву сто человек черемисы. В конце 1547 года новый царь московский решился сам выступить в поход против Казани: в декабре он выехал во Владимир, приказавши везти туда за собою пушки; они были отправлены уже в начале генваря 1548 года с большим трудом, потому что зима была теплая, вместо снега шел все дождь. Когда в феврале сам Иоанн выступил из Нижнего и остановился на острове Роботке, то наступила сильная оттепель, лед на Волге покрылся водою, много пушек и пищалей провалилось в реку, много людей потонуло в продушинах, которых не видно было под водою. Три дня стоял царь на острове Роботке, ожидая пути, но пути не было; тогда, отпустивши к Казани князя Дмитрия Федоровича Бельского и приказавши ему соединиться с Шиг-Алеем в устье Цивильском, Иоанн возвратился в Москву в больших слезах, что не сподобил его бог совершить похода. Эти слезы замечательны: они не были следствием только семнадцатилетнего возраста; они были следствием природы Иоанна, раздражительной, страстной, впечатлительной. Бельский соединился с Шиг-Алеем, и вместе подошли к Казани; на Арском поле встретил их Сафа-Гирей, но был втоптан в город передовым полком, находившимся под начальством князя Семена Микулинского. Семь дней после того стояли воеводы подле Казани, опустошая окрестности, и возвратились, потерявши из знатных людей убитым Григория Васильевича Шереметева. Осенью казанцы напали на Галицкую волость под начальством Арака-Богатыря, но костромской наместник Яковлев поразил их наголову и убил Арака. В марте 1549 года пришла весть в Москву о смерти Сафа-Гирея.
Медленность московского правительства в войне с Казанью во время малолетства Иоаннова, медленность, происходившая главным образом от страха перед ханом крымским, дорого стоила пограничным областям, сильно опустошенным казанцами. Не менее, по свидетельству современников, были опустошены и внутренние области государства в боярское правление. Из слов царя, сказанных на Лобном месте, можем заключить вообще о состоянии правосудия в Московском государстве; летописец псковский сообщает нам подробности воеводских насилий в его родном городе. В правление Елены псковичи были обрадованы выводом от них дьяка Колтыря Ракова, установившего многие новые пошлины. Но радость их была непродолжительна: в первое правление Шуйских наместниками в Псков были отправлены известный уже нам князь Андрей Михайлович Шуйский и князь Василий Иванович Репнин-Оболенский; были эти наместники, говорит летописец, свирепы, как львы, а люди их, как звери, дикие до христиан, и начали поклепцы добрых людей клепать, и разбежались добрые люди по иным городам, а игумены честные из монастырей убежали в Новгород, Князь Шуйский был злодей, дела его злы на пригородах, на волостях, поднимал он старые дела, правил на людях по сту рублей и больше, а во Пскове мастеровые люди все делали на него даром, большие же люди давали ему подарки. Любопытно, что игумены, по словам летописца, бежали в Новгород, значит, там было лучше; вспомним, что новгородцы всем городом стояли за Шуйских.
Смена Шуйских Бельским и митрополитом Иоасафом повлекла за собою перемену в Пскове и, вероятно, в других городах, терпевших при прежнем правлении. Смена верховного правителя необходимо вела за собою смену его родственников и приятелей в областях: жалобам на них давалась вера. Мы видели, как могущественна была сторона Шуйских, сколько знатных родов входило в нее, как живуча была она, даже лишенная глав своих; но мы не можем сказать этого о стороне Бельских, и потому естественно было князю Ивану и митрополиту Иоасафу стараться приобрести народное расположение переменами к лучшему, опираться на это расположение в борьбе с могущественными соперниками; притом если мы из предыдущих поступков Бельского не можем вывести выгодного заключения о его благонамеренности, то не должно забывать, что рядом с ним в челе управления стоял митрополит Иоасаф, которого и видим печальником за опальных. Как бы то ни было, в правление Бельского и Иоасафа начали давать грамоты всем городам большим, пригородам и волостям; по этим грамотам жители получали право сами обыскивать лихих людей по крестному целованию и казнить их смертною казнию, не водя к наместникам и к их тиунам. Псковичи взяли такую грамоту, и начали псковские целовальники и соцкие судить лихих людей на княжом дворе, в судьнице над Великою рекою, и смертною казнию их казнить. Князь Андрей Шуйский сведен был в Москву, остался один князь Репнин-Оболенский, и была ему, говорит летописец, нелюбка большая на псковичей, что у них, как зерцало, государева грамота. И была христианам радость и льгота большая от лихих людей, от поклепцов, от наместников, от их недельщиков и ездоков, которые по волостям ездят, и начали псковичи за государя бога молить. Злые люди разбежались, стала тишина, но ненадолго: опять наместники взяли силу. Значит, с падением Бельского и митрополита Иоасафа приверженцы Шуйских повторили прежнее поведение в областях. Есть известие, что князь Андрей Шуйский разорял землевладельцев, заставляя их силою за малую цену продавать ему свои отчины; крестьян разорял требованием большого числа подвод для своих людей, ездящих к нему из его деревень и обратно; каждый его слуга, каждый крестьянин под защитою имени своего господина позволял себе всякого рода насилия. Насилия наместников во Пскове питались и усиливались враждою между большими и меньшими людьми. Мы видели, как сильна была эта вражда и в Новгороде во время его прежнего быта, но во Пскове в описываемое время вражда эта имела еще другое основание: старые лучшие люди, псковичи, были выведены при великом князе Василии и заменены москвичами; следовательно, к вражде сословной присоединялась теперь вражда туземцев, меньших граждан, к пришельцам незваным. Под 1544 годом летописец говорит: вражда была большая во Пскове большим людям с меньшими, поездки частые в Москву и трата денег большая. В конце 1546 года, в одну из любимых поездок своих по монастырям, Иоанн заехал на короткое время во Псков: Печерскому монастырю дал много деревень, но свою отчину Псков не управил ни в чем, говорит летописец, только все гонял на ямских и христианам много убытка причинил. Летом 1547 года 70 человек псковичей поехали в Москву жаловаться на наместника; поступок с ними молодого царя показывает привычку Иоанна давать волю своему сердцу: жалобщики нашли Иоанна в селе Островке; неизвестно, чем они рассердили его, только on начал обливать их горячим вином, палил бороды, зажигал волосы свечою и велел покласть их нагих на землю; дело могло кончиться для них очень дурно, как вдруг пришла весть, что в Москве упал большой колокол; царь поехал тотчас в Москву, и жалобщики остались целы.
Но если мы, приняв свидетельство псковского летописца, что в правление князя Бельского Пскову было больше облегчения от насилий наместников, распространим это известие и на другие области, если положим, что и везде злоупотребления уменьшились, то мы не должны, однако, думать, что губные грамоты, о которых говорит псковский летописец и которым он приписывает такую силу, начали даваться только в правление Бельского; до нас дошло несколько губных грамот от времени первого правления князей Шуйских; так, в октябре 1539 года даны были губные грамоты белозерцам и каргопольцам: «Князьям и детям боярским, отчинникам и помещикам, и всем служилым людям, и старостам, и соцким, и десяцким, и всем крестьянам моим, великого князя, митрополичьим, владычным, княжим, боярским, помещиковым, монастырским, черным, псарям, осочникам, перевестникам, бортникам, рыболовам, бобровникам, оброчникам и всем без исключения. Били вы нам челом, что у вас в волостях многие села и деревни разбойники разбивают, имение ваше грабят, села и деревни жгут, на дорогах много людей грабят и разбивают и убивают многих людей до смерти. А иные многие люди разбойников у себя держат, а к иным людям разбойники с разбоем приезжают и разбойную рухлядь к ним привозят. Мы к вам посылали обыщиков своих, но вы жалуетесь, что от наших обыщиков и недельщиков большие вам убытки, и вы с нашими обыщиками лихих людей разбойников не ловите, потому что вам волокита большая, а сами разбойников обыскивать и ловить без нашего ведома не смеете. Так вы бы, между собою свестясь, все вместе поставили себе в головах детей боярских, в волости человека три или четыре, которые бы грамоте умели и которые годятся, да с ними старост, да десяцких и лучших людей крестьян человек пять или шесть и между собою, в станах и волостях, лихих людей разбойников сами обыскивали бы по нашему крестному целованью, в правду, без хитрости. Где сыщете разбойников или тех, кто их у себя держит и разбойную рухлядь принимает, то вы таких людей пытайте накрепко, а допытавшись и бивши кнутом, казните смертию. Я положил это на ваших душах, а вам от меня опалы в том нет и от наших наместников и от волостей продажи вам нет. Если разбойник с пытки объявит о своих товарищах в других городах, то вы об них пишите грамоты в те города к детям боярским, которые там поставлены в головах для этих дел, и обсылались бы между собою немедленно. Кого поймаете в разбое, доведете, казните, кто разбойников поймал, в каких делах они уличены — все это пишите на список подлинно, а которые из вас грамоте умеют, то прикладывали бы к спискам руки. По недружбе друг другу не мстите, без вины не берите и не казните никого, но обыскивайте накрепко. А не станете разбойников обыскивать и брать или не станете за разбойниками ездить, хватать их и казнить, или станете разбойников отпускать и им потакать, то я велю на вас на всех взыскивать по жалобам тех людей, кого в ваших волостях разобьют без суда, вдвое, а самим вам от меня быть в казни и в продаже. А которых разбойников ведомых поймаете и, обыскав, казните, тех имение и подворья отдавайте людям, которых поставите у себя в головах, они же пусть отдают тем людям, которых казненные разбойники разбивали, смотря по их искам; сколько у какого разбойника возьмете и раздадите истцам, записывайте все на списки; а что после этой раздачи останется, перепишите и положите, где пригоже, и отпишите об этом в Москву, к нашим боярам, которым разбойные дела приказаны».
В правление Бельского дана была губная грамота галичанам в такой форме: «Поставьте между собою у десяти дворов десяцкого, у пятидесяти — пятидесяцкого, у ста — соцкого; н в которые дворы какие люди с чем-нибудь приедут, покупать ли соль или проезжие люди, объявляйте этих людей десяцким, те пусть объявляют их пятидесяцким, а пятидесяцкие соцким, соцкие с пятидесяцкими и десяцкими пусть этих людей осматривают и записывают. Остановятся на дворах люди проезжие незнакомые и станут сказываться не по именам и непутно, таких людей брать и приводить к городовым прикащикам и с городовыми прикащиками обыскивать вправду, без хитрости, какие они люди. Обыщете, что они люди добрые, то перепишите их и отпустите без задержки. Если же окажутся лихие люди, то пытайте их накрепко с городовыми прикащиками, а у пытки пусть стоит дворский, да целовальники, да лучшие люди; а что будут говорить с пытки, те речи пусть записывает дьяк земский, а вы прикладывайте к ним руки; уличенного разбойника, бив кнутом по всем торгам, казните смертию». В такой же форме в 1541 году даны были губные грамоты селам и деревням Троицкого Сергиева монастыря по просьбе игумена Алексея: крестьяне должны были поставить себе прикащика в головах и выбрать соцких, пятидесяцких, десяцких. В 1549 году дан был губной наказ селам Кириллова монастыря: «Я, царь и великий князь, по их челобитью пожаловал, велел у них быть в разбойных делах в губных старостах, в выборных головах, детям боярским (имена), да с ними целовальникам, тех же сел крестьянам (имена)». Здесь против прежних грамот встречаются уже подробности управы: «Поймают татя в первой татьбе, то доправить на нем истцевы иски, а в продаже он наместнику, и волостелям, и их тиунам; как скоро наместники, волостели и их тиуны продажу свою на тате возьмут, то вы, старосты губные, велите его бить кнутом и потом выбить из земли вон. За второе воровство бить кнутом, отсекать руку и выбивать вон из земли; за третье воровство вешать. Дела небольшие выборным головам можно решать и не всем вместе; но для больших они должны съезжаться из всех станов и волостей в город на Белоозеро, и, чего не смогут управить, пусть пишут к боярам, которым приказаны разбойные дела. В суды наместничьи губные старосты не должны вступаться, а наместники — в суды губных старост. Посулов и поминков старостам губным и целовальникам в разбойных и воровских делах не брать ни под каким видом и друг за другом смотреть, чтоб не брали».
30 июля утром пришел Саип-Гирей к Оке на берег и стал на горе; татары готовились переправляться; передовой русский полк под начальством князя Ивана Турунтая-Пронского начал с ними перестрелку. Хан велел палить из пушек и стрелять из пищалей, чтоб отбить русских от берега и дать своим возможность переправиться; передовой полк Пронского дрогнул было, но к нему на помощь подоспели князья Микулинский и Серебряный-Оболенский, а за ними начали показываться князь Курбский, Иван Михайлович Шуйский и наконец князь Димитрий Бельский. Хан удивился, призвал князя Семена Бельского, своих князей и начал им говорить с сердцем: «Вы мне говорили, что великого князя люди в Казань пошли, что мне и встречи не будет, а я столько нарядных людей в одном месте никогда и не видывал». Саип удалился в свой стан и был в большом раздумье; но когда услыхал, что к русским пришли пушки, то уж не стал более раздумывать, отступил от берега и пошел по той же дороге, по какой пришел; двое воевод, князья Микулинский и Серебряный, отправились вслед за ним, били отсталых татар, брали в плен. Пленные рассказывали, будто царь жаловался своим князьям на бесчестие, какое он получил: привел с собою много людей, а Русской земле ничего не сделал. Князья напомнили ему о Тамерлане, что приходил на Русь с большими силами и взял только один Елец; царь сказал на это: «Есть у великого князя город на поле, именем Пронск, близко нашего пути; возьмем его и сделаем с ним то же, что Тамерлан сделал с Ельцом; пусть не говорят, что царь приходил на Русь и ничего ей не сделал». 3 августа пришли татары под Пронск, где воеводами были Василий Жулебин, из рода Свибловых, да Александр Кобяков, из рязанских бояр. Целый день бились татары с осажденными; князья и мурзы подъезжали к городу, говорили Жулебину: «Сдай город — царь покажет милость; а не взявши города, царю прочь нейти». Жулебин отвечал: «Божиим велением город ставится, а без божия веления кто может его взять? Пусть царь немного подождет великого князя воевод, они за ним идут». Царь велел всем своим людям туры делать и градобитные приступы припасать, хотел со всех сторон приступать к городу, а воеводы пронские всеми людьми и женским полом начали город крепить, велели носить на стены колья, камни, воду. В это время приехали в Пронск семь человек детей боярских от воевод Микулинского и Серебряного с вестью, «чтоб сидели в городе крепко, а мы идем к городу наспех со многими людьми и хотим с царем дело делать, сколько нам бог поможет». Жители Пронска сильно обрадовались, а хан, узнав от пленника об этой радости, велел сжечь туры и пошел прочь от города. Воеводы, не заставши его у Пронска, пошли за ним дальше к Дону, но, приблизившись к берегам этой реки, увидали, что татары уже перевезлись. Тогда, отпустив за царем небольшой отряд, воеводы возвратились в Москву, и была здесь радость большая: государь бояр и воевод пожаловал великим жалованьем, шубами и кубками.
Весною следующего же, 1542 года старший сын Саипов, Имин-Гирей, напал на Северскую область, но был разбит воеводами; в августе того же года крымцы явились в Рязанской области, но, увидав пред собою русские полки под начальством князя Петра Пронского, дрогнули, пошли назад; воеводы из разных украинских городов провожали их до Мечи, причем на Куликовом поло русские сторожа побили татарских. Счастливее был Имин-Гирей в нападении своем на белевские и одоевские места в декабре 1544 года: тут его татары ушли с большим полоном, потому что трое воевод — князья Щенятев, Шкурлятев и Воротынский — рассорились за места и не пошли против крымцев. Хан писал великому князю: «Король дает мне по 15000 золотых ежегодно, а ты даешь меньше того; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь дать, захочешь заратиться — и то в твоих же руках; до сих пор был ты молод, а теперь уже в разум вошел, можешь рассудить, что тебе прибыльнее и что убыточнее?» Иоанн рассудил, что нет никакой прибыли продолжать сношения с разбойниками, и приговорил: своего посла в Крым не посылать, а на крымских послов опалу положить, потому что крымский царь посланного к нему подьячего Ляпуна опозорил: нос и уши ему зашивали и, обнажа, по базару водили, на гонцах тридевять поминков берут и теперь московских людей 55 человек себе похолопили.
Нечего было надеяться на какой-нибудь успех в переговоpax с Крымом и потому, что с Казанью надобно было покончить во что бы то ни стало. После неудачного похода Саип-Гиреева в Казани хотели мира. Здесь Булат помирился с Сафа-Гиреем и писал к боярам, чтоб просили великого князя о мире; царевна Горшадна писала о том же самому Иоанну. Но эта присылка не имела дальнейших следствий, и мы не встречаем никаких известий о казанских делах до весны 1545 года; внутреннее состояние Московского государства, свержение Бельского, правление Шуйских, колебания нового правительства после казни Андрея Шуйского могут объяснить нам это молчание. Первым важным делом Иоаннова правления с того времени, как бояре начали страх иметь перед молодым великим князем, был поход на Казань, объявленный в апреле 1545 года, неизвестно, по какому поводу. Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давид Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми — воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебряный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани в один день и час, как будто пошли из одного двора. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на Свиягу и там побили много людей. После этих незначительных подвигов они возвратились назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских ни бил о чем челом, все получили по челобитью — так обрадовался молодой великий князь, что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит. Но поход, совершенный с таким сомнительным успехом, имел, однако, благоприятные последствия, усилил внутреннее безнарядье в Казани, борьбу сторон: хан начал подозревать князей. «Вы, — говорил он, — приводили воевод московских», — и стал убивать князей. Тогда многие из них поехали в Москву к великому князю, а другие разъехались по иным землям, и 29 июля двое вельмож, Кадыш-князь да Чура Нарыков, прислали в Москву с просьбою, чтоб великий князь послал рать свою к Казани, а они Сафа-Гирея и его крымцев 30 человек выдадут. Иоанн отвечал им, чтоб они царя схватили и держали, а он к ним рать свою пошлет. В декабре великий князь сам отправился во Владимир, вероятно, для того, чтоб получать скорее вести из Казани; действительно, 17 генваря 1546 года дали ему знать, что Сафа-Гирей выгнан из Казани и много крымцев его побито. Казанцы били челом государю, чтоб их пожаловал, гнев свой отложил и дал им в цари Шиг-Алея. В июне боярин князь Дмитрий Бельский посадил Шиг-Алея в Казани. Но изгнание Сафа-Гирея и посажение Шиг-Алея было делом только одной стороны, и едва князь Бельский успел возвратиться из Казани, как оттуда пришла весть, что казанцы привели Сафа-Гирея на Каму, великому князю и царю Шиг-Алею изменили; и Шиг-Алей убежал из Казани, на Волге взял он лошадей у городецких татар и поехал степью, где встретился с русскими людьми, высланными к нему великим князем.
Крымская сторона восторжествовала, и первым делом Сафа-Гирея было убиение предводителей стороны противной: убиты были князья Чура, Кадыш и другие; братья Чуры и еще человек семьдесят московских или Шнг-Алеевых доброжелателей успели спастись бегством в Москву. Чрез несколько месяцев прислала горная черемиса бить челом великому князю, чтоб послал рать на Казань, а они хотят служить государю, пойдут вместе с воеводами. Вследствие этого челобитья отправился князь Александр Борисович Горбатый и воевал до Свияжского устья, привел в Москву сто человек черемисы. В конце 1547 года новый царь московский решился сам выступить в поход против Казани: в декабре он выехал во Владимир, приказавши везти туда за собою пушки; они были отправлены уже в начале генваря 1548 года с большим трудом, потому что зима была теплая, вместо снега шел все дождь. Когда в феврале сам Иоанн выступил из Нижнего и остановился на острове Роботке, то наступила сильная оттепель, лед на Волге покрылся водою, много пушек и пищалей провалилось в реку, много людей потонуло в продушинах, которых не видно было под водою. Три дня стоял царь на острове Роботке, ожидая пути, но пути не было; тогда, отпустивши к Казани князя Дмитрия Федоровича Бельского и приказавши ему соединиться с Шиг-Алеем в устье Цивильском, Иоанн возвратился в Москву в больших слезах, что не сподобил его бог совершить похода. Эти слезы замечательны: они не были следствием только семнадцатилетнего возраста; они были следствием природы Иоанна, раздражительной, страстной, впечатлительной. Бельский соединился с Шиг-Алеем, и вместе подошли к Казани; на Арском поле встретил их Сафа-Гирей, но был втоптан в город передовым полком, находившимся под начальством князя Семена Микулинского. Семь дней после того стояли воеводы подле Казани, опустошая окрестности, и возвратились, потерявши из знатных людей убитым Григория Васильевича Шереметева. Осенью казанцы напали на Галицкую волость под начальством Арака-Богатыря, но костромской наместник Яковлев поразил их наголову и убил Арака. В марте 1549 года пришла весть в Москву о смерти Сафа-Гирея.
Медленность московского правительства в войне с Казанью во время малолетства Иоаннова, медленность, происходившая главным образом от страха перед ханом крымским, дорого стоила пограничным областям, сильно опустошенным казанцами. Не менее, по свидетельству современников, были опустошены и внутренние области государства в боярское правление. Из слов царя, сказанных на Лобном месте, можем заключить вообще о состоянии правосудия в Московском государстве; летописец псковский сообщает нам подробности воеводских насилий в его родном городе. В правление Елены псковичи были обрадованы выводом от них дьяка Колтыря Ракова, установившего многие новые пошлины. Но радость их была непродолжительна: в первое правление Шуйских наместниками в Псков были отправлены известный уже нам князь Андрей Михайлович Шуйский и князь Василий Иванович Репнин-Оболенский; были эти наместники, говорит летописец, свирепы, как львы, а люди их, как звери, дикие до христиан, и начали поклепцы добрых людей клепать, и разбежались добрые люди по иным городам, а игумены честные из монастырей убежали в Новгород, Князь Шуйский был злодей, дела его злы на пригородах, на волостях, поднимал он старые дела, правил на людях по сту рублей и больше, а во Пскове мастеровые люди все делали на него даром, большие же люди давали ему подарки. Любопытно, что игумены, по словам летописца, бежали в Новгород, значит, там было лучше; вспомним, что новгородцы всем городом стояли за Шуйских.
Смена Шуйских Бельским и митрополитом Иоасафом повлекла за собою перемену в Пскове и, вероятно, в других городах, терпевших при прежнем правлении. Смена верховного правителя необходимо вела за собою смену его родственников и приятелей в областях: жалобам на них давалась вера. Мы видели, как могущественна была сторона Шуйских, сколько знатных родов входило в нее, как живуча была она, даже лишенная глав своих; но мы не можем сказать этого о стороне Бельских, и потому естественно было князю Ивану и митрополиту Иоасафу стараться приобрести народное расположение переменами к лучшему, опираться на это расположение в борьбе с могущественными соперниками; притом если мы из предыдущих поступков Бельского не можем вывести выгодного заключения о его благонамеренности, то не должно забывать, что рядом с ним в челе управления стоял митрополит Иоасаф, которого и видим печальником за опальных. Как бы то ни было, в правление Бельского и Иоасафа начали давать грамоты всем городам большим, пригородам и волостям; по этим грамотам жители получали право сами обыскивать лихих людей по крестному целованию и казнить их смертною казнию, не водя к наместникам и к их тиунам. Псковичи взяли такую грамоту, и начали псковские целовальники и соцкие судить лихих людей на княжом дворе, в судьнице над Великою рекою, и смертною казнию их казнить. Князь Андрей Шуйский сведен был в Москву, остался один князь Репнин-Оболенский, и была ему, говорит летописец, нелюбка большая на псковичей, что у них, как зерцало, государева грамота. И была христианам радость и льгота большая от лихих людей, от поклепцов, от наместников, от их недельщиков и ездоков, которые по волостям ездят, и начали псковичи за государя бога молить. Злые люди разбежались, стала тишина, но ненадолго: опять наместники взяли силу. Значит, с падением Бельского и митрополита Иоасафа приверженцы Шуйских повторили прежнее поведение в областях. Есть известие, что князь Андрей Шуйский разорял землевладельцев, заставляя их силою за малую цену продавать ему свои отчины; крестьян разорял требованием большого числа подвод для своих людей, ездящих к нему из его деревень и обратно; каждый его слуга, каждый крестьянин под защитою имени своего господина позволял себе всякого рода насилия. Насилия наместников во Пскове питались и усиливались враждою между большими и меньшими людьми. Мы видели, как сильна была эта вражда и в Новгороде во время его прежнего быта, но во Пскове в описываемое время вражда эта имела еще другое основание: старые лучшие люди, псковичи, были выведены при великом князе Василии и заменены москвичами; следовательно, к вражде сословной присоединялась теперь вражда туземцев, меньших граждан, к пришельцам незваным. Под 1544 годом летописец говорит: вражда была большая во Пскове большим людям с меньшими, поездки частые в Москву и трата денег большая. В конце 1546 года, в одну из любимых поездок своих по монастырям, Иоанн заехал на короткое время во Псков: Печерскому монастырю дал много деревень, но свою отчину Псков не управил ни в чем, говорит летописец, только все гонял на ямских и христианам много убытка причинил. Летом 1547 года 70 человек псковичей поехали в Москву жаловаться на наместника; поступок с ними молодого царя показывает привычку Иоанна давать волю своему сердцу: жалобщики нашли Иоанна в селе Островке; неизвестно, чем они рассердили его, только on начал обливать их горячим вином, палил бороды, зажигал волосы свечою и велел покласть их нагих на землю; дело могло кончиться для них очень дурно, как вдруг пришла весть, что в Москве упал большой колокол; царь поехал тотчас в Москву, и жалобщики остались целы.
Но если мы, приняв свидетельство псковского летописца, что в правление князя Бельского Пскову было больше облегчения от насилий наместников, распространим это известие и на другие области, если положим, что и везде злоупотребления уменьшились, то мы не должны, однако, думать, что губные грамоты, о которых говорит псковский летописец и которым он приписывает такую силу, начали даваться только в правление Бельского; до нас дошло несколько губных грамот от времени первого правления князей Шуйских; так, в октябре 1539 года даны были губные грамоты белозерцам и каргопольцам: «Князьям и детям боярским, отчинникам и помещикам, и всем служилым людям, и старостам, и соцким, и десяцким, и всем крестьянам моим, великого князя, митрополичьим, владычным, княжим, боярским, помещиковым, монастырским, черным, псарям, осочникам, перевестникам, бортникам, рыболовам, бобровникам, оброчникам и всем без исключения. Били вы нам челом, что у вас в волостях многие села и деревни разбойники разбивают, имение ваше грабят, села и деревни жгут, на дорогах много людей грабят и разбивают и убивают многих людей до смерти. А иные многие люди разбойников у себя держат, а к иным людям разбойники с разбоем приезжают и разбойную рухлядь к ним привозят. Мы к вам посылали обыщиков своих, но вы жалуетесь, что от наших обыщиков и недельщиков большие вам убытки, и вы с нашими обыщиками лихих людей разбойников не ловите, потому что вам волокита большая, а сами разбойников обыскивать и ловить без нашего ведома не смеете. Так вы бы, между собою свестясь, все вместе поставили себе в головах детей боярских, в волости человека три или четыре, которые бы грамоте умели и которые годятся, да с ними старост, да десяцких и лучших людей крестьян человек пять или шесть и между собою, в станах и волостях, лихих людей разбойников сами обыскивали бы по нашему крестному целованью, в правду, без хитрости. Где сыщете разбойников или тех, кто их у себя держит и разбойную рухлядь принимает, то вы таких людей пытайте накрепко, а допытавшись и бивши кнутом, казните смертию. Я положил это на ваших душах, а вам от меня опалы в том нет и от наших наместников и от волостей продажи вам нет. Если разбойник с пытки объявит о своих товарищах в других городах, то вы об них пишите грамоты в те города к детям боярским, которые там поставлены в головах для этих дел, и обсылались бы между собою немедленно. Кого поймаете в разбое, доведете, казните, кто разбойников поймал, в каких делах они уличены — все это пишите на список подлинно, а которые из вас грамоте умеют, то прикладывали бы к спискам руки. По недружбе друг другу не мстите, без вины не берите и не казните никого, но обыскивайте накрепко. А не станете разбойников обыскивать и брать или не станете за разбойниками ездить, хватать их и казнить, или станете разбойников отпускать и им потакать, то я велю на вас на всех взыскивать по жалобам тех людей, кого в ваших волостях разобьют без суда, вдвое, а самим вам от меня быть в казни и в продаже. А которых разбойников ведомых поймаете и, обыскав, казните, тех имение и подворья отдавайте людям, которых поставите у себя в головах, они же пусть отдают тем людям, которых казненные разбойники разбивали, смотря по их искам; сколько у какого разбойника возьмете и раздадите истцам, записывайте все на списки; а что после этой раздачи останется, перепишите и положите, где пригоже, и отпишите об этом в Москву, к нашим боярам, которым разбойные дела приказаны».
В правление Бельского дана была губная грамота галичанам в такой форме: «Поставьте между собою у десяти дворов десяцкого, у пятидесяти — пятидесяцкого, у ста — соцкого; н в которые дворы какие люди с чем-нибудь приедут, покупать ли соль или проезжие люди, объявляйте этих людей десяцким, те пусть объявляют их пятидесяцким, а пятидесяцкие соцким, соцкие с пятидесяцкими и десяцкими пусть этих людей осматривают и записывают. Остановятся на дворах люди проезжие незнакомые и станут сказываться не по именам и непутно, таких людей брать и приводить к городовым прикащикам и с городовыми прикащиками обыскивать вправду, без хитрости, какие они люди. Обыщете, что они люди добрые, то перепишите их и отпустите без задержки. Если же окажутся лихие люди, то пытайте их накрепко с городовыми прикащиками, а у пытки пусть стоит дворский, да целовальники, да лучшие люди; а что будут говорить с пытки, те речи пусть записывает дьяк земский, а вы прикладывайте к ним руки; уличенного разбойника, бив кнутом по всем торгам, казните смертию». В такой же форме в 1541 году даны были губные грамоты селам и деревням Троицкого Сергиева монастыря по просьбе игумена Алексея: крестьяне должны были поставить себе прикащика в головах и выбрать соцких, пятидесяцких, десяцких. В 1549 году дан был губной наказ селам Кириллова монастыря: «Я, царь и великий князь, по их челобитью пожаловал, велел у них быть в разбойных делах в губных старостах, в выборных головах, детям боярским (имена), да с ними целовальникам, тех же сел крестьянам (имена)». Здесь против прежних грамот встречаются уже подробности управы: «Поймают татя в первой татьбе, то доправить на нем истцевы иски, а в продаже он наместнику, и волостелям, и их тиунам; как скоро наместники, волостели и их тиуны продажу свою на тате возьмут, то вы, старосты губные, велите его бить кнутом и потом выбить из земли вон. За второе воровство бить кнутом, отсекать руку и выбивать вон из земли; за третье воровство вешать. Дела небольшие выборным головам можно решать и не всем вместе; но для больших они должны съезжаться из всех станов и волостей в город на Белоозеро, и, чего не смогут управить, пусть пишут к боярам, которым приказаны разбойные дела. В суды наместничьи губные старосты не должны вступаться, а наместники — в суды губных старост. Посулов и поминков старостам губным и целовальникам в разбойных и воровских делах не брать ни под каким видом и друг за другом смотреть, чтоб не брали».