Страница:
Направляясь во дворец, он совсем не так хотел построить разговор. Письма Екатерины лежали у него в кармане камзола, и он собирался только половчее выбрать момент, чтобы предъявить их, как главный козырь обвинения. А в этой небольшой гостиной, глядя в золотистые глаза, он отчетливо понял, что не сможет, не осмелится достать их и бросить в лицо гневное обвинение: «Вы обманщица, сударыня!»
Есть порода людей, которым ничего не стоит обвинить ближнего в самых страшных грехах, а уж если, как говорится, «за руку поймали», то здесь спуску не дадут и на трупе станцуют. Но есть, к счастью, и другая порода людей, которым непереносимо чужое унижение. Как только Никита понял, что великая княгиня не является организатором похищения Мелитрисы, он по-другому оценил ситуацию. Да, Екатерина через голову Елизаветы посылала приказы в армию, да, по ее вине мы упустили плоды победы… Но разве он, князь Оленев, вправе судить ее за это? Тогда все говорили, что императрица помирает. Выздоровела, встала на ноги— вечного Вам здравия. Ваше Величество! Но в интригах Ваших— разбирайтесь сами. И потом, что мы в Пруссиях потеряли? Екатерина не шпионила в пользу Фридриха, а хотела предотвратить большую бузу, которая могла бы возникнуть в столице при смене престола. Все, хватит… Это Их дела, а вот Мелитриса — это его дело. И если эти чужие письма, которые сейчас в прямом смысле слова жгут ему кожу, могут помочь найти девушку, то он не раздумывая прибегнет к действу, которое во все времена называлось шантажом.
— А почему мы не можем предположить, что Мелитрису Репнинскую похитили шпионы некой державы… с которой мы воюем? Я имею в виду Пруссию, — подобный поворот неожиданно пришел Никите в голову, и он ухватился за него с энтузиазмом.
— Это мало вероятно, — негромко сказала Екатерина и закашлялась, прикрывая рот руками.
— Но почему же, похитили и держат в каком-нибудь дому… — Он понимал, что несет околесицу, но сейчас хотел одного— разговорить великую княгиню, заставить ее думать и высказывать предположения. Возможностей и связей у Екатерины побольше, чем у него.
— В горле першит, — сказала она, совладав, наконец, с кашлем и поднимая на него глаза. — Я преклоняюсь перед вами за верность бедной сироте. Это человеколюбиво… Бедную фрейлину надо искать! — Она встала и легкой походкой прошлась по комнате, — Я помогу вам, чем смогу. Только объясните, князь, с какого конца взяться за дело?
Никита перевел дух. К великой княгине полностью вернулось самообладание, теперь можно продолжать разговор.
— Ее светлости принцессе Курляндской что-то известно об этом прискорбном случае, — пояснил Никита. — Я был у ее светлости дважды. Гофмейстерина не желает говорить со мной на эту тему. Может быть, вашему высочеству больше повезет?
Она кивнула, милостиво протянула руку, и он благоговейно — пристыженный внутренний голос безмолвствовал — ее поцеловал. Аудиенция была закончена.
Екатерина осталась одна. После ночного разговора с императрицей, где была выиграна такая битва, она позволила себе успокоиться. Ей казалось, если этих писем не было на золотом подносе в гостиной Елизаветы, то их уже и в природе нет— сгорели, сгнили… И они тут же вылезли, словно рука покойника ухватила ее за подол..
Понятно, что к Оленеву письма попали через эту девчонку беспородную — Мелитрису. Все это не выдумка, это реальность, князь Оленев не такой человек, чтобы блефовать попусту. Следствию над Бестужевым и прочими осужденными далеко до конца. Хорошо, если приговор вынесут хотя бы к осени. Но в России с такими вещами не торопятся, а это значит. Что проклятые письма имеют по-прежнему огромную ценность для следствия.
Встреча с принцессой Курляндской произошла в церкви во время литургии. Екатерина явилась туда без всякого сопровождения, почти тайно. Болезнь, которую она себе придумала, позволяла нарушить этикет.
Императрица стояла по центру алтаря, — несколько поодаль молилась свита. Елизавета не преклонила колени, видно, раздутые ноги и воспаленные суставы не позволяли долго стоять на коленях, но кланялась она низко, украшенные брильянтами крест на золотой цепи спускался почти до пола, тянул к земле голову.
Герцогиня Курляндская молилась в боковом приделе. Голову ее и горбатую спину покрывал большой кружевной платок, она словно пряталась от всех за колонной. Екатерина незаметно переместилась к ней поближе, опустилась на колени. Молилась великая княгиня страстным, спешным шепотом, произнесенная с акцентом молитва далеко разносилась по церкви. Через полчаса, а может быть, через час, она «заметила» подле себя принцессу Курляндскую.
— Ах, милая Екатерина Ивановна. Я вас не узнала, — ласково произнесла Екатерина.
Принцессу редко называли по крещеному имени, ее помнили Ядвигой Бирон, хотя, естественно, никогда не произносили вслух ненавистного имени.
На следующий день принцесса Курляндская посетила «больную». Екатерина приняла гостью в постели, потом велела одеть себя и сервировать стол для кофею и прочих напитков.
Беседа двух женщин была очень сердечной. Прошли те времена, когда Екатерина ревновала мужа к принцессе, особенно обидна была неразборчивость великого князя. Целуйся с красоткой, это еще как-то можно понять, но влюбиться в горбунью! Это просто извращение… Сейчас сердцем Петра владела Лизанька Воронцова, а у принцессы был жених Александр Черкасов.
Тему для беседы найти было легче легкого. Достаточно было произнести вслух имя Карла Саксонского, как беседа заскворчала с живостью шкварок на огне.
— Ах, ваше высочество, вообразите… сиятельный Карл, — голос принцессы скрипнул, — поехали на охоту… Смешно, какая охота в марте? Это просто прогулка в сторону необозримого Ладожского озера. Карл, конечно, замерз, как ледышка… Об этом немедленно доложили государыне,
— Знаю, — скрипнула в ответ Екатерина.
— Она послала мальчишке соболя, — принцесса тут же поправилась светски, — Их Величество изволили преподнести…
— — Да будет вам, — перебила ее Екатерина. — Я тоже получила в подарок соболью шубу.
— Как можно равнять подобное? Вы, ваше высочество, супруга наследника престола. И потом…
— И потом — это было так давно. Это вы хотели сказать?
Вид у обеих был чрезвычайно чопорный и официально-надутый, уж очень обижены они были за Россию.
— Я не признаю намерения канцлера Воронцова относительно Курляндии справедливыми, — осторожно сказала Екатерина. — Государыня далеко не всегда следует его советам.
— О, вы правы, — принцесса так и зарделась, она не надеялась на столь благоприятный исход беседы — ей обещали поддержку.
— Конечно, в первую очередь я поговорю с моим царственным супругом. Он имеет право входить к государыне несоизмеримо чаще, чем все прочие. Они поговорят… по-родственному. Их высочество Петр Федорович не любит Карла,
— добавила Екатерина значительно.
— О, благодарю вас, ваше высочество! Благодарю за участие…
Далее разговор спрыгнул с государственной темы и пошел петлять по дворцовым коридорам и закоулкам— всех ведь надо было обсудить; Сплетничать о том, о сем весело и необычайно приятно. На Мелитрису Репнинскую вырулили как бы невзначай, но принцесса тертый калач, дворцовая выучка это интуиция плюс уменье слушать, сразу поняла: весь этот разговор катился к одномуединственному вопросу, и на этот вопрос надо было ответить без обиняков. Видно, слишком серьезен этот вопрос, если цена, за него предложенная, так велика. И вопрос прозвучал:
— Репнинская арестована? Кем, Екатерина Ивановна? Что вы знаете об этом, голубушка?
Слово «сгорбилась» вряд ли уместно применять к Ядвиге Курляндской, красиво причесанная голова ее так и втянулась в плечи, в кружевной темный платок, как в черепаховый панцирь. «Всего-то?» — с недоумением подумала принцесса.
— Сам арест я не видела, — сказала она чуть слышно. — Но я видела двух офицеров, которые приходили за ее сундуком.
— Они спрашивали про ларец ее отца?
— Нет. Они забрали все, что было, и ушли.
— Офицеры предъявили какую-нибудь бумагу?
— Да, но это была бумага не для ареста. Это был билет на обыск. Написано очень лаконично, печать, все как положено.
— Там была подпись Шувалова?
— Александра Ивановича? — принцесса наморщила лоб, вспоминая. — Не-ет, его подписи не было. Очень бойкие молодые люди, — она замялась на мгновение, а потом медленно, словно нехотя, сказала: — Дело в том,. что одного из офицеров я знаю. Вернее не его самого, а маменьку его…
— В каком он чине? — перебила принцессу Екатерина.
— Кажется, подпоручик. Я ничего в этом не понимаю…
— И, конечно, очень хочет стать поручиком… — Екатерина хлопнула в ладоши и велела явившейся Анне обновить все на столе: еще кофе, еще бисквитов, еще сливок, и когда все было принесено, она устроилась в кресле поудобнее и сказала: — Теперь, милая Екатерина Ивановна, расскажите мне все это еще раз, и умоляю — поподробнее…
Есть порода людей, которым ничего не стоит обвинить ближнего в самых страшных грехах, а уж если, как говорится, «за руку поймали», то здесь спуску не дадут и на трупе станцуют. Но есть, к счастью, и другая порода людей, которым непереносимо чужое унижение. Как только Никита понял, что великая княгиня не является организатором похищения Мелитрисы, он по-другому оценил ситуацию. Да, Екатерина через голову Елизаветы посылала приказы в армию, да, по ее вине мы упустили плоды победы… Но разве он, князь Оленев, вправе судить ее за это? Тогда все говорили, что императрица помирает. Выздоровела, встала на ноги— вечного Вам здравия. Ваше Величество! Но в интригах Ваших— разбирайтесь сами. И потом, что мы в Пруссиях потеряли? Екатерина не шпионила в пользу Фридриха, а хотела предотвратить большую бузу, которая могла бы возникнуть в столице при смене престола. Все, хватит… Это Их дела, а вот Мелитриса — это его дело. И если эти чужие письма, которые сейчас в прямом смысле слова жгут ему кожу, могут помочь найти девушку, то он не раздумывая прибегнет к действу, которое во все времена называлось шантажом.
— А почему мы не можем предположить, что Мелитрису Репнинскую похитили шпионы некой державы… с которой мы воюем? Я имею в виду Пруссию, — подобный поворот неожиданно пришел Никите в голову, и он ухватился за него с энтузиазмом.
— Это мало вероятно, — негромко сказала Екатерина и закашлялась, прикрывая рот руками.
— Но почему же, похитили и держат в каком-нибудь дому… — Он понимал, что несет околесицу, но сейчас хотел одного— разговорить великую княгиню, заставить ее думать и высказывать предположения. Возможностей и связей у Екатерины побольше, чем у него.
— В горле першит, — сказала она, совладав, наконец, с кашлем и поднимая на него глаза. — Я преклоняюсь перед вами за верность бедной сироте. Это человеколюбиво… Бедную фрейлину надо искать! — Она встала и легкой походкой прошлась по комнате, — Я помогу вам, чем смогу. Только объясните, князь, с какого конца взяться за дело?
Никита перевел дух. К великой княгине полностью вернулось самообладание, теперь можно продолжать разговор.
— Ее светлости принцессе Курляндской что-то известно об этом прискорбном случае, — пояснил Никита. — Я был у ее светлости дважды. Гофмейстерина не желает говорить со мной на эту тему. Может быть, вашему высочеству больше повезет?
Она кивнула, милостиво протянула руку, и он благоговейно — пристыженный внутренний голос безмолвствовал — ее поцеловал. Аудиенция была закончена.
Екатерина осталась одна. После ночного разговора с императрицей, где была выиграна такая битва, она позволила себе успокоиться. Ей казалось, если этих писем не было на золотом подносе в гостиной Елизаветы, то их уже и в природе нет— сгорели, сгнили… И они тут же вылезли, словно рука покойника ухватила ее за подол..
Понятно, что к Оленеву письма попали через эту девчонку беспородную — Мелитрису. Все это не выдумка, это реальность, князь Оленев не такой человек, чтобы блефовать попусту. Следствию над Бестужевым и прочими осужденными далеко до конца. Хорошо, если приговор вынесут хотя бы к осени. Но в России с такими вещами не торопятся, а это значит. Что проклятые письма имеют по-прежнему огромную ценность для следствия.
Встреча с принцессой Курляндской произошла в церкви во время литургии. Екатерина явилась туда без всякого сопровождения, почти тайно. Болезнь, которую она себе придумала, позволяла нарушить этикет.
Императрица стояла по центру алтаря, — несколько поодаль молилась свита. Елизавета не преклонила колени, видно, раздутые ноги и воспаленные суставы не позволяли долго стоять на коленях, но кланялась она низко, украшенные брильянтами крест на золотой цепи спускался почти до пола, тянул к земле голову.
Герцогиня Курляндская молилась в боковом приделе. Голову ее и горбатую спину покрывал большой кружевной платок, она словно пряталась от всех за колонной. Екатерина незаметно переместилась к ней поближе, опустилась на колени. Молилась великая княгиня страстным, спешным шепотом, произнесенная с акцентом молитва далеко разносилась по церкви. Через полчаса, а может быть, через час, она «заметила» подле себя принцессу Курляндскую.
— Ах, милая Екатерина Ивановна. Я вас не узнала, — ласково произнесла Екатерина.
Принцессу редко называли по крещеному имени, ее помнили Ядвигой Бирон, хотя, естественно, никогда не произносили вслух ненавистного имени.
На следующий день принцесса Курляндская посетила «больную». Екатерина приняла гостью в постели, потом велела одеть себя и сервировать стол для кофею и прочих напитков.
Беседа двух женщин была очень сердечной. Прошли те времена, когда Екатерина ревновала мужа к принцессе, особенно обидна была неразборчивость великого князя. Целуйся с красоткой, это еще как-то можно понять, но влюбиться в горбунью! Это просто извращение… Сейчас сердцем Петра владела Лизанька Воронцова, а у принцессы был жених Александр Черкасов.
Тему для беседы найти было легче легкого. Достаточно было произнести вслух имя Карла Саксонского, как беседа заскворчала с живостью шкварок на огне.
— Ах, ваше высочество, вообразите… сиятельный Карл, — голос принцессы скрипнул, — поехали на охоту… Смешно, какая охота в марте? Это просто прогулка в сторону необозримого Ладожского озера. Карл, конечно, замерз, как ледышка… Об этом немедленно доложили государыне,
— Знаю, — скрипнула в ответ Екатерина.
— Она послала мальчишке соболя, — принцесса тут же поправилась светски, — Их Величество изволили преподнести…
— — Да будет вам, — перебила ее Екатерина. — Я тоже получила в подарок соболью шубу.
— Как можно равнять подобное? Вы, ваше высочество, супруга наследника престола. И потом…
— И потом — это было так давно. Это вы хотели сказать?
Вид у обеих был чрезвычайно чопорный и официально-надутый, уж очень обижены они были за Россию.
— Я не признаю намерения канцлера Воронцова относительно Курляндии справедливыми, — осторожно сказала Екатерина. — Государыня далеко не всегда следует его советам.
— О, вы правы, — принцесса так и зарделась, она не надеялась на столь благоприятный исход беседы — ей обещали поддержку.
— Конечно, в первую очередь я поговорю с моим царственным супругом. Он имеет право входить к государыне несоизмеримо чаще, чем все прочие. Они поговорят… по-родственному. Их высочество Петр Федорович не любит Карла,
— добавила Екатерина значительно.
— О, благодарю вас, ваше высочество! Благодарю за участие…
Далее разговор спрыгнул с государственной темы и пошел петлять по дворцовым коридорам и закоулкам— всех ведь надо было обсудить; Сплетничать о том, о сем весело и необычайно приятно. На Мелитрису Репнинскую вырулили как бы невзначай, но принцесса тертый калач, дворцовая выучка это интуиция плюс уменье слушать, сразу поняла: весь этот разговор катился к одномуединственному вопросу, и на этот вопрос надо было ответить без обиняков. Видно, слишком серьезен этот вопрос, если цена, за него предложенная, так велика. И вопрос прозвучал:
— Репнинская арестована? Кем, Екатерина Ивановна? Что вы знаете об этом, голубушка?
Слово «сгорбилась» вряд ли уместно применять к Ядвиге Курляндской, красиво причесанная голова ее так и втянулась в плечи, в кружевной темный платок, как в черепаховый панцирь. «Всего-то?» — с недоумением подумала принцесса.
— Сам арест я не видела, — сказала она чуть слышно. — Но я видела двух офицеров, которые приходили за ее сундуком.
— Они спрашивали про ларец ее отца?
— Нет. Они забрали все, что было, и ушли.
— Офицеры предъявили какую-нибудь бумагу?
— Да, но это была бумага не для ареста. Это был билет на обыск. Написано очень лаконично, печать, все как положено.
— Там была подпись Шувалова?
— Александра Ивановича? — принцесса наморщила лоб, вспоминая. — Не-ет, его подписи не было. Очень бойкие молодые люди, — она замялась на мгновение, а потом медленно, словно нехотя, сказала: — Дело в том,. что одного из офицеров я знаю. Вернее не его самого, а маменьку его…
— В каком он чине? — перебила принцессу Екатерина.
— Кажется, подпоручик. Я ничего в этом не понимаю…
— И, конечно, очень хочет стать поручиком… — Екатерина хлопнула в ладоши и велела явившейся Анне обновить все на столе: еще кофе, еще бисквитов, еще сливок, и когда все было принесено, она устроилась в кресле поудобнее и сказала: — Теперь, милая Екатерина Ивановна, расскажите мне все это еще раз, и умоляю — поподробнее…
Нелепость
Пухлые мартовские сугробы укутали по самые верхушки и стриженые лавры, и кусты простонародной калины с прозрачными, стеклянными ягодами, и клумбы, ( обвязанные еловым лапником розы. Было холодно. Казалось, зима ни на пядь не собирается сдавать своих позиций, но тени уже стали сини, снег ноздреват, воздух пьян. Похожие на ноты плоды лип шуршали над головой, вызванивая весеннюю мелодию.
Мелитриса быстро шла по аллее вдоль решетки дворцового парка, она любила здесь гулять. Аллея напоминала почти забытую родительскую усадьбу, там тоже были черные, гладкие стволы лип, так же кричали галки.
Она уже порядком замерзла и решила вернуться во дворец, когда увидела по другую сторону ограды быстро идущую женщину. Мелитриса заметила ее издалека из-за необычайно яркой, канареечного цвета епанчи. Поравнявшись с девушкой, женщина ступила в сугроб и, схватившись руками без перчаток за прутья решетки, крикнула:
— Вы фрейлина Их Величества Репнинская?
— Я… — Мелитриса опешила, кто мог знать ее за дворцовой оградой в чужом петербургском мире?
Предчувствуя недоброе, она подобрала юбки и прямо по сугробам полезла к решетке. Женщина дождалась, когда Мелитриса приблизилась к решетке вплотную. После этого она сказала шепотом:
— Только тихо… Ни словом, ни жестом вы не должны себя выдать! Случилась беда. Ваш опекун князь Оленев… Он ведь ваш опекун?
— Да говорите же!
— Тихо, я сказала… Он жив, не волнуйтесь. Просто его ранили на дуэли. Он желает вас видеть.
Оглушительная, страшная новость лишила Мелитрису голоса, она только вздохнула глубоко, захлебнулась воздухом и стала, явно плохо соображая, протискиваться меж прутьев решетки, желая вырваться на волю.
— — Прекратите, право… Экая вы… фуй! — ворчливо заметила женщина, голос и манера, не говоря уж о епанче, выдавали в ней простолюдинку. — Пошли через калитку. Там открыто и часовой куда-то отлучился. Пошли скорее! Карета за углом.
Когда Мелитриса выбралась на твердую землю, сапожки ее были полны снега, подол шубы намок, а шляпа съехала на затылок. Она тут же припустилась бежать. Удивительная канареечная женщина уже ждала ее у калитки. Часовой вернулся на свой пост, но он не задал Мелитрисе ни одного вопроса, только отдал честь ружьем и покосился на необычайно пышный бюст, обтянутый желтой китайкой.
— Бежим, — крикнула женщина.
Карета оказалась просторным, выкрашенным под лак возком с розочками на дверцах, словно на крестьянских горках, где хранится посуда, и непрезентабельным кучером в нагольном тулупе. Крытые фартуками лошади мелко дрожали от холода, а может, от болезни.
Все эти мелочи запомнились Мелитрисой машинально, они отвлекали от главного, о чем она боялась думать. В сказанное незнакомкой она поверила сразу и безоговорочно. Все в жизни повторяется, — любил говорить князь Никита, очевидно предчувствуя, что опять будет ранен и похожая на Марию девушка будет обмывать его рану. Мелитриса хорошо помнила рассказ про дочь ювелирщика и сочувствовала ей всем сердцем. Только после того, как лошади тронулись, Мелитриса задала первый вопрос:
— Где он?
— Князь Оленев? За городом. В трактире.
— А… Вы кто?
— Ах, Боже мой, какая разница! Зовите меня Фаиной. Его ранили в живот. Рана глубокая. Я не знаю, довезу ли я вас к живому…
— Что вы такое говорите? — у Мелитрисы вдруг все поплыло перед глазами, голова ее откинулась на подушки.
— Фуй».. какая чувствительная… право, неженка! Выпейте вот это… оно взбодрит, — Фаина достала из кармана на стенке возка большой флакон, взболтнула его и налила лекарство, а может, вино, в бокал толстого стекла, который неизвестно откуда появился в ее красных, словно обмороженных, руках.
Мелитриса глотнула раз, другой. Лекарство пахло мятой и чуть горчило. Ее что-то затошнило вдруг, на грудь навалилась тяжесть.
— Остановите карету, — прошептала она тоскливо, понимая, что этого как раз не надо делать, потом попыталась отодвинуть занавеску на окне, но ей это не удалось.
Возок катил во всю прыть. Последнее, что она увидела, было склоненное лицо Фаины. Она спокойно и холодно рассматривала девушку. Шляпа на рыжих волосах была украшена васильками из вощеной бумаги, а мушка на щеке оказалась не мушкой, а родинкой, через которую пророс жесткий бесцветный волос.
— Пустите меня, — прошептала Мелитриса.
— Лежи! — Родинка на щеке поползла вдруг, как оживший клоп…
Когда Мелитриса очнулась, была ночь, она лежала на чем-то мягком, шубку с нее сняли, шляпу тоже. Слева было окно, в которое беспрепятственно проникал лунный свет. Тень от него была клетчатой, окно было украшено решеткой в довольно мелкую ячейку. Часть прутьев была выполнена с потугой на рисунок.
Мелитриса никак не могла сообразить, где она находится. Голова не болела, но что-то в ней ворочалось и бряцало тихонько, маленькое, как жук, и чрезвычайно неприятное. Она потрясла головой, словно пыталась выгнать наружу непрошеного гостя, и тут же вспомнила толстого стекла бокал, рукав канареечного цвета, отороченный мехом диковинного зверя.
Через секунду она была на ногах. Дверь скорее угадалась, чем увиделась. Она, проклятая, была закрыта, металлический засов лязгал в пазу, сотрясаясь под ударами девушки. Потом Мелитриса начала кричать. Не страх перед этой неведомой комнатой вливал силу в ее голосовые связки. Она вспомнила, знала, чувствовала, что в одной из комнат этого черного дома лежит ее умирающий опекун и она должна его увидеть.
Наконец, послышался скрип половиц под чьими-то ногами, под дверью появилась неуверенная полоска света. Лязгнул замок, дверь открылась, и перед Мелитрисой предстала Фаина в зеленом шлафоре из камки и плотной, до крысиной тонкости доплетенной косой на плече. В одной руке она держала двурогий шандал, другая металась от разъезжающегося на обширной груди шлафоре до зевающего рта, который, чтоб черт не залетел, надо непременно перекрестить. Со сна Фаина была благодушна и беспечна, и на крик Мелитрисы: «Где он?»— не отвечала не из злорадства, а просто не понимая, что от нее хотят.
— Где он? — повторила Мелитриса. — Ведите меня к нему.
Она так резко оттолкнула Фаину, что свеча из одного рога упала на пол. Пока Фаина ее поднимала, Мелитрисы и след простыл. Тук-тук-тук — простучали по лестнице каблуки, в отдалении послышался шум опрокинутой мебели, потом на каменный пол упала посуда…
— Господи, она уже в кухне! — воскликнула Фаина, поспешив на поиски беглянки.
Оказывается, Мелитрису уже изловили.
— Оставь меня, негодяй! Не прикасайся ко мне! — звонко кричала Мелитриса, а солдат, он же кучер Устин, бубнил на одной ноте:
— Я и не прикасаюсь, барышня. Только бегать тут не ведено. И блажить не ведено.
— Тихо, тихо… Успокойтесь, мадемуазель… — запыхавшаяся Фаина вбежала в кухню.
— Где князь Оленев? — вырвавшись, наконец, из лап Устина, крикнула Мелитриса.
— Это какой же князь? Нету здесь никаких князей! Только здесь девушка узнала кучера. В голосе его прозвучало такое искреннее удивление, что Мелитриса разом отстала.
— Разве мы не в трактире?
— Помилуйте… Это дом приличный, особняк… — поймав упреждающий взгляд Фаины, он оборвал фразу на полуслове.
Мелитриса поняла, что этот солдат с простодушным лицом и большими круглыми плечами только исполнитель, главный здесь не он,
— Умоляю вас… умоляю, если у вас есть сердце, — сказала она, повернувшись к Фаине, — поехали к нему… сразу же! Если нет лошадей, я пойду пешком.
Она заламывала худые руки и наступала на Фаину, а та отступала к стене, желеобразная грудь ее плескалась.
— Успокойтесь, пожалуйста! С вашим князем ничего не случилось! Вы должны верить мне!
Но девица не слышала объяснений, она вообще ничего не слышала. С трудом Фаина поймала ее за руки, но та стала вырываться и кричать:
— Я вам не верю! Он мертв? Скажите, он умер?
— Че-е-ерт возьми, не зна-аю я! — протяжно крикнула Фаина, — Я все придумала про дуэль. Я вашего опекуна в глаза не видела.
Мелитриса вся как-то обмякла и боком села на стоящую у стола лавку. Слов не было. Она с величайшим изумлением смотрела на Фаину.
— Ну как вы не понимаете? — доброжелательно пояснила та. — Мне надо было как-то привезти вас сюда. Так бы вы не поехали.
— А зачем меня нужно было сюда привозить? — выдавила из себя Мелитриса.
— Вот ведь любопытство гложет, — фыркнула Фаина. — У меня нет таких прав, чтоб вам все объяснить.
— У кого есть такие права? — Мелитриса говорила как заторможенная, она все еще не постигла сущности происшедшего, сидящая в ней отрава мутила разум.
— Завтра и узнаете, — ласково сказала Фаина, обнимая Мелитрису за талию. — Теперь почивать… Устин, разбери постелю…
Пока они поднимались на второй этаж, Устин дважды слетал вверх-вниз, а когда Мелитриса вернулась в комнату, большая кровать в углу была застелена простынями, подушки взбиты. Мелитриса совершенно успокоилась. Если князь Никита благополучно здравствовал в своем дому, то любые неприятности для нее потеряли остроту и привкус беды. Зачем-то ее привезли в темный особняк… Фаина говорит, что завтра все разъяснится.
Мелитриса села на кровать, один сапожок упал на пол, за ним второй. Появилась Фаина с чем-то воздушным, легким, с розовыми цветочками у ворота,
— Это вам тюника ночная… — Фаина опять широко зевнула. — Спать будете словно сильфида — в цветах.
— Не уверена, — буркнула Мелитриса, переодеваясь.
Дверь за Фаиной закрылась. Мелитриса откинулась на подушки и рассмеялась. Какая чушь, какая нелепица! Ведь и ежу ясно — ее похитили. И каким глупым способом! Она закрыла глаза, перекрестилась. «Может быть, любовник какой-нибудь объявился? — подумала она лениво. — Любовник инкогнито… Воспылал страстью, совладать с собой не в силах. Но этого не может быть… Я не красавица, это во-первых. А во-вторых, любовника я зарежу…»
Она прочитала молитву и спокойно заснула.
Проснулась она с первым лучом солнца и долго лежала на боку, с удивлением скользя взглядом по оштукатуренным, в трещинах стенам, по крытому стертым войлоком полу, по мебелям: простому дубовому столу и плетеному стулу с дырявым сиденьем. Светелка была бедна и убога, зато за решеткой окна роскошествовала природа. Дом, наверное чья-то заброшенная мыза, стоял в глубине могучего бора, только небольшая часть отвоеванной у леса земли была засажена плодовыми деревьями. Сейчас все яблони, сливы, цветники и огороды опушил иней. От утреннего света он казался розовым, искрился и вспыхивал, пуская солнечных зайчиков.
Мелитриса оделась и, держа сапожки в руках, чтоб не будить обитателей дома, осторожно вышла на лестницу. Помнится, ее совсем не удивило, что дверь в ее покои была не заперта, в первый день ее заточения она вообще внимания не обращала на такие мелочи. Зато входная дверь была заперта, ключа в замочной скважине не было, и это ее разозлило. Все окна первого этажа были закрыты ставнями, сквозь щели в них сочился утренний свет. Как показал обход, дом был очень мал. Внизу располагались две горницы, в одной из них кто-то спал, и кухня с холодным очагом, печью и полками с посудой, оловянной и глиняной. Была еще одна дверь — закрытая, наверное в кладовку или в другое подсобное помещение. На втором этаже находилась только та светелка, в которой она ночевала, хода на чердак она нигде не обнаружила, видно, лестница туда шла снаружи дома.
Мелитриса побродила по комнатам, а когда вернулась на кухню, застала там Фаину и солдата Устина, последний суетливо колол лучину на растопку. Фаина стояла рядом совершенной распустехой, волосы нечесаны, душегрейка надета прямо на рубашку. Она чесала одной босой ногой другую и честила Устина за то, что тот проспал. Увидев Мелитрису, она тут же прекратила гудеж и спросила вполне доброжелательно:
— Встали?
— Попыталась… — отозвалась Мелитриса меланхолично. — Что же вы стоите босиком на холодном полу? Завтракать будем?
— А как же, конечно, будем. Сейчас этот тюлень сонный воду согреет…
«Тюлень» обиженно засопел.
— Фаина, чей это дом?
— Мой. А зачем вам? — спросила она подозрительно.
— Что значит — зачем? Я хочу знать, куда меня привезли.
— Все узнаете, милая моя сударыня. Не такие они люди, чтобы правду от вас скрывать, — страстно сказала Фаина и удалилась в свою комнату одеваться.
Позавтракали на кухне просто, но сытно и двинулись в большую комнату. Она выглядела побогаче, лет двадцать назад эта гостиная была даже нарядной, а сейчас голубая комка, коей были обиты стены, выцвела, запятналась и загрязнилась, вощаные обои на панелях в иных местах прорвались до дыр. Хороша была только синяя изразцовая печь, в ней уже трещали дрова, и холодная гостиная обещала скоро нагреться.
Мелитриса была спокойна, она как бы смотрела на себя со стороны и радовалась, как достойно и гордо ведет себя некая пленная девушка. Она не собиралась плакать и отчаиваться, более того, ей даже интересно, что это за фокус такой, насмешку или нелепицу приготовила ей судьба?
Фаина поставила перед печкой длинную лавку и, к удивлению Мелитрисы, принесла две расписные прялки и веретена на подносе.
— Будем прясть.
— Что? Я не умею.
— Если не умеете, будем учить. Девица в вашем возрасте должна уметь делать все. — И добавила, как фыркнула: — Фуй какая!
— Я фрейлина Ее Величества, — сказала Мелитриса, примериваясь к веретену.
— Были фрейлиной, — уточнила хозяйка, и это замечание очень не понравилось девушке.
Однако у нее достало чувства юмора, чтобы со стороны подмигнуть пленной девице. Два тюка желтоватой овечьей шерсти с застрявшими в ней репьями и сухим навозом, два неумелых веретена — Фаина в уменье прясть не очень-то обогнала Мелитрису. Скоро за разговором выяснилось, что прядут они только затем, чтобы скоротать время, прясть велел Аким Анатольевич. Сколько им придется вертеть веретено — день или неделю, Фаина точно сказать не могла..
— Я надеюсь их сегодня дождаться, — сказала она с ясной, светлой интонацией, очевидно, сердце ее не было равнодушно к загадочному Акиму Анатольевичу. К вечеру предположение Мелитрисы получило подтверждение в виде насурьмленных бровей и нарисованного свеклой румянца. Особенно потрясло Мелитрису то, что Фаина надела брыжиnote 36. Кружева топорщились в разные стороны. Интересно, если на эту могучую грудь положить веретено — оно скатится? А чашку поставить?
В этот вечер Аким Анатольевич не появился. Следующий день был копией предыдущего. Встали, поели, пряли до обеда, ели, спали, пряли… Чушь, бред, дичь — украсть фрейлину из дворца, чтобы на какой-то убогой даче посадить ее прясть овечью шерсть! Такая действительность похожа на сказки француза Перро или чудные комедии Лопе де Вега. Когда об этом читаешь, все выглядит очаровательно, но в жизни… нелепо, скучно, оскорбительно.
— Если хотите Евангелие, я дам, — сказала Фаина перед сном.
Под обтянутой кожей обложкой уместились Ветхий и Новый заветы. Мелитриса наугад раскрыла книгу:
«И скажи нам слово сие: очи мои, лейте слезы день и ночь и не переставайте, ибо великое бедствие поразило деву, дочь народа моего…» Она посмотрела оглавление — книга пророка Йеремии.
Мелитрисе стало страшно, озноб прошел по спине, сдавило грудную клетку так, что трудно вздохнуть. Что это? Можно ли слова пророка считать предсказанием? Надо, наконец, заглянуть правде в глаза. Это не игра. В ее жизни случилось что-то страшное, непонятное… Что она ждет? Почему не торопит невозмутимую обманщицу Фаину?
Утром Мелитриса обрушила на хозяйку дома лавину вопросов: кто, зачем? Фаина молчала, потом пригрозила:
— Если будете мне надоедать, я вообще с дачи съеду. А вас с Устином оставлю. Да под ключ! Вы слова-то русские понимаете: не ведено мне отвечать! И не бунтуйтесь! Вы и так здесь в большой свободе живете. Мне приказали вас не стеснять. Я и не стесняю. По всему дому гуляете и едите вдосталь!
Мелитриса молча села за прялку.
Страстно ожидаемый Аким Анатольевич появился на четвертый день. Это был раскрасневшийся от ветра, необычайно бойкий тридцатилетний человек в одежде из ярких сукон— зеленых, пурпурных, украшенных черными петлями, снурками и
Мелитриса быстро шла по аллее вдоль решетки дворцового парка, она любила здесь гулять. Аллея напоминала почти забытую родительскую усадьбу, там тоже были черные, гладкие стволы лип, так же кричали галки.
Она уже порядком замерзла и решила вернуться во дворец, когда увидела по другую сторону ограды быстро идущую женщину. Мелитриса заметила ее издалека из-за необычайно яркой, канареечного цвета епанчи. Поравнявшись с девушкой, женщина ступила в сугроб и, схватившись руками без перчаток за прутья решетки, крикнула:
— Вы фрейлина Их Величества Репнинская?
— Я… — Мелитриса опешила, кто мог знать ее за дворцовой оградой в чужом петербургском мире?
Предчувствуя недоброе, она подобрала юбки и прямо по сугробам полезла к решетке. Женщина дождалась, когда Мелитриса приблизилась к решетке вплотную. После этого она сказала шепотом:
— Только тихо… Ни словом, ни жестом вы не должны себя выдать! Случилась беда. Ваш опекун князь Оленев… Он ведь ваш опекун?
— Да говорите же!
— Тихо, я сказала… Он жив, не волнуйтесь. Просто его ранили на дуэли. Он желает вас видеть.
Оглушительная, страшная новость лишила Мелитрису голоса, она только вздохнула глубоко, захлебнулась воздухом и стала, явно плохо соображая, протискиваться меж прутьев решетки, желая вырваться на волю.
— — Прекратите, право… Экая вы… фуй! — ворчливо заметила женщина, голос и манера, не говоря уж о епанче, выдавали в ней простолюдинку. — Пошли через калитку. Там открыто и часовой куда-то отлучился. Пошли скорее! Карета за углом.
Когда Мелитриса выбралась на твердую землю, сапожки ее были полны снега, подол шубы намок, а шляпа съехала на затылок. Она тут же припустилась бежать. Удивительная канареечная женщина уже ждала ее у калитки. Часовой вернулся на свой пост, но он не задал Мелитрисе ни одного вопроса, только отдал честь ружьем и покосился на необычайно пышный бюст, обтянутый желтой китайкой.
— Бежим, — крикнула женщина.
Карета оказалась просторным, выкрашенным под лак возком с розочками на дверцах, словно на крестьянских горках, где хранится посуда, и непрезентабельным кучером в нагольном тулупе. Крытые фартуками лошади мелко дрожали от холода, а может, от болезни.
Все эти мелочи запомнились Мелитрисой машинально, они отвлекали от главного, о чем она боялась думать. В сказанное незнакомкой она поверила сразу и безоговорочно. Все в жизни повторяется, — любил говорить князь Никита, очевидно предчувствуя, что опять будет ранен и похожая на Марию девушка будет обмывать его рану. Мелитриса хорошо помнила рассказ про дочь ювелирщика и сочувствовала ей всем сердцем. Только после того, как лошади тронулись, Мелитриса задала первый вопрос:
— Где он?
— Князь Оленев? За городом. В трактире.
— А… Вы кто?
— Ах, Боже мой, какая разница! Зовите меня Фаиной. Его ранили в живот. Рана глубокая. Я не знаю, довезу ли я вас к живому…
— Что вы такое говорите? — у Мелитрисы вдруг все поплыло перед глазами, голова ее откинулась на подушки.
— Фуй».. какая чувствительная… право, неженка! Выпейте вот это… оно взбодрит, — Фаина достала из кармана на стенке возка большой флакон, взболтнула его и налила лекарство, а может, вино, в бокал толстого стекла, который неизвестно откуда появился в ее красных, словно обмороженных, руках.
Мелитриса глотнула раз, другой. Лекарство пахло мятой и чуть горчило. Ее что-то затошнило вдруг, на грудь навалилась тяжесть.
— Остановите карету, — прошептала она тоскливо, понимая, что этого как раз не надо делать, потом попыталась отодвинуть занавеску на окне, но ей это не удалось.
Возок катил во всю прыть. Последнее, что она увидела, было склоненное лицо Фаины. Она спокойно и холодно рассматривала девушку. Шляпа на рыжих волосах была украшена васильками из вощеной бумаги, а мушка на щеке оказалась не мушкой, а родинкой, через которую пророс жесткий бесцветный волос.
— Пустите меня, — прошептала Мелитриса.
— Лежи! — Родинка на щеке поползла вдруг, как оживший клоп…
Когда Мелитриса очнулась, была ночь, она лежала на чем-то мягком, шубку с нее сняли, шляпу тоже. Слева было окно, в которое беспрепятственно проникал лунный свет. Тень от него была клетчатой, окно было украшено решеткой в довольно мелкую ячейку. Часть прутьев была выполнена с потугой на рисунок.
Мелитриса никак не могла сообразить, где она находится. Голова не болела, но что-то в ней ворочалось и бряцало тихонько, маленькое, как жук, и чрезвычайно неприятное. Она потрясла головой, словно пыталась выгнать наружу непрошеного гостя, и тут же вспомнила толстого стекла бокал, рукав канареечного цвета, отороченный мехом диковинного зверя.
Через секунду она была на ногах. Дверь скорее угадалась, чем увиделась. Она, проклятая, была закрыта, металлический засов лязгал в пазу, сотрясаясь под ударами девушки. Потом Мелитриса начала кричать. Не страх перед этой неведомой комнатой вливал силу в ее голосовые связки. Она вспомнила, знала, чувствовала, что в одной из комнат этого черного дома лежит ее умирающий опекун и она должна его увидеть.
Наконец, послышался скрип половиц под чьими-то ногами, под дверью появилась неуверенная полоска света. Лязгнул замок, дверь открылась, и перед Мелитрисой предстала Фаина в зеленом шлафоре из камки и плотной, до крысиной тонкости доплетенной косой на плече. В одной руке она держала двурогий шандал, другая металась от разъезжающегося на обширной груди шлафоре до зевающего рта, который, чтоб черт не залетел, надо непременно перекрестить. Со сна Фаина была благодушна и беспечна, и на крик Мелитрисы: «Где он?»— не отвечала не из злорадства, а просто не понимая, что от нее хотят.
— Где он? — повторила Мелитриса. — Ведите меня к нему.
Она так резко оттолкнула Фаину, что свеча из одного рога упала на пол. Пока Фаина ее поднимала, Мелитрисы и след простыл. Тук-тук-тук — простучали по лестнице каблуки, в отдалении послышался шум опрокинутой мебели, потом на каменный пол упала посуда…
— Господи, она уже в кухне! — воскликнула Фаина, поспешив на поиски беглянки.
Оказывается, Мелитрису уже изловили.
— Оставь меня, негодяй! Не прикасайся ко мне! — звонко кричала Мелитриса, а солдат, он же кучер Устин, бубнил на одной ноте:
— Я и не прикасаюсь, барышня. Только бегать тут не ведено. И блажить не ведено.
— Тихо, тихо… Успокойтесь, мадемуазель… — запыхавшаяся Фаина вбежала в кухню.
— Где князь Оленев? — вырвавшись, наконец, из лап Устина, крикнула Мелитриса.
— Это какой же князь? Нету здесь никаких князей! Только здесь девушка узнала кучера. В голосе его прозвучало такое искреннее удивление, что Мелитриса разом отстала.
— Разве мы не в трактире?
— Помилуйте… Это дом приличный, особняк… — поймав упреждающий взгляд Фаины, он оборвал фразу на полуслове.
Мелитриса поняла, что этот солдат с простодушным лицом и большими круглыми плечами только исполнитель, главный здесь не он,
— Умоляю вас… умоляю, если у вас есть сердце, — сказала она, повернувшись к Фаине, — поехали к нему… сразу же! Если нет лошадей, я пойду пешком.
Она заламывала худые руки и наступала на Фаину, а та отступала к стене, желеобразная грудь ее плескалась.
— Успокойтесь, пожалуйста! С вашим князем ничего не случилось! Вы должны верить мне!
Но девица не слышала объяснений, она вообще ничего не слышала. С трудом Фаина поймала ее за руки, но та стала вырываться и кричать:
— Я вам не верю! Он мертв? Скажите, он умер?
— Че-е-ерт возьми, не зна-аю я! — протяжно крикнула Фаина, — Я все придумала про дуэль. Я вашего опекуна в глаза не видела.
Мелитриса вся как-то обмякла и боком села на стоящую у стола лавку. Слов не было. Она с величайшим изумлением смотрела на Фаину.
— Ну как вы не понимаете? — доброжелательно пояснила та. — Мне надо было как-то привезти вас сюда. Так бы вы не поехали.
— А зачем меня нужно было сюда привозить? — выдавила из себя Мелитриса.
— Вот ведь любопытство гложет, — фыркнула Фаина. — У меня нет таких прав, чтоб вам все объяснить.
— У кого есть такие права? — Мелитриса говорила как заторможенная, она все еще не постигла сущности происшедшего, сидящая в ней отрава мутила разум.
— Завтра и узнаете, — ласково сказала Фаина, обнимая Мелитрису за талию. — Теперь почивать… Устин, разбери постелю…
Пока они поднимались на второй этаж, Устин дважды слетал вверх-вниз, а когда Мелитриса вернулась в комнату, большая кровать в углу была застелена простынями, подушки взбиты. Мелитриса совершенно успокоилась. Если князь Никита благополучно здравствовал в своем дому, то любые неприятности для нее потеряли остроту и привкус беды. Зачем-то ее привезли в темный особняк… Фаина говорит, что завтра все разъяснится.
Мелитриса села на кровать, один сапожок упал на пол, за ним второй. Появилась Фаина с чем-то воздушным, легким, с розовыми цветочками у ворота,
— Это вам тюника ночная… — Фаина опять широко зевнула. — Спать будете словно сильфида — в цветах.
— Не уверена, — буркнула Мелитриса, переодеваясь.
Дверь за Фаиной закрылась. Мелитриса откинулась на подушки и рассмеялась. Какая чушь, какая нелепица! Ведь и ежу ясно — ее похитили. И каким глупым способом! Она закрыла глаза, перекрестилась. «Может быть, любовник какой-нибудь объявился? — подумала она лениво. — Любовник инкогнито… Воспылал страстью, совладать с собой не в силах. Но этого не может быть… Я не красавица, это во-первых. А во-вторых, любовника я зарежу…»
Она прочитала молитву и спокойно заснула.
Проснулась она с первым лучом солнца и долго лежала на боку, с удивлением скользя взглядом по оштукатуренным, в трещинах стенам, по крытому стертым войлоком полу, по мебелям: простому дубовому столу и плетеному стулу с дырявым сиденьем. Светелка была бедна и убога, зато за решеткой окна роскошествовала природа. Дом, наверное чья-то заброшенная мыза, стоял в глубине могучего бора, только небольшая часть отвоеванной у леса земли была засажена плодовыми деревьями. Сейчас все яблони, сливы, цветники и огороды опушил иней. От утреннего света он казался розовым, искрился и вспыхивал, пуская солнечных зайчиков.
Мелитриса оделась и, держа сапожки в руках, чтоб не будить обитателей дома, осторожно вышла на лестницу. Помнится, ее совсем не удивило, что дверь в ее покои была не заперта, в первый день ее заточения она вообще внимания не обращала на такие мелочи. Зато входная дверь была заперта, ключа в замочной скважине не было, и это ее разозлило. Все окна первого этажа были закрыты ставнями, сквозь щели в них сочился утренний свет. Как показал обход, дом был очень мал. Внизу располагались две горницы, в одной из них кто-то спал, и кухня с холодным очагом, печью и полками с посудой, оловянной и глиняной. Была еще одна дверь — закрытая, наверное в кладовку или в другое подсобное помещение. На втором этаже находилась только та светелка, в которой она ночевала, хода на чердак она нигде не обнаружила, видно, лестница туда шла снаружи дома.
Мелитриса побродила по комнатам, а когда вернулась на кухню, застала там Фаину и солдата Устина, последний суетливо колол лучину на растопку. Фаина стояла рядом совершенной распустехой, волосы нечесаны, душегрейка надета прямо на рубашку. Она чесала одной босой ногой другую и честила Устина за то, что тот проспал. Увидев Мелитрису, она тут же прекратила гудеж и спросила вполне доброжелательно:
— Встали?
— Попыталась… — отозвалась Мелитриса меланхолично. — Что же вы стоите босиком на холодном полу? Завтракать будем?
— А как же, конечно, будем. Сейчас этот тюлень сонный воду согреет…
«Тюлень» обиженно засопел.
— Фаина, чей это дом?
— Мой. А зачем вам? — спросила она подозрительно.
— Что значит — зачем? Я хочу знать, куда меня привезли.
— Все узнаете, милая моя сударыня. Не такие они люди, чтобы правду от вас скрывать, — страстно сказала Фаина и удалилась в свою комнату одеваться.
Позавтракали на кухне просто, но сытно и двинулись в большую комнату. Она выглядела побогаче, лет двадцать назад эта гостиная была даже нарядной, а сейчас голубая комка, коей были обиты стены, выцвела, запятналась и загрязнилась, вощаные обои на панелях в иных местах прорвались до дыр. Хороша была только синяя изразцовая печь, в ней уже трещали дрова, и холодная гостиная обещала скоро нагреться.
Мелитриса была спокойна, она как бы смотрела на себя со стороны и радовалась, как достойно и гордо ведет себя некая пленная девушка. Она не собиралась плакать и отчаиваться, более того, ей даже интересно, что это за фокус такой, насмешку или нелепицу приготовила ей судьба?
Фаина поставила перед печкой длинную лавку и, к удивлению Мелитрисы, принесла две расписные прялки и веретена на подносе.
— Будем прясть.
— Что? Я не умею.
— Если не умеете, будем учить. Девица в вашем возрасте должна уметь делать все. — И добавила, как фыркнула: — Фуй какая!
— Я фрейлина Ее Величества, — сказала Мелитриса, примериваясь к веретену.
— Были фрейлиной, — уточнила хозяйка, и это замечание очень не понравилось девушке.
Однако у нее достало чувства юмора, чтобы со стороны подмигнуть пленной девице. Два тюка желтоватой овечьей шерсти с застрявшими в ней репьями и сухим навозом, два неумелых веретена — Фаина в уменье прясть не очень-то обогнала Мелитрису. Скоро за разговором выяснилось, что прядут они только затем, чтобы скоротать время, прясть велел Аким Анатольевич. Сколько им придется вертеть веретено — день или неделю, Фаина точно сказать не могла..
— Я надеюсь их сегодня дождаться, — сказала она с ясной, светлой интонацией, очевидно, сердце ее не было равнодушно к загадочному Акиму Анатольевичу. К вечеру предположение Мелитрисы получило подтверждение в виде насурьмленных бровей и нарисованного свеклой румянца. Особенно потрясло Мелитрису то, что Фаина надела брыжиnote 36. Кружева топорщились в разные стороны. Интересно, если на эту могучую грудь положить веретено — оно скатится? А чашку поставить?
В этот вечер Аким Анатольевич не появился. Следующий день был копией предыдущего. Встали, поели, пряли до обеда, ели, спали, пряли… Чушь, бред, дичь — украсть фрейлину из дворца, чтобы на какой-то убогой даче посадить ее прясть овечью шерсть! Такая действительность похожа на сказки француза Перро или чудные комедии Лопе де Вега. Когда об этом читаешь, все выглядит очаровательно, но в жизни… нелепо, скучно, оскорбительно.
— Если хотите Евангелие, я дам, — сказала Фаина перед сном.
Под обтянутой кожей обложкой уместились Ветхий и Новый заветы. Мелитриса наугад раскрыла книгу:
«И скажи нам слово сие: очи мои, лейте слезы день и ночь и не переставайте, ибо великое бедствие поразило деву, дочь народа моего…» Она посмотрела оглавление — книга пророка Йеремии.
Мелитрисе стало страшно, озноб прошел по спине, сдавило грудную клетку так, что трудно вздохнуть. Что это? Можно ли слова пророка считать предсказанием? Надо, наконец, заглянуть правде в глаза. Это не игра. В ее жизни случилось что-то страшное, непонятное… Что она ждет? Почему не торопит невозмутимую обманщицу Фаину?
Утром Мелитриса обрушила на хозяйку дома лавину вопросов: кто, зачем? Фаина молчала, потом пригрозила:
— Если будете мне надоедать, я вообще с дачи съеду. А вас с Устином оставлю. Да под ключ! Вы слова-то русские понимаете: не ведено мне отвечать! И не бунтуйтесь! Вы и так здесь в большой свободе живете. Мне приказали вас не стеснять. Я и не стесняю. По всему дому гуляете и едите вдосталь!
Мелитриса молча села за прялку.
Страстно ожидаемый Аким Анатольевич появился на четвертый день. Это был раскрасневшийся от ветра, необычайно бойкий тридцатилетний человек в одежде из ярких сукон— зеленых, пурпурных, украшенных черными петлями, снурками и