Соул Джон. Черная молния

   С чего это, спрашивается, ему пришла тогда в голову такая блажь? Он даже не мог вспомнить, пролистал он эту папку или нет. Гленн открыл папку и принялся просматривать материалы страница за страницей, но скоро понял, что статьи о Крэйвене ничуть его не интересуют, а к тому же он вовсе и не собирался посвящать их прочтению нынешнее утро.
   Чувство невыносимой скуки и пустоты завладело им с самого начала дня и спустя некоторое время трансформировалось в угнетающую клаустрофобию – страх перед замкнутым пространством. Неожиданно он ощутил необоримую потребность выбраться наружу, подальше от давивших на него стен опустевшего дома. Но куда идти? На прогулку?
   Не стоит об этом и думать. Несмотря на обещание, данное Горди Фарберу, Гленн терпеть не мог бесцельных прогулок. Ему требовалась цель, чтобы двинуться в путь.
   В офис?
   Тоже нельзя. Стоит ему там показаться, как Рита Альварес не только отошлет его домой, но еще и нажалуется Энн.
   Но отчего, к примеру, не сходить к так называемому "Зданию Джефферса"? С тех пор как его свалила хвороба, он так и не смог ни разу побывать на стройплощадке. Он только посмотрит, как продвигается строительство, и это поможет ему избавиться от депрессии. К тому же если там не окажется Алана, то никто никогда не узнает, что он нарушил предписание Фарбера позабыть на время о работе. Итак, окончательно решив, куда направить свои стопы, Гленн натянул куртку, поскольку утро было пасмурным, и, закрыв дверь на замок, вышел на улицу.
   Меньше чем через час он уже стоял на тротуаре через дорогу от того места, где высился остов "Здания Джефферса". Одного взгляда Гленну было достаточно, чтобы убедиться: работа движется в соответствии с графиком, несмотря на то, что его, Гленна, на стройке не было и он не мог надзирать за строительством. На мгновение он испытал не слишком приятное чувство – казалось, в нем здесь не слишком нуждались. Впрочем, он утешил себя тем, что строительство продолжается, а раз так, то, стало быть, он Гленн, и работавшие под его началом люди умудрились так хорошо организовать рабочий процесс, что Джиму Доуверу просто не было необходимости обращаться к нему за помощью.
   Здание – его здание – тянуло Гленна к себе, словно магнит. Он перешел улицу и через калитку в заборе, огораживающем стройплощадку, проник на территорию стройки, после чего сразу же двинулся к офису, находившемуся в большом трейлере. Разумеется, офис переведут в здание, как только закончится отделка первого этажа и будут подключены электричество и отопление. Молодая женщина по имени Дженни Берки, сидевшая за конторкой, оторвала глаза от лежавшего перед ней бланка наряда и с удивлением посмотрела на вошедшего. Впрочем, через секунду удивление на лице женщины сменилось улыбкой.
   – Мистер Джефферс!
   – Вот снова решил, так сказать, посетить планету людей, – сказал Гленн. – Хочу посмотреть, как вы без меня справляетесь. Джим здесь?
   – Мистер Доувер появится только после обеда, – ответила Дженни. – Если вы хотите его подождать...
   – В сущности, я просто собирался немного прогуляться по стройке, – Гленн со значением подмигнул Дженни. – Как я смогу определить недостатки в его работе, если он показывает мне только то, что считает нужным?
   Взгляд Дженни потемнел от негодования.
   – Мистеру Доуверу скрывать нечего, – заявила она таким строгим голосом, что Гленн тут же задал себе вопрос о степени близости между секретаршей и ее боссом. – Мистер Доувер – настоящий...
   – Шутка! – перебил ее Гленн. – Я всего-навсего пошутил.
   Некоторое время Дженни внимательно на него смотрела, не зная, как реагировать на его слова, но потом на всякий случай изобразила на губах улыбку. Гленн воспользовался ее замешательством, надел строительную каску и выскользнул из офиса, не дав Дженни возможности отрядить с ним сопровождающего.
   Несколько минут он провел на первом этаже, а затем по временной лестнице поднялся на второй. Там он попытался оценить качество работ, но вдруг почувствовал, что его неудержимо тянет к лифту.
   Интересно, что с ним произойдет, если он поднимется повыше?
   Неужели акрофобия, боязнь высоты, которая навалилась на него в тот день, когда его свалил сердечный приступ, снова предъявит свои права на него? Иди это просто неоправданные страхи психопата? Пока он стоял и размышлял, стоит ли ехать вверх, рядом с ним звякнула дверца останавливающегося лифта и один из рабочих вопросительно на него посмотрел.
   – Рад, что вы вернулись, мистер Джефферс, – сказал он. – Хотите прокатиться на верхние этажи?
   Гленн заколебался, но потом принял решение. Это как падение с лошади, подумал он. Если он прямо сейчас не заберется в кабинку лифта и не переборет свой страх перед высотой, то вполне вероятно, что ему уже никогда не удастся преодолеть акрофобию.
   – Спасибо, – произнес он, обращаясь к рабочему, и вошел в клеть временного лифта. Рабочий захлопнул за ним дверь, и через секунду вся конструкция пришла в движение, увлекая клеть с Гленном Джефферсом вверх.
   Почти сразу Гленн почувствовал сосущую пустоту в желудке, однако ничего не сказал, поскольку был полон решимости в этот день раз и навсегда избавиться от боязни высоты. По мере того, как лифт продвигался вверх, Гленн старался убедить себя, что его высотобоязнь носит надуманный характер, и упрямо смотрел вниз сквозь щели в полу клети на серо-стальную массу бетона, из которой вырастали металлические конструкции будущего здания.
   С каждым следующим этажом расстояние между фундаментом и находящимся в лифте Гленном увеличивалось на двенадцать футов, и с каждым футом спазмы в желудке Гленна усиливались. Неожиданно лифт дернулся и остановился, и Гленн на мгновение испытал приступ ужаса. Они застряли! Их заклинило между этажами! Гленна охватило отчаяние, в ушах зазвенело. Где-то в отдалении послышался голос рабочего.
   – Подсобные помещения, – объявил работяга. – Здесь мне выходить.
   Подсобные помещения! Всего лишь тринадцатый этаж! Гленн вспомнил, что по его указанию рабочие оставляли на этом этаже оборудование и инструменты, чтобы не возить их каждый день вверх-вниз. Итак, всего лишь тринадцатый этаж, а ведь секундой раньше Гленн готов был поклясться, что они вознеслись чуть ли не к облакам...
   Чрезвычайно любопытно!
   – Я поеду на самый верх, – заявил Гленн, стараясь, чтобы его голос звучал по возможности спокойно. Строитель заколебался. Гленн понял: тот пытается вспомнить, что же случилось с архитектором, когда тот последний раз посещал строительную площадку.
   – Может, мне поехать с вами? – наконец спросил рабочий.
   Гленн отрицательно помотал головой.
   – Ничего со мной не случится.
   Однако стоило рабочему удалиться, как Гленн начал подумывать, не свалял ли он дурака. Между тем лифт продолжал подниматься. Наконец он остановился на самом верху, и тут Гленн понял, что одному ему ехать не следовало.
   Стараясь изо всех сил перебороть страх, который, казалось, затопил каждую клеточку его тела, Гленн отворил дверцу и выбрался наружу. С тех пор как его свалил сердечный приступ, платформа вокруг шахты лифта значительно увеличилась в размерах. Широкая полоса безопасности с ограждением окружала всю конструкцию по периметру. Надо только держаться подальше от края, и ему ничего не будет угрожать.
   Сделав глубокий вдох, Гленн двинулся вперед. Когда до края площадки оставалось пять футов, он остановился. Желудок его сжался в болезненный комок, дышать стало труднее. Сердцебиение Гленна пугающе участилось, но боли в груди и левой руке, которая знаменовала собой начало приступа, он на этот раз не почувствовал.
   Ему оставалось сделать всего несколько шагов.
   Задержав взгляд на огромных стальных опорах, которым со временем предстояло поддерживать стены небоскреба, и загадав про себя, что если он коснется их рукой, то приступ пройдет, Гленн сделал первый шаг.
   Потом еще один, и еще...
   Вытянув вперед руку, он коснулся пальцами холодной стали несущей конструкции, а затем ухватился за толстую стальную балку. Теперь он находился совсем близко от несущей балки.
   И от края пропасти.
   Его начала бить дрожь, но он старался сдержать ее, не поддаваться панике, которая стала постепенно охватывать его вновь.
   Теперь ему оставалось только посмотреть вниз. Если он посмотрит на бетонное основание здания, лежащее пятьюдесятью этажами ниже, тогда все нормально. Это будет означать, что он преодолел страх.
   Он подобрался к самому краю и глянул вниз.
   В тот же миг все его тело сотряс спазм, лишая его равновесия и толкая в разверстую пропасть. Он почувствовал, как его грудь легла на холодные перила ограждения, и ощутил необоримое, сумасшедшее желание прыгнуть. Он даже на мгновение представил себе, как при этом у него в ушах засвистит ветер, представил ощущение невесомости, которое испытывает человек, находясь в состоянии свободного падения. Стоит ему только отпустить балку и нагнуться пониже...
   Его пальцы и в самом деле стали разжиматься, тело, сотрясаемое болезненной дрожью, все больше и больше перегибалось через ограждение...
   "НЕТ!"
   Эта команда, подобно молнии, пронизала его охваченный паникой мозг. Казалось, громовой голос, все еще звучавший в его ушах, раздался прямо с небес. Гленн инстинктивно отпрянул от ограждения и оглянулся, пытаясь обнаружить человека, который одним-единственным словом остановил страшный припадок акрофобии.
   Но он никого не увидел.
   Голос тем не менее продолжал звучать в его ушах, отдавая новую команду: "ВНИЗ. СИЮ МИНУТУ".
   Подчиняясь команде, Гленн направился к шахте лифта. Возвращаясь к лифту, он уже не чувствовал страха. Лихорадка прекратилась, а ноги уверенно ступали по бетону. Даже пустота в желудке исчезла.
   Равно как и осознание того, что с ним происходит.

Глава 44

   В это утро Экспериментатор чувствовал себя отлично. В первый раз он ощутил в себе достаточно сил, чтобы раз и навсегда покончить с усыплениями.
   Даже вчера, когда Гленн неожиданно начал просыпаться в то время, когда Экспериментатор трудился над кошкой, он, в сущности, даже не очень старался остановить работу Экспериментатора. Поначалу он только наблюдал, но Экспериментатор знал: в каком-то смысле Гленну даже нравилось то, что он видел. Экспериментатор ощущал все эмоции, исходившие от Гленна, когда они вместе, плечом к плечу, продолжали работать над кошкой.
   Сначала он ощутил некоторое сопротивление, которое властно заявило о себе тошнотой, зародившейся в недрах желудка. Но Экспериментатор был уверен в том, что долго это не продлится. Вот если бы он трудился над собакой или птицей, тогда другое дело. Экспериментатор отлично понимал, что Гленн недолюбливал кошку. В сущности, он любил ее ничуть не больше, чем сам Экспериментатор, а это значительно упрощало дело, поскольку их совместная антипатия к животному настраивала их на общий лад и заставляла мышление и того, и другого работать чуть ли не в унисон.
   От Экспериментатора требовалось лишь усилить, подчеркнуть выработанный совместными усилиями ритм л ту внутреннюю связь между собой и Гленном, которая появилась благодаря их общему неприятию кошки. Экспериментатор работал не торопясь, давая возможность Гленну наблюдать за своими движениями, привыкнуть к тому, что они со временем станут проделывать вместе.
   – Все нормально, – шептал при этом Экспериментатор. – Мы не станем ее убивать. Мы только посмотрим, что обеспечивает ее жизненной энергией.
   Он почувствовал, как Гленн начал расслабляться, как странное чувство вины, мешавшее стольким людям осуществить задуманное, стало постепенно ослабевать в нем.
   Экспериментатор думал об этом чувстве в ожидании того момента, когда кошка впадет в анабиоз. Понятие вины он воспринимал как абстракцию, а не как реальный побудительный мотив к какому-либо деянию. Для него чувство вины являлось препятствием, которое было необходимо преодолеть, отбросить в сторону, в крайнем случае – обойти.
   Никакой вины на самом деле никогда не существовало.
   Время от времени он задавал себе вопрос, не является ли абсолютное отсутствие чувства вины в человеке серьезным врожденным недостатком, и признавал – правда, лишь в теории – верность этой гипотезы, особенно в отношении людей, которые лишены такого могучего интеллекта, как у него. О нем нельзя было сказать ничего подобного. Наоборот, отсутствие этого надуманного чувства давало ему неограниченную свободу. Его работа – то есть его эксперименты – никогда не омрачалась так называемым голосом совести. Ничто не призывало его отказаться от дела, интересовавшего его более всего на свете.
   В особенности же его занимала одна вещь – единственная, пожалуй, вещь, на изучение которой не жаль было потратить долгие годы, – и называлась она кратким словом "жизнь".
   Нет, его не занимали поиски так называемого "смысла жизни" – к такого рода проблемам он потерял интерес еще в детстве, когда раз и навсегда пришел к выводу, что жизнь не имеет смысла.
   Она просто есть – и все.
   Следовательно, коль скоро отсутствует "для чего", то единственно важным становится "как".
   Логически он уже давно себе доказал, что свобода от всяческих условностей и чувства вины позволяет ему, и отличие от других людей, изучать феномен жизни, используя методы, непозволительные для прочих исследователей.
   Ничем не скованный, он продолжал свои изыскания.
   Накануне он начал обучать Гленна Джефферса умению находить радость в процессе познания, что ему самому удавалось превосходно.
   Когда кошка впала наконец в анабиоз, он объяснил Гленну, что смерть животного вовсе не является конечной целью их устремлений. Поэтому когда Экспериментатор начал своим острейшим ножом взрезать кошку от живота до горла, он уже знал, что Гленн увлекся происходящим ничуть не меньше какого-нибудь студента-медика, которому доверили лично проводить операцию.
   В течение всего эксперимента Экспериментатор чувствовал, как неуклонно возрастает интерес Гленна к происходящему. Когда их взорам предстало открытое бьющееся сердце живого существа, он мог одновременно с Гленном ощутить радость вновь посвященного.
   – Прикоснись к нему, – прошептал Экспериментатор.
   Вместе они принялись дотрагиваться до пульсирующего кошачьего сердца. Тогда-то все существо Экспериментатора и пронзила острая радость, наполнившая его небывалым доселе возбуждением, поскольку на сей раз он испытал удовольствие не только от собственных ощущений, но получал его дополнительно, присваивая себе эмоции Гленна.
   Он впитывал в себя жар самого бытия.
   Энергия сжимавшейся и разжимавшейся мышцы заставила его дух воспарить.
   Незабываемое ощущение в кончиках пальцев в момент прикосновения к святая святых самой жизни сводило его с ума.
   Они продолжали эксперимент вместе до того момента, когда сильное сжатие вызвало остановку органа. Экспериментатор изготовил примитивный дефибриллятор, срезав изоляцию с кончика удлинителя, висевшего на вколоченном в стену гвоздике, но дефибриллятор не помог.
   Опыт снова закончился неудачей, несмотря на все усилия Экспериментатора пробудить кошачье тельце к жизни. А уж он трудился не за страх, а за совесть, пытаясь с помощью собственного дыхания наполнить легкие кошки. Дважды сердце животного начинало было трепетать снова, но нерегулируемая энергия, исходившая из самодельного дефибриллятора, испортила все дело. Вместо того чтобы сообщить сердцу кошки нужный ритм, доморощенный инструмент довел животное до смертных конвульсий.
   Стоило Экспериментатору начать сердиться, как он тут же почувствовал негативную реакцию Гленна. Когда под конец кошка все-таки умерла – она была слишком искромсана, чтобы жить дальше, – Экспериментатор ощутил во всей полноте начинавшийся бунт.
   Тогда Экспериментатор срочно усыпил Гленна и стер из его памяти почти все, чему тот стал свидетелем. Но гнев Экспериментатора от этого лишь усилился. Он погрузил руку глубоко в тело кошки и вырвал сердце и легкие животного из их окровавленного вместилища, чтобы все могли видеть лишь глубокую темную каверну на том месте, где они раньше находились.
   Схватив скальпель, Экспериментатор принялся кромсать внутренности животного – при этом свет яркой лампы дневного света голубым пламенем отражался от полированного стального лезвия. Потом, закончив работу, Экспериментатор прибрал за собой и постарался избавиться от кошачьего трупика: отнес его во двор и положил под доски настила, на котором стояли мусорные ящики. Впрочем, тельце кошки можно было заметить без труда, поскольку он скрыл его под досками лишь наполовину. Затем он вернулся в подвал и окончательно навел там порядок, тщательно уничтожив следы происходившего там эксперимента. После этого он оставил послание для Энн, устроив так, чтобы оно появлялось на мониторе лишь на краткое время, позволявшее только его прочитать, а потом сразу же исчезало.
   И лишь завершив все дела, Экспериментатор позволил себе отдохнуть, избрав для этого спокойный уголок в сознании Гленна. Он не беспокоил Гленна до того крайне неприятного момента, когда приступ акрофобии едва не лишил жизни их обоих.
   Экспериментатор не имел намерения умирать.
   Ни сейчас, ни потом.
   Поэтому он вмешался, взял в свои руки бразды правления и оттащил Гленна от края бездны.
   Он вошел в лифт, с минуту изучал кнопки на пульте, а затем нажал на одну из них, ту самую, которая обеспечила ему спуск. Механизмы заработали, и кабина заскользила вниз. Экспериментатор спокойно смотрел сквозь щели в полу на суетившихся внизу букашек-людей, недоумевая, отчего высота пугает стольких представителей рода человеческого.
   Для него лично она не значила ничего.
   Вежливо кивая каждому, кто здоровался с ним, Экспериментатор покинул строительную площадку. Остановившись на углу, он обратил внимание на газетный киоск. Сунув руку в карман Гленна, он выловил несколько монеток и купил себе номер "Геральд", после чего огляделся в поисках какого-нибудь кафе. Углядев заведение Старбакса, он прошел еще сотню шагов и купил себе чашку отличного кофе, после чего принялся просматривать газету. На третьей странице второй тетради он обнаружил репортаж Энн.
   Сразу же, впрочем, выяснилось, что материал подвергся строжайшей редактуре: в заметке не было ни слова о имитаторе, не говоря уж о нем самом. И никаких выводов.
   Над материалом основательно потрудилась чужая рука.
   Но отчего?
   Чего они, собственно, боятся?
   Неужели имитатора?
   Но ведь этот имитатор – полнейшее ничтожество.
   Экспериментатор швырнул газету в урну.
   Полиция будет неделями выслеживать человека, зарезавшего шлюху неподалеку от Бродвея и женщину, жившую рядом с домом Гленна.
   Экспериментатор отлично знал, кто это сделал.
   Он даже знал, что явилось мотивом убийств.
   Это были самые настоящие убийства – бессмысленные и примитивные. Тому, кто совершил их, они не принесли новых знаний, не прояснили для него сущность вещей. Этот человек убивал ради самого убийства.
   Хуже того, он убивал, чтобы привлечь к себе внимание.
   Экспериментатор думал об этом с того самого момента, когда опознал злодея, тащившего тело зарезанной им Джойс Коттрел через задний двор по направлению к парку. Некоторое время Экспериментатор раздумывал, но потом понял, что надо делать.
   До тех пор, пока это ничтожество будет продолжать свою грязную работу, люди будут умирать только для того, чтобы прославить этого кретина. Бессмысленная растрата человеческого материала.
   Совершенно бессмысленная, как ни смотри.
   Но была и еще одна причина, по которой Экспериментатор решил взвалить на себя заботы полиции, судов и палача. Эта причина имела непосредственное отношение к стилю, который практиковал Экспериментатор, к его чувству юмора, к той иронии, с которой он относился к миру. Справедливость восторжествует, и Энн – в самом конце – поймет, в какую фантастическую игру ее вовлекли.
   Опустив монетку в прорезь автомата, находившегося на задворках кафе, Экспериментатор набрал номер по памяти. В трубке прозвучало три гудка, после чего откликнулся знакомый голос.
   – Алло? – сказал голос, в котором явно ощущалась нервозность.
   Экспериментатор промолчал.
   – Алло? – повторил голос. На этот раз в нем слышался неприкрытый страх.
   Экспериментатор отлично знал, почему так нервничал человек на другом конце провода.
   На самом деле он знал много больше – знал, к примеру, где этот человек живет, знал, что он не вышел на работу.
   Экспериментатор решил нанести ему визит.
   Для этого, правда, необходимо было кое-чем запастись.
   Экспериментатор вышел из кафе, взял такси и отправился на Бродвейский рынок.
   Там он начал подбирать все необходимое.
   Он купил ручку из тех, что продавались на каждом углу.
   Бумагу для заметок, которую тоже можно было купить где угодно.
   Перчатки – самые простые, вязанные из ниток. Такие может носить кто угодно.
   Рулон прозрачной пластиковой пленки.
   Заплатив за все наличными из бумажника Гленна, Экспериментатор покинул рынок и двинулся в южном направлении. Он шел не торопясь – не слишком быстро, но и не слишком медленно, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Анонимность, как он успел понять задолго до этого момента, является лучшей защитой.
   Наконец он оказался на Джон-стрит, затем свернул налево и пошел по направлению к Пятнадцатой восточной.
   Десять минут спустя он уже стоял напротив дома, где жил человек, которого он намеревался убить. Взглянув на окно на втором этаже, он увидел мужчину, смотревшего на улицу.
   Мужчина явно нервничал.
   Он смотрел прямо на него.
   И, конечно же, его не узнал.
   Экспериментатор улыбнулся, пересек улицу и вошел в дом.

Глава 45

   Когда Мясник прочитал заметку в "Геральд", он сразу же начал строить планы, которые через некоторое время обрели вполне законченные очертания.
   Следующей его жертвой станет мужчина – он окончательно решил остановиться на этом варианте. Кроме того, он знал, где можно найти подходящий материал: мужчины во множестве разгуливали по Бродвею, заходили за покупками в ЦКП или шлялись по Бродвейскому рынку. Многие сидели в маленьких кафе, разбросанных по обеим сторонам улиц, и распивали кофе, со значением поглядывая друг на друга. Мясник хорошо знал эти игры и даже их правила, поскольку, проходя мимо, он всякий раз наблюдал за действиями этих людей. Один – вроде бы случайно – шел по улице навстречу другому. Стоило им разминуться, как первый, пройдя несколько шагов, поворачивал голову и смотрел второму вслед. Если второй тоже оборачивался, то между ними начиналась оживленная беседа и через несколько минут они удалялись вместе. Иногда же один из них оглядывался и улыбался, но продолжал идти. Второй останавливался и пристально смотрел на уходившего. Если уходивший снова оглядывался или принимался рассматривать свое отражение в витрине, то второй быстрым шагом его догонял.
   Дважды Мясник шел за такими мужчинами, чтобы узнать, как у них все сложится, и хорошо изучил их манеру ухаживания. При этом, разумеется, он старался оставаться незамеченным.
   Пару раз увязывались и за ним, но он оба раза уходил от преследования, укрываясь за дверями магазинов или аптеки Бартелла. Там он с отсутствующим видом бродил среди полок, давая тем самым понять своему преследователю, что он – птица другого полета.
   Итак, сегодня он должен вступить с этими парнями в игру.
   Отправляясь в магазин за альбомом, он должен одновременно понаблюдать за прогуливающимися по тротуару мужчинами и выбрать подходящего, после чего необходимо двинуться за ним следом. Важно, чтобы будущая жертва не оказалась слишком велика ростом – парень среднего роста, примерно как у него, подойдет как нельзя лучше. Нельзя также выбирать слишком сильного. Впрочем, все эти условия совсем нетрудно соблюсти – мужчину подцепить куда легче, чем какую-нибудь Шанель Дэвис. А уж когда они придут на квартиру к парню и тот начнет свои ухаживания – тогда настанет время действовать.
   Репутация Мясника взлетит на недосягаемую высоту.
   Одна только мысль о предстоящем безмерно возбудила его. Повинуясь неожиданно нахлынувшему на него вдохновению, он решил проделать с будущей жертвой то же самое, что он проделал с Джойс Коттрел позапрошлой ночью. Это возбудило его еще больше. Он даже начал чувствовать нарастающее напряжение в паху, когда зазвонил телефон. Этот резкий и совершенно неожиданный звук настолько поразил его, что он едва не выронил банку кока-колы, из которой отпивал по глотку.
   – Это ты? – строго вопросила мать, когда после третьего гудка он поднял трубку. Презрение, сквозившее в ее голосе, заставило его желудок болезненно сжаться. Неужели она узнала, что ему удалось совершить? Но каким образом? Мать заговорила снова, и его страхи несколько улеглись.
   – Я звонила в агентство "Боинг", – сказала она. – Там мне сообщили, что ты опять не пришел. Ты здоров?
   – У меня все отлично, ма, – ответил Мясник, но сразу же вспомнил, что сказался на работе больным. – То есть я самую малость приболел, но теперь мне значительно лучше.
   – Я звонила тебе, но никто не подходил, – недовольным тоном сообщила мать. – Ты что, к врачу ходил, что ли?
   – Нет, ма, – ответил он, вернувшись мыслями в детство, когда мать точно так же обвиняла его в симуляции и нежелании ходить в школу, хотя градусник, торчавший у него изо рта, показывал температуру 102 градуса по Фаренгейту. – Я ходил в ЦКП, ма, и купил себе супу. Куриного супу с вермишелью.