Соул Джон. Черная молния

   – Ты слышишь меня? – повысила голос Эдна, еще сильнее поджав губы и гневно сверкнув глазами.
   Рори Крэйвен поднял голову от спортивной страницы, продолжая пережевывать кашу. Эта старая сучка снова собирается пилить его до самого вечера. Никак она не может угомониться, черт бы ее побрал. Вот уже почти тридцать лет он пытается угодить ей, но все напрасно. А в последние два дня она вообще рехнулась на почве сострадания к своему любимому Ричарду. Рори специально взял на работе отгул, чтобы посидеть с матерью. Ей могли понадобиться его помощь и поддержка в такую минуту. Однако сейчас Рори уже понял, что напрасно пришел сюда. Вчера он весь день слушал ее бесконечные причитания по поводу смерти Ричарда – он был умным, он был талантливым, он был гениальным, он был просто замечательным сыном и так далее, и тому подобное. Рори старался не обращать внимания на весь этот бред, так как уже давно привык к нему и прекрасно понимал, что она хочет сказать. Вот и сейчас ее слова эхом отдавались в его сознании:
   – Ричард был умным, не то, что ты!
   – Ричард был замечательным, в отличие от тебя!
   – Ричард был хорошим сыном, чего не скажешь о тебе!
   Рори с малых лет понял, кого она любит больше всех и всего на свете. Даже когда Рори был совсем маленьким, она постоянно твердила, что надо во всем брать пример с Ричарда, стараться походить на него, поскольку Ричард – образец человеческого совершенства. "Почему ты не можешь получать такие же хорошие отметки, как Ричард? Почему ты не можешь вести себя так же хорошо, как Ричард?"
   Ричард начал говорить, когда ему не было еще и восьми месяцев!
   Ричард начал ходить, когда ему было меньше года!
   Ричард – гений!
   Ричард, Ричард, Ричард!
   Он слышал это почти каждый Божий день – даже тогда, когда Ричард поступил в колледж и вскоре переехал в собственный дом. Рори тоже сделал все возможное, чтобы поскорее сбежать от слишком назойливой мамаши. Он снял небольшую квартиру на Капитолийском холме, где жил уже почти двенадцать лет. Но бегство из родного дома ничего, в сущности, не изменило. Мать по-прежнему недолюбливала младшего сына и использовала малейшую возможность, дабы показать ему это. Ее нелюбовь к Рори была настолько глубокой, что она выбросила из дому все его вещи, все, чем он когда-либо пользовался.
   – Не правда ли, сейчас стало намного лучше? – ехидно спросила она Рори, когда тот пришел к ней после очень долгого перерыва. – Это мы с Ричардом сделали. Конечно, у него сейчас есть свой дом, но, мне кажется, у него должна быть и здесь своя комната. Надо же ему иметь возможность хоть где-нибудь уединиться, чтобы подумать.
   В тот момент Рори вдруг захотелось ударить свою мать, наорать на нее. Разумеется, он не сделал этого, а сделал то, что делал всегда – согласился с ней, сухо заявив, что комната действительно стала намного лучше и что Ричарду она действительно нужна позарез.
   Рори всегда старался не волновать мать, не злить ее понапрасну, не требовал к себе никакого внимания с ее стороны и не делал ничего такого, что могло бы вызвать ее гнев и раздражение. При этом он тайно лелеял надежду, что когда-нибудь она полюбит его так же, как все эти годы любила Ричарда.
   Годы проходили, а душевная боль все накапливалась и накапливалась, не прорываясь наружу. Рори стоически выносил все мелочные придирки, с надеждой ожидая того дня, когда и на его улице настанет праздник. Эта надежда укрепилась, когда в городе начались убийства и поползли слухи, будто в них повинен Ричард. Тогда ему показалось, что мать наконец-то оценит его или хотя бы заметит, но не тут-то было. Она еще сильнее привязалась к Ричарду, доказывая каждому встречному, что ее любимый сыночек просто не мог совершить все те мерзости, которые ему приписывают.
   Ричард был хорошим мальчиком.
   Ричард – предел совершенства.
   Ричард, Ричард, Ричард!
   И даже сейчас, когда Ричарда уже нет на свете, все начинается сначала! Ричард был умницей, а Рори – идиот! Нет, ровным счетом ничего не изменилось.
   Но почему?
   Почему она не может полюбить его?
   Почему она не защищает его так, как защищает Ричарда?
   Что он такого сделал? Какой ужасный проступок совершил?
   Вместо того, чтобы спросить ее об этом, Рори оторвался от газеты и посмотрел на мать усталыми глазами.
   – Что, мама? Я читал...
   – Что читал? Спортивные новости? – заорала она так громко, что Рори даже вздрогнул от неожиданности. – Как ты можешь читать о спорте, когда с твоим братом случилось такое несчастье? Неужели тебе совершенно безразлично, что они сделали с ним? – она выхватила у него газету и ткнула в лицо фотографию Энн Джефферс. – Тебе безразлично, что эта женщина глумится над его памятью?
   Рори забрал у матери газету, посмотрел на фотографию и медленно встал.
   – Это не они с ним что-то сделали, мама. Он сам это сделал с собой. Он убил всех этих несчастных людей, а они просто доказали его вину и заставили заплатить за все преступления. Случилось то, что и должно было случиться.
   Рори направился к двери.
   Эдна мгновенно вскочила на ноги и дрожащими руками запахнула полы халата. Подбежав к Рори, она грубо схватила его за руку и властно повернула его к себе лицом.
   – Не смей так говорить! – злобно прошипела она и угрожающе придвинулась к сыну. – Никогда не говори о своем брате подобным тоном! Никогда!
   У Рори пересохло во рту, а в животе начались рези. Так бывало почти всегда, когда его мать распалялась и начинала орать на него. Он покорно кивнул и хотел вырваться из ее цепких рук, но она не отпускала его.
   – Скажи, что ты сожалеешь, – потребовала она. – Извинись!
   Он извинился.
   Мать отпустила его, и он тут же покинул ее дом, направившись прямо на завод корпорации "Бонг", где работал на сборочной линии. По пути он тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию, пока наконец не пришел к окончательному выводу, что ему не стоит рассчитывать на любовь матери, так как он никогда не сможет стать Ричардом.
   Но, может быть, ему все же удастся стать похожим на Ричарда?

Глава 13

   Ричард Крэйвен мертв, но раны его родных и близких еще кровоточат, а в ушах этих несчастных людей все еще звучат вопросы.
   Последний вызов Ричарда Крэйвена висит над всеми нами как тяжкое проклятие. Если Ричард Крэйвен сказал правду, в чем автор этих строк сомневается, то, следовательно, убийца все еще живет среди нас.
   Я, Энн Джефферс, намерена принять последний вызов Ричарда Крэйвена, но отнюдь не для того, чтобы реабилитировать его.
   Я намерена бросить еще один взгляд на последствия так называемых "убийств Крэйвена" и тем самым ответить на вопросы, остающиеся до сих пор открытыми.
   Главный вопрос: известно ли нам точное число жертв? Не ожидают ли нас новые ужасные находки среди окружающих наш город холмов и долин?
   Может быть, именно эти новые жертвы дадут нам бесспорные доказательства причастности Ричарда Крэйвена ко всем предыдущим убийствам? Это успокоило бы наконец полицию и разрешило бы все наши сомнения. Стоит ли спрашивать, что намерена предпринять полиция, дабы окончательно закрыть эту позорную страницу в истории нашего города?
   Думаю, что стоит. Думаю, что призрак Ричарда Крэйвена будет витать над нашим городом до тех пор, пока...
   – Нужно обязательно поговорить с ней. Обязательно. – Шейла Херрар произнесла эти слова громко, так как не опасалась, что кто-нибудь сможет подслушать ее. Впрочем, даже если бы кто-нибудь и услышал ее слова, то все равно ничего не смог бы понять. В этой паршивой гостинице с убогой мебелью, куда она переселилась около двух месяцев назад, никто и знать не хотел о ее существовании. Большинство постояльцев гостиницы походило на Шейлу. Они думали только о хлебе насущном и каждое утро просыпались с единственной мыслью – как бы прожить еще один день и найти работу. Однако удача постепенно изменяла им, перенося этот жуткий вопрос на следующий день. Большую часть времени Шейла проводила на площади Пионеров, где ей иногда предлагали что-нибудь выпить и перекусить.
   Все это время она надеялась на то, что в конце концов найдется человек, который даст ей работу. Но как только она получала стаканчик вина от какого-нибудь доброго человека, она тут же приходила к выводу, что ее время ушло, что слишком поздно надеяться на хорошее место. Куда бы она ни пошла, все сразу замечали, что от нее пахнет алкоголем – постоянным спутником жизни почти всех индейцев.
   "Мы не индейцы, мама, – часто говорил ей сын. – Мы – коренные американцы. Мы жили здесь задолго до того, как сюда пришли белые люди и покорили нас. Они истребили наш народ, отобрали наши земли и превратили нас в рабов!"
   Вспомнив слова сына, отозвавшиеся эхом в ее душе, Шейла залилась горькими слезами, но потом сосредоточилась на газете и вытерла глаза рукавом блузки. Через несколько минут она отложила газету и посмотрела в окно. Интересно, что подумал бы о ней Дэнни, если бы увидел ее в эту минуту?
   К сожалению, он уже никогда не увидит ее.
   Поэтому какое кому дело, что она живет в такой задрипанной гостинице. А ведь когда-то они жили в небольшой, но вполне уютной квартирке на Йеслер Террас и постоянно надеялись когда-нибудь перебраться в более приличный район города. Сейчас Дэнни не знает, где она живет, так как его уже давно нет в живых.
   И Шейла хорошо знала, кто убил его.
   Ее восемнадцатилетнего сына убил Ричард Крэйвен, как, впрочем, и многих других. Шейле подсказывало это ее чутье, которое еще не было сожжено обильным употреблением алкоголя.
   Собственно говоря, кому какое дело до ее пристрастий? Ведь Дэнни все равно нет рядом с ней!
   Всем наплевать.
   К ее горю все остались безучастными даже тогда, когда она попыталась вызвать полицию и потребовать хоть что-нибудь предпринять для розыска ее сына. Она не жалела сил, пытаясь расшевелить полицию: каждый Божий день приходила в полицейский участок, заполняла там всевозможные бумаги и разговаривала с чиновниками, но они оставались совершенно равнодушными к ее просьбам, и она прекрасно знала почему.
   Потому что они были индейцами.
   Именно индейцами, а не коренными американцами, как гордо называл когда-то Дэнни себя и свой народ.
   Нет, Шейла прекрасно понимала, что она для всех индианка, хотя никто не называл ее так в лицо. К сыну ее относились примерно так же, как к ней. Все считали, что он пьет, гуляет и даже не прощается со своей матерью, когда уходит из дому. А когда она доказывала, что он хороший мальчик, что он ходит в школу и много работает, ей никто не верил. Конечно, если бы ее Дэнни был белым, если бы она была белой, дело обстояло бы иначе. Вот тогда они бы искали его. А так никого не волнует, куда делся какой-то индейский мальчик.
   Когда Дэнни не вернулся домой в тот день, она потеряла интерес ко всему окружающему. Боль в душе стала невыносимой, и ей приходилось все чаще и чаще заглушать ее алкоголем. Дошло до того, что она потеряла работу и никак не могла найти новую. Она пила все больше и все чаще, окончательно смирившись с тем, что жизнь для нее утратила всякий смысл. В конце концов она оказалась в этой жуткой гостинице, где каждый наступивший день походил на предыдущий и не давал ей никаких надежд на будущее. Она спала в своей крохотной комнатушке и каждый вечер убеждала себя в том, что завтра произойдет что-то новое и радостное. Однако наступал новый день – и все оставалось по-прежнему.
   Но когда она прочитала в газете о человеке, который убил ее сына, ей показалось, что этот день станет переломным в ее жизни. Может быть, она соберется с мыслями, перестанет пить и даже найдет работу.
   Но самое главное состояло в другом: возможно, ей удастся поговорить с этой Энн Джефферс и, возможно, она выслушает ее и хоть как-то успокоит ее душу. Если бы хоть кто-нибудь выслушал ее, то, может быть, ее боль хоть немного утихла бы.
   Оставив на неубранной постели газету, Шейла спустилась вниз к телефону-автомату и порылась в кармане и поисках монеты.
   К счастью, ту страницу, которая ей требовалась, никто еще не вырвал из справочника. Отыскав нужную строку, она опустила в автомат двадцатипятицентовую монету и набрала номер, дожидаясь ответа из редакции "Сиэтл Геральд".
   – Если вы хотите оставить сообщение для Энн Джефферс, – прозвучал мелодичный голос, – нажмите кнопку "один".
   Шейла Херрар нажала кнопку и сразу же начала говорить:
   – Меня зовут Шейла Херрар. Ричард Крэйвен убил моего сына. Если вас это интересует, приходите ко мне, и я расскажу вам все.
   Пробормотав в трубку свой адрес и номер телефона-автомата, она вернулась в свою комнату. Интересно, что будет дальше? Неужели Энн Джефферс не заинтересуется ее информацией? Если нет, то она такая же, как и все остальные.

Глава 14

   Он спрятался в темноте, надеясь, что его никто не найдет, но где-то вдали послышались шаги. Это были шаги взрослого человека, который неумолимо приближался к нему.
   Он затаил дыхание, опасаясь, что даже малейший вздох может выдать его местонахождение, и тогда отец найдет его. Конечно, глупо было надеяться отсидеться в укрытии, так как отец и без того знал, где скрывается его сын, и всегда находил его. Где бы сын ни прятался, зловещие шаги отца всякий раз неумолимо приближались к нему, рождая в душе невыразимый ужас.
   Иногда мальчику казалось, будто он вот-вот умрет от страха, однако смерть щадила его. Вот и сейчас он сжался в маленький комочек и подумал, что не умрет никогда и весь этот ужас будет продолжаться вечно.
   Он хорошо знал, что произойдет в следующую минуту, но не мог понять, почему это должно произойти, что плохого он сделал своему отцу и чем заслужил подобное наказание.
   В конце концов он пришел к выводу, что отцу просто нравилось это делать.
   Мальчик никак не мог вспомнить, когда это все началось, как, впрочем, не мог вспомнить и того времени, когда этого не происходило. Это наказание преследовало его всегда и висело над ним как первородное проклятие.
   Шаги отца звучали все ближе и ближе, а мальчику в этот момент хотелось сжаться до такой степени, чтобы стать невидимым, полностью исчезнуть, – тогда отец никогда больше не найдет его. Раньше мальчик часто молился, но и молитвы не помогали ему.
   Отец уже вплотную подошел к двери. Вот сейчас он распахнет ее, и яркий луч света разрежет темноту, обнаруживая забившегося в угол мальчика. Так и случилось.
   Может быть, он выдал себя резким движением руки, закрывая глаза от яркого света?
   В тот же миг огромная лапа повисла над маленьким комочком плоти, затаившим дыхание от животного страха. Мальчик не выдержал и начал тихонько всхлипывать, подрагивая всем своим тельцем. Он знал, что должен держать себя в руках.
   Должен был, но не мог.
   Волосатая рука схватила мальчика, приподняла его и понесла туда, где все было залито ярким светом и где стояла та проклятая койка, которую отец специально притащил в подвал. Вскоре мальчик был туго привязан к ней за руки и за ноги, а отец начал медленно раздеваться.
   Самое ужасное началось тогда, когда отец стал прикреплять к его телу металлические зажимы. Вначале он прикрепил их к пальцам ног и рук, что было еще более или менее терпимо. А вот когда он начал цеплять зажимы к маленьким соскам его груди, мальчик не выдержал и застонал, понимая при этом, что его никто не услышит.
   И все же самую ужасную боль он испытывал тогда, когда отец прикреплял зажим к его пенису. Вот и сейчас боль сделалась настолько невыносимой, что мальчик оглушительно закричал и забился, словно в агонии. Но и это было еще далеко не все. Через минуту его тело забилось в судорогах от первого электрического удара, за которым последовали остальные. Мальчик уже не мог кричать, а только сдавленно хрипел и конвульсивно подергивался, умоляя Бога, чтобы тот избавил его наконец от этой чудовищной боли.

* * *

   Душераздирающий крик сорвался с перекошенных губ Гленна Джефферса и разорвал тишину с палате № 308 реанимационного отделения. Энн Джефферс, которая лишь пять минут назад пришла перед работой навестить мужа, оцепенела от неожиданности и широко раскрытыми глазами наблюдала за конвульсивными подергиваниями тела Гленна. Не успела она опомниться, как все провода и датчики оказались сорваны, а на мониторах появилась угрожающе прямая линия. В следующее мгновение белая трубочка соскочила с внутривенной иглы и на белой простыне появились первые капли крови. Увидев кровь, Энн тут же пришла в себя и бросилась к двери на поиски медсестры. Но на пульте уже прозвучал сигнал тревоги, и к палате бежали люди в белых халатах. Энн вернулась к мужу, чувствуя себя совершенно беспомощной и разбитой. Она очень хотела помочь ему, но не знала, как это сделать и что с ним происходит.
   – Он спал, – растерянно пробормотала она, когда Гленна окружила толпа медиков. – Все было нормально, и вдруг... – она замолчала, осознав, что ее никто не слушает.
   Санитары навалились на Гленна, а сестра тем временем пыталась приладить трубку к внутривенной игле. Гленн отчаянно сопротивлялся, конвульсивно дергая руками и ногами. Энн вдруг поняла, что он уже проснулся, и оторопело смотрела на мужа, не находя никаких объяснений его поведению. В его глазах она видела лишь одно – бесконечный ужас.
   – Гленн! – неожиданно закричала она, не выдержав напряжения. – Ради Бога, Гленн, успокойся! Они хотят помочь тебе!
   Услышав ее слова, Гленн на какое-то мгновение застыл, а затем рухнул на подушку и стал судорожно хватать ртом воздух. Вскоре кризис миновал.
   – Что с ним случилось? – встревоженно спросила Энн медсестру, когда та закончила восстанавливать все проводки и датчики. Приборы при этом показывали нормальное давление, вполне приемлемый пульс и практически ровное дыхание.
   – Эй, – неожиданно прозвучал слабый голос Гленна. Для Энн это было лучшим утешением, чем успокаивающие слова медсестры. Она присела на край его кровати и взяла его руку.
   – Дорогой, что с тобой? Что это было?
   В течение нескольких секунд Гленн лежал молча, пытаясь вспомнить все подробности только что увиденного кошмарного сна. Еще никогда в жизни он не испытывал подобного ужаса.
   – Это был просто сон, – тихо сказал он, крепко вцепившись в руку жены. – И к тому же не самый приятный.
   – Сон? Господи, у тебя же никогда не было кошмаров...
   – Но у него и сердечных приступов никогда не бывало, – вмешалась медсестра. – Да и такого количества лекарств он никогда не принимал, если судить по его медицинской карте.
   Энн перевела взгляд на медсестру:
   – Вы хотите сказать, что это было результатом чрезмерного употребления медикаментов?
   – Думаю, что вам следует поговорить об этом с доктором, – уклонилась от ответа медсестра, явно жалея о своих словах.
   – Да, пожалуй, – согласилась с ней Энн.
   Гленн тоже пожалел, что рассказал им о том, что видел кошмарный сон. Его жена была упряма – если она вцеплялась во что-нибудь, то не отступала, не выяснив все до конца.
   – Успокойся, дорогая, все нормально. Ведь это был всего лишь сон, о котором я уже почти забыл, – он посмотрел на часы. – Ты не опоздаешь на работу?
   – Если у тебя была плохая реакция на медикаменты... – начала было Энн, но потом замолчала, видя, что Гленн приложил палец к губам.
   – Ничего страшного, – солгал он. – Я даже не помню всех подробностей этого сна.
   Он почувствовал, что его веки тяжелеют, и закрыл глаза.
   – Ступай на работу и не волнуйся. Со мной все будет хорошо.
   Энн пристально посмотрела на мужа, а потом перевела взгляд на медсестру.
   – С ним действительно все нормально?
   – Я дала ему успокоительное, – отрезала медсестра. – Я понимаю, миссис Джефферс, что вы слегка напуганы, но поверьте мне, все идет хорошо. Если хотите, я могу позвать доктора...
   – Нет-нет, не стоит, – возразила Энн, опасаясь, что будет выглядеть слишком глупо. – Это просто... я полагаю... Я просто никогда не видела его в таком состоянии.
   Она встала с кровати и наклонилась над мужем, чтобы поцеловать его на прощание. В этот момент ей показалось, будто он уже засыпает. Облегченно вздохнув, она направилась к двери, но голос Гленна неожиданно остановил ее:
   – Энн!
   Она резко повернулась и посмотрела в его едва приоткрытые глаза.
   – Что, дорогой?
   – Ты бегала сегодня утром?
   Энн удивленно заморгала. Что за вопрос, черт возьми? Почему он спрашивает об этом?
   – Разумеется, бегала, – сказала она и шутливо добавила: – Я же должна быть в форме, правда? Кто будет ухаживать за тобой, когда ты вернешься домой?
   Гленн слабо улыбнулся, но его улыбка неожиданно превратилась в гримасу.
   – Будь осторожна, хорошо?
   – Осторожна? – эхом повторила она, не понимая, что он имеет в виду. – А чего мне нужно остерегаться?
   Гленн замолчал. Она подождала несколько секунд, а потом снова повернулась к двери, решив, что он уже спит.
   – Там много всяких подонков.
   Энн с тревогой посмотрела на мужа, но тот лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, словно во сне. После минутного замешательства Энн кивнула медсестре, тихонько вышла из палаты и спустилась на лифте вниз. Уже возле машины она повернулась назад и посмотрела на окно той палаты, в которой остался ее муж.
   В ее сознании эхом звучали его последние слова:
   "Там много всяких подонков".
   Открыв дверцу машины, она бросила взгляд на угрюмое кирпичное здание, стоявшее напротив больницы. Какой-то человек смотрел на нее из окна, и на мгновение их глаза встретились. Это был мужчина – вероятно, лет шестидесяти или чуть меньше, в майке, небритый и взъерошенный. Однако Есе эти детали мгновенно потеряли значение, как только она увидела его глаза. Это были глаза поверженного человека – человека, потерпевшего сокрушительное поражение в борьбе с окружающим миром. Но Энн заметила в этих глазах не только крушение всех надежд, но и нечто большее.
   В них была ярость.
   В ту же секунду мужчина исчез в глубине комнаты, а Энн еще постояла какое-то время, пристально глядя на угрюмый кирпичный дом. Ее поразило, что замеченный ею человек выглядел примерно так же, как и дом, в котором он жил, – грязным, неухоженным и изрядно потрепанным. Печальная картина. Неужели весь этот дом наполнен такими же несчастными людьми, для которых жизнь превратилась в невыносимую рутину?
   Весьма вероятно.
   Энн снова повернулась к больнице и посмотрела на окно Гленна. Возможно, именно это он и имел в виду: проснулся утром, увидел в окно угрюмое здание, а может, и того самого типа, который только что промелькнул в окне, и решил предупредить ее.
   Вздрогнув от утренней прохлады, Энн села с машину и быстро поехала прочь.

Глава 15

   Дождь начался в тот момент, когда Энн свернула на автомобильную стоянку неподалеку от здания, которое Гленн всегда называл самым мерзким в Сиэтле. Она никогда не спорила с мужем по этому поводу, так как редакция ее газеты действительно находилась в весьма неприглядном доме, выстроенном еще в 1955 году, то есть в самый мрачный период в истории архитектуры. Дом представлял собой пятиэтажную коробку из стекла и алюминия, нарочито лишенную каких-либо примечательных черт. Даже главный вход обозначался лишь едва заметным прямоугольником стеклянной двери. Авторы этого сооружения, как показалось Энн, были настолько уверены в убогости собственного произведения, что даже не потрудились украсить его унылую простоту каким-нибудь газончиком или лужайкой. Энн, как, впрочем, и большинство сотрудников "Геральд", давно уже перестала обращать внимание на эту коробку, а многие жители города даже не подозревали о том, что именно в ней находится редакция их любимой газеты. Конечно, когда здесь будет разбит парк, о котором так давно говорят в городе, здание "Геральд" будет снесено – к радости сотрудников газеты и жителей окрестных районов.
   С трудом отыскав узкую щель между другими автомобилями, припарковавшись и заглушив мотор, Энн быстро заперла дверцу машины и, втянув голову в плечи, поспешила к зданию, огибая недавно образовавшиеся лужи. Приветливо махнув рукой охраннику в фойе, она стряхнула с себя капли воды и в очередной раз подумала, что их охраняют так, словно опасаются налета террористов. Ну почему они всем кажутся такими важными персонами?
   Энн нажала кнопку лифта и была приятно удивлена тем, что дверь мгновенно открылась. На третьем этаже царил привычный беспорядок, и Энн с трудом протиснулась к своему столу, на что ушло не меньше пяти минут. Часть сослуживцев интересовалась ее статьей в последнем номере, а другая выражала сочувствие по поводу болезни мужа. Учтиво ответив на все вопросы, Энн уселась наконец за свой стол и бросила взгляд на экран компьютера. Компьютер со всей серьезностью сообщил ей, что она должна откликнуться на двадцать три внутренних запроса и сорок два внешних. А посреди стола, на самом видном месте, лежала коротенькая записка от ее редактора: "Зайди ко мне. Вив".
   Энн задержалась на своем месте ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы засунуть сумку в стол, снять промокший жакет и повесить его на вешалку. После этого она преодолела узкий проход между столами и вошла в кабинет редактора, точнее, редакторши. Та разговаривала по телефону и одновременно прикладывалась к чашке с кофе. Энн принялась машинально просматривать бумаги на столе Вивиан Эндрюс, не ощущая при этом никакой неловкости.