Сойер Мерил. Не целуйтесь с незнакомцем

   – Как и всем нам. – Вопреки ее стараниям, в ее голосе прозвучала горечь. Мальтийская республика состояла из трех островов: собственно Мальты, Гоцо и Комино. Комино был крохотным клочком суши, всего лишь песчаной отмелью, к которой в мирное время приятно было отправиться на лодке воскресным деньком. Зато Гоцо с его невысокими холмами, мирными пляжами и отсутствием военных объектов был сущим раем. Немцы не тратили на него свой пыл. В самом начале войны многим мальтийцам хватило предвидения, чтобы переправить туда дорогих им людей.
   – Я мог бы перевезти его туда, – заявил Тони, подчеркнув слово «я».
   Она хотела было ответить ему резкостью, но вовремя спохватилась: это было последней возможностью спасти отца. Только что она может предложить в качестве платы за место в лодке, которое теперь поистине на вес золота.
   – Сколько?
   Он внимательно смотрел на нее своими темными глазами.
   – Нисколько.
   Она не поверила ему: Тони славился рвением к извлечению денег из всего на свете. Что он задумал? А впрочем, какая разница! Ей предоставлялась последняя возможность спасти отца, который явно больше не выдержит такой жизни. А если поселить его в деревне, где жизнь хоть чем-то похожа на нормальную, то вдали от рвущихся бомб отец сможет выздороветь.
   – Когда ты смог бы это устроить?
   Тони улыбнулся хитрой улыбкой, означавшей: «Купить можно каждого».
   – Завтра вечером.
   Путешествие пришлось начать уже следующим утром. Поскольку достать горючее было невозможно, они поехали к мысу Марфа на тележке, запряженной осликом, вдыхая «неббию» – холодный влажный туман, приносимый ветром от итальянских берегов. По пути Пифани безуспешно пыталась разговорить отца, понимая, что это, быть может, их последняя беседа. Она уже давно перестала бояться за саму себя, но судьба отца вызывала у нее тревогу. Плавание через усеянный минами пролив требовало от рыбаков немалого искусства. Но жизнь на Гоцо потребует упорства уже от отца. Там есть друзья, но кто окружит его любовью?
   Ее мысли, как всегда, занимал Йен. Как он? Тем временем туман рассеялся. Начинался обычный солнечный день. Пейзажа, который открывался сейчас их взору, Йен так и не увидел. За то недолгое время, которое он провел на Мальте, они ни разу не покинули Валлетты. Пифани дала себе слово, что после его возвращения они обязательно устроят пикник на ручье, окруженном деревьями и диким фенхелем, в излюбленном месте ее матери. Йен будет в восторге.
   – Не туда! – Отец указывал на знак с надписью: «Бухта Марсаклокк». Судя по знаку, до бухты было еще три мили.
   – Вспомни, папа, – терпеливо взялась объяснять она, – я говорила тебе, что все знаки на Мальте теперь показывают в противоположную сторону. Мы-то здесь знаем, что к чему, а чужакам будет посложнее. Так поступили во Франции. Участники Сопротивления развернули все дорожные знаки и тем самым замедлили продвижение нацистов. Возникла неразбериха, позволившая многим спастись бегством. Если нацисты высадятся здесь...
   Она умолкла. Взгляд отца опять стал отсутствующим.
   Дорога от Валлетты до мыса Марфа заняла почти весь день. На машине то же расстояние можно было бы преодолеть меньше чем за час, но выбирать не приходилось. Пифани наслаждалась зрелищем буйно цветущих весенних цветов. К середине лета жара выжжет зеленеющие холмы; потом, осенью, наступит «вторая весна», когда снова распустится дикое разноцветье.
   Наконец взорам открылся мыс Марфа и пустынный причал, с которого раньше ежедневно отправлялся паром на Гоцо.
   – Глядите, «черные вороны»! – Тони указал на небо. «Черными воронами» называли в британских ВВС самолеты люфтваффе.
   Пифани и возница последовали примеру Тони и спрыгнули с повозки. Тони потянул за собой отца Пифани, как всегда, безучастного к любой опасности. Огромные камни, усеивавшие мыс, послужили отличным укрытием. «Вороны» шли на бреющем полете. Видимо, они заметили повозку, потому что по дороге защелкали пули.
   – Черт, какой напрасный расход патронов! – не выдержал Тони.
   Пифани молилась, чтобы уцелел ослик, оставшийся на дороге. До войны животное принадлежало пекарю Абдулу. Одним из самых живописных зрелищ на Мальте были именно эти лопоухие работяги, увешанные колокольчиками, развозящие по крутым улочкам хлеб. Ослика звали Джои; он привык к ласкам детворы и приветствиям взрослых; теперь он, как все его соплеменники, был мобилизован для военных нужд.
   Второй самолет пролетел еще ниже первого, третий – ниже второго. Протарахтела прицельная очередь в ослика. Джои рванулся с места и утащил с глаз долой громыхающую тележку. Пифани разразилась проклятиями в адрес нацистов. Те и вправду не жалели ни сил, ни патронов. Они с наслаждением расстреливали крестьян, оказавшихся в чистом поле во время налета, но издевательство над безобидным животным показалось Пифани верхом жестокости. Впрочем, чему удивляться? Она прочла достаточно донесений, чтобы усвоить, что в словаре нацистов напрочь отсутствует слово «милосердие».
   Проводив взглядами замыкающий самолет, вся четверка вылезла из-за камней. Подбежав к берегу, они посмотрели вниз. На камнях лежал неподвижный ослик, придавленный перевернутой тележкой. До их ушей донеслись почти что человеческие стоны.
   Тони, возница и Пифани освободили несчастное животное. Джои отважно попытался встать на ноги, перебирая копытами, но из этого ничего не вышло. У него были множественные переломы, сквозь окровавленную шкуру торчали белые обломки когтей.
   – Сукин сын! – обругал Тони осла.
   – Чем же он виноват? – спросила Пифани и печально добавила: – Лучше прекрати его мучения.
   – Как? Я не на дежурстве. Что, бежать на базу за ружьем?
   Пифани молча подала ему свой револьвер. Тони удивился, но воздержался от расспросов. Держа Джои за морду, чтобы он не дергался, он прицелился ему между умных глаз и выстрелил. Голова животного упала на камни, уши обмякли, как тряпки. Из дырочки между оставшихся открытыми глаз потекла струйка крови.
   – Скорей в Бискру! – приказал Тони вознице, имея в виду ближайшую деревню. – Скажи Джозефу, чтобы явился с повозкой и людьми, как только фрицы повернут на Сицилию.
   Пифани не стала спрашивать, зачем Тони люди. Она смотрела на Джои, не в силах отвести взгляд от его умоляющих глаз. Его разрубят на куски и продадут все, включая кости и хвост, на черном рынке. Она наклонилась и закрыла веки ослика, потом ласково провела рукой по его мягкому уху.
   – Джои нельзя пускать на мясо. Он такой домашний!..
   – Лучше, чтобы люди дохли с голоду? – Тони протянул ей револьвер, но она не взяла его, пребывая в странном оцепенении.
   Пифани покачала головой. Люди ели теперь все, что придется. Как раз накануне один из обитателей их стоянки принес с рынка освежеванного кролика. Пифани готова была поклясться, что это кошка. Кролики, на которых в свое время махнули рукой, не сумев извести, исчезли сами собой; а домашние кошки были переведены на самостоятельное проживание уже несколько месяцев назад. Некоторые до сих пор охотились на крыс на пристани.
   Отец обнял Пифани.
   – Никогда не прощу немцам, что они довели нас до такого. – Он повел ее прочь.
   – Прощай, Джои, – сказала ока, не оборачиваясь.
   Пифани позволила отцу отвести ее к старой паромной пристани, где они присели на остатки свай, расщепленных немецкими бомбами. Вдали раздавались взрывы: немцы методично бомбили Валлетту. Скоро самолеты взяли курс на север, низко пролетев над холмами, где засели наблюдатели. На этот раз они изменили своей тактике, принявшись за зенитные батареи, расположенные на берегу.
   В первый раз за долгие месяцы отец разговорился, вспоминая, как семья путешествовала по Мальте. Обедали они тем, что брали из дому в корзинке.
   – Жизнь была проще, – заключил отец.
   Пифани прекрасно помнила то время. Младшая сестренка Одри ковыляла за ней, чтобы не отстать, мать останавливалась, чтобы побеседовать со вдовами в черном, плетущими в дверях своих домов кружева, и сообщить им, деревенским жительницам, столичные новости.
   – Ты до сих пор горюешь по маме? – спросила Пифани. Смерть матери буквально подкосила отца, но ведь с тех пор минуло столько лет...
   Он внимательно посмотрел на дочь.
   – Я всегда буду по ней горевать. Людей, которых так сильно любишь, невозможно забыть. – Он улыбнулся ей такой знакомой улыбкой. – Твоя мать по-прежнему со мной. Она жива в тебе. Все мы живем в своих детях. Это и есть бессмертие. Ты не представляешь, каким утешением ты была для меня после кончины Эмили. Если бы не ты, я не смог бы вырастить Одри.
   Она обняла отца и положила голову ему на плечо. Не совершает ли она ошибку, отсылая его на другой остров, когда он так нуждается в ней?
   – Ты очень похожа на Эмили, – продолжал он. – У тебя волосы и глаза Кранделлов, но силой духа ты пошла в мать. Она бы перенесла войну мужественнее, чем я.
   – С тобой все будет хорошо, папа, обещаю. На Гоцо всего в достатке. Там ты будешь в безопасности.
   Отец оглянулся. Тони инструктировал подошедших из деревни мужчин. Они уже приготовились разделывать осла, чтобы успеть с этим делом до заката. Пифани не смогла смотреть на эту сцену. Отец привлек ее к себе.
   – Я знаю, что ты сделала: ты дала мне шанс выжить. Надеюсь, это не потребовало от тебя слишком больших жертв.
   Она не хотела думать сейчас о Тони Бредфорде. Развязка наступит завтра, в темноте тоннеля или в часы одиночества после дежурства. Но она не позволит Тони испортить ей последние часы в обществе отца.
   На горизонте запрыгала по волнам черная точка, приближаясь к берегу. Это была лодка с Гоцо. Пифани захотелось крикнуть, как маленькой: «Папа, не бросай меня!»
   Они молча обнялись, не смея вслух признать страшную правду: очень вероятно, что они видятся в последний раз. Лодка, минуя мины, подошла к самым сваям. Теперь Пифани не могла сдержать слез: они одна задругой сбегали по ее щекам.
   – Слезы истории. Прощание мужчин и женщин, которых разделяет чужая война. В итоге многие умрут, еще больше людей будут страдать, но мир так и не изменится. – Он протянул ей платок. – Обещай мне, что позаботишься об Одри. – Он шагнул в лодку.
   – Обещаю, папа. – Слава богу, что хоть Одри находится в относительной безопасности – в Англии, у Атертонов, друзей их семьи.
   – Если что-то случится с тобой или со мной, не забывай, что людей, которых ты по-настоящему любишь, невозможно лишиться. Даже смерть не в силах разлучить тебя с ними. Они будут жить вечно в твоем сердце.

10

   Лучи восходящего солнца настойчиво пробивались сквозь туман, освещая Пифани и Тони, уже добравшихся до окраин Валлетты. У развалин хибары повозка остановилась, трое мужчин соскочили на землю, чтобы выгрузить ослиное мясо и несколько мешков с овощами, доставленных с Гоцо лодкой, забравшей отца Пифани.
   – Почему ты не отдаешь еду преподобному Циппи? – спросила Пифани в тщетной попытке наставить Тони на путь истинный. Сама она и подумать не могла о том, чтобы утолять голод ослиным мясом, однако на острове хватало отчаявшихся людей, которые не стали бы задаваться вопросом, что именно едят. – Он составляет списки продуктов, выданных каждому лагерю. Он бы распределил припасы по справедливости.
   Тони встретил ее слова той же самоуверенной улыбкой, которая вызвала у нее недоверие уже в их первую встречу. Оно только окрепло при наблюдении за тем, как он разделывает тушу Джои, предвкушая барыш.
   – Да ты с ума сошла! Разве можно отказаться от такого заработка?
   Пифани отвернулась от повозки. С досок сочилась кровь, впитывавшаяся в песок. По-прежнему ей виделись нежно-карие глаза ослика, молящие о снисхождении. Потом она представила себе отца, прощально машущего ей рукой. Суеверно скрестив пальцы, она наблюдала, как лодка выплывает на чистую воду, молясь, чтобы они не столкнулись с миной. Лодка оказалась удачливее ослика: судьба пощадила ее.
   Выйдя из-под навеса, Тони сказал ей:
   – Пойдем. Через два часа я заступаю на дежурство. Он довел ее до перекрестка, где его мог подобрать один из грузовиков, курсирующих между пристанью и Лука-Филд, британской военно-воздушной базой. Он поднял руку.
   – Спасибо, Тони. Даже не знаю, как тебя благодарить. – Она чувствовала, что ее тону недостает признательности. Он совершил почти чудо, но происшествие с осликом укрепило ее антипатию к Тони Бредфорду. – Если я могу как-нибудь...
   – В пятницу у меня увольнительная. Встретимся в пять часов.
   – Я буду занята сутки...
   – Договорись о подмене. – Тони залез в кузов грузовика.
   Так и не успев ответить, Пифани осталась стоять одна посреди дороги. Грузовик запрыгал дальше, поднимая клубы пыли. Она побрела к своему лагерю, радуясь, что не должна докладывать о причине отлучки. По пути она прикидывала, какую плату потребует Тони за помощь ее отцу. Скорее всего он хочет простого секса.
   Господи, зачем она ему? Вокруг хватало девушек поинтереснее, да и побогаче. Почему Тони остановил свой выбор именно на ней? Не приходилось сомневаться, что он приглядел ее уже давно. Он оказывал ей знаки внимания еще до появления Йена, бывал даже назойлив. В чем причина?
   Наступила пятница, а она так и не нашла отгадки. Она не позаботилась о подмене, надеясь дать Тони от ворот поворот, продемонстрировав абсолютную холодность. Отдежурив, она выбралась из тоннеля. Вокруг лежали озаряемые луной развалины того, что было прежде неприступными рыцарскими бастионами. Потемки были ей кстати: не придется мучиться от головной боли, которая всегда начиналась от резкой смены освещения. Перед ней выросла зловещая тень.
   – Я же велел тебе договориться о подмене. – Голос Тони прозвучал в ночной тиши безжалостнее, чем разрыв немецкой бомбы.
   Памятуя об оказанной им услуге, Пифани сделала над собой усилие и воздержалась от резкого ответа, которого он безусловно заслуживал.
   – Ты даже не дал мне времени объяснить, почему я не могу с тобой встречаться.
   – О чем ты болтаешь, черт возьми?
   – Я обручена, – сказала она, показывая ему серебряное колечко на пальце. – Я собираюсь замуж за Иена Макшейна.
   Тони грубо привлек ее к себе. Их лица были совсем рядом.
   – Глупости. Ты выйдешь за меня.
   Она задохнулась от возмущения.
   – Мы созданы друг для друга, – уверенно заявил он.
   – Я люблю Йена! Никого другого я никогда не полюблю. Я не могу стать твоей женой.
   – У тебя нет выбора. – Он развернулся и зашагал прочь, сопровождаемый эхом своих слов.
   От предчувствия опасности Пифани стало нехорошо. Она догнала его на узкой улочке.
   – Почему я? Любая девчонка на этом острове...
   – Среди них нет Кранделлов из Девоншира.
   Она остановилась как громом пораженная. Наконец-то она узнала правду. Ее отец был младшим сыном барона Чилтона Оливера Кранделла. Их родословная прослеживалась до самого нормандского завоевания. Даже сейчас, в разгар военных лишений, которые пришлось сполна испытать Пифани, ее младшая сестра получила приют у Атертонов. Седрик Атертон, граф Лифорт, был одним из богатейших и могущественнейших людей Англии. При этом он был старым другом их семьи. Родство с Кранделлами было пропуском в британское высшее общество. Эту дверь не смог бы отпереть целый иконостас медалей, полученных за службу в британской авиации.
   С тех пор как британцы отняли Мальту у Наполеона, очередные Кранделлы всегда отправляли на Мальту одного из сыновей – не наследника, разумеется, – для должного радения о семейном имуществе. Под сенью Юнион-Джека процветала как Мальта, так и Кранделлы. Однако мальтийское ответвление рода подпало под влияние «рыцарского проклятия» (поговаривали, что его причиной была дождевая вода, собираемая в бочки): оно упорно производило на свет исключительно девочек. Отец Пифани прибыл на Мальту, чтобы сменить своего и вовсе бездетного дядюшку.
   Поколение отца пострадало от «проклятия» больше, чем все предыдущие Кранделлы. У Найджела Кранделла было два брата. Хотя бы у одного из них должен был родиться мальчик, наследник. Но проклятие разыгралось не на шутку: их жены упрямо приносили только девочек. Оба дяди Пифани умерли еще до войны. Она нисколько не сомневалась, что ее отец больше не женится. Таким образом, Пифани Энн Кранделл оставалась наследницей всей собственности на Мальте, да еще и обладательницей завидных связей в британском высшем обществе.
   – Я сумею продолжить дело твоего отца, – проговорил Тони. Голос его неожиданно зазвучал вкрадчиво, под стать лунному свету, озаряющему гавань. Он погладил ее по щеке с несвойственной ему нежностью. – Ты – залог успеха. Наши дети будут учиться в Англии. Там они женятся на ком захотят.
   – Нет. Этого не будет.
   – Ах, ты думаешь, я единственный, кто хочет породниться с Кранделлами? Почему, по-твоему, на тебе вдруг вздумал жениться Макшейн? После войны у него, конечно, будет широчайших выбор рабочих мест. Но его сыновьям не видать Итона и Харроу, если их отец не приобщится к тому, что в вашем кругу зовется «породой».
   Пифани отвернулась и побежала прочь по узкой улочке, спотыкаясь об обломки, которых изрядно прибавилось на мостовой после ночной бомбежки. Не может быть, чтобы Йен оказался так холоден и расчетлив. Он любит ее! Раньше у нее были основания в нем сомневаться, но его письмо все поставило на свои места. Если он попросит ее руки, то только по любви, а вовсе не из желания добиться положения в британском обществе.
   Йену Макшейну было свойственно одно из редких человеческих качеств – прямота. В своих еженедельных радиорепортажах он не уставал славить отвагу солдат, всячески поддерживая их дух. В отличие от многих других журналистов, он никогда не грешил «желтизной», не увлекался, безмерно выпячивая неприглядные стороны жизни – к примеру, случаи продажи на черном рынке ослятины, выдаваемой залежалую телятину, или штабную бестолковость, приводящую к неоправданным потерям. Он считал, что это не главное. И писал то, что думал. Если бы он был хитрецом, каким пытался его выставить Тони, то наверняка постарался бы выудить у нее небезынтересные секреты. Однако известная ей конфиденциальная информация его не интересовала. Окажись на его месте Тони, он бы не знал покоя, пока не выжал из нее все, до последней капли.
   Пифани не виделась с Тони Бредфордом несколько недель. Она и вовсе не стала бы искать с ним встречи, если бы не желание получить назад револьвер Йена. Об оружии она вспомнила, когда узнала о весенних успехах Роммеля в африканской пустыне, где он теснил британские силы, оборонявшие Тобрук. Многие считали, что если падет Тобрук, то следующей станет Мальта.
   Как-то в конце июня, стирая в лохани с дождевой водой белье и проклиная бомбы люфтваффе, уничтожившие водопровод, Пифани услыхала выкрики разносчика «Тайме оф Мальта»:
   – Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Читайте все! Роммель прорвал оборону у Тобрука!
   Пифани бросила в лохань недостиранное платье и кинулась как была, босиком, на улицу. В ступню ей сразу же вонзился осколок стекла, однако она, не обращая внимания, метнулась в темный тоннель. Инстинкт вел ее на привычный пост. Там ее встретил яркий свет: радисты напряженно записывали радиограммы.
   Старший по смене поманил ее и протянул наушники.
   – Если падет Тобрук, следующие – мы, – сказал он то, что думали все.
   Пифани надела наушники, но тут же сняла и как следует тряхнула, полагая, что помехи вызваны плохим подключением. Оказалось, что подключение ни при чем: эфир был переполнен, все частоты были заняты. Она напряглась в отчаянной попытке хоть что-то разобрать. Мысленно она возносила молитвы за спасение английских солдат и Йена Макшейна. Где он был в тот момент, когда Роммель осуществил прорыв?
   Он наверняка бросился бы в укрытие, надеясь донести до слушателей звуки настоящего боя. Однако ей было неспокойно. Йен сожалел о том, что травма, полученная в детстве, не позволила ему послужить родине на поле брани: несчастный случай на регби оставил его хромым на всю жизнь, однако он старался не обращать внимания на больное колено. В момент немецкой атаки он не схватится за карандаш, видя, что остальные сжимают винтовки. Забыв про свой статус штатского лица, он будет сражаться наравне со всеми.
   Это был самый длинный день в ее жизни: она неустанно вслушивалась в эфир, перенося на бумагу содержание вражеских переговоров и гоня воспоминания о его голубых глазах и невозможной ямочке на улыбчивом лице. От ее усердия зависели человеческие жизни, и она прекрасно сознавала это. Вахта продолжалась круглые сутки: следя за продвижением Роммеля, она испытывала сердечную боль. К следующему утру она знала итог: полный разгром. Однако британцы все еще отказывались признать поражение.
   Спустя четыре часа они были вынуждены капитулировать.
   Все подземелье погрузилось в уныние. Никто не позаботился выключить свет. Пифани почти не слушала приказов о повышенном внимании к немецким переговорам: Мальта должна была точно знать о моменте вторжения, чтобы успеть уничтожить все ценное. Главной тревогой Пифани была судьба Йена. Попал ли он в число многих тысяч пленных?
   – Я знаю, что вы отработали три смены подряд, но сейчас вы нужны здесь больше, чем когда-либо прежде, – сказал ей старший. – Выдержите? – Пифани кивнула, и он продолжал: – Следите за движением судов. Сообщайте мне о подходе наших.
   Она вслушивалась в эфирный треск, смутно надеясь, что Иен добрался до корабля, хотя знала, что шансы невелики. Тобрук был небольшим портом, где стояли считанные корабли. Британцы защищали город до последнего момента, предпочтя отходу сдачу. Мало кто в таких обстоятельствах сумел бы спастись морем, не попав в руки немцев.
   Суда, успевшие выйти в море, передали короткие радиограммы и смолкли, чтобы не привлечь немецкие подводные лодки, охотившиеся за кораблями союзников. Судя по большинству сообщений, целью почти всех вырвавшихся был Гибралтар. Из этого Пифани сделала вывод, что британцы бросают Мальту на произвол судьбы. Ведь остров лежит гораздо ближе к Тобруку, чем Гибралтар. Она машинально сунула руку в карман, где положено было лежать револьверу. Его там не оказалось: она вспомнила, что так и не забрана его у Тони. Впрочем, это не имело значения: несколько месяцев тому назад она твердо осознана, что не сможет сдержать данное Йену слово и самостоятельно покончить счеты с жизнью.
   Вечером, когда подчиненные Роммеля наверняка пировали, отмечая новое звание своего полководца, произведенного фюрером в фельдмаршалы в награду за успешную североафриканскую кампанию, Пифани перехватила радиограмму британского вспомогательного судна, спешившего из Газапы на Мальту. Радиограмма была короткой, зато в ней прозвучало долгожданное словечко: «сокол».
   – Слава богу! – прошептала Пифани и закрыла глаза, представив себе карту африканского побережья. Видимо, Йен находился вместе с войсками на рубеже Газалы, к западу от Тобрука. Значит, на рассвете он достигнет Мальты.
   От усталости она с трудом удерживала карандаш, однако ее лицо впервые за долгие месяцы озарила радостная улыбка. Наконец-то Йен возвращается к ней!
   Ночью радиостанции на суше смолкли. Пифани могла бы покинуть свой пост, но она осталась. Другие операторы записывали переговоры немецких судов, стягивающихся со всех сторон к Тобруку, как стервятники, слетающиеся на падаль. Для того чтобы достигнуть Мальты, «Нельсону», кораблю Йена, пришлось бы пробираться сквозь густой немецкий невод.
   Господи, сделай так, чтобы они не заметили «Нельсон»!
   – Что насчет погоды? – спросила Пифани у коллег, воспользовавшись передышкой.
   – Ясно. Полнолуние.
   – Боже, – зашептана она, – устрой «кслокк», «неббию», хоть что-нибудь! Лишь бы не «бомбовая луна»!
   Треск в эфире оформился в краткое сообщение: немцы засекли «Нельсон». Пифани бросила карандаш, схватилась обеими руками за наушники и стана переводить про себя. Склонив голову и зажмурившись (впервые ей помешал свет), она вся превратилась в слух. Какой-то час – и «Нельсон» достигнет мальтийского берега. Господи, сделай так, чтобы волчья стая осталась ни с чем!
   Прошло несколько секунд – и «Гейдельберг» выпустил первую торпеду, потом вторую, третью.
   «Нельсон» стал передавать сигнал «SOS».
   – Хоть бы кто-нибудь помог им! – не выдержала Пифани.
   Старший тронул ее за плечо.
   – В их секторе нет никого, кроме проклятых нацистов.
   Пифани застонала. Пренебрегая Женевской конвенцией, нацисты никогда не подбирали держащихся на воде.
   «Покинуть судно. Покинуть судно», – передал радист на «Нельсоне» команду капитана.
   «Гейдельберг» приказал действующему вместе с ним кораблю под названием «Пруллер» расстрелять подбитый «Нельсон».
   – Нет! – воскликнула Пифани, как будто ее могли услышать. – Спускайте шлюпки! Это даст хоть какую-то надежду.
   «Бью прямой наводкой», – передал «Пруллер».
   Пифани представила себе Йена, плывущего в ледяной в это время года морской воде. Вдруг его затянуло под тонущее судно? Или он до сих пор отважно борется за жизнь, пытаясь выплыть на поверхность? Его легкие уже полны соленой воды...
   – Боже милосердный, пошли ему легкую смерть! Умоляю тебя! Избавь его от страданий!
   Больно ли умирать? Наверное. Холод, одиночество. Могила – морская пучина. В ее памяти всплыли последние строчки единственного любовного письма, которое написал ей Йен. Их она запомнила навсегда.
   «Если со мной что-нибудь случится, то ты, Ас, ищи меня среди теней, во тьме. Мы встретимся, даже если нам не будет освещать дорогу путеводный огонь. Там, во тьме, нас все равно ждет величайший дар – любовь. Любовь на все времена».