Страница:
– Таксила, – сообщила она Нику, терпеливо сносившему вольности Милли, лизавшей ему физиономию.
– Такси! – позвал Ник щенка. – Ничего себе имя!
– Таксилой, – объяснила она, не обращая внимания на его издевательский тон, – называются буддистские развалины в Пакистане. – Техасец совершенно не смыслил в археологии.
Он погладил ее щенка.
– Мне ты совершенно не кажешься развалиной.
– Так называют щенков, непригодных к выставкам из-за несоответствия племенным стандартам.
Ник приподнял заднюю лапку Таксилы и, взглянув на его хозяйство, заметил:
– По-моему, там все в норме.
Джанна хотела было отчитать техасца за его грубый юмор, но сдержалась, помня об акциях, находящихся пока в его руках, и заставила себя улыбнуться.
Видимо, Джанна Атертон Пемброк отличается интеллектуальным снобизмом. Три года корпеть над диссертацией о стоимости Французской революции? Боже! А назвать щенка в честь пакистанских развалин? Какой головой надо для этого обладать? Он был вынужден признать, что заинтригован. Пока он не мог разобраться, что именно в Джанне вызывает у него интерес. Возможно, ее антипатия к нему, которую она старается не показывать, так как нацелилась на его акции.
Ситуация с его долей была рискованной, но интересной. Впервые за пять лет он искренне забавлялся. В Японии он просто тянул лямку. В том обществе, приоткрывавшемся для чужаков только с делового края, он мучился одиночеством. На Мальте все было по-другому. Здесь Ник ощущал комфорт и по части языка, и по части человеческого общения. Это было даже больше, чем комфорт. Он чувствовал себя здесь совсем как дома, в Техасе.
Стук в дверь домика для гостей заставил Ника вскочить. Он бросился в гостиную и распахнул дверь. Перед ним стояла Пифани Кранделл.
– Я принесла вам диссертацию Джанны. – Она вручила ему переплетенный том, страниц в котором хватило бы, чтобы засыпать бумажным конфетти длинную улицу.
– Благодарю, – пробурчал Ник.
Пифани глянула через его плечо на освещенное окно второго этажа. Ник сообразил, что там, видимо, живет Джанна. Это были лучшие комнаты главного дома, выходившие окнами на бассейн.
– Можно войти?
Ник не мог отказать Пифани, полноправной хозяйке. Он посторонился, и она уселась в кресло напротив плетеного диванчика, на котором, в свою очередь, устроился Ник.
– Я насчет акций, которые завещал вам Трейвис Прескотт.
Ник не сомневался, что ее предложение превысит предложение Керта Бредфорда как минимум на десять процентов.
– Я намерена платить вам за то, чтобы вы не расставались со своей долей, пока компания не переведет вас в Атланту.
Атланта? О его договоренности с Ноланом никто не должен был знать. Господи, после вечной японской слежки – Керт Бредфорд, определенно прибегший к услугам частного детектива, а теперь еще Пифани Кранделл! Он занялся не самым выгодным делом: надо было податься в сыщики – вот где золотая жила!
– Зачем это вам?
– Я продала акции Трейвису Прескотту, потому что он планировал поселиться на Мальте. Вы знали об этом? – Наверное, у Ника был достаточно потрясенный вид, потому что она сказала: – Вы в последнее время не часто с ним беседовали, да?
Не в силах вымолвить ни слова, Ник покачал головой. Она совершенно права, осуждая его. Знает ли Пифани, что послужило причиной отчуждения между ним и Трейвисом?
– Мы перестали быть такими близкими друзьями, какими были раньше.
– Трейвис прожил здесь больше четырех лет. Мы ужинали вдвоем по два-три раза в неделю.
Ник догадался, что Пифани Кранделл страдает от одиночества. Весь день она была занята делами, но по вечерам в таком большом доме ее охватывала тоска.
– Мне очень нравился Трейвис. Он хорошо зарабатывал на фондовом рынке, поэтому я ответила согласием на его предложение приобрести часть акций моей компании. Я и подумать не могла, что его скоро не станет. – Она в непритворном горе закрыла глаза. – Мне его очень не хватает.
Всякий сказал бы, что разница в возрасте между Пифани и Трейвисом должна была стать непреодолимой преградой, но Ник понимал их дружбу. Пифани Кранделл вызывала симпатию и у него. Этому весьма способствовало и то, что она дружила с Трейвисом.
– Мне нужна ваша помощь в завершении «Голубого грота». Это мой самый любимый проект.
– Зачем же вам отходить от дел? Дождитесь хотя бы, пока отель достроят.
– Джанна стала бы обращаться ко мне с любой мелочью. Ей надо научиться самостоятельности. – Она помолчала и, с улыбкой глядя на Ника, добавила: – В качестве совладельца вы бы помогали ей, а она бы к вам прислушивалась.
– В случае непослушания я бы грозил ей, что уступлю свою долю Бредфорду?
– Совершенно верно. Не правда ли, неплохо задумано? Вы мне поможете? – Ник кивнул, и она предупредила: – Прошу вас, Джанне о нашем соглашении ни слова.
6
– Такси! – позвал Ник щенка. – Ничего себе имя!
– Таксилой, – объяснила она, не обращая внимания на его издевательский тон, – называются буддистские развалины в Пакистане. – Техасец совершенно не смыслил в археологии.
Он погладил ее щенка.
– Мне ты совершенно не кажешься развалиной.
– Так называют щенков, непригодных к выставкам из-за несоответствия племенным стандартам.
Ник приподнял заднюю лапку Таксилы и, взглянув на его хозяйство, заметил:
– По-моему, там все в норме.
Джанна хотела было отчитать техасца за его грубый юмор, но сдержалась, помня об акциях, находящихся пока в его руках, и заставила себя улыбнуться.
* * *
Ник лежал на спине и, глядя в потолок, думал о Джанне. Коротышка. Это прозвище ей очень подходит, но как она ощетинилась, когда услышала его! Надо было назвать ее Ворчуньей: ни малейшего чувства юмора!Видимо, Джанна Атертон Пемброк отличается интеллектуальным снобизмом. Три года корпеть над диссертацией о стоимости Французской революции? Боже! А назвать щенка в честь пакистанских развалин? Какой головой надо для этого обладать? Он был вынужден признать, что заинтригован. Пока он не мог разобраться, что именно в Джанне вызывает у него интерес. Возможно, ее антипатия к нему, которую она старается не показывать, так как нацелилась на его акции.
Ситуация с его долей была рискованной, но интересной. Впервые за пять лет он искренне забавлялся. В Японии он просто тянул лямку. В том обществе, приоткрывавшемся для чужаков только с делового края, он мучился одиночеством. На Мальте все было по-другому. Здесь Ник ощущал комфорт и по части языка, и по части человеческого общения. Это было даже больше, чем комфорт. Он чувствовал себя здесь совсем как дома, в Техасе.
Стук в дверь домика для гостей заставил Ника вскочить. Он бросился в гостиную и распахнул дверь. Перед ним стояла Пифани Кранделл.
– Я принесла вам диссертацию Джанны. – Она вручила ему переплетенный том, страниц в котором хватило бы, чтобы засыпать бумажным конфетти длинную улицу.
– Благодарю, – пробурчал Ник.
Пифани глянула через его плечо на освещенное окно второго этажа. Ник сообразил, что там, видимо, живет Джанна. Это были лучшие комнаты главного дома, выходившие окнами на бассейн.
– Можно войти?
Ник не мог отказать Пифани, полноправной хозяйке. Он посторонился, и она уселась в кресло напротив плетеного диванчика, на котором, в свою очередь, устроился Ник.
– Я насчет акций, которые завещал вам Трейвис Прескотт.
Ник не сомневался, что ее предложение превысит предложение Керта Бредфорда как минимум на десять процентов.
– Я намерена платить вам за то, чтобы вы не расставались со своей долей, пока компания не переведет вас в Атланту.
Атланта? О его договоренности с Ноланом никто не должен был знать. Господи, после вечной японской слежки – Керт Бредфорд, определенно прибегший к услугам частного детектива, а теперь еще Пифани Кранделл! Он занялся не самым выгодным делом: надо было податься в сыщики – вот где золотая жила!
– Зачем это вам?
– Я продала акции Трейвису Прескотту, потому что он планировал поселиться на Мальте. Вы знали об этом? – Наверное, у Ника был достаточно потрясенный вид, потому что она сказала: – Вы в последнее время не часто с ним беседовали, да?
Не в силах вымолвить ни слова, Ник покачал головой. Она совершенно права, осуждая его. Знает ли Пифани, что послужило причиной отчуждения между ним и Трейвисом?
– Мы перестали быть такими близкими друзьями, какими были раньше.
– Трейвис прожил здесь больше четырех лет. Мы ужинали вдвоем по два-три раза в неделю.
Ник догадался, что Пифани Кранделл страдает от одиночества. Весь день она была занята делами, но по вечерам в таком большом доме ее охватывала тоска.
– Мне очень нравился Трейвис. Он хорошо зарабатывал на фондовом рынке, поэтому я ответила согласием на его предложение приобрести часть акций моей компании. Я и подумать не могла, что его скоро не станет. – Она в непритворном горе закрыла глаза. – Мне его очень не хватает.
Всякий сказал бы, что разница в возрасте между Пифани и Трейвисом должна была стать непреодолимой преградой, но Ник понимал их дружбу. Пифани Кранделл вызывала симпатию и у него. Этому весьма способствовало и то, что она дружила с Трейвисом.
– Мне нужна ваша помощь в завершении «Голубого грота». Это мой самый любимый проект.
– Зачем же вам отходить от дел? Дождитесь хотя бы, пока отель достроят.
– Джанна стала бы обращаться ко мне с любой мелочью. Ей надо научиться самостоятельности. – Она помолчала и, с улыбкой глядя на Ника, добавила: – В качестве совладельца вы бы помогали ей, а она бы к вам прислушивалась.
– В случае непослушания я бы грозил ей, что уступлю свою долю Бредфорду?
– Совершенно верно. Не правда ли, неплохо задумано? Вы мне поможете? – Ник кивнул, и она предупредила: – Прошу вас, Джанне о нашем соглашении ни слова.
6
Палата лордов была исчерпывающим доказательством существования жизни после смерти. Эту мысль высказал лет двадцать назад лидер либералов Джереми Торп; Уоррен Атертон был с ним совершенно согласен. Формально он присутствовал на дебатах и на прошлой неделе, но сейчас впервые реально участвовал в работе сессии. Он рассматривал седовласых людей, многие из которых прибегали к помощи слуховых аппаратов; немало было клюющих носом. Уоррен удивлялся, что он потерял в этом изысканном зале с помостом и пустым троном, занимаемым королевой по случаю очень уж значительных церемоний.
За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!
Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.
Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.
С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.
Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.
Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.
Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:
– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.
Пэры сидели разинув рты; некоторые поспешно настраивали слуховые аппараты; струйки зевак на галерее для посетителей слились во внушительный поток.
– Дамы и господа, – продолжал Уоррен, улыбаясь баронессе Эллиот и писательнице Филис Дороти Джеймс – единственным женщинам, присутствующим на дебатах, – я полагаю, что наша моральная обязанность заключается в том, чтобы проголосовать против. В противном случае мы обрекаем нашу промышленность на уничтожение ради краткосрочного выигрыша.
Уоррен понимал, что не добьется своим выступлением популярности. Кое-кто даже обвинит его в японофобии. Зато он облегчил душу. Преимущество палаты лордов в том и состоит, что здесь можно говорить что вздумается, не опасаясь политических последствий. Титул Уоррена всегда будет при нем.
Голосование показало, что палата солидным большинством отказала правительственному плану в поддержке. Уоррен знал, что это пустячное препятствие: последнее слово принадлежит палате общин. Поскольку главной задачей на данном этапе была борьба с безработицей, то в окончательном решении сомневаться не приходилось.
Уоррен покинул парламент и вышел на стоянку для депутатов, к своему «Ягуару». На телефоне мигала красная лампочка. Ему надлежало позвонить в детективное агентство «Шерлоке». Трубку поднял агент, занятый розыском Джиана Паоло.
– Он живет в Шерифс-Ленч и работает там помощником шеф-повара.
– Прекрасно! – отозвался Уоррен. – Дальше я буду действовать сам.
На него опять нахлынули вопросы, касавшиеся отца и его тайной жизни. Вместе с вопросами вернулась ярость. Первой же мыслью было убить итальяшку. Но Джанне этим не поможешь. Теперь, когда Пифани поручила ей управление своими отелями, Уоррен был полон еще большей решимости оказать ей всю возможную помощь. Поэтому ему особенно не хотелось, чтобы Паоло продал свои акции на сторону. Если о его доле узнают Бредфорды, может случиться все, что угодно.
Уоррен понимал, что и ему нужна помощь. Дело требовало деликатности. Лучше, чтобы с ним был человек, посвященный в семейные тайны. Сначала он подумал о своем юристе, Пейтоне Джиффорде, но потом отвел эту кандидатуру по причине ее чрезмерной напыщенности. Джиан Паоло – почти что мальчишка; здесь требуется кто-то, с кем он пойдет на личный контакт. И Уоррен тотчас подумал о Шадоу Ханникатт.
Он был уже совершенно готов к решительным действиям.
– Скорее!
Аннабел не требовались дальнейшие поощрения. Восставшая плоть Коллиса исчезла в ее жадном рту, а уж в этом она обладала большим мастерством. Он стонал и поминутно напоминал себе, что дышать следует помедленнее, иначе все закончится, не начавшись. Наконец она сжалилась, выпустила добычу и, приподнявшись на руках, нависла над партнером. Ее нельзя было назвать красивой женщиной. Пройдет совсем немного лет – и груди обвиснут, молочная свежесть превратится в тучность. Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Когда он бывал с ней, он жил только сегодняшним днем. С него хватало ощущений, которые он испытывал благодаря ей.
Она слегка отстранилась и медленно провела ладонью по его груди, дожидаясь, чтобы у него восстановилось дыхание. Потом она взгромоздилась на него, вобрала его в себя, встретив жаром и влагой. Выпрямившись, она стала прыгать на нем; ее груди мотались из стороны в сторону, ляжки ритмично двигались. Это походило на объездку скакуна чистых кровей и доставляло ему массу удовольствия.
«Я и есть чистокровный скакун», – убежденно подумал Коллис, кляня Атертонов. Он сжал зубы, приняв отважное решение не кончать раньше времени, чтобы не разочаровать Аннабел. Для этого он сосредоточился на своих предках, которых не одобрял за недостаточное предвидение будущего, помешавшее им вовремя пожалеть отрубленную коронованную голову, в отличие от первого графа Лифорта и многих других аристократов. Ведь по крайней мере четверо из живущих сегодня герцогов являлись потомками бастардов Карла Второго. Коллис вполне мог находиться в их числе, он же представлял обнищавший род Пемброков.
Он не собирался умирать в нищете. В его силах было вернуть Джанну. Он вспомнил свое состоявшееся сегодня, но чуть раньше посещение Лифорт-Холла – и настоящее вместе с неутомимой Аннабел на время померкло.
– Вы считаете, что Джанне прилично управлять отелем? – спросил Коллис тещу за чаем. – По-моему, это неподобающее занятие для леди:
– Вы полагаете? – Одри не сводила глаз с лохматой собачонки размером с крысу. Мерзкая тварь притащила бесценный молитвенный коврик, который Реджинальд держал в своем кабинете перед камином, и теперь жевала его шелковый уголок.
Коллис потянулся через столик, заставленный грузинским чайным сервизом, и дотронулся до руки Одри, чтобы завладеть ее вниманием.
– Джанне пора родить ребенка. Вам не кажется?
– Ребенка? Мне бы хотелось стать бабушкой.
Коллис понуро усмехнулся. Лично он терпеть не мог малышню со всеми этими прелестями в виде сопливых носов и мокрых пеленок. Всякий раз, когда Джанна заговаривала о ребенке, он только отмахивался. Но теперь он был согласен на все. Взяв тещу за руку, он доверительно продолжал:
– Знаю, вы никому не передадите то, что сейчас услышите. У нас с Джанной вышла небольшая размолвка. Ничего серьезного: она, знаете ли, предпочитает карьеру материнству. Но вам лучше знать, не правда ли? Реджинальд никогда бы не согласился, чтобы его дочь работала, забыв о своем происхождении.
Одри смотрела на него отсутствующим взглядом, с помощью которого она, по его мнению, успешно скрывала свои истинные чувства.
– Реджинальд?
– Поверьте мне, мы с Реджинальдом были друзьями. Вы ведь знаете, я писал все его речи. Он никогда и мысли не допускал, чтобы его дети занимались столь низкими предметами. – Он придал своему тону проникновенности. – Почему бы вам не поговорить на эту тему с Джанной и не убедить ее вернуться домой и родить?
– Только не это! – вдруг заявила его теща. Она наконец заметила, чем занимается ее мерзкое животное. На молитвенном коврике образовалось мокрое пятно. Одри схватила собачонку. – Нет, нет! – Она чмокнула крысоподобное существо в носик. – Нельзя, Ромми!
– Вы ведь поговорите с Джанной, как я прошу, Одри? Да? – Он задал свой вопрос вкрадчиво, зная, как залезть в душу.
– Да. Я буду на Мальте в субботу. – Она встала, прижимая к груди свою недовольную драгоценность. – А теперь мне пора. С минуты на минуту появится Эллис с лекарствами...
Он даже не сразу сообразил, что находится не в Лифорт-Холле, а в постели с Аннабел. Его эрекция могла соперничать внушительностью с Иглой Клеопатры. Этот египетский обелиск, высящийся на набережной Виктории, всегда казался ему фаллическим символом. Сейчас его член не уступал в твердости каменному столпу, приводя Аннабел в неистовство.
Ее груди перекрыли ему кислород.
– Соси! – потребовала она, двигаясь во все более стремительном темпе.
Коллис повиновался, беспокоясь, долго ли еще сможет оттягивать кульминацию. Хотелось продержаться еще немного, и он вновь прибегнул к тому же способу. Одна часть его естества сосредоточилась на Аннабел и даруемом ею чувстве восторга, другая вернулась в Лифорт-Холл, где после ухода Одри ему предстояло узнать кое-что важное.
Коллис остановился с мыслью о том, что в один прекрасный день и ему может понадобится надежный слуга.
– Я скорблю о вашей утрате, – произнес он подобающим случаю тоном.
Старик повесил лысеющую голову, пряча мудрые, печальные глаза.
– Такой молодой!..
– Вы были с ним до самого конца?
– Нет, с ним был только его сын.
Странно! Реджинальд не разговаривал с Уорреном уже много месяцев – с тех самых пор, как узнал от Коллиса, что сын и дочь вложили средства в пластмассовые пробки – ничего себе выбор! В день смерти графа Коллис обговаривал с ним его предстоящую речь. Граф обмолвился, что собирается ужинать с другом. О поездке в Лифорт-Холл речи не было.
– Я не знал, что его сиятельство здесь, пока не прибыл доктор Осгуд. – Слуга еще больше сгорбился и покачал головой. – О приезде лорда Уоррена я тоже не знал. За несколько часов до этого его спрашивали, но тогда его совершенно точно не было. Я посоветовал звонившему попробовать поискать его в Гилдхолле. Я был уверен, что он там.
Еще более странно! Что за неожиданное примирение отца и сына?! Как это понять?..
Стоило ему понять, где он сейчас находится, как он кончил, что принесло немалое облегчение всем мышцам изнывшего тела. Как он умудрился продержаться столько времени? Аннабел в изнеможении рухнула на него.
– Ты был великолепен! – простонала она. – Я знала, что будет лучше, если я тебя свяжу.
– Могли бы. – Она наклонилась к нему, заставив забыть о том, что он ведет машину. – Но на результатах это не отразилось бы.
– Надеюсь, что ты ошиблась. – До сих пор метафизический инструментарий Шадоу не позволял прогнозировать по поводу Паоло положительных результатов. Уоррен уповал на более надежный стимул – простую человеческую жадность.
– Ты представить себе не можешь, насколько я хотела бы ошибиться. Мне совершенно не улыбается расстраивать Джанну. – Ее карие глаза с янтарными проблесками, как на черепаховом гребне, глядели необыкновенно серьезно. – У меня не было и нет близких друзей. Когда я совсем маленькой впервые оказалась в Хантингтоне, от меня все воротили нос. В первый вечер никто не желал сесть со мной за один стол. Я сидела одна, а другие девчонки болтали неподалеку нарочито громко... о моей матери. Джанна отошла от подруг, устроилась рядом со мной и стала трещать без умолку, заглушая их подлые сплетни.
Уоррен знал, что Джанна не послушалась Реджинальда Атертона, когда тот велел ей перестать дружить с Шадоу. Джанна спросила, почему отец считает Шадоу девочкой не их круга, хотя ни разу ее не видел. Отец ответил, что аристократы называют своих дочерей классическими или библейскими именами: Диана, Элизабет, Сара, Мэри, Кэролайн. Джанна была обязана своим именем римскому богу Янусу. Носительница дурацкого имени Шадоу могла быть дочерью лишь безродных родителей, а значит, девочкой не их круга.
Уоррен клял себя за то, что ему в свое время не хватило прямоты сестры. Конечно, следовало послать отца ко всем чертям и продолжать встречаться с Шадоу. Видит бог, за последние пятнадцать лет Уоррен никого не любил так сильно, как ее.
– Джанна – лучшая из подруг. Она никогда не критиковала мои замужества, никогда не выпытывала у меня, кто отец Хло. Она любит меня не за то, какая я, а вопреки этому.
Шадоу отвернулась, потом произнесла, как бы ни к кому не обращаясь:
– Ирландцы называют это время суток «синими сумерками» – нечто среднее между светом и мраком. Скучает ли Джанна по Англии? Мы гуляли с ней по окрестностям Хантингтона именно в таких синих сумерках, когда заходило солнце...
Пока Шадоу не завела об этом речь, Уоррен и не замечал, что солнце зашло за горизонт. Теперь воздух надолго окрасится в розовато-лиловые тона, как всегда бывает в Англии в это время года после захода солнца. Мальта лежит так далеко на юге, что там день резко отделен от ночи. Джанна наверняка радуется роскошным закатам, но тоскует по северным сумеркам.
По тону Шадоу Уоррен догадался, как ей одиноко. Ему очень хотелось свернуть на обочину, обнять ее, утешить. Но нет, это было бы слишком серьезным поступком. За годы их отношения превратились в спокойную дружбу, что как будто устраивало обоих.
Они молча катили по слегка холмистой местности к северу от Стратфорда. Пять деревушек, известных под названием «Ленчз», притулились среди пшеничных полей и пастбищ, не уступая живописностью более известным деревням Котсволдса с их бревенчатыми домиками и соломенными крышами. В Ленчз не поощряли туризм, бурно расцветший в Котсволдсе. Уоррен полагал, что местные жители, ценящие покой и пасторальную идиллию, поступили мудро, не превратив свои жилища в постоялые дворы. Немногочисленным туристам приходилось останавливаться в Стратфорде или Ившеме. Так, во всяком случае, было до последнего времени. Видимо, Джиан Паоло работал в недавно открывшейся гостинице.
При мысли об итальянце Уоррен опять разозлился. Пришлось напомнить себе о необходимости держать себя в руках. Шадоу, знавшая всю эту неприглядную историю, советовала сказать Паоло правду. По справедливости акции принадлежали Джанне, но Уоррен был готов выплатить итальянцу солидное вознаграждение.
Здешние деревни отстояли друг от друга совсем недалеко, и Уоррен сбавил ход, обратив внимание на надписи, призывающие водителей щадить кошек. Дорога вилась сначала по Черч-Ленч, потом по Этч-Ленч с нормандскими церквушками и кладбищами, полными кельтских крестов. Въехав в Щерифс-Ленч, Уоррен притормозил.
– Не пропусти «Шерифс-Ленч-Мэнор», – попросил он Шадоу.
– Вот он! – Она указала на дом из красного кирпича похожий на замок, судя по всему, недавно отреставрированный. Перед домом красовалась на кирпичном же пьедестале каменная лошадиная голова. На столбе висела табличка с готическими буквами: «Sheriffs Lench Manor».
Уоррен припарковал «Ягуар» на почти заполненной стоянке при гостинице.
– Судя по всему, туристы уже открыли для себя Ленч.
Шадоу не слушала его. Крепко зажмурившись и вцепившись в рунический камушек, который, как всегда, висел у нее на шее, она бормотала магическое заклинание. Потом серьезно взглянула на Уоррена.
– За Джанну. За удачу.
Волнуясь с каждой секундой все больше, Уоррен повел Шадоу ко входу в гостиницу. Несмотря на реконструкцию, в старом замке сохранился запах древнего камня и истлевших ковров. Они вошли в обшитый дубовыми панелями салон, где примерно дюжина постояльцев пила коктейли и метала дротики.
– Вот он, вот он! – взвизгнула барменша, указывая на вновь прибывших. – Я видела его по телевизору!
Уоррен оглянулся, уверенный, что подразумевается кто-то у него за спиной. Но там никого не оказалось.
К ним кинулся тучный мужчина с прилипшими к лысине двумя черными прядями.
– Ваше сиятельство! – задохнулся он, словно стал свидетелем Второго Пришествия. – Вы почтили честью мое скромное...
За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!
Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.
Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.
С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.
Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.
Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.
Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:
– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.
Пэры сидели разинув рты; некоторые поспешно настраивали слуховые аппараты; струйки зевак на галерее для посетителей слились во внушительный поток.
– Дамы и господа, – продолжал Уоррен, улыбаясь баронессе Эллиот и писательнице Филис Дороти Джеймс – единственным женщинам, присутствующим на дебатах, – я полагаю, что наша моральная обязанность заключается в том, чтобы проголосовать против. В противном случае мы обрекаем нашу промышленность на уничтожение ради краткосрочного выигрыша.
Уоррен понимал, что не добьется своим выступлением популярности. Кое-кто даже обвинит его в японофобии. Зато он облегчил душу. Преимущество палаты лордов в том и состоит, что здесь можно говорить что вздумается, не опасаясь политических последствий. Титул Уоррена всегда будет при нем.
Голосование показало, что палата солидным большинством отказала правительственному плану в поддержке. Уоррен знал, что это пустячное препятствие: последнее слово принадлежит палате общин. Поскольку главной задачей на данном этапе была борьба с безработицей, то в окончательном решении сомневаться не приходилось.
Уоррен покинул парламент и вышел на стоянку для депутатов, к своему «Ягуару». На телефоне мигала красная лампочка. Ему надлежало позвонить в детективное агентство «Шерлоке». Трубку поднял агент, занятый розыском Джиана Паоло.
– Он живет в Шерифс-Ленч и работает там помощником шеф-повара.
– Прекрасно! – отозвался Уоррен. – Дальше я буду действовать сам.
На него опять нахлынули вопросы, касавшиеся отца и его тайной жизни. Вместе с вопросами вернулась ярость. Первой же мыслью было убить итальяшку. Но Джанне этим не поможешь. Теперь, когда Пифани поручила ей управление своими отелями, Уоррен был полон еще большей решимости оказать ей всю возможную помощь. Поэтому ему особенно не хотелось, чтобы Паоло продал свои акции на сторону. Если о его доле узнают Бредфорды, может случиться все, что угодно.
Уоррен понимал, что и ему нужна помощь. Дело требовало деликатности. Лучше, чтобы с ним был человек, посвященный в семейные тайны. Сначала он подумал о своем юристе, Пейтоне Джиффорде, но потом отвел эту кандидатуру по причине ее чрезмерной напыщенности. Джиан Паоло – почти что мальчишка; здесь требуется кто-то, с кем он пойдет на личный контакт. И Уоррен тотчас подумал о Шадоу Ханникатт.
* * *
Аннабел сосала большой палец правой ноги Коллиса, отчего до самого паха пробегала сладострастная судорога. Она поглядывала на него своими карими глазами, помахивая длиннющими ресницами; светлые волосы струились по груди, но не закрывали сосков. Коллис поманил ее, и она повела вверх по его коже мокрым кончиком языка, пока не добралась до коленки, в которую уперлась своей упругой грудью.Он был уже совершенно готов к решительным действиям.
– Скорее!
Аннабел не требовались дальнейшие поощрения. Восставшая плоть Коллиса исчезла в ее жадном рту, а уж в этом она обладала большим мастерством. Он стонал и поминутно напоминал себе, что дышать следует помедленнее, иначе все закончится, не начавшись. Наконец она сжалилась, выпустила добычу и, приподнявшись на руках, нависла над партнером. Ее нельзя было назвать красивой женщиной. Пройдет совсем немного лет – и груди обвиснут, молочная свежесть превратится в тучность. Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Когда он бывал с ней, он жил только сегодняшним днем. С него хватало ощущений, которые он испытывал благодаря ей.
Она слегка отстранилась и медленно провела ладонью по его груди, дожидаясь, чтобы у него восстановилось дыхание. Потом она взгромоздилась на него, вобрала его в себя, встретив жаром и влагой. Выпрямившись, она стала прыгать на нем; ее груди мотались из стороны в сторону, ляжки ритмично двигались. Это походило на объездку скакуна чистых кровей и доставляло ему массу удовольствия.
«Я и есть чистокровный скакун», – убежденно подумал Коллис, кляня Атертонов. Он сжал зубы, приняв отважное решение не кончать раньше времени, чтобы не разочаровать Аннабел. Для этого он сосредоточился на своих предках, которых не одобрял за недостаточное предвидение будущего, помешавшее им вовремя пожалеть отрубленную коронованную голову, в отличие от первого графа Лифорта и многих других аристократов. Ведь по крайней мере четверо из живущих сегодня герцогов являлись потомками бастардов Карла Второго. Коллис вполне мог находиться в их числе, он же представлял обнищавший род Пемброков.
Он не собирался умирать в нищете. В его силах было вернуть Джанну. Он вспомнил свое состоявшееся сегодня, но чуть раньше посещение Лифорт-Холла – и настоящее вместе с неутомимой Аннабел на время померкло.
* * *
...Коллис без приглашения явился на чай к Одри. Это было бы сочтено непростительной бестактностью, если бы Коллис пока еще не оставался членом этой семьи. После похорон Уоррен отвел Коллиса в сторонку и предупредил, что Одри слишком слаба здоровьем, чтобы немедленно ставить ее в известность о разводе. Это отлично укладывалось в план, разработанный Коллисом. Поскольку Одри, насколько он помнил, всегда поддерживала мнение Реджинальда по любому поводу, Коллис решил вернуть Джанну с ее помощью.– Вы считаете, что Джанне прилично управлять отелем? – спросил Коллис тещу за чаем. – По-моему, это неподобающее занятие для леди:
– Вы полагаете? – Одри не сводила глаз с лохматой собачонки размером с крысу. Мерзкая тварь притащила бесценный молитвенный коврик, который Реджинальд держал в своем кабинете перед камином, и теперь жевала его шелковый уголок.
Коллис потянулся через столик, заставленный грузинским чайным сервизом, и дотронулся до руки Одри, чтобы завладеть ее вниманием.
– Джанне пора родить ребенка. Вам не кажется?
– Ребенка? Мне бы хотелось стать бабушкой.
Коллис понуро усмехнулся. Лично он терпеть не мог малышню со всеми этими прелестями в виде сопливых носов и мокрых пеленок. Всякий раз, когда Джанна заговаривала о ребенке, он только отмахивался. Но теперь он был согласен на все. Взяв тещу за руку, он доверительно продолжал:
– Знаю, вы никому не передадите то, что сейчас услышите. У нас с Джанной вышла небольшая размолвка. Ничего серьезного: она, знаете ли, предпочитает карьеру материнству. Но вам лучше знать, не правда ли? Реджинальд никогда бы не согласился, чтобы его дочь работала, забыв о своем происхождении.
Одри смотрела на него отсутствующим взглядом, с помощью которого она, по его мнению, успешно скрывала свои истинные чувства.
– Реджинальд?
– Поверьте мне, мы с Реджинальдом были друзьями. Вы ведь знаете, я писал все его речи. Он никогда и мысли не допускал, чтобы его дети занимались столь низкими предметами. – Он придал своему тону проникновенности. – Почему бы вам не поговорить на эту тему с Джанной и не убедить ее вернуться домой и родить?
– Только не это! – вдруг заявила его теща. Она наконец заметила, чем занимается ее мерзкое животное. На молитвенном коврике образовалось мокрое пятно. Одри схватила собачонку. – Нет, нет! – Она чмокнула крысоподобное существо в носик. – Нельзя, Ромми!
– Вы ведь поговорите с Джанной, как я прошу, Одри? Да? – Он задал свой вопрос вкрадчиво, зная, как залезть в душу.
– Да. Я буду на Мальте в субботу. – Она встала, прижимая к груди свою недовольную драгоценность. – А теперь мне пора. С минуты на минуту появится Эллис с лекарствами...
* * *
– Пощади меня! По-ща-дииии! – простонала Аннабел Коллису в самое ухо, возвращая его к реальности.Он даже не сразу сообразил, что находится не в Лифорт-Холле, а в постели с Аннабел. Его эрекция могла соперничать внушительностью с Иглой Клеопатры. Этот египетский обелиск, высящийся на набережной Виктории, всегда казался ему фаллическим символом. Сейчас его член не уступал в твердости каменному столпу, приводя Аннабел в неистовство.
Ее груди перекрыли ему кислород.
– Соси! – потребовала она, двигаясь во все более стремительном темпе.
Коллис повиновался, беспокоясь, долго ли еще сможет оттягивать кульминацию. Хотелось продержаться еще немного, и он вновь прибегнул к тому же способу. Одна часть его естества сосредоточилась на Аннабел и даруемом ею чувстве восторга, другая вернулась в Лифорт-Холл, где после ухода Одри ему предстояло узнать кое-что важное.
* * *
...Довольный результатом переговоров, Коллис побрел в восточное крыло, где располагались его с Джанной покои, и столкнулся со старым слугой Реджинальда. Тот явно не знал, куда деться после смерти хозяина в этом замке, где прожил три с лишним десятка лет.Коллис остановился с мыслью о том, что в один прекрасный день и ему может понадобится надежный слуга.
– Я скорблю о вашей утрате, – произнес он подобающим случаю тоном.
Старик повесил лысеющую голову, пряча мудрые, печальные глаза.
– Такой молодой!..
– Вы были с ним до самого конца?
– Нет, с ним был только его сын.
Странно! Реджинальд не разговаривал с Уорреном уже много месяцев – с тех самых пор, как узнал от Коллиса, что сын и дочь вложили средства в пластмассовые пробки – ничего себе выбор! В день смерти графа Коллис обговаривал с ним его предстоящую речь. Граф обмолвился, что собирается ужинать с другом. О поездке в Лифорт-Холл речи не было.
– Я не знал, что его сиятельство здесь, пока не прибыл доктор Осгуд. – Слуга еще больше сгорбился и покачал головой. – О приезде лорда Уоррена я тоже не знал. За несколько часов до этого его спрашивали, но тогда его совершенно точно не было. Я посоветовал звонившему попробовать поискать его в Гилдхолле. Я был уверен, что он там.
Еще более странно! Что за неожиданное примирение отца и сына?! Как это понять?..
* * *
– Ты убиваешь меня! Я сейчас умру! – завопила Аннабел, снова возвращая его к настоящему.Стоило ему понять, где он сейчас находится, как он кончил, что принесло немалое облегчение всем мышцам изнывшего тела. Как он умудрился продержаться столько времени? Аннабел в изнеможении рухнула на него.
– Ты был великолепен! – простонала она. – Я знала, что будет лучше, если я тебя свяжу.
* * *
– При условии, что нам был бы известен не только день, но и час рождения Паоло, мы, наверное, могли бы составить более точный его гороскоп? – спросил Уоррен Шадоу, зная о ее пристрастии к астрологии. По какой-то неведомой ему причине она полностью полагалась на метафизические символы, от астрологии и гадальных карт до камней с руническими письменами, и ее предсказания удивительно часто сбывались.– Могли бы. – Она наклонилась к нему, заставив забыть о том, что он ведет машину. – Но на результатах это не отразилось бы.
– Надеюсь, что ты ошиблась. – До сих пор метафизический инструментарий Шадоу не позволял прогнозировать по поводу Паоло положительных результатов. Уоррен уповал на более надежный стимул – простую человеческую жадность.
– Ты представить себе не можешь, насколько я хотела бы ошибиться. Мне совершенно не улыбается расстраивать Джанну. – Ее карие глаза с янтарными проблесками, как на черепаховом гребне, глядели необыкновенно серьезно. – У меня не было и нет близких друзей. Когда я совсем маленькой впервые оказалась в Хантингтоне, от меня все воротили нос. В первый вечер никто не желал сесть со мной за один стол. Я сидела одна, а другие девчонки болтали неподалеку нарочито громко... о моей матери. Джанна отошла от подруг, устроилась рядом со мной и стала трещать без умолку, заглушая их подлые сплетни.
Уоррен знал, что Джанна не послушалась Реджинальда Атертона, когда тот велел ей перестать дружить с Шадоу. Джанна спросила, почему отец считает Шадоу девочкой не их круга, хотя ни разу ее не видел. Отец ответил, что аристократы называют своих дочерей классическими или библейскими именами: Диана, Элизабет, Сара, Мэри, Кэролайн. Джанна была обязана своим именем римскому богу Янусу. Носительница дурацкого имени Шадоу могла быть дочерью лишь безродных родителей, а значит, девочкой не их круга.
Уоррен клял себя за то, что ему в свое время не хватило прямоты сестры. Конечно, следовало послать отца ко всем чертям и продолжать встречаться с Шадоу. Видит бог, за последние пятнадцать лет Уоррен никого не любил так сильно, как ее.
– Джанна – лучшая из подруг. Она никогда не критиковала мои замужества, никогда не выпытывала у меня, кто отец Хло. Она любит меня не за то, какая я, а вопреки этому.
Шадоу отвернулась, потом произнесла, как бы ни к кому не обращаясь:
– Ирландцы называют это время суток «синими сумерками» – нечто среднее между светом и мраком. Скучает ли Джанна по Англии? Мы гуляли с ней по окрестностям Хантингтона именно в таких синих сумерках, когда заходило солнце...
Пока Шадоу не завела об этом речь, Уоррен и не замечал, что солнце зашло за горизонт. Теперь воздух надолго окрасится в розовато-лиловые тона, как всегда бывает в Англии в это время года после захода солнца. Мальта лежит так далеко на юге, что там день резко отделен от ночи. Джанна наверняка радуется роскошным закатам, но тоскует по северным сумеркам.
По тону Шадоу Уоррен догадался, как ей одиноко. Ему очень хотелось свернуть на обочину, обнять ее, утешить. Но нет, это было бы слишком серьезным поступком. За годы их отношения превратились в спокойную дружбу, что как будто устраивало обоих.
Они молча катили по слегка холмистой местности к северу от Стратфорда. Пять деревушек, известных под названием «Ленчз», притулились среди пшеничных полей и пастбищ, не уступая живописностью более известным деревням Котсволдса с их бревенчатыми домиками и соломенными крышами. В Ленчз не поощряли туризм, бурно расцветший в Котсволдсе. Уоррен полагал, что местные жители, ценящие покой и пасторальную идиллию, поступили мудро, не превратив свои жилища в постоялые дворы. Немногочисленным туристам приходилось останавливаться в Стратфорде или Ившеме. Так, во всяком случае, было до последнего времени. Видимо, Джиан Паоло работал в недавно открывшейся гостинице.
При мысли об итальянце Уоррен опять разозлился. Пришлось напомнить себе о необходимости держать себя в руках. Шадоу, знавшая всю эту неприглядную историю, советовала сказать Паоло правду. По справедливости акции принадлежали Джанне, но Уоррен был готов выплатить итальянцу солидное вознаграждение.
Здешние деревни отстояли друг от друга совсем недалеко, и Уоррен сбавил ход, обратив внимание на надписи, призывающие водителей щадить кошек. Дорога вилась сначала по Черч-Ленч, потом по Этч-Ленч с нормандскими церквушками и кладбищами, полными кельтских крестов. Въехав в Щерифс-Ленч, Уоррен притормозил.
– Не пропусти «Шерифс-Ленч-Мэнор», – попросил он Шадоу.
– Вот он! – Она указала на дом из красного кирпича похожий на замок, судя по всему, недавно отреставрированный. Перед домом красовалась на кирпичном же пьедестале каменная лошадиная голова. На столбе висела табличка с готическими буквами: «Sheriffs Lench Manor».
Уоррен припарковал «Ягуар» на почти заполненной стоянке при гостинице.
– Судя по всему, туристы уже открыли для себя Ленч.
Шадоу не слушала его. Крепко зажмурившись и вцепившись в рунический камушек, который, как всегда, висел у нее на шее, она бормотала магическое заклинание. Потом серьезно взглянула на Уоррена.
– За Джанну. За удачу.
Волнуясь с каждой секундой все больше, Уоррен повел Шадоу ко входу в гостиницу. Несмотря на реконструкцию, в старом замке сохранился запах древнего камня и истлевших ковров. Они вошли в обшитый дубовыми панелями салон, где примерно дюжина постояльцев пила коктейли и метала дротики.
– Вот он, вот он! – взвизгнула барменша, указывая на вновь прибывших. – Я видела его по телевизору!
Уоррен оглянулся, уверенный, что подразумевается кто-то у него за спиной. Но там никого не оказалось.
К ним кинулся тучный мужчина с прилипшими к лысине двумя черными прядями.
– Ваше сиятельство! – задохнулся он, словно стал свидетелем Второго Пришествия. – Вы почтили честью мое скромное...