Сойер Мерил. Не целуйтесь с незнакомцем

   – Любовь на все времена, – шепотом повторила она. – Любовь на все времена...
   В этот момент она поняла, что его больше нет в живых.
   Из глаз покатились слезы, в голове замелькали горестные картины: отец, машущий ей на прощание – возможно, в последний раз; ослик Джои, опрокинувшийся на зеленую траву, с окровавленными мягкими ушами; неподражаемая улыбка Йена, при которой на его щеке появлялась ямочка.
   Она мысленно заговорила с ним. Ей стольким хотелось с ним поделиться, она готовилась прошептать ему столько слов о своей любви! Все это так и не осуществилось.
   – Ты говорил, что вернешься! – крикнула она в отчаянии. – Ты обещал! Обещал, обещал!..

* * *

   Джанна обняла тетю Пиф, это было единственное, чем она могла утешить ее. Никогда раньше она не видела, чтобы тетя Пиф проливала слезы, хотя они провели вместе не один год.
   – Мне так жаль, тетя Пиф!
   «Жаль» – что за пустое слово! От частого употребления оно уже не может утолить ничью печаль. Горе утраты исказило черты Пифани. Джанне впервые пришло в голову очевидное: тетя так и не вышла замуж. Ее любовь, предназначенная Йену, пролилась на Джанну и на всю семью.
   Тетя Пиф вытерла слезы кружевным платком.
   – Боже, это уж совсем лишнее! – Заметив, что глаза Джанны тоже на мокром месте, она продолжала, обращаясь не столько к ней, сколько к самой себе: – Я смирилась с потерей. Да, в конце концов смирилась. Прошло время, и я уже не вспоминала о Йене ежеминутно. С годами образы стираются из памяти, и я не могла даже вспомнить, как он выглядел. Ведь у меня никогда не было его фотографии, приходилось полагаться только на память.
   Джанна понимала, что именно память поддерживала тетю столько лет. Тетино сердце познало большую любовь, которая опалила ей душу. Любовь на все времена!
   – Я пыталась припомнить наши с ним беседы, но из этого мало что выходило. Вот когда я обнаружила, что память не подчиняется нашей воле и отказывается оживлять те или иные моменты прошлого по приказу, – сказала тетя Пиф. – Наши головы устроены по-другому. Нужна какая-то искра, чтобы память ожила и события далекого прошлого как бы начали происходить снова. Вот почему умершие на самом деле не прощаются с нами. Они остаются в запахе цветов, в полыхающем закате, в звуках песен. Как-то раз в прошлом году... Нет, я лучше помолчу, иначе ты сочтешь меня за совсем уж глупую старуху.
   – Что ты, тетя! Пожалуйста, продолжай.
   – Так вот, в прошлом году случился пожар на верфи. Дело было в полдень, я, естественно, работала в своем кабинете в Валлетте. Порыв ветра занес клубы дыма в мое распахнутое окно. Внезапно я как бы вновь увидела отчетливую картину – точно так же ясно, как вижу сейчас тебя. Я почувствована – клянусь, это было как наяву, – как Йен обнимает меня, как шепчет мне в самое ухо, что все обойдется. Мы прячемся с ним в бомбоубежище; бомба только что угодила в бензохранилище. Дым имел тогда тот же запах, что и дым от пожара на верфи. Я давно забыла про тот налет... Сотрудники хотели закрыть окна, но я не позволила. Уверена, они решили, что я свихнулась.
   Джанну охватило чувство острой вины, добавившееся к боли, испытанной от тетиного рассказа. На протяжении многих лет она считала ее любовь само собой разумеющимся чувством и никогда не спрашивала, счастлива ли сама тетя Пиф. Услышав рассказ племянницы об измене Коллиса, Пифани тут же поспешила к ней с утешениями. Саму же тетю Пиф утешить было некому.
   Одиночество, полное одиночество! Джанне было трудно представить, что это такое. Рядом с ней были тетя Пиф, Уоррен, та же Одри: они вели ее по жизни, дарили ей свою любовь. Она порывисто обняла тетю.
   – Тетя Пиф, я еще никогда не говорила тебе, насколько сильно я тебя люблю. – Слова застревали у нее в горле, и она постаралась компенсировать свою внезапную немоту, стискивая тетю все крепче. – Прямо не знаю, что бы я делала, не будь рядом со мной тебя.
   Тетя Пиф улыбнулась мудрой, печальной улыбкой.
   – Я не собиралась навевать на тебя грусть. Напрасно ты решила, что моя жизнь была несчастной. Моей отрадой была ты. С того момента, как ты научилась говорить, ты поражала меня своей наблюдательностью, памятью, способностью к языкам. Глядя на тебя, я вспоминала саму себя в детстве и в юности.
   – Эти способности доставляли мне немало неприятностей. – Глядя на тетю Пиф, Джанна в очередной раз подивилась их сходству. – Уверена, что так же было и с тобой. Наверное, ты отпугивала молодых людей?
   – По большей части.
   – Я тоже. И подруг у меня было мало. Пожалуй, одна Шадоу. Даже Одри считала меня странной.
   – Одри не в чем винить. Она совсем как мой отец. Раньше я думала, что он стал таким из-за бомбежек, но потом поняла, что он прожил всю свою жизнь в угнетенном состоянии. В былые времена не знали, как это лечить. Вот почему я настояла, чтобы Одри всегда находилась под врачебным присмотром, хотя Реджинальд ратовал за то, чтобы просто закрыть глаза на ее трудности. Он боялся огласки.
   – Хроническая депрессия. – Джанна улыбнулась. – Это наследственное. Раньше я боялась, что это коснется и меня. Сейчас я знаю, что такой опасности нет. Кажется, самой моей большой трудностью будет Тони Бредфорд.
   Джанна помялась, боясь снова разбередить прошлое и вызвать у тети горькие воспоминания.
   – Тебе хочется узнать, что произошло после гибели Йена, – молвила тетя Пиф, глядя Джанне в глаза. Она полностью овладела собой. – Тони был очень мил. Он совершал рейсы между Мальтой и Бардией, где сосредоточивались британские силы. Однажды он привез мне из Бардии букет цветов. Он сам возвратил мне револьвер, подаренный Йеном. С тех пор я с ним не расстаюсь. Он хранится в нижнем ящике моего ночного столика. Вообще-то я не выношу оружия, но к этому я питаю сентиментальные чувства, что понятно. Разумеется, я ни разу не пускала его в ход.
   – Револьвер Йена так тебе и не пригодился: немцы не высаживались на Мальте.
   – Нет. Монтгомери, вставший во главе британских сил, выбил Роммеля из Эль-Аламейна и Тобрука. В конце 1942 года произошло контрнаступление Советов под Сталинградом. В войне наступил перелом, но мы тогда еще этого не знали. Тони надоедал мне предложениями выйти за него замуж, но я всегда отвечала отказом.
   – Какая настойчивость!
   – Да уж... Тебе главное понимать, что Энтони Бредфорда не просто так назвали Большим Тони. Он не только высок ростом, но и крайне самолюбив. Он безумно увлечен мыслью о создании династии Бредфордов. Деньги, нажитые в военную пору на черном рынке, сделали Тони богачом. Он приобрел верфи и дворец в Мдине.
   – Он не делал попыток перекупить дело твоего отца?
   – Делал. Он все твердил, что я никогда не смогу отстроить три отцовских отеля, если не сменю фамилию на Бредфорд.
   – Но ведь он нашел себе другую жену, иначе не появился бы Керт.
   – Тони Бредфорд женился спустя месяц после твоего рождения, через пятнадцать лет после нашей первой встречи. На следующий год родился Керт. Это был несчастливый брак. Жена Тони много лет назад уехала обратно в Зурриек. Недавно она умерла.
   – А Тони до сих пор хочет стать хозяином твоих отелей? – Джанне было трудно представить себе такую одержимость. Все ли у него в порядке с головой?
   – Да. Вспомни, сколько лет у меня ушло, чтобы добиться разрешения на строительство «Голубого грота».
   Джанна живо помнила подробности этого сражения. Тони заблокировал принятие решения о строительстве на неосвоенном берегу, призвав в союзники мальтийских охотников, облюбовавших лагуну Голубой грот. Они часами готовы были просиживать неподалеку с клетками, полными птиц. Когда показывались в небе стаи перелетных пернатых, направляющихся из Европы в Африку через Мальту, песни плененных существ служили приманкой: птицы снижались и становились легкой добычей охотников.
   Джанна предложила тогда тактику действий, в конце концов принесшую успех. Традиционная охота была забавой еще для мальтийских рыцарей и фигурировала среди почтенных островных традиций, однако Джанна раздула в печати кампанию, призванную заставить охотников устыдиться. Ведь они отстреливали птиц не для пропитания, а просто потехи ради. Часто их жертвами становились представители вымирающих видов. Последнее слово сказала туристическая индустрия: туристы стали обращаться с жалобами, требуя остановить бойню. Пифани получила разрешение на строительство, а охоте в лагуне был положен конец. Пифани слабо улыбнулась.
   – Думаю, он надеялся пережить меня, а потом перекупить дело у моих наследников. Узнав, что моей помощницей будешь ты, он стал еще агрессивнее пытаться завладеть контрольным пакетом.
   – Тебе надо было давно рассказать мне обо всем этом. – Впрочем, Джанна понимала, с каким трудом далась тете откровенность. Она настолько привыкла полагаться только на себя, что ей нелегко было открыться другому человеку, даже Джанне.

11

   – Приглашение на чай – господи, что за церемонии! – скрипнул зубами Ник, уже проклиная себя за согласие. Он стоял перед зеркалом в номере лондонского отеля и повязывал галстук. – Признайся, хвастун, ведь тебя снедает любопытство.
   Ему действительно хотелось узнать, что теперь предпримут Атертоны, чтобы получить его акции, поэтому он и согласился составить компанию Уоррену.
   Встреча с графом Лифортом не только должна была удовлетворить его любопытство, но и давала возможность улизнуть от Марка Нолана и Гленнис, его новой жены. Ник должен был встретиться в Лондоне с начальством по вопросу сотрудничества с фирмой «Тьюкс». Потом следовало присутствовать на совместном ужине и затем отправиться в театр. Приглашение Уоррена было удобным предлогом оторваться от коллег.
   – Чай? – Он показал язык своему отражению. В Копыте Мула двое, которым было о чем поговорить, назначали встречу в пивной, где и устраняли все разногласия под вопли музыкального автомата. В Японии, впрочем, все происходило по-другому. Видимо, и в Англии тоже.
   Ник полагал, что Пифани предупредила Уоррена по телефону о том, что Ник наведается по делам в Лондон.
   Три дня назад, принимая от портье отеля «Дьюкс» на Сент-Джеймс-стрит ключи от номера, он получил записку от Уоррена. Это было приглашение в клуб, но на клуб Нику не хватило времени. Тогда Уоррен настоял на встрече за чаем.
   Граф торопится встретиться! Ник пригладил лацканы пиджака. Интерес Атертонов явно не исчерпывался приобретением его акций. Видимо, они попали в отчаянное положение. Ник догадывался, что Бредфорды заполучили еще один пакет акций, хотя пока об этом не было и речи.
   Любопытно, что узнала от Пифани Джанна, побывав в Риме? Он сомневался, что тетя выложила племяннице всю правду, которая состояла в том, что Ник изъявил согласие расстаться с акциями именно за ту цену, которую заплатил за них Трейвис, не желая наживаться за счет женщины, так хорошо относившейся к его другу. Однако Пифани отказалась от его предложения и попросила никому не уступать акции до его перевода с Мальты в другое место. Особенно она настаивала на том, чтобы он скрыл их договоренность от Джанны, что очень удивило Ника. Видимо, она решила устроить племяннице испытание: пусть, мол, наседает на него, Ника, считая, что сделка может состояться.
   Он посмотрел на часы. Брать такси и мчаться по продиктованному Уорреном адресу было еще слишком рано. Ник включил телевизор и стал искать Си-эн-эн. На одном из каналов он уловил слово «Лифорт» и остановился, прислушиваясь.
   Накрахмаленный субъект в модном пальто бубнил в микрофон. Внизу экрана застыла надпись: «Запись».
   – Граф Лифорт обратился к палате лордов с предложением ограничить выдачу лицензий телевизионным компаниям, вещающим с помощью спутников...
   Собеседнику репортера было примерно столько же лет, сколько Нику, разве что на год меньше. Уоррен Атертон полностью отвечал представлению Ника о современном аристократе: держится с достоинством, но без зазнайства, высок, худощав, светловолос, голубоглаз.
   Репортер сунул микрофон Уоррену под нос.
   – Что послужило толчком к вашему сегодняшнему выступлению?
   – Возмущение программой «Британского спутникового телевидения» под названием «Привет, милашка, вот я и дома». Она воинственно безвкусна, а главное, принижает значение борьбы Британии против Гитлера.
   Уоррен смотрел прямо в камеру с таким искренним видом, словно хотел сказать зрителям: «Я выражаю ваши насущные интересы». Харизма! Ник умел узнавать людей, обладающих этим завидным свойством, тем более что таковые были наперечет. Это не приобретешь за деньги. Тот, кто не родился таким, уже никогда не сможет таким стать.
   – Зрителям, незнакомым с этой телепрограммой, – сказал репортер, – мы покажем несколько отрывков.
   На экране стали чередоваться эпизоды пошловатой комедии из домашней жизни Адольфа Гитлера и Евы Браун. Актеры, изъяснявшиеся с нью-йоркским акцентом, изображали обитателей обветшалого жилого дома в Берлине. Им мешали жить шумливые соседи-евреи по фамилии Гольденштейн. Одновременно высмеивался Невилл Чемберлен, приглашенный на ужин и глуховато разглагольствующий о мире; нахальные Гольденштейны ввалились без приглашения и скоропостижно напились.
   – Думаю, – заключил Уоррен, снова появившийся на экране, – комиссии следует знать, какого типа программы собирается передавать тот или иной канал, и на основании этого принимать решение о лицензии.
   – Оставайтесь с нами, – сказал репортер. – Следующее интервью я возьму у Хайма Пиннера, генерального секретаря Совета депутатов британских евреев. Но сначала – несколько слов от нашего спонсора. Мы скоро продолжим.
   Нику не хватило времени выслушать Пиннера, однако его отношение к спектаклю не вызывало сомнений. Сбегая вниз по лестнице, Ник подумал, что программу не одобрила бы и Пифани, а с ее мнением он был готов солидаризоваться. Она провела несколько лет буквально в подземелье, борясь с нацизмом. Для нее эта тема не могла служить предметом насмешек.
   Привратник подозвал такси. Таксист, сразу обративший внимание на акцент Ника, пустился в пространные объяснения о том, что стоящий неподалеку Сент-Джеймский дворец, построенный Генрихом VIII, был резиденцией монархов дольше, чем Букингемский дворец. Если господин желает полюбоваться сменой караула у Букингемского дворца, не оказавшись при этом в толпе зевак, то это можно сделать во дворе напротив Марлборо-Хауз. Ник машинально повторял: «Интересно», но на самом деле почти не слушал словоохотливого водителя.
   Путешествие по городу в час пик заняло больше времени, чем Ник предполагал, хотя на карте фешенебельный район располагался совсем рядом. Здесь обладатель двух миллионов долларов сошел бы за незаметного прохожего. Здесь гордо высились дома эпохи короля Георга, сохранились вековые деревья, на обочинах сверкали лаком дорогие автомобили. Здесь вдоль Итон-сквер тянулись посольства с мокрыми от ползущего с Темзы тумана флагами. Ник решил, что этот район дает представление о том, каким был Лондон лет сто тому назад, когда еще не было необходимости в следящих камерах, телохранителях и сторожевых псах.
   Свернув на Лаундес-плейс, он остановился перед домом, затмевавшим размерами соседние здания, тоже бывшие не из числа хижин. Он расплатился с водителем и взбежал по ступенькам. Постучав в дверь молоточком в виде лисьей головы, он поспешно поправил галстук.
   Ливрейный дворецкий провел его по мраморному холлу, украшенному картинами импрессионистов. Все здесь свидетельствовало о старых деньгах. Ни в Техасе, ни в высокотехнологической Японии такого не встретишь, зато здесь этого добра было хоть отбавляй. Ник последовал за дворецким в просторный зал, в котором уже собрались несколько человек. Судя по всему, Атертоны приготовились давить на него по всем правилам приличия. На сверкающем потолке бойкий живописец изобразил рай в своем понимании, то есть голозадых ангелочков, парящих среди облаков, играющих на арфах и посылающих друг дружке воздушные поцелуи. Ник сначала не заметил рыжеволосую особу потрясающей красоты, сидящую в одиночестве, – его взгляд был устремлен в дальний угол, где стояли у камина Уоррен и Джанна. Джанна улыбалась брату доверчивой, любящей улыбкой. Услышав от него какую-то шутку, она радостно рассмеялась.
   Ник инстинктивно сделал шаг назад. Зрелище Джанны и Уоррена, любящих друг друга брата и сестры, навеяло на него грустные воспоминания. Он вспомнил, как много лет назад впервые появился у Прескоттов. Остин отправил тогда Ника во двор, где Трейвис и Аманда Джейн несли дежурство у жаровни с барбекю. Он засмотрелся на них из дверей. Их завидная близость и нескрываемая любовь так и просились на полотно художника.
   До того вечера в Хьюстоне Ник не сумел бы ответить, чего ему не хватало всю предшествующую жизнь. Упоительный запах мяса на вертеле подсказал ему, в чем заключается истина. Его мать всю жизнь напоминала ему канатоходца, опасающегося свалиться в пропасть. Только канат был натянут у нее в душе. Она была не способна на любовь. Даже Коди она не любила по-настоящему; смерть сына дала ей всего лишь еще одну тему для бесконечных причитаний.
   Итак, Нику хотелось – нет, остро требовалось! – иметь свою семью, где могла бы расцвести его любовь. Он не бросит любимых людей, в отличие от своего родного отца. Он будет с восторгом наблюдать за взрослением своих сыновей. А вдруг у него родятся дочери? Как их растить? В любом случае ошиваться по барам с бездельниками и их безмозглыми подружками было таким же никчемным занятием, как и прозябание в Копыте Мула.
   Он вспомнил, как Аманда Джейн подняла на него глаза и улыбнулась. От улыбки ее милое личико стало еще более милым, каштановые волосы и глаза еще более соблазнительными. Он бесконечное число раз заглядывался на нее на работе, слушая грубые шуточки приятелей, но не осмеливался с ней заговорить. Он не сомневался, что Аманда Джейн – орешек ему не по зубам. Она опять улыбнулась ему. Эта вторая улыбка перевернула всю его жизнь.
   Как это было не похоже на ледяную улыбку, которой встретила его сейчас в гостиной Джанна! Она определенно не ждала его. Взгляд ее был серьезен и напряжен. Он сам не понимал, почему ему всегда хотелось ее дразнить. Желая сбить ее с толку, Ник решительно зашагал к ней, неся как на блюде свою невыносимую для женщин улыбку. Джанна явно почувствовала себя неуютно, но ее брат пошел ему навстречу, дружелюбно протягивая руку.
   – Добро пожаловать! – представившись, Уоррен Атертон с чувством потряс Нику руку.
   Последовало знакомство с несколькими мужчинами. Ник ждал, что один из них окажется мужем Джанны, но такового в компании не обнаружилось. Уоррен подвел его к диванчику, облюбованному сногсшибательной рыжей красавицей, и представил их друг другу. При этом в голосе Уоррена прозвучало волнение, и Ник понял, что Шадоу Ханникатт значит для него куда больше, чем просто «давняя подруга Джанны».
   Ник присел рядом с Шадоу. Уоррен поспешил к следующему гостю.
   – Значит, вы давно знакомы с Джанной, – начал Ник, надеясь перевести разговор на мужа Джанны. Этот человек вызывал у него любопытство.
   – С самой Франции, – ответила Шадоу, смущая его прямым взглядом. – Там мы впервые повстречали вас.
   Ник редко терял дар речи; сейчас наступил именно такой момент. Он знал, что не принадлежит к числу мужчин, которых женщины способны забыть или с кем-то спутать. Впрочем, данное обстоятельство прибавляло ему не чванства, а скорее робости.
   – Вы что-то путаете. Это был не я. Я познакомился с Джанной совсем недавно, на Мальте.
   – В темноте. – Это был отнюдь не вопрос, а утверждение.
   Ник бросил взгляд на Джанну. Она стояла в отдалении, спиной к нему. Его внимание привлекла ее прическа. После их последней встречи на Мальте минула неделя; за это время она сделала себе новую, более короткую стрижку, с которой выглядела менее неприступно. Любопытно, что она наплела про него подругам? Говорила ли о происшествии в Мдине?
   – Вы узнали это от Джанны? – поинтересовался он.
   Шадоу покачала головой.
   – Ваша первая встреча всегда будет происходить в темноте. Это судьба.
   Уж не насмехается ли она над ним, обыгрывая историю, когда Джанна приняла его в потемках за грабителя?
   – Вы были с нами во время бегства в Варен, – молвила Шадоу кротким голоском. Именно так и должен был звучать голос особы, избравшей для выхода в гости странное бледно-желтое платье.
   – Ничего подобного, – покачал головой Ник. Если Шадоу – подруга Джанны, из этого еще не следует, что у нее непременно все в порядке с головой. Она явно несет какую-то чушь. – Я был во Франции один-единственный раз, прилетел в аэропорт Орли и улетел оттуда же. В Варене я никогда не был.
   Она отреагировала на его слова странной улыбкой и дотронулась до камешка у себя на груди. До чего чудная!
   – Разве вас не влекло с неодолимой силой в некий парижский квартал? Разве не нашлось там места, которое заинтересовало вас больше остальных?
   – Не сказал бы. Я совершил обычное туристическое паломничество: Лувр, Эйфелева башня, Триумфальная арка.
   – И все?
   Он помялся и сознался:
   – Кое-что меня там и впрямь очаровало.
   – Варен? – с надеждой спросила она.
   – Нет. Такие трассы под улицами для всяких вспомогательных служб! Вот что замечательно! Путешествие под землей понравилось мне больше всего.
   – Значит, вы ничего не помните. – Она была разочарована. – Как и все остальные. Людям иногда кажется знакомым какое-то место, только и всего. Когда вы изучали Французскую революцию, неужели вам не показалось, что вы жили в те времена?
   Господи! Здесь могут позволить себе дружить со вконец свихнувшимися личностями. Он стал озираться, надеясь обрести чью-нибудь помощь. Джанна оглянулась, но, встретившись с ним взглядом, поспешно отвернулась.
   – Я даже не смог бы назвать точную дату Французской революции. Знаю только, что крестьяне голодали, в связи с чем королева предложила им перейти на пирожные.
   – Непонятно, откуда пошел этот нелепый слух, ведь на самом деле она ничего подобного не произносила. Спросите, у Джанны.
   Ник призывно помахал Джанне, и она подошла к ним. Ему не было никакого дела до подлинности тех или иных высказываний королевы, тем более что заплатила она за них сполна. Ему хотелось одного: побыстрее отвязаться от Шадоу Ханникатт. Этой особе оставался всего один шаг до клинической ненормальности. Она до боли напомнила ему его мать.
   Джанна сообщила, приблизившись:
   – Через несколько минут будет подан чай. – И уселась в кресло напротив.
   – Я втолковывала Нику, что Мария-Антуанетта никогда не говорила: «Пускай едят пирожные». Я права?
   – Абсолютно. Спустя многие годы кто-то приписал ей эти слова, но ее современники ничего подобного не слышали. Большинство ученых склоняются к мнению, что это просто легенда, из тех что превращаются со временем в суррогат истины.
   Ник улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой с ямочкой, испытывая извращенное удовольствие от смятения, всегда охватывавшего Джанну в такие моменты.
   – Но крестьяне действительно голодали, а эта самая Мария как сыр в масле каталась, так что...
   – Нет никаких доказательств, что крестьянам стало тогда хуже, чем в предыдущие годы. Что действительно случилось, так это погодная аномалия, из-за которой заплесневело зерно прямо на корню. Однако его все равно убрали и смололи в муку. Многие историки сходятся во мнении, что хлеб, испеченный из этой муки, стал причиной несметного числа случаев мозговой горячки, обусловившей иррациональность людских поступков. Что-то вроде массового помешательства.
   В этот момент рядом вырос Уоррен.
   – Джанна, можешь разливать чай, если не возражаешь.
   Ник вскочил.
   – Я помогу.
   – Благодарю, но...
   – Мне не терпится услышать продолжение истории с плесенью. – Он взял Джанну за руку и повел через зал, к серебряной тележке с сандвичами и пирожными.
   – Что у вас за подруга? Она, кажется, воображает, что мы с вами встречались в прошлой жизни. В каком-то городишке под названием Варен.
   – Шадоу верит в магию, реинкарнацию, гадание на картах, астрологию, – спокойно ответила Джанна, берясь за ручку тележки.
   – Вы, надеюсь, ей не подражаете?
   Она подняла голову и сказала, не глядя на Ника:
   – Не во всем.
   – Вы тоже советуетесь с астрологом, прежде чем сделать любой шаг, как Нэнси Рейган?
   – Нет, – обиженно ответила она. – Но я каждое утро заглядываю в газетный гороскоп, как миллионы других людей. Иначе зачем все газеты и многие журналы печатают гороскопы?
   – Затем, что многим нужен легкий ответ на сложные вопросы.
   Она стала разливать чай через серебряное ситечко, добавляя из другого чайника кипяток.
   – Наверное, вы тоже верите в реинкарнацию и в прошлую жизнь? – допытывался Ник.
   Джанна пожала плечами.
   – Не знаю... Может быть.
   – Перестаньте. Вы же образованная женщина! Как вы можете клевать на такую пустышку?
   Она наконец-то подняла на него свои большие зеленые глаза и серьезно ответила:
   – Многие люди совершали под гипнозом путешествие в прошлое. Они начинали говорить на неизвестных им языках и в подробностях описывать места, где никогда не бывали. Думаю, вполне возможно, что некоторые уже прожили по несколько жизней и проживут еще.
   – А вы сами, выходит, жили в эпоху Французской революции? – Джанна утвердительно кивнула. – Вас что, гипнотизировали? – счел нужным уточнить Ник.