На протяжении последних нескольких лет Ник и Трейвис не разговаривали, однако причин сомневаться в словах Остина у Ника не было. Трейвис действительно полностью ушел в себя, после того как у него начались нелады с женой.
   – Никак не могу поверить, что его уже нет в живых. Господи, в какие-то тридцать четыре года! – произнес старик.
   Ник кивнул, рассматривая семейные фотографии на камине. С первой минуты его мучил жестокий вопрос, который он наконец решился задать:
   – Как умер Трейвис?
   – Он квартировал у женщины, владеющей на Мальте несколькими отелями. Они как раз ужинали, когда у Трейвиса начались боли в груди, нарушилось дыхание. – Остин говорил срывающимся голосом. – Миссис Кранстон – нет, Кранделл, Пифани Кранделл – вызвала «Скорую помощь», но, пока врачи приехали, мой мальчик уже умер.
   – Они делали вскрытие? – спросил Ник.
   – Делали. Но я не доверяю заграничным докторам.
   – Мальта – не какое-нибудь захолустье. Она больше ста лет была британской колонией. Уверен, местные врачи получают образование в Англии, и...
   – Я все равно велел произвести повторное вскрытие здесь. Образцы тканей отправили в клинику Майо.
   Примерно через неделю мне сообщат результаты. – Остин заговорил менее воинственным тоном: – Сам знаешь, Прескотты мрут от рака, а не от сердца.
   «Еще как знаю!» – подумал Ник, но ничего не ответил. Копаться в прошлом сейчас было невыносимо, но Остин думал только о Трейвисе. Судя по всему, он не мог поверить, что его сын умер своей смертью.
   – Когда окажешься на Мальте, проверь, кто такая эта Пифани Кранделл и что за девка на фотографии. Не причастны ли они к смерти Трепвиса. Есели не я, так хотя бы ты узнай, от чего погиб мой сын.
   Нику хотелось сказать Остину, что он еще поживет, однако у них не было принято обманывать друг друга – ни раньше, ни теперь.
* * *
   Краснохвостые коршуны низко парили над утонувшим в пыли прерий поселком Копыто Мула, когда Ник достиг его окраины. Солнце должно было вот-вот скрыться за горизонт. Бескрайнее, ровное, как блин, пространство было залито коралловым светом. Изумрудные заросли амаранта возвышались во всем великолепии. Пройдет еще пара месяцев – и по темной земле прерии станут носиться без цели и смысла шары перекати-поля.
   Вдали Ник разглядел журавлиный клин. Птицы зимовали неподалеку отсюда. Зрелище открытого пространства и свист ветра так контрастировали с обычной скученностью и многолюдностью Токио, что решение Ника еще более окрепло. Вечно перегруженное токийское метро и однокомнатная квартирка в бетонном бункере – разве это годится для техасца? Ник не знал, что будет с ним теперь, но накопленные средства и наследство, полученное от Трейвиса, должны были помочь ему как-то существовать и заботиться о матери.
   Ник свернул на грунтовую дорогу, пересекавшую ручей. Ручей был, как водится, сух – вода появлялась в нем только в паводок; на камнях нежились ящерицы и рогатые жабы. Двое мальчишек расстреливали из духового ружья пивные банки. Ник улыбнулся, вспомнив, как часами палил со старшим братом Коди по бутылкам.
   Он остановил машину перед старым фермерским домом. Ему было трудно поверить, что когда-то и он обитал здесь. Перекинув сумку через плечо, он зашагал по тропинке к тому жилищу, в котором провел восемнадцать лет – от рождения до окончательного отъезда.
   Войдя, он произнес:
   – Здравствуй, мама.
   Мать вскочила с выгоревшего цветастого дивана, где сидела, внимая вечернему телепрогнозу погоды, и, привстав на цыпочки, крепко обняла сына.
   – Провалиться мне на этом месте! – проговорила она, отступая и оглядывая его с головы до ног. – Ты теперь совсем взрослый. Это же надо!
   Он уже давно превратился из мальчика во взрослого мужчину, но мать не переставала этому удивляться.
   – Ты хорошо выглядишь, мама.
   Ник сказал это совершенно искренне. В черных волосах матери не было и намека на седину, глаза по-прежнему оставались лавандово-голубыми – сочетание, благодаря которому ее часто сравнивали с Элизабет Тейлор.
   Она широко улыбнулась и подтолкнула его к ванной.
   – Иди вымой руки. Наверняка проголодался. Ужин готов.
   По дороге в ванную Ник оглянулся, желая определить, приобрела ли мать что-нибудь новенькое на присылаемые им деньги, но ничего не обнаружил. Впрочем, что это он – иного ожидать не приходилось.
   Она подала ему сосиску с жареной картошкой и высокий стакан молока. Стакан пришел на смену его старой чашке с Микки Маусом, которая хранилась в буфете, рядом с чашкой Коди. Ник по-свойски обмакнул сосиску в горчицу. Дорога из Хьюстона в Копыто Мула была не близкой, из Токио в Хьюстон – и того дальше.
   Мать порезала свою сосиску на кусочки.
   – Это любимое блюдо Коди.
   Коди умер двенадцатилетним. Если бы он выжил, то, возможно, полюбил бы суши. Ник покосился на часы. По дороге домой он загадал, что не пробудет дома и пяти минут, как мать вспомнит Коди. Так и вышло.
   Он был готов поклясться, что мать по-прежнему ежедневно просматривает табель успеваемости Коди.
   Он молча ел, пока на стене не зазвонил телефон. Мать жестом предложила ему снять трубку, объяснив:
   – Это, наверное, тебя. Мне никогда никто не звонит.
   Звонили бы, если бы она перестала жить в прошлом.
   – Алло? – Эхо подсказало, что звонят из-за океана.
   – Это ты, Ник? – спросил Марк Нолан.
   – Я. – Ник внутренне приготовился к спору. Он твердо решил, что никто не сумеет уговорить его вернуться в Японию. Слишком много народу, слишком дорого, невыносимое одиночество...
   – У меня появилась идея, – сказал Нолан. – Что, если организовать тебе перевод?
   – Куда?
   – На Мальту. Ты бы мог временно продолжить там дела Трейвиса Прескотта... – Дальнейшее заглушили помехи.
   – Ты откуда?
   – Из метро, из телефона-автомата.
   Ник подумал, что это неспроста. Записи переговоров в их офисе каким-то образом попадали в руки японцев. Нолан явно хотел, чтобы этот разговор остался в тайне.
   – Сейчас слышно? – крикнул Марк.
   – Как же я буду руководить производством? – Ник гадал, на какие кнопки пришлось надавить Нолану. Маркетинг и производство представляли собой совершенно разные миры. А у него не было ни малейшего производственного опыта, если не считать программу «Снизу вверх», но она была, конечно, не в счет.
   – Об этом не беспокойся. Мальтийский филиал – это так, мелочь. К тому же это ненадолго, – таков был ответ Нолана.
   – Вот оно что! – Ник оглянулся на мать и, прикрыв ладонью трубку, сказал ей: – Я уже поел.
   Мать принялась убирать со стола.
   – Меня повысили, – сообщил Нолан, подтверждая то, что Нику было уже известно. Если бы Марк Нолан не шагнул вверх по корпоративной лестнице, оставив пустой свою прежнюю ступеньку, не продвинули бы и Скотта с Ником.
   – Я буду работать теперь в штаб-квартире в Атланте над одним сверхсекретным проектом, – продолжал откровенничать Марк.
   – «Кофе со льдом» для внутреннего рынка.
   – Откуда ты знаешь?!
   – Представь себе, догадался. В Японии продукт идет на «ура», неплохо продается и в Европе. Почему бы не попробовать в Штатах?
   – Ты нужен мне в команде, но пока что мой перевод не состоялся. Оказавшись в Атланте, я подберу тебе местечко по твоим талантам. – Очередная лавина шума – прибывший на платформу поезд. – С Мальтой все устроено. Продержись там немного, пока я тебя не вызову. Это займет месяцев шесть, максимум восемь.
   От одной мысли, сколько всего придется прочесть, чтобы заняться производством, – заказы, отправка продукции, цены, – у Ника сразу разболелась голова. Впрочем, надо быть совсем уж болваном, чтобы так за здорово живешь отмахнуться от подобной возможности. Аманда Джейн всегда твердила, что его место в штабе корпорации. Конечно, Атланта не Техас, но Ник полагал, что там ему понравится. Куда угодно, только не в Японию.
   – Отлично! – Ник постарался придать голосу должный энтузиазм, но похороны и возвращение домой слишком его удручили. – Спасибо.
   Узнав кое-какие подробности. Ник повесил трубку и отправился в гостиную, где мать, занявшись вязанием, наблюдала за Вандой Уайт, ведущей программы «Колесо удачи». На Ванде была последняя модель платья, поступившая во все универмаги, что не могло пройти мимо внимания матери. Когда на экране появилась реклама, мать обернулась к сыну.
   – Меня переводят на Мальту, – неохотно сообщил Ник.
   – Очень хорошо, – отреагировала она, впрочем, вполне равнодушно. – Мальта – это в Мексике?
   – Нет, мам, это остров к югу от Сицилии, недалеко от Италии.
   – Разве ты говоришь по-итальянски?
   – Там в ходу английский. Раньше это была британская колония.
   – Вот оно что! – Реклама кончилась, и она снова прилипла к экрану. – Это не там работал младший Прескотт?
   – У него было имя – Трейвис. Ты много раз его видела. Именно там.
   Она опять обернулась.
   – Как жаль, что он умер – такой молоденький! – Она посмотрела любящим взглядом на щит с табелем Коди. На свеженакрахмаленной салфетке стояла фотография Коди в спортивной форме. Рядом была открытка похоронного бюро с надписью: «Ваш друг – Иисус».
   – Правду говорят, – мать мученически вздохнула, – добрых подстерегает смерть.

2

   Лондон, 5 часов
   – Ты уверен, что Шадоу не сказала твоей сестре, кто отец ее ребенка?
   – Совершенно уверен. Джанна ничего не знает.
   Уоррен Атертон смотрел на блюдо с закусками, а вовсе не на Шадоу Ханникатт. Подумав, он остановил свой выбор на паштете из свиных ножек и устрицах с сухой икрой «боттарга».
   – С кем это Шадоу? – спросил у Уоррена приятель, толкая его локтем.
   Уоррен пожал плечами и прислонился спиной к огромной статуе Гога, стоявшей в старом зале, где проходил прием под лозунгом «Спасем джунгли!». Сквозь древний витраж проникал свет, равно падавший и на золотую статую загадочного Гога, и на пепельно-светлые волосы самого Уоррена, и на его плечи в смокинге. Глаза, полученные Уоренном в наследство вместе с титулами, не все из которых он помнил наизусть, были в свое время названы королевой Елизаветой I, пожаловавшей титул первому графу Лифорту, «глазами атертоновской синевы».
   Уоррен не сводил своих прославленных глаз с приятеля, чтобы не глядеть на Шадоу Ханникатт. Черное платье с низким вырезом, облегающее ее тело, демонстрировало верх груди, позволяя воображению дорисовать остальное. Впрочем, Уоррену как раз не требовалось полагаться на воображение. Ему доводилось лицезреть эту роковую рыжеволосую особу в куда более легких облачениях.
   – Лорд Лифорт! – окликнул его кто-то из гостей. – Передайте мои наилучшие пожелания графу.
   – Непременно, – безразлично отозвался Уоррен. Четыреста лет браков по расчету обеспечили ему не только кристально-голубые глаза. Он уже много месяцев не виделся с отцом.
   Внезапно кто-то крикнул:
   – Леди и джентльмены!
   Откуда ни возьмись появилась фаланга полицейских, готовых к подавлению самого разнузданного бунта.
   – Нам очень неприятно прерывать ваш праздник, но вам придется немедленно покинуть помещение. Пожалуйста, как можно скорее следуйте к ближайшему выходу!
   Уоррен устремился к двери.
   – ИРА, – предположила какая-то дама. – Но они не посмеют.
   – Неужели вы считаете, что Гилдхолл для них – святое место?
   Вопрос был риторическим. На воздух уже взлетел «Карлтон-клаб», оплот консерваторов. Не довольствуясь этим, террористы подложили смертоносную бомбу в машину члена парламента Йена Гау, а затем устроили пожар в доме 10 по Даунинг-стрит. Гилдхолл – ратуша лондонского Сити, финансового сердца Англии, имел богатейшую историю, восходившую к средневековью и знаменитому лорду-мэру, соперничавшему в могуществе с правящими монархами. На протяжении веков король, пожелавший въехать в Сити, сперва испрашивал разрешения. Даже в наши дни королеве Англии полагалось обратиться с формальным запросом, прежде чем пересечь воображаемую границу.
   Толпа хлынула на булыжный двор, не обращая внимания на морось. Полицейские торопили людей, заставляя перебежать на противоположную сторону улицы. Уоррен перевел дух только за специальным ограждением. Случилось так, что его смокинг соприкоснулся с обнаженным плечом Шадоу Ханникатт.
   – Хэлло, Уоррен. – Ее рыжие кудри развевались на ветерке, она смотрела на него приветливыми карими глазами.
   Он любовался каплями дождя, поблескивающими у нее на плечах и грозящими устремиться в расщелину между ее безупречными грудями, где висел на серебряной цепочке кулон-талисман. Это был камень странной формы с древними письменами, совершенно не сочетавшийся с ее шелковым платьем. Впрочем, Шадоу вообще отличалась интригующей оригинальностью.
   – Тебе, наверное, холодно. – Он снял смокинг, накинул его ей на плечи и промямлил что-то нейтральное, насчет ИРА. Потом он притворился, что сильно заинтересован манипуляциями полицейских. Главное было – не разговаривать с Шадоу. Он вовремя вспомнил предупреждение отца, которое к тридцати пяти годам вполне можно было забыть, но которое никак не шло у Уоррена из головы: «Она не нашего круга».
   Так оно и было. Отец Шадоу был мелким английским аристократом, взявшим в жены актрису-итальянку. Вскоре после рождения Шадоу ее мать решила, что сельская жизнь не для нее. Она оставила дитя в Дербишире и возвратилась в Италию, чтобы сниматься в кинофильмах определенного сорта, где полагалось разоблачаться при первом крике режиссера «Мотор!». Несмотря на хорошее английское образование и обучение в лучших школах, Шадоу завоевала репутацию необузданной особы, еще не достигнув шестнадцатилетнего возраста.
   В двадцать лет Шадоу вышла замуж за итальянского графа. Свадебная церемония началась с проплывания по венецианскому каналу целой флотилии гондол; в роли подружки невесты выступила сестра Уоррена.
   Джанна. Бракосочетание состоялось в базилике Сан-Пьетро, при свечах; Уоррен сидел на задней скамье и не лез никому на глаза. Брак продержался три года. Следующим супругом Шадоу был американец, с которым она сочеталась гражданским браком; на церемонии присутствовала только Джанна. После развода с янки, последовавшего спустя полгода, Шадоу, слегка унявшись, долго не выходила замуж. Наконец, пять лет тому назад, в день своего тридцатилетия, она прислала Джанне телеграмму, в которой сообщала, что стала женой какого-то никому не ведомого француза. Их встреча состоялась среди прибоя на крохотном атолле среди просторов южной акватории Тихого океана. Через два дня Шадоу подала на развод.
   После неудачи очередного супружества она решила заняться делом и открыла в лондонском Найтсбридже магазинчик «Белье по Фрейду», торговавший эротическим нижним бельем. В следующие два года амурные похождения отступили на задний план, уступив место блестящей карьере. Она добилась успеха: прежняя лавчонка превратилась в процветающую торговую фирму, обслуживающую клиентов по почте. Достижения Шадоу Ханникатт нисколько не удивляли Уоррена. У нее был талант, а также гораздо более светлая голова, чем у тех, кто упражнялся в злословии на ее счет.
   Она была слишком умна и независима, чтобы беспокоиться о том, какие слухи о ней ходят. Так продолжалось до тех пор, пока она не стала матерью. Она защищала дочь, отказываясь назвать отца не только ей, но и Джанне, своей ближайшей подруге.
   – Джанна уехала в Париж? – спросила она Уоррена хорошо ему знакомым шепотом.
   – Разумеется. – Его сестра всегда сопровождала мать на показы модных коллекций одежды. – А что?
   – У нее вышла сильная ссора с Коллисом. Я подумала, что, раз он улетел на несколько дней в Америку, она останется дома. Гороскоп не советует ей путешествовать.
   Уоррену было давно известно о чрезмерном пристрастии Шадоу к астрологии, поэтому он и ухом не повел. Его заботило другое: врожденная неприязнь к обсуждению с посторонними личных проблем мешала ему ответить ей откровенно. Впрочем, подумал он, Шадоу слишком проницательна, чтобы не догадываться, что брак Джанны вот-вот рухнет.
   – Они все время то ссорятся, то мирятся. Это вошло у них в привычку.
   – Он губит ей жизнь. – Шадоу произнесла это так тихо, что Уоррену пришлось, вопреки его намерениям, наклониться к ней, чтобы расслышать сказанное. – Джанна несчастна.
   – Это ее личное дело, – ответил он, хотя был полностью согласен с прозвучавшим приговором. Муж мучил его сестру. – Мы ничем не можем им помочь.
   – Лорд Лифорт! – окликнул его мужской голос. Оглянувшись, Уоррен увидел полицейского, проталкивающегося к нему сквозь толпу. – Срочно позвоните вот по этому номеру. Речь идет о графе.
   Уоррен оставил Шадоу и заторопился за полицейским, недоумевая, что все это значит. Номер телефона на клочке бумаги ничего ему не говорил. Ни резиденция Атертонов, ни Вест-Энд... Полицейский провел его в отделение банка, в котором был развернут командный пункт.
   – Звонили в Большой зал, – услыхал Уоррен. – Мы фиксируем все звонки, поступающие в Гилдхолл.
   Ему указали на телефон, и он набрал странный номер. Трубку снял молодой человек. Уоррен назвал себя.
   – Приезжайте быстрее! – Молодой человек был близок к истерике. – Реджи звал вас.
   Реджи? Никто не называл так Реджинальда Атертона, восьмого графа Лифорта, даже его супруга. Уоррен заподозрил розыгрыш.
   – Не знаю, чего вы хотите, но...
   – Прошу вас! – На том конце провода всхлипнули. – Кажется, он умер.
 
   Париж, полночь
   Джанна Атертон Пемброк улыбнулась барону, исполнявшему за ужином роль ее кавалера, и отложила серебряную вилку, сверкнувшую в отблеске свечей.
   О том, чтобы проглотить еще хоть кусочек, не могло быть и речи. Bratilles de canard aux lentilles последовали за щедрой порцией жареного кролика в оливковом соусе с маринованной тыквой.
   – Графиня год от года хорошеет, – сообщил барон, глядя через длинный стол на мать Джанны, Одри Кранделл Атертон. Музыкант за клавесином заиграл новую мелодию и запел.
   Джанна кивнула. В детстве казалось, что она унаследует патрицианский профиль матери, ее светло-пепельные волосы и темно-зеленые глаза. Этого не произошло. Глаза Джанны остались скорее серыми, чем зелеными, а волосы больше всего походили цветом на влажный песок. В свои тридцать четыре года она перестала завидовать яркой красоте матери. Она смирилась с тем, что пошла внешностью в менее заметных женщин рода Кранделлов, например, в тетушку Пиф. Во всяком случае, умом и душевной стойкостью она сильно напоминала свою тетю, которую вряд ли можно было назвать заурядной.
   Сидевшая за тем же столом Пифани Кранделл с видом заговорщика подмигнула Джанне.
   – Мы все кушаем?
   Джанна кивнула, борясь с желанием расхохотаться. Благослови бог тетушку Пиф! Она всегда умела развеселить племянницу, каким бы дурным ни было у той настроение. Джанна всегда была более близка со старшей сестрой своей матери, чем с самой матерью. Тетя Пиф всегда чувствовала, о чем думает Джанна, тогда как Одри Атертон никогда не понимала собственную дочь.
   – Изумительная женщина! – молвил барон, имея в виду уже тетю Пиф. – Насколько я понимаю, вы помогаете ей с новым отелем?
   Джанна неохотно кивнула, не желая обсуждать деловые вопросы, из-за которых, собственно, и произошла ее последняя ссора с мужем. Коллису хотелось и впредь читать лекции в Лондонской школе экономики, и он ожидал от Джанны, что та будет довольствоваться ролью преподавательницы. У нее же были иные планы. С давних пор существовала договоренность, что в один прекрасный день она возьмет на себя управление гостиничной сетью на Мальте, находившейся в собственности Пифани Кранделл. Коллис знал об этом, когда женился на Джанне. Однако он предпочел предать это забвению и попытаться привязать ее к колледжу навсегда. Из этого ничего не вышло, и супруги напрасно терзали друг друга, не умея достичь согласия.
   Джанна извинилась и зашагала по мраморному коридору, гулко стуча каблучками. Этот особняк на рю де Варенн, что на левом берегу Сены, был построен еще в конце XVI века. Джанне он напоминал принадлежавший ее родителям дом на Белграв-сквер в Лондоне. Сен-Жерменское предместье снова, как столетия назад, превратилось в шикарное место, подобно тому району Лондона, где проживали родители Джанны. И во Франции, и в Англии в этих, обретших новое великолепие районах, размещались теперь министерства и иностранные посольства. Здесь жили также те немногочисленные аристократы, которым удалось приспособиться к меняющимся временам и сохранить на пороге XXI века титулы и состояния.
   Проще было украсть драгоценности Короны, чем добиться приглашения в особняк в этом районе с узкими улочками и высокими стенами, скрывающими от посторонних взглядов роскошные сады. Большинство восхищалось бульварами и громадными деревьями Шестнадцатого округа Парижа, но Джанна предпочитала Предместье. Оно казалось ей отмеченным возрожденным величием XVIII века: манила возможность совершить путешествие во времени. Она и ее лучшая подруга Шадоу обожали этот район и нередко воображали, будто уже жили здесь в эпоху Марии-Антуанетты. Они бродили вдвоем по этим узким улицам, вслушиваясь в дружелюбные приветствия, с которыми к ним обращались тени прошлого.
   Предместье было для Джанны таким же родным домом, как родительский особняк на Белграв-сквер и Лифорт-Холл в Кенте. Как дома она чувствовала себя и в мальтийской резиденции тети Пиф, носившей странное название «Соколиное логово». Джанна училась в Сорбонне и потом несколько лет посвятила диссертации. Все это время она жила в апартаментах тети Пиф в «Отель де Суед». Сколько часов она провела за письменным столом в стиле Людовика XV, перед окном, вы ходившим в парк позади «Отель де Матиньон», резиденции французского премьер-министра!
   Пройдя через холл, Джанна обнаружила за резной панелью телефонный аппарат в стиле начала века. Прежде чем набрать номер, она немного постояла в нерешительности. В самом деле, зачем тратить время на звонки мужу? Скорее всего ее, как всегда, выслушает автоответчик. Она тем не менее набрала номер и терпеливо переждала записанное на кассету сообщение на случай отсутствия хозяев.
   – Коллис, это я. Возьми трубку, дорогой. Пожалуйста! Мне нужно с тобой поговорить. Прошу тебя...
   Ответа не последовало. Она положила трубку на рычаг, не сомневаясь, что Коллис сидит дома. Скоро должна была начаться его поездка с лекциями по Соединенным Штатам. Несколько дней перед отъездом он, как водится, посвящал репетициям в ванной комнате, среди многочисленных зеркал, проверяя, как смотрится его пленительный профиль с разных углов.
   Она закрыла телефонный аппарат панелью, представляя себе, как Коллис мокнет в ванне, репетируя свое выступление по проблемам мировой экономики. Ну его к черту! Она вернулась к столу, думая о том, как хорошо было бы немедленно отправиться самолетом домой и разом покончить со всем этим. Однако такой возможности не представлялось. На следующий день должно было состояться дефиле «Ланвена» с моделями Клода Монтана. Банк «Бритиш Мидландс», принадлежащий Атертонам, приобрел дом моделей «Ланвен» несколько лет тому назад. В обязанности Джанны входило сопровождать мать на показ моделей.
   Она села в свое кресло. К этому времени был подан десерт – mille-feuille au chocolat. Она принялась как ни в чем не бывало ковырять десерт вилочкой, ведя учтивую застольную беседу.
   Пифани, обратив внимание на удрученный вид Джанны, про себя крепко выругала Коллиса Пемброка, Иногда Джанна становилась очень похожей на нее, свою тетку: она тоже не улавливала момента, когда следует дать мужчине отставку.
   На противоположном конце стола младшая сестра Пифани увлеченно беседовала с соседом. Пифани подумала, что Одри унаследовала цвет глаз от их отца. Отца она вспоминала с любовью и печалью. С тех пор как Пифани, стоя на пристани, махала на прощанье рукой лодке, увозившей отца на остров Гоцо, минуло больше полувека, однако она по-прежнему помнила его нахмуренное лицо. «Позаботься об Одри!» – наказал он ей. Пифани постаралась сделать все, что считала нужным. Как только закончилась война, Пифани немедленно полетела в Англию.
   Одри она нашла уже не той привязчивой малышкой, какой она была до войны. Младшей сестре исполнилось тринадцать лет, она взрослела на глазах; всякому было видно, что из нее вырастет красавица. По сравнению с сестрой Пифани казалась самой себе невзрачной, истерзанной войной, которой так долго не было конца. Она сказала Одри, что отец погиб на войне, несколько погрешив против истины. Сообщение вызвало у Одри приступ истерических рыданий, за которым последовала глубокая депрессия. Потом Реджинальд Атертон, графский сын, которого Одри боготворила, открыл ей правду. У Пифани не хватило духу признаться сестре, что их отец, приплыв на Гоцо, вскоре покончил с собой.
   Слыша через стол смех Джанны, Пифани догадывалась, что племянница веселится через силу. Сославшись на мигрень, она попросила Джанну проводить ее домой. Одри пожелала остаться у барона, своего давнего приятеля, который обещал позднее доставить ее домой лично.
   – Ты хочешь об этом разговаривать? – спросила Пифани, прекрасно зная, что Джанна огорчена из-за Коллиса.
   Джанна задумчиво покачала головой. Пифани очень любила Джанну, но в данном случае ничем не могла помочь. Ее радовало, однако, что племянница нашла в себе силы восстать против Коллиса Пемброка. В противном случае пришлось бы мучиться, повинуясь мужу вопреки собственной воле. Супруг Джанны был неисправимым снобом, совсем как Реджинальд Атертон. Оба жаждали денег, но ни тот ни другой не хотели, чтобы их видели за зарабатыванием звонкой монеты. Пифани считала такой подход сильно устаревшим.