Спенсер Лавирль. Раздельные постели

   Он вспомнил о ее отце и подумал, что знает, почему она не пьет.
   — Я знаю одно тихое местечко. Там музыку не включают до девяти часов. В это время там обычно мало народу, и мы можем выпить и спокойно поговорить, о'кей?
   — Прекрасно, — согласилась она.
   Он выехал на Вашингтон-авеню и направил машину через Миссисипи в центр города. Чтобы как-то сгладить неловкую тишину, он, не отрывая глаз от дороги, протянул руку, нашел кассету и вставил ее в магнитофон. Это была такого же сорта музыка, как и в прошлый раз, на ее вкус, слишком пульсирующая, с недостатком утонченности и мелодичности. «Просто набор звуков», — пренебрежительно думала она. Она опять наклонилась вперед и уменьшила громкость.
   — Тебе не нравится диско?
   — Нет.
   — Значит, ты никогда не пробовала под нее танцевать?
   — Нет. Если бы я когда-нибудь занималась танцами, так это был бы балет. Но у меня не было возможности брать уроки. Люди говорят, что я была бы хорошей балериной. — Она понимала, что говорит всякую ерунду, чтобы скрыть нервозность.
   Он тоже это почувствовал и просто ответил:
   — Вероятно, они были правы. — Он обратил внимание, что верхушка ее волос достает до его бровей.
   Она хотела рассказать ему, что виски и пиво отца впитывали все свободные деньги, которые могли быть потрачены на уроки балета, но это было слишком личным. Она хотела любой ценой избежать того, чтобы копаться в личностях.
   — Те девушки все беременные? — спросил он.
   — Да.
   Они остановились на красный свет светофора. Неземная бледность покрывала лицо Клея, когда он посмотрел на нее.
   — Но они все такие молодые.
   — Я самая старшая из них.
   Она видела его изумление и вдруг заговорила так быстро, как будто это был спор и ей хотелось его выиграть.
   — Послушай, они не верят, что это — не свидание. Они хотят, чтобы это было свидание. Они так сильно этого хотят, что все сделали для меня: и прическу, и маникюр, и все остальное. Мы ужинали и… — И она рассказала всю историю о том, как они испортили ее одежду, а потом нарядили ее, как высшую жрицу. — И я не смогла заставить их понять, что они ошибаются, — закончила Кэтрин. — Это было ужасно… и замечательно… и трогательно.
   «Вот оно что!» — подумал Клей.
   — Не думай об этом, о'кей? Я понимаю.
   — Нет! Нет! Я думаю. Я не думаю, что ты можешь понять! Они делают меня своим… своим агентом! — Она подняла беспомощно ладони вверх и рассказала историю о Френси, и о флакончике с духами, и о том, как ее заставили надушиться ими.
   — Поэтому ты превосходно пахнешь и тебе это не нравится?
   — Не будь смешным. Ты знаешь, что я хочу сказать. Что я могла сделать, кроме того как воспользоваться духами, когда на меня смотрела огромными глазами девушка, страдающая клептоманией, и умоляла сделать хоть что-нибудь в ее жизни?
   — Ты правильно поступила.
   — Я сделала то, что должна была сделать. Но я хочу, чтобы ты знал, что это — не моих рук дело. Когда ты приехал, я хотела умереть. Я боялась, что ты подумаешь, что я… против тебя что-то замышляю.
   Они въехали на парковочную площадку, где неоновая табличка гласила, что это место называется «Миллион». Клей выключил мотор, повернулся к ней и сказал:
   — Хорошо, я сознаюсь, что какое-то время я чувствовал себя там не в своей тарелке, но, чтобы их труды не пропали даром, ты можешь сказать им, что, по моему мнению, сегодня ты выглядишь сногсшибательно.
   — Это не то, я не напрашиваюсь на комплименты, ты не понял!
   — Да, я понял. Но если ты не перестанешь говорить об этом, я буду думать, что ты действительно что-то замышляешь против меня. — Клей уже знал ее жесты и мимику, когда она начинала сердиться. Поэтому он быстро вышел из машины, захлопнул дверцу и подошел, чтобы открыть ей дверь.
   И хотя она еле сдерживала свой гнев, она не могла не думать о том, почему он надел этот дорогой костюм.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   «Миллион» взял свое название от ряда освинцованных, выступающих вперед окон, которые выходили на восток на реку. Клей взял Кэтрин за локоть и повел ее к столику в глубокой нише. С трех сторон нишу окружало освинцованное стекло, а за ним — ночь. Здесь можно было поговорить наедине. Клей протянул руку, чтобы взять у нее пальто, но она продолжала оставаться в нем. Она уселась за стол до того, как он успел отодвинуть для нее стул. Он сел напротив, спрашивая:
   — Что будешь пить? — Он заметил, что теперь она сама сняла пальто и повесила на спинку стула.
   — Что-нибудь легкое.
   — Вино? — предложил он. — Белое? — Ее смутило то, что он помнит, какое вино она предпочитает. Но тогда, в самом начале их единственного свидания, они были довольно-таки трезвыми. Он был достаточно трезвым, чтобы запомнить такую вещь.
   — Нет. Апельсиновый сок.
   Он быстро перевел взгляд на ее живот, а потом посмотрел в ее лицо, но по выражению ничего не мог прочесть.
   — Они приветствуют, когда пьют фруктовые соки, — натянуто улыбаясь, сказала она.
   Их взгляды встретились. «Он смотрит робко», — подумала Кэтрин и отвернулась в сторону. За окном автомобили прокладывали свой путь через мост Вашингтон-авеню, и свет от их фар отражался на воде кровоточащим золотистым мерцанием. Кэтрин удивилась, что Клей заказал два натуральных апельсиновых сока. Она храбро посмотрела на него, но потом быстро отвела глаза в сторону. Она не могла не думать о том, будет ли ребенок похож на него.
   — Я хочу узнать о твоих планах, — начал он, а потом подчеркнуто добавил: — Сначала.
   — Сначала? — она посмотрела ему в глаза. — Сначала до чего?
   — До того, как я расскажу, почему привез тебя сюда.
   — Мои планы очевидны. Я живу в доме для незамужних матерей.
   — Не будь глупой, Кэтрин. Не заставляй, чтобы я вытягивал из тебя каждый ответ. Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Я хочу знать, что ты собираешься делать с ребенком после его рождения.
   Ее лицо застыло.
   — О нет, и ты тоже!
   — Что ты имеешь в виду, «и ты тоже»?
   — Просто в последнее время каждый раз, как я изменяю свои планы, кто-то обязательно поинтересуется, что я собираюсь делать с ребенком.
   — Кто еще?
   Она хотела сказать, что это не его дело, но знала, что его это касается.
   — Миссис Толлефсон, заведующая «Горизонтом». Она говорит, что ее работа заключается в том, чтобы искать детей для бездетных семей…
   — Значит, ты думаешь его отдать?
   — Я не считаю, что это касается кого-нибудь, кроме меня.
   — Имея в виду, что у тебя есть трудности в принятии решения?
   — Имея в виду, что я не хочу, чтобы ты был частью этого решения.
   — Почему?
   — Потому, что ты не есть его часть.
   — Я — отец.
   — Ты — производитель, — сказала она, пронизывая его острым взглядом, что соответствовало словам. — В этом большая разница.
   — Забавно, — сказал он каким-то безразличным голосом. — Мне кажется, в этом нет никакой разницы, когда я думаю об этом.
   — Ты говоришь о том, что тебя мучает совесть?
   — Этот ребенок — мой. Я не могу так просто от него избавиться, даже если бы хотел.
   — Я знала, что это случится, если встречусь с тобой. Вот почему я этого не хотела. Я не хочу, чтобы ты как-то довлел надо мной в вопросе, оставлять ребенка или отдать его. Это — мое право. Кстати, что случилось с мужчиной, который предлагал мне деньги на аборт?
   — Если ты подумаешь, то вспомнишь, что в то время я находился под принуждением. Это была естественная реакция. Не знаю, хотел я или нет, чтобы ты его вынашивала. Может, я просто хотел узнать, какой ты человек.
   — Ну, боюсь, я не смогу проинформировать тебя, поскольку не знаю еще, что буду делать.
   — Хорошо, — сказал он и этим ее удивил.
   Как раз в это время к ним подошла официантка, неся два высоких тонких стакана апельсинового сока со льдом.
   Клей протянул руку во внутренний карман пиджака, а Кэтрин автоматически потянулась за сумочкой. Не успела она вытащить свой кошелек, как Клей положил на поднос билет в пять долларов.
   — Я хочу заплатить сама за свой сок.
   — Ты опоздала.
   Официантка взяла его деньги, и это расстроило Кэтрин.
   — Я не хочу… — Но ей было трудно объяснить, чего она не хочет.
   — Ты не хочешь, чтобы я покупал апельсиновый сок для своего ребенка?
   Она уставилась на него, не моргая, пытаясь разобраться в себе.
   — Что-то в этом роде…
   — Стоимость одного стакана апельсинового сока не восполнит пожизненного долга.
   — Оставим это, о'кей. Я чувствую, что ты посягаешь на мои права, и мне это не нравится, вот и все. Привез меня сюда, купил напитки. Не думай, что это что-то изменит.
   — Хорошо, не буду. Но я буду повторять то, что можно изменить. Твой отец…
   — Ты рассказал ему… — начала она осуждающе.
   — Нет, я этого не сделал. Он понятия не имеет, где ты находишься. Он думает, что ты уехала в Омаху или куда-нибудь еще. Но он продолжает надоедать. Он достаточно хитрый и не остановится ни перед чем. Сейчас он посылает своих — назовем их — агентов. Они приходят к нашему дому, чтобы как-то напомнить нам, что он все еще ждет компенсации.
   — Я думала, он сам приходил.
   — Это было только в первый раз. Потом были другие.
   — О Кл… — Она остановилась, чтобы не произносить его имени, потом снова начала. — Мне… мне жаль. Что мы можем сделать по этому поводу?
   Наклонившись к ней, он начал обрисовывать ситуацию. Сейчас он был очень похож на своего отца-юриста. Его лицо было серьезным, глаза — напряженными.
   — Я учусь на третьем курсе юридического факультета, Кэтрин. Я очень упорно работал, чтобы попасть туда… Я собираюсь этим летом сдать экзамен и получить разрешение заниматься адвокатской практикой. К сожалению, мне также предстоит доказать, что я морально устойчив. Если твой отец будет продолжать вендетту, и до экзаменационной комиссии дойдет, что у меня есть внебрачный ребенок, у меня могут возникнуть серьезные осложнения. Вот почему мы до сих пор не давали письменного обвинения против твоего отца. И до тех пор, пока дело не придали огласке, о нем умалчивают, чтобы я сдал экзамен. Но мой отец может отказать мне в семейной практике, если я возложу всю ответственность на тебя. В то же время моя мать ходит по дому с таким видом, как будто я ударил ее по сломанной ноге. Твой отец хочет денег. Ты хочешь, чтобы твои родственники не знали о твоем местонахождении. Люди оказывают на тебя давление с тем, чтобы ты бросила ребенка. Группа беременных подростков видит в тебе надежду на будущее. Как ты думаешь, что мы можем сделать по этому поводу?
   Стакан остановился на полпути к ее открытым, блестящим губам.
   — Перед тем, как сердиться, выслушай меня. Это деловое предложение.
   — Я не хочу о нем слышать.
   Ее лицо сильно покраснело, а руки начали трястись. Она резко отвернулась в сторону.
   — Пей свой апельсиновый сок, Кэтрин. Может, это тебя охладит, и ты прислушаешься к разумному предложению. Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, и мы…
   — Ты с ума сошел! — резко сказала ошарашенная Кэтрин.
   — Может быть, — холодно сказал он.
   Она хотела отодвинуть свой стул назад, но он ловко обхватил ножку стула ногой, предполагая, что она готовится удрать.
   — Ты действительно относишься к тем людям, которые убегают от неприятностей, да?
   — Ты — сумасшедший! Сидишь здесь и предлагаешь пожениться! Убери ногу с моего стула!
   — Сядь, — приказал он. — Ты снова устраиваешь спектакль.
   Она быстро сообразила, что он прав.
   — Ты достаточно взрослая, чтобы сидеть здесь и обсуждать все спокойно, Кэтрин? Существует по крайней мере десяток разумных причин, почему нам нужно пожениться. Если ты дашь мне возможность, я их опишу и начну с твоего отца…
   Упоминание об отце заставило ее сесть на место.
   — Ты говоришь, он был причиной того, что тебя неоднократно избивали?
   — Не обращай на это внимания. Дело в том, что я начинаю понимать, почему ты поклялась сделать так, чтобы он никогда не получил выгоды для себя из этой ситуации. Для меня он совсем не представляет пример идеального тестя; но я скорее временно буду считать его своим тестем, чем дам то, что он хочет. Если мы с тобой поженимся, ему придется прекратить беспокоить нас. И даже если экзаменационная комиссия каким-то образом узнает, что должен родиться ребенок, это не бросит тень на мою репутацию, если мы будем женаты. Теперь я знаю, что ты говорила правду: твой отец заботится только о своем благополучии. Но мои родители беспокоятся… Я чувствую себя как несовершеннолетний преступник каждый раз, когда мать бросает на меня осуждающие взгляды. И по какой-то нелепой причине мой отец с ней заодно. Они чувствуют… — он быстро посмотрел на нее, а потом на свой стакан — …они чувствуют себя дедушкой и бабушкой и реагируют соответствующим образом. Они хотят, чтобы ребенок оставался в семье. Они приняли решение и не отступят от него. А что касается меня, то я не буду надоедать тебе рассказами о своем эмоциональном состоянии. Достаточно сказать, что меня безмерно волнует мысль о том, что ребенок может быть отдан на усыновление.
   — Я не сказала, что собираюсь это делать.
   — Нет, не сказала. Но что ты будешь делать, если оставишь его себе? Жить в благотворительном доме, кишащем тараканами? Бросишь школу? — Он снова поставил локти на стол. На его красивом, скандинавского типа лице было выражение беспокойства. — Я не прошу тебя выходить за меня замуж без какой-то выгоды для себя. Когда я на днях увидел, как ты идешь по территории университета, я не поверил своим глазам. Я не знал, что ты там учишься. Как ты зарабатываешь деньги на учебу?
   Она не ответила, ему незачем знать, что у нее мало денег.
   — Тебе потребуется некоторое время, чтобы пройти через трудности, не так ли? Даже без ребенка?
   Ответа снова не последовало.
   — Представь… только представь себе, что мы женаты, договорившись заранее, что женитьба продлится до того, как я окончу школу и сдам экзамены. Твой отец оставит нас обоих в покое, ты сможешь быть с ребенком, я могу получить степень юриста, и меня возьмут в контору отца. Когда это произойдет, придет твоя очередь рожать, и я смогу заплатить за твою учебу и содержание ребенка. Это — мое предложение. До июля, вот и все. И еще полгода, чтобы мы могли получить развод. Я смогу это легко устроить, и это намного меньше будет угрожать карьере, чем внебрачный ребенок.
   — А у кого останется ребенок?
   — У тебя, — ответил он без колебания. — Но по крайней мере я буду следить за ним и буду заботиться, так что ни у него, ни у тебя никогда не возникнет финансовых трудностей. Ты сможешь оставить ребенка и закончить школу. Что может быть более разумным?
   — И что может быть более бесчестным?
   Выражение раздражения появилось на его лице, но она знала, что ему тяжело. Он откинулся на спинку стула и, как безумный, смотрел на огни через реку.
   Она продолжала:
   — Однажды ты мне сказал, что твой отец — честнейший человек. Что он и твоя мать подумают, когда узнают, что их сын обманул их?
   — Почему они должны узнать? Если мы это сделаем, тебе придется пообещать, что ты им не расскажешь.
   — О, — выпалила она, зная, что делает ему больно, — итак, ты не хочешь, чтобы они узнали, что ты — лжец.
   — Я не лжец, Кэтрин. Ради Бога, будь благоразумной. — Он пробежал пальцами по великолепным волосам и снова наклонился вперед. — Мне бы хотелось закончить учебу и получить место в фирме отца. Разве это так ужасно? Именно так мы всегда планировали, только сейчас, кажется, он потерял рассудок.
   Она немного подумала, потом повертела в руках стакан.
   — Тебе никогда не приходилось беспокоиться о своей полосе удачи, не так ли?
   — И ты этим возмущена?
   — Да, полагаю, в некоторой степени возмущена.
   — Так возмущена, что отвергаешь мое предложение?
   — Я не думаю, что смогу принять его.
   — Почему? — Он умоляюще наклонился вперед.
   — Для этого требуется талант актера, а у меня его нет.
   — Не надолго. Примерно на год.
   — Рискуя выглядеть лицемерной, все же мне придется сказать: похоже, твои родители — порядочные, честные люди, и будет нехорошо с моей стороны обманывать их только ради того, чтобы облегчить себе жизнь.
   — Хорошо, я это признаю. Это нечестно и меня тоже беспокоит. У меня нет привычки лгать им, неважно, что ты сейчас думаешь. Но я не думаю, что они тоже поступают абсолютно честно, приняв такую позицию. Они заставляют меня безропотно подчиниться своей ответственности, и я это делаю. Но, как и у тебя, у меня есть определенные планы на будущее, и я не хочу отбрасывать их из-за этого.
   — Не может быть никакого разговора о том, что я выйду замуж за человека, которого не люблю. Я сыта по горло, живя в доме с двумя людьми, которые ненавидят друг друга.
   — Я не прошу тебя любить меня. Я хочу одного: чтобы ты хорошо подумала, какую выгоду мы оба можем извлечь из нашего соглашения. Давай на минуту отвлечемся от этого разговора и подумаем над одним вопросом, на который все еще нужно ответить. Ты собираешься отдать ребенка на усыновление?
   Он наклонился вперед и теперь умоляющим взглядом смотрел на нее. Она изучающе смотрела на стакан в его длинных ровных пальцах. Она не находила в себе сил посмотреть ему в глаза, потому что боялась, что он может убедить ее в чем-то таком, чего ей не хотелось делать.
   — Это нечестно, и ты это знаешь, — сказала она надломленным голосом, — нечестно после того, как я рассказала о девушках и своем разговоре с миссис Толлефсон.
   Он уловил ее слабое место и продолжал более настойчиво:
   — В нем нет ничего плохого, разве не так? Я такой же, как ты, Кэтрин. Неважно, что ты можешь подумать. Я не хочу, чтобы ребенок жил с незнакомыми людьми, а потом думал всю оставшуюся жизнь, кто он, что из себя представляет. По крайней мере мне хотелось бы знать, что он с тобой, и что у него все есть. Разве это такая плохая сделка.
   Она повторила то, что говорила ей миссис Толлефсон:
   — Это хорошо известный факт, что усыновленные дети — исключительно способные, счастливые и удачливые.
   — Кто тебе это сказал, ваш общественный работник?
   Ее глаза сверкнули гневом, и она пристально посмотрела на него. «Как легко он может меня раскусить», — подумала она. К ним приблизилась официантка, и, не спрашивая Кэтрин, Клей заказал еще два апельсиновых сока, скорее не потому, что официантка могла помешать разговору, а потому, что он хотел пить. Кэтрин вертела стакан в руке, а Клей тем временем рассматривал ее волосы.
   — Ты действительно смогла бы его отдать? — нежно спросил он.
   — Не знаю, — призналась она неровным голосом.
   — Моя мать сильно переживала, когда узнала, что ты ушла из дома. Я впервые в жизни увидел ее слезы. Она упомянула слово «аборт» только раз, но этого было достаточно, и я знал, что она об этом думает днем и ночью. Я полагаю, что узнал много нового о своих родителях и о себе с тех пор, как все случилось.
   — Это так нечестно, — неубедительно сказала она. Потом после длинной паузы спросила: — Когда твои экзамены? — Она не совсем понимала, о чем спрашивает.
   — Я еще не знаю точной даты, но то, что в июле, — точно. Она прислонилась лбом к своей руке, как будто невыносимо от чего-то устала.
   Неожиданно ему стало жать Кэтрин. Ее рука безутешно лежала на столе. Клей протянул свою руку и коснулся ее руки. Она даже не пыталась сопротивляться его легкому пожатию.
   — Подумай обо всем, — тихо сказал он.
   — Я не хочу выходить за тебя замуж, Клей, — сказала она, поднимая на него свои печальные, прекрасные глаза, в уголках которых была невыразимая боль.
   — Я знаю. Не думаю, что это будет постоянная женитьба, со всеми вытекающими обязанностями. Только как средство достижения того, что мы хотим.
   — И ты начнешь бракоразводный процесс после своих экзаменов и не пустишь в ход умные трюки, чтобы забрать у меня ребенка?
   — Я буду честно относиться к тебе, Кэтрин. Даю слово.
   — Мы будем вместе жить? — Ее ресницы задрожали, и она отвернулась в сторону.
   — В одном доме, но не вместе. Это будет необходимо, чтобы мои родители думали, что мы поженились не только из-за того, чтобы носить одно имя.
   — Я умираю от усталости, — призналась Кэтрин.
   В зал вошли музыканты, зажгли тусклый свет у сцены и начали настраивать гитары.
   — Не будем больше об этом говорить, — Клей провел пальцами по краю стола, — я сойду с твоей дороги, если ты выйдешь за меня замуж. Знаю, что не нравлюсь тебе, поэтому не буду претендовать ни на что такое.
   — Я не могу сказать, что ты мне не нравишься, Клей. Я тебя почти не знаю.
   — Но у тебя уже достаточно причин для этого, не так ли? Из-за меня ты забеременела, потом я предложил деньги на аборт, а сейчас делаю деловое предложение.
   — Я тоже не такая безупречная, — тихо сказала Кэтрин.
   — Значит, ты решишься?
   — Ты не должен спрашивать. Хотя это противоречит моим взглядам, я подумаю.
   Назад они ехали молча. Остановив машину у обочины, Клей сказал:
   — Я мог бы приехать и забрать тебя в это же время завтра.
   — Почему бы просто не позвонить?
   — Здесь слишком много любознательных ушей.
   Она знала, что он прав. Хотя ей было тяжело встречаться с Клеем, но и разговаривать с ним по телефону она не хотела — девушки наверняка будут подслушивать.
   — Хорошо, я буду готова.
   Не заглушая мотор, он вышел из машины, обошел ее, чтобы открыть дверь, но Кэтрин в это время уже выходила из машины. Он вежливо закрыл за ней дверь.
   — Тебе не следует делать подобные вещи… Открывать дверь автомобиля, например, или отодвигать стулья. Я этого не жду.
   — Если я не буду этого делать, тебе станет лучше?
   Они пошли к крыльцу.
   — Я имею в виду, что тебе не придется притворяться, что ты делаешь это по-настоящему.
   — Сила привычки, — ответил он.
   Стоя у крыльца под ярким светом, она, наконец, осмелилась посмотреть ему прямо в глаза.
   «Клей, я знаю, что ты долго встречался с девушкой по имени Джил Мангассон…», — хотела сказать Кэтрин, но не смогла.
   Он стоял неподвижно, как статуя, его лицо ничего не выражало. Потом Клей открыл дверь и сказал:
   — Сейчас тебе лучше зайти в дом.
   Спрыгнув со ступенек, он побежал к машине. Кэтрин не уходила, пока не исчез свет от задних фонарей, и в первый раз за всю беременность почувствовала тошноту.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   Следующий день был одним из тех безупречных дней поры бабьего лета в Миннесоте, когда наступает прилив чувств и настроений. Возвратилось тепло, снова проснулись дремлющие мухи, небо было темно-голубым, и золотисто-красная территория университета по-прежнему оставалась живой, в то время как повсюду увядали осенние краски. Стоял октябрь… Кэтрин казалось, что все население университета ходило парами. Она поймала себя на мысли, что завороженно наблюдает за парнем и девушкой, которые шли, держась за руки, их пальцы сплелись и покачивались. Неожиданно в сознании Кэтрин всплыл образ Клея Форрестера: сильные, большие руки на руле… Кэтрин вытерла влажные ладони о бедро. Она прошла мимо парочки, что целовалась у входа в лабораторию Тейт. Парень просунул руку под жакет девушки и обнимал ее сзади за талию. Не в состоянии оторвать взгляда, Кэтрин наблюдала, как рука появилась из-под одежды, скользнула по бедрам девушки, а потом они попрощались и каждый пошел своей дорогой. Она помнила слова Клея, временная ЖЕНИТЬБА СО ВСЕМИ ОБЯЗАННОСТЯМИ, и хотя она тоже настаивала на том, что именно такой должна быть их женитьба, она почувствовала, как по телу пробежали мурашки. Под вечер по дороге домой она заметила парочку, что сидела по-турецки на траве. Они сидели лицом к лицу, склонившись над книгами. Рука парня лежала на колене девушки… У Кэтрин неожиданно сжалось сердце.
   «Я беременна, — подумала она, — И Клей Форрестер меня не любит». Но эти мысли не смогли избавить Кэтрин от покалывающего желания.
   В «Горизонте» Кэтрин переоделась, стараясь казаться не слишком соблазнительной. Когда она полностью нанесла косметику, то внимательно посмотрела на себя в зеркало. Почему она наложила тени не так, как в прошлый вечер? Легкие розовато-лиловые тени над глазами, а снизу — едва различимые тени персикового цвета, рыжевато-коричневая тушь, абрикосовые румяна и блестящая светло-коричневая помада под цвет лака для ногтей. Она сказала себе, что все это не имеет никакого отношения к предложению Клея Форрестера.
   Отворачиваясь от туалетного столика, Кэтрин увидела, что в дверях стоит Фрэнси. Она стояла, не решаясь войти и робко улыбаясь. Не произнося ни слова, Фрэнси протянула Кэтрин флакончик духов.
   Кэтрин выдавила из себя ослепительную улыбку.
   — Спасибо. Я как раз собиралась за ними идти. — Она надушилась, а через несколько секунд в комнату вошла Мари и сказала, что Клей приехал.
   Когда Кэтрин спустилась вниз, наступил первый неловкий момент, во время которого каждый из них разглядывал одежду и лицо другого. Это была многозначительная оценка, от которой сердце Кэтрин застучало с бешеной силой.
   Теперь на нем были брюки темно-синего цвета с модными складками и бледно-голубой свитер из овечьей шерсти с V-образным вырезом. Ворот рубашки был расстегнут, а короткие края воротничка стояли четко, что отвечало моде этого года. На шее он носил простую золотую цепочку, и она, казалось, подчеркивала золотистый цвет его кожи. Отмечая про себя, что Клей всегда одевается по последнему крику моды и что ей это очень нравится, Кэтрин в который уже раз за этот день подумала, правильно ли она поступает.
   Казалось чем-то нереальным то, что она идет впереди него, что он открывает для нее дверь и пропускает вперед, что чувствует его за своим плечом, когда они спускаются со ступенек крыльца и идут к машине. Она невольно чувствовала дружескую поддержку с его стороны во всем: в том, как он наклонялся, когда открывал для нее дверь машины, как говорил с ней, даже в том, как он устраивался на своем месте за рулем. Оказавшись опять в замкнутом пространстве машины, Кэтрин почувствовала запах его лосьона и увидела все те трижды знакомые движения мужчины и его машины.