Стампас Октавиан. Цитадель (Тамплиеры - 3)

   - Неужели ты думаешь, мы бы могли жить здесь спокойно все это время, когда бы не этот влиятельный человек в Тивериаде? А может и не в Тивериаде.
   Анаэль не мог не признать справедливость этого замечания. Как он сам не подумал над этим. За пять месяцев ни один местный правитель даже не попытался их выследить и снарядить какой-нибудь отряд. Стало быть, Весельчак Анри действует не сам по себе, у него есть могущественный покровитель. В Тивериаде. А может быть в самом Иерусалиме? Получается, что великолепный и свирепый вожак всего лишь что-то вроде сборщика налогов. Анаэль искренне восхитился изобретательностью этого неизвестного. Когда все законные способы выкачивания денег из страны исчерпаны, надо наслать на неуступчивых жителей банду ночных разбойников и получать с них свою долю.
   - Так значит, говоришь, в Тивериаде живет этот человек?
   Кадм пожал плечами, этот вопрос его занимал не слишком.
   - А почему Анри берет именно столько, сколько берет? - не унимался любопытствующий.
   - Небось знает, - пробормотал охранник, латая суровой ниткой перевязь для меча.
   Анаэль понял, что особенно глубоко с его помощью ему в эту тайну не проникнуть. Проследить, куда отвозит почти все честно награбленное вожак шайки, не представлялось возможным. Во-первых, он делал это не слишком часто, а во-вторых, - как выслеживать, с Кадмом на плечах? Но он не отчаивался, чувствуя, что какие-то возможности в этой ситуации заложены. К решительным шагам его подвигла одна история.
   Были в шайке двое братьев, тапирцев-несториан, они пристали к Анри, чтобы переждать холодные времена. Работники они были замечательные. Звероподобный их облик и разбойничья удачливость быстро снискали им уважение среди собратьев по ремеслу. Однажды, вернувшись как всегда с ежедневной "работы", они положили на лысую ослиную шкуру возле костра то, что им удалось добыть. Вне зависимости от того, каким образом добывалось добро - в одиночку или совместно, к дележу оно представлялось неукоснительно и все. Непосредственный добытчик имел право на половину.
   Анри вышел из своей пещеры, отделенной от общей "залы" пологом из волчьих шкур, кутаясь в меховой плащ и позевывая со сна. Присел перед горой вещей и начал перебирать их.
   - Вы что, стали грабить церкви? - спросил он у старшего из братьев, беря в руки небольшой ларь из обожженного дерева. Внутри оказалось лишь несколько костей на ложе из потертого красного сукна.
   Разбойник недобро осклабился. Он был прекрасно осведомлен о том, насколько крепки божеские устои в душах собравшихся вокруг костра людей. Службу Маммоне, любой из них ставил несколько выше, чем служение Господу. Поэтому выпад Анри выглядел неуместным.
   - Если у тебя будет выбор умирать с голоду или ограбить церковь, ты тоже не станешь раздумывать, - сказал с вызовом тапирец.
   Оказалось, что церковь эта стоит на выезде из Депрема. Анаэль отлично знал ее и отметил про себя. Еще осенью, он обратил внимание, что в этот небольшой, стоящий на отшибе храм, приезжает некий рыцарь. Он одет был весьма изыскано, сопровождал его юный оруженосец. Выглядел он весьма внушительно и его загадочная, мрачная фигура не могла не броситься в глаза наблюдательному человеку.
   Настоятельствовал в церквушке отец Мельхиседек, человек подслеповатый и престарелый. Среди горожан он пользовался хорошей славой и искренним уважением. Осенью городок Депрем входил в сферу самых живых интересов Анри, поэтому, часто бывая в окрестностях города, Анаэль неплохо их изучил.
   Тапирец продолжал выдвигать резоны в пользу совершенного им богохульства. Он говорил о том, что дороги пустынны, а свирепость городских стражников и собак не поддается никакому описанию. А в том, что они с братом решились обчистить церковь, старик-настоятель виноват сам, ибо напустился на них с проклятиями, когда увидел, что они раздевают у церковной ограды кривого приказчика с лошадиного рынка.
   - Он так вопил, что нам пришлось его зарезать, - сказал младший тапирец.
   - Кого, отца Мельхиседека? - спросил Анри негромко.
   - Нет, приказчика. Он тоже вопил и все из-за этого вонючего кошелька, а в нем оказалось всего четыре дойта.
   Анри поднял со шкуры кошелек, достал из него тускло блеснувшую монету и несколько раз подбросил на ладони.
   - Если пройдет слух, что мы начали грабить церкви, нам не просидеть здесь и недели, - сказал Анри. - Не знаю, какие теперь понадобятся деньги, чтобы обеспечить нашу неприкосновенность.
   С этими словами он положил кошелек себе в карман, показывая тем самым, что дележ добычи закончен. Но он слегка переборщил. Три тусклых серебряных креста, оловянный черпак с узорными золочеными накладками особой ценности не представляли, к тому же их невозможно было сбыть где-нибудь поблизости. Тапирцы почувствовали себя ограбленными.
   - Постой! - крикнул старший. - Не хочешь ли ты сказать, что разговор закончен?
   Анри нехотя повернулся к нему, продолжая кутаться в плащ.
   - Именно.
   - Нашего мнения о том, как надо поделить эти деньги, ты узнать не хочешь?
   Анри зевнул.
   - Дело сделано, и никто больше не будет высказываться по этому поводу.
   - Ты ошибаешься! - тапирец сделал шаг вперед, его глаза, затерянные в дебрях грязных косм, сверкали. - Разговор только начинается, клянусь ранами Спасителя!
   - Не тебе бы клясться Его ранами, после того как ты только что ограбил один из домов Его.
   - Мы с Ним сами посчитаемся, там! - тапирец поднял руку к потолку.
   - У Спасителя с разбойниками свои счеты, не забывай, кто висел рядом с Ним на Голгофе.
   Настроение присутствующих было неопределенно. Конечно, тапирец вел себя дерзко, но трудно было не признать, что у него есть для этого основания. Самоуправство Весельчака Анри перестало казаться заслуженным и уместным.
   - Не мне одному желательно было бы узнать, куда уходят наши денежки, на которые ты каждый раз накладываешь лапу.
   Анри выглядел вполне спокойным.
   - И ты и все остальные прекрасно знают, для чего я беру с ослиной шкуры такую долю. Себе я не присвоил и полцехина. Можете выставить выборных, и пусть они обыщут мою келью.
   - Нет, ты не уйдешь от разговора, мы хотим знать, существует ли в самом деле этот таинственный покровитель, а если существует, почему он не хочет познакомиться еще с кем-нибудь из нас, честных добытчиков.
   По лицу Весельчака пробежала легкая тень, он тоже почувствовал, что мнение большинства сейчас не на его стороне. Надо было что-то предпринимать, причем быстро.
   Анаэль с понятным интересом следил за развитием событий. Он еще не решил, на чью сторону ему встать, если возникнет схватка. Кажется, все же, что смерть Анри наиболее предпочтительный результат. Шайка просто-напросто распадется.
   Весельчак полностью повернулся к своему собеседнику.
   - He кажется ли тебе, что ты суешь нос не в свое дело? - спросил он у тапирца.
   - Нет! - заорал тот, хватаясь за рукоятку своего кинжала. Что он хотел сделать, так навсегда и осталось неизвестным, потому что Анри одним движением распахнул плащ и метнул ему в грудь свою мизеркордию. С характерным чмокающим звуком она вошла прямо в солнечное сплетение неудачливого бунтовщика. По стенам и потолку метнулись крылатые тени, произошло множественное растерянное движение вокруг костра.
   Брат бросился помогать брату, но его тут же сбили с ног и связали.
   Порядок восстановился, правда настроение основной массы от этого не улучшилось. Анри продолжал оставаться полноправным хозяином в этом подвале, но вряд ли кто-то был этому очень рад.
   Пользуясь случаем, Анаэль указал Анри на ящик с мощами.
   - Позволь мне это взять себе?
   - Если никто больше не претендует.
   Ящик со старыми костями никого не заинтересовал.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   СЫНОВНЯЯ ПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ
   На следующий день Анаэль попросил вожака, чтобы тот отпустил его в Бефсан.
   - Зачем? - спросил тот, но особого интереса в глазах его не было.
   - Разумеется, пусть Кадм меня сопровождает.
   - Зачем тебе туда?
   - Мне кажется я придумал, как добыть немного денег.
   - У тебя не получится. Денег в твоем родном городе не добыть. Горожане там беднее церковных мышей. А те, у кого, может быть, есть деньги, научились их прятать.
   - Позволь мне все же попробовать, и ты убедишься, что мне можно доверять.
   Весельчак ответил не сразу. Ему не хотелось отпускать этого урода, но никаких оснований задерживать его не было. После вчерашней истории Анри не хотелось выглядеть самодуром.
   - Ну, хорошо, попробуй. Если тебя поймают и повесят, потеря будет невелика. Кроме Кадма, с тобой пойдут еще два человека. Я готов смириться с тем, что тебя повесят, но мне бы не хотелось, чтобы ты сбежал.
   Другого напутствия Анаэль и не ожидал.
   На закате отправились. Дороги промерзли, в выбоинах блестели ледяные перепонки. Созвездия проступали на небе, как иглы сквозь темнеющий бархат. Посвистывал не слишком сильный, но при этом совершенно пронизывающий ветерок. Ни огонька во всей округе. Даже грабителю и убийце такая ночь должна была бы показаться мрачной. На эту тему и высказывался Лурих рыжеволосый туповатый германец, непревзойденный арбалетчик. Кадм помалкивал, Анри сказал ему, что Анаэль сегодня обязательно попытается бежать, и тот напряженно ждал, когда пятнистый начнет это делать.
   Приблизительно в полночь подошли к городу. Крепостные ворота оставили справа от себя, держа направление к тем кварталам, что располагались за стенами города. Были слышны колотушки ночных обходчиков. Полаивали собаки.
   Скоро четверка подошла к дому, где несколько месяцев назад Анри обменял глиняный кувшин на серебряную монету. На этот раз дом горшечника Нияза остался в стороне.
   - Это сарацины? - тихо спросил Лурих.
   - Конечно, - также тихо ответил Кадм. Давно пора было бы усвоить, что мусульманам на территории Иерусалимского королевства приходится селиться в отдельных кварталах, а если городок небольшой, то именно им выпадала честь жить вне его стен.
   Анаэль уверенно шел по извилистой тропке, так уверенно и быстро, что это заставляло спутников нервничать.
   - Куда мы идем? - не выдержал германец.
   - Уже почти пришли.
   Вода в ручье замерзла лишь по краям, появившаяся луна освещала ручей таким образом, что казалось у дальнего берега затоплена сабля из светлой сирийской стали.
   - Тихо! - поднял руку Анаэль.
   Все, кажется, было в порядке, ни одного подозрительного звука, ни одной сомнительной тени.
   - Заряди самострел, - велел Анаэль Луриху, - и дай мне.
   - Это мой самострел, я его никогда не выпускаю из рук.
   - Тогда становись у меня за спиной и если собака на меня все же бросится - не промахнись.
   - Я никогда не промахиваюсь.
   - А почему ты говоришь, собака... - сбивчиво прошептал Кадм, его мучили неопределенные подозрения. - Ты что, бывал здесь раньше?
   - По-соседски.
   - А-а, - протянул надзиратель, начиная что-то понимать, - а они, эти соседи, богатые?
   - Сами они так или иначе ничего не отдадут, но где-то в доме должен быть тайник. Кажется, возле дымохода.
   - Понятно.
   - Пошли.
   Немного поковырявшись кинжалом, Анаэль открыл калитку в глинобитной стене и, выставив кинжал перед собой, негромко позвал:
   - Чум, а Чум!
   В непроглядной, пахучей глубине красильщикова двора, зародилось какое-то небольшое движение, что-то грохнуло, что-то тихо повалилось, послышалось нарастающее дыхание, и вдруг перед Анаэлем появилась громадная собачья голова, изрыгающая облака белого пара.
   - Чум, Чум! - пес на мгновение замер, а потом радостно взвизгнул. Над ухом присевшего хозяина прошелестела короткая арбалетная стрела и попала собаке точно в пасть.
   Через несколько секунд в доме красильщика Мухаммеда уже вовсю царствовали ночные гости. Сам красильщик валялся на полу в изодранной рубахе и клялся всеми самыми страшными клятвами, что ни денег, ни чего-либо ценного в доме нет. Лурих приволок за волосы из дальней комнаты онемевшую от ужаса дочь и бросил ее на пол рядом с отцом.
   - Подумай, старик, что мы можем с ней сделать, если ты сейчас не отдашь нам те монеты, что припас ей в приданое.
   Красильщик продолжал тупо причитать и биться лбом о пол. Дочь просто икала от страха.
   Анаэль стоял тут же, не выходя из темноты в круг, освещенный бледным светом масляного светильника. Наклонившись к уху Кадма он сказал:
   - Спроси у него, где его вторая дочь.
   - Слава Аллаху, я выдал ее замуж.
   Не дослушав эту радостную новость, Анаэль бесшумно выскользнул из дома во двор и бросился к красильне. Однажды ему довелось случайно видеть, как отец вынимал два камня из стены за большим чаном. Оставалось надеяться, что он не перенес тайник в другое место.
   Темно все-таки. В ноздри ударил незабываемый, ненавистный дух дратвы, квасцов и еще чего-то. Под ногами что-то загрохотало. Все нужно было делать очень быстро. Вот эта стена. Анаэль торопливо ее ощупал. Кажется этот, он вцепился в край ногтями, попытался отковырнуть, потом надавил ладонью, пытаясь сдвинуть. Кажется, не то. Анаэль перебежал пальцами к следующему камню. Поддается? Поддается! Он сунул руку в образовавшееся отверстие и быстро вынул довольно крупный кошель из ковровой ткани. Громко чихнул от поднятой пыли. Судя по весу кошеля, за последние полтора-два года тайник пополнялся не часто.
   "Грабитель" сорвал с пояса специально приготовленный мешок, пересыпал туда половину монет, а остальное вернул на прежнее место.
   За спиной что-то загремело. Кадм ворвался в красильню.
   - Эй ты, ты где?! - раздался его бешеный шепот.
   - Здесь.
   В это время Лурих, орудуя кочергой, разламывал печь в доме. От пыли, сажи нечем было дышать. Старик лежал на полу правым виском вниз, из-под головы струилась полоска крови. Дочь его сидела на полу, закрыв лицо руками.
   Увидев тайник, Кадм искренне восхитился.
   - Как ты догадался?
   - У меня нюх.
   Кадм, удовлетворенно урча, взвешивал в ладони монеты, добытые из коврового кошеля.
   - Здесь есть даже золотые.
   - Сходи, позови Луриха, что он там ковыряется, или ты думаешь там тоже может быть тайник?
   Анаэль помотал головой.
   - Это красильщик, а не купец, странно, что мы нашли хотя бы это.
   Появился Лурих, весь перепачканный, пахнущий сажей и паутиной. Его конечно тоже порадовал вид извлеченных из стены денег.
   - Надо уходить.
   - А эти? - Лурих махнул рукой в сторону дома. - Может их прирезать?
   - Можно и прирезать, - спокойно сказал Анаэль, - только зачем? Зачем нам излишней жестокостью восстанавливать против себя население?
   - Нельзя же их оставить так, они пошлют за нами погоню.
   - Достаточно просто связать.
   Немец вернулся в дом.
   Очень скоро грабители покинули дом красильщика Мухаммеда. Уже выходя за калитку, Анаэль мимоходом потрепал уже начавший коченеть труп собаки.
   Весельчак Анри не скрывал своего удивления успехом Анаэля, он был уверен, что пленник придумал этот ночной поход с одной целью - попытаться бежать.
   - Ну что ж, - сказал он, отделив от денег красильщика свою обычную долю, - если бы ты не сам себе устроил эту проверку, я бы наверное мог бы тебе уже доверять.
   По этой довольно замысловатой фразе Анаэль понял, что все остается по-прежнему, правда это не слишком его расстроило: он теперь знал, что ему делать.
   На следующее утро Анри отбыл на очередную встречу с неизвестным покровителем шайки. Ему изменило чувство опасности. Он думал, что решительной расправой с одним из тапирцев он навел порядок, но все изменилось и большинство просто ждали удобного случая для бунта.
   Летом, когда добыча текла рекой, разбойники могли сквозь пальцы смотреть на то, что значительная ее часть, уплывает в чей-то неизвестный и потому подозрительный карман. Зимой возможности их промысла сократились, что отнюдь не отразилось на аппетитах пресловутого благодетеля. Это все сильнее раздражало мерзнущих, голодающих, поминутно рискующих жизнью людей.
   В дополнение ко всему вышеизложенному, Анри совершил еще одну ошибку. Он убил только одного из братьев-тапирцев, здесь ему изменил здравый смысл. Он почему-то решил, что второй настолько запуган, что не посмеет выступить против него.
   Утром, после отъезда вожака, многие, разбившись на привычные боевые группы, разбрелись по округе в поисках какой-нибудь дичи или неосторожных поселян, решивших навестить своих родственников из соседней деревни. Другие пошли заготавливать хворост для костра, с наступлением холодов его требовалось все больше. Анаэль остался один, люди, которым было поручено за ним присматривать сидели у внешнего выхода и он мог спокойно передвигаться по подземелью.
   Когда солнце стало клониться к закату, разбойники начали постепенно возвращаться. День этот был крайне неудачным, судя по всему, предстояло лечь спать, даже не перекусив. Анаэль внимательно прислушивался к разговорам и, дождавшись, когда раздраженное обсуждение этой темы зайдет достаточно далеко, громко сказал Кадму, лежавшему на шкурах рядом:
   - Но у нас же есть деньги, мы же можем просто купить еды. Наверное Анри за ней и поехал, жаль что один, много не дотащит.
   Ответом ему был саркастический хохот.
   Кадм зашипел на него, мол, я же тебе все объяснил!
   - Нет, - громко, чтобы всем было слышно, продолжал Анаэль, - я ни разу не видел этого покровителя, и никто из вас тоже не видел. Почему это Анри всегда на встречу с ним ездит один?
   Общее одобрительное ворчание было ему ответом.
   - Но даже если он существует, то ведет себя глупо. Даже пастух, если он хорошо относится к своим овцам, всего лишь стрижет их, когда приходит пора, но не сдирает кожу.
   - Этот урод говорит правильно, - проворчал кто-то в дальнем углу.
   Кадм приподнялся на локте, чтобы получше рассмотреть смельчака.
   - Заткнись, - зверским шепотом сказал он Анаэлю и схватился за кинжал. Но тот и не думал останавливаться, он чувствовал, что его сейчас не тронут.
   - Этому благодетелю, будь он проклят, если все же существует, все равно, что мы едим, и едим ли вообще, лишь бы от нас поступали деньги. Мы для него хуже червей навозных. Повторяю, если он существует.
   Тут не выдержал Лурих, он вскочил и заорал:
   - Ты хочешь сказать, что его нет?
   - Да.
   - И что Анри нас обманывает?
   - Да. Я уверен, что это так!
   Гул стоял в подземелье страшный, многие повскакивали со своих лежанок.
   - Ты считаешь, что он все деньги забирает себе? - неистовствовал Кадм.
   - Все не все, но очень большую часть. Может быть он с кем-то и делится, не знаю.
   - Такие обвинения надо доказывать! - этот голос произвел остужающее действие на костер полыхающих страстей. Разбойники попятились к стенам, сраженные неожиданным появлением вожака. Весельчак был мрачен и грозен. Как-то заново почувствовалось, насколько он громаден, а также и то, что далеко не все в этом подземелье настроены против него.
   - Ну что же ты молчишь, пятнистая тварь? Ты сказал, что я присваиваю общие деньги, - проревел Анри. В руках он держал короткий аквитанский топорик и время от времени шлепал им плашмя по ладони.
   - Утверждаю, - встал со своего места Анаэль.
   - Ну так доказывай, и если к тому времени, как я дочитаю про себя символ веры, ты этого не сделаешь, то пожалеешь о том, что родился на свет.
   - А если докажу? - спросил твердым голосом Анаэль.
   Анри только тяжело усмехнулся в ответ.
   - Пойманный в сокрытии общих денег, повинен смерти, - выкрикнул младший тапирец, и никто ему не возразил, потому что сказал он сущую правду.
   Анри еще раз усмехнулся и сказал:
   - Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое.
   - Я не успею за это время даже выйти из подземелья, пока ты читаешь молитву.
   - Да будет воля Твоя, - невозмутимо продолжал Анри.
   Просто физически ощущалось, как сгущается напряжение в воздухе под каменными сводами. Очень многие думали также, как Анаэль, но для того, чтобы выступить на его стороне, им нужна была хоть какая-нибудь зацепка.
   - Но поскольку я не могу выйти из подземелья, позволь мне хотя бы здесь, внутри действовать свободно.
   - Как мы отпускаем должникам нашим...
   Анаэль сделал знак столпившимся, чтобы они раздвинулись, и решительно прошел к волчьему пологу, за которым скрывалась личная пещера Анри. Анаэль, Кадм, тапирец, Лурих и еще несколько человек одновременно вошли туда.
   - Если ты где-то и прячешь деньги, то здесь.
   Мгновенно все было перевернуто в этой берлоге.
   Анаэль намеренно держался подальше от медвежьей шкуры, которая служила постелью вожаку. Кошель с деньгами красильщика Мухаммеда нашел Кадм.
   Надо ли говорить, какой шок произвела эта находка.
   Последняя фраза молитвы застряла в горле Анри.
   Несколько секунд вернейший слуга стоял перед своим господином, держа в вытянутых руках доказательство его бесчестья. Висела мучительная тишина. К несчастью для Весельчака, он растерялся даже больше других. Его подвела самоуверенность, он не предполагал, что кто-то из этих ублюдков его перехитрит. Конечно, он догадался, что деньги подброшены, и точно знал, кто это сделал, но что теперь было толку от этого? Никто не поверит ни единому его слову. И чем дольше он молчал, тем глубже становилась пропасть, в которую он проваливался.
   - Это наши деньги, - с какой-то угрожающе-прозревающей интонацией сказал Кадм.
   - Что ты бормочешь, дурак! Неужели ты не понимаешь, что мне специально их подкинули! - эти слова надо было сказать раньше, намного раньше. И другим голосом, не близким к истерике, а спокойным и властным.
   - Они лежали у тебя в изголовье, - тупо разглядывая кошель заметил Лурих.
   - Вам что, непонятно, что это не мои деньги?
   - Ты украл их у нас, - еще более тупо, и от этого особенно веско сказал Кадм и поднял на хозяина налитые мукой глаза. Он так верил этому человеку.
   Анри понял, что в этот момент его бывший раб ему особенно опасен, что все сейчас будет погребено под обломками его рухнувшей веры, будь она неладна! Он размахнулся своим аквитанским топориком, которым владел с изумительным искусством еще со времен далекой своей юности. Он собирался раскроить череп человеку, который еще совсем недавно почти боготворил его. Но ему не суждено было этого сделать. Когда его рука с топориком была в высшей точке, в горле у него уже торчал нож, посланный тапирцем.
   Тяжелое, неуклюжее тело Весельчака Анри, потоптавшись на месте, молча, не издав ни единого звука повалилось на предательскую медвежью шкуру.
   Разбойники собрались вокруг тела и некоторое время простояли молча. Напряжение как-то сразу спало. Справедливость восторжествовала, месть свершилась.
   Когда первое возбуждение, вызванное внезапной сменой власти, схлынуло, разбойники почувствовали внутреннее опустошение. Они как бы осиротели. Кроме того в полный рост встал вопрос, что делать дальше? Кому быть новым вожаком, и быть ли ему вообще? Возможно ли оставаться в этом подвале, утратив вместе с Весельчаком связь с этим тайным, сильным, хотя и довольно жадным покровителем.
   Все решили отложить до утра, видимо в тайной надежде, что утром станет ясно, что ничего не нужно. Ни нового Анри, ни старой шайки.
   Ночью Анаэль, пятнистый урод, не дожидаясь рассвета и вопроса о том, не он ли подложил деньги под медвежью шкуру Анри, тихо покинул подземелье. Он прихватил с собой одну только раку с мощами некоего святого, имущество церкви у въезда в Депрем, и, оставив за спиной пропитанную разбойничьей тоской нору, растворился в холодной ночи.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   ПОЧТОВЫЙ РОМАН
   "О, Прекрасная Дама, каждое слово, которым я решаюсь потревожить Ваше утонченное и богоподобное внимание, не что иное как извинение за то, что я решился, все же, внимание Ваше потревожить. Я варвар, вторгающийся в алтарь, но падающий ниц при величии и святости открывшейся картины. И я готов немедля отречься от своего варварства и даже от самого себя; более того, я готов вступить в смертельный бой с каждым, кто лишь дерзновенно подумает подвергнуть сомнению чистоту и возвышенность вышеупомянутого алтаря. Нет, нет, не подумайте, о Прекрасная Дама, что я смею просить о чем-то Вас. Просить я могу лишь о позволении мечтать, ибо бестелесный, эфемерный материал моих мечтаний никак не затенит тихого сияния Вашей невинной красоты. Я прошу лишь о том, чтобы дикарю с пылающим сердцем разрешено было надеяться на то, что когда-нибудь ему будет разрешено называться рыцарем Прекрасной Дамы и рисковать жизнью повсюду, единственно ради возвеличивания блеска ее возвышенного имени".
   Сибилла получала такие послания каждый день. Вначале она их немедленно сжигала, трепеща от возмущения и обиды, и успокаивалась лишь, углубившись с отцом Савари в очередную беседу о путях добродетели. После посещения госпиталя Святого Иоанна беседы эти стали чуть более предметными. Прислужник иоаннитов решил, что ученица его подготовлена достаточно, и от рассуждений абстрактных пытался проложить мостки к обсуждению каких-то практических мер и шагов.
   Сибилле же, как раз в эти дни, необходимо было другое. Ей, ее смущенной душе, требовались полеты в заоблачные пенаты чистейшего духа, в области, абсолютно оторванные от нужд и тягот повседневности. Отец Савари не почувствовал, что девушка перестала быть мягким воском в его руках, какая-то часть ее сердца стала ему недоступна. Надо было сменить тактику святого обольщения, он этого не сделал. Тщеславие и самоупоение - качества, порой свойственные пастырям ничуть не меньше, чем самым ничтожным членам их паствы.