Страница:
Граф де Плантар тоже это почувствовал и поспешил перейти в контрнаступление. Он сделал несколько внушительных шагов в направлении приветливого хозяина, приложил железный кулак к кольчужной груди в знак рыцарского приветствия, слегка наклонил голову, и подал носителю золотого обруча продолговатый футляр из синопского бархата. В нем содержалось послание иерусалимского короля Бодуэна IV.
Несмотря на то, что граф сделал все по правилам рыцарского этикета и по продуманному заранее плану, акт передачи послания вызвал неудовольствие у остальных членов посольства. Дело в том, что ассасин, выйдя к своим дипломатическим гостям, остался стоять на едва заметной каменной терраске, не спустился на общий песок и, таким образом, оказался несколько возвышен по отношению к королевскому посланию. Граф де Плантар тоже понял это, что выразилось в бурном апоплексическом покраснении и яростном блеске глаз. Про себя он поклялся, что и это, второе унижение, тоже поставит в список долгов этому окривевшему старцу. Чем сильнее он веселится в начале торгов, тем сильнее будет кусать губы, подсчитав выручку.
Синан дочитал послание.
- Государем нашим Бодуэном IV велено нам до трех дней ждать ответа. Ты дашь нам кров в твоем замке, или нам выехать в поле? - граф по инерции произнес эту франкскую дипломатическую формулировку, но, вспомнив где находится, осекся.
- Я не дам вам крова в моем замке, ибо по нашему закону здесь могут ночевать только правоверные, пленники или рабы. Но и в поле, как ты сказал, вам выезжать не придется.
Синан свернул пергамент и засунул обратно в футляр.
- Я дам ответ на послание вашего государя прямо сейчас.
Граф сделал полшага назад, принимая более удобную позу для восприятия важного известия. Старец посмотрел в глаза графу.
- Пусть твои спутники отдохнут в этом саду, а мы с тобой пройдем туда, откуда будет хорошо виден мой ответ.
Эта фраза показалась графу не слишком внятной. Видимо мусульманин не вполне свободно владел лингва-франка. По крайней мере было понятно, что придется куда-то идти. Причем одному. Де Плантар обернулся, на мгновение, к своих спутникам. Именно на мгновение, не дай Бог они подумают, что он в замешательстве, и отправился вслед за косноязычным повелителем Алейка.
Они прошли под ветвями молодой смоковницы, оказались в неглубоком проеме, где обнаружили лестницу, уводившую куда-то вверх. В результате они оказались на крепостной стене, в той ее части, которая возвышалась над диким отвесным склоном. Внизу приглушенно двигался белый жгут реки.
От распахнувшегося перед глазами вида невольно робело дыхание. Сине-лиловые развалы и грани гор, темные, сочные полосы кедровых и сосновых лесов. Серо-синие дали в просветах нисходящего хребта, а над всем этим столкновение облачных империй, пропитанных трагическим огнем неизбежного заката.
- Нет, - услышал граф голос хозяина замка, и голос этот, на фоне потрясающих картин неба над Антиливаном, приобрел дополнительную, убедительную значительность, - нет, граф, не это я хотел вам показать. Посмотрите в ту сторону.
Де Плантар посмотрел. Стена, повторяя очертания скалы, огораживала замок. Была в ней и отрешенность и неприступность. Через каждые тридцать шагов, стоял меж зубцами неподвижный фидаин, со сложенными на груди руками.
Решив, что ему демонстрируют фортификационные достоинства замка Алейк, граф заметил:
- Нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять, - он старался говорить убежденно, но в голосе его само собой проступало сомнение. Он, некстати, вспомнил о фонтане посреди сада. В самом деле, откуда на вершине голой скалы столько свободной воды? Как брать крепость, в которой есть собственный источник, тем более такую крепость? Но усилием воли он отогнал эти мысли. Вздор! Ведь и вправду, нет на земле крепостей, которые нельзя было бы взять.
- Крепость сильна не стенами, а защитниками, - негромко произнес Синан.
- Доблесть твоих людей известна всей Палестине, - сказал граф, стараясь, чтобы его слова прозвучали иронично. Старец не мог не знать, что у его фидаинов в Святой земле, да и на всем Востоке слава отнюдь не рыцарей, а убийц, - но перед лицом христианского воинства они - горсть. Многие гордые крепости и богатые города пали при виде креста, не пришло ли и твое время, повелитель Алейка?
Синан ответил не сразу. Он медленно пошел вдоль крепостной стены к угловому выступу. Посол невольно последовал за ним, продолжая развивать свою мысль.
- Сила сарацина в его гибкости и ловкости, но в них же и его слабость. Ибо гибкий не упорен, ловкий - нерешителен. Христианский рыцарь не только лишь гора железа, но и гора доблести и духа. Сравни хотя бы наше оружие. Меч рыцаря прям и победоносен, сабля сарацина изогнута и лукава.
Владетель Алейка добрался наконец до нужного ему места. Треугольный выступ слегка возвышался над остальной стеной, и стоящий на нем был отлично виден всем фидаинам, охраняющим эту часть крепости.
- Мне приходилось слышать подобные речи, граф. Поверь, мне есть что ответить, но я не стану утомлять тебя рассуждениями. У меня есть доказательства другого рода. Ибо сказано: "Услышанное входит в уши, увиденное входит в сердце".
С этими словами он обернулся к стоявшему в тридцати шагах фидаину и провел обеими ладонями по лицу, как будто совершил омовение. Юноша, не раздумывая ни одной секунды, прыгнул с крепостной стены вниз.
Посол молчал, по выражению его лица трудно еще было сказать, насколько он впечатлен. Синан повторил опыт, и второй воин в белом тюрбане бесшумно заскользил вниз. Потом третий, четвертый. Ни один не колебался, более того, все выполняли приказание кинуться в бездну с видимой охотой.
Закончив демонстрацию Синан, не говоря ни слова, направился в сторону коридора, который вел со стены в сад с фонтаном. Граф де Плантар не сразу смог оторвать свои железные сапоги от гранита, и не потому, что они стали вдруг слишком тяжелы. Его руки сами собой сложились и потянулись к лицу, повторяя движение Старца Горы. И тотчас он, опомнившись, их опустил, вспомнив о том, что следует вслед за этим движением. Но, конечно, он зря волновался. Фидаины этого замка подчинялись приказаниям только одного человека.
Когда граф спустился в сад, Синан ждал его, держа в руках клетку с голубями.
- То, что ты видел, это все, что я хотел ответить твоему королю. Возьми этих птиц. И впредь, прежде чем войти на мои земли, пошли одну из них, иначе будешь убит по дороге.
Вскоре вслед за этим, наблюдая с башни, как пышно-тяжеловесное посольство покидает по цепному подъемному мосту замок Алейк, Синан сказал замершему рядом евнуху Сеиду:
- Будем надеяться, что франки понятливы хотя бы вполовину того, как неотесанны. Мне показалось, что я слышал, как скрипят мозги этого рыжеусого варвара, когда он размышлял над тем, что я ему показал.
- Если он сам не сумел оценить увиденное, то будем надеяться, что он хотя бы как следует расскажет об увиденном своему королю.
Посольство скрылось из глаз. Почти стемнело. Собираясь покинуть башню, Синан как бы невзначай спросил:
- Послушай, мне показалось, или на самом деле там, на стене, среди прочих, стоял наш удачливый Исмаил?
- Ты не ошибся, повелитель.
- Он был лучшим среди моих слуг. Силен, ловок, и, главное, умен. И теперь он там, на дне этой мокрой пропасти...
- Позволю не согласиться, о повелитель. Удачливый Исмаил в раю, среди гурий, как и всякий, умерший по приказу Старца горы.
- Хвала Аллаху.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЗА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ
Водная гладь пруда была усыпана крупными лепестками царского жасмина. В лучах клонящегося уже солнца посверкивали легкие пушинки - это "линяет" нильский лотос. Легкой, едва заметной кисеей была сейчас накрыта вся дельта. Осень.
Именно осенью, навещал свои египетские владения султан Аюб. Летняя жара здешних мест была непереносима для его старческого организма. Не нравилась ему и здешняя сырость. Выросший в горах южной Каппадокии, он скучал и страдал среди плоских водных пространств, туч мошкары и затхлых камышовых теснин. Только в середине октября воздух просветлялся и очищался от малярийной одури, и даже на островах дельты можно было вздохнуть полной грудью.
Султан Аюб лежал на широкой террасе, покрытой коврами, за его спиной высились два суданских негра с широкими опахалами из перьев птицы галаиз. Ступенькой ниже примостился писец. Он не решался смотреть в сторону своего господина, но вместе с тем умудрялся следить за ним, готовый предупредить любое его желание.
Дворец дель-Арсу, который выбрал для своего отдыха султан, построили еще во времена Птолемеев, так, по крайней мере, утверждали местные александрийские книжники. Кажется, они хотели произвести впечатление на султана. Но для истового, правоверного мусульманина все, что происходило до рождения Пророка представлялось ничем иным, как сказкой. И Рустам, и Искендер двурогий существовали в ней на равных правах. Птолемеи же, равно как и еще более древние правители, были ничем иным, как бледными и все более бледнеющими тенями.
Из-за колоннады за спиной султана появился мягко ступающий человек в парчовом халате и, склонившись к уху повелителя передней Азии, доложил, что прибыли во дворец наследник престола принц Саладин и брат султана Ширкух. По выражению глаз господина, Камильбек, глава телохранителей, понял, что ему делать.
Султан удобнее устроился на подушках, он чувствовал, что волнуется. Это еще отчего бы? Ведь записано: всякий человек есть благодать Аллаха тебе, сердце твое да возрадуется всякому, кто встретится на пути. Отчего же тогда сердце правителя начинает возбужденно биться при виде одного из подданных, хотя бы это и был его родной сын? Не есть ли в этом зачаток несправедливости и старческой слепоты?
Нет, подумал с облегчением и даже удовлетворением султан, когда принц Саладин предстал перед ним. Принц был достоин тех отцовских чувств, которые возбуждал. Он уже достиг зрелых лет для командования войском, и подходят годы, когда он созреет для управления страной. В облике его чувствовалась кровь матери-горянки - черные волосы, орлиный взгляд. Он был не слишком, не ослепительно красив, но статен, и обещал стать могучим. Первый пламень юношества уже слетел с него, и, хотя было заметно, что он человек действия, а не рассуждения, скорее можно было сказать, что он решителен, чем горяч, настойчив, но не агрессивен.
Старый вояка Ширкух тоже имел внушительный вид, и по праву носил прозвище "меч династии". Он был учителем принца в ратных делах. Правда, в недалеком будущем, слава его несомненно должна была померкнуть в лучах того величия, что обещал достигнуть племянник. И будь Ширкух хоть немного интриганом и завистником, у него были бы все основания что-нибудь замыслить против своего слишком великолепного и удачливого родственника.
Гости расположились на коврах подле султана, слуги им заботливо подоткнули под бока маленькие атласные подушки.
Они уже встречались все вместе после похода дяди и племянника в Йемен. Все, что нужно и интересно было рассказать о подвигах того и другого, было уже рассказано, и поэтому некоторое время все возлежали молча. Султан смотрел своими черными, не потерявшими до старости свою силу и зоркость глазами, на полет папирусового пуха в медленно меркнущем воздухе, и думал о текучей природе времени. Когда-то его отец, султан Шади, позвал его к себе, веселого и сильного принца Аюба, и спокойно сообщил, что настало ему, Шади, время уходить. И, стало быть, пришло время по совести и закону распорядиться остающейся в этом мире властью. Ибо ни одна ее крупица не могла быть перенесена в небесные угодья Аллаха. Это было так недавно. Султан не жалел о том, что время протекло так быстро, хотя при взгляде на летящий пух ныла какая-то паутинка в сердце. Аюб жалел о том, что не запомнил тогда дословно речь отца, он был бы сейчас избавлен от мучительной работы по выдумыванию собственных слов. Даже смысл жизни одного, самого ничтожного человека, невозможно втиснуть в рамку короткого изречения, а смысл царствования?
Султан вздохнул и начал говорить:
- Саладин, когда ты взошел на эту террасу, я предавался размышлениям. И размышлял я о тебе. Ты достиг зрелых лет для командования войском, и твой дядя неоднократно подтверждал это. Ширкух согласно наклонил голову.
- Теперь приближаются годы, когда ты созреешь для царствования.
Аюб замолчал, над террасой нависла тишина, замерли даже опахала в руках негров. Даже крики нильских корабельщиков, доносившиеся с речной излучины, застыли в воздухе.
- Давно я уже думаю, что тебе сказать в напутствие. Какую открыть тебе тайну. Ведь, кажется, она должна быть у каждого, кто правил.
Султан опять помолчал, выстраивая свои мысли.
- Ты все знаешь о наших землях, ибо исходил их вдоль и поперек. Ты все знаешь о наших воинах и они, слава Аллаху, готовы идти за тобою хоть в горы, хоть в море. Казну тебе откроют и покажут после моей смерти. Друзья твои известны тебе с детства. На тех, кто не предавал тебя никогда, ты можешь положиться всегда. Так говорил твой дед. Так вот, я подумал, что окажу тебе наилучшую услугу, если познакомлю тебя с твоими самыми сильными и хитрыми врагами.
Принц слушал отца, опустив голову, как бы рассматривая узор, вышитый на подушке. При последних словах он поднял глаза и в них мелькнуло удивление.
- Именно так, ты не ослышался, Саладин. И если удивляешься, то удивляешься напрасно. Кроме того, ты напрасно думаешь, что тебе отлично известно то, о чем я собираюсь с тобой говорить. Признайся, ведь ты подумал о франках-назореях.
Принц кивнул.
- Клянусь знаменем пророка, мне трудно представить, что у правоверного мусульманина могут быть более злые и более хитрые враги.
- У простого правоверного, возможно, да. Но ты будешь главой правоверных мусульман, и ты должен знать, что опаснее всех не тот, кто с мечом выходит против тебя в чистом поле, и даже не тот, кто с мешком золота подкрадывается к твоему войску, чтобы его подкупить.
- Но кто же тогда?!
Ширкух, человек от природы простоватый, лишь вертел головой от брата к племяннику, пытаясь понять, о чем идет речь. Он был озадачен еще больше принца.
Султан ничего не ответил. Он сделал знак рукой, и через несколько мгновений на террасе появился еще один человек. Одет он был просто, в белое бедуинское платье, на лице его блуждало мягкое, полублаженное выражение. Короткое тело было согнуто в полупоклоне. Он, повинуясь жесту султана, занял место, на котором ранее сидел отосланный писец. Саладин отметил, что при этом разговоре отец не желает иметь никаких свидетелей, отсылая писца, он ему просто-напросто спасал жизнь, которой его пришлось бы лишить для сохранения тайны.
Аюб не сразу заговорил со сладколиким гостем, давая брату и сыну рассмотреть его как следует.
- Познакомься, Сеид-Ага, с моим сыном, принцем Саладином, и моим братом Ширкухом, лучшим полководцем Востока и Юга.
Гость охотно поклонился, молитвенно сложив руки на груди. Принц увидел, что на руках его нет мизинцев. Так, при дворе сельджукских эмиров метили евнухов. Саладин не любил уродцев, волна инстинктивного отвращения поднялась у него в груди.
- Слава о подвигах вашего брата и принца разнеслась во всех землях, осененных зеленым знаменем.
Султан не дал ему возможности развить льстивую мысль и сказал:
- А это Сеид-Ага, доверенное лицо владетеля замка Алейк в горах Антиливана.
- И еще замков Кадмус, Массиат, Гулис, - кланяясь, добавил гость.
- Так это ассасин! - вполголоса воскликнул непосредственный Ширкух.
Сеид-Ага бросил в его сторону быстрый, оценивающий взгляд, потом снова обернулся к султану.
- Ты позвал меня, повелитель Египта, я здесь и готов внимать тебе.
Султан отложил аметистовые четки, которыми были заняты его пальцы все это время, и стал разминать суставы.
- У меня нет к тебе долгого разговора, Сеид-Ага. Я просто хотел тебе сообщить, что завтра мой сын отбывает к армии, что стоит подле Гимса, и пойдет на Мосул и, наконец, да поможет ему Аллах, возьмет его.
На лице Ширкуха и принца застыло совершеннейшее смятение. Выдать самые сокровенные тайны банде горных убийц! Ассасин, в свою очередь, был ничуть не смущен этой откровенностью султана. Скорее наоборот.
- Да будет, наконец, разрушено и это гнездилище аббасидов! - в порыве некоего вдохновения произнес он.
- Оставим пока вопросы веры, - сухо прервал его султан и нахмурился.
- Да, да, - охотно согласился гость, - я хотел сказать другое. Если уподобить твое царство короне, то Мосул может стать одним из лучших алмазов в ней. Другое дело, что алмазы нынче падают в цене, - добавил он, понизив голос.
Аюб помолчал некоторое время, а потом с видимой неохотой сказал:
- Я еще не решил, как это объяснить эмиру дейлемитов. Я скажу тебе об этом завтра.
Сеид-ага мгновенно засобирался, не прибегая к обычным в таких случаях церемониям. Когда его увели в колоннаду, сын султана тут же выразил свое удивление тем, что его отец, всегда учивший его - благородство превыше всего, свел дружбу с этой шайкой бешеных собак, для которых нет ничего святого.
Султан не стал возражать сразу, не стал оправдываться, хотя все, что говорил сын, было правдой.
- Я воспитывал из тебя воина, теперь начинаю воспитывать из тебя государя, - сказал он. - Я не говорил, что править - это приятное занятие, вроде изюбровой охоты. О мерзостях этой секты я знаю не меньше тебя, я знаю о них такое, от чего у правоверного мусульманина встанут волосы на голове. Но, поскольку я не могу их победить, я вынужден с ними договариваться.
- У нас сорок тысяч всадников в Сирии! - воскликнул принц.
- Да, - подтвердил Ширкух.
- Даже если я брошу их всех против ассасинских замков, понадобятся годы, чтобы выпотрошить эти орлиные гнезда. А в это время персы и назореи будут спокойно наблюдать за развитием событий и готовить осуществление своих замыслов. Нельзя быть таким наивным, сын мой.
- Но я...
- Но ты еще не дослушал. Ты ведь знаешь, что ассасины не воюют в чистом поле, они сражаются при помощи кинжала и страха, который вызывает этот кинжал. Многие сельджукские султаны рассуждали также, как ты. Они поднимали свою армию, но не успевали даже приблизиться к стенам ассасинских замков, их всегда настигал золоченый кинжал, или яд, или стрела.
- Это я знаю, - вздохнул Саладин.
- В прежние времена бороться с ними было невозможно. Но даже гранитная скала под воздействием времени дает трещину, что же говорить о созданном людьми? Несколько лет назад в секте произошел раскол. Старец Аламута, что неподалеку от Казвина, не может поделить власть со старцем Алейка, доверенного негодяя которого вы только что видели перед собой. Доверенный скорпион второго прибудет завтра, и я сделаю так, что они увидят друг друга. И когда это произойдет, мне станет намного легче разговаривать с каждым из них. Хозяин Аламута будет подозревать меня в сговоре с хозяином Алейка, и наоборот. Собственная подозрительность будет теми оковами, что свяжут их по рукам и ногам.
- И они отдадут нам Мосул?
- Конечно. Хозяин Аламута будет думать, что это к невыгоде хозяина Алейка. Тот, в свою очередь, получит от меня доказательства того, что присоединение славного города к короне потомков Шади - нож острый для сидящего в Аламуте. Оба будут мне содействовать, хотя оба собирались мешать. Старец Синан через своего уродца уже пытался мне намекать, что недоволен нашими приготовлениями под Гимсом.
- И ты его не зарубил? - удивился Ширкух.
- В любом случае он посол, - развел руками султан, - а потом, это убийство все равно обернулось бы против нас. Или тебя, дорогой брат, или тебя, возлюбленный сын, рано или поздно настиг бы их кинжал.
- Даже в лагере, полном наших мерхасов? - не поверил отцу Саладин.
Тот, кряхтя, с помощью подоспевших слуг сменил позу.
- Я уже говорил, что в руках у них не только кинжалы, но и страх, а он разит быстрее острия. К тому же они имеют многочисленных союзников, которые не обязательно носят белые кафтаны с красными поясами. Каждый тайный исмаилит является их пособником. Я не поручусь даже за то, что среди моих ближайших слуг нет их скрытых союзников. Поэтому, сын мой, не обнаруживай своих намерений ни перед кем, сколь бы высоко он не стоял, и как бы ни были велики его заслуги в прошлом. Даже мой верный Камильбек остается в неведении относительно моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.
- Маймонида?
- Именно.
- Это было бы слишком, отец.
- Ничего не слишком в мире измены и в мире зла, и все недостаточно в мире добра. Когда-нибудь они будут поражены наподобие ядовитых гадин, ибо сказано в Коране: "Разве они не знали, что Аллах знает их тайну и скрытые разговоры, и, что Аллах - знающий про сокровенное". А пока им дозволено поганить землю, нам надлежит сделать так, чтобы исходящий от них вред был возможно меньше. И для этих дел сабля и лук не лучшие помощники.
- Ты мой отец, - сказал Саладин, - я знаю, что ты желаешь мне добра. Но то, что я узнал сегодня, слишком удивительно и неожиданно для меня. Мне нужно... привыкнуть.
Султан улыбнулся.
- При въезде в город, справа от ворот, ты вероятно видел лекарню, там сидит сейчас много людей с обмотанными ногами.
- Да, - сказал Ширкух, - это решт, червяк-волос.
- Правильно, червяк-волос, проклятие здешних мест, он прокусывает кожу и весь забивается под нее, чтобы вытащить его целиком - а бывает он больше локтя в длину - сначала вытаскивают кусок хвоста и наматывают на камышинку. Очень осторожно. Каждый день его вытягивают на длину ногтя, не больше, иначе он порвется и останется в теле. На ночь камышинку с намотанным волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я, на твоих глазах ухватил за кончик хвоста ядовитого ассасинского червяка. И не сердись на меня за то, что я не позволяю тебе рвануть его изо всех сил.
Принесли баранину для воинов и фрукты для правителя, он давно уже не мог есть ничего, кроме фиников и инжира. И не пил ничего, кроме козьего молока. Распластывая дымящуюся лопатку, Саладин продолжал удовлетворять попутно свое любопытство.
- Я понял все, что касается приемов врача в этом деле, а что сыграет роль камышинки, на которую ты собираешься наматывать этот двухвостый волос?
- Деньги, - сказал султан, отпивая из серебряной пиалы, - деньги, против этого оружия, судя по всему, не устояли даже горные твердыни этих фанатиков. Потому, как развиваются мои переговоры с Сеидом, они не поделили с аламутским старцем какую-то часть общих доходов. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, как золотой, но еще и пахнет золотом, я понял, что победа тут возможна. Назорейских королей эта зараза уже сгубила. И давно.
Принесли светильники, ибо солнце клонилось все ниже. Летящий пух сиял над горизонтом неестественным и, стало быть, загадочным светом.
- Скоро нам придется покинуть эту благословенную террасу, - сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе, - сейчас к нам явятся жители здешних камышей, после их укусов я раздираю свою кожу до крови.
- У нас есть еще немного времени, чтобы спокойно покончить с нашей трапезой.
Некоторое время все молча ели.
- Ты рассказывал что-то о назорейских королях, отец.
- О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Но, когда они впервые появились у нас, они вели себя по другому. Мой отец и твой дед Шади рассказывал мне, что первые крестоносцы искали боя непрерывно и вступали в него, даже если им это было невыгодно. Виданное ли дело теперь в землях, которые они называют Святыми. Шади сам потерпел поражение от них и, насколько я понял, остался в восторге от назорейской манеры сражаться. После битвы с сельджуками, также выигранной, они гнали их четыре дня. Что с ними сталось за эти годы? Не рыцари, а торгаши. Они никогда не посмеют напасть первыми, мы можем спокойно устраивать свои сирийские дела.
Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.
- Да, - улыбнулся султан, - теперь нам действительно пора под защиту полога.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ХИЖИНА
Сначала была только боль. Она заполняла все тело, помимо нее не было никаких других ощущений и даже мыслей. Как его зовут и кем ему себя считать, лежащий в темноте не знал и не мог вспомнить. Для этого нужно было хотя бы на мгновение освободить сознание от этой чудовищной, вездесущей, бесконечной и непреодолимой боли. Первое, в чем он смог отдать себе отчет, это в том, что он лежит. Но где, на чем и как долго - понять это, было за границами возможного. Потом он понял, что не слеп, хотя был не в силах рассмотреть что бы то ни было. Впрочем и не очень-то пытался, не испытывал, как ни странно, в этом нужды. Время от времени он впадал в дрему. Она никогда не доходила до состояния настоящего, глубокого сна, но, в известной степени, облегчала сосуществование с болью. Сколько дней длилось это состояние, или сколько недель, - ему было все равно. Вернее сказать, у него отсутствовало, присущее нормальному человеку, представление о времени. Душа его была также разорвана и изувечена, как и тело, она напоминала собой разбитое зеркало, не способное отразить цельный предмет.
Этот человек не ощущал себя человеком. То, что можно было бы счесть его сознанием, проступало из серого мрака небытия по частям и сохраняло в каждой своей части лишь одну человеческую особенность - способность испытывать страдание.
Несмотря на то, что граф сделал все по правилам рыцарского этикета и по продуманному заранее плану, акт передачи послания вызвал неудовольствие у остальных членов посольства. Дело в том, что ассасин, выйдя к своим дипломатическим гостям, остался стоять на едва заметной каменной терраске, не спустился на общий песок и, таким образом, оказался несколько возвышен по отношению к королевскому посланию. Граф де Плантар тоже понял это, что выразилось в бурном апоплексическом покраснении и яростном блеске глаз. Про себя он поклялся, что и это, второе унижение, тоже поставит в список долгов этому окривевшему старцу. Чем сильнее он веселится в начале торгов, тем сильнее будет кусать губы, подсчитав выручку.
Синан дочитал послание.
- Государем нашим Бодуэном IV велено нам до трех дней ждать ответа. Ты дашь нам кров в твоем замке, или нам выехать в поле? - граф по инерции произнес эту франкскую дипломатическую формулировку, но, вспомнив где находится, осекся.
- Я не дам вам крова в моем замке, ибо по нашему закону здесь могут ночевать только правоверные, пленники или рабы. Но и в поле, как ты сказал, вам выезжать не придется.
Синан свернул пергамент и засунул обратно в футляр.
- Я дам ответ на послание вашего государя прямо сейчас.
Граф сделал полшага назад, принимая более удобную позу для восприятия важного известия. Старец посмотрел в глаза графу.
- Пусть твои спутники отдохнут в этом саду, а мы с тобой пройдем туда, откуда будет хорошо виден мой ответ.
Эта фраза показалась графу не слишком внятной. Видимо мусульманин не вполне свободно владел лингва-франка. По крайней мере было понятно, что придется куда-то идти. Причем одному. Де Плантар обернулся, на мгновение, к своих спутникам. Именно на мгновение, не дай Бог они подумают, что он в замешательстве, и отправился вслед за косноязычным повелителем Алейка.
Они прошли под ветвями молодой смоковницы, оказались в неглубоком проеме, где обнаружили лестницу, уводившую куда-то вверх. В результате они оказались на крепостной стене, в той ее части, которая возвышалась над диким отвесным склоном. Внизу приглушенно двигался белый жгут реки.
От распахнувшегося перед глазами вида невольно робело дыхание. Сине-лиловые развалы и грани гор, темные, сочные полосы кедровых и сосновых лесов. Серо-синие дали в просветах нисходящего хребта, а над всем этим столкновение облачных империй, пропитанных трагическим огнем неизбежного заката.
- Нет, - услышал граф голос хозяина замка, и голос этот, на фоне потрясающих картин неба над Антиливаном, приобрел дополнительную, убедительную значительность, - нет, граф, не это я хотел вам показать. Посмотрите в ту сторону.
Де Плантар посмотрел. Стена, повторяя очертания скалы, огораживала замок. Была в ней и отрешенность и неприступность. Через каждые тридцать шагов, стоял меж зубцами неподвижный фидаин, со сложенными на груди руками.
Решив, что ему демонстрируют фортификационные достоинства замка Алейк, граф заметил:
- Нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять, - он старался говорить убежденно, но в голосе его само собой проступало сомнение. Он, некстати, вспомнил о фонтане посреди сада. В самом деле, откуда на вершине голой скалы столько свободной воды? Как брать крепость, в которой есть собственный источник, тем более такую крепость? Но усилием воли он отогнал эти мысли. Вздор! Ведь и вправду, нет на земле крепостей, которые нельзя было бы взять.
- Крепость сильна не стенами, а защитниками, - негромко произнес Синан.
- Доблесть твоих людей известна всей Палестине, - сказал граф, стараясь, чтобы его слова прозвучали иронично. Старец не мог не знать, что у его фидаинов в Святой земле, да и на всем Востоке слава отнюдь не рыцарей, а убийц, - но перед лицом христианского воинства они - горсть. Многие гордые крепости и богатые города пали при виде креста, не пришло ли и твое время, повелитель Алейка?
Синан ответил не сразу. Он медленно пошел вдоль крепостной стены к угловому выступу. Посол невольно последовал за ним, продолжая развивать свою мысль.
- Сила сарацина в его гибкости и ловкости, но в них же и его слабость. Ибо гибкий не упорен, ловкий - нерешителен. Христианский рыцарь не только лишь гора железа, но и гора доблести и духа. Сравни хотя бы наше оружие. Меч рыцаря прям и победоносен, сабля сарацина изогнута и лукава.
Владетель Алейка добрался наконец до нужного ему места. Треугольный выступ слегка возвышался над остальной стеной, и стоящий на нем был отлично виден всем фидаинам, охраняющим эту часть крепости.
- Мне приходилось слышать подобные речи, граф. Поверь, мне есть что ответить, но я не стану утомлять тебя рассуждениями. У меня есть доказательства другого рода. Ибо сказано: "Услышанное входит в уши, увиденное входит в сердце".
С этими словами он обернулся к стоявшему в тридцати шагах фидаину и провел обеими ладонями по лицу, как будто совершил омовение. Юноша, не раздумывая ни одной секунды, прыгнул с крепостной стены вниз.
Посол молчал, по выражению его лица трудно еще было сказать, насколько он впечатлен. Синан повторил опыт, и второй воин в белом тюрбане бесшумно заскользил вниз. Потом третий, четвертый. Ни один не колебался, более того, все выполняли приказание кинуться в бездну с видимой охотой.
Закончив демонстрацию Синан, не говоря ни слова, направился в сторону коридора, который вел со стены в сад с фонтаном. Граф де Плантар не сразу смог оторвать свои железные сапоги от гранита, и не потому, что они стали вдруг слишком тяжелы. Его руки сами собой сложились и потянулись к лицу, повторяя движение Старца Горы. И тотчас он, опомнившись, их опустил, вспомнив о том, что следует вслед за этим движением. Но, конечно, он зря волновался. Фидаины этого замка подчинялись приказаниям только одного человека.
Когда граф спустился в сад, Синан ждал его, держа в руках клетку с голубями.
- То, что ты видел, это все, что я хотел ответить твоему королю. Возьми этих птиц. И впредь, прежде чем войти на мои земли, пошли одну из них, иначе будешь убит по дороге.
Вскоре вслед за этим, наблюдая с башни, как пышно-тяжеловесное посольство покидает по цепному подъемному мосту замок Алейк, Синан сказал замершему рядом евнуху Сеиду:
- Будем надеяться, что франки понятливы хотя бы вполовину того, как неотесанны. Мне показалось, что я слышал, как скрипят мозги этого рыжеусого варвара, когда он размышлял над тем, что я ему показал.
- Если он сам не сумел оценить увиденное, то будем надеяться, что он хотя бы как следует расскажет об увиденном своему королю.
Посольство скрылось из глаз. Почти стемнело. Собираясь покинуть башню, Синан как бы невзначай спросил:
- Послушай, мне показалось, или на самом деле там, на стене, среди прочих, стоял наш удачливый Исмаил?
- Ты не ошибся, повелитель.
- Он был лучшим среди моих слуг. Силен, ловок, и, главное, умен. И теперь он там, на дне этой мокрой пропасти...
- Позволю не согласиться, о повелитель. Удачливый Исмаил в раю, среди гурий, как и всякий, умерший по приказу Старца горы.
- Хвала Аллаху.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЗА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ
Водная гладь пруда была усыпана крупными лепестками царского жасмина. В лучах клонящегося уже солнца посверкивали легкие пушинки - это "линяет" нильский лотос. Легкой, едва заметной кисеей была сейчас накрыта вся дельта. Осень.
Именно осенью, навещал свои египетские владения султан Аюб. Летняя жара здешних мест была непереносима для его старческого организма. Не нравилась ему и здешняя сырость. Выросший в горах южной Каппадокии, он скучал и страдал среди плоских водных пространств, туч мошкары и затхлых камышовых теснин. Только в середине октября воздух просветлялся и очищался от малярийной одури, и даже на островах дельты можно было вздохнуть полной грудью.
Султан Аюб лежал на широкой террасе, покрытой коврами, за его спиной высились два суданских негра с широкими опахалами из перьев птицы галаиз. Ступенькой ниже примостился писец. Он не решался смотреть в сторону своего господина, но вместе с тем умудрялся следить за ним, готовый предупредить любое его желание.
Дворец дель-Арсу, который выбрал для своего отдыха султан, построили еще во времена Птолемеев, так, по крайней мере, утверждали местные александрийские книжники. Кажется, они хотели произвести впечатление на султана. Но для истового, правоверного мусульманина все, что происходило до рождения Пророка представлялось ничем иным, как сказкой. И Рустам, и Искендер двурогий существовали в ней на равных правах. Птолемеи же, равно как и еще более древние правители, были ничем иным, как бледными и все более бледнеющими тенями.
Из-за колоннады за спиной султана появился мягко ступающий человек в парчовом халате и, склонившись к уху повелителя передней Азии, доложил, что прибыли во дворец наследник престола принц Саладин и брат султана Ширкух. По выражению глаз господина, Камильбек, глава телохранителей, понял, что ему делать.
Султан удобнее устроился на подушках, он чувствовал, что волнуется. Это еще отчего бы? Ведь записано: всякий человек есть благодать Аллаха тебе, сердце твое да возрадуется всякому, кто встретится на пути. Отчего же тогда сердце правителя начинает возбужденно биться при виде одного из подданных, хотя бы это и был его родной сын? Не есть ли в этом зачаток несправедливости и старческой слепоты?
Нет, подумал с облегчением и даже удовлетворением султан, когда принц Саладин предстал перед ним. Принц был достоин тех отцовских чувств, которые возбуждал. Он уже достиг зрелых лет для командования войском, и подходят годы, когда он созреет для управления страной. В облике его чувствовалась кровь матери-горянки - черные волосы, орлиный взгляд. Он был не слишком, не ослепительно красив, но статен, и обещал стать могучим. Первый пламень юношества уже слетел с него, и, хотя было заметно, что он человек действия, а не рассуждения, скорее можно было сказать, что он решителен, чем горяч, настойчив, но не агрессивен.
Старый вояка Ширкух тоже имел внушительный вид, и по праву носил прозвище "меч династии". Он был учителем принца в ратных делах. Правда, в недалеком будущем, слава его несомненно должна была померкнуть в лучах того величия, что обещал достигнуть племянник. И будь Ширкух хоть немного интриганом и завистником, у него были бы все основания что-нибудь замыслить против своего слишком великолепного и удачливого родственника.
Гости расположились на коврах подле султана, слуги им заботливо подоткнули под бока маленькие атласные подушки.
Они уже встречались все вместе после похода дяди и племянника в Йемен. Все, что нужно и интересно было рассказать о подвигах того и другого, было уже рассказано, и поэтому некоторое время все возлежали молча. Султан смотрел своими черными, не потерявшими до старости свою силу и зоркость глазами, на полет папирусового пуха в медленно меркнущем воздухе, и думал о текучей природе времени. Когда-то его отец, султан Шади, позвал его к себе, веселого и сильного принца Аюба, и спокойно сообщил, что настало ему, Шади, время уходить. И, стало быть, пришло время по совести и закону распорядиться остающейся в этом мире властью. Ибо ни одна ее крупица не могла быть перенесена в небесные угодья Аллаха. Это было так недавно. Султан не жалел о том, что время протекло так быстро, хотя при взгляде на летящий пух ныла какая-то паутинка в сердце. Аюб жалел о том, что не запомнил тогда дословно речь отца, он был бы сейчас избавлен от мучительной работы по выдумыванию собственных слов. Даже смысл жизни одного, самого ничтожного человека, невозможно втиснуть в рамку короткого изречения, а смысл царствования?
Султан вздохнул и начал говорить:
- Саладин, когда ты взошел на эту террасу, я предавался размышлениям. И размышлял я о тебе. Ты достиг зрелых лет для командования войском, и твой дядя неоднократно подтверждал это. Ширкух согласно наклонил голову.
- Теперь приближаются годы, когда ты созреешь для царствования.
Аюб замолчал, над террасой нависла тишина, замерли даже опахала в руках негров. Даже крики нильских корабельщиков, доносившиеся с речной излучины, застыли в воздухе.
- Давно я уже думаю, что тебе сказать в напутствие. Какую открыть тебе тайну. Ведь, кажется, она должна быть у каждого, кто правил.
Султан опять помолчал, выстраивая свои мысли.
- Ты все знаешь о наших землях, ибо исходил их вдоль и поперек. Ты все знаешь о наших воинах и они, слава Аллаху, готовы идти за тобою хоть в горы, хоть в море. Казну тебе откроют и покажут после моей смерти. Друзья твои известны тебе с детства. На тех, кто не предавал тебя никогда, ты можешь положиться всегда. Так говорил твой дед. Так вот, я подумал, что окажу тебе наилучшую услугу, если познакомлю тебя с твоими самыми сильными и хитрыми врагами.
Принц слушал отца, опустив голову, как бы рассматривая узор, вышитый на подушке. При последних словах он поднял глаза и в них мелькнуло удивление.
- Именно так, ты не ослышался, Саладин. И если удивляешься, то удивляешься напрасно. Кроме того, ты напрасно думаешь, что тебе отлично известно то, о чем я собираюсь с тобой говорить. Признайся, ведь ты подумал о франках-назореях.
Принц кивнул.
- Клянусь знаменем пророка, мне трудно представить, что у правоверного мусульманина могут быть более злые и более хитрые враги.
- У простого правоверного, возможно, да. Но ты будешь главой правоверных мусульман, и ты должен знать, что опаснее всех не тот, кто с мечом выходит против тебя в чистом поле, и даже не тот, кто с мешком золота подкрадывается к твоему войску, чтобы его подкупить.
- Но кто же тогда?!
Ширкух, человек от природы простоватый, лишь вертел головой от брата к племяннику, пытаясь понять, о чем идет речь. Он был озадачен еще больше принца.
Султан ничего не ответил. Он сделал знак рукой, и через несколько мгновений на террасе появился еще один человек. Одет он был просто, в белое бедуинское платье, на лице его блуждало мягкое, полублаженное выражение. Короткое тело было согнуто в полупоклоне. Он, повинуясь жесту султана, занял место, на котором ранее сидел отосланный писец. Саладин отметил, что при этом разговоре отец не желает иметь никаких свидетелей, отсылая писца, он ему просто-напросто спасал жизнь, которой его пришлось бы лишить для сохранения тайны.
Аюб не сразу заговорил со сладколиким гостем, давая брату и сыну рассмотреть его как следует.
- Познакомься, Сеид-Ага, с моим сыном, принцем Саладином, и моим братом Ширкухом, лучшим полководцем Востока и Юга.
Гость охотно поклонился, молитвенно сложив руки на груди. Принц увидел, что на руках его нет мизинцев. Так, при дворе сельджукских эмиров метили евнухов. Саладин не любил уродцев, волна инстинктивного отвращения поднялась у него в груди.
- Слава о подвигах вашего брата и принца разнеслась во всех землях, осененных зеленым знаменем.
Султан не дал ему возможности развить льстивую мысль и сказал:
- А это Сеид-Ага, доверенное лицо владетеля замка Алейк в горах Антиливана.
- И еще замков Кадмус, Массиат, Гулис, - кланяясь, добавил гость.
- Так это ассасин! - вполголоса воскликнул непосредственный Ширкух.
Сеид-Ага бросил в его сторону быстрый, оценивающий взгляд, потом снова обернулся к султану.
- Ты позвал меня, повелитель Египта, я здесь и готов внимать тебе.
Султан отложил аметистовые четки, которыми были заняты его пальцы все это время, и стал разминать суставы.
- У меня нет к тебе долгого разговора, Сеид-Ага. Я просто хотел тебе сообщить, что завтра мой сын отбывает к армии, что стоит подле Гимса, и пойдет на Мосул и, наконец, да поможет ему Аллах, возьмет его.
На лице Ширкуха и принца застыло совершеннейшее смятение. Выдать самые сокровенные тайны банде горных убийц! Ассасин, в свою очередь, был ничуть не смущен этой откровенностью султана. Скорее наоборот.
- Да будет, наконец, разрушено и это гнездилище аббасидов! - в порыве некоего вдохновения произнес он.
- Оставим пока вопросы веры, - сухо прервал его султан и нахмурился.
- Да, да, - охотно согласился гость, - я хотел сказать другое. Если уподобить твое царство короне, то Мосул может стать одним из лучших алмазов в ней. Другое дело, что алмазы нынче падают в цене, - добавил он, понизив голос.
Аюб помолчал некоторое время, а потом с видимой неохотой сказал:
- Я еще не решил, как это объяснить эмиру дейлемитов. Я скажу тебе об этом завтра.
Сеид-ага мгновенно засобирался, не прибегая к обычным в таких случаях церемониям. Когда его увели в колоннаду, сын султана тут же выразил свое удивление тем, что его отец, всегда учивший его - благородство превыше всего, свел дружбу с этой шайкой бешеных собак, для которых нет ничего святого.
Султан не стал возражать сразу, не стал оправдываться, хотя все, что говорил сын, было правдой.
- Я воспитывал из тебя воина, теперь начинаю воспитывать из тебя государя, - сказал он. - Я не говорил, что править - это приятное занятие, вроде изюбровой охоты. О мерзостях этой секты я знаю не меньше тебя, я знаю о них такое, от чего у правоверного мусульманина встанут волосы на голове. Но, поскольку я не могу их победить, я вынужден с ними договариваться.
- У нас сорок тысяч всадников в Сирии! - воскликнул принц.
- Да, - подтвердил Ширкух.
- Даже если я брошу их всех против ассасинских замков, понадобятся годы, чтобы выпотрошить эти орлиные гнезда. А в это время персы и назореи будут спокойно наблюдать за развитием событий и готовить осуществление своих замыслов. Нельзя быть таким наивным, сын мой.
- Но я...
- Но ты еще не дослушал. Ты ведь знаешь, что ассасины не воюют в чистом поле, они сражаются при помощи кинжала и страха, который вызывает этот кинжал. Многие сельджукские султаны рассуждали также, как ты. Они поднимали свою армию, но не успевали даже приблизиться к стенам ассасинских замков, их всегда настигал золоченый кинжал, или яд, или стрела.
- Это я знаю, - вздохнул Саладин.
- В прежние времена бороться с ними было невозможно. Но даже гранитная скала под воздействием времени дает трещину, что же говорить о созданном людьми? Несколько лет назад в секте произошел раскол. Старец Аламута, что неподалеку от Казвина, не может поделить власть со старцем Алейка, доверенного негодяя которого вы только что видели перед собой. Доверенный скорпион второго прибудет завтра, и я сделаю так, что они увидят друг друга. И когда это произойдет, мне станет намного легче разговаривать с каждым из них. Хозяин Аламута будет подозревать меня в сговоре с хозяином Алейка, и наоборот. Собственная подозрительность будет теми оковами, что свяжут их по рукам и ногам.
- И они отдадут нам Мосул?
- Конечно. Хозяин Аламута будет думать, что это к невыгоде хозяина Алейка. Тот, в свою очередь, получит от меня доказательства того, что присоединение славного города к короне потомков Шади - нож острый для сидящего в Аламуте. Оба будут мне содействовать, хотя оба собирались мешать. Старец Синан через своего уродца уже пытался мне намекать, что недоволен нашими приготовлениями под Гимсом.
- И ты его не зарубил? - удивился Ширкух.
- В любом случае он посол, - развел руками султан, - а потом, это убийство все равно обернулось бы против нас. Или тебя, дорогой брат, или тебя, возлюбленный сын, рано или поздно настиг бы их кинжал.
- Даже в лагере, полном наших мерхасов? - не поверил отцу Саладин.
Тот, кряхтя, с помощью подоспевших слуг сменил позу.
- Я уже говорил, что в руках у них не только кинжалы, но и страх, а он разит быстрее острия. К тому же они имеют многочисленных союзников, которые не обязательно носят белые кафтаны с красными поясами. Каждый тайный исмаилит является их пособником. Я не поручусь даже за то, что среди моих ближайших слуг нет их скрытых союзников. Поэтому, сын мой, не обнаруживай своих намерений ни перед кем, сколь бы высоко он не стоял, и как бы ни были велики его заслуги в прошлом. Даже мой верный Камильбек остается в неведении относительно моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.
- Маймонида?
- Именно.
- Это было бы слишком, отец.
- Ничего не слишком в мире измены и в мире зла, и все недостаточно в мире добра. Когда-нибудь они будут поражены наподобие ядовитых гадин, ибо сказано в Коране: "Разве они не знали, что Аллах знает их тайну и скрытые разговоры, и, что Аллах - знающий про сокровенное". А пока им дозволено поганить землю, нам надлежит сделать так, чтобы исходящий от них вред был возможно меньше. И для этих дел сабля и лук не лучшие помощники.
- Ты мой отец, - сказал Саладин, - я знаю, что ты желаешь мне добра. Но то, что я узнал сегодня, слишком удивительно и неожиданно для меня. Мне нужно... привыкнуть.
Султан улыбнулся.
- При въезде в город, справа от ворот, ты вероятно видел лекарню, там сидит сейчас много людей с обмотанными ногами.
- Да, - сказал Ширкух, - это решт, червяк-волос.
- Правильно, червяк-волос, проклятие здешних мест, он прокусывает кожу и весь забивается под нее, чтобы вытащить его целиком - а бывает он больше локтя в длину - сначала вытаскивают кусок хвоста и наматывают на камышинку. Очень осторожно. Каждый день его вытягивают на длину ногтя, не больше, иначе он порвется и останется в теле. На ночь камышинку с намотанным волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я, на твоих глазах ухватил за кончик хвоста ядовитого ассасинского червяка. И не сердись на меня за то, что я не позволяю тебе рвануть его изо всех сил.
Принесли баранину для воинов и фрукты для правителя, он давно уже не мог есть ничего, кроме фиников и инжира. И не пил ничего, кроме козьего молока. Распластывая дымящуюся лопатку, Саладин продолжал удовлетворять попутно свое любопытство.
- Я понял все, что касается приемов врача в этом деле, а что сыграет роль камышинки, на которую ты собираешься наматывать этот двухвостый волос?
- Деньги, - сказал султан, отпивая из серебряной пиалы, - деньги, против этого оружия, судя по всему, не устояли даже горные твердыни этих фанатиков. Потому, как развиваются мои переговоры с Сеидом, они не поделили с аламутским старцем какую-то часть общих доходов. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, как золотой, но еще и пахнет золотом, я понял, что победа тут возможна. Назорейских королей эта зараза уже сгубила. И давно.
Принесли светильники, ибо солнце клонилось все ниже. Летящий пух сиял над горизонтом неестественным и, стало быть, загадочным светом.
- Скоро нам придется покинуть эту благословенную террасу, - сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе, - сейчас к нам явятся жители здешних камышей, после их укусов я раздираю свою кожу до крови.
- У нас есть еще немного времени, чтобы спокойно покончить с нашей трапезой.
Некоторое время все молча ели.
- Ты рассказывал что-то о назорейских королях, отец.
- О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Но, когда они впервые появились у нас, они вели себя по другому. Мой отец и твой дед Шади рассказывал мне, что первые крестоносцы искали боя непрерывно и вступали в него, даже если им это было невыгодно. Виданное ли дело теперь в землях, которые они называют Святыми. Шади сам потерпел поражение от них и, насколько я понял, остался в восторге от назорейской манеры сражаться. После битвы с сельджуками, также выигранной, они гнали их четыре дня. Что с ними сталось за эти годы? Не рыцари, а торгаши. Они никогда не посмеют напасть первыми, мы можем спокойно устраивать свои сирийские дела.
Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.
- Да, - улыбнулся султан, - теперь нам действительно пора под защиту полога.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ХИЖИНА
Сначала была только боль. Она заполняла все тело, помимо нее не было никаких других ощущений и даже мыслей. Как его зовут и кем ему себя считать, лежащий в темноте не знал и не мог вспомнить. Для этого нужно было хотя бы на мгновение освободить сознание от этой чудовищной, вездесущей, бесконечной и непреодолимой боли. Первое, в чем он смог отдать себе отчет, это в том, что он лежит. Но где, на чем и как долго - понять это, было за границами возможного. Потом он понял, что не слеп, хотя был не в силах рассмотреть что бы то ни было. Впрочем и не очень-то пытался, не испытывал, как ни странно, в этом нужды. Время от времени он впадал в дрему. Она никогда не доходила до состояния настоящего, глубокого сна, но, в известной степени, облегчала сосуществование с болью. Сколько дней длилось это состояние, или сколько недель, - ему было все равно. Вернее сказать, у него отсутствовало, присущее нормальному человеку, представление о времени. Душа его была также разорвана и изувечена, как и тело, она напоминала собой разбитое зеркало, не способное отразить цельный предмет.
Этот человек не ощущал себя человеком. То, что можно было бы счесть его сознанием, проступало из серого мрака небытия по частям и сохраняло в каждой своей части лишь одну человеческую особенность - способность испытывать страдание.