Стампас Октавиан. Цитадель (Тамплиеры - 3)

   Вдруг откуда-то прилетел огромный булыжник и попал в переднюю лапу псу, стоявшему посередине, вожаку, вслед за этим в распадочек, где и разворачивалась эта драматическая сцена, с угрожающим воплем сверзился какой-то человек. В руках у него был обнаженный меч. Это вторжение в корне изменило расстановку сил. Собаки видимо имели представление о том, что такое обнаженный меч и предпочли, ворча, удалиться. Спаситель схватил священника за рукав и потащил за собою в другую сторону.
   - Пойдемте скорей, пойдемте, эти твари могут еще вернуться, их здесь множество.
   Отец Марк дал себя спасти окончательно.
   - Я ловил рыбу, вон там на камнях возле ручья, вдруг вижу... раньше они больше жались к бойне, теперь разгуливают по всей округе.
   - Как тебя зовут?
   - Анжет.
   - Ты спас мне жизнь.
   Юноша смущенно опустил голову. Он был одет как оруженосец латинского рыцаря и вел себя соответственно. Когда, в знак признательности, отец Марк предложил ему золотую монету, он отказался, разве только не с негодованием и сказал, что его господин очень бы не одобрил, когда бы его оруженосец взял деньги за совершение доброго дела.
   - Спасибо тебе, - улыбнулся спасенный, - когда-нибудь я тебе отплачу.
   Дом, где остановился шевалье де Труа, отец Марк отыскал легко, но войти не поспешил, наоборот, вернулся на рыночную площадь и начал обходить лавки, окаймлявшие ее. Долго не было понятно, действительно ли он что-то ищет, или просто убивает время. Наконец он добрался до лавки оружейника. Обменявшись приличествующими случаю приветствиями с хозяином, он особое внимание уделил стене, увешанной кинжалами. Хозяин лавки, седой толстяк, эльзасец, сразу почувствовал, что имеет дело со знатоком. Он завел с гостем учтивую беседу. Он очень хотел угодить этому покупателю, но оказалось, что это не так просто.
   - Вот, - с воодушевлением говорил хозяин, взвешивая в руках очередной кинжал, - настоящая толедская работа. Говорят, что их закаляют там не в уксусе, а прямо в бычьей крови.
   Чтобы не обидеть хозяина, отец Марк тоже подержал в руках толедское произведение.
   - Да, возможно и в крови, но от этого металл быстрее ржавеет. И потом, это не столько кинжал, сколько небольшой меч, согласитесь, любезный.
   - Что верно, то верно, - принужден был согласиться эльзасец, но тогда вам, уважаемый, вряд ли что-нибудь подойдет из работ европейских мастеров. В изготовлении оружия такого рода всегда непревзойденными специалистами были восточные народы. Недаром говорится, что меч, это продолжение чести, а кинжал продолжение хитрости.
   Отец Марк улыбнулся.
   - Не могу с вами не согласиться.
   - Тогда взгляните на этот эламский нож, работы очень старинной, но лезвие до сих пор - зеркало.
   - Если бы я был прекрасною дамой, я не преминул бы приобрести такое необычное зеркало.
   Хозяин потупился, откровенный намек гостя на свою внешность его смутил.
   - А потом такие ножи любят ночные разбойники, один вид такого лезвия заставляет путника вынимать кошелек из кармана. А я, надеюсь, не похож на рыцаря неблагородной наживы.
   Седовласый торговец учтивым полупоклоном ответил на это замечание. В те времена привередливость была прежде всего признаком хорошего тона.
   - Рискну предложить столь искушенному покупателю обыкновенный сельджукский рисант, он не отличается богатством убранства...
   - И поделом, ибо как правило, выполняет грязную, неблагородную работу вспарывает брюхо барана, или перерезает горло христианина, верно?
   - Воистину так! - кивнул хозяин, - но тогда... вкус господина столь изыскан, что я затрудняюсь что либо предложить.
   - Не расстраивайтесь, - сказал отец Марк, - я ничего не куплю у вас не потому, что у вас нечего выбрать, лавка ваша одна из лучших, что мне приходилось видеть, а потому, что мне нужно нечто такое, чего может быть и нет в подлунном мире.
   Глаза хозяина округлились.
   - Может быть, - заговорил он неуверенно, - вам посетить лавки других оружейников? Правда, клянусь крестными муками Спасителя, они утешат вас не больше моего. И если у вас действительно есть нужда в оружии такого рода, вы все равно вернетесь ко мне.
   - Нужда в оружии у меня есть, - сказал отец Марк. Кинжал, скрывавшийся у него под одеждой, никак не годился для задуманного им дела.
   Оружейник оказался прав, отец Марк побывал еще в нескольких заведениях, торгующих оружием, зашел также и к старьевщику, но в конце концов вернулся к седому эльзасцу, где, после некоторых раздумий, купил небольшой хорасанский кривой кинжал, долго прилаживал его, вздыхая, к ладони.
   - Придется остановиться на нем.
   Когда отец Марк вошел в жилище шевалье де Труа, тот пребывал в состоянии полнейшего отчаяния, он уже почти смирился с горестной мыслью, что "спаситель" его не явится. Юноша кинулся к нему обниматься, так был обрадован.
   - Ну?! - спросил он с надеждой, когда отец Марк снял свой башлык.
   - Вы хотите спросить меня, не придумал ли я, как помочь, сын мой?
   - Конечно! Именно! А вы так говорите, как будто... Вы совершенно спокойны?!
   - Хотя бы один из нас должен сохранять равновесие духа, во имя достижения цели.
   - Хорошо, хорошо. Я согласился вам ввериться и готов слушаться впредь.
   Отец Марк огляделся.
   - Где тут у вас можно писать?
   - Вот стол, вот, - юноша кинулся в угол большой комнаты со сводчатым потолком и плетеными решетками на окнах. Там в углу действительно стоял небольшой стол изящной византийской работы. На нем высилась большая, толщиной в руку свеча в дорогом, заплывшем воском, подсвечнике. Шевалье присоединил к первой свече другую, с подоконника.
   - Теперь будет посветлее. Садитесь, святой отец, садитесь, пишите.
   Отец Марк покачал головой.
   - Писать придется вам.
   - Мне? Писать?!
   - Да.
   Руки юноши тряслись, в глазах было удивление и ужас. Совсем уж он не думал, что ему придется сегодня вечером этим заниматься, совсем.
   - Ну, писать, так писать. Только у меня нет, кажется, чернил, - де Труа кинулся к сундуку, стоявшему у двери. Откинул выпуклую крышку, достал квадратную бронзовую чернильницу.
   - Нет, представьте, есть.
   - Захватите и перья.
   Юноша достал из сундука целую связку больших, великолепно очиненных перьев.
   - Садитесь, садитесь сюда, к столу, - отец Марк придвинул к освещенному столу грубый табурет.
   Де Труа уселся, распрямил перед собой лист пергамента, повернул голову к стоящему за спиной духовнику.
   - Я не писал Розамунде уже два дня.
   Отец Марк положил ему руку на плечо.
   - Вы и сейчас будете писать не ей.
   - Святой отец...
   - Покажите мне сначала извещение орденского капитула, где оно у вас?
   - Ах, да, - юноша вскочил с места и снова кинулся к своему сундуку.
   От его решительных передвижений пламя свечи дергалось как сумасшедшее, по стенам плясали тени.
   - Вот оно.
   Отец Марк быстро пробежал текст. Внизу красовалась киноварного цвета печать с отчетливо видимым рисунком - два всадника на одном коне.
   - Прекрасно, пока отложите этот документ. Он не понадобится вам.
   - Уже отложил.
   - Вы еще говорили о деньгах. Могу поклясться священными мощами св. Никодима, вы так и не удосужились проверить, сколько именно вам прислано. Таковы все истинно влюбленные.
   У шевалье де Труа был обалдевший вид. Рот исказился в неуверенной улыбке.
   - Вы правы, святой отец. Так вы думаете нужно э-э, пересчитать?
   - Это займет, думаю, немного времени. Нам же надо знать, какие средства у нас в запасе. Деньги могут сыграть немаловажную роль в задуманной мною комбинации.
   - А-а, - в глазах юноши блеснуло понимание. Он подбежал к своему ложу и, сорвав голову с одной из прикроватных статуй, заглянул внутрь.
   - Они здесь.
   - Прекрасно.
   - Пересчитать легко, здесь четыре кошеля, в каждом по две тысячи флоринов. С печатью марсельского банковского дома.
   - Слава богу. Тогда мы не будем отвлекаться от основного дела. Садитесь к столу.
   Юноша передвигался по комнате, повинуясь любой команде говорившего, он был даже рад тому, что над ним воцарилась чужая воля и он избавлен от необходимости принимать какие бы то ни было решения. Он был счастлив, ибо был убежден, что находится на пути к спасению.
   Усевшись снова на табурет, он заново расправил лист, придавил один его край тяжелой чернильницей, вытащил одно перо из связки.
   Отец Марк осторожно отогнул полу кафтана и достал из-за пояса только что купленный кинжал. Де Труа резко обернулся к нему и увидел блеснувшее лезвие. Отец Марк опередил его вопрос.
   - Дайте мне ваше перо, сын мой, его надо как следует очинить.
   Через несколько мгновений перо снова было в руках рыцаря.
   - Что же мне писать.
   - Там знают вашу руку?
   - Вероятно. Я несколько раз отправлял им разные послания, раза три-четыре.
   - Понятно, - отец Марк острием кинжала почесал переносицу.
   - Первый пункт моего плана состоит в том, чтобы отложить ваш отъезд в Иерусалим. Согласитесь, трудно воссоединиться с возлюбленной покидая ее.
   - Каким образом мне это сделать? Не уехать?
   - Для этого вы и сели за этот стол. Пишите, что поражены тяжелой лихорадкой, покрывшей нарывами все ваше тело, в силу этого вы не можете двинуться с места без риска, смертельного риска для вашей жизни. Чувствуя же свою вину за нарушение планов капитула, высокого капитула столь достославного ордена, вы считаете своим долгом увеличить вступительный взнос - сколько они с вас требовали?
   - Две с половиной тысячи флоринов.
   - Увеличить взнос с двух с половиной тысяч флоринов, до четырех. Напишите еще, что присовокупляете к сказанному просьбу дать вам возможность долечиться и привести себя в состояние, достойное того, в коем, по уставу достославного ордена, и должен пребывать рыцарь, ищущий приема в число полноправных членов. Написали?
   - Да. Сколько просить мне времени для отсрочки, святой отец? повернулся снова к отцу Марку рыцарь.
   - Нисколько.
   - Не понимаю.
   - Не указывайте никакого конкретного срока, сын мой, чтобы не связывать себя новыми обещаниями, тоже, может быть, невыполнимыми. Если господь приведет вам явиться в чертоги орденские, вы явитесь не как нарушитель рыцарского слова, вновь просящий о снисхождении, а как преодолевший жестокую болезнь. Если же вы не явитесь вообще, то четыре тысячи вас, мне кажется, достойно заменят. Понятно?
   Лицо шевалье де Труа сияло неподдельным счастьем. И восхищением. Он был поражен необыкновенным умом своего духовника - какой он придумал отличный выход из безвыходного положения.
   - Я спасен, - прошептал рыцарь, - но я не думал, что все так просто.
   - На самом деле все еще проще, чем вам кажется сын мой, - сказал отец Марк.
   - Вы все время говорите загадками.
   - Вы поставили подпись?
   - Я спасен, спасен, - восхищенно шептал шевалье.
   - Подпишитесь.
   - Пожалуйста.
   - А теперь я поставлю печать, - с этими словами отец Марк вонзил по самую рукоятку кинжал в основание черепа лангедокского рыцаря шевалье де Труа. Он умер мгновенно, даже не дернувшись, только с кончика пера на краешек письма упала капля чернил.
   Отец Марк протянул было руку к письму, но заметил, что пламя свечей, стоящих на столе, колебнулось. Кто-то бесшумно вошел в комнату. Интересно, видел ли он что произошло, или просто застал мирную сцену - шевалье пишет, сидя за столом, а его гость стоит у него за спиной, наблюдая?
   Отец Марк осторожно обернулся, придерживая бедром тело де Труа, готовое рухнуть на спину с табурета. Обернулся готовый ко всему.
   - Что ты здесь делаешь? - спросил он глухо у своего недавнего спасителя. Анжет стоял, широко раздвинув ноги и широко раскрыв глаза.
   - Что ты здесь делаешь? - повторил свой вопрос отец Марк, но теперь значительно более властным тоном.
   - Господин! - тихо позвал оруженосец глядя мимо человека с мозаичным лицом. Позвал и сделал шаг вперед и чуть влево, пытаясь увидеть, что происходит с шевалье, сидящим за спиною этого странного типа.
   - Господин! - снова негромко и призывно пропел юноша, делая еще один шаг, опять немного вперед и немного влево. В глубине души он уже понял, что произошло нечто ужасное, но это знание пока еще не всплыло в область рассудка и отражалось в светлых глазах юноши каким-то сумасшедшим блеском.
   - Господин! - теперь уже почти проныл он.
   Отец Марк внимательно наблюдал за этим замедленным передвижением. Ему было совершенно ясно, что мальчишка обо всем догадался, и рука его уже автоматически тянется к рукояти меча при помощи которого он спас у боен убийцу своего господина. Еще мгновение - и он завопит, заорет, воззовет... Вполне возможно, что его услышат, прибегут... И вот в тот момент, когда оруженосец уже до половины вытянул из ножен свое оружие, и рот его стал приоткрываться в преддверии настоящего крика, бывший ассасин, одним, почти неуловимым движением вырвал кинжал из затылка господина и воткнул его в горло слуги.
   Он даже успел отскочить в сторону, чтобы струя крови, хлынувшая из головы де Труа, не испачкала ему одежду.
   Оба тела рухнули на пол одновременно, издав один звук.
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   ТРИ ДОЛЖНИКА
   Несмотря на то, что ветер посвежел, принцесса категорически отказалась спуститься в каюту. Над кормовой приподнятой частью королевской галеры было натянуто плотное полотнище, призванное защитить нежную кожу принцессы Изабеллы от солнца. Защита эта распространялась также и на нескольких дам и рыцарей, составлявших свиту принцессы. Внизу, за резным бордюром из красного дерева, сидели по шестеро в ряд рабы-галерники. Трое на каждое весло. На носу судна стоял на металлическом треножнике большой барабан, в который неторопливо, но ритмично стучал большими колотушками рослый седой негр. Подчиняясь ритму ударов, рабы ворочали весла, продвигая корабль по поверхности вод к виднеющейся уже невдалеке Яффе. Барабанщик был так искусен, что действие гребцов никак не ощущалось на возвышенной палубе и казалось, что "Король Иерусалимский" скользит по зеленоватым водам.
   Утром, едва встав ото сна, Изабелла решила развлечь себя морской прогулкой. Она была человеком живым и порывистым, временами размеренная, даже в своем разнообразии, жизнь ее импровизированного двора становилась ей в тягость. Будь она мужчиной, то могла бы потешиться охотой или обжорством вкупе с пьянством, чем, собственно, и занималось большинство мужчин прибившихся к ее свите. Она терпела это чавкающее краснолицее окружение, ибо оно своим присутствием придавало ей весу и было бы кстати при возможном появлении Гюи Лузиньяна. Он бы, несомненно, обратил внимание на то, что писала ему не юная авантюристка и не истеричка с больным воображением, что и в самом деле изрядное число рыцарей и даже некоторые владетели считают ее вполне вероятной претенденткой на престол.
   С некоторых пор терпеть шумную, однообразно и, по большей части, тупо развлекающуюся толпу вокруг себя ей стало намного труднее. И, как ни досадно, пришлось перемену настроения связать с этим бретером, с этим скандальным типом Рено Шатильонским. Она с самого начала, с первого их разговора, была убеждена, что он подослан к ней с целью вскружить ей голову и, стало быть, сделать зависимой от чьей-то воли. Легко видеть, что еще весьма молоденькая девушка правильно разобралась в ситуации, и не она была виновата в том, что дело развивалось, игнорируя ее расчеты и предосторожности. Причиною было нелогичное поведение подосланного.
   Рено Шатильонский не мог отказаться от приезда в Яффу, не мог не явиться ко двору принцессы: он знал, что за ним наблюдает не одна пара глаз. Но никто не мог его заставить вкладывать душу в исполнение навязанной ему роли. Он все делал спустя рукава, небрежно, кое-как. Откуда ему было знать, что именно это от него и требовалось. Будь Изабелла немного поглупее, разбирайся она в людях чуть меньше, она бы просто не обратила внимания на мимолетный визит иерусалимского гостя и он бы навсегда затерялся в самых задних рядах ее свиты, ибо сам ни за что не стал бы пробовать пробраться в ряды первые. Проникнув в суть его предназначения при своей особе, она начала сразу же возводить мощные оборонительные сооружения на тех направлениях, по которым он должен был бы, по совету своих тайных хозяев, ее атаковать. Изабелла готова была к блеску его остроумия и к сладким рифмам его канцон и сирвент, и даже к суррогатам набожности. Она готова была спокойно встретить первое, холодно второе и насмешливо третье. Она прямо-таки изнывала от нетерпения схлестнуться с таким серьезным противником. Но он не пожелал даже явиться на поле боя и этим сделал большой шаг к своей победе. И бесполезные оборонительные громады рухнули, погребая под собою ее душевное спокойствие. Может быть она ошиблась и он совсем не подослан? Именно с этого вопроса и началось ее поражение. Нет, нет, нет, говорила она себе - такая акула как граф Рено, не станет долго томиться в пресноводной заводи малого Яффского двора без какой-то серьезной цели. Он просто выжидает.
   Если он не совершил нападения вчера, значит нужно ждать его завтра. Собственно для Изабеллы не было загадкой и то, кто бы мог быть "хозяином" героя-любовника Рено. Тамплиерам, например, ее брак с Гюи - кость в горле и они не были бы тамплиерами, когда бы не попытались его расстроить. И в ожидании очередного приема, обеда, на котором ей предстояла встреча с Шатильоном, она писала максимально нежное послание кипрскому затворнику. Надо сказать, что отвечал он весьма нерегулярно и в тонах вполне официальных.
   Рено появлялся во дворце, вызывая общий, слегка пугливый, интерес дам. О его бешеных выходках, попойках, дуэлях наслышаны были все. О кровавом остроумии тоже. Его нормальное, цивилизованное поведение лишь интриговало всех. Все ждали, что вот-вот он начнет вести себя в соответствии со своей скандальной славой.
   Мужчин он раздражал и пугал, они напрягались в его присутствии, ибо им не улыбалось, в случае чего, отстаивать честь своей, не всегда любимой, дамы в поединке с этим высокородным бандитом. Более господ рыцарей напрягалась принцесса, ее невидимое оружие было всегда обнажено, но ни разу так и не возникло удобного случая для его применения. Рено Шатильонский упорно занимал место как можно дальше от хозяйки, помалкивал с отсутствующим видом и даже пил и ел неохотно. Выдержав, приличествующее время, он уходил и старался сделать это незаметно, не возбудив ничьего внимания.
   И однажды Изабелла сделала для себя ужасающее открытие. Он не притворяется, ему действительно скучно. Она испытала такое новое и такое неприятное чувство... Она, Изабелла, была бессильна! Она, которой все и всегда удавалось лучше всех и с первого раза. Она такая красивая, такая умница, не вызывает у этого увальня, с репутацией разбойника с большой дороги, никаких чувств! ! !
   Сразу же стало неважно, подослан он кем-нибудь или нет. Даже если его тайными хозяевами ему запрещено к ней приближаться, он будет валяться у ее ног! Он будет домогаться ее, ползать у ее ног. След в пыли целовать!
   Чтобы навести порядок в мыслях, она и решила проветриться. Вот откуда взялась эта морская прогулка. Она объявила о ней внезапно и взяла с собой тех, кто оказался под рукой. Молодого барона де Комменжа, оболтуса и болтуна, карлика Био, злобного и несимпатичного толстяка и двух сплетниц, игравших или пытавшихся играть, причем дурно, роль придворных дам, Матильду и Беренгарию Демор. Разумеется, сопутствовал ей - и единственный кто не раздражал, - верный Данже.
   В этот день ежедневный доклад происходил на свежем воздухе при громких и, почти всегда идиотских, комментариях свиты. Они почему-то решили, что участие в этой прогулке с будущей королевой есть серьезное отличие и вели себя как приближенные. А приближенные, как известно, отличаются от просто подчиненных тем, что в основном капризничают и не подчиняются. Карлик Био сладострастно воображал, что он скажет всем остальным дворцовым карликам по возвращении с прогулки, как он заставит их всех ползать перед собою на брюхе и петь хором его любимую песню про удода.
   - Прибыла в Яффу госпожа Жильсон, - переложив пергаменты продолжил давно начатую речь мажордом-секретарь, - просит позволения быть представленной Вашему высочеству.
   - Эта та самая Жильсон?! - визгливо-радостно спросила Матильда у Беренгарии.
   - Именно, и клянусь, она притащилась сюда не зря. Год назад этот несносный Рено Шатильон, который все молчит как мартовский индюк, приехал под окна ее дома на верблюде.
   Принцесса невольно обратила внимание на перешептывание придворных дам.
   - На каком еще верблюде?
   - Да, Ваше высочество. Сначала у них был роман, то есть он у них вообще был, так вот, она и просила его, чтобы он к ней проникал no-возможности тайно. Она-де хочет сберечь свое благородное имя. Было бы что, право слово, беречь.
   - Излагай суть.
   - Да, Ваше высочество. Так вот, этот Рено купил у какого-то бедуина здоровенного верблюда, ну такого, знаете, специального, гаремного...
   - Что значит гаремного?
   Беренгария пришла на помощь подруге.
   - У сарацин есть специальная порода верблюдов для перевозки женщин, отсюда и такое название, гаремный.
   - А Рено, - не уступила право рассказывать Матильда, - приехал на нем под окна этой госпожи Жильсон и привязал зверя прямо у ее окна. Сберег, называется, доброе имя. Ославил на весь Аскалон.
   Все присутствующие покатились со смеху, особенно заходился карлик Био. Он смеялся не только над рассказом, но и вообще над глупостью всей породы нормальных людей, считая себя значительно выше ее. Он удал на спину, сотрясаясь от гогота, и дергая короткими отвратительными ножками.
   - Так вы говорите, он ославил ее, - задумчиво сказала принцесса.
   - Это как посмотреть, Ваше высочество, - все еще задыхаясь от смеха возразил де Комменж, - на мой взгляд так прославил.
   - Просла-а-авил! - радостным басом проревел карлик, слегка приподнявшийся на подушках, и тут же снова рухнул на спину.
   Смеяться он был уже не в силах, он лишь обессилено плевался и икал.
   Принцесса внимательно посмотрела в его сторону и тихо сказала Данже.
   - Выкиньте за борт.
   Тот не моргнув глазом сделал знак двум дюжим матросам и те, выслушав команду, подошли к находящемуся в полнейшем самозабвении толстяку, взяли его за ручки-ножки, качнули разок, и он, со стремительно угасающим воем, полетел в воду.
   - Бросьте ему что-нибудь, - вздохнула Изабелла, - может быть выплывет.
   Берег был уже неподалеку.
   - Что там у тебя еще, Данже?
   - Три рыцаря, маркиз де Бурви, барон де Созе и шевалье де Кинью обращаются с аналогичной просьбой.
   - То есть?
   - Простите, Ваше высочество, они испрашивают аудиенцию.
   Изабелла выпила несколько глотков вина из венецианского бокала, оправленного в почерневшее серебро.
   - Эту даму с верблюжьей болезнью и близко не подпускать ко дворцу, а господ рыцарей, что же, проси.
   Матильда, Беренгария, де Комменж вежливо улыбнулись незамысловатой шутке насчет верблюда, возможно предаваясь в этот момент размышлениям о том, как короток путь от вершин успеха до дна морского.
   Три славных рыцаря, о которых шла речь чуть выше, сидели в этот час в харчевне "Белая куропатка" и держали совет. Вид у них был мрачный. Можно было понять, что им не нравится задание, которое навязал им монах с заячьей губой, госпитальер де Сантор.
   Их раздражало то, что они не имели ни малейшей возможности уклониться от его выполнения. Они стали должниками ордена иоаннитов давно и могли бы служить живыми иллюстрациями к поговорке "коготок увяз, всей птице пропасть". Имели они раньше и поместья, и деньги, и слуг. Теперь остались только слуги. Странный закон жизни, если имеется какой-нибудь господин, пусть самый нищий и пропащий, всегда найдется желающий ему прислуживать.
   Итак, у господ, попивавших темное хиосское вино за столом в углу "Белой куропатки", не было ничего своего, даже мечи их, латы и кольчуги принадлежали ордену св. Иоанна, да, что там говорить, сама их честь являлась собственностью этого ордена. Впрочем, к этому обстоятельству они привыкли и не оно являлось причиною их пьянства. Они пили и ждали, когда в харчевню явится Рено Шатильонский. Еще вчера они навели справки и выяснили доподлинно, что он после пресных придворных обедов частенько заходит сюда, чтобы как следует завершить вечер.
   Рено Шатильонского велено убить. Убить под видом благородной драки. Хитрый монах с заячьей губой уверял рыцарственных должников ордена, что убивать можно без всякой опаски, ибо король вынес смертный приговор этому негодяю.
   Отставив опорожненную чашу, де Созе взял с широкого блюда большую устрицу и с шумом высосал ее.
   - Но вот, что я должен заметить вам, господа.
   - Замечайте, барон, замечайте, - икнул де Бурви.
   - Я об этом королевском приговоре.
   - О каком королевском приговоре? - опять икнул маркиз.
   - Которым, по словам монаха, приговорен к смертоубиению наш визави.
   Де Кинью с легким хрустом разломил пополам тушку розовой куропатки.
   - Приговорил, да.
   - Но отчего этот самый король, его, так сказать, величество, не казнил этого самого Рено путем обычным, топором или веревкою, а?
   Де Бурви задумался, кустистые брови мощно сошлись на его переносице, и вдруг его осенило:
   - А Рено уехал!
   - Я и не подумал об этом, - де Созе потянулся за следующей устрицей.
   Де Кинью отложил разломанную куропатку и, не став ее есть, потянулся за следующей.
   - Меня волнует другое - мы слишком много пьем.