Стампас Октавиан. Цитадель (Тамплиеры - 3)

   - Нет, - весело сказал Гюи, - пока нет. Я собираюсь, всего лишь, объехать позиции. Не хотите ли, граф, составить мне компанию?
   Понятно, что от таких предложений не отказываются. После недолгих сборов де Ридфор тоже был в седле. И они поскакали по пологому склону вниз, туда, где поблескивала на солнце извилистая нитка ручья и возвышались над неподвижными волнами тумана крыши брошенной фермы.
   По мнению Его величества именно оттуда было легче всего составить объективное представление о положении армии, ибо и католические и сарацинские порядки будут рассматриваемы под одним углом зрения.
   Де Ридфор не став спорить по существу, заметил лишь, что прогулка в некоторой степени опасна. До вражеских позиций оттуда не более тысячи шагов.
   - Вечно вы ворчите, граф, - пожурил его Гюи настолько королевским тоном, что де Ридфора передернуло. Лузиньян вырвался на свободу и теперь даже не хотел вспоминать об оковах своей бывшей зависимости. Он упивался монаршей ролью так, будто был коронован сегодня утром. Время, чтобы поставить его на место, было крайне неподходящее. Гюи это понимал и резвился как ребенок, знающий, что учителю запрещено его наказывать.
   - Ну вот, взгляните, граф, - они уже были внизу и ехали вдоль ручья, огибая молодые миртовые деревья. Король показывал в сторону своего лагеря, де Ридфор с большим интересом посматривал в сторону вражеского. Он был уверен, что их уже увидели оттуда и вот-вот атакуют и не хотел пропустить начало этой атаки, чтобы спокойно ретироваться под защиту своих арбалетчиков высыпавших к передовым постам.
   - У нас не менее одиннадцати тысяч всадников, - продолжал король, - не говорю уже о пехоте и оруженосцах. Внушительное зрелище, да?
   - Меня несколько беспокоит, что Саладин имеет возможность делить его с нами.
   - Однако же и мы, клянусь всеми казнями страшного суда, имеем в отношении сарацинских сил ту же возможность, - парировал король.
   Миновали еще один изгиб ручья.
   - Что вы скажете об их численности, де Ридфор?
   - Думаю сабель у них побольше, чем у нас мечей, хотя и не намного. Что же касается копий, то не взялся бы подсчитать.
   - Так много?
   - Так неопределенно. И потом я не уверен, что Саладин показал нам все, что у него есть.
   - При надлежащем руководстве, сотня рыцарей должна рассеять втрое большую толпу этих степняков.
   - На мой взгляд, у султана больше горцев, чем степняков, да к тому же его мерхасов можно без натяжки приравнять к нашей тяжелой кавалерии.
   - Да, да, - немного рассеяно сказал король и повернувшись сделал свите знак, чтобы она приотстала.
   Некоторое время Гюи и де Ридфор ехали стремя в стремя по голому берегу, едва прикрытому сухой травой, в тишине нарушаемой только храпом коней, да трелями каких-то пичужек в роще за ручьем.
   - Я ведь специально привез вас сюда, граф.
   - Я уже начал догадываться.
   - Почему вы не говорите мне, Ваше величество? - неожиданно спросил Гюи, де Ридфор так выразительно посмотрел на него, что тот смешался.
   - Ну, ладно, пустое. Впрочем, именно об этом я хотел вести речь. Тут вот в чем дело, граф, меня все оставили.
   - Что вы имеете в виду?.. - де Ридфор вовремя остановился и подчеркнуто не сказал "Ваше величество".
   - То, что сказал, то и имею. Брат Гийом, скрашивавший мое шумное одиночество во дворце, куда-то исчез. Да, кстати, вы что с ним не в ладах? Ведь он мил. Ну, ладно, об этом после. Так вот, что я хочу сказать. Знаете, что мне казалось тогда в тронном зале, когда я объявил, что сам возглавлю армию? Я думал, что совершаю грандиозный переворот, клянусь спасением души, и все ангельские чины приглашаю в светлые свидетели.
   - Не сказал бы, что я вас понимаю.
   - Да, я много говорю. Как бы это точнее выразиться, захотелось мне стать королем, вот что.
   - Уже им будучи?
   - Не надо, граф, не стоит. Кто лучше вас мог знать о моем истинном положении. Да и потом, разве не такого рода ситуациями наполнена вся наша жизнь. Порою лишь женившись на предмете страсти, законно им овладев, начинаешь путь к сердцу предмета, к истинной взаимности.
   - Вы философ, Ваше величество.
   Гюи обиделся, пожевал тонкими губами. В тонких губах меньше чувственности, чем в пухлых и ярких, но они говорят о затаенной, сэкономленной страсти.
   - Все-таки я закончу, - совсем другим, не напористым тоном, заговорил Гюи, - мне кажется, что овладев наконец троном и настоящей властью, я понял, что власть эту мне просто-напросто подсунули. Бросили как собаке кидают кость. Подложили, как подкладывают сыр в мышеловку.
   - Иерусалимское королевство не так обширно, как Франция, но слишком велико все же, чтобы приравнивать его к куску сыра.
   Гюи тяжело, почти надрывно вздохнул и в некем изнеможении закрыл глаза.
   - Мне кажется, граф, вы притворяетесь, делая вид, что не понимаете меня.
   - Я очень редко притворяюсь, Ваше величество.
   - Не называйте меня так, - глухо попросил Гюи, - я не знаю что мне делать. Все выражают готовность беспрекословно подчиняться, а это полностью парализует волю. Рыцари приветствуют меня, солдаты просто сходят с ума от счастья при моем появлении, а я не знаю что мне делать. Зачем мы только начали эту войну. Войну, в которой великий магистр ордена тамплиеров стремится увильнуть от командования армией. Для чего все это затеяно, граф?
   Лошадь короля развернулась и он оказался лицом к лицу с собеседником.
   - Для того, чтобы потерять Иерусалим, - неожиданно для себя ответил де Ридфор.
   - Я не понял вас.
   - Мы вообще, плохо сегодня понимаем друг друга.
   В глазах у обоих была настороженность и любопытство. Возможно, разговор между ними продолжился бы, когда бы не одно обстоятельство, вернее сказать, не одна стрела. Она просвистела как раз между ними. Беседующие разом обернулись в сторону рощи, откуда стрела была выпущена. Из кустов, которыми был оторочен противоположный берег ручья, начали шумно один за другим прыгать в мелкую воду лошади со всадниками. Двое, трое, пятеро. Повинуясь естественному воинскому инстинкту, король и великий магистр развернулись лицом к опасности и обнажили оружие. Свита была достаточно далеко, в полусотне шагов и схоронившийся в роще отряд сарацин имел возможность обезглавить католическую армию. Де Ридфор первым сообразил, что делать, он дал шпоры своему коню и с занесенным мечом налетел на первого выбирающегося из воды врага. Тот успел подставить свой клинок и отвести удар от своей головы, но он пришелся по голове коня, что было в этой ситуации не менее результативно. Изрыгая проклятия сарацин съехал обратно в ручей. Со вторым де Ридфор справился даже без помощи меча. Он только заносил его над головой, а вопящий что-то воинственное курд уже поставил передние ноги своей лошади на влажный обрыв берега. Лошадь подтягивала задние ноги, для того, чтобы целиком выбраться на берег. Жеребец рыцаря ударил своей мощной грудью, украшенной бронзовыми шишаками в грудь неприятеля и низверг его в текущую воду вместе с хозяином.
   Этих двух успешных деяний оказалось достаточно, чтобы выиграть время. Подлетели первые всадники свиты и завязалась большая свалка. Была она очень короткой и принесла успех назореям. Так что тщательно подготовленная засада пропала даром.
   При въезде на собственные позиции король и великий магистр были встречены бурными изъявлениями восторга. Как бы не была незначительна одержанная возле ручья победа, в ней всем хотелось видеть предзнаменование будущих успехов. Во всяком случае взять верх в такого рода стычке перед боем считалось хорошей приметой. А что может быть суевернее солдата перед сражением.
   - Граф, - сказал Гюи при расставании, - прошу вас сегодня отобедать со мною.
   - Я благодарен вам за приглашение, Ваше величество, но время ли сейчас для устроения обедов?
   - Это будет обед в вашу честь, и великий провизор и маркиз Монферратский будут приглашены тоже. Все должны узнать о вашем беспримерном подвиге.
   - Мне кажется вы сильно преувеличиваете мою заслугу, - совершенно искренне сказал де Ридфор.
   - Когда бы не ваша расторопность, одним королем сегодня стало бы меньше, клянусь копьем св. Георгия.
   Войдя в свой шатер великий магистр нашел там де Труа.
   - Что-то случилось? - спросил де Ридфор, отстегивая плащ. Это был почти не вопрос, сказано было с утвердительной интонацией в голосе.
   - Да, - подтвердил гость.
   - Новости из пыточного поезда?
   - Из пыточного поезда.
   - Вы все-таки нашли сообщников монаха?
   - Не совсем так. Мы нашли лазутчика.
   Де Ридфор оторвался от кувшина с вином к которому жадно припал, едва расстался с доспехами.
   - Один из испытуемых признал, что прислан из лагеря Саладина.
   Де Ридфор снова припал к кувшину, по голой шее побежали две розовые струйки. Когда великий магистр оставил кувшин в покое, тот был пуст.
   - После боя меня всегда мучит жажда.
   Де Труа счел возможным проигнорировать это признание.
   - Скажите, сударь, сколько человек вы мне изувечили там, в поезде?
   - Двенадцать.
   - Выходит каждый двенадцатый у нас в войске сарацинский шпион?
   Де Труа чувствовал иронию заключенную в словах графа, но она его не волновала. Де Ридфор пытался ему таким способом указать на его слабости, но не видел, что при этом скорее обнаруживает свои собственные.
   - Что же рассказал этот лазутчик после того, как вы поджарили ему пятки?
   - Он объяснил медлительность Саладина. Оказывается султан ждет прибытия новой армии из Египта. Ее ведет его дядя Ширкух. Не позднее, чем через десять дней она будет под Хиттином.
   Де Ридфор сразу помрачнел.
   - Мы же выставили против него заслон.
   - Ширкух обманул комтура Аскалона и обошел его без боя.
   - Сейчас трудно сказать.
   Граф встал, поискал глазами второй кувшин. Тот оказался уже пуст, отшвырнув его в сторону де Ридфор сказал.
   - Это может быть связано с кознями монаха?
   - Почему бы и нет, даже сегодняшняя духота может быть результатом этих козней. Он мог специально отправиться с нами, чтобы отвлечь внимание от других. Даже птицы знают этот прием. Перепелка притворяется раненой, чтобы увести хищника от гнезда. Брат Гийом притворился присмиревшим...
   - Перепелка в сутане, - рявкнул де Ридфор, - и я ведь тоже не подумал, что он не один там всем вершит, их там куча этих злокозненных монахов. Может он даже не перепелка, в том смысле, что не самый главный.
   Де Труа машинально поправил перевязь с мечом.
   - Не думаю, что мы сейчас должны занимать этим свои головы.
   Великий магистр посмотрел на него удивленно.
   - Изъяснитесь!
   - Мы достаточно долго сидели в засаде, не пора ли выйти на поле боя.
   - Вы выражаетесь фигурально или...
   - Нет, я имею в виду самое настоящее поле боя. Если мы сегодня, или в крайнем случае, завтра, не атакуем Саладина, мы лишаемся всех шансов.
   Де Ридфор сел на свое ложе и обхватил голову ладонями.
   - Наше знакомство началось с того, что вы предупреждали меня о катастрофических опасностях этой войны, теперь же все чаще выступаете в качестве человека советующего вести эту войну, как можно более активно.
   - Противоречия, которое вам здесь видится, на самом деле нет.
   - Как же нет, когда есть!
   - Вспомните нашу беседу в бело-красной зале, мне кажется, мы тогда обсудили все детали и тонкости этой проблемы. Зачем же возвращаться. Что же касается моего предложения немедленно атаковать сарацин, то оно вытекает из новых сведении полученных от лазутчика.
   Граф пробормотал какое-то португальское ругательство и перекрестился.
   - Мы не зря искалечили этих несчастных, мессир. Только благодаря этому мы проникли в замысел монаха. Если бы не эти неприятные вопли, что тянулись вслед за обозом, мы бы не знали о приближающейся армии Ширкуха и были бы раздавлены на рассвете как молодая черепаха челюстями нильского крокодила.
   Де Ридфор не стал возражать, ибо сам думал приблизительно также.
   - А что наш... поднадзорный?
   - Его телега стоит в миртовой роще, в тылу нашего правого фланга. Возле него постоянно дежурят четверо крепких парней из вашей дворцовой охраны. Они подчиняются только мне, ну и разумеется вам. Даже приказание короля они не выполнят.
   - Гюи звал меня сегодня к обеду, но боюсь, у него даже завтрак сегодня не получится, - задумчиво сказал граф. Потом он громко позвал мажордома.
   - Слушаю, мессир, - вырос как из под земли Карно.
   - Немедленно пошлите приглашение Гюи Лузиньянскому, Конраду Монферратскому, графу де Бурже, барону де Бриссону, магистрам Калатравы и Компостеллы. Они должны прибыть сюда немедленно, немедленно! Дело чрезвычайной важности не терпящее никаких отлагательств. Чем быстрее это произойдет, тем больше вы мне угодите, Карно.
   - Я могу остаться, мессир? - спросил де Труа.
   - Извольте. Только это одеяние, - де Ридфор покрутил головою, - оно вызовет вопросы.
   Де Труа снял свой шлем.
   - Теперь он мне уже не нужен. Судя по всему людей брата Гийома в армии нет. А имаму Синану неизвестно, где я нахожусь.
   Граф пожал плечами и громко велел, чтобы ему принесли вина. Второй кувшин он не стал осушать задирая дно к потолку, налил не торопясь в чашу. Спросил у гостя.
   - Хотите?
   - Нет, - улыбнулся тот и показал болтающуюся на поясе фляжку, у меня есть питье приготовленное по рецепту брата Гийома.
   Граф де Ридфор громко захохотал. Поднеся чашу ко рту спросил.
   - Угадайте, кто прибудет по моему приказу первым?
   - Король Иерусалимский.
   Великий магистр неторопясь, но и не отрываясь выпил до дна всю чашу и сказал.
   - Вы не правы. Первым прибудет Гюи Лузиньянский.
   Первым, впрочем, появился магистр ордена Калатравы, но лишь потому, что его шатер стоял совсем рядом, так, что он был не в счет.
   Через десять минут уже шел экстренный военный совет.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   БРАТ И СЕСТРА
   Отправляясь на войну маркиз Конрад Монферратский позаботился о том, чтобы его будущую жену охраняли как следует. Его мучало тревожное предчувствие. Не зная откуда может грянуть гроза, он соорудил засеки на всех направлениях. Забот у охранников было немного. Принцесса замковую ограду покидала нечасто, да и внутри нее предпочитала находиться в собственных покоях. Из ее спальни можно было сразу через высокий балкон по изящно изогнутой лестнице спуститься в старинный тенистый сад. Значительную часть дня брат и сестрица проводили прогуливаясь по аккуратно расчищенным дорожкам.
   Все свое свободное время, а другого не было, принцесса делила между двумя занятиями, воспитанием Бодуэна и писанием писем Конраду. Причем, принцу уделялось значительно больше внимания, чем маркизу.
   Письма она писала лишь потому, что дала слово. Настоящей, подлинной страстью был брат. Он покорно и безропотно сносил это неутомимое внимание. Изабелла сама его будила и сама укладывала сдать. Если бы можно было, она бы и кормила его так как голубка кормит своих птенцов - из клюва в клюв. Бодуэну пошел пятнадцатый год и он уже созрел, как созревают к этому возрасту все жители южных стран. На подбородке пробился густой пушок, ночами его мучали удивительные видения. Утром его простыни часто были мокры, и отнюдь не от слез. Он жадно следил за служанками, когда они взбирались на лестницу чтобы долить масло в светильники. Они замечали это и между собою часто хихикали по этому поводу. Однажды он столкнулся в дверях с одной из них, когда она выносила из комнаты небольшую нефритовую вазу и больно ущипнул за сосок своими быстрыми подловатыми пальцами. Она вскрикнула, выронила дорогую вещь. На шум появилась принцесса и спросила в чем дело, кто виноват. Бодуэн тут же молча указал на служанку. Напрасно та пыталась оправдаться и показывала куда ее ущипнул принц. Ее высекли и выгнали, дабы не распускала свои груди.
   Рядом с сестрою Бодуэн был тих и скромен, разодетый в пух и прах, он напоминал большую печальную куклу, со всем соглашался и постоянно кивал.
   Госпоже Жильсон письмо с королевской печатью ничуть не помогло. Она рассчитывала с его помощью пробраться внутрь замка и там уже придумать способ добраться до Изабеллы. Но выяснив каким образом построена охрана маркизовой невесты, она этот план оставила, нужно было придумывать что-то новое. Госпожа Жильсон поселилась в небольшом городишке неподалеку от замка, но не как знатная дама, а как супруга аскалонского моряка, ожидающая его возвращения из плавания. Снять жилье в этом самом богатом городе ей было не по карману - такой она держалась версии. Бралась за любую работу, стирала, шила, и даже гадала. Вела при этом непрерывное наблюдение за замком. Однажды она обратила внимание на то, что два раза в неделю оттуда приезжает телега на городской рынок за зеленью и свежей рыбой. Правит ею всегда одна и та же пожилая женщина, видимо, кухарка.
   Госпожа Жильсон поступила следующим образом. Дождавшись очередного появления этой повозки на рынке, она через виноградники, примыкавшие к невысокой городской стене, незаметно прошла к тому месту, где от большой аскалонской дороги, отделялась тропинка ведущая к замку Конрада Монферратского. Выбрала она на этой дорожке место поукромнее, там, где над нею сходились кроны двух древних шелковиц, образуя густую тень, и стала ждать, присев на камень.
   Когда появилась повозка, она попросилась подвести ее до замка. Добрая женщина согласилась. Усевшись рядом, госпожа Жильсон огляделась, нет ли поблизости кого. Дорога была глухая, место тихое. Госпожа Жильсон ударила кухарку камнем завернутым в платок, попала точно в висок и та рухнула замертво. После этого, госпожа Жильсон сунула под хвост кобыле вывернутый стручок кушитского перца. Этого было достаточно, чтобы та рванула, что есть сил в сторону замка. Когда ее остановили у ворот, глаза у нее были безумные, а морда в пене.
   На следующий день госпожа Жильсон уже работала на замковой кухне. Это был большой шаг к достижению поставленной цели. Хотя с хозяйственного двора, где располагалась кухня, в сад, где гуляла Изабелла попасть было никак нельзя, новая кухарка была уверена, что ей удастся что-нибудь придумать. Первоначально она собиралась каким-нибудь хитроумным способом отравить невесту маркиза, но разузнав, каким путем попадает пища на господский стол, забраковала эту идею. Конрад некогда подвергся попытке отравления и ввел у себя в замке всевозможные предосторожности. Во-первых, каждое блюдо должны были попробовать сами повара в присутствии мажордома. Потом отведывали по кусочку специальные люди, которым платили очень большие деньги за их работу. Под конец приглашались собаки, им маркиз доверял больше всего. Проскользнуть через эту сеть не имела возможности ни отравленная пулярка, ни убийственный суп. В случае же неудачной попытки отравления, как, впрочем и удачной, кухня была бы превращена в пыточную камеру. И первое подозрение легло бы на особу, попавшую на кухню недавно. Вон какой был переполох, когда Изабелла просто занемогла. Всем было отлично видно, что у нее простуда, но мажордом на всякий случай устроил разнос поварам и поварятам.
   Госпожа Жильсон не спешила, лучше действовать медленно, но наверняка. Кстати, как раз недомогание Изабеллы и открыло перед нею новые возможности. Однажды взбивая яичные желтки она увидела на кухонном дворе юного Бодуэна. Не прекращая своего занятия она стала за ним наблюдать. У молодого принца был отнюдь не праздногуляющий вид, он был похож на неопытного хорька, прокравшегося в курятник. Горящие глаза, быстро облизываемые губы... тут не могло быть никаких сомнении в том, какие мысли бродят в его голове. Крестьянские молодки кормившие утят и теребившие шерсть весело обменивались мнениями на его счет и похихикивали. Они не считали его пока еще опасным. Через год, два, он превратится из озабоченного щенка в настоящего хищника, а сейчас слюна которая блестит на его мелких желтоватых зубах еще не ядовита.
   Госпожа Жильсон приняла решение мгновенно. Поймав взгляд Бодуэна, она тем самым поймала мальчишку в свои сети. Она улыбнулась ему и осторожно поманила к себе. Он недоверчиво оглянулся, к нему ли относится этот жест. Да, к нему. Медленно подошел, обогнул лужу, перешагнул через колоду для кормления поросят. Остановился шагах в трех от этой странной, но очень привлекательной женщины, умело сбивающей яичные желтки.
   - Что ты делаешь? - спросил он, хотя отлично видел - что. Он знал, раз она работает на кухне, значит она прислуга, и к ней надо относиться по-господски.
   - Сбиваю желтки с сахаром и медом, хочешь попробовать?
   Госпожа Жильсон обмакнула в ярко-желтую массу палец и протянула его Бодуэну. Тот побледнел как смерть, но поколебавшись несколько секунд, подошел и взял палец в рот.
   - Сладко? - спросила госпожа Жильсон вкрадчивым голосом, в голове и в душе у мальчишки все запело от ее нежного придыхания.
   - Сладко, - прошептал он, соскользнув губами с ее пальца.
   - Вон там за бочками есть пролом в стене. Иди туда, спускайся и подожди меня возле старой груши. Понял?
   - Понял, - еле слышно выдохнул мальчик.
   - Иди же, пока никто не обратил внимания.
   Через несколько минут после этого принц Бодуэн стал мужчиной. Госпожа Жильсон иронически констатировала про себя, что возник еще один мужчина, которого она должна делить с принцессою Изабеллой.
   Бодуэн был счастлив целых два дня. Уже на третий женщина начала выяснять отношения.
   - Ты любишь меня?
   - Да.
   - Но я же гожусь тебе в матери.
   - Я люблю тебя.
   - Но ведь ты принц, а я служанка.
   - Я люблю тебя.
   - Если кто-нибудь узнает о наших встречах меня вышвырнут отсюда как собаку. Если не убьют.
   - Никто не посмеет, я не позволю! - глаза мальчика горели лихорадочным не детским огнем. Любовники лежали на сухой траве на небольшой поляне среди заброшенного грушевого сада. Солнце хорошо пропекало эту проплешину так, что даже в октябре здесь было жарко.
   - А твоя сестра?
   Он не знал, что ответить на этот вопрос и отвел глаза.
   - Она любит меня.
   - Она скажет, что я развратила ребенка и прикажет наказать меня плетьми на конюшне.
   - Я не ребенок.
   - Нет, ты ребенок и во всем зависишь от своей сестры. Я не хочу рисковать своею жизнью ради встреч с тобой.
   - Ты не любишь меня, - прошептал он.
   - Я люблю тебя как мужчину, а она любит тебя как брата. Можешь ли ты понять разницу.
   - Сестра болеет.
   - Не приходи больше.
   - Я люблю тебя.
   - Нет, не приходи!
   Через полчаса Бодуэн сидел возле ложа простуженной Изабеллы. Он был мрачен. Она относила его пасмурность и заплаканность на свой счет и это было ей приятно.
   - Ты плакал, Эди?
   Он бы хотел это скрыть, но глаза были предательски влажны, отказываться было глупо.
   - Да, сестрица.
   - Ты ушибся?
   - Нет.
   - Тебя кто-то обидел. Ты плакал из-за меня?
   Мальчик тяжело вздохнул.
   - Да.
   У Изабеллы у самой заблестели слезы на глазах.
   - Ты любишь меня, Эди?
   - Да, сестрица.
   Мужчина, которому в течении получаса две столь привлекательные женщины задают вопрос "ты любишь меня? ", мог бы считать себя счастливцем. Юный Бодуэн чувствовал, что он несчастнейший человек.
   - Ты поправляешься, сестрица?
   - Да, дня через два, как сказал лекарь, я могу встать и мы снова будем гулять с тобой. Будем все время проводить вместе. Ты снова плачешь?
   - Я так рад сестрица.
   В течении всего разговора, наворачивающиеся слезы умиления, наконец, свободно хлынули из глаз принцессы.
   - Эди, дорогой, дай я тебя поцелую.
   Принц вырвался из объятий сестры и убежал. Изабелла решила, что это происходит от полноты чувств. В известном смысле, она была права. Эди, это нежное невинное дитя, так переживает из-за своей возлюбленной сестры!
   Тайком, озираясь, дрожа от страха и от непереносимого, не детского вожделения, Бодуэн прокрадывался в каморку госпожи Жильсон. Он думал, что все делает скрытно, что никто даже не догадывается куда это он бегает во время полдневного сна. Между тем, об этом романе узнали сразу почти все. Никто, конечно, не спешил сообщить об этом принцессе, подобный вестник вряд ли будет щедро одарен, скорее всего он даже помилован не будет. Слухи о чрезвычайно крутом нраве принцессы дошли до конрадова замка. Они также, в значительной степени, питали страх брата перед сестрой.
   Несмотря на естественный заговор молчания, госпожа Жильсон понимала, что смертельно рискует. Кто-то мог проболтаться из чистой вредности или по глупости. Мог не выдержать и сам во всем сознаться и Бодуэн.
   Нужно было ускорить движение событий.
   - Зачем ты пришел?
   - Она еще больна, но осталось всего два дня.
   - Тем более, подумай что будет со мной чрез два дня? Молчишь?!
   Он опустил голову.
   - Уходи, я думала, ты действительно меня любишь.
   - Я люблю тебя, Гвинерва.
   - Это одни слова, которыми я не прикрою свою спину, когда на нее опустятся бичи наших конюхов. Посмотри какая гладкая кожа, вот ее и изорвут в кровавые клочья.
   - Я не позволю, я женюсь на тебе.
   - Не говори глупостей, никто этого не позволит. Кто ты и кто я?!
   На этот раз Гвинерва Фротте, так она себя называла, не допустила изнывающего юнца к своему телу и выставила. Изабелла порадовала брата, когда он ее навестил.
   - Эди, лекарь разрешил мне встать уже завтра. Ты опять плачешь, это от радости?
   - Да, я очень рад сестрица. Я так соскучился. По нашим прогулкам.
   - Если так, то я разрешаю тебе больше времени проводить тут со мною в спальне.
   Горло мальчика перехватило.
   - Я так рад.
   Выйдя из покоев принцессы, он кинулся в каморку любовницы. Ее там не было, он бросился на кухню - тоже нет! Там он узнал, что она поехала на городской рынок. Взобравшись на стену Бодуэн стал следить за дорогой, она была отчетливо обозначена двумя рядами кипарисов между сплошными виноградниками.