Стампас Октавиан. Цитадель (Тамплиеры - 3)

   Шевалье встал и, еще раз взвесив в руке ассасинский нож, стал спускаться к харчевне.
   Интересно, что сейчас делает барон? Очень бы не хотелось, чтобы он, проявляя несвойственное ему рвение, прямо сейчас поскакал в Агаддин. Не должен, не похоже на него. Задание ведь выполнено, можно выспаться, как следует позавтракать и тогда уж трогаться.
   Барон был обречен дважды. Во-первых, как Кренье, человек посвященный в то, кем был рыцарь по имени де Труа всего год назад, он должен умереть, дабы у него не возникло желания поделиться своими воспоминаниями с капитулом. Во-вторых, он будет убит, как тайный посланец ордена и будет убит так, как это делают фидаины, чтобы у того же самого капитула не возникло сомнений в том, кто делает против него выпад.
   Перебравшись через забор харчевни, шевалье тихо подошел к коновязи и пересчитал лошадей. Кажется все на месте. Он собирался было вернуться по крыше в свою комнату, но услышал шаги, кто-то как раз покидал харчевню, шаги эти невозможно было спутать с чьими-то ни было. Де Труа понял, что недооценил своего бывшего хозяина. Для этого обжоры и выпивохи, служба, все-таки, прежде всего. Сейчас он заберется на коня и ускачет. Коня! Реми быстро осмотрел лошадей, у одного из породистых жеребцов висела на морде торба с овсом. Решил барон перед дорогой покормить своего верного друга. Шевалье нырнул под брюхо жеребцу и ассасинским кинжалом надрезал подпругу, так чтобы она лопнула на первой же сотне шагов.
   Барон освободил морду коня от торбы, отвязал повод от бревна коновязи, подвел к валуну с плоским верхом, которым пользовались здесь, чтобы взбираться в седло. Забрался, похлопал своего друга по шее, что-то пробормотал ему на ухо поощрительное и дернул поводья. Выскакал за ворота и, буквально через несколько мгновений, раздался вскрик и тяжелый глухой удар о землю. Выбежавший из ворот шевалье, при первом же взгляде на лежащего определил - мертв. С трудом перевернул тяжелую, покрытую кольчугой тушу на живот и воткнул ему свою позолоченную добычу в затылок.
   Затем он стремительно и бесшумно вернулся во двор, отвязал своего кона и даже, не накладывая седло, выехал на освещенную луной дорогу. Возле человеческого холма, с поблескивающей над затылком золотой искрой, он остановился. Какая-то у него появилась новая мысль. Он нагнулся, вырвал кинжал и спрятал его за пояс.
   К утру де Труа загнал своего коня. Ему повезло, что случилось это возле постоялого двора. Там он за небольшие деньги раздобыл довольно крепкую арабскую кобылу, ей, хотя и была недоступна стремительная иноходь сельджукского жеребца, брошенного на белой раскаленной тропе, но она бежала мягкой, неутомимой рысью и уже на рассвете следующего дня шевалье, покрытый плотным слоем известковой пыли, въезжал в южные ворота Иерусалима.
   Несмотря на рассветный час, он направился к орденскому капитулу, где велел доложить о себе брату Гийому. Стоявшие у ворот стражники о таком ничего не слыхали и позвали начальника стражи, тот тоже ничего не знал о монахе, носящем такое имя.
   Находясь в сильнейшем замешательстве и раздражении, де Труа вернулся в капеллу де Борже, ничего другого ему не оставалось. Приор встретил его более, чем сдержано, втайне он рассчитывал, что странный рыцарь изъят из его ведения навсегда.
   - Ваша келья занята, брат Реми. Не согласились ли бы вы отдохнуть здесь, в помещении кордегардии?
   Шевалье понял его нехитрую уловку. Приор не хотел его впускать внутрь в надежде, что пока он будет спать здесь в помещении для стражи, его снова востребуют. Возражать шевалье не стал, ибо сам рассчитывал на то же самое.
   И, как ни странно, и его ожидания и надежды господина приора, оправдались. Когда рыцарь проснулся, рядом с его ложем сидел юноша с постным лицом.
   - Вас ждут, господин, - сказал он.
   И уже через какой-нибудь час, они снова бродили с братом Гийомом под сводами платановой рощи. Шевалье терялся в догадках, кто он такой, этот монах. Почему о нем ничего не известно стражникам, несущим внешнюю охрану капитула? Ведет он себя как человек, который привык распоряжаться, и не привык чтобы ему прекословили. Почему он с непонятным упорством выбирает для общения с ним это, несколько, все же, необычное место. Роща конечно хороша, но это всего лишь роща, какое-то недоверие или несерьезное отношение видится в том, что рыцаря считают нужным держать вне строений капитула, как бы скрывая от него некие тайны, которые ему еще знать не положено. Но не полноправный ли он тамплиер? И для кого тогда эти тайны, в которые его не считают возможным посвятить?!
   Короче говоря, шевалье де Труа напрямик спросил об этом монаха. Тот не смутился.
   - Что ж, брат Реми, вы все поняли правильно. Или почти все, и почти правильно.
   - Что я понял?
   - Что не все принятые в орден рыцари одинаково посвящены в его тайны. Ни для кого из полноправных тамплиеров тайны эти не закрыты навсегда непреодолимой преградой. Просто в постижении есть некоторая постепенность. И в этом, поверьте, скрыт большой смысл.
   - И когда же этот путь посвящения начнется?
   - На него вы встали уже тогда, когда приняли на себя годичное послушание. Очередной шаг вы можете сделать в любой момент, хоть сегодня, а можете не сделать никогда. Я не играю с вами в кошки-мышки, я излагаю вам все так, как оно и есть.
   Шевалье на минуту задумался, он не чувствовал в словах монаха игры и сознательного издевательства и почему-то сразу поверил, что тот говорит правду.
   - Вы не спрашиваете, как я выполнил ваше поручение. Вам это неинтересно?
   Монах пожал плечами.
   - Зачем спрашивать. Если бы вы не выполнили его как следует то, думаю, начали бы наш разговор с оправданий.
   Де Труа криво усмехнулся, возразить было нечего.
   - А что касается инцидента со стражей, ведь вы хотели об этом спросить, правда? Так здесь все объясняется очень легко. Я не ждал вас так рано, потому была предупреждена лишь дневная стража, вы же приехали ранним утром. Кстати, отчего такая спешка?
   - Рвение, - быстро ответил де Труа, - я понимаю, насколько это не дворянская черта - исполнительность, но...
   - Не надо извиняться тогда, когда извиняться не за что. Вы хорошо сделали порученное вам дело, а у нас так мало людей, которые могут сделать что-то хотя бы посредственно.
   Шевалье несмотря на то, что его хвалили и, кажется, в самом деле были им довольны, испытывал легкий дискомфорт. В словах монаха чувствовалась едва уловимая двусмысленность. Или, может быть, она лишь чудилась ему?
   - Барон де Кренье ничего не просил мне передать на словах? - спросил брат Гийом.
   - Нет, мы разговаривали с ним очень коротко. Может быть он просто не успел.
   - Впрочем, он и не должен был мне ничего передавать.
   Как и во время прошлого разговора брат Гийом добрался до обомшелой стены капитула и остановился, с наслаждением греясь на солнце.
   - Так вот, возвращаясь к теме наших тайн. Сегодня вечером вы, в числе еще нескольких десятков братьев, пройдете посвящение второй степени и узнаете, чем является орден наш на самом деле.
   "Ну вот", - неопределенно подумал шевалье, погружая ладони в горячий мох.
   - Посвящение это произойдет здесь, вон в том здании, видите с высокими окнами.
   - Да, вижу.
   - После этого мы сможем беседовать с вами не только в пределах этой рощи. И это будет не единственным приобретенным вами правом. В качестве посвященного.
   - Благодарю вас, - сказал шевалье. Нетрудно было понять, что его решили выделить. Почему? Не из-за одного же удачно выполненного поручения.
   "Удачно", - улыбнулся про себя де Труа. И кто он все-таки такой этот необыкновенно самоуверенный тип? Кажется, даже по манерам и приемам общения, не рыцарь.
   - Собственно говоря, благодарить вам некого, ибо ваше посвящение, необыкновенно раннее, прошу заметить, происходит по большей части ввиду особого стечения обстоятельств. Ваши личные качества тоже сыграли при выборе вашей кандидатуры определенную роль, но не решающую. В основном обстоятельства. Вы, наверное, хотели бы узнать какие именно?
   Шевалье сковано кивнул.
   - Было бы интересно.
   - Месяц назад умер граф де Торрож, великий магистр ордена нашего.
   - Я ничего об этом не слышал.
   - А об этом никто ничего не слышал. О его смерти будет объявлено сегодня, во время заседания великого капитула, на котором будет выбран новый великий магистр. Так делается для того, чтобы орден ни на один час не оставался без своего управителя, дабы не соблазнять многочисленных врагов своим беззащитным видом. В течение месяца собирались со всей Европы магистры орденских областей. Наконец, собрались и вот, в честь такого редкостного собрания, решено произвести торжественное посвящение и приобщение великих орденских тайн для группы наиболее отличившихся и достойных рыцарей. Теперь вы все знаете.
   Шевалье кивнул.
   - Да, теперь я все понял.
   - За час до полуночи вы должны быть здесь в торжественном рыцарском облачении.
   - В этой роще? - спросил де Труа, косясь в сторону двух белых колонн обозначающих, по приметам прокаженного короля, начало лабиринта, обязанного привести к Соломонову кладу.
   - В этой роще. Здесь будет много народу в эту ночь, но вы ничему не удивляйтесь. И ничему, что произойдет после того, как вы покинете эту рощу, тоже не удивляйтесь.
   - Вы говорите, что посвящение будет вон в том храме?
   - Да.
   - Спасибо, брат Гийом. Теперь не осталось никаких неясностей.
   Опустив голову на грудь, шевалье де Труа медленно ехал по узкой Иерусалимской улочке в районе башни Давида. Он размышлял. Вот как значит устроена жизнь. Пока он стремился изо всех сил попасть хоть в самые ничтожные прихожие орденского Храма, пока карабкался срывая ногти, пока терпел унижения и побои, в надежде достичь запретной цели, пока убивал, воровал, предавал и обманывал во имя ее, она оставалась недостижимой. Стоило ему разочароваться, стоило ему посмотреть по сторонам в поисках новой цели, стоило ему наплевать на тамплиерский плащ, как орденские тайны сами падают ему под ноги. Никаких не требуется усилий, чтобы разомкнуть таинственный круг, он размыкается сам. Его не просто впускают, его тянут туда.
   Как только перестаешь хотеть, тут же получаешь все, чего хотел!
   Не будь на территории капитула Соломонова клада, и не будь у него ключа к нему, шевалье и не подумал бы являться на сегодняшние ночные бдения. Ненависть у него была сейчас сильнее любопытства. И он радовался, что догадался вытащить ассасинский кинжал из глупой башки де Кренье. Эту позолоченную улику можно с большей пользой применить здесь в Иерусалиме. Сегодня взаимовыгодной и тайной дружбе Храма и замка Алейк будет нанесен сильный удар.
   А что касается клада...
   Во время выборов великого магистра под покровом массового празднества, ему будет легче сделать то, что он задумал. Все складывается так, как если бы он сам все складывал.
   Шевалье ударил тяжелой перчаткой свою кобылу между ушей и она затрусила резвее.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   В ОЖИДАНИИ РАЙМУНДА
   - Иди, седлай коня, - велел граф Раймунд Триполитанский своему оруженосцу, после того, как тот стянул ему на спине последние ремни, которыми крепились наплечники. Когда юноша выбежал, Раймунд несколько раз прошелся по комнате, поводя руками, проверяя не нарушилась ли свобода движений, требующаяся воину в бою. На лице его отображалась задумчивость и сосредоточенность. Итак, многое может решиться уже сегодня. По настоянию великого провизора всем участникам заговора надлежало собраться к ночи в королевском дворце. Необходимость вводить в действие войска могла возникнуть в любой момент и, поэтому, лучше было бы всем военачальникам находиться в одном месте, - только так можно было обеспечить согласованность действий.
   Насколько знал граф, делегации выборных также содержались наготове. Д'Амьен настаивал на необходимости действовать строго по уложению Годфруа, дабы впоследствии иметь в руках дополнительный аргумент в будущих переговорах с курией, Филиппом-Августом, Ричардом Львиное Сердце, или Фридрихом Барбароссой. Обычно этому институту власти никто особого значения не придавал, да и сейчас, ввиду своей громоздкости, собрание выборных делегаций, очень усложняло конструкцию заговора. Многие говорили об этом Д'Амьену, но он был непреклонен.
   Что ж, может быть ему виднее, думал мрачноватый гигант Раймунд, вдумчиво двигая правым плечом, недовольный креплением соответствующего наплечника. Может быть прав, да, но напрасно он себя ведет так, как будто уже стал полноправным властителем Палестины. Настоящий передел власти начнется уже после падения общего врага, после того, как бело-красный плащ будет втоптан в пыль Святой земли. Раймунд прекрасно понимал, что его сюзерен Филипп-Август обязательно захочет вмешаться в здешние дела, в случае ухода с арены Бодуэна, а оно, судя по всему, тоже не за горами.
   Одно ясно - никому нельзя доверять до конца, и менее всего нынешним друзьям-союзникам.
   В комнату вбежал запыхавшийся человек в черном, очень пыльном балахоне.
   - Фландо? - удивился граф.
   - Да, мессир, это я.
   - Что ты делаешь здесь, бездельник! ?
   - Час назад к нам прискакал какой-то итальянец я сообщил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.
   - Почему вы его не повесили?
   - Он знал условный сигнал.
   Граф Раймунд выругался.
   - Запомни Фландо, пока я жив, мои войска будут перемещаться только по моему приказу.
   - Но...
   - Езжай туда, где я велел тебе находиться.
   Черный балахон кивнул и попятился.
   Граф, все еще раздраженно скалясь, подошел к окошку за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели истребительная жара и ни капли дождя. Над городом кружила мельчайшая, неощутимая кожей пыль. Ее как бы поднимало над крышами города, скопившееся под ними напряжение.
   "Пора", - подумал Раймунд. Пора ехать во дворец, пора начинать действовать. Граф подошел к небольшому сундуку обитому железными полосами, повернул ключ в замке, поднял крышку, достал два кошелька из белой кожи, наполненных константинопольскими цехинами. Вполне может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, как говорит Д'Амьен. Не его ли стараниями, кстати? А может все же оставить цехины здесь, под охраною?
   Раймунд на некоторое время задержался в сидячем положении перед своим сундуком, взвешивая в руке белые кошельки, а также все за и против того, брать ему их с собою или нет. Ему не суждено было решить эту не слишком философскую проблему. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась со стороны окна мгновенная тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился золотой кинжал.
   Шевалье не дал графу упасть на спину и тем самым смазать картину преступления, он уложил его лицом вниз. Развязал один из белых кошельков и высыпал его содержимое на спину поверженному, чтобы не возникло никаких сомнений относительно мотивов убийства. Не ограбление.
   Проделано все было очень быстро и бесшумно. Старая сноровка восстанавливается быстро. Когда в комнату вбежал оруженосец с известием, что лошади оседланы, он застал только что описанную картину, за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.
   - И на что вы теперь рассчитываете де Созе? - ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.
   - Не знаю, мессир, - подавленным голосом отвечал рыцарь, - может быть на христианское снисхождение.
   Лицо Д'Амьена исказила судорога.
   - Снисхождение? Вы сказали снисхождение?!
   - Да, мессир. Вы велели нам убить Рено из Шатильона, мы честно пытались это сделать. Двое погибли, я изувечен, - де Созе поднял правую руку и из рукава показалась то, что осталось от кисти. Было видно, что эта демонстрация доставляет рыцарю боль.
   - Мне кажется, что сослуженная нами служба стоит трехсот бизантов.
   - Вы должны были не попытаться убить Рено, а убить его. Надо было подумать головою, раз плохо работают руки.
   - Мессир...
   - Нет, нет и нет, я не считаю, что долг уплачен. Меня не интересует количество пролитой вами крови. Я знаю только, что Рено жив и приятно проводит время в объятиях красавицы Изабеллы.
   - Всегда считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих, но теперь меня мучит вопрос, куда сей достославный орден девает деньги, которые он выжимает из нищих?
   Д'Амьен брезгливо поморщился.
   - Неуместное острословие сгубило много людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.
   - Так или иначе, денег у меня нет, - усмехнулся рыцарь.
   - Зря вы думаете, что я этого не знаю, и зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.
   Де Созе побледнел.
   - У ордена госпитальеров, вечно пекущегося, по вашему тонкому замечанию, о споспешествовании болящим нищим, есть неподалеку от Тивериадского озера соляные копи, дающие нам небольшую толику необходимых нам средств. Вот туда вы отправитесь отрабатывать не только свой собственный долг, но и те деньги, что должны остались ордену ваши друзья, столь благоразумно и своевременно ушедшие из жизни. Увести.
   Последнее слово было обращено к двум вооруженным людям, стоявшим у дверей. Когда де Созе уволокли вместе с его проклятиями в адрес "святош-кровопийц", Д'Амьен откинулся на высокую спинку кресла. Набранная из полудрагоценных камней планка, приятно холодила затылок. Граф был недоволен собой. Сорвался, все-таки сорвался. Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правда говорят, что Изабелла девица - хотя какая она теперь девица! - благоразумная и преамбициозная. Очень уж она хочет стать королевой, и не может не понимать, что роковой Рено не приобретение, а препятствие на ее пути к короне. Наверное хорош в постели, но совершенно невозможен на троне. Говорят, что Шатильоны родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что может быть, согласится закрыть глаза, а главное уши, на юношеские прегрешения Изабеллы. Может статься, что здесь нет еще окончательного поражения. И вообще, об этом - потом. Это терпит.
   Комната, в которой сидел Д'Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале с другой. Великий провизор выбрал ее здешней своей резиденцией за удобство: и тихо, толстенные стены, и до всего близко.
   Доложили, что прибыл Савари.
   - А где патриарх?
   - Его святейшество и господин маркиз сейчас на первом этаже, - доложил Султье, бывший секретарь короля, теперь охотно обслуживавший своего истинного хозяина.
   - Что они там делают?
   - Выбирают, я думаю, покои, где бы они могли остановиться. Ведь может быть придется провести здесь не один...
   - А граф Раймунд?
   - Его ждут.
   - Как только он появится, тут же известите меня.
   Султье поклонился.
   - А теперь пригласите Савари.
   Д'Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун несколько не в себе.
   - Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она не была.
   - Я в ужасе.
   - Я же сказал - суть!
   - Сегодня я обнаружил под подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.
   - Песнями?!
   - Вот послушайте.
   "Друг милый Аламанда, как в тумане
   Я обращаюсь к вам, узнав о плане
   Сеньоры Вашей, что меня тираня,
   Жила и вот сейчас стоит на грани..."
   или вот:
   "Все время хочет мой язык
   Потрогать заболевший зуб,
   А сердце просится в цветник,
   Взор тянет в поле вешних куп,
   Слух в томном сладострастье..."
   - Хватит, Савари! Я все понял, наша прекраснодушная дурочка хлебнула из отравленного источника.
   - Я провел следствие, мессир, вы же знаете, как я педантичен, но пока даже мне не удалось установить, где находится брешь, через которую...
   Д'Амьен несколько раз сардонически усмехнулся.
   - Другими словами пока вы занимались своею болтовней, принцесса Сибилла предпочитала... Кто он?! - вдруг сменив тон крикнул великий провизор.
   - Не вполне понимаю...
   - Я не верю в то, что она томится вообще, безотносительно, я уверен, что она томится по кому-то.
   Савари прижал руки к груди.
   - Клянусь, она не видела за последние полгода ни одного человека мужского пола, кроме как в монашеском одеянии, или в одеянии из гниющих язв в наших госпиталях.
   Великий провизор уже совладал со своими чувствами.
   - Я считал вас неглупым человеком, а теперь начинаю в этом сомневаться. Кто вам сказал, что для того, чтобы влюбиться, женщине нужно видеть предмет. Слов, написанных на бумаге, иной раз вполне достаточно, чтобы возбудить женское воображение до крайней степени.
   Проповедник покраснел.
   - Возможно я что-то упустил и кто-то передавал ей...
   Д'Амьен снова откинулся в кресле.
   - Прав был Карл Великий, когда запрещал обучать дочерей грамоте. А вы...
   Проповедник покаянно склонил голову.
   - Ладно, - махнул рукой великий провизор, - что мне от вашего самобичевания, если мне нужно будет вас вздернуть, я сделаю это без вашего одобрения. Немедленно - в монастырь. Поставьте на ноги всех. Возьмите пару специалистов из подвалов госпиталя св. Иоанна. Уже завтра я должен знать, кто владеет мыслями нашей дорогой наследницы престола. И не появляйтесь с неопределенным ответом. Пусть даже выяснится, что она влюблена в де Ридфора. Я предпочитаю знать это, чем не знать ничего.
   - Пытать принцессу? - потрясенно спросил Савари.
   - Да вы совсем спятили от переживаний.
   - Да, да, - суетливо забормотал проповедник, - надо найти того, кто передает письма, он должен знать от кого они.
   Савари испарился.
   Секретарь сообщил, что патриарх и Конрад Монферратский сидят у его величества и ужинают.
   - А Раймунд?
   Секретарь развел руками.
   - Эта задержка начинает меня раздражать. Даже не так, раздражала она меня уже час назад. Еще немного и она начнет меня пугать. Насколько я знаю, он становился в тамплиерском квартале?
   - Да, в доме бондаря у башни Давида.
   - Так вот, отправьте туда людей. И не кого-нибудь, а человек пять-шесть поопытней.
   Секретарь поклонился.
   - За дверьми ожидает господин де Сантор.
   Великий провизор кивнул, мол, давайте.
   Заячья губа придавал де Сантору чуть улыбающееся выражение. Д'Амьен давным-давно к этому привык, сейчас же вдруг обнаружил, что это ему не нравится. Или, может быть, де Сантор и в самом деле слегка улыбается. Чему бы это?
   - Говорите.
   - Мы не ошиблись в наших расчетах. Выборы состоятся сегодня ночью.
   - Ночью? - хмыкнул великий провизор, - у них всегда так, не могут без балаганщины и черных тайн.
   - Вы правы, мессир, обряд черного посвящения тоже предполагается. Сразу вслед за выборами.
   - Ну это пусть. Этой стороной вопроса мы займемся, когда поставим их на колени. Они ответят за все свои мерзости. Как говорят ирландские братья устав чужого монастыря никогда не кажется разумным, - Д'Амьен слегка задумавшись, прищурился и принялся теребить свою короткую бородку тонкими острыми пальцами.
   - Ходят разные рассказы о том, чем они там занимаются во время ночных месс, но я согласен, что сейчас не время об этом... - сказал де Сантор, в основном для того, чтобы что-нибудь сказать.
   Великий провизор совсем закрыл глаза, решая внезапно вставшую пред его сознанием задачу.
   - Да, момента лучшего не будет, - опять осторожно сказал де Сантор.
   - Что? - негромко спросил граф.
   - Что, если мы хотим добиться наилучшего результата, то выступать нам нужно непременно завтра рано утром. Шестьдесят пар курьеров с удвоенными лошадьми ждут в конюшнях у северных ворот. Люди Раймунда и Конрада изнывают, они уже на грани бунта...
   Д'Амьен открыл глаза и холодно посмотрел на своего помощника.
   - Зачем вы мне все это пересказываете? Или думаете, что я всего этого не знаю?! Не понимаю, что таких ночей, как сегодняшняя, у нас может больше не быть?!
   - Так почему же... - не удержался помощник, - что заставляет вас медлить.
   - Есть, есть стало быть обстоятельство, есть заноза, мешающая мне воспользоваться всеми нашими преимуществами и всеми нашими приготовлениями. Вы думаете, это кресло?! - Д'Амьен ударил ладонями по подлокотникам и вскочил. - Вы думаете, это кресло?! Нет, это адская сковорода, и я поджариваюсь на ней уже несколько дней подряд. Я хочу, может быть, больше всех вас вместе взятых, отдать приказ, но не могу! Потому, что боюсь! Да, да, боюсь все провалить. Надолго, может быть навсегда! Понимаете меня?
   - Не совсем.
   - Когда-нибудь, может быть совсем скоро, я расскажу вам о причине моих нынешних терзаний и вам станет нестерпимо стыдно, за ваше стремление что-то мне советовать в такой момент.
   Де Сантор опустил голову. Он неплохо знал великого провизора и понимал, что когда тот находится в подобном состоянии, спорить с ним не только бесполезно, но и опасно. С другой стороны, его донимало зверское любопытство - что это за тайна, которую Д'Амьен своему довереннейшему помощнику не в состоянии сейчас сообщить.