Стампас Октавиан. Цитадель (Тамплиеры - 3)

   Виновницей ссоры, которая привела к столь продолжительному и угнетающему разрыву, принцесса считала себя, такое не часто встретишь среди женщин. Рено горд, понимала она, рыцарственно неуступчив, ему легче умереть, чем теперь броситься к ее ногам. Да и полно, отчего это она так уверена в его любви? На чем эта уверенность основана?! Ведь если мужчина способен более месяца после одного неприятного, пусть даже очень неприятного объяснения, отказываться от общества любимой женщины, должна ли эта женщина продолжать считать себя любимой? И, потом, эта госпожа Жильсон! Изабелла прямо-таки взвилась на месте как прекрасный смерч, вспомнив о ней. Не в ее ли привычных объятиях обидчивый рыцарь нашел немедленное утешение? Да и утешение ли ему требовалось? Может быть просто развлечение!
   Все эти вопросы теснились в ее сердце, каждый норовя обжечь побольнее. Она немедленно приказала узнать в городе ли находится столь остроумно опозоренная некогда интриганка.
   В ожидании этих сведений Изабелла вышла в сад.
   И вот она в саду, в окружении обычной своей свиты. По правую руку верная жердь - Данже. Впереди катился по-дурацки разодетый колобок Био. За спиной сюсюкающий де Комменж, пара его собутыльников, считающих это безбородое пугало влиятельным при дворе человеком. И несколько дам, о которых было известно, что они готовы на все, но в целом пытающихся выглядеть прилично. Камеристки далее и слуги. И даже сад... Изабелла остановилась, закрыв рукой глаза, это любимое ее место, заросли жасмина и пруд с большими беззащитными лилиями. Даже это место не дает отдохновения душе, обожженной страстью, лишенной привычного утоления.
   Все бросились к ней, Ваше высочество! Ваше высочество! Но не такова была Изабелла, чтобы надолго терять контроль над собой. Когда она гордо обернулась и посмотрела на этих платных доброхотов, они окаменели, столь королевской, столь неприступной была ее осанка, ее взгляд.
   Резные антиохийские скамьи были уже доставлены на место, негры с большими опахалами стояли подле них наготове. Изабелла уселась. Био устроился у ее ног, подставляя свою густо заросшую голову ее высокородным пальцам. Принцесса запускала туда свои тонкие, но весьма цепкие ручки, и когда ей что-нибудь не нравилось - пение ли певца, игра ли флейтиста, или придворная новость - молча вымещала свое неудовольствие на шевелюре толстого карлика. Иной раз и слезы текли по щекам любимца, но сквозь них он неизменно улыбался, осознавая, что это все же лучше, чем лететь через борт галеры в пучину морскую.
   - Ваше высочество, - сказал Данже, заметив, что, кажется, все устроилось, - в каком порядке прикажете провести аудиенцию. Сначала певца, а после рыцаря, или наоборот.
   Изабелла с горечью подумала, что в прежние времена никогда список аудиенции не состоял всего лишь из двух фамилий, не всегда удавалось принять всех желающих.
   - Как их зовут?
   - Реми де Труа и Арнаут Даниэль.
   - Хорош ли собою рыцарь? - задала дежурный вопрос из куртуазного обихода, принцесса.
   Данже замялся.
   - Боюсь, Ваше высочество, что несколько нехорош.
   - Объяснись, Данже.
   - Боюсь, Ваше высочество, что даже страшен, этот рыцарь. Несколько.
   - Какой ты все-таки болван, Данже, - нервно тряхнула рукавом принцесса, - объясни толком, что рога у него растут, или копыта, не дай бог?
   Все присутствующие весело закрестились.
   - Он ликом лишь страшен, однако без копыт, а что касается рогов, то неизвестно даже, женат ли.
   Сдержанное веселье свиты перешло в открытый смех, смеялись не столько шутке мажордома, сколько самому факту, что этот сухарь пытается шутить.
   Хороши же мои дела, если Данже и тот пытается меня веселить, подумала Изабелла.
   - Ладно, а этот трубадур, дворянин ли, по имени этого не скажешь. Негоже нам принимать трубадура прежде рыцаря, хотя бы и отвратного ликом.
   - Утверждает, Ваше высочество, что дворянин. Проверить нет возможности.
   - Что ж, тогда выбор ясен. Насладимся вначале пением, а уж потом воздадим воинской доблести.
   Трубадур оказался пятидесятилетним, примерно, человеком, одетым весьма просто. Кафтан у него был несколько потерт, хотя и нес на себе некоторые претензии на изящество. Несомая в руках, как величайшая драгоценность, лютня, сразу вызывала к себе уважение. Она была так богато украшена, что можно было подумать, будто трубадур не владелец ее, а свита.
   Арнаут Даниэль поклонился с достоинством человека, не имеющего возможности проявить себя внешним блеском, но рассчитывающего на свои внутренние достоинства.
   - Прошу нижайше извинить меня, прекраснейшая принцесса Изабелла, ибо не дело поющим отнимать время у великих и благородных, если только они сами не возжелали сей услады.
   - Кто вы и откуда? - спросила Изабелла, нимало не интересуясь ни тем, ни другим.
   - Зовут меня Арнуат Даниэль, родом я из земель, принадлежащих епископу Перигорскому, из замка под названием Риберак. Обучился наукам, усладу же души обрел в трубадурском искусстве, и достиг в нем, по мнению многих, успехов немалых. Ибо ритмы мои из самых изысканных, не всякий может даже понять и выучить канцоны моего сочинения.
   - Что же заставило вас оставить отечество, прибегнуть к путешествию, столь не лишенному опасных приключений?
   Трубадур горько улыбнулся.
   - Всему виной любовь, Ваше высочество. И сколь не смешны подобные речи в устах столь пожилого человека, это так...
   - Расскажите, расскажите, - заверещали заинтересовавшиеся дамы.
   Арнаут Даниэль поклонился, ожидая приказа от принцессы. Ей понравилась его манера держаться, она свидетельствовала о хорошем воспитании и чувстве собственного достоинства.
   - Причиною всех моих несчастий было то, что полюбил я замужнюю и весьма родовитую женщину, жену Ильема де Бувиль. Она никогда не даровала мне услады по любовному праву. Долгое время я хранил эту любовь, но в конце концов понял, что не в силах оставаться вблизи предмета своих страстных устремлений и решил оставить родину в надежде, что впечатления новых стран загасят боль от старых ран. Но лучше обо всем этом сказано в моих канцонах.
   Принцесса сделала движение рукой.
   - Спойте нам одну из них.
   Арнаут Даниэль закрыл глаза и приподнял свой инструмент.
   - Просим, просим, - крикнул карлик, но тут же зашипел, зажмурившись, пальцы принцессы впились в его шевелюру.
   "Когда с вершинки
   Ольхи слетает лист,
   Дрожат тростинки,
   Крепчает ветра свист
   И в нем солист
   Замерзнувшей лощинки
   Пред страстью чист
   Я, справив ей поминки.
   Мир столь прекрасен,
   Когда есть радость в нем,
   Рассказчик басен
   Злых - сам отравлен злом.
   А я во всем с судьбой
   С судьбой своей согласен:
   Ее прием
   Мне люб и жребий ясен..."
   Изабелла даже не пыталась вникнуть в то, что поет этот старик, мысли ее пребывали там, где они пребывали все последние недели. Очнулась она только тогда, когда канцона близилась к концу.
   "Едва ль подсудна
   Она молве людской,
   Где многолюдно,
   Все речи - к ней одной,
   Наперебой;
   Передает так скудно
   Стих слабый мой
   То, что в подруге чудно.
   Песнь, к ней в покой,
   Влетев, внушай подспудно,
   Как о такой Арнауту петь трудно."
   - Я не все поняла, - сказала принцесса, когда трубадур опустил лютню, но мне стало очень грустно. Если бы на моем месте была сестра, она бы наверное разрыдалась.
   Трубадур поклонился.
   - Я предупреждал вас, Ваше высочество. Эти слова и звуки выпевает мое сердце, а над сердцем никто не властен и бесполезно противиться его приказам.
   Арнаут Даниэль был покорен Изабеллой. Она угадала главную его струну. Представляясь, он сказал, что многие его не понимают, сказал почти с гордостью, значит видел в этом главное достоинство своей поэзии. Сказав, что она не все поняла в его простенькой песенке, Изабелла польстила ему, как нельзя более. Теперь можно было быть уверенной, что в ближайшие месяцы он никуда из Яффского двора не сбежит.
   Трубадур удалился с первого плана весьма удовлетворенный.
   - Теперь - чудовище, Данже.
   Появился Реми де Труа. Одет он был на этот раз не в сутану, а в наряд, приличествующий столичному повесе и вести себя, судя по всему, человек с мозаичным лицом собирался в соответствии со своим новым костюмом. Нет ничего проще, чем овладеть манерами не очень богатого, но очень избалованного молодого человека, из весьма старинного рода, некогда располагавшего богатством и властью, а ныне лишь девизами и воспоминаниями.
   Можно себе представить с какой изысканной цветистой речью он предстал перед принцессой. Никакой сдержанности, политической обдуманности не было в его словах. Он или не знал о фиаско Изабеллы, или не хотел этого знать. Второе было бы принцессе приятней и она задала тонкий, уточняющий вопрос.
   - Так вы из лангедокских Труа, и давно вы прибыли из Франции?
   - Совсем недавно, Ваше высочество, но уже успел побывать у Гроба Господня и подробно осмотреть Святой город.
   Стало быть, о событиях последних месяцев осведомлен прекрасно. Чрезмерная, наигранная изысканность признания и понравилась Изабелле и насторожила ее. С одной стороны ей было лестно, что к ее двору прибился человек, способный вести себя и мыслить вполне благородно, с другой стороны, она настолько привыкла к тому, что, ее в последнее время, окружают одни лишь проходимцы, обжоры и тупицы, что появление такого вот шевалье де Труа, можно было счесть несколько подозрительным. Конечно, он страшен и весьма, такие люди особенно часто бывают интриганами. За счет приобретения власти над людьми, они возмещают себе то, что недодал им Господь. Но что сейчас может принести неглупому уроду интрига, заверченная при ее дворе? Или, может быть, его появление свидетельство того, что расположение звезд в высших сферах начинает меняться?
   Изабелла не ответила ни на один из поставленных себе самой вопросов. Решение же приняла такое: в любом случае шевалье де Труа следует приблизить и обласкать. Он в высшей степени подозрителен, так пусть лучше будет все время на глазах.
   - И как вы нашли Святую землю, не обманула ли она ваши ожидания?
   - Ваше высочество, предпочитаю не иметь ожиданий, которые можно было бы обмануть.
   Принцесса улыбнулась. Шевалье не желает погрязать в трясине обычной светской беседы. Надобно попытаться навязать ему прогулку именно в этом направлении.
   - Тогда, может быть вы ответите, надолго ли вы в наших краях?
   - Не знаю, что ответить на этот вопрос. Равно как и на следующий. Ведь вы, Ваше высочество, собирались спросить у меня, не вредит ли мне, северянину здешний жаркий климат, верно?
   Изабелла подняла брови - однако.
   - Вы, я вижу, человек не любящий праздных разговоров, хотя по первым вашим словам трудно это было понять. Вы пели не хуже нашего нового трубадура. Теперь же я вижу, что ваш приезд в Яффу, к моему двору не был бесцельным, а может даже и не бескорыстным.
   Поклон, отвешенный де Труа, мог бы удовлетворить вкусу самого чопорного царедворца.
   - Ваше высочество, я буду искренен, но поверьте, искренность моя предназначена только для ваших ушей. Мне не хочется обижать всех этих господ...
   Принцесса, помедлив, сделала соответствующий жест и все присутствующие нехотя удалились, сгорая, разумеется, от любопытства.
   - Негр с опахалом не знает латинской речи?
   - Вы угадали.
   - А это? - де Труа указал на карлика.
   - Это всего лишь Био, я привыкла, сидя здесь, трепать его по волосам.
   - Я не смею покушаться на ваши привычки, но боюсь, что вы сами прикажете его удушить, когда наша беседа закончится...
   Био заныл как ребенок, пытаясь уползти. Изабелла разжала пальцы и позволила ему это сделать.
   - Надеюсь теперь все?
   - Да. Я начну издалека. Впрочем, даль эта недалека. Я ехал в Яффу отнюдь не для того, чтобы посетить ваш блестящий двор. Еще дома, в Лангедоке, будучи наслышан о достоинствах принцессы Изабеллы... но оставим это, достаточно сказать - все произнесенное мною выше, произнесено искренне. Так вот, помимо целей благочестивых, в Святую землю меня манило желание повидаться с рыцарем Рено из Шатильона.
   Изабелла гневно побледнела, этот урод позволяет себе все таки слишком много.
   - Вы вправе сердиться на меня, но поверьте, что бесцеремонность с которой я вторгаюсь в эту область, это бесцеремонность врача...
   - Что вы болтаете?! Какого врача?!
   - Который утешит страдания, и ваши, и того человека, что вам не безразличен.
   - Если вы решили быть бесцеремонным, то извольте быть хотя бы понятным.
   - Если говорить совсем просто - прибыв сегодня к графу Рено, я застал его в ужасающем состоянии.
   - Что вы вкладываете в эти слова?
   - На позавчерашней охоте конь понес графа и когда он прыгал через поваленное дерево, граф рухнул оземь и пролежал после этого ночь и весь день без сознания.
   - Вы хотите сказать, что Рено Шатильонский выпал из седла, недоверчиво усмехнулась Изабелла.
   - Нет еще такой лошади, что могла бы сбросить такого рыцаря, как граф Рено. Подпруга оказалась слаба. Но интересно не это, а то, что граф говорил в бреду, в те часы, когда он был без памяти.
   Здесь де Труа остановился, сделал он это специально, и расчет его оказался верен, принцесса не выдержала.
   - Что же он говорил?
   - Что любит вас, очень. Это легко было понять, он повторил это сто, наверное, раз. Труднее было составить мнение о причинах вашей ссоры. Но, по-моему, граф считает, что вы прогнали его потому, что разлюбили. Тут я должен остановиться, ибо не смею вторгаться в сферы столь деликатные, столь не предназначенные для чужого уха.
   Изабелла молчала. Кажется, общим фоном ее состояния была радость, но на этом фоне расцветало еще несколько чувств. Например, очень остро она ощущала свою растерянность и беспомощность. Желая что-то делать, куда-то бежать, она не видела ни путей, ни способов. И в этот момент, совет рыцаря с мозаичным лицом оказался как нельзя кстати, он упал на хорошо подготовленную почву:
   - Не мучьте себя, поезжайте к нему.
   - Я?! - возмущенно воскликнула Изабелла, испытывая при этом однако огромное облегчение. А действительно, все ведь так просто!
   - Вы, вы, и только вы! Представьте себе - он беспомощен, он слаб, он нуждается... Вы только представьте себе Рено Шатилъонского в таком состоянии. И тут являетесь вы, фея, волшебница.
   - Я сама явлюсь к нему в дом? - продолжала разыгрывать возмущение Изабелла, но уже без прежней страсти.
   - Не как знакомая дама или наследница престола, как спасительница. Не как возлюбленная, но как любящая, ибо как сказал Господь: любовь спасает и любимого, и любящего.
   Глаза Изабеллы налились ясным живым светом, невозможно было не заметить произошедшее в ней преображение. Но и в этом вдохновенном состоянии она осталась самой собой. Она сказала.
   - Я вижу, что вы печетесь о благом деле. Но я не верю в беспричинную щедрость, тем более душевную. Что вы ищете для себя? Не лгите ее высочеству.
   Де Труа поклонился.
   - Вам лгать действительно бессмысленно.
   - Что же вы замолчали?
   - Правда заключается в том, что никакой особенной, и тем более опасной для вас, цели у меня нет.
   Принцесса прищурила свои прекрасные глаза.
   - Все-таки, наверное, врете, но там посмотрим.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   МЕСТЬ
   Изабелла и Рено помирились. Все получилось так, как и предполагал Де Труа. Сломав оковы предрассудков и, не обращая внимания на окрики своей гордыни, принцесса помчалась к своему возлюбленному, бросилась на его ушибленную грудь, искренними слезами скрепила возобновление союза. Месяц возобновленной любви был еще медовее, чем первоначальный. Они сдували друг с друга пушинки, проводили все время вместе. Арнаут Даниэль услаждал их слух своими новыми канцонами. Медленно катилось к закату палестинское лето, растворяя каплю таинственной горечи в воздухе, что придавало чувствам Изабеллы и Рено возвышенность и драгоценность.
   В первые недели этого возобновленного союза, Реми де Труа невольно отступил на задний план. Оказанная услуга, уже не услуга, да и влюбленные нуждаются в общении с друзьями меньше, чем другие люди. Конечно некрасивый спаситель был принимаем и даже с охотой, но держался всегда в некотором отдалении, не старался выбиться на первый план, никому не навязывал своей беседы и не выказывал обиженного неудовольствия, no-поводу подобного к себе отношения.
   Разумеется все предложения о материальном возблагодарении за оказанные услуги он со сдержанным и пристойным негодованием отклонил. Придворная публика относилась к шевалье со все большей снисходительностью, сильное впечатление произведенное им в первый день стало блекнуть. Он казался неумехой, неспособным воспользоваться удачей плывущей прямо в руки. Такое к нему отношение укрепилось после того, как стало известно, что он отказался от пятисот бизантов предложенных ему от чистого сердца принцессой. Придворные смотрели на шевалье с тем чувством, с которым развращенный столичный безбожник, смотрит на религиозного фанатика из провинции.
   Апофеоз взаимообожания не может длиться вечно. Как не может вечно длиться наводнение, река рано или поздно входит в свои обычные берега, обнаруживая изгибы русла, узкие места, а иной раз и пороги. И в первый же день, когда граф Рено, выбравшись из постели, сообщил, что неплохо бы сегодня съездить поохотиться, Изабелла велела послать за де Труа, дабы он развлек ее беседою во время обеда, а главное на предобеденной прогулке.
   - Вы обещали когда-нибудь рассказать мне о том, что вас на самом деле привело в Яффу, согласитесь, я достаточно ждала.
   Де Труа погладил свою редкую бороду и поклонился. Все остальные придворные и волосатый карлик брели вокруг пруда с увядшими лилиями и находились на изрядном отдалении.
   - Действительно, месяц назад я обещал это. Но, поверьте, Ваше высочество, за этот месяц произошли кое-какие изменения. Тогда было, что сообщать, сейчас за этим общением почти ничего не стоит.
   - Отвратительное качество - все время выражаться столь витиевато, поморщилась принцесса.
   - Когда бы мысль, которую я хочу изложить была проста, то и речь моя своей простотой ей соответствовала бы. К тому ж, смею заметить, эта внешняя простота, и прямота часто обманчивы. Порой, человек, говорящий путано, всего лишь пытается выразить то, что думает на самом деле, а не повторяет чьи-то банальности.
   - Извольте, говорите как вам будет угодно, но скажите, что за дело привело вас сюда, где вы оказались ввергнуты в известную вам ситуацию, которую и разрешили к общему удовлетворению.
   Де Труа заметно помрачнел.
   - Не подумайте, Ваше высочество, что я увиливаю от честного ответа, как раз в этой моей уклончивости и выражается моя искренность. Все дело в том, что я потерял уверенность необходимости того, что должен был совершить.
   Эта фраза, конечно же, еще больше возбудила любопытство принцессы.
   - Я вам приказываю, наконец. Признаете вы за мною такое право, сударь?!
   - Всецело. И приказание ваше выполню, но только учтите, что заставляя меня излить мои признания, вы может быть наносите мне непоправимый вред, человеку вам преданному и преданность свою доказавшему.
   - Тем не менее, сударь, я поняла, что скрываемая вами тайна имеет ко мне прямое касательство и, стало быть, не одна лишь ваша судьба здесь подразумевается, но также, может быть, и моя честь. Так что, извольте говорить.
   Продолжая выражать своим видом крайнюю степень смущения и сомнения, де Труа оглянулся, словно в надежде, что кто-то из придворных догонит их и помешает разговору.
   - Я жду.
   - Первое мое преступление состоит в том, что я приехал к вам с письмом, и до сих пор не передал.
   - Однако!
   - Да, Ваше высочество, я никогда не лгал в том, что касается моей персоны, но иногда позволял себе недоговаривать.
   - От кого письмо?
   - Ваше высочество...
   - То есть вы собираетесь и теперь мне его не отдавать?! - возмущение Изабеллы было нешуточным.
   Де Труа достал из-под плаща пергаментный свиток.
   - Вот оно. Видите, за этот месяц оно даже успело слегка обтрепаться.
   Принцесса не удержалась и тут же сорвала печать. Письмоносец вежливо отступил на один шаг делая вид, что его интересуют картины природы позднего палестинского лета! И рассматривать было что. Поверхность пруда была покрыта широкими листьями кувшинок, пропущенное сквозь кроны смоковниц, солнце многочисленными струями обезвреженного света касалось влажной глади, проявляя ее тайно-зеркальные способности. Голоса людей, в июле завязавшие в душной влажности, теперь пользовались чистой августовской звучностью воздуха.
   - Вы знаете содержание письма?
   - Да, Ваше высочество.
   - И знали все это время? Ну конечно же, - усмехнулась принцесса сама себе, - и вы могли все это время скрывать его от меня, де Труа?
   Шевалье встал на одно колено и склонил некрасивую голову.
   - Я понимаю, что виноват и понимаю до какой степени виноват, но дерзаю просить о том, чтобы вы меня поняли.
   Ноздри принцессы раздувались, но не один только гнев был тому виной.
   - Говорите.
   - Прекрасно осведомленный о планах маркиза Конрада Монферратского, я прибыл в Яффу и не задумываясь выполнил бы его просьбу.
   - Что же помешало? - ехидно спросила принцесса.
   - Как вы уже, наверное, заметили, Ваше высочество, я человек пытающийся мыслить самостоятельно, и разобрав на месте состояние дел, я решил поступить по своей совести и руководствуясь своим пониманием природы человеческой. Ваш союз с графом Рено уже стал некоей легендой в государстве Иерусалимском и, когда я увидел, что в яви все еще благороднее и величественнее, чем в устах молвы, я рассудил, что не хочу быть разрушителем этого союза, ибо это было бы прегрешением против божеского умысла о человеке.
   - Рассуждая о божеском умысле не худо было бы помнить, что находитесь вы здесь по воле умысла человеческого, а именно маркиза Конрада. Как вы могли ослушаться его приказа? Это не укладывается у меня в голове!
   Де Труа отрицательно покачал головой.
   - Я не состою ни у кого на службе, даже у маркиза. Тем более у маркиза. Стало быть, никому я не подчиняюсь. И взялся выполнить его просьбу, и только просьбу. Но он не брал с меня слова, что я выполню ее при любых обстоятельствах. Мне не вменялось в непременное условие не видеть, не рассуждать, не приходить к самостоятельным выводам.
   Изабелла молчала, постукивая свитком пергамента по своей ладони.
   - Встаньте.
   Де Труа повиновался с благородной медлительностью.
   - Не будем впредь говорить об этом.
   - О чем, Ваше высочество?
   - О том, стоит ли мой легендарный роман с графом Рено, тех благ, что предлагает мне маркиз Монферратский. Отныне я запрещаю вам вторгаться в эту сферу.
   - Я понял вас, Ваше высочество, - стоически произнес шевалье де Труа.
   - И не смейте мне утаивать демонстрацию своего неудовольствия и навсегда оставьте этот тон. И потом... - Изабелла вдруг язвительно хмыкнула, - откуда у вас в человеке, претендующем на благоразумие, более того на глубокомысленность, такое трепетное отношение к любовным переживаниям. Эта область более приличествует моему трубадуру, нежели вам.
   Де Труа насуплено промолчал.
   - А-а, должно быть какое-нибудь глубокое сердечное разочарование! Это предположить нетрудно, учитывая вашу внешность, вашу любовь отвергла какая-то привередливая негодница? Но подобное разочарование, как раз, должно было бы, ополчить вас против женщин и чувств, ими вызываемых.
   - Ваше наблюдение, что с моей внешностью легко иметь сердечные разочарования, весьма тонко. Я не всегда был таков как сейчас. Я любил, был любим, но после одного пожара... в общем ваше подозрение об "негоднице", верно.
   - Не смейте на меня обижаться, ибо у меня и в мыслях не было вас обижать. Я просто говорю то, что вижу.
   - Я тоже. Когда чувствую необходимость сделать комплимент, то делаю его.
   Изабелла прищурилась.
   - Вы дерзите мне. Пусть тонко, но дерзите. Тем не менее я не намерена продолжать эту тему.
   - Готов поддерживать любую другую.
   Принцесса опять постучала свитком письма по ладони.
   - Вот вы мне скажите, до какой степени то, что пишет маркиз, серьезно?
   - Я знаю только, что супруга его скончалась. И, стало быть, его намеки о брачном союзе, с церковной точки зрения вполне основательны. Кроме того, всем известно, что среди владетелей нашего королевства маркиз и самый сильный и самый умный. Он бы не сделал предложения, не взвесив все последствия подобного союза.
   - Продолжайте.
   Де Труа с неохотою продолжил.
   - Что тут еще можно сказать. Также как для вас, возвышение принцессы Сибиллы было уязвлением, прежде всего потому, что она никак не могла быть признана серьезной соперницей, так и для маркиза, триумф ничтожного Гюи оскорбителен по тем же причинам. Монферрат всегда и всеми ставился выше Лузиньяна. И если бы не мощь Храма...
   Принцесса подняла руку.
   - Теперь скажите мне, не уловка ли это?
   Де Труа пожал плечами.
   - Я не могу влезть в душу маркизу и разглядеть во мраке, коим напитана всякая человеческая душа, что либо отчетливое. За одно могу ручаться, что послание это писано собственноручно маркизом Монферратским и даже в моем присутствии.
   Закусив задумчиво верхнюю губу, принцесса сделала несколько шагов по дорожке.
   - Ваше высочество, вы велите вашему мажордому Данже порыться в бумагах, не может там не оказаться какого-нибудь послания от маркиза. Сличите.
   - Сличим, сличим, - продолжая задумчивое дефилирование, пробормотала принцесса.