Стейнбек Джон. Заблудившийся автобус

   — Это не причина чертыхаться, — сказала миссис Брид.
   Муж обернулся к ней.
   — Если это, по-твоему, не причина, то что же тогда причина? Выпью я, вот что.
   — До завтрака?
   — До всего.
   Конечно, она не знала про черного быка. Он подошел к настенному телефону и набрал номер Макалроя — пять цифр, — потом стал обзванивать его соседей, покуда не ответил Пайндэйл, тремя километрами ниже по течению.
   — Я тоже ему дозванивался, — сказал Пайндэйл. — Его телефон молчит. Съезжу на лошади, посмотрю, не случилось ли что.
   — По-моему, стоит, — сказал Брид. — Утром его новый бык проплыл под мостом.
   Жена посмотрела на него с испугом.
   — Уолтер! — вскрикнула она.
   — Да, это правда. Не хотел тебя огорчать.
   — Уолтер! Боже мой! — сказала миссис Брид.

ГЛАВА 11

   Алиса Чикой стояла за сетчатой дверью и глядела, как отъезжает автобус. Слезы сохли у нее на щеках.
   Когда автобус скрылся за углом дома, она перешла к боковому окну, смотревшему на дорогу. Автобус въехал в полосу солнечного света, засиял там, а потом пропал из виду. Алиса глубоко, с наслаждением вздохнула. Ее день! Она одна. Она испытывала блаженное чувство уединенности — уединенности греховной. Она медленно разгладила платье на боках, погладила себя по бедрам. Посмотрела на ногти. Нет, это подождет.
   Она медленно обвела взглядом закусочную. В воздухе еще стоял запах табачного дыма. Надо было разделаться с делами, но день принадлежал ей, и она решила не торопиться. Раньше всего она достала из стенного шкафа картонную вывеску с большой надписью «Закрыто». Она вышла наружу и повесила надпись на гвоздь, вбитый в раму сетчатой двери. Потом вошла и заперла сетчатую дверь на засов. Задвинула внутреннюю дверь и повернула ключ. После этого обошла все окна, опустила жалюзи и повернула в них пластины вертикально, чтобы никто не заглянул с улицы. В закусочной стало темно и совсем тихо. Алиса действовала не спеша. Перемыла и расставила кофейные чашки, вымыла стойку и столы. Пироги спрятала под прилавок. Потом взяла из спальни щетку, подмела пол и высыпала грязь, пыль и окурки в урну. Стойка поблескивала в потемках, чистые крышки столов белели.
   Алиса обошла стойку и села на табурет. Ее день! Она ощущала дурашливую легкость. «Ну, а почему нет?» — сказала она вслух. — Не так уж много у меня радостей. Ну-ка подай, — сказала она, — подай мне двойное виски, да поживее».
   Она положила руки на стойку и внимательно их оглядела. «Бедные ручки, испортила вас работа, — прошептала она, — милые ручки». И тут же, криком: «Да где же, черт, твое виски?» И сама себе ответила: «Сейчас, мадам, несу, мадам». — «Вот так-то лучше, — сказала Алиса. — Не забывай, с кем разговариваешь. И не вздумай дерзить, тебе это так не пройдет. Ты у меня на примете».
   «Да, мадам», — ответила она себе. Потом встала и ушла за стойку.
   С дальнего края над самым полом был встроен шкафчик. Алиса нагнулась, открыла дверцу и не глядя вытащила бутылку виски «Старый дед». Сняла с полки стакан для воды и отнесла с бутылкой к тому месту, где стоял ее табурет.
   «Пожалуйста, мадам».
   «Подай на стол. За кого ты меня принимаешь — я что, за стойкой буду пить?»
   «Нет, мадам».
   «Принеси еще стакан. И бутылку холодного пива».
   «Слушаюсь, мадам».
   Все это она перенесла на стол возле двери и расставила. «Можешь идти», — сказала она и ответила: «Слушаюсь, мадам».
   «Но далеко не уходи, на случай если что-нибудь понадобится».
   Наливая себе пиво, она захихикала. Кто-нибудь услышит — подумает, свихнулась. А что, может, и вправду. Она не скупясь налила виски в другой стакан. «Алиса, — сказала она, — приготовились, внимание, марш!» Она повела стаканом и выпила — медленно. Не залпом. Она цедила жгучее неразбавленное виски, и виски горячо разливалось по языку и под языком и при медленном глотке щипало небо, а потом теплом входило в грудь и опускалось до живота. Осушив стакан, она не сразу отняла его от губ. Потом поставила, сказала: «Ах!» и хрипло выдохнула.
   В выдохе вернулся нежный запах виски. Теперь она взялась за стакан с пивом. Она положила ногу на ногу и медленно тянула пиво, пока стакан не опустел.
   «Господи!» — сказала она.
   Казалось ей, она никогда не замечала, как уютна и мила ее закусочная при свете, едва пробивающемся сквозь закрытые жалюзи. Она услышала грузовик на шоссе и встревожилась. А вдруг кто-то помешает — испортит ей день. Нет уж, пусть тогда дверь ломают. Она никому не станет открывать. Она налила на два пальца виски в один стакан и на четыре пальца пива — в другой. «Муху зашибить — тоже есть много способов», — сказала она и опрокинула стакан с виски, а за ним сразу стакан с пивом. Ага, это мысль. Получается другой вкус. Разный вкус — смотря как пить. Почему никто этого не заметил, кроме Алисы? Это стоило бы записать: «Пьешь по-разному — вкус разный». В правом веке она ощутила легкое напряжение, а по жилам на руках побежала странная, приятная боль.
   «Некогда им замечать, — сказала она с расстановкой. — Нет времени». Она налила полстакана пива и долила доверху виски. «Интересно, а так кто-нибудь пробовал?»
   Металлический держатель для бумажных салфеток стоял напротив и отражал ее лицо. «Привет, детка», — сказала она. Она повела стаканом, и он исказился в блестящем металле так же, как ее лицо. «Рванули, детка. Твое здоровье, детка». И она выпила виски с пивом так, как пьет молоко одолеваемый жаждой. «Ах ты черт, — сказала она, — не так уж плохо. Да. По-моему, неплохо придумано. Хорошо».
   Она повернула держатель с салфетками так, чтобы лучше себя видеть. Но изгиб металла ломал ее нос сверху и раздувал бульбой на конце. Она встала, обошла стойку, вынесла из спальни круглое ручное зеркальце и поставила на стол, прислонив к сахарнице. Потом уселась и скрестила ноги. «Эй, а ну-ка! Я хочу тебя угостить». Она налила виски в оба стакана. «Без пива, — сказала она. — Кончилось пиво. Ну, это беда поправимая».
   Она подошла к холодильнику и достала еще бутылку пива. «Вот, видишь, — сказала она зеркалу, — сперва мы берем виски — не слишком много… не слишком мало… и добавляем пива, чтобы в самый раз. И пожалуйста». Она толкнула один стакан к зеркалу, выпила из другого. «Некоторые люди пить боятся, — сказала она. — Не умеют».
   «Ах, ты не хочешь? Ну, дело твое. Я тебя пить не заставляю. Но и пропасть ему не дам». И она выпила из другого стакана. Щеки у нее пощипывало, как будто прихватило морозом. Она поднесла зеркальце поближе и посмотрела на себя. Глаза были влажные и блестели. Она откинула повисшую прядь волос.
   «А если хочешь посидеть в свое удовольствие, это не значит, что можно распускаться». И вдруг перед ней возникло видение, и она опустила зеркало лицом вниз. Видение налетело внезапно и резко, ошеломив, как удар. Может быть, из-за того, что она сидела в потемках, Алиса закричала: «Не хочу об этом думать. Не переношу!»
   Но мысль, видение не отступали. Затемненная комната, на белой кровати — мать, парализованная, неподвижная, немая; ее глаза смотрят прямо вверх, а потом белая рука поднимается со стеганого одеяла — жестом отчаяния, прося о помощи. Алиса могла войти украдкой, но как бы тихо она ни кралась, рука поднималась беспомощно и страшно, и Алиса, подержав ее немного, ласково опускала и выходила. Всякий раз, переступая порог этой комнаты, Алиса умоляла руку не подниматься, лежать тихо, замереть, как все тело.
   «Я не хочу об этом думать, — закричала она. — С чего это вылезло?» Ее рука задрожала, и бутылка звякнула о стакан. Алиса налила чуть не до краев, выпила, поперхнулась и закашляла так, что едва удержалась от рвоты. «Это приведет тебя в чувство, — сказала она. — Я хочу думать о чем-нибудь другом».
   Она вообразила себя в постели с Хуаном, но мысль скользнула дальше. «Я могла бы иметь кого захочу, — похвасталась она. — Сколько их за мной бегало, ей-богу, а я не больно соглашалась». Губы ее оттопырились в грязноватой ухмылке. «А может, стоило, пока могла. Сдаю же… Врешь, гадина, — закричала она, — я сейчас не хуже, чем раньше. Лучше! Кому, на хрен, нужна костлявая сучка, которая ничего не умеет? Настоящему мужчине такого даром не надо. Да мне только выйти, они как мухи налетят».
   В бутылке оставалось чуть меньше половины. Она немного пролила мимо и сама над собой засмеялась. «Кажется, я чуть-чуть захмелела», — сказала она.
   В дверь громко постучали, Алиса оцепенела и умолкла. Стук раздался снова. Мужской голос сказал:
   — Никого. Мне показалось, разговаривают.
   — А попробуй еще. Может, они в комнатах, — отозвался женский голос.
   Алиса тихо взяла зеркальце и посмотрела на себя. Она кивнула головой и подмигнула себе. Опять постучали.
   — Говорю тебе, никого нет.
   — Попробуй дверь.
   Алиса услышала, как загремела сетчатая дверь.
   — Заперто, — сказал мужчина, и женщина ответила:
   — Заперто изнутри. Должны быть дома.
   Мужчина рассмеялся, и под ногами у него заскрипел гравий.
   — Ну, если они дома, значит, им хочется побыть одним. Тебе никогда не хочется побыть одной, малютка? Со мной, я имею в виду.
   — Да ну тебя, — сказала женщина. — Мне хочется бутерброд.
   — А с этим придется повременить.
   Алиса удивилась, почему не слышала ни автомобиля, ни шагов по гравию. «Ну, точно, налакалась», — подумала она. Как отъезжает автомобиль, она прекрасно услышала.
   «Прямо не могут, когда что-нибудь не по-ихнему, — сказала Алиса. — Человек хочет отдохнуть денек, в себя прийти, а им вынь да положь бутерброд».
   Она подняла бутылку и, критически прищурясь, посмотрела на просвет. «Маловато осталось». Ей стало страшно. Вдруг кончится, а ей не хватит? Но тут же кивнула и улыбнулась себе. В самом заду шкафчика две бутылки портвейна. Это ее ободрило, она как следует налила в стакан и стала тянуть. Хуан не любил, когда при нем пили женщины. Он говорил, что у них лица делаются гнусные и он этого не выносит. Ничего, Алиса ему покажет. Она отпила из стакана половину и тяжело поднялась.
   «Ты постой здесь, подожди меня немного», — вежливо сказала она стакану. Огибая стойку, она качнулась, и угол ударил ее в бок над самым бедром. «Этот будет синий с черным», — сказала она. Через спальню она прошла в ванную.
   Она намочила полотенце и стала натирать его мылом, покуда не образовалась густая паста; потом стала тереть им лицо. Особенно терла возле носа и маленькую складку под нижней губой. Надела полотенце на мизинец и повертела в ноздрях, протерла уши. Потом, зажмурясь, ополоснула лицо водой и посмотрела на себя в зеркало над умывальником. Лицо показалось ей очень красным, а глаза были слегка воспаленные. Она долго занималась своим лицом. Намазала кремом; потом стерла его полотенцем. Посмотрела, нет ли на полотенце грязи, — нашла. Подвела брови коричневым карандашом. С помадой пришлось повозиться. С нижней губы кармином заехала на подбородок; пришлось стереть полотенцем и начать сызнова. Нарисовала губы очень толстыми, потом сложила их и прокатила друг по дружке; поглядела на зубы и стерла с них помаду полотенцем. Надо было раньше почистить зубы, а потом браться за помаду. Теперь пудра. Чтобы лицо было не такое красное. Потом расчесала волосы. Ей никогда не нравились ее волосы. Попробовала уложить их с шиком, так и этак, и ей стало надоедать.
   В спальне она откопала черную фетровую шляпку с подобием козырька. Собрала волосы под шляпу и лихо заломила козырек.
   «Теперь, — сказала она, — теперь посмотрим, как у женщины делается гнусное лицо. Пришел бы сейчас Хуан. По-другому запел бы».
   В спальне она достала из комода флакон «Беллоджии» и надушила себе грудь, мочки ушей, лоб под волосами. Тронула и верхнюю губу. «Мне тоже хочется нюхать», — сказала она.
   Она вернулась в закусочную, осторожно обогнув угол, о который ударилась в прошлый раз. Тут стало еще темнее, потому что заходила туча и свет едва цедился в комнату. Алиса села за свой столик и поправила зеркальце. «Хорошенькая, — сказала она, — прямо хорошенькая. Что будешь делать вечером? Хочешь пойти на танцы?»
   Она налила себе стакан. А что, если заедет этот шофер с «Красной стрелы» — и постучится? Она его пустит. Большой шутник. Она налила бы ему стаканчик-другой, а потом показала бы шутку-другую.
   «Рэд, — сказала бы она, — ты из себя строишь большого шутника, но я тебе кое-что покажу. Ты не все еще шутки знаешь». Она остановила мысленный взгляд на его узкой талии и тяжелых мускулистых руках. Джинсы он носил на широком ремне, а на джинсах… нет, мужик был что надо. Да — что там еще, с этими джинсами… Медная заклепка внизу, откуда начинается ширинка. Чем-то эта заклепка опечалила Алису. У Бада была такая. Медная заклепка на том же самом месте. Она попробовала отвернуться и от этого видения, не смогла — и всплыло, всплыло в памяти. Он упрашивал ее и упрашивал. Наконец они ушли на пикник, на шесть километров. Бад нес еду — крутые яйца, бутерброды с ветчиной и яблочный пирог. Пирог Алиса купила, но Баду сказала, что испекла сама. А он даже не стал дожидаться еды.
   Он сделал ей больно. А потом она сказала: «Куда ты?»
   «У меня работа стоит», — сказал Бад.
   «Ты говорил, что любишь меня».
   «Ну?»
   «Ты не бросишь меня, Бад?»
   «Слушай, милая, переспали, и ладно. Я контрактов не подписывал».
   «Это же первый раз, Бад».
   «Без первого раза ни у кого не обходится», — сказал он.
   Теперь Алиса оплакивала себя. «Ни черта хорошего! — крикнула она в зеркало. — Ни черта хорошего в этом нет». Плача, она допила стакан и вылила в него остатки из бутылки.
   В остальных тоже не было ни черта хорошего — и с чем она осталась? Паршивая работа с постельными удобствами и без жалованья. Вот с чем. И за паршивым оглоедом замужем — вот с чем. Нашла, называется. Глушь такая, что и в кино не съездишь. Сиди в паршивой закусочной.
   Она опустила голову на руки и горько заплакала. А другая Алиса слушала, как она плачет. Другая Алиса стояла над ней и наблюдала. Ходи на цыпочках, все время его ублажай. Она подняла голову и посмотрела в зеркало. Помада размазалась по всей верхней губе. Глаза покраснели, иэ носу текло. Она вынула из держателя две бумажные салфетки и высморкалась. Скатала салфетки и кинула на под.
   И чего она вылизывает эту дыру? Всем плевать. А на нее разве не всем плевать? Всем. Ничего, она за себя отстоит. Над Алисой не больно-то покуражишься. Она допила виски.
   Достать портвейн оказалось делом нелегким. Она споткнулась и налетела на раковину. В носу горячо набухло, и она засопела. Она установила бутылку портвейна на стойке и достала штопор. Когда она попыталась воткнуть штопор, бутылка упала, а при второй попытке пробка раскрошилась. Алиса протолкнула пальцем остатки ее в горлышко и побрела к столу.
   «Водичка», — сказала она. Она наполнила стакан темно-красным вином. «Вот виски бы еще». Во рту у нее пересохло. Она с жадностью выпила полстакана. «А хорошее», — захихикала она. Может, всегда надо вперед пить виски, чтобы вино было вкуснее.
   Она придвинула к себе зеркальце. «Ты старая кляча, — горько сказала она. — Грязная, пьяная старая кляча. Ясно — кому ты такая нужна? Я бы сама на такую не польстилась».
   Лицо в зеркале было одно, но контуры его двоились, и где-то вне поля зрения комната уже раскачивалась и подпрыгивала. Алиса допила стакан, поперхнулась, и красное вино потекло обратно из углов рта. Она стала наливать снова, но не сразу попала в стакан и разлила вино по столу. Сердце у нее колотилось. Она слышала его и чувствовала, как оно бьется у нее в руках, плечах и в жилах на груди. Она мрачно выпила.
   — Упьюсь, — и черт с ним, тем лучше. Хорошо бы больше не проснуться. Хорошо бы — конец всему… конец всему… конец всему… Покажу этим паразитам — не хочу жить и не буду. Я им покажу.
   И тут она увидела муху. Это была не обычная комнатная муха, а молоденькая мясная, и ее тело блестело богатой переливчатой синью. Она явилась к столу и сидела перед винной лужицей. Она сунула туда хоботок, потом отошла почиститься.
   Алиса застыла. Кожа у нее собралась от ненависти. Все ее огорчения, все обиды сосредоточились на мухе. Усилием воли она свела раздвоившееся насекомое в одно. «Ну, стерва, — тихо сказала она. — Думаешь, я напилась. Я тебе покажу».
   Глаза у нее сделались настороженные, хитрые. Бочком, бочком она отодвинулась от стола и пригнулась к полу, опершись на руку. Она не сводила с мухи глаз. Та не двигалась. Алиса подкралась к стойке, зашла за нее. Посудное полотенце лежало на краю стальной раковины. Она взяла его в правую руку и старательно сложила. Полотенце было слишком легким. Она намочила его под краном и отжала лишнюю воду. «Покажу стерве», — сказала она и, как кошка, двинулась вдоль стойки. Муха по-прежнему сидела, по-прежнему сияла.
   Алиса подняла руки и закинула полотенце на плечо. Алиса тихо подступала к мухе, выставив локоть. Ударила. Бутылка, стаканы, сахарница, держатель с салфетками — все полетело на пол. Муха взвилась и закружила. Алиса стояла неподвижно, провожая ее глазами. Муха уселась на стойку. Алиса сделала выпад, ударила по ней, а когда муха взлетела, еще раз хлопнула полотенцем по воздуху.
   «Так не пойдет, — сказала она себе. — Подкрасться к ней. Подкрасться». Пол накренился под ногами. Она вытянула руку и схватилась за табурет. Куда она девалась? Слышно было ее жужжание. Злой, омерзительный звон ее крыльев. Должна же она сесть куда-нибудь когда-нибудь. К горлу подкатила тошнота.
   Муха заложила несколько петель, восьмерок и кругов, а потом перешла на бреющие челночные полеты из одного конца комнаты в другой. Алиса выжидала. В поле зрения вползала с краев темнота. Муха с легким щелчком вела на коробку кукурузных хлопьев на макушке большой пирамиды, выстроенной на полке за стойкой. Она приземлилась на «К» «Кукурузных» и беспокойно переползла на «у». Там она замерла. Алиса втянула носом воздух.
   Комната прыгала и кружилась, но напряжением воли муху и то, что рядом, Алиса держала в фокусе. Левая рука оперлась за спиной на прилавок, и пальцы поползли по нему. Медленно, молча она огибала торец стойки. И очень, очень осторожно поднимала правую руку. Муха скакнула вперед и снова замерла. Она приготовилась взлететь. Алиса почувствовала это. Почувствовала раньше, чем муха поднялась. Она вложила в удар весь свой вес. Мокрое полотенце врезалось в пирамиду картонных коробок и пробило ее насквозь. Коробки, рядок стаканов и ваза с апельсинами полетели на пол, и Алиса упала на них.
   Комната понеслась на нее красными и синими огнями. Под щекой лопнувшая коробка извергла хлопья. Алиса подняла раз голову, потом опустила, и вертящаяся темнота накрыла ее.
   В закусочной было сумрачно и очень тихо. Муха подобралась к краю винной лужицы, высыхавшей на белом столе. Потыкавшись в разные стороны — не грозит ли откуда опасность, — она неторопливо опустила плоский хоботок в сладкое густое вино.

ГЛАВА 12

   Серые тучи громоздились — угроза на угрозе, — и синий сумрак окутал землю. В долине Сан-Хуан темная зелень казалась черной, а более светлая зелень травы — стылой, влажно-синей. «Любимая» тяжело катилась по шоссе, и алюминиевая краска на ней отливала зловещим холодом вороненого ствола. В южной стороне черная гряда туч осыпалась бахромой дождя, и занавес его медленно упал.
   Автобус подъехал к бензоколонкам перед магазином Брида и остановился: игрушечные боксерские перчатки и детская туфелька мелко и часто качались, как короткие маятники. Хуан продолжал сидеть после того, как автобус остановился. Напоследок он дал газ, прислушался, потом со вздохом повернул ключ, и мотор смолк.
   — Долго собираетесь здесь стоять? — спросил Ван Брант.
   — Хочу взглянуть на мост, — сказал Хуан.
   — Еще цел, — сказал Ван Брант.
   — Мы тоже, — ответил Хуан. Он отпер рычагом дверь.
   Брид появился из-за сетчатой двери и пошел к автобусу. Он пожал Хуану руку.
   — Опоздали немного?
   — По-моему, нет, — ответил Хуан, — если у меня часы правильные.
   Спустился Прыщ и стал рядом с ними. Он вышел первым, чтобы посмотреть, как слезает блондинка.
   — Кока-кола есть? —спросил он.
   — Нет, — сказал Брид. — Несколько бутылок пепси. Кока-колы месяц не было. Да — одно и то же. Их не отличишь.
   — Как мост? — спросил Хуан.
   Мистер Брид покачал головой.
   — По-моему, труба дело. Сами взгляните. Хорошего мало.
   — Трещин пока нет? — спросил Хуан.
   — Может полететь вот так, — сказал Брид и с размаха ударил ладонью о ладонь. — Нагрузка на нем такая, что он плачет, как ребенок. Пошли посмотрим.
   Из автобуса вышли мистер Причард с Эрнсстом, за ними Милдред и Камилла и последней — Норма. Камилла была ученая. Прыщ ничего не увидел.
   — У них есть пепси-кола, — сказал Прыщ. — Хотите?
   Камилла обернулась к Норме. Она начала понимать, чем может быть полезна Норма.
   — Хочешь попить? — спросила она.
   — Да не откажусь, — сказала Норма.
   Прыщ постарался скрыть разочарование. Брид и Хуан шагали по шоссе к реке.
   — Хочу поглядеть на мост, — крикнул Хуан через плечо.
   Миссис Причард окликнула мужа со ступенек:
   — Милый, ты не мог бы принести мне выпить чего-нибудь холодного? Хотя бы воды, если нет ничего другого. И спроси, где у них — ну, знаешь что.
   — Это сзади, — сказала Норма.
   Бриду тоже хотелось посмотреть на мост, и он пристроился в ногу к Хуану.
   — Каждый год жду, что его снесет, — сказал он. — Хоть бы построили такой мост, чтобы я мог спать по ночам, когда идет ливень. А то лежишь в постели, слышишь, как дождь стучит по крыше, и все прислушиваешься, не снесло ли мост. А ведь не знаю даже, какой там будет звук, когда он повалится.
   Хуан усмехнулся.
   — Это мне знакомо. Помню, в Торреоне — я был тогда мальчишкой. Бывало, слушали ночью, не захлопает ли — значит, не поднимется ли стрельба. Стрельба-то нам даже нравилась, только это всегда значило, что мой папаша ненадолго отлучится. Один раз он отлучился и больше не пришел. Мы, наверно, всегда чувствовали, что так и будет.
   — Что с ним стало? — спросил Брид.
   — Не знаю. Наверное, попал кому-нибудь на мушку. Не мог усидеть дома, когда стреляли. Без него не могло обойтись. Я думаю, он и не очень интересовался, из-за чего дерутся. А домой всегда приходил с кучей рассказов. Хуан усмехнулся. — Был у него один про Панчо Вилью. Будто бы пришла к Вилье бедная женщина и говорит: «Ты расстрелял моего мужа, а теперь я с ребятами умру с голоду». А у Вильи тогда было много денег. У него были прессы, он сам печатал. Повернулся к казначею и приказал: «Накатай для бедной женщины пять кило бумажек по двадцать песо». Он их даже не считал — сколько у него было. Напечатали, перевязали пачку проволокой, и женщина ушла. И тут один сержант говорит Вилье: «Ошибка получилась, мой генерал. Мужа этой женщины мы не расстреляли. Он напился, и мы посадили его в тюрьму». Тогда Панчо говорит: «Идите и сейчас же расстреляйте. Нельзя же разочаровывать бедную женщину».
   Брид сказал:
   — Глупость какая-то.
   Хуан засмеялся.
   — Ну да, как раз это мне и нравится. Эге, речка уже прорывается сзади за фашину.
   — Знаю. Я звонил, хотел им сказать, — ответил Брид. Никто не подходит к телефону.
   Они вместе взошли на деревянный мост. Ступив на настил, Хуан сразу почувствовал рокочущую вибрацию воды. Мост трясся и вздрагивал. От бревен шло низкое гудение, громче, чем шум воды. Хуан заглянул через край. Бревна нижнего пояса были под водой, река внизу кипела и пенилась. Весь мост содрогался и вздыхал, и тихо, натужно вскрикивали бревна там, где они были схвачены стальными болтами. На глазах у Хуана и Брида, тяжело перекатываясь по течению, приплыл большой старый дуб. Когда он ударил в мост и повернулся, все сооружение застонало, как будто напрягая последние силы. Дуб застрял в затопленных стойках, и под мостом раздался громкий треск. Мужчины сразу сошли на берег.
   — Быстро она поднимается? — спросил Хуан.
   — За последний час — на четверть метра. Конечно, может теперь пойти на убыль. Может быть, больше уже не поднимется.
   Хуан посмотрел сбоку на ферму. Он увидел бурую головку болта над самой поверхностью воды и остановил на ней взгляд.
   — Проехать бы я смог, пожалуй, — сказал он. — Можно попробовать с ходу. А можно отправить пассажиров через мост пешком, переехать самому и подобрать их на той стороне. А как второй мост?
   — Не знаю. Я звонил туда, хотел узнать, никто не отвечает. А что, если вы переедете, а другой снесло, вернетесь сюда — и этого тоже нет? Вы застрянете в излучине. Пассажиры вам скажут спасибо.
   — Они и так мне скажут, — ответил Хуан. — Один там… нет, двое — дадут мне жизни что так, что так. Я уж чувствую. Вы, случаем, не знаете Ван Бранта?
   — А-а, старый хрыч! Знаю, как же. Должен мне тридцать семь долларов. Я ему продал семена люцерны, а он говорит — никуда не годятся. Не хочет платить. У него долги по всей округе. Все, что он покупает, никуда не годится. Я ему конфетку не продам в кредит. Скажет, не сладкая. Так он с вами?
   — С нами, — сказал Хуан. — И еще один из Чикаго. Шишка из фирмы. Если что-нибудь окажется ему не по вкусу, он мне задаст жару.
   — Да, — сказал Брид, — надо вам что-то решать.
   Хуан поглядел на грозовое небо.
   — Дождь будет, это ясно. А холмы и так мокрые — все польется в реку. Переехать-то я смогу; а вот смогу ли вернуться назад?
   — Примерно десять шансов из ста, — сказал Брид. — Как жена?
   — Так себе, — ответил Хуан. — Зубы разболелись.